Журнал выходит при поддержке общественной организации «Землячество донбассовцев в Москве»
и творческом содействии Союза писателей России.
Направление деятельности электронного историко-лите-ратурного журнала «Донбасс-Лит.Ru» — публикация на его страницах высокохудожественных произведений прозы, по-эзии, публицистики, продолжающих духовные традиции как русской, так и украинской классической литературы, попу-ляризация творчества писателей Донбасса, а также начинаю-щей творческой молодежи нашего края, богатого небывалыми страницами героического прошлого и настоящего. Издание, в свою очередь, не оставит без внимания и такие важные темы, как культура и искусство, наука и образование, история и крае-ведение.
Адрес редакции:г. Донецк, б. Пушкина, 30 а
Журнал не несёт ответственность за достоверность фактов авторов произведений и статей. Точка зрения редакции не всегда совпадает
с мнением авторов.
3
ХРИСТИАНСКАЯ ПОЭЗИЯ
Донбасс-Л
ит.ru
ХР
ИС
ТИА
НС
КА
Я П
ОЭ
ЗИЯ
...И СЕРДЦЕ РАДОСТНО ДРОЖИТ И ТАЕТ
Великий русский поэт, народный заступник и неутомимый ходатай по кре-стьянским делам, взывавший в своих стихах, может быть, не столько к власть иму-щим, хозяевам парадных подъездов, но прежде всего к человеческой совести, Нико-лай Алексеевич Некрасов написал в одном из своих неоконченных произведений провидческие строки, в которых узрел основу всего зла, творимого людьми на зем-ле, в том, что идут они по житейской дороге:
В безрассветной, глубокой ночи,Без понятья о праве, о боге,Как в подземной тюрьме без свечи...
Поиски смысла бытия, высокая духовность и христианская нравственность — это, по сути, главные темы извечных размышлений и мучительных художественных поисков крупнейших творцов мира. К сожалению, даже в отношении отечественных классиков вопрос этот, по крайней мере в советское время, никогда не поднимался и не исследовался. В лучшем случае их «религиозность» замалчивалась или же, вооружен-ные «самым передовым мировоззрением», наши литературоведы разъясняли классо-вую ограниченность и заблуждения, а то и «мракобесие» кумиров минувших веков.
С современниками было проще. Тут идейные наставники никаких неудобств в ис-пользовании средств не испытывали. Арсенал их известен. Годилось все. И останавли-ваться здесь на этом нет нужды.
Сегодня мы робко и пока неумело и неуклюже поворачиваемся своим заскоруз-лым сознанием к тому основополагающему, но до недавних пор смертельно запретно-му, что, может быть, и составляет сущность и смысл человеческой жизни, в том числе и художественного творчества вообще и литературного — в частности.
Вчитайтесь в «Молитву», с которой обращается к Богородице М. Ю. Лермонтов накануне своего отъезда в Кавказскую ссылку за стихи, написанные на смерть Пушки-на. Не о себе печется он, хотя знает, что может погибнуть, а о любимой (предположи-тельно, это М. Л. Лопухина, которой он позже выслал эти стихи). Именно ее он просит защитить и оградить от напастий и бед, а в смертный час призвать лучшего из ангелов.
А каким христианским смирением и благочестием наполнены строки самого А. С. Пушкина! А потрясающие откровения Т. Г. Шевченко!..
В этом номере журнал печатает стихи на библейские темы классиков литера-туры: А. Пушкина, Ю. Лермонтова, Т. Шевченко, А. Толстого, А. Блока, М. Цветаевой, а также стихотворение нашего земляка из Москвы Н. Переяслова.
4
Александр ПУШКИН
* * *
Отцы пустынники и жены непорочны,Чтоб сердцем возлетать во области заочны,Чтоб укреплять его средь дольных бурь и битв,Сложили множество божественных молитв;Но ни одна из них меня не умиляет,Как та, которую священник повторяет Во дни печальные Великого поста;Всех чаще мне она приходит на устаИ падшего крепит неведомою силой:Владыко дней моих! дух праздности унылой,Любоначалия, змеи сокрытой сей,И празднословия не дай душе моей.Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья,Да брат мой от меня не примет осужденья,И дух смирения, терпения, любвиИ целомудрия мне в сердце оживи.
Михаил ЛЕРМОНТОВ
МОЛИТВА
Я, матерь божия, ныне с молитвоюПред твоим образом, ярким сиянием,Не о спасении, не перед битвою,Не с благодарностью иль покаянием,
Не за свою молю душу пустынную,За душу странника в свете безродного;Но я вручить хочу деву невиннуюТеплой заступнице мира холодного.
Окружи счастием душу достойную;Дай ей сопутников, полные внимания,Молодость светлую, старость покойную.
Срок ли приблизится часу прощальномуВ утро ли шумное, в ночь ли безгласную,Ты воспринять пошли к ложу печальномуЛучшего ангела душу прекрасную.
5
Тарас ШЕВЧЕНКО
ПОЛЯКАМ
Ще як були ми козаками,А унії не чуть булоОтак-то весело жилось!Братались з вольними ляхами,Пишались вольними степами,В садах кохалися, цвіли,Неначе лiлії, дівчата.Пишалася синами мати,Синами вольними. Росли,Росли сини i веселилиСтарії скорбнії літа...Аж поки iменем ХристаПрийшли ксьондзи i запалили Наш тихий рай. I розлилиШироке море сльоз i кpoвi,А сирот iменем ХристовимЗамордували, розп’яли...Поникли голови козачі,Неначе стоптана трава.Украйна плаче, стогне-плаче!За головою головаДодолу пада. Кат лютує,А ксьондз скаженим язикомКричить: «Те деум! алілуя!..»Отак-то, ляше, друже, брате!Неситії ксьондзи, магнатиНас порізнили, розвели,А ми б i дoci так жили.Подай же руку козаковіI серце чистеє подай!I знову іменем ХристовимМи оновим наш тихий рай.
(Після 22 червня 1847 Орська кріпость — 1850. Оренбург)
6
Алексей ТОЛСТОЙ
БЛАГОВЕСТ
Среди дубравыБлестит крестамиХрам пятиглавыйС колоколами.Их звон призывныйЧерез могилыГудит так дивноИ так уныло!К себе он тянетНеодолимо,Зовет и манитОн в край родимыйВ край благодатный,Забытый мною, —И, непонятнойТомим тоскою,Молюсь и каюсь я,И плачу снова,И отрекаюсь яОт дела злого;Далеко странствуяМечтой чудесною,Через пространства яЛечу небесные,И сердце радостноДрожит и тает,Пока звон благостныйНе замирает...
Александр БЛОК
ЗА ГРОБОМ
Божья матерь! Утоли мои печали.Перед гробом шла, светла, тиха.А за гробом — в траурной вуалиШла невеста, провожая жениха...
7
Был он только литератор модный,Только слов кощунственных творец... Но мертвец — родной душе народной:Всякий свято чтит его конец.
И навстречу кланялись, крестилиМногодумный, многотрудный лоб.А друзья и близкие пылилиНа икону, на нее, на гроб...
И с какою бесконечной грустью(Не о нем — бог весть о ком?)Приняла она слова сочувствийИ венок случайный за венком…
Этих фраз избитых повторенья,Никому ненужные слова —Возвела она в венец творенья,В тайную улыбку божества...
Словно здесь, где пели и кадили,Где и грусть не может быть тиха,Убралась она фатой от пылиИ ждала Иного Жениха...
Марина ЦВЕТАЕВА
БОГ
Лицо без обличия.Строгость. — ПрелестьВсе ризы делившиеВ тебе спелись.Листвою опавшею,Щебнем рыхлым.Все криком кричавшиеВ тебе стихли.Победа над ржавчиной —Кровью — сталью.Все навзничь лежавшиеВ тебе встали.
8
Николай ПЕРЕЯСЛОВ
СИМВОЛ ВЕРЫ
Верую во Вседержителя Бога,мир сотворившего из ничего.Верую в Сына, что в таинстве строгомДевой рожден был от Духа Его.Верую в то, что, как вексель к оплате,грех наш беря на Себя у Небес,был Он распят на кресте при Пилате,но в третий день по Писаньям воскрес.Ангелы славят теперь Его имяв горних мирах одесную Отца!Но — будет Суд над землей, и отныне —Царству Его не пребудет конца...Верую в Господа Духа Святого,что от Отца изливается в свет,через пророков наметив дорогук Истине с именем Новый Завет.Знаю я, жизнь эта тленна, но твердоверую: в силу крещенских святынь,в вечную жизнь, в воскресение мертвых и — во Соборную Церковь... Аминь.
Родился 7 сентября 1941 года в селе Кильзень Кировской области. Он — представитель так называемой деревенской про-зы. Известен, прежде всего, благодаря сборнику рассказов «Зерна» и таким произведениям, как «Живая вода», «Прости, прощай…», «Люби меня так, как я тебя» и др.
Живет в Москве.
ТАМ, ГДЕ ПРОШЛИ СТОПЫ ЕГОР а с с к а з ы о С в я т о й З е м л е *
КОРАБЛЬ
Вот уже и паспорта отштамповали, и вещи просветили, а на корабль не пускают. Держат в нагретом за день помещении морвокзала. Нам объяснили, что корабль до-сматривает бригада таможенников. Раньше таких строгостей не было. Ждать тяжело: сидеть почти не на чем, вдобавок жарища. Да ещё и курят многие вовсю. С нами группа журналистов, а с них что взять? Хозяева жизни. В группе преимущественно женщины в брюках, и среди этих женщин некурящих нет.
Прямо виски ломит от этого дыма. Подошел к охраннику и попросил его, прямо взмолился, выпустить хотя бы у выхода постоять, а не в помещении.
— А потерпеть не можете? — спросил он. — Скоро уже отшмонают. Уже ваши уго-щение таможенникам понесли.
— Не могу, голова болит.Он посторонился и я вышел в южную майскую ночь. Стоял у решётки огражде-
ния перед водой, видел в ней отражения зелёных, жёлтых и красных огней, слышал её хлюпанье о причал и очень хотел поскорее оказаться в своей каюте, бросить сумку и отдраить иллюминатор, в который обязательно польётся свежий морской воздух. И услышать команды отчаливания, начало дальней дороги.
Потом, когда отшумит провожающий буксир, когда утомлённые расставанием с землёй, паломники и пассажиры тоже затихнут, выйти на палубу, быть на ней одно-
* Окончание. Начало в № 3, 2019 г.
10
му, ощущать подошвами большое, умное тело корабля и знать, что и луна, и морские глубины соединились для того, чтобы сказать тебе: смотри, смотри, эта красота и мощь земного мира пройдут, старайся запомнить их.
И стоять на носу, слышать, как ударяются о форштевень и раздваиваются волны, как распускаются белые крылья пены, вздымающие корабль. Дышать, дышать просто-ром, глядеть на небо, находить по звёздам север, крестить родных и близких и Россию. И обращаться к югу, креститься на него, вспоминая Святую Землю и замирать и наде-яться на новую с ней встречу. И радоваться, что она начинает приближаться.
Но как ещё далеко и долго. Но не пешком же. Даже не под парусами. И хорошо, что далеко, хорошо, что долго. Будут идти дни и ночи, солнце станет жарче, а луна круп-нее. В Чёрном море будут прыгать дельфины, а в Средиземном заштормит. Далёкие острова будут проплывать у горизонта, как во сне. Звёзды каждый вечер будут менять расположения, Большая Медведица снизится, Полярная звезда отдалится, и однажды утром покажется, что ты всегда живёшь на этом корабле.
ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ. Уже за кормой Святая Земля. Корабль уходит в закат. Слева возникает широкая лунная дорога. Сидел на носу, глядел на мощные пока-тые волны. В памяти слышалось: «Бездна бездну призывает во гласе хлябий Твоих». И: «Вся высоты Твоя и волны Твоя на мне проидоша».
На воде голубые стрелы света. Зелёное и золотое холмистых берегов. Не хочет-ся уходить в каюту. Приходит, появляется звёздное небо, будто меняется покров над миром. Шум моторов, шум разрезаемой воды, как колыбельная. Но почему-то вдруг глубоко и сокрушённо вздыхаешь.
ГОЛУБЫЕ ДОРОГИ
Дивны высоты морские:Дивен в высоких Господь.
Псалом 92, 5
«Голубые дороги», такой был послевоенный кинофильм. Он о военных моряках. Фильмы были, в основном, чёрно-белые, а этот цветной. Могу представить, как тогда загорелось моё сердце, если всё детство мечтал быть моряком. Играли в капитанов, ка-рабкались на высоченные деревья, вглядывались в синие под голубым небом дали без-брежных лесов. А как гудели от ветра прямые стволы золотых сосен в вятских борах! Прямо гигантский оргАн. Сосны так и назывались — корабельные. Помню и отроче-ские стихи: «Сосна — корабельная мачта с натянутым парусом неба, вросшая в твёр-дую землю как в палубу корабля.
Море постоянно жило во мне томительной тягой к себе. Но в армию меня призва-ли не во флот, а в ракетные войска, и море впервые увидел только после второго курса пединститута. Увидел из окна поезда, в котором мы, вожатые, везли пионеров в евпа-торийский лагерь «Чайка». Море показалось мне похожим на безбрежный синий лес детства и юности. А уж когда оно стало плескаться у ног, и когда заплыл в его объятия, покорён был им окончательно.
И вот эти два Божиих чуда — лес и море — друзья мои. В лесу не боюсь заблудить-ся, в море не боюсь утонуть. Когда долго без них, то очень тоскую. Всегда бы, как на Святой Горе Афон, стоять среди леса и видеть море.
11
А вот сижу в доме, стоящем на асфальте, и утешаюсь чтением найденного в бума-гах блокнота. Лет пятнадцать назад брал его в первое морское плавание. Открывалась паломническая линия «Святой апостол Андрей Первозванный», и меня пригласили. Тогда я преподавал в Духовной академии и — вот совпадение — в день, когда я узнал о приглашении, мне подарили блокнот. А день был — день святого равноапостольного Великого князя Владимира. Подарил блокнот студент Димитрий. Я только что встре-тил его в Манеже на открытии выставки о Династии Романовых и сказал, что снова получилось совпадение: его подарок терялся и нашёлся именно сегодня. Это важно было сказать: на обложке блокнота фотография нашего святого страстотерпца Нико-лая, вершины Романовской династии..
— Значит, пригодился мой блокнот? — спросил отец игумен.— Ещё бы. Я его тогда весь исписал.— Интересно бы почитать.— Это невозможно, — искренне отвечал я, — секретов нет никаких, но разобрать
мой почерк уже и сам почти не в состоянии.Игумен посоветовал:— А вы выберите время и переведите его через компьютер. Есть же у вас компью-
тер?Я тяжко вздохнул: — Так куда денешься.— Вот и отлично. Я вас благословляю.Радостно было получить благословение от своего бывшего студента. И вот сижу и одним, изредка двумя, пальцами перетюкиваю свои тогдашние за-
писи. Как записалось, так и перелагаю. Только расставляю для удобства чтения заго-ловки частей.
Отплытие
«Сей ценный дар получен от студента Моисеева на день святого Владимира, и в этот же день узнал, что приглашён на корабль, и сразу решил, что возьму блокнот с собой. Дай Бог. Дай Бог, чтобы книжка эта мала оказалась для записей.
Всё ещё не верится, хотя позвонили и назвали день, час и место отъезда. Читал сейчас Акафист святому апостолу Андрею. Теплоход «Витязь» был научным судном, а сейчас открывает паломническую линию: Россия — Святая Земля. Первый рейс.
Новороссийск. С вокзала на морвокзал. Долгие часы тянутся, жарко. Наконец-то молебен на причале. Речи. С вещами по трапу. Качается. Получил ключи от каюты в носу корабля. Долгое отчаливание. Не естся, не пьётся, не спится. Но дремал. Шумит вода и шумят моторы.
Оказалось, долго дремал. Под утро вышел на палубу. Никого. Идём в морском пространстве. Берегов не видно. Это, конечно, чудо — везде вода. Мы же из воды, Го-сподь же вначале сотворил море. Учёные, бежа вдогонку за Создателем, вычислили, что состав плазмы крови равен составу морской воды.
Все мысли о Святой Земле. Здесь и церковь корабельная, иконы. Ощущаю ко-рабль как частичку Святой Земли. Не могу даже ходить по нему обутым.
Сижу на самом носу судна. И слева, и справа подступающие высокие воды Мы будто выкарабкиваемся в гору. Отломил от хлеба кусок, солью посыпал, питаюсь. Вче-ра не было сил пойти на ужин. Никого на палубе.
12
Читал «Отче наш» и показалось, что читаю его один на всём белом свете. И не смею думать, что Господь меня слышит. А если не слышит, мы погибли.
Вернулся в каюту. Отдраил иллюминатор. Стало свежее и слышнее стал шум раз-двигаемой кораблём воды.
Вчера в Новороссийске, в церкви, служили напутственный молебен. Чайка села на крест. У нас бы, в Москве, голубь был бы. Отходили от причала, стоял у борта. Би-лась меж кораблём и причалом измученная винтами вода, белесая, кипящая. Отходи-ли долго, ложились на курс. Выбились из графика.
В первый день плавания измучился, от жары перестал соображать, есть ничего не хочется.
Корабль освящён
Был чин освящения корабля. Нёс за батюшкой чашу освящённой воды, которой батюшка окроплял стены кают, шлюпки, капитанскую рубку, машинное отделение, камбуз. Сто раз пели: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое побе-ды православным христианам на сопротивныя даруяй и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство».
Вечером фильм, не помню какой, не смотрел. В каюте хорошо. И хотя перед доро-гой было всё бегом-бегом, набрал с собой образочков, иконочек, наладил в левом, по ходу, углу, то есть в восточном, иконостасик. (Вот русский язык, сплошные запятые.) Открыл шкаф, в нём вдруг церковный календарь. Вот спасибо. Год прошлый, но изо-бражения Троицы, Божией Матери, святых вечные.
На корме поставили бассейн. Похож на баптистерий, круглый, небольшой. Залез, пока детей нет, побулькался. Дети здесь всё те же дети. Хотя они тут дети всяких на-чальников.
Смотришь вдаль, смотреть больно, режет глаза. Может, от соли. Слава Богу, море спокойное.
Да, вчера же было затмение. Я о нём забыл прочно, хотя в городе говорили, что будет. Здесь оно было почти полное. Я сидел, весь мокрый от жары, в каюте. Темнеет вдруг резко. Ночь, что ли? А, может, тучи, как хорошо, хорошо бы дождь, прохладу. Нет, затмение. Конечно, это апокалипсис: среди дня нет солнца, духота. Люди сбились в кучки. У кого-то цветные стёкла. Посмотрел и я сквозь стеколышко. Лучше б не смо-трел: чёрный диск солнца. Вот оно так же чернело при Распятии. Солнце померкло и завеса церковная разодралась. Страшно. Было вразумление.
Но вот осветилась полоска сбоку, стала расширяться. Побольше, побольше. Будем жить.
Пишу, очки не держатся на мокрой переносице, потею. Пишу без них и не вижу, что пишу.
Море и море. И вокруг, и справа, и слева, и сзади. Ночью, по звёздам, обращался к Полярной звезде, очень невысокой здесь, и всё думал о родных и близких. За них молюсь. Дай Бог причаститься на корабле. Литургия будет в субботу, сейчас молебен. Батюшек очень много. Главный громогласный благочинный Новороссийска. Много начальников из казаков, и начальников московских. И много журналистов. Эта по-рода безцеремонна везде. На палубе ржут они, в бассейне визжат они, а, в основном, обитают в буфете. Здесь у меня главное счастье — моё убежище. Тут важно вовремя убежать, укрыться в каюте. А то только остановись с одним, подходит другой, третий и уже никуда не денешься, час жизни убит пустотой.
13
Да какой час — полдня. Ведь надо же потом ещё очнуться от разговоров.А всё думается почему-то о русских беженцах, о Шмелёве, как они уходили на
судах, сутками болтались до Стамбула и уже знали почти наверняка, что дальше будут жить без России. А Россия без них. За что нас Бог наказал? За дело.
Босфор закрыт
Вот и новость — Босфор закрыт. Мало молимся. Но как без искушений? Вскоре всё одно к одному, сломались, стоп, машина. Остановились часов на пять, что-то ре-монтировали. Стоять плохо — жарища переходит в духотищу, покачивает, подташни-вает.
Нет, Босфор закрыт не совсем, только проход ограничен, прокладывают какой-то кабель. Может, пропустят. Какой с нас барыш, мы не торгаши, ничего не купим, не про-дадим, и не военные, пригрозить не можем. Говорят, пропустят в последнюю очередь.
Да, как начали терять время при отплытии, вместо восьми вечера отчалили в пол-ночь, так и тянется. Должны были Босфор проходить в семь утра, потом сказали: в шестнадцать, сейчас сообщают: в восемнадцать. Опасность от опоздания в Хайфу угрожает тем, что можем не попасть в Иерусалим, вот оно. Заказанные автобусы могут уйти или взвинтить плату за ожидание. Но уж как Бог даст.
Ручка отказывает от жары? Скорее от того, что записывать нечего: вода кругом, шум воды, купание в воде, обливание водой, значит, и вода (иносказательно) течёт в блокнот.
Шум тревожимой воды стал так привычен, что даже в полусне, ворочаясь среди мокрых скомканных простыней, ловишь его слухом. Он уже начинает даже успокаи-вать — движемся.
Как же много дряни в воде: пластик, клочья чего-то, банки, бутылки, торговые лотки. А сколько утонуло. Дно апостольского моря устилается отходами цивилиза-ции. За неё погибали?
Когда стояли, стали обрастать выбрасываемым мусором. За это целый день не ви-дели дельфинов.
На окне лежала сумка с едой, взятой еще из Москвы и Новороссийска. От жары уцелело только печенье и сушки, остальное пошло на корм рыбам. Но это всё-таки не мусор. Съедят за милую душу.
Ещё видел маленькую зелёную птичку. Очень бойкая, бегает по палубе, забежит в тень, отдохнёт и опять бегает, ищет еду.
Ну, вот и изжога. Ну, вот и живот. Всё по грехам.Второй день к вечеру. Да, давно хотел записать фразу: главное счастье — это при-
частие, а просто счастье — не видеть московского телевидения. Забыл, а изжога напом-нила.
Переползаю с койки на диван покрытый синтетическим ковром. Не содрать — прибитый. Синтетика — это символ демократии, она искусственна и удушающа.
Между Азией и Европой
Земля! Подняли турецкий флаг. Зачем? Оказывается, так полагается — турецкие воды. Дельфинов в турецких водах что-то не видно.
14
Пробуждение от дневного сна как всплывание из тёплой мутной воды — хватаешь воздух, а сам ещё в мареве влажного тумана. Потом только соображаешь, что видел сон и сон ещё не отпускает. Видел кресты на могилах. Ведь я собирался ехать на родину, устанавливать кресты дедушкам и бабушкам, а тут, как с неба позвонили, Святая Зем-ля. Во сне я спрашивал женщину, через которую заказывал кресты: хватило ли денег, что я посылал. Она выговаривает: «Это у вас в Москве за всё дерут, в Вятке всё даром. А у деда твоего (ощущение, что по маме) уже мраморный памятник».
Ужин. Изжога вроде соскочила. Не жарко, берег в дымке. Именно в дымке, а не в тумане. Огромные танкеры слева и справа. Ползут, будто черепахи. Вспомнил стих чей-то: «Я готов был кричать: любовь!, как кричат моряки: «Земля!» Но эта земля те-перь не святая. А была! Была, и рядом с нею, готовые взять её обратно, стоял флот Ушакова и войска Суворова. Тогдашние либералы сделали всё, чтобы не допустить воз-вращения Стамбулу имени равноапостольного Константина. Детству моему и юности досталась великая песня «Летят перелётные птицы». — «Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна», — искренне пели мы. Но берега-то эти были православными до 1453-го года. Не глупее нас были Леонтьев, Достоевский , Тютчев, Горчаков, считав-шие, что русский флаг над Босфором и Дарданеллами спасёт и Азию, и Европу.
Высится над границей меж материками, частями света, церковь Софии, но без креста, взятая под стражу четырьмя минаретами, как азиатскими штыками. Музей?
Паки и паки слава Богу за местечко на корабле, за каюту. Мала, да отдельна. Как представлю русских паломников, неделями живущих на палубе корабле, в лапоточках, с сухариками в мешке, с молитвою на устах, вот им было каково? Маялись, сердечные. Не то, что мы — баре, с баром, с бассейном, с душами.
Так хорошо, так отрадно читать Евангелие под шум разрезаемых волн, обратясь к иконостасику, к востоку и ощущая вправо Святую Землю. «От словес своих оправ-дишися и от словес своих осудишися» (От Матфея, гл. 12).
Господи, помоги побывать в Святой Земле и вернуться к родным. Так тоскую о них. Самая, видимо, чистая и возвышенная разлука, когда кто-то из семьи в море.
Ох, недаром бьются девичьи и женские сердца при виде морской формы. Тоска о любимых, которые сейчас, среди водной стихии, непрерывна.
Ух, с какой скоростью надвинулся берег! Пишу, стоя у иллюминатора. Берег, зе-лень и камни, селения, минареты, ржавый корабль, огромный, еле живой, без флага, проходит почти впритирку.
Босфор. Слева — Азия, справа — Европа. Разнокалиберные корабли снуют, суют-ся поперёк пути, турки нам машут, мы машем туркам. Ну, народ, прямо под нос лезут.
Ух, сколько минаретов. Спереди надвигается техническое чудо: мост Азия — Ев-ропа. Движение машин туда и сюда сумасшедшее. Приближаемся, вот мост близко, укрупняется , всё ближе, уже стремительно проносится над нами. Запрокидываем го-ловы, уже он как самолёт пролетает.
Всё, отдаляемся.Ждём храм Софии. На берегах живого места нет, всё сплошь застроено. Святая
София. Штыки — минареты на страже. Крестимся. Вспоминаем предание о православ-ной Литургии в храме. Священник выходил из алтаря со Святыми Дарами для прича-стия, как в храм ворвалась турецкая конница. И батюшка ушёл в стену. И он вернётся и закончит Литургию, когда над Софией вновь будет православный Крест.
Древние стены Византии. Сюда, с севера, из Киева по воде и суше, явилась рав-ноапостольная Ольга, её мы считаем первой русской паломницей, отсюда на юг, в Ие-русалим, отправилась равноапостольная Елена. Тут были послы святого князя Влади-
15
мира, эти берега вдоль и поперёк исходили русские паломники, их видели тоскующие взгляды русских эмигрантов. А потом долго нас здесь не было, и вот — возвращаемся.
Но как? Челночниками? За дешёвым барахлом?Падает ночь, на юге это быстро, много возникает разноцветных, разной яркости,
огней. Многие огни движутся, это суда.Уже и звёзды. Милый север!Мраморное море. Ветер. Качает. Дверка в каюте ходит. Да нет, вроде успокоилась.
На палубу!О, да мы же стоим. Сколько же кораблей на рейде, сотни и сотни. Мы ещё быстро
проскочили. Хотя ждали долго. Терзали нас турки-таможенники и турки-пограничники.Зашумела машина, зашумела вода, поехали. Сколько же звёзд, сколько же само-
лётов и вертолётов. Кажется, что и звёзды летают. Большая Медведица всё ниже. Или так кажется от разлуки. А давно ли уехал. А тоскую. «Ох, побывать бы мне бы дома, поглядеть бы на котят. Уезжал, были слепые, а теперь, поди, глядят». А ведь долго ли они слепые, недели две, не больше, а уже тоскливо без дома, вот русское чувство.
Европейский берег весь в огнях, рассиялся, азиатский притух, огоньки редко.Впереди Дарданеллы, Эгейское море, дальше просторы Средиземного. Мы сей-
час, как в молитве «сущие в море далече». Вспомнишь греков. У нас люди делятся только на живых и мёртвых, а у греков ещё и на третьих, на тех, кто в море. Отсюда и общемировая застольная здравица: «За тех, кто в море».
У моря свои молитвы, слышу их голос в шуме воды. Укоряет нас пролив: что ж это я не русский, брать, брать было нужно Босфор и Дарданеллы и всё побережье. И не хуже бы жили турки, чем сейчас живут.
Всё время какие-то желтолицые строгие чиновники, кто в форме, кто в костю-ме, а кто и в чалме поднимаются по трапу, их уводят внутрь, там они ставят какие-то штампы на какие-то документы. Уходят порозовевшие, довольные, с подарками. Ну, Турция!
Опять идём по проливу между частоколами минаретов.Совсем ночью, в первом часу, стоял на носу в темноте. Прямо по курсу крест-на-
крест, напомнив крест на андреевском флаге, упали две кометы.Господи, помоги свершить паломничество. И жара и остальное преодолимо, прео-
долеваешь неприятности воспоминаниями о паломниках матушки России. И я, греш-ный, в жару в сорок пять градусов в тени хаживал. Но моложе был.
Третий день
Священномученика Вениамина, митрополита Петроградского. Третий день море. За ночь прошлёпали Мраморное, вдвинулись в Дарданеллы. Наш красавец «Витязь» наяривает, надрывается, но чувствуется — недолго он протянет. Опаздываем все равно.
Встал рано после плохого сна. И неудивительно: уговорили вчера создатели филь-ма посмотреть их продукцию. И драки, и голые натуры, зачем? Но они так видят. Но мне-то зачем так видеть? Выступает режиссёр: «Скромность — прямой путь к неиз-вестности. Шутка». Цитирует учителя.
Темно и туманно, тучи синие, размазанные по серому. В море людно, не как в на-шем Чёрном, шли по нему полторы суток одни-одинёшеньки. Здесь тащатся танкеры, сухогрузы, туристские высоченные белые лайнеры, для которых мы мелюзга под нога-ми. Такое от них ощущение, что завёрнуты в прокуренное облако. Справа и сзади ещё огни, но уже отстают.
16
Разговоры вечером вчера о казачестве. Дай Бог им здоровья, но уж очень шумны. В Москве вижу много ряженых под казаков. Как-то легко они рассовывают штатским воинские звания. Знакомый скульптор, в армии не служивший, уже генерал казачьих войск, сфотографирован рядом с конём. Но история казаков так богата, героична, по-этична и трагична, что понять их новый выход на первые роли можно. Есть ряженые, соглашаются они, но есть настоящие. На корабле настоящие. Их возмущает ущемлён-ность нынешним положением. Им, настоящим, обидно, что показывают по ТВ России казаков, которые кричат: «Любо, любо!» — пьяному животному, занявшему Кремль. Да и не такие в нём, в общем-то бывали.
Для казаков же мы, наверное, так и будем москалями-мужиками ленивыми. Этот забортный ритмичный шум, конечно, долго ещё будет в памяти слуха.Завтра начало Успенского поста. Дай мне Бог не вляпываться в разговоры умни-
чающих специалистов по любому вопросу.Рассвело. Опять берега. По радио (а его не велено выключать): «Расход воды пре-
высил норму в шесть раз». Ясно, что это господа журналисты полощутся под душем после бассейна с морской водой.
Отмелькали справа дома, поселения, причалы, маяки, вышки. Слева, в тумане, проходим холмы Азии. «Лишь Эгейское море шумит».
На море сильнее молишься. «Кто на море не бывал, тот Богу не маливался». Мо-ряки молитвеннее солдат.
Да они же ещё и революционнее. Моряки, думаю, захотели революции как месть аристократии и интеллигенции за предательство в русско-японскую войну. Точно так.
Могущество России — её морские границы, самые протяженные в мире. Держа-лись флотом. Вся тогдашняя интеллигенция радовалась поражениям русских войск на Дальнем Востоке от японцев. Гибли люди, а поганые журналисты измывались над героями, студенты слали телеграммы императору Японии, поздравляли. Как было мо-рякам не возненавидеть (после «Варяга» тем более) тогдашнюю интеллигенцию.
С русско-японской войны всё покатилось под гору. Мир увидел — маленькая Япо-ния побила гиганта и кинулся сговариваться против русского царя.
Ненависть к нам не пройдёт, ибо в мире запущена программа самоуничтожения. Народы, по грехам своим, интуитивно чувствуют, что не имеют права осквернять сво-им присутствием Божий мир. И что? И принялись убивать душу мира — Россию.
Телесная радость — окатывание морской водой из брандспойта. Какие там мас-сажи — струёй с ног сшибает, так освежает, что и сердце радо и голова ясная. Деточки играют на корме в игру «Разгон демонстрации». Быстро взрослеют.
Уже безбрежно. Опаздываем на целый день. Дельфины. Много, но вдалеке. По радио «Вальс цветов». Трудно читать Псалтырь и Покаянный канон под му-
зыку. Да, каюта не келья. Но раз не велено выключать радио, значит, тем более надо читать: музыка перестанет или сменится, а молитвы останутся.
«Близ Господь сокрушенных сердцем и смиренные духом спасет. Многи скорби праведным, и от всех их избавит их Господь…
Смерть грешников люта, и ненавидящие праведного прегрешат…». Так бы сидел и выписывал и своего бы не добавлял. «Да постыдятся и посрамятся ищущие душу мою, да возвратятся вспять и постыдятся мыслящие мне злая».
Читал и не заметил, как музыку радио вытеснила музыка волн.Первая медленная волна: «Яко посуху пешешествовал Израиль, по бездне стопа-
ми гонителя фараона видя потопляема…» Вторая волна: «Богу победную песнь поим вопияше: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя». И третья: «Поми-илуй мя-а-а».
17
Впервые, даже не за месяцы, за годы у меня так много времени. Радуйся такой отраде и молись. Поневоле молись. Поневоле — это не что-либо, а принуждение к мо-литве. В обычной жизни всегда чего-нибудь мешает, отвлекает (силён бес), себя оправ-дываешь, а здесь что тебе мешает? Вода, огромность мира, одиночество в маленькой каюте, иконочки в углу, Евангелие, Молитвослов, Псалтырь, слава Тебе, Господи.
Вечером служба. Изнесение Честных Древ Животворящего Креста Господня. Все слова с большой буквы. Семи мучеников Маккавеев. Исповедь. Утром, даст Бог, Ли-тургия, причастие.
Канон Ангелу-хранителю: «Не остави в путь шествующую душу мою окаянную».Вообще, всё Евангелие — это движение, энергия движения, мысли, которая тоже
движение и подвигает к движению.Акафист Иисусу Сладчайшему: «Иисусе, милосте безконечная. Иисусе, красото
пресветлая…Иисусе, помилуй мя, грешного…освети мя, темнаго, очити мя, скверного… Иисусе, ума моего просветитель, тела моего здравие, сердца моего веселие, Иисусе, свете мой, просвети мя… Иисусе, надеждо в смерти моей, Иисусе, животе по смерти моей, Иисусе, утешение мое на суде Твоем».
Вот так. А мы, пишущая братия, многоглаголивая, «яко рыбы безгласные» не мо-жем, «недоумеем» сказать, к а к Господь в мире пребывает. Только и остаётся дивиться Божиим таинствам и вопить: «Иисусе, не осуди нас по делам нашим, Иисусе, надежда ненадежных, Судия живых и мертвых, даждь нам память смертную, помилуй нас!»
И уже, как приснился Босфор, берега, мосты, мечети, всё море и море. Цвет его высветляется, синеет. Отсвечивает даже лазурью.
Цвет синевы глубокий, как будто твёрдый камень изумруд просвеченный изну-три. Кажется, что соскочив с корабля на волны, не утонешь, но разобьёшься о твердь.
А ведь именно тут шли суда, на которых молились апостолы.Много в Евангелии о молитвах в море. «Седящи при море, ходящее по водам, аки
посуху, влезши в корабль, спавши на возглавии корабля», «Учитель, погибаем. И вос-став, запрети волнам и ветру», «Воду прошед, яко сушу»… Это только по памяти.
Когда из шланга обливают желающих, среди брызг возникает радуга.Прошёл гигант-круизник. С бассейнами, кортами, кинозалами и танцзалами, ре-
сторанами, казино и прочим развратом. Сколько же греха влачится над водами. Прямо «Титаник» . Видно, недогружен, ватерлиния торчит. Нет, на нашем стареньком «Витя-зе» надёжнее. Он для молитвы, а для меня уже как частичка Святой Земли. Хожу по нему босиком.
Море в море
Меня ещё в школе занимало то, что как это так: у океана есть ещё и свои моря. Саргассово, например, у Атлантического, Баренцово — у Ледовитого. Так то — у оке-анов. А Средиземное море это море, и у него тоже есть свои моря: Эгейское, Адриа-тическое, Тирренское. То есть, если мы вошли в Эгейское, то вошли ли мы в Среди-земное?
И где границы меж морей?Ах ты, ах ты! Как заиграли дельфины! Три красавца неслись перед носом, и что
только не выделывали! Синхронно, согласно плясали на хвостах, прыгали по дуге, вее-ром разбегались, вновь сбегались, шли параллельно троечкой, будто запряглись и вез-ли нас. Уверен, что они понимали, что мы любуемся, даже хлопаем. Дети восторженно
18
кричали. Одна девочка кинула яблоко,а дельфины, видимо, решили, что это камень (значит, пуганые), и унырнули. «И вновь унылым стало море».
Потом, ещё выходил, видел ската, маленькая акула носилась, но дельфинов не было.
Но главное-то — идем меж Сциллой и Харибдой. Сильна доселе античность в виде двух островов. Одиссей плыл. Да, и веришь, плыл. К мачте привязывали, уши воском залепливали. А, это уже от сирен спасались. Тут всё и было. Цель у них всё-таки бара-хольная — золотое руно. И из-за этого Пенелопу бросать? Не она же посылала, поехал для читателей.
Литература перевирает жизнь, делает её вроде бы интереснее, но в итоге отвраща-ет от неё. Не Герасим же утопил Муму, а Тургенев.
Куда денешься, нехватило предкам Священного писания, Житийной литерату-ры, сказок, пословиц — правил жизни, подползло желание не только вразумления, но и развлечения.
Без христианской основы литература становится обслугой материального инте-реса. Учить захотелось.
Будто специально к этим рассуждениям подарили книгу о Патриархе Пимене. Ка-кая тяжесть каких времён ему выпала. В книге напечатано письмо к нему от Солжени-цына. Помню, об этом письме щебетали все зарубежные голоса, ходило оно по рукам. И читали, дураки, и поддерживали Солженицына. А письмо его хамское, приторное, высокомерное, поучающее. Патриарх не ответил писателю, и правильно. Письмо было провокацией. А главная гадость в том, что оно ещё ранее было переправлено на Запад и уже читалось по всем «голосам».
Как пишут и говорят в таких случаях, «чтобы не быть голословным», цитирую:«В эти дни, коленно опускаясь перед Крестом, вынесенным на середину храма,
спросите Господа: какова же иная цель Вашего служения в народе, почти утерявшем и дух христианства, и христианский облик?»
И что сказать? И с чего взял, что русский народ «почти утерял» христианский облик? Это он так сам хотел. Он вообще очень хотел гибели СССР (не такой, какая произошла, а физической гибели), науськивал на нас Китай. В письме Солженицын называет «честнейшими» Якунина и Эшлимана, говорит об их «жертвенном примере» . Они якобы «обильно» доказали, что Русская Церковь доведена «до самоистребле-ния». Русская пишет с маленькой буквы.
Кого защищал, Якунина? И как надменно поучает Святейшего. Как это «коленно опускаясь»? Может быть «головно»?
Но, как всегда говорила мама, слыша упрёки кому-то: «Дай Бог им здоровья, а нам терпения». А терпение и есть составная часть христианина. И уж в ком-ком, а в рус-ских оно в составе крови.
А самое замечательное — сегодня Богослужение Первого Спаса. Корабельный храм был полон. Батюшки почти все краснодарские, казацкие. Вели службу зело бор-зо. Но молитвенный настрой был несомненный. Хор матушек согласный и звонкий. Одна певчая махала веером. От его дуновения колебались костерки свечек.
Мне, грешному, выпало нести Крест. Из церкви по палубе вдоль корабля. По одно-му борту, по другому. Потом елеопомазание, исповедь.
С облегчённой душой пошёл на корму, под массаж из брандспойта. Вернулись и скакали у бортов по такому случаю дельфины. У меня ощущение, что один из них приметил именно меня. Ощущение проверил: ушел на другой борт, он снизу выныри-вает. Опять вернулся, он уже тут.
19
Сциллы и Харибды не видно, сирен не слыхать. Вместо них по радио сладкоголо-сая певица по корабельному радио. Она с нами. Как и певец, её сменивший. И очень это любезно для слуха, но всё время пербивки позывными корабля и фразы вроде: «Помощнику капитана позвонить в машинное отделение, начальнику рации срочно прибыть в капитанскую рубку…»
Сейчас по радио ответы отца Авеля на вопросы. «Есть ли счастливые многодет-ные семьи?» — «Только они и счастливы…»
— «Врачу срочно явиться в лазарет». — «Как подготовиться к исповеди?» — «Боц-ману проверить готовность швартовки». — «Как избавиться от празднословия?»
Лишнего не болтать, мысленно отвечаю я. Помню такие плакатики времён детст-ва: «Осторожно, враг подслушивает», «Не болтай!». А ведь и в самом деле враг подслу-шивает. Враг нашего спасения. Вспомним и народную мудрость: «Украшение челове-ка — молчание».
Идём без флагов
В Эгейском море не скучно, прямо проходной двор. На корабле событие — выве-сили карту Средиземноморья. На ней отмечается наше передвижение. Флажок — наш корабль — всё время перетыкается.
Уже греческие территории. Турецкий флаг спущен. Идём без флагов. Так хорошо быть в море, так благодатно, что известие об опаздывании на сутки не волнует. Одно бы только, чтоб не сократили программу в Палестине, чтоб не отменили заход на Свя-той Афон. А так всё бы шли и шли по библейским водам, да молились бы, да подвига-лись бы к Святой Земле.
Женщины по случаю жары вынуждены отказаться от косметики и все похороше-ли. Дети желтеют и краснеют. Только их и слышно. Но это так замечательно. Как они могут кому-то мешать? Я при телевизоре ничего не могу, ни работать, ни даже читать, а при возгласах детей всё получается.
Думаю, случись, что с нами, выживём. Плотик сделаем, погребёмся по звёздам. Но, размысля здраво, думаю, да какие из нас пловцы — гребцы? А приютит чужая зем-ля? Стар я для чужбины, куда я без родины, без Вятки? Какой там плотик, чего зря болтать.
Идём строго на юг. Вечером увидел тонюсенький, ниточный изгиб молоденького месяца. Прямо по взгляду.
«Витязь» наш и днём прекрасен и ночью. Огни прожекторов далеко светят на снежную пену, белизна бортов отражается в убегающей воде. Только оскорбителен для взгляда красный окурок, летящий с палубы в лицо волне.
Четвёртый день моря. Не все ещё волны и воды прошли надо мной. Тут же, напи-сав, окорачиваю себя: ишь какой самонадеянный: не все-то не все, да, может, им пора уже и над другими проходить.
Счастье причащения в первый день Успенского поста. Да, редко слышат нынеш-ние морские площади запахи ладанного кадильного дыма. Из церкви его утягивало сквозняком в иллюминаторы. Какое же счастье — слёзы, в молитве они просятся, про-сится даже «слезной капли часть некая», даже, когда они хотя бы еле-еле подступают, сразу молитва крепнет. Это плачут «умные очи сердца».
Одной женщине стало плохо. От жары, а, может, от другого. Как раз выносили Евангелие, она вскрикнула, вышла в коридор и там упала.
20
Ещё же и мёд освящали, дали попробовать.Во время службы ощутимо качало. Чтоб не укачало, надо смотреть на неподвиж-
ные предметы. А где они тут, неподвижные? Линия горизонта? К ней верхняя линия иллюминатора то склонялась, то нижняя к ней возносилась, так что линия горизонта сама качалась.
Но, может быть, меняли галс, сейчас потише. Но качает. Спасибо красавице доч-ке — дала в дорогу какую-то коробочку с какими-то таблетками, и своим милым почер-ком написала, как пользоваться. «Это я в горы ездила во Франции». Вообще лекарств у меня в этот раз преобильно, собирали как в заграницу. А я живу в своём маленьком домике, слава Богу здоров, молитвы хранят. Уже и подсвечник сделал из перевёрнутой пепельницы. Зажигаю свечку.
Сколько же у людей фото и киноаппаратуры. И всяких наушников. И всяких не-понятных мне коробочек, подвешенных на ремнях. Вчера один пришёл и долго пытал своими песнями. Ну да, хорошие, но среди ночи, но перед Литургией. Но и не выпро-водишь. Песня нынче слушается так: тебе дают две кнопочки на ниточках, ты этими кнопочками затыкаешь уши, он нажимает кнопочку на своей коробочке и весь твой че-реп (краниум) начинает вибрировать и терзать твой церебрум, то есть мозги. В какой уголок они от страха забиваются, непонятно. Засыпается после такого прослушивания далеко не сразу. Спасает море, его колыбельный шум. Звуки вечности.
Вообще, если бы не перебивки объявлениями, то по радио идёт прекрасная про-грамма: проповеди, классика, романсы, русские песни.
Но опять же повторю: сколько же постоянно снимают, щёлкают, крутят, прокру-чивают. Может, от лени, может, не надеются на память. Но, слава Богу, в корабельный храм журналисты не ходят. Но поснимать заскакивают. Даже на утреннюю Литургию пожаловали, пролезали ближе к алтарю. Но, сколь ни дубовы, поняли, что тут им быть неприлично. А, скорее, бесы в них заёрзали, запросились выйти. Ушли, стало без них спокойно.
На палубе стерегут интересные только им моменты: например, при обливании из брандспойта насильно смываются плавки, как не снять? Другие завидуют успеху. Но даже и осуждать неохота, хотя есть за что. Не обращать внимания, и всё.
Много деточек. Игра «Разгон демонстрации» им не надоела. Говорю двум девоч-кам: «Ночью осьминог был, такой огромный, подплыл, в каюты заглядывал», Бегут, тут же рассказывают родителям. Те, вроде немаленькие, верят.
Деточек сменила тусовка журналистов. Здоровенные парни, как их называют, качки, вымывают похмелье. «О, пиво пошло, о, коньячок выходит!»
Жарко. Дай Бог дотерпеть в добром здравии до Акафиста Кресту. Утренняя служ-ба незабываема: первая моя в жизни Литургия среди моря, на корабле.
Объявили в пять. А меня часы подвели. Такие точные, что идут точнее всех на пол-часа. Дай-ка принесу их в жертву Средиземноморью. Да вроде жалко. Ладно, живите.
Нет, выкинул. Не княжну же персидскую. Полетели к дельфинам, только ремеш-ком болтанули. Как хвостиком.
Интересно всё же, почему именно фильм о море так впечатлил. Были же фильмы о лётчиках, пограничниках, даже больше, а вот — море. Да, мечтал. И пятидесяти лет не прошло, как мечта осуществилась. Так что часы морю — благодарность за сбывшуюся мечту.
Правда, был ещё Североморск, эсминец «Отрывистый», учения «Океан» в 1971-м. На них журналистов не пустили. Эти, нынешние, везде проникают. Был и Севасто-поль, катерники, подводники. Ночлеги на суднах были, но у стенки. И вот — простор
21
морской волны. И такая круглосуточная свежесть. Море необъятно даже для взгляда. Смыкание небес и воды. Небеса кажутся на горизонте стеною и над головой твердью.
Прошли острова Родос, Лесбос.Ночью никакого сна, метался в жаре. И днём не приляжешь: какие-то всё ме-
роприятия, вовлекают. Взяли, везут, кормят, отрабатывай. И ещё какой-то детский пресс-клуб. Детям не откажешь. Но получилось неплохо. Мы с ними беседовали у ми-крофона, транслировалось по кораблю.
Какой цвет моря? Синька, синие чернила, блестящая голубизна, глубокая живая бирюза? Всё подходит.
На обеде ссора двух сильно умных дядечек. Из-за них мы все наказаны качкой в семь баллов. Ещё поссоримся и шторм начнётся.
Боюсь, что укачает. Хотя и писал в юности, ещё и моря не видя, обращаясь к нему: «Укачай меня, укачай, я дитя в корабле-колыбели».
Валяет ощутимо, стоять трудно. То есть надо переступать, чтоб не завалиться. По-черк окончательно смахивает на каракули дикаря.
Левой рукой держу правую. Так что у меня левая рука знает, что делает правая.На палубе легче дышать, но страшнее. Когда идёт волна и корабль выкарабкива-
ется по ней, ещё ничего, но когда он ухает «в кипящую бездну без дна», тут подступает тошнота.
В каюте неплотно был прикрыт иллюминатор, нахлестало воды. Ботинки ездят по мокрому полу. Лежать невозможно: тошнит. Во время качки только про качку и пи-шется.
Смешное состояние непьющего, но как пьяного.
Кто на море не бывал, Богу не маливался
Пора на Акафист. Квадратное окно каюты-церкви то окуналось вниз, в синюю воду, то вздымалось в небо, становилось белым.
После причастия стараешься не осуждать, не сердиться, а получается обычно пло-хо. А здесь, в атмосфере ветра и воды, получается. Тем более, по случаю качки, весьма безлюдно. Кто говорит, что пять баллов, кто шесть, кто успокаивает: четыре. Все равно же шатает. «И мачта гнётся и скрипит».
В церкви сегодня пол ходил под ногами. Точно, как в Троицком храме Лавры. Это надо объяснить. В Лавре я ходил к преподобному и молил его о поездке в Святую зем-лю. Стоял рядом с мощами, прислонясь к хоругви. И она меня как бы укачивала, успо-каивала.
Четырнадцатое число, причастился! Четырнадцатое вообще для меня всю жизнь счастливое число. И каюта у меня 653, в сумме 14. В юности писал в дневнике: «О, как медленно идёт время! Только ещё четырнадцатое сентября, а пора бы уже быть 14-му октября». Торопился всегда жить. Это уже потом узнал о библейских четырнадцати родах. «Всех же родов от Авраама до Давида родове четыренадесяте: и от Давида до преселения Вавилонского родове четыренадесят: и от преселения Вавилонского до Христа родове четыренадесяте» (Мф. 1, 17). Теперь жить уже не тороплюсь. Сейчас уже само «время гонит лошадей».
Кстати, и тринадцать очень счастливое число: Иисус Христос и двенадцать апо-столов. А у нас дикари боятся числа тринадцать. И завели моду на день смеха. А это
22
обычно, во-первых, Великий пост, во-вторых, через неделю Благовещение. Память зрения тут же воскрешает храм Благовещения в Назарете.
Какая же вода-водичка ненаглядная. Глядишь— глядишь и глядеть хочется. Пе-регнёшься через спардек, заглянешь со страшной высоты на нос, который прёт на вол-ну — чудо! Вода кипит, стелется на стороны белым живым ковром, волны добавляют своей вспененной белизны, схлёстываются, откатываются, расстилаются, колышутся, поглощаются новым накатом очередного вала.
— Ну, доплеснись, доплеснись, — говоришь волне.И опять взираешь вдаль. Всё до горизонта волнуется и сверкает, особенно в сто-
роне заката.
Пятый день моря
Вчера ещё прошёл, пусть малолюдный, Крестный ход по кораблю, «освящения ради водного». Сегодня молебен о плавающих. «Раньше не сообразили»,— это батюш-ка замечает. Весь молебен в благоухании кадильного дыма. Сущие мы в море, и уже далече-далече.
Море, по молитвам нашим, поуспокоилось. Ночью, несмотря на волнение водное, вставал, поднимался на палубу. Темень, как в осеннем лесу. Завалы канатов, стволы мачт. Вверху редкие звёзды и те испуганные, примеркшие. Где восток, куда молиться?
Но чётко сообразил: теперь уже не надо стороны света искать, надо молиться пря-мо по курсу. Идём же на Святую Землю, с пути же не сбились
Прорезалась Большая Медведица. Крестил родных и близких, и Вятку, и Москву и — размашисто — Россию.
Сердце рвётся пополам — улетает к родным и тянется в Святую Землю. Ещё остро и нежно вспоминал Духовную академию, молился за студентов своих, за Владыку рек-тора, преподавателей. О здравии молюсь и множество имён говорю.
Попробовал спать на сырых простынях, как же! Но, видно, всё-таки забылся, ибо очнулся — в каюте светло. А который час? Часов-то нет, выкинул, дурак, часы. Жертвы ему языческой захотелось. Не жалей: примета есть — вернусь. Хорошо бы. Да с женой, да с деточками, да с внуками.
Я всё ною, что жарко, что качает и т.п. А каково было праотцу Ною? Не ныл. Труд-ности наши это такие пустяки по сравнению с трудами русских паломников. Их-то как мучило в волнах на их судёнышках. Не вредно вспомнить и другие корабли, в которых «от качки стонали зэка, обнявшись, как родные братья. И только порой с языка слета-ли глухие проклятья». Но молился же кто-то из них.
Сегодня пишу убористей, экономней, в качку буквы тоже раскачиваются, валятся через край строки.
Оказывается, я себе вредил, когда плескал на пол и всюду, развешивал мокрые по-лотенца, плавки не выжимал после брандспойта, всё хотелось прохлады. Завесил даже влажной тряпкой горячую картину «Караван в пустыне Сахара». Но всё это, сказал врач, вредно для лёгких.
Глядит врач на решётку вентиляции на потолке: «А почему не работает?» — «Да я всяко крутил», — «Зачем крутить, надо включить».
И… и включил врач вентиляцию, дорогие братья и сестры! И пошёл дальше. О, как я неграмотен технически, невнимателен и неразумен. У меня же прекрасно работает
23
кондиционер! Что ж тогда я умирал от жары всю неделю? Добровольные страдания? Нет, просто глупость.
Сейчас закрыл иллюминатор и повернул рукоятку. И сидел и дышал. Просто ды-шал. Входила в меня прохлада и спокойствие. Для оправдания скажу, что крышка на кондиционере была уже вржавлена в корпус. Врач-то здоровенный мужичина, хрясь и повернул.
Чего ж теперь не жить, жить можно. И нужно.
На море не наглядеться
Близко Кипр. Качает. Минуты не бывает без смены цвета и света. Сегодня в срав-нения просились ткани: голубые шёлковые, парча с прозолотью, травяное шитьё, гладь небесная, лёгкие пелеринки, подвенечный стеклярус. Плащаница, шитая серебром и бисером. Так и есть — поверхность моря — плащаница, укрывающая тайну.
Да, стоять у борта, смотреть на морскую плащаницу, слушать по трансляции: «Лу-чина моя, лучинушка, неясно горишь». И уже видишь, что мчится знакомый дельфин и пляшет от радости.
Сидеть и лежать хуже, чем стоять. Ходить лучше, чем стоять.Неделя почти без берега. И ещё вечность до возвращения. А оглядываешься
и жизнь прошла.Чего-то моторы замолчали. Сломались. Ой, не надо бы. И корабль остановился.
побегали с борта на борт, от трапа к спусковому аппарату. А покатали только блатных и белых, а нищих и негров не покатали.
Скорее бы ехать. На ходу качка менее ощутима. Ещё и в том я сам виноват — пере-пил крепкого чая. Утром дважды приносили чайник свежей заварки. Плюс к тому сам в каюте кипятил, тоже заваривал. Тут и на суше затошнит.
Ну, вроде отвалялся, отдышался, простыл даже под холодной струёй.Что-то, брат, ты многовато собою занимаешься. Сядь-ка ты на казённый стул, да
поскрипи пером во славу Божию. Не все твои земные задумки свершены, ох, не все.Не идёт работа, не бредёт, не едет. Какое-то сонное бессилие. Забытьё. Страшный
сон — вижу своего ребёнка в утробе и ему угрожает аборт. Он бьётся… Ужас!Очнулся чуть не с криком. Услышал работу двигателя. Вроде пошлёпали. Нет,
это не чай, это, брат, нервы. Да и детский этот пресс-клуб. Мучили два часа до эфира, потом прямой эфир час. И какой там эфир? В рубку входили, выходили, журналист сзади шипел: «Медленней, медленней!», женщина спереди писала крупно на листке и показывала написанное: «Громче!». Вопросы интервьюеры готовили сидя на полу. Только разговоришься, прерывают. Время стало поджимать, они торопятся, не слуша-ют меня, слышат только себя. Но ничего, отмучился. Убежал боковыми лестницами, которые уже все изучил.
Гребёмся сносно. Носом расталкиваем кружевное жабо из белой пены. Да, страшный сон. Много видел, но этот! Убивают ребёночка и ничего не могу
изменить. Ребёночек лежит, шевелит ручками, ножками, глазки закрыты, боюсь, что откроет , запомнит меня и подумает, что убийца его я. Чей-то голос: «Иди, ползи, умо-ляй, бейся перед ней (перед кем?) на коленях». Но чую, что бесполезно.
Как же надо грешить, чтоб заслужить такой сон.
24
Луна вновь тонюсенькая, но уже, сказали бы на ридной Украйне, трохи побильше, вже як скибочка. Луна крохотуля, а лунная дорога от неё по волнам целый шлях, пере-метаемый позёмкой пены.
«Титаник» погиб не отчего-то, а от греховности его пассажиров. Видел я их спи-ски. Одних русскоязычных банкиров на нём были сотни. И наш «Нахимов» затонул непросто, на нём пели, пили и плясали при выходе в море. В море пошли без молитвы, это как?
Море — символ чистоты. Кровь наша солёная.Дорога с Казанского вокзала до Новороссийска 36 часов тянулась нескончаемо,
а на корабле неделя мелькнула как птичка. День похож на день. Вроде тянется-тянет-ся, вдруг — раз и вечер, тут и ночь, звёзды, свежесть.
В каюте тихо. Слух уже привык отфильтровывать все шумы, кроме шума морско-го. Шелестящий набегающий и отбегающий целебный плеск волны. Будто поздорова-лась и простилась. И следующая спешит с приветом.
Грустно немного почему-то, хотя душа спокойна. Грустное предчувствие вот по-чему: вдруг в Святой Земле всё будет бегом и бегом? Знаю, как гоняют туристов, да и паломников, израильские гиды. Уж хотя бы нам досталась монахиня из Горней.
Ночь. Читал Правило. Думаю, что страшный сон был из-за того, что вчера Прави-ло на ночь не читал. Так мне и надо.
Объявили: утром швартуемся в Хайфе
Луна ушла, обозначился Млечный путь. Мы все ночи въезжаем в него, то сбоку, то по центру.
Так мне, слава Богу, в прохладе прекрасно, что прибрался в каюте, раскрепостил картину, изображающую жаркую пустыню, убрал тряпку.
Глупости пишу от радости: Хайфа скоро, в каюте легко дышать.Шестой день моря. Не спится. Ночь. Одни звёзды. Взял с собой Евангелие, стою
на носу. Обозначилось слабое свечение берега. Уходил в каюту, прилёг, вернулся на палубу. Туман.
Но вот прямо и вправо вижу горы. Это ветхозаветная гора Кармил. Пророк Илья, жрецы Иезавели, орден кармелиток.
Скоро обещанное время швартовки — семь утра. Причаливаемся прямо к Ветхому Завету.
Как же милостив ко мне Господь: был один на палубе, когдаувидел Святую Землю. Да, это не взгляд с самолёта на Тель-Авив. Прямо, чуть
влево желтилось за тучами рассветное солнце. Сбегал за Молитвословом. Читал утреннее Правило в виду растущей земли. Стали выходить люди. Кто рад, кто расте-рян, кто и равнодушен. Только пробегает то слева, то справа вдоль бортов, как всегда бегает по утрам, неутомимый какой-то начальник. Он посчитал, что по кругу палубы триста метров, а ему надо накрутить десять километров, вот и нарезает круги. Прямо белка. Бегает, бегает, а потом целый день сидит, играя в карты. Для покера, наверное, силы нужны.
Чтобы сократить время и не торчать на палубе (все уже встали), перечитал запи-си. Боже, какой я важный, будто одного меня везут. Полный же корабль людей значи-тельных, а я ничего ни о ком. Только о себе. Но, думаю, что так невольно получается, ибо меня всегда тешит одиночество. А тут ещё и отдельная каюта. Но главное — море,
25
но главное — по нему в Святую Землю. О чём тут говорить. Ведь и в ресторане, и на палубе, и в кинозале сплошь трепотня. Конечно, она о вещах важных, но это всё раз-говоры. И все о важном, конечно, о мире и России. Но это всё разговоры. Но нынче, значит, и разговоры — дела. Сам такой. Но мне интереснее убежать от всех и, если не молишься и не читаешь, то хотя бы лежать и слушать волны. Даже и дремать. Но и в тонком сне слышишь и даже произносишь вместе с приходящей волной: «Господи, поми-и-луй, Господи, поми-и-луй».
Флажок на карте водружён над Хайфой. Хайфа не Берлин, возьмём без единого выстрела.
День постный Антония Римлянина. Умылся забортной, омывающей Святую Зем-лю, водой, побежал в душ, всё бегом: хочется с палубы смотреть.
Тихое море. Даже всплески редки. Много судов. Два огромных. Военные тоже есть. На причале подняли флаги, это для нас. Один: лоцман требуется? Другой: нет заразных больных?
Ручкой писал всю дорогу, а как подошли к Хайфе, отказала. Другая нужна, на-чинается другая жизнь. Не бросать же в причальный мазут. Похороню где-нибудь на суше. Рядом ошвартованные корабли «Глория» и «Дмитрий Шостакович».
Плыли, плыли и приплыли. О, удастся ли оторваться от группы в Иерусалиме, особенно в Вифлееме? Вряд ли.
Причалили мы пока не к Святой Земле, а к бетону Хайфы, самого промышленно-го, а, значит, самого русского, города Израиля.
Начинается ожидание. Смотрю на береговые строения и кажется, что они качают-ся. А это во мне самом инерция морской жизни. Постоянно не умолкает радио: тому-то явиться туда-то, тот-то позвоните тому-то, приготовить паспорта, без команды не вы-ходить к выходу… На грузовой палубе суета швартовой команды. Как много их. А где они были в путешествии?
Один мужчина рассказывает про свою знакомую, как он называет, бабку. «Бабка, были тут в войну немцы? — Не, говорит, тильки тальянцы. — Обижали? — Не. Ма-ленькие, чёрные, мы их жалели. Слышу — мычит корова на базу. Её тальянец тянет со двора. А винтовку поставил. Я винтовку схватила двумя руками за ствол и приклад, кричу: «Оставь корову, а то счас твоё ружьё через колено переломаю!» Он испугался, корову отпустил, винтовку обратно просит. Я говорю: зайди вначале в хату, поешь.
Да что же это такое, сколько ж ещё будут томить?Нет, хорошо, что Святая Земля далеко. Была бы в Тульской области, думал бы:
успею, съезжу: рядом же.Подняли израильский флаг. Ничего себе. Но так полагается. Под турецким и гре-
ческим уже поплавали.Облился забортной водой, омывающей Святую Землю, и уже в каюте открыл
Евангелие. Выпало: «И по шести днех поят Иисус Петра и Иакова и Иоанна, и возведе их на гору высоку». Это о Фаворе. Скоро же Преображение. «И се, явистася им Мо-исей и Илия с Ним глаголюще». Ученики предлагают остаться тут, создать три кущи для Учителя, Илии и Моисея, но Спаситель идёт к людям. А у подножия Фавора «че-ловек некий» прости исцелить сына. А что ученики? А они не смогли. И вырывается из уст Спасителя горестное: «О, роде неверен, доколе в вас буду; доколе терплю вы» (Мр. 9).
С Фавора начинается путь на Голгофу.День постный. Антония Римлянина.
26
Когда же выпустят?
Стоим и стоим. Паспорт держу в нагрудном кармане. На палубе ещё рассказ. Уже другого мужчины. Из области культуры. Как ездили принимать спектакль народного театра о партизанской жизни.
— В землянке обед готовили, декорации, печка-буржуйка, — всё настоящее. Го-товят обед разведгруппе. Радистка жарит яичницу. Слышно даже — на сковородке трещит. Запахи идут в зал. Огромная сковородка. Разбивает яйца, я считал, двадцать четыре. А мы голодные, долго ехали. Партизаны обедают, мы смотрим. Но после спек-такля яичницу ещё раз делали. На той же сковородке.
Ещё один говорит, что он спал на палубе и ночью видел метеориты. Насчитал че-тырнадцать. Загадывал желание. Какое, не говорит. Его не спрашивают.
Ещё один, обвешенный камерами, напористо сообщает, что зримый образ сильнее текста. Тут и спора нет, был бы образ сильный. Но текст, но слово написанное и прочи-танное держится в памяти прочнее. Да и тут тоже, у кого как.
Недавно побывавший в Эстонии рассказывает, что видел парад нацистов. «Все в чёрном. А дядька один, в годах, с планками, заиграл «Прощание славянки». И они, в чёрном, стали маршировать.
Сколько же чаек. Противно орут, нахально цыганят. Прямо пикируют на куски хлеба в руках у деточек.
Да что же это такое, прямо издеваются. Прибыли в семь, досмотр был в девять, сей-час скоро одиннадцать. Автобусы ждут, их с палубы видно. Радио замолчало. Пошёл в каюту, вымыл добавочно ноги. Таможенников пройду обутым, в автобусе разуюсь. Не идти же по Крестному пути обутым. Надо у батюшек благословиться. А то в тот раз, когда прилетал на самолёте, один начальник, увидя меня босым, спросил: «А вы подумали, что о нас подумают?» Надо было ответить, что русские любят Христа.
Помазался освященным маслом.С палубы хорошо виден большущий купол здания храма всех религий. Это ба-
хаисты. Сбывшаяся мечта масонов — представить религию частью культуры. Нет уж, спасибо. Есть же икона на Афоне — корабль, идущий по водам. Надпись на нём «Свя-тая Православная Церковь». На корме, у руля Спаситель. Здесь же и Божия Матерь, апостолы, святые. А корабль этот осаждают антихрист и слуги его: еретики, Ватикан, Лютер — отец протестантизма. Кому-то, может, за католиков обидно. Но они же сами позволили Западу пасть ниже всяких нравственных уровней, не при них ли содоми-ты уравниваются в правах с остальными. Грех, порок, разврат объявляется нормой. Дожили. Надо католикам признаться, что не смогли ничего за всё время отпадения от Вселенской Церкви. Признаться, каяться и «во Христа креститеся, во Христа обле-кохтеся».
О, помоги, Господи, побольше посетить, увидеть, помолиться. Как ребёночка кор-мят: за папу, за маму, за бабушку, так и я прошу милости молиться на Святой Земле за родных и близких, за Россию, за Вятку.
Написано в программе: Иордан. Место Крещения Иисуса Христа. Что-то не ве-рится. Туда же пускают раз в год, 19 января нового стиля. В прошлом году я от мона-стыря святого Герасима потихоньку пошёл к Иордану. Рядом же. Сопровождающие палестинцы были всерьёз перепуганы. Вернули: «Иорданские пограничники стреля-ют без предупреждения».
27
Но до сих пор утешаюсь мыслью: может, хоть на один камешек наступил, которого касались пресвятые стопы Его.
Ну мы просто как прикованы! На палубу, к разговорам выходить неохота. Стоим у стенки, а когда перехожу от стола к умывальнику, покачивает. В каюте холодно даже. Ночью струёй от вентиляции прямо сдувало с койки, а встать, убавить, не было сил. Да ведь и сон снился. Опять какой-то ужас. Не могу вспомнить. Да и хорошо, был и был. Пусть всё плохое исчезает из памяти «яко соние возстающего»
Светит солнце, небо голубое, я в Хайфе, сижу взаперти, читаю молитву Голгофе, написанное афонским старцем Тихоном, наставником великого старца Силуана. Чай-ки кричат.
Псалтырь. Открылось из конца 10-й кафизмы: «В мори путие Твои, и стези Твои в водах многих, и следы Твоя не познаются.»
И в самом деле, где наши следы в море, писали их как вилами на воде. А вот следы Христа, тропинки, по которым Он ходил по Тивериадскому (Геннисаретскому) озеру, видны доселе. Наши для нас только в памяти. И то.
По программе вначале в Вифлеем. Любимый мой город в Святой Земле. Жил в Вифлееме в девяносто восьмом больше недели, весь его исходил, избегал. Все улоч-ки-переулочки помнят мои подошвы. Как после этого быть там так мало? Но и то сла-ва Богу.
О! Вызывают к досмотру и выходу на берег паломников с фамилиями на букву «А»… Вот уже и буква «Д». Сижу, дрожу, вдруг не выкликнут. Голову, что ли, ещё по-мыть? Время, с одной стороны, не идёт, даже не ползёт, а с другой стороны ускакало уже за полдень.
Читаю о Храме Гроба Господня. И читал много раз, и был, а всё тянет необыкно-венно.
По радио спрашивают, у кого есть «Полароид», это значит, что кому-то срочно надо фото для документов.
Выкрикивают по списку, как заключённых из камер.Всё. Я в автобусе. Вопрос был: почему без жены? Логично. Тут же предлагают ва-
рианты ответов: Больна? Больные родители? Не любит Израиль? Маленькие дети? Почему без детей?
Ответов и не ждут, ставят галочку. Заранее расстегиваю сумку. Машут рукой: про-ходи.
На причале вдруг неожиданная встреча. Боря, знакомый писатель московский. Уехал сюда давно. Он и не скрывал никогда своё еврейство, и псевдонимом его не скрывал, да и как скрыть?
Об этом Боре хорошо бы побольше записать, но не в автобусе же. Оказывается, он сейчас бахаист. Работает, видимо на причале, приглашает в их храм. Бахаизм это такая религия общая. Боря жалел, что мы опоздали, а то бы могли зайти в их здание. «Стари-чок, это для нас Мекка, врубись». Торопливо выпалил, что бахаистов по земному шару уже пять миллионов, двести стран у них под контролем. «Россия, гордись, старичок, была первая, где перевели учение бахаистов. Сейчас у вас главный Горбачёв. Старичок, агитируй за бахаизм, в нём спасение!»
Все дни сплошное движение. Машины, поезд, теплоход, автобус. Но движение не своими ногами, механическое. Вот бы пешочком. Да никуда не спешить. Шёл —шёл, сел-посидел, помолился, дальше пошёл.
28
Борю сменила Гита
С нами гид Гита. Сразу: «В городе Хайфа нет безработицы по всем параметрам на сто процентов. Я из Ленинграда. Здесь гора Кармил. Пророки Илия, Елисей. Завоева-тельные походы египтян. В Иерусалиме посетим Вифлеем (как это в Иерусалиме?) . С севера на юг Израиль 620 километров, ширина 127. 298 тысяч квадратных киломе-тров. Население девять с половиной миллионов, семьдесят два процента иудеи, па-лестинцев три с половиной миллиона. Есть друзы, черкесы. Государственные языки иврит и арабский. Тридцать процентов русскоговорящих. Четыре моря: Галилейское, самое низкое пресное, море Мёртвое, дно мира, Средиземное и Красное. Треть стра-ны пустыня. Полезных ископаемых нет. Нет своих алмазов, но восемьдесят процентов мировой их обработки в Израиле. «Наши, якутские», — дополняют её.
Далее долгий монолог Гиты о счастье израильтян: о налогах, пенсиях, об армии. Оказывается, Израиль — ведущее в мире государство по развитию демократии и ре-лигиозности.
...Как так «развитие религиозности»?Лучше слушать не буду, а то могу не выдержать и вслух вспомнить, как, будучи
редактором журнала, печатал в нём году в 90-91-м материалы независимой медэкспер-тизы об использовании израильтянами химического оружия против палестинцев. Эта тема была сверхзакрыта для средств мировой массовой информации.
В Палестине публикацию заметили и, спустя время, я был приглашён лично Яси-ром Арафатом. Тогда и была моя первая встреча с Иерусалимом, куда из Палестин-ской автономии въезда не было. Но мне было разрешено.
У гида и у водителя непрерывно звонят телефоны. Отвечает в телефон по-своему, а в микрофон по-нашему: «Справа и слева банановые плантации (дети оживляются), семейство травяных (дети оживляются ещё больше), предмет экспорта».
Рассказывает про какие-то плоды с колючками, которые надо разрезать, вывер-нуть, на что один турист заявил: «Русские съедят всё», — и взял в рот. Язык сразу распух и сидел с таким языком сутки. «Молча», — добавляет кто-то.
— Здесь мы не жили две тысячи лет, с семидесятого года, с разрушения Иерусали-ма римлянами. И мы вернулись. Здесь евреи из семидесяти стран, говорящие на шест-надцати языках. Но каждый говорит другому: «Это я еврей». Русские евреи научили нас пить.
Рассказывает о евреях-сефардах и евреях-ашкенази. — Мировая мозаика евреев здесь варится, получается бульон.От бульона переходит к рассказу об израильских тюрьмах.— Очень воруют. Есть тюрьмы, из которых ходят в субботу на выходные домой.
Но есть тюрьмы в пустыне. Например, убийца Ицхака Рабина там. Но он продолжает учиться в университете, ему приносят еду, приходят учителя. Девушки хотят выйти за него замуж. У него пожизненное заключение плюс пять лет. Сидят и наркоманы. Провозчики наркотиков — бедуины. — Далее перескакивает на проституцию: — Про-ституция описана в Ветхом Завете. Очень полезная профессия. Проститутки играют роль насыщения мужчин, чтобы мужчины спокойно себя чувствовали. По еврейским законам мужчина вступает в связь с женой в определённые дни. К женщине мужчина должен идти пешком, на машине нельзя.
В магазины Алмазной биржи нас затащили насильно. И отказаться нельзя: усло-вие турфирмы. Угощают какой-то синтетической водой. Страна синтетики. И евреи
29
ещё боятся, всё пересчитывают, вдруг да кто-то сбежит, тут останется. Да ползком в Россию уползём. А вот, помню, у Тивериадского моря хотелось остаться.
В ушах звенит от расхваливания алмазов. Сама биржа этажей сорок и всё чёрное, слепое стекло.
Отец Георгий негодует. Терпи, батюшка.Выхожу на жаркую улицу. Недалеко тут была и битва Иисуса Навина с пятью ца-
рями. По его молитве солнце остановилось. Вот тут, и при такой же жаре шли пешком русские паломники. Были даже такие, что ползли от Яффы на коленях. Всё в гору и в гору до Иерусалима. Говорили «Русалим». Русалим. Разве не русское звучание? Звали их паломники, поклонники.
Хрущёв, ну вот как за такого молиться? Отдал русские участки Святой Земли за гнилые апельсины. Видимо, заедал ими свои просьбы Сталину об увеличении списков расстреливаемых. «Уймись, дурак», — написал резолюцию Сталин.
Едем. Нет, гиды иудеи никогда не поймут (и понимать не хотят), что паломники не туристы. Учат покупать и торговаться. После информации о курсе доллара к рублю, о взаимоотношениях доллара и шекеля Гита показывает по ходу вправо:
— Монастырь молчальников. Делают хорошее вино. Продают молча. Далее Дом доброго вора, — устали уже мы, чтобы спросить об этом добром воре. А далее, вот за-помнить! — По сказаниям здесь вторая встреча Христа с двумя учениками. Монастырь Синайских сестёр.
Но почему по каким-то сказаниям, а не по Евангелию, и почему не назвать апосто-лов Луку и Клеопу, помощников православных путешествующих?
— Справа Моссад, израильская разведка, слева наш Голливуд, делают фильмы. Фильмы плохие, разведка хорошая. Слева и впереди виден холм — могила пророка Самуила. — И ни с того, ни с сего о характере евреев: — Да, у нас буйные люди, кри-чат, мы вообще народ громкий, машем руками, мы вообще колоритны, говорим руками и ногами, это культура, мы — народ восточный.
Гробница Самуила напоминает Рамаллу, там я был у гробницы. В Рамалле рези-денция была Ясира Арафата..
— Справа «Сады Сахарова», — возвращает к современности Гита, — об этом над-писи на четырёх языках. Это не от того, что он был еврей, а он-таки был еврей, от того, что он величественный демократ.
Написали бы: «Сады мужа Елены Боннер». Устал я от этой гидши. Всю встречу с Иерусалимом отравила. Хорошо ещё, что журналисты едут отдельно.
А ведь как настраивался на встречу с сердцем православного мира. Пел ранним утром на палубе: «Готово сердце моё, Боже, готово сердце моё. Воспою и пою во славе моей, воспою и пою во славе моей».
Город хлеба
Бет-Лехем, Вифлеем, милый город хлеба, здравствуй и стой вовеки незыблемо! Как знаком запах твой, запах постоянно свежего хлеба. Хотя бы успеть и к Вифлеем-ской звезде и к той гостинице, в которой жил, и вообще пробежать знакомыми места-ми. Но уже, конечно, не повезут в Бет-Сахур, в город пастухов и не побывать уже на горе царя Ирода. Она видна, на неё я поднимался. Привёз с неё ветки страшно колю-чего терновника.
30
Площадь перед Храмом раскалена солнцем, душно, но продавцы разной мелочёв-ки бодры и веселы: «Горбачёв — ван доляр, ельсын — ван доляр, Гагарин — милён до-ляр, чётки десять доляр!Купи, купи! Восемь. Купи! Семь!»
В пещере на наше счастье мало людей, очередь маленькая. На колонне перед вхо-дом образ Спасителя. У него глаза то открыты, то закрыты. Слава Богу, открыты, гля-дят на меня, грешного.
У звезды инвалиды-католики. Очень недовольны, что помешали им. Но уходят. Помогаем подняться по лестнице.
Запели Рождественский тропарь. Сердцу горячо, тут же я бывал в прямом смысле сотни раз, десятки раз был один-одинёшенек у Вифлеемской звезды, места явления в мир Спасителя. Мне ли горевать! И сейчас не горюй, что свидание со звездой крат-кое, радуйся, что свиделся.
Гонят гиды к выходу.В автобусе Гита, не скрывая отношения к арабам, говорит вроде бы объективно:— Рядом два государства. Одно богатое, другое бедное. Значит, какой вывод: надо
работать, а не мести мусор с одной стороны улицы на другую.Тут я не выдерживаю:— Им же никто не бросает доллары под метлу.Ясно, что Гита меня мгновенно возненавидела, но хотя бы перестанет кусать арабов.Опаздываем, крепко опаздываем, на обед. А у меня план: я на обед не пойду, у меня
будет почти час. Запоминаю место остановки автобуса и бегом-бегом, через Сионские ворота к храму Воскресения, к Гробу Господню.
В старый город
Бегом, бегом по Виа-Долорозе, Скорбному пути. Лавки, тряпки, барахло, фрукты-овощи, сувениры, ремни, платки, иконы вперемешку со всем, зеркала, подсвечники, всё мелькает… Крики, призывы, даже хватания за рукав: «Руськи, даром!»
Один поворот, другой. Под ногами желтые плоские камни, отполированные за века до скользкой гладкости. Еще поворот — двор Храма. Храм! Колонна с трещиной. Приложился к ней и кинулся на колени к Камню помазания. Камень весь в цветах, в необъяснимом запахе. Не надышаться.
К Кувуклии, ко Гробу. Очередь. Итальянцы. Слушают своего гида внимательно. Движется очередь еле-еле. Я пристал с боку. «Пронто, сеньора, грацие», стал как бы свой. Молюсь. В Гробе три русские женщины, плачут, не выходят. Их сердито выго-няет дежурный грек. Заполз на коленях в дальний край. Заползают и другие, теснят. Открыл в стене дверку, о которой знают немногие. За ней райский камень.
Выгоняют. Пятясь, выполз. Обошёл кувуклию. В часовне коптов сидят два копта, заполнившие собой всю свою часовенку.
На Голгофе монах— негр. Или нынче так нельзя говорить? На Голгофе монах аф-ро-американец. Тоже торопит.
Раздался колокольчик, А, вот почему торопили — служба начинается. Возгласы на многих языках, кроме русского. Воцарилась тишина, только что-то читает священник в белом балахоне и колпаке. Стою у Голгофы.
Стою у Голгофы! И такой бесчувственный, даже не плачу. Вдруг все уходят. Стою на коленях у Голгофы. Стоял, пока чернокожий монах не тронул за плечо. Говорю ему: «Ещё две группы придут».
31
Конечно, он не понял. Но уже пол-пятого, а в шесть закрывается храм. А вдруг их не пустят? Побежал вниз к привратнику. Дремлет. Но по-русски немного понимает. «Сейчас ещё придут! Нох айн маль. Два автобуса. Цвай ауто. Две группы». Он стучит по циферблату дорогих часов.
— Две группы, — уныло говорю я, — Россия. В Хайфе задержали.Он вдруг говорит:— Ноу проблем. Руськи, нет проблем.Вернулся к Камню помазания. Сколько раз я доставал пальцами миро из корыт-
ца меж камнем и оградочкой, смачивал в нём чистый носовой платок, который потом долго-долго благоухал.
Крестил мокрыми пальцами лоб, чтоб думал получше, глаза, чтоб глядели, уши, чтоб слушали только хорошее и не болели. Помазал и сейчас. Ухо болит — ударили струёй из брандспойта. И снова пошёл ко Гробу. Очередь поменьше. Слава Тебе, Го-споди, снова вошёл в Святейшее место. По моим ли грехам, Господи, такая милость?
Ещё мне и чудо — вновь открывается дверка, на которой икона Божией Матери. Приложился к иконе и посунулся к райскому камню, ощутимо стукнулся лбом. Цело-вал камень, на котором лежало Пречистое Тело Спасителя в плащанице.
Группа пришла
Вот и группа. Боялся, не успеют. Обедали долго, долго шли. Но хоть успели. А привратнику копеечку всё-таки дать пришлось.
Хорошая у нас группа. И деточки хорошие, терпеливые. Так я ещё и с ними про-шёл.
Сел на скамью, отдышался. Вспоминал, как бежал от автобуса через Сионские во-рота и всё восклицал вопросительно: «Виа Долорозе, виа Долорозе?!»
Пещера Иосифа Аримафейского, придел Бичевания, пещера Обретения Креста. Везде бухался на колени. Какая мне разница, какой конфессии какое место принадле-жит? Здесь память о земном пребывании Бога моего, моего Спасителя, Иисуса Христа.
На прощание, дай Бог на недолгое, взбежал (не взошёл) на Голгофу.Известие: едем в Горнюю. Водитель ёжится, корёжится, не хочет, ведь это сколько
ему крутить, нам же ещё возвращаться к кораблю. Прибавку водителю уже дали, тре-бует ещё.
Всё же повёз. Автобус с журналистами давно укатил. Их корабельное чрево ждёт.
Вернулись
Пишу уже в каюте. Тут вчера записал: неужели завтра в это время запишу: я был у Гроба Господня. Да, записываю: был, грешный, во Гробе Господнем. Слава Тебе, Го-споди, Слава Тебе! Слава Тебе, показавшему нам Свет!
Дай Бог через сутки, вернувшись, записать, что был в Галилее, Назарете, Каперна-уме, Кане Галилейской, может, даже и на Фаворе.
Ой, растянись хорошее время, ой, сократись тяжёлые дни. А как хорошо, что я не стал обедать и побежал в храм. Бежал ведь, бежал. Думаю, люди дивились, чего это со стариком, ведь уже шестьдесят. Но бегу-то не за чем-то, а ко Храму. И силы появились.
32
Да, мне же принесли поесть, а я не хотел нисколечко, настолько был полон огром-ностью поклонения Гробу Господню, Его Воскресению. «Кто отвалит нам камень от дверей гроба?»
…Гляжу на карту Старого города (Олд-сити), где сегодня бежал, где Сионские врата? Вот. Вот отсюда бежал. Так и так.
А ведь я святоземельский долгожитель. На корабле прибыл сюда впервые, а при-летал не раз. И на схождении Благодатного огня, и на Преображение, и на Успение, и на Рождество и Крещение. И Хеврон не раз видел. Даже замечал как подрастают маленькие дубики Авраам и Сара около Дуба Мамврийского.
И кроме Сионских знаю и другие ворота, особенно Яффские, Новые (Нью-Гейт), Дамасские, Стефановы. Входил и выходил в каждые. Да не по разу. И поток (бывший) Кедрон не только переходил, но по дну его ходил. Помню капельки алых маков.А Еле-он! Весь исходил. И долины Иосафатовой, продолжающей Кедрон и уходящей к Мёр-твому морю, страшился как места Страшного суда.
И всё это здесь. И сидят взрослые люди и торгуют, и обманывают. И дети кричат и играют в монеты и стекляшки.
Да мне-то что. Во мне ликование. А ликование слово духовное.Дорогу обратно почти не помню. Старался дремать. Гита, спокойной ей ночи, оста-
лась. Огни мелькали, особенно вдали справа. Иорданский берег.Каюта. Даже пыль ног не хочется смывать. Конечно, весь день босиком. Это подо-
швы мои просили о радости прикосновения к тем местам, где прошли Его пречистые стопы.
Иконочки вновь расставил. Они уже не просто так, освящены на Гробе Господнем, у Голгофы, на Камне помазания. Зажигаю свечу. Она из Ставрополя, отец Ростислав привёз поставить ко Гробу Господню и мне одну подарил Я её там обжёг, сейчас зажёг. Погорит во время Правила, потом повезу в Святую Русь, там освещу пространство. Ишь, замашка какая — освещу пространство. Ты хотя бы одну комнату освети.
От влажного носового платка, омоченного в елее, такое в каюте благоухание, что сегодня приснится рай. Да, если и не приснится, я уже в раю. Как же я буду вновь то-сковать о Святой Земле. Сейчас, после корабля, особенно.
Ещё же в Горней успел при выходе из монастыря отщипнуть две веточки маслины.Тихая, тихая, светлая радость. Хотя бы надолго хватило. А то знаю я, как Москва
с её судорожной жизнью умеет вышибать накопленное, вампирски забирать его.По радио обычное: «Пассажиры первой смены приглашаются в ресторан». Утро,
мы ж только легли. Надо вставать Сползаю в душ.В душе увидел ступни. Прямо эфиопские. Не отмываются. Как хорошо.Вдруг подумал: сейчас бы прямо обратно в Россию. Не приснился же вчерашний
день, полноты его счастья хватит.Ухо болит. Ещё помазал маслицем от Гроба. Пройдёт. Молился на все стороны
света: тут везде свято. Святая Земля, Святая. А для евреев Обетованная, вот и разница. Страдать евреи не хотят, от того и страдают. Мнят себя выше всех и злятся на тех, кто с этим не согласен. Злитесь на здоровье: я не согласен. Для меня русские лучше всех.
На палубе нечем дышать. Август, Хайфа, порт. Отходят и входят всё новые суда. В основном пятипалубники. Туристские ближе к нам, к городу, танкеры, наливные и сухогрузы подальше, к портальным кранам. Волокут сюда нечто, отсюда пустоту. Возили же мы в Египет нефть, а обратно в эти же танкеры наливали бурду, называ-емую солнцедаром. «Не теряйте время даром, похмеляйтесь солнцедаром». Шутили, а желудки калечили.
33
Бори что-то не видно. Да, про бахаистов я и сам знаю. Они всех пророков, к кото-рым, Бог им судья, причисляют и Христа, сваливают в один список под знаком всес-ветного братства. Они ждут мессию, которого постоянно основатель их учения Баб, называл «Тот, кого проявит Бог», который будет «солнцем в сравнении с которым все прежние пророки были только звёздами». Ему будет дана «абсолютная власть связы-вать или развязывать, подтверждать или отменять»…
В Галилею
Вперёд! Ждёт Галилея. Галилея, а я про бахаистов ворчу. И вообще хочется в море, в чистый свежий ветер, в играние дельфинов, небось загрустили без нас, в сияние луны над блескучими водами.
Неужели уже завтра проснусь среди и античных, и ветхозаветных, и новозавет-ных вод? Дай Бог.
Такая гонка от того, что опоздали и теперь нагоняем программу.Вчера и времени не было, чтобы заскочить в какую лавочку, купить часы, элек-
тронную дешёвку, чтобы попользоваться и выкинуть при подъезде к Москве. Может, сегодня куплю. А зачем? Объявляют же постоянно, что делать, куда идти. Часы для красы, время по солнцу. Оно здесь в августе самое ярое в году.
Едем. Гидша уже тут. Поздоровалась учтиво, чать, ленинградка.Указатель «Назарет. 26 км.» Гита снова о древности евреев. Никто не возражает.— Здесь почвы искусственные, гидропоника, полив, четыре урожая. — Далее под-
робно о современных несчастиях Израиля, как их обижают палестинцы.Назарет. В прошлые приезды въезжали с пением тропаря Благовещению, нынче
вот слушаем о плохой Организации освобождения Палестины. Сказала бы, что в 19-м веке в Назарете говорили по-русски, были русские школы. Нет, упрямо везёт в мага-зин сувениров. Она от них получает премиальные.
Назаретский храм Благовещения. Сооружение тоже вроде бахаитского, космопо-литическое. Фрески, картины, скульптуры, навезённые отовсюду, во дворе и внутри. Огромный купол накрыл дом Иосифа, мнимого родителя Христа. Как-то музейно всё. Прямо во дворе пристают, прося: «Шекель, шекель». С удовольствием с шекелями расстаюсь. Как и с долларами. Дал и российскую монетку. Смотрит вопросительно. «Сувенир», — говорю. «Сэнк ю, сэнк ю, — тянет ладонь, просит: — Ван доллар, ше-кель». Хватит тебе сувенира.
Слава Богу, жив греческий православный храм Благовещения. Но есть изменение: не пускают к источнику, оковали решёткой, воду из него вывели по шлангу в раковину. Кран. Хоть так. А помню был тут, опять же один, и обливался из источника и жадно пил, и выходил на жаркую улицу, быстро обсыхал, и вновь шел к животворящей воде.
Ревут, колотят по мозгам отбойные молотки, пыль. Всё-таки тропарь Благовеще-нию поём хотя бы в автобусе. Конечно, не на этот асфальт ступали ноги Спасителя, но то же небо, те же очертания окрестностей, то же солнце.
Стараюсь угадать ту гору, на которую возвели Христа, чтобы сбросить?Подарили мне шляпу, жалея остатки седых волос. Неудобно отказаться, никогда
же шляпы не носил.Кана Галилейская. Обмывание приезда туда, где Господь сотворил первое своё
чудо, претворение воды в вино, явно затянулось. Гита довольна: вот они, русские. Курит.
34
А какие яблоки на лотках! Но всего и другого полно. И всем можно прекрасно насытиться. И не голодные же были Адам и особенно Ева. Нет, давай ей яблоко. Внук: «Если бы Ева и Адам помолились бы перед едой, яблоко бы им не повредило».
Фавор. Стог сена, говорили русские паломники, копна. Гита говорит, что на древ-нем иврите Фавор — это грудь кормящей женщины.
Долгий жаркий день. Возвращаемся. Шляпу потерял. Уже не соображаю, какое число. Но высчитываю, что через два дня как раз фаворский праздник Преображения. Но нас тут уже не будет. А как на Фаворе будет, я знаю, был именно в этот праздник. И причащался! И даже шёл пешком. Правда, в одну сторону, с горы.
Такое было ощущение простора. Муэдзины кричали. А петухи как пели! Может, и не громче муэдзинов, но гораздо дольше.
Обратный путь
Корабль. Уходят, уменьшаются, исчезают огни Святой Земли. Да, даже пещеру Илии-пророка не успели посетить. Что делать, кавалерийским наскоком святости много не захватишь. И то великое спасибо Господу за Иерусалим, Горнюю, Назарет, Кану, Тивериаду. За великое счастье припасть к дорогам земной жизни Спасителя.
Растворился купол бахаистского сооружения.Листочки блокнота кончаются. Впереди Афон. «Афон, Афон, Гора святая». Что
ж я не записал об источнике равноапостольной Марии Магдалины, о Капернауме, о красно — белом храме Двенадцати апостолов?
Ну, здравствуй, океанская ширь Средиземноморья! Дышу, но никак не могу вы-дышать омерзение от услышанного по телевизору хохмача Ефима Ширфина, он ко-миковал, издевался над картиной Эль Греко «Кающаяся Магдалина». Нет предела их пошлости. Ай, плюнь на них, говорю я себе. Перекрестись и живи дальше.
Сижу на своём излюбленном месте на носу, вздымаюсь и опускаюсь вместе с ним. Умная громадная махина «Витязя» влечёт нас на северо-запад. Вот нос тревожно по-нижается во вскипающую, набегающую волну, Кажется, прямо захлебнёмся, но вот уже вздымаемся выше-выше, в торжествующий обзор морских далей.
Сидел бы и сидел. По радио: в Стамбуле землетрясение, есть жертвы. Был бы Кон-стантинополь, не трясло бы. Правильно говорят: не погибшие, а жертвы. Жертвы за грехи.
Как поле спелой пшеницы золотится под окрепшей луной морское поле. Свежесть морских равнин. Разливается, плещет, раскачивается лунная дорога.
Ах, как на прощание швыряет. Как валяет во все бока. И не только водяной пы-лью, но и крупными брызгами достаёт. О, вот как плескануло, аж блокнот окропило. Отнесу в каюту, а то ещё из рук вырвет, да дельфину знакомому отдаст. Он сейчас в глубине отсиживается.
Оказывается, вот новость печальная, на Афоне даже не ночуем. И переживаем, от-крыт ли Босфор.
Канун Преображения Господня. Вспоминаю Фавор.Обратный путь. Время морского пути пошло на вторую половину. Море, море, ве-
зде море. По радио снова о землетрясении близ Стамбула. Открыт ли Босфор?Два дня в Палестине были такими плотными, только и молюсь, чтобы побольше
запомнить. Сейчас читаю Евангелие: «И бысть, егда сконча Иисус словеса сия, прей-де от Галилеи и прииде в пределы Иудейския об он пол Иордана». То есть на другую
35
сторону.А ведь я всего лишь вчера дважды переплыл Иордан. Выходил на другой берег в иорданской рубашке для купания. Хотел переплыть и третий раз, но оставил, даст Бог, на следующий приезд.
Ощущение, что рубашка ещё влажная, непросохшая от иорданской воды. В таких рубашках хоронят.
Неуютно от Израиля, он искусственный. Это богоборчество — искажать помидо-ры (делая квадратными: больше в ящик войдёт, выращивать клубнику в форме пяти- и шестиконечной звезды), делать искусственную землю.
Канун Преображения
Долгая служба кануна Преображения Господня. Исповедь, молитвы к Причаще-нию. Это главное. А так непонятное состояние: так всё быстро-быстро пронеслось, И есть ли во мне благодать, уношу ли с собою, может, просто впечатления, которые вытеснят следующие?
Конечно, разве запишешь всё, что надо было записать, слаба память людская, а хо-чется для родных рассказать о Святой Земле.
Вот она уже не по курсу, а за кормой. Сидел, глядя на мощные покатые волны. Слева чистая высокая луна, уже тол-
стенькая.Сидел, думал, спокойна ли душа? Нет, тревожно. За родных. Хотя знаю, Господь
их не оставит, тем более и молился за них не где-нибудь. Успокаивал себя.И вдруг, было какое-то включение изнутри, полилась из ума в сердце Иисусова
молитва. Так чаще бывает, когда иду или еду куда. Когда сижу, нужно усилие.Читал Псалтырь: «Бездна бездну призывает во гласе хлябий Твоих. Вся высота
Твоя и волны Твои на мне проидоша»Под нами бездна, над нами она же, немного другая.Сейчас Круглый стол: «Россия в конце двадцатого века». Все мы такие умные,
говорим проблемы друг другу. Проблемы эти нами нерешаемы, тот, кто их решает, нас не слушает. Вот и весь патриотизм.
Маркса-Энгельса-Ленина уже и ленивые не ругают. Что толку? Вляпались на полтора века. «Кошмаркс!»— картинно воздевает руки один из выступающих.
Главное разделение Запада и нас в переводе Священного писания. Оно у них ли-шено Христа. Вот и всё. И говорить больше не о чем.
А Лютер, сопротивляясь престолу Ватикана, но и не принимая восточное испове-дование, вообще избегал слова: Церковь. Заменил слово: Церковь словом : Приход. То есть у него не Церковь — столп и утверждение истины, а приход. А сколько их? И уже к середине 19-го века было до 70-ти протестантских течений, движений, фактически религий.
Корабль крепко обжит молодняком. Гонки по палубам, лестницам, переходам. А что это журналистов не слыхать? Или полегли под градусами? Оказывается, вы-летели из Тель-Авива. Слава Богу. И что, интересно, напишут? Как нажирались? Да тебе-то (это себе), тебе-то что?
Было маленькое чудо со мной. У меня исчез пакет с пучками свечей, обожжён-ными у Гроба Господня, в нём же цветочки с Камня Помазания. Пропал пакет. Я уби-вался, переживал. Всё обыскал, всю каютку вышарил. Велика ли она, везде заглянул. Даже и согрешил, подумал, ну, взял кто-то, кому нужнее, у меня же дверь никогда не
36
закрывается. Конечно, молился. Гляжу — пакет на самом видном месте. Слава Тебе, Господи. Лежит. Открыл — благоухает.
Преображение Господне
Преображение Господне. Хотели служить на корме — больше места — нет, решили в храме. Так благодатно давно не было. Причащался здесь же по пути в Святую Землю, и сейчас, после. Ощущение какое-то другое. Какое, по моей молитвенной слабости, не понять. Но то, что сильнее прошибло, точно. Ещё до Херувимской умилился воспоми-нанием о месте, на котором стояла Матерь Божия при Распятии, и слёзы пошли. При Ней Сына приколачивали, возносили. Боже мой, Боже мой, «вскую Ты меня оставил?»
Такое согласное пение, так бережно подходят к Святой чаше нарядные деточки, так все радостны, ласковы и серьёзны.
И так приветливо шумит вода и стихает, когда слышится возглас: «Вонмем», и дьякон читает.
Людей было больше обычного. Ощущение семьи. Такими, может быть, были об-щины первых веков христианства. Подольше бы не расплескать радость Причастия.
Освящение плодов. Всем хватило.Какой же я, грешный, счастливый, дважды входил во Гроб Господень. Икону Бо-
жией Матери открывал, касался лбом, каменной стены Гроба, прикладывался.На морском воздухе свечи быстро сгорали. Батюшки читали множество листоч-
ков с именами о здравии и о упокоении, привезённых с собой и написанных нами. Дали стопочку и мне. Читал, прибавляя имена своих родных и близких. Вспоминал и тех, с кем не лучшие отношения. Как не вспомнить, всем умирать.
После службы отрадно побыл в одиночестве вверху, сбоку от капитанской рубки. Обострённо вспомнилась вдруг Лавра, Академия, преподавательская кельечка, в кото-рой ночевал многократно, храмы, хлеб из семинарской пекарни, Сергиевский источ-ник, знакомые монахи, профессора.
После обеда опять Круглый стол. Естественно, опять о России.Ужин. После ужина опять Круглый стол. Обо всём. Разошлись в пол-первого.
Я тоже чего-то пытался говорить, но как всегда торопливо, сбивчиво. Да сегодня и го-ворить было не надо — сутки только как отошли от Святой Земли, тем более прича-стился, тем более, Преображение, а ввязался в спор. Не дремлет, лукавый, не спит. А мне спать хочется.
«Единствовать и безмолвствовать», по словам преподобного Иосифа Волоцкого, не получается.
Всё умничаем
Скорость событий двадцатого века, конечно, скоростнее других веков. Из перело-ма на стыке столетий, как из разбуженного вулкана извергались революции, переворо-ты, вытекала кровавая лава захвата пространств. Посылались Богом для вразумления глады и моры, землетрясения, наводнения, морозы и жара, нет, безумцы, водимые бе-сами, не унимались.
Оставить надо эту марксо-троцко-ленинскую идею-фикс об общемировом благо-денствии, спасать только себя, близких, своё Отечество. «Вы есте соль земли», соли же
37
не бывает много. «Вы малое стадо», стадо же Христово не толпа, не митинг. Стоишь в храме, вроде много людей, вышел на улицу, уже все разъехались, разошлись, и где малое стадо? Но оно же не исчезло, растворилось в народе, оно же закваска. Но, если она плохая, кого она заквасит?
Век показал главное: без Бога не спастись. Не спасли партии, революции, войны. Власть захватывали деньгами, оружие отнимало власть и захватывало деньги. И день-гами сажало во власть угодных себе. Но и то, и это смывалось в мутную пропасть бе-гущего времени.
Кричат демократы, что борются за человека и ведут его к гибели. Лукавство сов-ременных бесов в том, что они обновляют якобы мир, но это внешнее: новые марки машин, усиление электроники, моды на одежды, вообще на внешность. Такое упорное попечение о внешности у бесов от того, что они впали в гордыню творчества, а Тво-рец един — Господь. В Израиле уже сотворили искусственную землю, но это не земля, а подобие, и вырастает на ней подобие, а не естественные продукты. Подали морковь на обед, а это не биология, а химия. Поймали на искусственную насадку рыб, вскор-мленных искусственным питанием и скармливают нам. Что же возьмёт кровь от тако-го питания и чем напитает мозг и мышцы? Уже и человек в пробирке, и клонирование, и суррогатность, так что не только злу, но и дикости не положено предела.
Но была же над этой рекой времени, текущей от забытья к забытью, радуга, арка, тропа от земли на небо, по которой уходили безгрешные. Страшна адова пропасть, но как сияют занебесные дали. И они достижимы.
Так что жили и жить будем. Где и жить, как не в России: Россия — дом Пресвятой Богородицы.
Высунулся на квадратном столе выступать, теперь расплачиваюсь: и на палубе подходят, и уже и в каюту стучат. Какое тут уединение. Выскакиваю совсем наверх, стою на ветру, пусть выдувает лишнее из головы.
Детский пресс-клуб взрослеет. Вот с детьми лучше. Они деликатнее взрослых, очень любят Россию, делают постоянные передачи. Урок профессионалам, которые ночь пьют, день отмокают, отлёживаются, шпарят в карты, в домино, курят, общаются с себе подобными. Это те, кто, к сожалению, не улетел из Тель-Авива. Говорю не в осу-ждение: такие журналисты сейчас везде в СМИ. А эти-то почему не улетели? Халява, сэр.
Я уж и забыл, какой день в море. Вжился в него, как так и надо.Море до Святой Земли, два дня в Святой Земле, второй день шлёпаем до Греции.
На пути Пирей, Афины, Патры, Салоники, Афон. Стамбул не принимает. Хотя мы, зарабатывая проход, изъявляли готовность пере-
везти гуманитарную помощь пострадавшим. Может быть, подольше будем на Афоне.Сейчас фильм «Почему мы православные», потом служба, Акафист, потом ужин,
потом ужас продолжения полукруглого стола.Фильм хороший. Уши мои, болевшие дня четыре, возвращаются к слышанию
звуков окружающего мира. Наверное, захлестнуло водой из шланга. Сильно боле-ло, особенно правое. Верил, что пройдёт. Вставлял ваточку с освящённым маслицем. И прошло. А болело так, что не приляжешь на бок, а на спине плохо сплю, и носом в подушку не получается.
Рассказ о старце. Предупреждал грешника после исповеди: не уезжай, утонешь. И утонул. Тот же старец: это хорошо, что в этот день утонул, он причастился, а жил бы, ещё бы нагрешил. Так только тело погибло, душа спаслась.
38
Голубые просторы
Катимся как по синему паркету. Хорошо стоять на носу лицом к северу, сердце летит к России, а на корме молиться лучше того: глядишь в сторону Святой Земли. Уже ни в какой бинокль не разглядишь. Но она же во мне. Прямо как украл, спрятал Христа за пазуху.
То остров, то корабль навстречу, уже привычное. А дельфинчиков-прыгунчиков нет. А табор чаек орёт и орёт, знает, что всё равно вынесут питание.
Запомнилось ещё, как в Хайфе, при отплытии, меж кораблём и причалом стая рыб терзала медузу. Откусывала кусочки и снова налетала. Кто-то сказал: «Рыбки её обчи-щают от водорослей, рыбки ей помогают». Какое там помогают. Помогают умереть, съедают заживо. Она всё слабее отмахивалась зелёным крапивным подолом, наконец, пошла ко дну, за ней, догрызать, унырнула стая.
Лепёшки взял недалеко от Горы насыщения пятью хлебами пяти тысяч. В каюте благоухание. Не могу удержаться, отщипываю.
А нас нынче Гита не завезла даже к Марии Магдалине.Написал записку: «Господи, спаси Россию», вложил её в бутылку из-под вина из
Каны Галилейской. Опущу в воду вечером не при людях. Смешно и наивно, и как-то по-детски, что-то от Жюль Верна Но не захотелось выбрасывать бутылку в мусорный бак, забитый стеклянной тарой из-под виски, пива, а отмочить этикетку не получи-лось. На ней же храм. Вряд ли кто выловит и прочтёт, может, только дельфины. Опять же и языков не знают. «Дельфины, милые дельфины, мы вас научимся беречь. Уже почти до половины мы понимаем вашу речь».
Когда на службе, на Литургии поминаешь ушедших с земли знакомых, погибших, они уже здесь, с тобой. Это и есть стояние на земле и на небе одновременно, вне вре-мени. Они в вечности, я внутри земного срока, как в длинной камере, бегу от дверей к дверям.
Сотой доли переживаемого не напишешь. И красоты, и море, и горы, но главное — поклонение Святым местам. А всё записывать толку мало. Записать, как кормят? Даже и не замечаю, сыт и ладно. Тем более, наша смена почти вся постится, ходит на молебны, другая, не знаю, и знать не хочу. Вот и грешу осуждением.
Во всех, думаю, каютах сейчас едет на родину драгоценный груз: вода из Иордана, вино из Каны Галилейской, веточки маслин, камешки с Фавора и свечи, свечи, кото-рые озарят российские храмы и жилища.
Сколько же жена наложила мне рубах. И все красивые, как она сама. Я о рубахах узнал только от таможенников, когда они стали перешвыривать вещи в сумке. Зато хожу весь чистенький, хорошенький такой, аккуратненький, посмотрела бы жена на результаты своей заботы.
Вот, похвалился, уже пятно. Но есть и другая. А уж ту, в которой был в Гробе Го-споднем, сложил и спрятал. А в которой погружался в Иордан, эту для похорон. «Во Иордане крещаюся, Троическое явися поклонение…». Но уж как Бог даст. Мысленно ночью сказал сыну: «Сын, похорони меня в иорданской рубашке, а не сможешь, проси, чтоб тебя в ней похоронили».
На Акафист! Акафист очень пели согласно, ибо за долгую дорогу спелись, уже звучим как цер-
ковный хор.
39
До службы заскочил в служебное помещение, попросил авторучку записать име-на. «И вас запишу», женщина прямо вся встрепенулась: «Ой, запишите. Ольга, Ольга. И детей, детей, главное. Эля, дочь, Эдик, сын». —«А какие имена крещёные?». Она замялась». Напишу: Ольга со чадами».
Конечно, Россия — страна спасительного Слова. Это давно поняли бесы, и недол-го дали нам писать только православные тексты: молитвы, жития, предания, летописи, Слова о Законе и Благодати, О полку Игореве, проповеди и послания…
Хороший вечер дня Преображения. День такой длинный. Всё шёл, шёл и пришёл к закату. Закаты над морем, что говорить! О них не переговорить. Интересно, что зака-ты более пишутся и поэтами и художниками, ибо в рассветное время труженики кисти и пера почивают.
Теплоход летит в закат. Много на палубе хороших людей и душеполезных разго-воров. Ничего не запомню.
Каюта, Псалтирь. Опять о море: «Господи, Боже сил, кто подобен Тебе? Силен еси, Господи, и истина Твоя окрест Тебе. Ты владычествуеши державою морскою: возмуще-ние же волн его Ты укрощаеши» (Пс. 88, 9-10).
Утром должен быть, даст Бог, Пирей. Афины, Акрополь, Сократ, и, естественно, вслед идущий Платон. А тут же и Аристотель. Такая вот триада. Язычники, но говори-ли же о единобожии. С тем и будут не забыты.
Греция
Двадцатое августа. Пирей. Палубная команда дело знает. И журналюги суетятся, подстерегают интересные только им моменты: батюшку в шортах, в шезлонге с нарза-ном. Фото украсит демократическое издание. А батюшка в облачении на сорокаградус-ной жаре, это им не в кайф. Это их окейный, кайфовый язык.
Причалили. Порт огромен. Суда Королевской круизной линии. В Хайфе мы были никого не меньше, тут наши размеры скромны.
В Москве пятнадцать градусов. Отбавить бы здесь десять да в Москву послать.На берег. Никакой волокиты, никаких формальностей, никто, как в Хайфе, не
обыскивает, не спрашивает. Хоть бы спросили, почему я без жены.Цель — поклонение месту мученической кончины святого апостола Андрея Пер-
возванного.Грек насылается видами Афин за один доллар. В Москве доллар уже 32 рубля.
У меня осталась какая-то мелочь и одна бумажка в сотню. Не буду менять, м.б., что жене куплю.
На стене морвокзала крупная надпись латиницей: «Клинтон — киллер». Немного отъехали, снова на уличной ограде: «Киллер Клинтон».
— Пирей — второй, после Александрии, порт на Средиземном, э —э, море. —Это уже гречанка Александра, наш новый экскурсовод. Красивая, быстрая, смешно тянет слова. — Здесь, э-э, на горе, э-э, сидел царь, э-э, Ксеркс, пятый век до нашей, э-э, эры, глядел на битву. — Попутно рассказывает басни из всякой античности, хотя подчёрки-вает, что это: — … э-э, история, а не мифолёгия. Тут сидела девушка, её, э-э, полюбил Аполён, она была, э-э, не согласна, боги помогли ей стать деревом. Это дерево а-а-а, лавр, потом он стал кустарником. Вправо, э-э, святилище Деметры, а-уу-э, богини пло-дородия.
Справедливо долго, гордясь предками, рассказывает о битве при Фермопилах:
40
— Не щадя, э-э, своей, э-э, жизни, греки, а-а, сражались за родину, побеждая, э-э-э, войска персов, царя, э-э, Дария, и царь, а-э-э, Леонид вошёл в историю, а-а, Гре-ции. И вскоре греческая, э-э, культура из всего Пелопонесса, э-э, распространяется по Ионическому, а-а-э, архипелагу. В четвёртом веке новой, а-а, эры, а-а, создаётся Визан-тийская империя, э-э-а. Налево, э-э, море. Константин, э-э, установил одну религию, перенёс, а-э, столицу из Рима в Константинополь.Справа, э-э, камни. По этой дороге шёл Тезей, основатель Афин, встретил, э-э-у, Прокрустово ложе…
Устал слушать. Все эти минотавры, Афродиты, Афины всякие, Паллады, Сизифы, Гермесы хромые… да, эти ребята доселе кормят Грецию. Как, кстати, пирамиды египет-ские египтян. Но и современность врывается везде. Александра радостно прерывает свои «э-э» и «а-а», когда видит надписи на зданиях про киллера Клинтона и надписи «НАТО — убийца». Везде реклама: Эйнштейн с высунутым языком рекламирует пиво или виски. Хоть на это теория относительности пригодилась. Ещё надпись, уже на по-лурусском: «НАТО — свина».
У Апостола Первозванного
Патры. Самый большой православный храм Греции, храм Святого Всехвального апостола Андрея Первозванного.
Богослужение. Те же слова, те же молитвы и распевы, которые слушали русские послы в Царь-граде.
Остатки креста, честная глава под сенью из серебра. И наши батюшки служат с греками. Прикладываемся. Потом в часовню-источник. Кружка на гремящей пло-ской цепи. Освежающая струя и снаружи и изнутри.
Обратно. Коринф (прочесть Послание апостола Павла к Коринфянам), только ко-лонны, и то не целые.
Велено вернуться к двадцати трём. Отчаливаем на Салоники. Такая гонка. Акро-поль издалека. Парфенон. Темнеет.
В автобусе свободно. Пошёл в корму, лёг, но динамики тут горластые с голосом Александры, ветер от вентиляции, не больно-то полежишь.
Александра по-прежнему радостно вскрикивает, когда видит подтверждение не-любви греков к Америке. Она всё извиняется, что Греция вступила в НАТО.
— Вот, смотреть вправо! На щите рекламы пива с Энштейном: «НАТО — долой!» Вот, смотреть влево. Греческий, э-э, народ, это, э-э-а, не греческие политики.
Надо Гиту из Израиля отдать на выучку к Александре.Надписи-рисунки: «НАТО — знак равенства — фашистская свастика». «НАТО —
свины. Америка — свины». Написано и нарисовано крупно и краска, видно, прочная. Надолго хватит.
Дали выйти на пятнадцать минут. Цены выше Парфенона.
К Святому Афону
Отошли от причала в полночь. Радость пребывания в Афинах. Радость отчали-вания из Афин. Склянки. Пирей — огни по всем бортам всех причаливших громад, прямо ёлка новогодняя горизонтальная.
41
В Салоники! Огибаем полуостров. Нет сил осмысливать происходящее с такой скоростью. Нет, пусть лучше зациклюсь на Святой Земле.
Вода молитвенно шумит.Проснулся от грома. Да, дождь с грозой. «И услышал я голос с неба, как шум от
множества вод и как звук сильного грома» (Откр. 14-2). Молнии вдали как у нас зар-ницы-хлебозары. Да, август, хлеба дозревают.
Фильмы о Сербии. Без перевода, документальные съёмки. Как выкапывают и уво-зят гробы, останки, увозят, уносят с собою. Это ещё 95-й. Босния. Исход сербов. Пе-резахоронение, глина летит на белые гробы. Были кадры — не мог смотреть, закрывал глаза.
Босфор не принимает. Танкеры стоят по пять суток. Особенно держат танкеры России. Турция злобствует на нас из-за событий в Дагестане, Чечне.
В вечерних заключительных молитвах много прошений, но одно из первых, после «В немощах сущия посети и исцеление даруй», следует: «Иже на мори управи».
Иже на мори, управи.С утра к бассейну — сухо. Отвернул кран, может, хоть так обольюсь, кран про-
хрипел что-то предсмертное и затих. Как в насмешку за бортом много морской воды. Везде вода. Горизонты во все стороны.
Курс — север. Ноль градусов.Морская граница у Греции 18 тысяч километров. Сотни и сотни островов. Может,
они каждый остров обмеряют?На Афон приходим в день святого апостола Матфея. Как раз читаю Евангелие от
Матфея.Весь день в голове распев: «Гора Афон, гора Святая, не видел я твоих высот. Ни
твоего земного рая, ни под тобой шумящих вод». Или кипящих?Дни рождения косяком. Пекут каждый раз огромный яблочный пирог. Всем хва-
тает. Насосы работают, бассейн полон, брандспойты не простаивают.После гидромассажа гораздо легче переносить сидение на Круглом столе и слу-
шать доказательства того, что Волга, как и прежде, впадает в Каспийское море. «Пере-стройка прошла на фоне плачущего Политбюро, и с тех пор мы вступаем в одну и ту же лужу». Сижу и вспоминаю народное: «Не плюй в лужу, я в ней ужу. «На орбите бол-тается много спутников, мы выработали ресурсы телекоммуникаций. Мы не владеем информацией. Америка запускает гораздо больше. Если не овладеем ситуаций, у нас отберут орбитальные точки».
Молчу: сказать мне на это нечего.Краснодарско-ставропольские мнения: во всё виноваты москали. Легко красно-
дарцам жить в России, есть кого обвинить в своих бедах.Салоники. «Держат прямо, как баранов». Это учёный из Сибири. Вчера он тоже
был энергичен в словах. О чём они, я просто забыл. Он же, считая, что протряс атмос-феру, ждёт, видимо, одобрения.
Устали мы все. Нельзя же быть умным каждый день по десять часов. Лучше мо-литься, чтоб не слышать ропота. А то ропот легко переходит в выяснение отношений. Ну и что, что я москаль, ну и что, что виноват во всём. Лишь бы вам хорошо было.
Да, стоим и стоим. Уже никакого графика. По трансляции греческая энергичная музыка. Громко. Ну, хотя бы можно не разговаривать.
42
С женщинами нельзя
На втором этаже автобуса жарко и душно. Говорят, что вообще без кондиционера. Вот попали. Но ничего, мы же на Афон!
По причалу бродят стайки временно брошенных женщин. Как овцы без пастырей. Их повезут на экскурсию. Салоники (Фессалоники) очень православный новозавет-ный город.
Есть всё-таки, есть в мире пространство, куда не пускают женщин. Они туда и не просятся. Хотя появившийся энергичный гид сразу сообщает, что в Уранополисе бы-вают митинги суфражисток (эмансипированных) дам, очень возмущённых тем, что есть место, в котором командуют не они.
Угроза туризма реальна. Рвутся на Афон всё больше. Святость в туристах не ноче-вала. Но туризм выгоден казне государства.
Гид, конечно, светский. Мелет языком, сыплется с его языка серая мука квадрат-ных километров, перечисление мелькнувших тут в веках народов, фамилии героев и полководцев, даты событий, сражений, кто с кем, когда воевал, кто это запомнит? Вновь много мифологии. Тезей, Минотавр, Икар-Дедал…
Но вот: «Апостол Павел пришёл сюда в 49-м году, был не понят еврейской общи-ной, изгнан, в 50-м произнёс проповедь в Афинах около Акрополя… Фессалоники — родина первой христианской церкви в Европе…Димитрий Солунский (Солунь это и есть Салоники) казнён в 303-м году… Здешним католикам папа Римский разрешил справлять Пасху вместе с православными…
Справа Эгейское море, слева родина Аристотеля…. Это я записал едва ли десятую часть сказанного гидом.
Полуостров Халкидики, скоро Уранополис. Ещё надо на другой корабль, местный. Полтора часа морем. Кабаны бегут через дорогу. Всё выше, всё дальше видно. Горы, зе-лень, ущелья. Уши закладывает. «Отель «Аристотель». Едем уже больше двух часов.
Верфи, суда «Посейдоны», на берегах корты, баскетбольные площадки, пляжи, пляжи, виллы, отели. Чего женщины на Афон лезут, тут-то им чего плохо?
А рвущуюся на афонский корабль женщину мы вскоре узрели. В штанах, коротко острижена. Рвётся, тычет греку билет. Он: «Но, мадам. Но, мадам. Но-но, мадам! Ма-дам!!!».
Маленький кораблик качает. На воде голубые стрелы света. Стайки рыб: пепель-ных, чёрных, жёлтых, пёстрых. Чуть глубже рыбы — иглы. Вспомнил Керчь, Тамань. Давно-давно ловили их руками, бродили подолгу в воде, в зелёных водорослях.
Зелёное и золотое холмистых берегов, синь и серебро воды. Ветер и солнце — идём к Афону.
Целые стада, я думал, коричневых черепах, нет, это медузы. Летящие над водой рыбы-сарганы, может, они здесь иначе именуются?
Брызги взлетают и окропляют. Вот, вот! Возникла гора выше белых седых туч. Афон! Господи, слава Тебе! Вода
то прозрачно-зелёная, густо-синяя. Светлые блики на ней россыпью. Стадо чаек умно-жилось. Стоишь у борта, она рядом. Протягиваешь раскрытую ладонь, она подгреба-ется крыльями, заглядывает — нет, обманули, отворачивается, передвигается в ветре к другим.
Воздух прямо сладкий, соединение степи и леса, гор и моря. Мирт, лавр, оливы, лаванда, полынь.
43
Сколько же здесь вознеслось и возносится молитв о спасении людей, о России. Дай Бог помнить это сияние солнечного тумана, посеребренную синь моря, напор ве-тра, кораблик, швыряемый волнами. По курсу Святая Гора Афон!
Ночевать не остаёмся
Принимает духовник Пантелеймонова монастыря отец Макарий. Идём к мощам святых угодников. Здесь их собрание единственное по своему духовному богатству. Ветхозаветные святые, праотцы, апостолы, равноапостольные, священномученики, мученики, исповедники, святители, благоверные… Идёшь, прикладываешься и только ахает восхищённо твоё сердце.
Помогите, святые угодники Божии, помогите, спасите!Маленькое совсем дано нам время на покупки, на ознакомление. Бегом бегу
к морю. И знаю, ох знаю, что нельзя здесь купаться. Да мне не купаться, мне бы омыть скверну души и тела.
На моё счастье монах. «Благословите погрузиться», — «Правильно, здесь не купа-ются. Троекратно погрузись». — Пошёл дальше.
Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь!А обратно плывём, как и не было волнения. Море спокойное, ласковое, дыхание
вечернего дуновения, тёплого с суши, прохладного с моря.Берег уходит. Чайки всё так же кричат. Но многое во мне изменилось: я был на
Афоне! На Святом Афоне был я. Вот светится его вершина. Дай Бог сохранить его в сердце, дай Бог, чтоб наши молитвы помогли родным, России.
Стою, прислонясь лбом к мачте. Легонько клонит туда и сюда. У преподобного Сергия обычно стоял, касаясь иногда древка хоругви, было ощущение, что пол подо мной ходит слегка как палуба. Плывёт. Но это ощущение возникало не сразу, а после долгой молитвы, например, чтения Акафиста преподобному.
Это сегодняшнее паломничество промыслительно для меня. Понимаю сейчас, почему ничего не мог написать о Святой Земле после первого прилёта на неё. С са-молёта в «мерседес», в гостиницу-люкс, погружение в омут израильско-палестинских отношений, совсем мало был один и почти не был наедине со Святыми местами. Но и то — грех жаловаться.
Ощутимо замечаю, что убавляется во мне грех осуждения кого-то. Всё чаще при обсуждения кого-то как-то изнутри возникают и произносятся спасительные слова: «Бог все судья». А ещё мама в таких случаях говорила: «Дай им, Господи, здоровья, а нам терпения».
Август 1999 г.
Зелёный блокнот
Листаю и второй «морской» блокнот. Маленький, зелёный. Маленький не только размерами, краткостью записей. Это от того, что первый блокнот исписывал, когда ни-чего другого не писал, а зелёный был со мной, когда работал над повестью «Арабское застолье». Значит, это было после поездок в Тунис, Сирию, Иран, Иорданию, Египет. Это к тому говорю, что писать дневник в этот раз было особо некогда, да и желания не было. Хотя сейчас читаешь, то хотя бы вспоминаешь те дни. Дни, не худшие в жизни.
44
Поездка была официальной. На конференцию. Но, что радостно, до неё дорога шла по морю. Назвал тему доклада, собрался. Поехал.
Но надо объяснить, почему тот, первый, блокнот остался недописанным. Очень просто: меня свалила морская болезнь. Лежал в лазарете у врача. Лазарет в середине корабля, меньше качает. Ничего не ел, уже и тошнить было нечем. Лёжа прибыл в Но-вороссийск, еле-еле перевезли на вокзал, в вагоне подсадили на вторую полку, на ней и забылся до Москвы. А в глазах было всё море и море. Но с гордостью скажу: перебо-лел не каким-то гриппом, а морской болезнью. Морской, это надо понимать.
Через Анапу в Новороссийск
Что ж, поехали в морские дневники. Начнём по порядку с. первой записи и далее:Мама моя говорила о себе: «Я прямо как утка. До чего люблю воду. Где её увижу,
сразу залезу». Купалась мама в наших вятских реках, прудах и озёрах. А раз в жизни была на море. У родни отца, в Одессе. Вспоминала всегда с восторгом: «Ну, море, ну, море! Да так легко плыть, да так вольно! Плывёшь, плывёшь и плыть хочется!»
Дневник помогает уединению, в этом его достоинство.А с паломнической линией «Витязя» ничего не вышло — стар «Витязь». Но уже
есть и другие суда и линии.28.8. Успение. Причастился на ранней службе. Самолёт, Анапа, автобус, Новорос-
сийск, теплоход к ночи.29-е. Море. Купание в море. Да, это не старенький трудяга «Витязь», это «Мария
Ермолова». Публика — сплошь начальство. Еда от пуза. Официанты мужчины.Вечером юный месячишко. Маленькие дельфины, внучата, наверное, того, «мое-
го».Да, вспомнил, что в первый блокнот почему-то не вошли простенькие стихи о Бос-
форе, о долгом в нём стоянии. Помня наизусть, запишу. Отталкивание здесь, конечно, от строк: «Никогда я не был на Босфоре». Конечно, тут и сравнивать нечего, прото на память.
Мы стоим в проплёванном Босфоре, Ожидаем на борт мусульман.Слева турки, справа турки,В мореЕвразийский копится туман.Воют разномастные шаланды, Проползают полчища судов.Сколько же в них всякой контрабандыОт арабов, греков и жидов.Мост Европа — Азия. Картина,Наконец, её я повстречал.Всё забуду, вспомню лишь дельфина:Как он, бедный, прыгал, как кричал!
Это как память о том, знакомом, так мне казалось, дельфине. Или же перекличка с «Моби Дик» Мелвилла? В «контрабанде от жидов» нет и национальной окраски,
45
дело только в торгашестве. Жидом может быть кто угодно, это паразит на заработан-ном другими.
Слава Богу, работаю.30-е. Перевели часы на час назад. Раннее утро. Был в «лягушатнике» — круглый
мелкий бассейн. Обещают налить и большой.Вчера, слава Богу, работалось. Дай Бог и сегодня.Восемь тридцать. Босфор. Таможенный катер. О. Андрей о письмах святителя Фе-
офана о жизни на других планетах.Прошли мимо святой Софии. Мраморное море, Дарданеллы, Сцилла и Харибда.31.8. Завтра, даст Бог, увижу сына. Встал рано. Кто рано встаёт, тому Бог подаёт.
Правило. Бассейн. Псалтирь. Сажусь. Надеюсь, помоги, Господи, закончить рассказ, начатый год назад в Тегеране.
Нет, сын прилетит только третьего уже сентября.Рассказ, он даже полез на маленькую повесть, закончил.Долго стояли в море. Купание. Внимание привлекают прыгуны с высоких палуб
в море. Это охранники больших начальников. Вода пронзительно синяя, сильно солёная. Глаза дерёт.Вечерами концерты. Не хожу.
Родос
Сентябрь, первое. Улицы в России расцвели цветами. Как-то там моя главная учи-тельница — жена?
Утро. Родос. Кораблей мало. Стаи рыбок пасутся у бортов, ощипывают водоросли как овечки траву на пастбище.
Чалились, лопнул трос. Все буксиры в Греции «Гераклы».Долго не выпускают. Где тут стоял Колосс Родосский — чудо света? Крепость кре-
стоносцев. Тут купил внуку колокольчики.Поездка в монастырь Божией Матери «Озарение». Празднование ей… с седьмого
на восьмое сентября. Вот и подарок на день рождения. Купание уже с берега в жару, в горячей светлой воде.
Разжился телекартой, дозвонился.Второе сентября. Иллюминатор моей каюты глядит на причал. Лучше бы в море,
а то звуков и света многовато. Ревут моторы, всю ночь прожектора.Рано утром к морю. Старуха заходит в воду на костылях. Втыкает их и уплывает.
Костыли стоят как причал.Пусто. Только деловито, будто это работа, бегут немцы в шортах, тяжёло топают
по мокрому песку большими ботинками.Едем по следам апостола Павла.Съездили. Линдос. Вверх на ослике пять евро, вниз пять. Из пяти евро один осли-
ку на пенсию, чтобы его кормить в старости. Очень трогательно. Евро ослику подарил, сам шёл пешком.
Шли внутри туннеля 180 метров. Темно. Под ногами холодный поток.Вернулись. Купался в порту. Купил ножик, обсчитали. Обменял, обсчитали. Не
жалко, а обидно. Опять карту для телефона купил, вот на что улетают деньги. Но как без голоса родных? Да и никого не надо просить. Видимо, так или иначе, надо будет копить на сотовый.
46
Сын прилетел
Третье. Рано купался. Но в воде уже торчат две немецких головы. Тётки. Коллектив ездил организованно на платный пляж.В 14-00 приехал сын. Много приехало. Приём в 17-30. Без меня мне поменяли
тему доклада. Ни хрена себе, сказал я себе. А какая новая тема? Скажут, оказывается, перед выступлением. Уверен, думают, что откажусь, скажу: не готов. А почему не го-тов? О чём бы я ни говорил, всё о России. Как ни назови тему, вырулю к Отечеству. Что готовиться? О ней говорить могу как солдат стрелять: лёжа, стоя и с колена.
Ого, просят текст доклада. Нет у меня текста. Не говорю по написанному. Ушли, вернулись. Выступление перенесли.
Приём прошёл в замке Муссолини. Чувствовал себя ущемлённым: все в костю-мах, галстуках, я в рубашке, в сандалиях без носков. То есть сандалии-то с носками, ноги не в носках. А потом наплевал стесняться. Сидел, да слушал. Выслушав речи, убежал. В награду открылась церковь святого великомученика Пантелеймона. Ангел-хранитель привёл. Ещё приём в 22-00. На корабле. Но и на него наплюю. Не на ко-рабль, на приём.
Хоть бы страничечку нацарапать!
Говорильня
Четвёртое сентября. Человеки. Говорильня. Степень выговоренности превысила все пределы. И зачем было столько тратить: корабль, деньги, самолёты, питание, чтобы говорить известное? Ну да, демократия не та. А сказать, что демократия это вообще не то, что труп ремонту не подлежит, не говорят. Когда я говорю, смотрят, как на нео-бразованного. А мне кажется, что говорил терпимо, без резкостей. Правду же говорю, радовались бы.
Человек на трибуне смотрится уже как единое целое. Ушёл один, на смену другой. Трижды за день во время конференции ходил к кораблю. Это километров 6-7. Три раза купался, дважды в шторм. Швыряло как котёнка. Володя взял напрокат мотоцикл, го-няет по Родосу. Я переживаю, а он: «Пап, это надо для работы». И, в самом деле, на-чальство им довольно.
На приём к Муссолини не пойду, куплю хлеба да кефира.Слава Богу, день прошёл. Тяжёлый день. Но бывали и тяжелее. Усталость. Кило-
метров двадцать отшагал. Но усталость от пешего хода это радость, а от болтовни, от толкотни, от кофе-брейков усталость потяжелее.
Уши болят. Теперь правое. Захлестнуло холодной волной.Господи, да когда же это кончится? Эта конференция, съезд жующих солому.
Всерьёз раздают проекты решений, просят замечаний. «Работать во имя мира», какое тут замечание. Работайте.
Журналистов пьющая, курящая, ржущая орда. Обжираловка им интересна и на-пиваловка. Всего этого тут навалом.
Сын пришёл в каюту в три часа ночи, немного поспал, убежал по делам. Мотоцикл стоит у трапа.
Пятница, а всё в ресторане мясное. Но гарнир есть. Всю ночь болело ухо. Так мне и надо. Утром не купался.
47
Но идти-то на эту бодягу, на этот форум, надо. Надо отрабатывать радость путеше-ствия по волнам. Пошёл пешком. И пришёл быстрее, чем они на автобусе. Дороги надо знать. В пробках не стоял.
На приём опять не пойду. Их тут ежедневно по два-три. Может, они просто соби-раются выпить и закусить?
Вечером заблудился. Вывели молдаване. Жалуются на условия жизни. «Кончит-ся срок договора, поедем в Россию».— «А чего здесь?».— «Не, не климат». — «Тепло же». — «Не климат, дядько, в работе. Сильно запрягают, а с грошами тормозят».
Закрытие
Шестое сентября. Закрытие. Зачем приезжал? Хотя, как выражается сын, при-пахали меня править Обращение. Ещё писал тезисы. Но ни правка моя, ни тезисы не были приняты. По их мнению, не Господь правит миром, не любовь его держит, а, мо-жет быть, международный валютный фонд или транснациональные компании.
Зачитали с трибуны Обращение. Сплошные парадные, общие, фразы. Трескотня. Прекраснодушная болтовня ни о чём. Ещё более пусто, нежели советская идеология. То-то врагу нашего спасения радости полные штаны.
Утром снова шёл пешком. Заходил в церковь св. Пантелеймона. В обед — вновь пешком. И в награду открыл часовню святого Иоанна Предтечи. Никого. Свечи горят. Добавил огоньков и я, грешный. Помазал ухо маслицем из лампадки.
Корабль переставили. Слава Богу, вечером отходим. Ещё приём у капитана.Звонил Наде. Оба переживаем за образ жизни детей. Володя тратит направо и на-
лево, и ещё ему надо на карманные расходы. Никто ему за прокат мотоцикла не за-платил, наврали, что заплатят. Или он наврал? Покупает всё дорогое. Через карточку. «Сколько у тебя на ней». — «Немеряно».
Самолётом завтра улетает человек сто. Хочется домой, с ними. Но даёт Господь ещё неделю золотых условий для работы, надо воспользоваться. Тем более с сыном побыть. Много ли я его в Москве вижу.
Кипятил чай, забыл, кипяток выхлестало, залило бумаги.Званый обед по случаю качки отменён. Спасибочки тебе, Посейдон, понял, что
неохота мне быть званым, хочется избранным быть.Володя тоже хочет в Москву, но и в Константинополь, зарю русского Правосла-
вия, если есть возможность, обязательно надо. И мне надо там побывать. И бывал, и даже писал рассказ «Щит на вратах Цареграда», но бывал мало и написал средне.
Скоро отдадим швартовые. Выкупались на прощание.
До скорого, Родос!
Шесть дней и пять ночей здесь. Вечность. Купался на Родосе в семи местах. А на Патмосе всегда в одном, любимом, мною открытом. От причала налево, налево и в од-ном месте свернуть с дороги через кусты к морю. Там, у бухточки, ни-ко-го!
Канун дня иконы Божией Матери «Озарение». Завтра мне, страшно вымолвить, шестьдесят два. Мальчишка.
Море, луна, волны. Сыну дали отдельную каюту, хотя я просил остаться со мной. Ему же, конечно, интереснее с друзьями.
48
У Есенина любовь к своей голове. Сравнения с кроной дерева, с яблоком, с золо-той розой, «куст волос золотистый», «голова ты моя золотая», «головы моей парус»… А сердце у него «поганое сердце, сердце собачье моё», «глупое сердце, не бейся», «оз-лобленное сердце».
Виват, Санторини!
Седьмое сентября. 62 годика. Читал на восходе солнца Утреннее Правило, молил у Бога сил на труды в 63-м году
Швартуемся у острова Тира (Санторини). Отправляемся на остров с рейда на ка-тере, вернёмся вечером.
Перебирал персидские записи, вспоминал Карфаген, Колизей, Акрополь, Пом-пею, Пальмиру, Парфенон, всё мёртвое, всё было живым. Объединив, написать бы. Начиналось с Содома.
Стоим. Белый город на горах как снег.Целый день на Санторини. Сантуринское вино поставляли на столы королей
и царей Европы.В церкви ставил свечи за родных. Купался два раза. Со всеми на платный пляж не
поехал. Не из-за денег. Хотелось быть одному. Пошёл вниз, к морю. Долго шёл. Огоро-ды, сады. Питался. На берегу чёрный крупный, песок, остатки извержения, поглотив-шего Атлантиду. Тоже ещё та Гоморра.
Уже в нашу эпоху тут был приснопамятный случай. Франки гуляли на второй неделе Великого поста. А эта неделя посвящена памяти святителя Григория Паламы. Именно в день его памяти франки нагрузили в лодки и вина, и еды, мальчиков за-хватили и стали кричать: «Анафема Паламе, анафема!» Если свят Палама, пусть уто-пит нас!» А море было совершенно спокойное. И вдруг под лодками воды разверзлись и нечестивцы утонули. Это я прочитал у Димитрия Ростовского в «Житиях святых».
Никого на берегу. Как хорошо. Вернулся. Они тоже вернулись. Повели обедать. Фуникулёр. Сын подарил доро-
гое серебряное яйцо. Мне такое ему не подарить. Но все равно его же будет.Обратно пешком. Шёл по ослиной нескончаемой конюшне. На каждом повороте
ослики. Привязанные, грустные. Погладишь, прямо трутся мордой.Сверху видно, как виляет идущий катер. Но красавица «Ермолова» стоит. Сверху
она на волнистом синем стекле бухты как игрушечка. Смеркается, она засияла. Осве-щение включили.
Домой дозвонился. Ну и денёк. Надо сделать традицией — отмечать день рожде-ния на каком-либо острове Средиземноморья. О, конечно, на Патмосе! О, Патмос! К нему будем идти всю ночь.
Патмос
Патмос. Восьмое сентября. День святых Адриана и Натальи. Были и в монастыре вверху и в пещере Апокалипсиса. Третий раз я здесь. Всегда-всегда молюсь апостолу любви. Не представляю его старым, он для меня всегда юный, при Кресте, он усынов-лён Божией Матерью, она живёт в его доме. Вместе были в Ефесе.
А турки умудрились там выстроить дом апостола Иоанна и показывают могилу Божией Матери. Цветы на ней.
49
Ходил подряд почти два года на молочную кухню за молоком для внука, ходил через двор храма святого Иоанна Богослова, всегда молился и всё исполнялось.
Конечно, откололся от группы, узнав время отхода от причала и помчался на своё тайное патмосское место. На нём полно античной керамики. Собрал, что помельче и поярче. И ещё в этот раз забрёл подальше, заблудился, конечно, я мастер вляпывать-ся в истории. Вышел, взмолясь апостолу Иоанну. Но не опаздывал. Даже взял в кафе на берегу булочку и какую-то то ли простоквашу, то ли солёную сметану. Обед. Плюс смоквы, которые сами тянулись ко мне через заборы.
Лесбос
Девятое. Лесбос. В монастыре образ святого архангела Михаила из земли, пропи-танной кровью. Лилась из убитых монахов. Напали на монастырь сарацины.
Ещё монастырь. Святых Рафаила, Николая и Ирины. Вернулись. Ходил на дикий пляж, который высмотрел из автобуса. Шёл к нему напрямую через гору, через сос-новый редкий лес. Развалины крепости крестоносцев. Говорят, пятого века. Вряд ли. В пятом какие крестоносцы. Стены напоминают зубцы. Уже крошатся.
Все деньги прозваниваю. Тоскую. В Москве холод. Зачем же я-то отчалил «с ми-лого севера в сторону южную»? Уже так надоели эти южные красоты: море, парусники, скалы, цветы. На корабле непрерывная обжираловка.
Ну, ну, разбрюзжался. Всё от того, что работа новая не идёт, никак не заквашива-ется.
Сын отсыпался у меня в каюте. Знает, где спасаться.Десятое. На завтрак его не будил. Читал Правило у статуи Свободы Лесбоса. С за-
втрака принёс поесть сыну чего-то в каюту. Поездка в монастырь к иконе, написанной евангелистом Лукой. «Да таких икон
тысячи, — скептически говорит учёный-литературовед. — Мы-то знаем, как делаются чудеса. Эти греки что хошь выдумают, лишь бы деньгу содрать».
Но ведь гибли монахи от сарацин, защищая эти иконы. Как им не поклониться? И иконам, и монахам.
Начальство улетело.
Курс на Отечество
Прощай, или до свидания, Греция. Поздно вечером бултыхались с Володей в бас-сейне. Накачана в него глубинная холодная вода. В добавление радости явилась гроза, молнии, музыка громов. Дождь наяривал. Тоже холодный.
Гроза, дождь, холодное купание смыли, вернее, вымыли из меня горечь от этого родосского Форума.
Что горевать? Устраивают сытые, холёные господа встречи друг с другом, обню-хиваются, уверяют в симпатиях. Они, конечно, хотят процветания свои странам, но как-то так, чтобы всё случилось само собою, их не утруждая и их приятельства не раз-рушая. А процветание это финал расцветания. То есть цветок процвёл, лепестки осы-паются.
Одно из выступлений меня особенно покоробило. Не от того, что говорил еврей, я свободен от нелюбви к ним, а от того, что он говорил о неготовности русского народа
50
к принятию демократии. Говорил о русских, как о нации, исторически лишённой об-щения с главной культурой мира, то есть с античностью.
Я очень собирался просить реплику, послал записку. Тут перерыв. Начальник по-дошёл. «Что вы хотели?» — «Три минуты, две! Ведь античность это языческая культу-ра, дело же во Христе!»
Он, взявши мои руки в свои: «Я вас умоляю! Здесь такой доброжелательный на-строй, они нас так хорошо принимают, не будем портить встречу. Они вас не поймут». Повёл к столику. Подскочил официант.
Одиннадцатое сентября. День Усекновения главы Иоанна Предтечи. Помню за-мок Мохерос по дороге в Иорданию. Показали ту или не ту пещеру-камеру, где святой держался в заключении.
Мраморное море. Народ спит. Сегодня объявлен поздний завтрак. Купался в бас-сейне
Вглядывался в берега. Где-то на берегу Мраморного моря стоял (что сейчас там?) монастырь «Путеводителей». Отравляющиеся в плавание моряки молились перед главной иконой монастыря, «Одигитрией». Есть предание, как два слепца по указанию Самой Божией Матери были приведены в монастырь и получили исцеление. В России иконой «Одигитрия» названа икона Смоленской Божией Матери.
Сердце летит на север. Ещё Царь-град, Константинополь, Стамбул. Потом Одесса, Севастополь, везде заходим и — наконец — Новороссийск. Дай Бог!
Константинополь
Причалили. Святая София в плену минаретов, в окружении штыков ислама. Че-го-то вдруг разволновался, переодел брюки.
Был же в храме, вспоминал Юстиниана, Крещение святой равноапостольной Ольги, русских послов от князя Владимира. Молился у алтаря, у места, где, по пре-данию, было крещение Великой княгини. У фресок на втором ярусе. Обходил храм с молитвой, моля Бога о возвращении его Православию.
Володя, глядя на меня, тоже весь нагладился, принарядился, нарядный такой.Турки кричат. Пасмурно. Ветер, накрапывает. Посылаю Володю с экскурсией, он
здесь впервые, сам помчусь к Софии.Зажгли свечку. Связь плохая. Хотели доложить в Москву о прибытии во Второй
Рим.Вчера, слава Богу, вернулся к рассказу, дописал четыре страницы. И то хлеб.Свеча догорела, молитвы прочитали, кафизму из Псалтири, а всё нет выхода.На стенке причала, Володя показал, надпись: «Витка предурак». Наверное, писала
обманутая девушка. Уж ей не до грамотности.Не пускают нас турки, захватившие православные византийские земли. Чтоб успокоиться, постирал носки и носовые платки.Вечер. Вернулись. Володя говорит, что гиды здесь другие, но тексты всё те же: то
евреи были лучше всех, то греки, а здесь, конечно, турки.Днём я, в центре города оторвался от группы, долго был в Софийском храме, вновь
его обошёл. Внутри строительные леса, шум и грохот электроинструментов, крики ра-бочих.
Потом жалел, что не разулся перед этим, потом оправдал себя: пока же в храм не вернулась православная жизнь. Музей? Мечеть? Бедный Юстиниан! Он не строитель
51
храма, а возобновитель его. Строил равноапостольный Константин. Храм был сожжён, обречён. Юстиниан собрал лучших строителей, художников, не жалел средств. И храм, на удивление векам, воссиял! А теперь вот стоит как горький упрёк нам. А ведь и Суво-ров, и Ушаков с войсками были рядом и были готовы взять его. Тогдашние придворные либералы помешали. Юстиниан, кстати, по происхождению славянин.
Потом рынок (долго о нём рассказывать), потом пошагал к причалу. Оказалось, очень далеко, километров десять. Направление показали, но или послали не туда или не так их понял. Шагал и шагал по набережной. Опрокинутый корпус старого корабля. Рыбаки, бомжи. Приставания.
В порту кипение народов.Всё! Домой, домой, домой!Двенадцатое сентября. Море. Качка. Лежал. Молился. Володечке тоже плохова-
то. Держимся. Есть не хочется, и есть нельзя. Была среда, потом строгий пост — день Усекновения, потом пятница.
Две ночи и день качало.
Одесса
Тринадцатое. Одесса. Подняли рано, а в город выпустили только в полдень. В Одессе я не бывал, хотя в детстве очень любили и пели «Одесса — мой солнечный город». Тут последняя моя тётя по отцу. Надо увидеть. Связи нет, денег нет, адреса нет. Я же, уезжая из Москвы, не знал, что будем в Одессе.
Отдельная история, как узнавали адрес. Дозвонились в Москву, Катя помогла. Французский бульвар.
Вошли в квартиру — фотография тёти Любы в чёрной рамке. Мы пришли как раз в сороковой день. Как получилось. Сестренница моя Таня, братенник Толя собирались на кладбище. Поехали с ними. Разговоры. У всех свои горести. В каждом дому горя по кому. Каждая хата горем напхата. Кладбище, если это может утешить, очень богатое. Похоронить маму на нём Тане помогли её бывшие студенты. Уже хоронят на централь-ной аллее, сужая её. Хоронят не знаменитостей и начальников, воров в законе.
Были в храмах святителя Димитрия Ростовского, Спасо-Преображенском, Мор-ском Никольском (в виде корабля). Посидели, повспоминали, многое вспоминалось. Простились.
Ещё с Володей были у двух памятников Пушкину, Воронцову, у домов, где жили-бывали Пушкин, Гоголь… Прошли по улицам, воспетыми одесситами: Малой Арнаут-ской, Ланжеронской, Дерибасовской, Приморском бульваре. Тётя жила на Француз-ском.
Днём город пустынен, вечером шумен. Украинской речи мы не слышали, ни одно-го нерусского слова не слышали. Может быть, евреи и греки сидят в кино. Сплошная русская речь. Русский город.
На бульваре вовсю торговля. Много продают гадов: змей, маленьких крокодиль-чиков, игуанов.
— А что же делать с крокодильчиком, когда он вырастет? — спрашиваю я молодую продавщицу.
— Он до того сдохнет, — отвечает она.Много наездников на разукрашенных лошадях. Много пони и детей на пони.В пивной «Гамбринус» почти пусто, ни людей, ни драк, ни Сашки со скрипкой, ни
мадам, ни Куприна.
52
Потёмкинская лестница засижена пьяными афроамериканцами, а, может, афро-украинцами уже. По лестнице ходил и Пушкин и иже с ними. А сколько паломников из России прошло. Здесь же всегда были и Афонские и Святоземельские подворья. Гоголь отсюда отплывал в Палестину.
Памятник Ришелье настолько известен, что даже и не смотрится.Вообще, честно признаюсь, Одессу можно полюбить. Интересно, что много раз
был в Кишинёве, Тирасполе, это же рядом, а в Одессе впервые. Честно скажу, отвраща-ла «одесская школа», бабели, утёсовы эт сетера.
На корабле встреча и разговоры с одесскими батюшками. Как и краснодарские, как и ростовские, как и новороссийские батюшки здешние тоже горячи: москали всё продали и предали, мы тут на фронте, вы не помогаете. Понять их очень можно: они выдерживают непрерывные нашествия десантов католиков, протестантов и неисчи-слимых сект.
На прощание пошли позвонить Тане. Раздобыли гривен, еле-еле купили телефон-ную карту (в город поднимались), стали звонить. Читаем: «Вставьте картку циею сто-роною вид себе, в напрямку стрилки, натиснить доупору, знимить трубку, наберить но-мер и проведить розмову. Покладить трубку и заберить картку». Стали робить по ций цидуле. Доходили только до «натискивания до упору», а уж о «проведении розмовы» мечтать вскоре перестали. Автомат был как глухонемой, но монеты глотал. Всё-таки, помолясь, дозвонились. Розмова в полторы минуты обошлась в семь гривен.
— Вот тебе , Володя, метафора незаможней, незалежней: монеты ей давай — давай, а на благодарность не рассчитывай.
Море. Четырнадцатое число. Вроде прошли экзамен на моряков, но снова пересда-ча, экзамен всю ночь. Не просто качало, а бросало и так трясло, что и на коленях трудно молиться, валило и назад и вперёд. Помогали спасительные слова: «Иже в море, упра-ви». «Волнение моря Ты укрощаеши». «Обуреваюся аз яко кораблец в бурю» и другие.
О том, что можем утонуть и мысли не было, но страшновато иногда бывало. Да, кто в море не бывал, тот Богу не маливался. Как это умереть без исповеди и прича-стия? Вот этот страх очень нужный.
Но почему же считаем, что экзамен сдали? Потому что не тошнило.Володя спит, я поднимался читать Правило на палубу. Волнение есть, волны тоже,
но уже без барашков, успокаивают. Сыночек спит. Так он, сколько ни просил, курить бросить не может. Хотя в качку
ходил бледный и некурящий. А откачался, повеселел и за соску.Время к обеду, а Севастополя не видать. Собираемся. У меня какая была сумка,
так и не располнела, а Володя прибарахлился. Ну и молодец, молодой, надо. Везём супругам презенты. Хотя бы Наде куртка подошла.
Всё! День наступил в Севастополе и без остановок промчался. Опять мы в море. Молимся на Херсонес. Опять же, как всё помнится, приезды сюда. На приёме говори-ли, что храм на месте крещения святого Владимира будет окончательно восстановлен.
До свидания, русский Севастополь. 38 лет назад были тут с Надей, купались у па-мятника погибшим кораблям. Сегодня пришёл к нему и долго стоял. Купаться не по-дойти, ограда. Мальчишки ловят рыбу.
Пусто и запущено на берегу. Поднялся к храму святого Владимира. Батюшка Алексей, узнав, провёл к могилам адмиралов.
Нас официально встречали. Речи не казённые, сердечные. На нас надеются, что мы их помним. Да как же не помним? Тут все камни вопиют о пролитой русской крови.
53
На Украине, или в Украине, велика ли разница, хохлацкий бардак и дикие к Рос-сии претензии. И хамят и ставят такие условия, которых нет нигде. Ущемляют флот в Севастополе. А случись чего, к кому побегут?
Даже вот такой пустяк: мы при отплытии не заполняли никаких украинских де-клараций, ибо отплывали от российского причала. Не заполняли мы их и при въезде в страну (никаких и бланок не было), где же они у нас при выезде? «Где?» — Чоловик дуже гарный их требует. «Нет их». Но этого человек с трезубцами на форменной фу-ражке понять не может. И не хочет.
Видимо, ночью опять качнёт — небо хмурится, ветер.Отпустили. Отплытие. Провожают так, что до слёз трогательно. Весь берег машет
руками. Виден храм на горе над Севастополем и проходим вскоре ещё один, в Херсо-несе.
Последнее застолье
Обед на корабле, переходящий в ужин. Поём морские: «Я знаю, друзья, что не жить мне без моря, и морю не жить без меня», «На рейде морском легла тишина», «Плещут холодные волны», «Прощайте, скалистые горы, на подвиг Отчизна зовёт. Мы вышли в открытое море, в суровый и дальний поход». И, конечно, грянули бес-смертного «Варяга».
— «Прощайте, товарищи, с Богом! Ура! Кипящее море под нами. Не думали, брат-цы, мы с вами вчера, что нынче умрём под волнами».
Но нет, не собираемся умирать. Читаю стихи: «Мы, Россия, ещё поживём. Не сло-мали нас ветер и дождь. И в молчании грозном твоём есть ничейная, грозная мощь».
Молодёжь ускакала на дискотеку. А я чего-то разволновался, ходил в темноте по палубе. Ветер, дождь, но тепло. Слева пошли огни берегов Крыма. Как всё близко. Крым, Крым, весь я его от востока до запада, от севера до юга исходил и изъездил. Особенно «юбку». Южный берег Крыма, Судак, Феодосия, конечно, Керчь. Мыслен-но иду по Крыму. Он, опять же, весь русский. Кто против? Кто за? Кто воздержался? Сейчас воздерживаться нельзя.
Понял, от чего грустно. Вспомнил, как были с Надей в первый год женитьбы у её родни: Тамань, Анапа, Керчь. Вспомнил тогдашнее: «Кончилось лето. Прощай, благо-дать. Скажем югу: «Ариведерчи!» Завтра поезд начнёт километры считать на северо-запад от Керчи». Грустно от прощания с морем. Вдруг, да надолго. Буду перед сном, как заядлый мореман, говорить жене: «Плюнь на грудь, не могу уснуть без шторма».
Шторм за бортом. Тоже печалится, шумит прощально, заглушает шум двигателей.Читаю все дни в свободное время «Советы русских старцев».Слава Тебе, Господи, Новороссийск,русская земля. Ещё приём на крейсере «Куту-
зов» и в аэропорт.Утром вскочил раным-ранёхонько, умывался белым-белёхонько. Помогал Володе
собраться. «Ну чего, наплясались вчера?» — «Да как-то не очень».Это только подумать — восемнадцать суток на корабле. Да плюс ещё те морские
походы, больше трёх месяцев прожил среди морских стихий.Тосковать буду по морю, этого не миновать. Вот оно, родимое, в солнечном круге
иллюминатора, далеко и широко сияет перебором волн. И шумит, шумит, не может со мной наговориться.
54
Всё просто и мудро в этом море: и покачает, и пострашит, и понянчит. Оно меня и пополоскало и поласкало.
Чёрное море — Русское море. Это даже не обсуждается.Президента принесло в Новороссийск, аэропорт закрыт. Володя утешает: дырку
в небе для нас найдут. Мы же не на рейсовом летим, на своём, фондовском, не так себе.Не зря я ездил, не зря. Повесть (всё-таки не рассказ, повесть «Арабское застолье»)
закончил. С сыном был. Родню в Одессе навестил. Ну, не поняли моё выступление, уверен, что просто не захотели понять, чтоб аппетита себе не портить, так на это плю-нуть и забыть. Как говорит мама: «Дай Бог им здоровья, а нам терпения».
Конечно, доставало иногда до печёнок невыключаемое радио, ну и что?Пройдёт зима и опять ветер странствий залетит в московскую форточку. И остро
захочется в море. И на Святую Землю. А не получится, то в родные вятские леса.Очень переживаю за сына. Весь в меня, бывшего молодого, доверчивый, откры-
тый всем, считающий, что если он всех любит, то и другие также. О-хо-хо. Времена сейчас другие.
Милые внучечки, как вы там. Везут вам ваш папочка и ваш дедушка подарочки.Пока не хочется смотреть на сушу, обращаю взоры к голубизне моря. Голубой
цвет — цвет Божией Матери, цвет глубины небесной.По радио громко: «Швартовой команде — аврал!».
ЕЛЕОН
«Днем Он учил в храме, а ночи, выходя,проводил на горе, называемой Елеонскою»
(Лк. 21:37).
«Какая река всем рекам река? — Иордан-река.— А какой град всем городам град? — Русалим-град». Эти слова взяты из давних молитвенных песнопений о Святой Земле. Так воспринимали православные паломники название Вечного города — Русалим. А как иначе: он же русский — Иерусалим: в центре этого слова стоит корневой слог «Рус».
И совершенно по праву, заслуженная в веках молитвами православных, вознеслась на Елеонской горе Русская колокольня Спасо-Вознесенского монастыря, и предста-вить без этой колокольни город Христа невозможно. Здесь мы не Россию утверждали в Святой Земле, а ставили свечу Всемирному Православию. Колокольня — истинно свеча на подсвечнике Елеонской горы.
Здесь земля встретилась с небом, здесь небеса всегда открыты. Здесь Вознесением Господним была окончательно закреплена победа над смертью.
Удивительно красивое, музыкальное, молитвенное слово — Елеон. И такое значи-тельное для судеб мира. На Елеоне особенно ощущаешь присутствие времени в веч-ности. То есть, время тут не растворяется в забвении, а постоянно живёт в бегущей от прошлого к будущему современности. Прошло здесь несколько эпох и все живы. В памятниках, в преданиях, в книгах и энциклопедиях о Святой Земле. Особенно это чувствуется в самом здешнем молитвенном пространстве русского монастыря.
Задолго до евангельских мудрых пяти дев, наполнивших свои сосуды именно оливковым маслом, Елеонская гора упоминается уже в Ветхом Завете. Царь-псал-
55
мопевец Давид бежал от своего сына Авессалома: «Давид пошел на гору Елеонскую, шел и плакал; голова у него была покрыта; он шел босой, и все люди, бывшие с ним, покрыли каждый голову свою, шли и плакали» (2 Цар. 15:30). И у пророка Захарии предсказание: «…И еще раз потом язычники окружат Иерусалим; даже возьмут его; половину жителей отведут в плен, но города и народа не уничтожат. Ибо Сам Господь станет тогда на горе Елеонской и будет разрушать и останавливать покушения против Иерусалима…» И ещё: «И станут ноги Его в тот день на горе Елеонской, которая пред лицем Иерусалима к востоку; и раздвоится гора Елеонская от востока к западу весьма большою долиною, и половина горы отойдёт к северу, а половина ея к югу» (14:4). Да, это о Кедроне, о Иосафатовой долине, по сторонам которой могилы: ближе к стене города мусульманские, ближе к Елеону еврейские.
По преданию, с высот Елеонских смотрел на Иерусалим Александр Македонский. Увидел процессию. Иудеи шли к нему просить не разрушать город. Македонский по-клонился первосвященнику. «Что ты делаешь? — воскликнули приближенные. — Ты, равный солнцу!» — «Я кланяюсь не ему, а Богу, которому он служит».
Так бы и был сохранён Иерусалим по Ветхозаветному пророчеству, если бы иудеи соблюдали законы Моисеевы, законы предваряющие евангельские Заповеди. Но иу-деи от них уклонились и именно на Елеоне Спаситель
«… заплакал и сказал: о, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих; ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами и окружат тебя, стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего» (Лк. 19, 41–44). Вскоре всё так и сбылось. Новый Завет вообще по-лон упоминаниями о горе. Её очень любил Иисус. У подножия её молился до кроваво-го пота в ночь предательства, с вершины её вознёсся к Отцу Небесному. После Тайной вечери в Сионской горнице, ученики и Учитель, «воспев, пошли на гору Елеонскую», «… и пришли в Вифанию на гору Елеонскую» (Мф. 26:30). У Иоанна (8:1): «Иисус же пошел на гору Елеонскую». «Тогда они (апостолы) возвратились с горы, называемой Елеон, которая находится близ Иерусалима, на расстоянии субботнего пути» (Деян. 1:12). То есть на расстоянии очень небольшом, ибо иудеи в субботу не имели права превышать определённое, очень ограниченное число шагов.
Тому, кто не был на Елеонской горе, трудно представить её размеры. Но тут нам поможет древнерусский игумен Даниил. В своём знаменитом «Хожении» он опреде-ляет расстояние от Гефсимании, то есть от подножия, от гробницы Божией Матери до вершины горы в три полёта стрелы. Очень зримо и очень поэтично.
Спаситель со Своими учениками говорил здесь о последних судьбах мира и о Вто-ром пришествии. Здесь, у подножия горы, в Гефсиманском саду, прозвучали слова вы-сочайшего смирения, когда Спаситель молился об удалении от Себя чаши страданий: «Отче! Если возможно да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты» (Мф. 26:39). В Малой Галилее на Елеоне Воскресший Иисус явился ученикам. Они испугались, думали — дух, но Спаситель, попросив еды, ел при них хлеб, рыбу и пче-линые соты.
Малоизвестный, к сожалению, поэт и прозаик Владимир Шуф выпустил книгу сонетов «В край иной» (СПг., 1906 г). В предисловии он поясняет, что в книге «рас-сказана история души, ищущей Бога. От неверия и агностицизма, полного сомнений, от разбитых святынь прошлого длинный путь ведёт меня к вере в край иной. Я видел мир — это путь целой жизни, который привёл меня в Палестину…»
56
Я проходил нагорные места.Там маслины шумели в чаще сада,Там Он стоял, — как небо, благость взгляда,Как сладость роз, прекрасные уста.Виденья ли молитвенные грёзы,Мечты ль моей безгрешный, светлый сон, —В одежде белой встретился мне Он.Не терния, страдания и слёзы, —Цветок нашел я гефсиманской розыВ святом саду, где путь на Елеон.
Без Елеона не постичь Иерусалима. Конечно, в Старом городе величие Воскресе-ния Христа, но это ещё и Скорбный путь, Голгофа, крики: «Распни Его», а Елеон — это только радость, сияние Вознесения, надежда и ожидание Второго пришествия.
Здесь всё для молитвы: небо, простор, здесь легко дышится, далеко видится. Да-леко в двух смыслах — видишь окрестные библейские дали и видишь свою жизнь до прихода в Святую Землю. А уж как дальше пойдёт жизнь — Бог весть, но всегда отны-не в ней будет сияние Елеона.
Отсюда совершился Вход Господень в Иерусалим. «Когда он приближался к спу-ску с горы Елеонской, все множество учеников начало в радости велегласно славить Бога за все чудеса, что видели они» (Мф. 21:1).
На этих склонах звучали возгласы благодарения и прославления: « Благословен Царь, грядущий во имя Господне! Мир на небесах и слава в вышних» (Лк. 19:37–38), слова, навсегда вошедшие в вечность. Зелёные ветви елеонских деревьев бросали люди под ноги Спасителю.
Были и те, кто требовал от Спасителя: «Учитель! Запрети ученикам Твоим». (Лк. 19:39).
Но как остановить Славу Всевышнего? Он ответил: «…сказываю вам, что, если они умолкнут, то камни возопиют» (Лк. 19:40).
Да, и вот эти камни, и природные, и надмогильные вопиют и доныне о Спасителе и о дне Входа в Иерусалим с Елеона. В них память о зелёных пальмовых ветвях, ко-торые бросали под ноги Иисусу, а также горькая память и о том, что уже, меньше, чем через неделю, эти же люди, пусть не все, закричат: Распни Его». И высохли те ветви и превратились в пыль.
Не ведали, что творили. Спаситель жалел и таких. Из Священного Писания известно, что Спаситель, глядя на Иерусалим с Елеона,
даже заплакал, провидя его скорую погибель. На склоне горы, обращённом к Золотым воротам стоит католическая часовня францисканцев «Доминус флевит» («Господь за-плакал»). Часовня ориентирована своим алтарём не к востоку, как принято, а к западу, к Иерусалиму.
И одно из главных событий Елеона: здесь Иисус научил молиться Господу слова-ми молитвы «Отче наш». Именно этому посвящён католический женский монастырь кармелиток на склоне горы, называемый «Патер ностер». Там молитва «Отче наш» на-писана на плитах вдоль стен на множестве языков. Есть и русский текст, к сожалению, с ошибками.
Слышали эти чернеющие от старости, но всё ещё живые маслины, беседы Спаси-теля с учениками о грядущей скорбной судьбе Иерусалима, о гонениях и страданиях христиан, о том, что только претерпевшие до конца все испытания, спасутся, но что
57
победа Господа над силами зла неизбежна. Именно здесь были произнесены Притчи о пяти мудрых и пяти уродивых девах и о Пяти талантах.
Свыше двух тысяч лет маслинам, а всё ещё зеленеют и только та маслина, у кото-рой, по преданию, был Иудин поцелуй, стоит чёрная, безлиственная. Как нерукотвор-ный памятник предательству.
Три горы на горе
На самой горе Елеон есть ещё три горы, три возвышения. На среднем (815 м над уровнем моря) круглая часовня Вознесения. Она окружена территорией мечети, но сама мечетью никогда не была. В центре её, в мраморном квадрате, отпечаток левой стопы Спасителя. Учёные богословы уверены, что возносился Он, обратясь лицом к северу, в полуночные страны, то есть к нам, к России. Иисус Христос «… подняв руки, благословил их (учеников). И когда благословлял их, стал отдаляться от них и возно-ситься на небо… И облако взяло Его из вида их. И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его, вдруг предстали им два мужа в белой одежде и сказали: «Мужи Га-лилейские! Что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придёт таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо» (Лк. 24:50–51).
Без сомнения, весь православный мир прошёл через Елеон, хотя бы мысленно. Жуковский, не бывавший в Святой Земле, в 1850 году пишет Гоголю: «Хотелось бы пропеть мою лебединую песнь, хотелось бы написать моего «Странствующего жида»… Мне нужны локальные краски Палестины. Ты её видел, и видел глазами христианина и поэта. Передай мне свои видения… я бы желал иметь пред глазами живописную сто-рону Иерусалима, долины Иосафатовой, Элеонской горы, Вифлеема».
Гоголь пишет о том, что его особенно поразило в Святой Земле, а на Елеонской горе: «… след ноги Вознесшегося, чудесно вдавленный в твердом камне, как бы в мяг-ком воске, так что видна малейшая выпуклость и впадина необыкновенно правильной пяты».
Северная возвышенность Елеона пониже средней, занята Малой Галилеей. Тут, опять же по преданию, архангел Гавриил сказал женам-мироносицам: «…идите, скажи-те ученикам Его и Петру, что Он предваряет вас в Галилее». Сказано после Распятия, когда здесь они были в великом горе, и собирались раним утром, в воскресенье, ещё до восхода солнца идти к гробнице Иосифа Аримафейского. И пошли, и увидели только «гробные пелены». Иисус Христос Воскрес! И радость, и страх, и сомнение, и ликова-ние охватили их.
А южная гора — гора Соблазна. Но это не Сорокадневная гора Соблазна (Каран-таль) близ Иерихона, а Елеонская. Названа так в память о нечестивости царя Соломо-на, ставившего здесь идолов и капища им для принесения жертв. Третья книга Царств (11:7) очень его осуждает: «Тогда построил Соломон капище Хамосу, мерзости Мо-авитской, на горе, которая перед Иерусалимом, и Молоху, мерзости Аммонитской». Очень известный в читающей России в первой половине 19-го века Святогорец Симе-он (Веснин), монах, поэт, хороший знакомый Гоголя (они даже вместе собирались на Святой Афон) так писал, взирая на Елеон и окрестности:
Святой тоски и умиленья Здесь полон каждый уголокСобытий нашего спасенья:
58
Взгляни туда — в глуби потокДавно иссохшего Кедрона. Здесь Гефсимания, А там Святые скалы Елеона…
— И чуть ниже (поэт продолжает обзор):
Отсюда чуден вид Сиона!Здесь — Силоамская купель;В связи ж с верхами ЕлеонаГора соблазна, где сумелВраг наш попутать Соломона,Чрез жен языческих его,Оставить Бога своего…
Как часто я люблю с вершиныМолясь, крестясь, глядеть на даль,На Иорданские долиныИль асфальтический кристалл…
И далее:
…Звучны именаИ Вифлеема и Сиона.Во все былые временаПрелестны скалы Елеона…
Стихотворение большое, фактически поэма, которую автор назвал «Из письма брату», приписав: «1845 г. Января 30 дня. Иерусалим (глубокий вечер)».
Про «асфальтический кристалл» надо пояснить: речь идёт о Мёртвом море. Оно называлось Асфальтовым. Его грязи, ныне рекламируемые как целебные, назывались асфальтом, которым заливались трупы для сохранности, если погребение откладыва-лось, им покрывались дороги. Интересно, когда в России начинали класть асфальт, то тротуары из него именовались «жидовская мостовая» (Словарь Даля).
И ещё: в сочинениях не только у Святогорца, но и у его современников и у более ранних, Елеон каменный, скалистый, а мы его видим цветущим, зелёным, золотым. Это уже великие труды русских монахов, архимандритов Антонина и Парфения. Но о них речь впереди.
Подытоживая, так сказать, литературную часть рассказа о Елеоне, нельзя не вспом-нить книгу Андрея Муравьёва «Путешествие ко Святым местам в 1830 году». Это было в прямом смысле событие не только в религиозной, но и в общественной жизни России. Тема Святой Земли была в трудах молодого поэта, офицера (родился в 1806 году), и ра-нее — в двадцать лет он сочинил трагедию в стихах «Битва при Тивериаде, или Падение крестоносцев в Иерусалиме». Пушкин горячо приветствовал «Путешествие» Муравьё-ва: «… с умилением и невольной завистью прочли мы книгу».
59
Для темы о Елеоне процитируем строфу из стихотворения А. Муравьёва «Над Иосафатовой долиной». Тут, по предсказанию, должно свершиться Страшному суду. Иосафатова долина продолжает поток Кедрона, ранее текущего у подножия Еле-онской горы, теперь загнанного подобно нашей несчастной Неглинке, в бетонную трубу. Но я пишу об этой трубе со слов, так как сам такого факта в источниках не встречал.
Юдоль плачевная, на дне твоёмВсё ныне спит глубоким мёртвым сном.Сухой Кедрон в числе их! — над тобойВ вечерний час, как саван гробовой,Лежит поруганного храма тень!Земное всё прошло в судьбе твоей:Из стольких будущих для мира дней — Один тебе остался — СУДНЫЙ ДЕНЬ.
Пальмовая ветвь, привезённая Муравьёвым и подаренная Лермонтову вдохнови-ла Михаила Юрьевича на гениальное стихотворение: «Скажи мне, ветка Палестины».
Достойно упоминания, что праздник Кущей, значительный для иудеев, отмечался именно на Елеонской горе. «…пойдите на гору и принесите ветви маслины садовой и ветви маслины дикой, и ветви миртовые и ветви пальмовые, и ветви других широко-лиственных дерев, чтобы сделать кущи по написанному» (Неем. 8:15).
По позднейшим исследованиям, подтверждённым раскопками, на Елеонской горе совершалось сожжение рыжей телицы, пепел которой использовался иудейскими свя-щенниками для ритуальных очищений.
По указанию судей синедриона на горе зажигались огни для передачи сигнала о наступлении нового месяца. (Вавилонский талмуд, трактат Рош-Ашана).
Завершением Ветхозаветного почитания Елеонской горы являются слова проро-ка Иезекииля (11:23): «И поднялась слава Господня из среды города и остановилась над горою, которая на восток от города».
Эпоха Крестовых походов также коснулась Елеона. Оставляя в стороне разбор их, так сказать, позитивных и негативных последствий, скажем, что первый поход (1095-1099 гг.) был освобождающим Иерусалим от мусульманского владычества. И озна-чал начало основания Иерусалимского королевства (1099-1291гг.). И здесь мы сразу видим великую заслугу герцога Нижней Лотарингии Готфрида Бульонского. Он из рода Карла Великого. Стремления его были чистейшими, преданность Христу была главной в его жизни. С детства отличался особой религиозностью и стремлением идти на освобождение Гроба Господня. Такими же были и его сподвижники Раймонд Ту-лузский и Боэмунд Тарентский и знаменитый воин Танкред. С ними шел легат папы римского (подчеркнём: тогда ещё православного).
Осадные орудия, конница, пехота окружили город. В решающий момент на Ма-сличной горе показался всадник в блестящем воинском одеянии. Щитом и мечом ука-зывал он на город. Крестоносцы ворвались за стены, заняли Давидову башню. Гарни-зон сдался.
Жители Иерусалима видели в Готфриде нового короля Иерусалимского, но бла-гоговейное смирение герцога не позволило ему принять такие почести: он не хотел быть королём, он объявил себя защитником Гроба Господня.
60
Подвиг Готфрида не забыт. В храме Воскресения, в северной части, справа от хра-ма Явления Христа Богородице оборудована сакристия (ризница католической цер-кви), в которой хранится меч герцога.
Небесная лествица
Стремление к небесам очень духовно. Мы понимаем, что всё околоземное про-странство забито нечистой силой, стерегущей наши души. Но мы также знаем, что по-сле прохождения их, после мытарств открываются Небеса обетованные. Души право-славные тянутся вверх. Вот три примера. Один: святитель Григорий Палама, умирая, говорил: «В Горняя, в Горняя!». Писатель Гоголь видел лестницу, спускаемую для него с неба. Пушкин, умирая, просил Даля его приподнять и звал с собою, показывая ввысь.
И уж, конечно, библейская лествица Иакова, восхождение к святости преподоб-ного Иоанна, называемого Лествичником.
Вот это — ввысь — совершенно естественно на Елеоне. Близость к небесам здесь реальна. Ещё бы — под тобою Вечный город, кругом Святая Земля, и так не хочется спускаться вниз. Такое же чувство испытываешь и на Фаворе. И у многих бывает, опи-санное в духовной литературе, состояние, когда молитва отрывает от земли и возно-сит. Со мной, грешным, такого не бывало, но хотя бы радость отрешенности от суетных мыслей, от уклонения души в дела мира испытывал. И то спасибо.
Паломники — калики перехожие
Русские легче переносят холод, чем жару, от того так отраден наступающий вечер на Елеоне. Здесь вечера короткие, день в ночь переходит быстрее, чем в России. Вот уже прохлада, вот уже и звёзды обозначились. Тем более их видно, когда уходишь под сень деревьев. Слышишь лёгкий шум листвы, будто деревья тихо молятся и просят-ся в рай. Отсюда же самая короткая в него дорога. Да, всё другое — внизу шумит по-ток, явно не кедронский, машинный, но всё те же звёзды, то же состояние души, то же устремление её от мрака земного к Небесному свету. Та же радость ожидания Второго пришествия.
Вообще, русские паломники — это совершенно особый народ. Их происхожде-ние — это калики перехожие Древней Руси. Это не калеки, хотя и калеки всегда были у нас в чести. Их увечье, болезни воспринимались как понесённое страдание за Христа или же наказание за грехи. Калики, слово, скорее происходящее от слова калиги, то есть короткие сапоги, обувь странника. Игумен Даниил рассказывает в своём «Хоже-нии», как ключарь храма Воскресения Господня «повеле ми выступити из калиг, и тако босого введе мя единого во Гроб Господень». И название паломническрго посоха не палка, не костыль, а «клюка подорожная», близкое созвучие: клюка-калика. Или ещё догадка — название от пирогов с калиной, их называли калигами, калижками. Секрет их в том, что они долго не черствели и в дороге были незаменимы.
В новгородской летописи от 1163 года указывается: «Ходиша из Великого Новаг-рада от Святой Софии сорок мужей, калицы, ко граду Иерусалиму, ко Гробу Господ-ню».
О каликах перехожих, в западном варианте о пилигримах (латинское перегри-мус — странник, в русских былинах часто действует «старичище-пилигримище),
61
очень много песен и былин, в которых конечная цель странствий всегда одна — святой Иерусалим.
А из пустыни было из Ефимьевы,Из монастыря было, из Боголюбова,Начинали калики снаряжатисясвятому граду Русалимскому.Сорок калик со каликою.
Идёт мощная сила. Когда калики встречают самого князя Владимира, то«становились калики во единый круг, клюки-посохи в землю потыкали, а и сумоч-
ки исповесили, и скричали калики зычным голосом», от которого
Дрогнула матушка-сыра земля,С дерев вершинки сломилися,Под князем конь окорачился,А богатыри с коней попадали.
Калики в былинах изображаются богатырями, но какими? Идущими за прощени-ем и покаянием в своей жизни. Васька Буслаев в новгородской былине чистосердечно признаётся: «С молоду бито много, граблено, под старость надо душу спасти» и идёт со всей дружиной в Иерусалим. Представим этих паломников на Елеонской горе. Они не могли не побывать на ней.
Даже и то вероятно, что архимандрит Антонин Капустин, может, и не взялся бы за строительство монастыря на Елеонской горе, за созидание колокольни — Русской свечи, если бы не паломники из России. Они все обязательно поднимались на гору. Ещё бы — на ней особенно ощущаешь причастность к Евангельским событиям. Вхо-дил Спаситель в Иерусалим отсюда и ушёл в вечность, в которой нет времени, тоже отсюда. Здесь окончилось пребывание Его на земле, отсюда Он вознёсся к Отцу Не-бесному. Рядом Вифания, дом Его друга Лазаря и его сестёр Марии и Марфы. На горе Малая Галилея — пристанище для жителей Галилеи, когда они приходили на праздни-ки в Иерусалим, много всего. Да и просто здесь так хорошо! Так хорошо, так отрадно, не высказать.
Никуда отсюда не хочется. Смотришь на стены Старого города, на Золотые воро-та, на купола храма Марии Магдалины, на высохший от времени поток Кедрон, Ио-сафатову долину, Ветхозаветные кладбища и — слёзы из глаз! Также и все паломники из России всегда бывали тут и молились, обращаясь к храму Воскресения Господня, к храму Вознесения. И, конечно, к России. Молясь о ней и за неё. Понимая, что Святая Русь и Святая Земля духовные побратимы. Увозили отсюда веточки маслины, оливко-вые листочки которой обозначают мир в душе и мир в мире.
Елеонский подарок
Не было лучшего подарка, и доселе нет, как привезти со Святой Земли бутылочку монастырского оливкового масла. Это идёт издревле. Ещё в ветхозаветных богослу-жениях оливковое масло было основой для составления масла помазания при освяще-нии скиний, священников, новокрещаемых. В состав входила смирна, душистая смола
62
миррового дерева, корица, кора веток коричневого дерева, благовонный тростник, кас-сия — тонкая кора лавра. Составленный таким образом елей запрещалось употреблять для бытовых нужд, даже под страхом смертной казни (Исх.30, 33).
Масло елейное возжигается христианами перед святыми иконами, употребляется при обряде благословения хлебов. Елеем помазываются на всеношной или на заутре-ни верующие, елеем подаётся помощь в болезнях, елей возливается на усопших. То есть Елеонская гора с нами во все дни нашей жизни, от крещения до отпевания.
Но также к месту вспомним из Псалтири (140:5) выражение: «Елей грешника да не намастит главы моея», то есть нельзя принимать услуги грешных, полезнее обличе-ние праведников.
Вообще, в нашей жизни, церковной и домашней, именно растительное масло за-нимает особое место. Отлично помню московских верующих старушек начала 60-х, которые всегда просили достать им для лампад репейное или, особенно, вазелиновое масло. Вазелиновое горело светлым-светлым огонёчком, а репейное желтовато-золо-тистым. Старушки и лечили все свои болезни маслом от горящей лампады. «Поясницу всю разломало, внучка растёрла её маслицем, прошло. А недавно грудь заложило, при-няла чайную ложечку, отлегло…» А вот почему-то льняным, любимым маслом детства, лампадки не заправляли. Или дорогое, или ещё что. Так же и подсолнечным. Хотя оно главное в России. И название красивое: подсолнечное, то есть п о д солнцем, да и не просто п о д солнцем, а постоянно с солнцем.
В детстве меня поразило, когда мы пришли в огород и мама сказала: «Смотрите, сейчас утро, солнце с востока встаёт, а подсолнушки уже его встречают, лица к нему повернули. Вот понаблюдайте, как они будут за солнцем весь день идти». И в самом деле, перед закатом шляпы подсолнухов сами развернулись на запад, и попрощались с солнышком до завтра. А за ночь развернулись и опять встречали главное наше све-тило с востока.
Именно от московских старушек узнал я, что есть оливковое масло. Где ж мне было в своей Вятке знать о нём? И вот оно — елеонское, одно из главных продуктов Елеонского монастыря. Теперь уже знаю, сколько с ним хлопот и трудов, но и радости.
Нет мира под оливами
Маслины, иначе оливы, олицетворяют мир, спокойствие. Вспомним символ — го-лубка с веточкой маслины в клюве. Но вспомним и выражение: «Нет мира под олива-ми». Его и здесь нет. Елеон, созданный, казалось, исключительно для того, чтобы его касались только подошвы паломников, оскорблялся и тяжелым бездушным железом.
Елеон прославлен ещё и подвигом святой Пелагии (+457, пам. 8 окт.). Знаменитая антиохийская красавица-куртизанка была обращена в христианство епископом Нон-ном и много-много лет провела в каменном затворе на Елеонской горе. В её пещерку, тесно примыкающую к часовне Вознесения, попасть можно только по разрешению мусульман. Участок напротив часовни и пещерки св. Пелагии был приобретен Иеру-салимской Православной Патриархией. В 1992-м году стараниями архимандрита Иоа-кима здесь, на вполне законных основаниях начала строиться церковь Вознесения. Кому-то это не понравилось, и Елеон услышал рёв израильского бульдозера, который превратил строение в развалины. Вместе с бульдозером были и полицейские. Но все концы в воду, доселе ни расследования, ни дознания.
63
Но вот что было явлено Божией волей. Когда бульдозер расправился со вторым этажом, вдруг большая круглая икона Вседержителя сорвалась с места и закружилась перед бульдозером. Бульдозер обломал зубья в ковше, запутавшись в стальной арма-туре и бетоне нижнего храма. Бульдозерист и охрана перепугались и отступили.
А в 1995-м была убита матушка Анастасия, мать архимандрита Иоакима.В действующем подземном храме три придела: центральный в честь Вознесения
Господня, левый во имя преподобной Мелании Римляныни, правый во имя святой Пе-лагии.
И разве это первое нападение на православных на Елеоне? В первой трети 19-го века часовня Вознесения пострадала от землетрясения. Её возрождали и мы, и гре-ки, и католики, и армяне. А далее было вот что. Армяне, пользуясь покровительством египетского правительства, войска которого оккупировали в 1830-м году Палестину и Сирию, решили… Что решили, узнаем из письма Иерусалимского Синода посланни-ку России в Константинополе А. П. Бутенёву: «Оттоманская Порта из мести к России, как Православной… отнимает у нас священную Елеонскую гору и отдаёт её армянам». Не у кого было больше искать защиты, кроме как у России. Жалоба дошла до импера-тора Николая Первого, он возбудил разбирательство, в результате которого притяза-ния армян были пресечены, и Елеон остался доступным для поклонения людям всех национальностей и верований, приходящим сюда.
Да, особой любви мы здесь к себе не испытываем. В этом во многом виноваты те чиновники, что занимались русской дипломатией на Ближнем Востоке. Архиепископ Порфирий, так много сделавший для русского присутствия в Святой Земле, с горечью констатировал, что из шести российских дипломатов в Египте, Сирии, Палестине не было ни одного русского и православного — были немцы, евреи, католики, протестан-ты. Они весьма сочувствовали всем, кроме православных. Их донесениями пользовал-ся влиятельный при дворе граф Нессельроде, протестант.
И до сих пор на Ближнем Востоке нас всё время в чём-то подозревают. Об этой бо-лезни греков с горечью писал философ Константин Леонтьев. А как, например, греки откликнулись на создание Императорского Православного Палестинского Общества? Историк П. Каролидес: «Палестинское Общество… сделалось политическим общест-вом, преследующим политические цели и под видом благотворительного общества… начало ехидным образом вести негласную войну против всего греческого в Святой Земле и Сирии». Историк договаривается даже до того, что мы занимаемся «обрусе-нием» Патриархий, Антиохийской и Иерусалимской.
Это даже комментировать смешно. Что касается обрусения, то оно действительно идёт. Святая Земля только тем и держится, что в неё едут, плывут, летят паломники из России. С Божией помощью преодолеваем «ненавистную рознь мира сего».
«Альбакшиш!»
Да разве только власть имущие и чиновники вымогали, грабили, угнетали. Бра-ли пример с них и рядовые, так сказать, и арабы, и турки, и прочие. Свидетельства этого неисчислимы. Начинались грабежи в Яффе, куда приходили суда с паломника-ми. Да ещё, к слову сказать, какие суда: часто те, в которых перевозили скот. В Яффе совершенно по-хамски швыряли вещи прибывших в лодки, заставляли туда же пры-гать и паломников. Это от того, что суда не подходили к берегу. Но за сто, за двести лет можно было построить причал? Нет, доходнее обирать православных. А далее на
64
суше? Далее ещё тяжелее. Вот документ из 1727 года. Путешественник, знаменитый Василий Григорович-Барский:
«Арапи в раздранних одеждах, хватающи коней за узды и не пущающе далей шест-вовати, искаху от каждого пенязей, глаголющее арапским язиком: «Альбакшиш», — то есть давай дар и поневоле раздаяху сребреники на многих местах, аще кто не хотяше дати, то бияху жезлием…».
Интересно и непонятно почему считают арабы наши, с величайшим трудом нако-пленные на поездку деньги, своими?
Но и наши паломники не были в таких случаях бессловесными овцами. Они окру-жены, но не сдаются:
«И тогда, призвавшие Всемогущего Бога и Творца своего вси на помощь, начахом шествовати, сии на конех и сии на верблюдах, аки на колесницех, ми же, во имя Госпо-да нашего совокупившеся, неции убозии грядохом пеши. Бисть же нас тогда всех полк велик, яко до полтори тисящи душ и зрящееся народ, аки некое войско, грядущое на брань».
Надо ли перелагать на современный язык? Нет, это русский понятный язык, до-носящий до нас прошедшую, но не забытую эпоху. Именно так, паломники — это Хри-стово войско.
С грустью скажем: вряд ли мы, нынешние, достойны славы предыдущих. Уже по-являются у нас, так сказать, профессиональные посетители Святых мест. Они всё зна-ют: где что лучше купить, где как кормят и размещают. Недовольны экскурсоводами, сами дают пояснения. То есть самость в чистом виде. Нет, конечно, в основном всё та же серьёзность и молитвенность в группах, особенно собираемых православными от-делами паломничества в епархиях, но что есть, то есть.
Из прошлого тысячелетия
Боже ж Ты мой, Боже милостивый, приведший меня в Святую Землю, чем отбла-годарить Тебя за несказанную Твою милость ко мне, грешному?
Вечность назад я был впервые в Святой Земле. Это была не паломническая груп-па, а приглашение Союза Палестинских писателей, то есть я был более или менее на беспривязном положении. Надо заметить, это в Европе многие теперь забыли, что жи-тели Палестинской автономии не имели права въехать без разрешения в Иерусалим. У них был другой цвет номеров машин, другие паспорта, что ж это за автономия?
А я, конечно, рвался в Иерусалим, и имел все права на его посещение, ибо у меня была израильская виза. Добытая, конечно, с трудом, с очередями, со всякими прово-лочками, но была. С художником Сергеем Харламовым, тоже приглашенным, при-летели в аэропорт «Бен-Гурион», палестинцы встретили нас и привезли в Вифлеем. В гостиницу «Гранд-отель». Гранд-то гранд, но гостиница весьма скромная. Но такая для меня памятная. Потом, каждый раз приезжая в Вифлеем, обязательно бежал к ней, чтоб вспомнить те счастливейшие двенадцать дней, когда жил тут, всё тут исходил и избегал. И этот идущий в гору, пеший путь от Поля пастушков к Храму Рождества, что говорить! А какие были незабываемые поездки на Мёртвое море, на гору Ирода, к преподобным Савве Освященному и Феодосию Великому, в Иерихон, на Сорокад-невную гору, Хеврон, Рамаллу, к могиле пророка Самуила, то есть по палестинским территориям.
65
И в Израиль мы имели право, благодаря визам, въезжать. Палестинцы провожали нас до границы, мы шли через проходную, там нас осматривали, досматривали, дальше мы двигались сами.
Спасибо тогдашним священникам и сотрудникам Русской миссии: нас присоеди-нили к группе из России, и мы побывали и в Назарете, и в Тивериаде, и в Кане Гали-лейской, на Фаворе и на Иордане, словом, счастие было почти полным.
Почему почти? Ну, как же — высится над Иерусалимом Русская свеча. Русская. А русских к ней не ведут, не везут. Почему? Но как-то сопровождающая монахиня из-бегала разговора о Елеоне. Потом стало понятно — не были они дружны, Горненский и Елеонский монастыри, но, слава Богу, теперь это дело прошлое.
В тот памятный день у Сергея была своя программа, я же рвался на Елеон. По-чему-то необыкновенно хотелось. Да и как — быть в Святой Земле и не побывать на Елеонской горе.
И вот — стою перед железными воротами монастыря св. Марии Магдалины. Кнопка. Нажал, жду. Тихо. Ещё осмелился позвонить… Может, у них звонок не работа-ет. Постучал. Не сразу, но голос услышал. Женский: «Вы к кому?»
Я растерялся: как к кому? — «Я в монастырь». — «А вы кто, откуда?» — «Я из Мо-сквы». Тут мне заявили: «Ну и идите в свою Москву».
Вот и весь диалог. И пошёл я, палимый солнцем Палестины по дороге вверх. Ещё не было ни хорошей дороги, ни лестницы, долго шёл по шоссейной. Поднялся. Вверху пристали цыганистые арабчата. У меня была мелочь в карманах, но мелочь-то россий-ская. Давал монетки, говорил: «Сувенир». Хватали с радостью, но, разглядев, требова-ли впридачу шекель и «ван доляр».
Пытался их спросить, где монастырь, но, видимо, как-то не так спрашивал, не по-няли. Одно поняли, что толку от меня мало и отстали. Я же, ориентируясь на Русскую свечу, еле-еле нашел вход в монастырь. Он был в конце узкого тупика. Тут уже не надо было стучать, тут был привратник. Он вышел навстречу, решительно выставил руки ладонями вперёд и сказал: «Но, но».
— Чего нокаешь? — сердито сказал я, измученный подъёмом и поисками. — Не запряг, не нокай, я не лошадь. Ай эм рашен ортодокс, — вот какую я сочинил фразу. Конечно, годы спустя я уже с лёгкостью покорял арабов приветствием: «Аль Масих кам», — то есть «Христос Воскресе» по-арабски, но тогда пытался хоть как-то быть понятым. — Очень надо, — говорил я. Перекрестился. — Я только смотреть. Нур зеен. Понимаешь? Ферштеен? Туда войду, поставлю свечку и сразу цурюк, обратно. Туда и сюда. Ауф унд аб.
Совершенно ясно, что он ничего не понял, потому что спросил:— Майка?— Какая майка? — Я ещё не знал, что «майка» это по-румынски «матушка».Но он уже ушёл. Задёрнул засов изнутри. Но ушёл, сделав знак рукой, вроде того,
что подожди. Не впустил, но и не отказал. Вскоре вернулся с монахиней, которая тоже не говорила по-русски, но пригласила войти.
Я шагнул за железные ворота и помню, как распахнулось пространство. Конечно, взгляд взлетел вначале по ярусам колокольни к небу, которого здесь было очень мно-го, потом устремился по аллее к храму, к кельям слева к маслинам справа. Куда вела майка-матушка, не знал, тут я не командовал. Привела в трапезную, в церковь святого Филарета Милостивого, это всё потом узнал. Меня посадили за стол вместе с рабочи-ми и начали кормить. Я сказал: «Ангела за трапезой, — сказал: — Добрый день», — но понят не был. То есть русских среди рабочих не было.
66
Обед был замечательный! А хлеб был такой, что всегда-всегда помнил его вкус и аромат. Разломил ломоть (о, сейчас только обратил внимание, что «ломОть» от сло-ва «ломАть», не резал же Спаситель хлеб ножом), разломил и вдыхал, насыщаясь уже одним только запахом.
Потом никто никуда не сопровождал, и я свободно ходил по монастырю. Особен-но поразило место, обведённое полукруглой металлической решёткой, место, на кото-ром стояла Божия Матерь во время Вознесения Предвечного Сына. Более всех страда-ла она при Кресте и теперь более всех полнилось Её сердце счастьем.
Вот тут, именно тут, были и апостолы, окончательно уже и безповоротно пове-рившие в то, что их Учитель — Бог Господь. Отсюда возвращались они, как замечает евангелист, «с радостию великою» (Лк. 24:52).
Приложился к месту Обретения главы святого Иоанна Предтечи, Крестителя Го-сподня. Как-то даже не заметил узора мозаики на полу, видел только округлое углу-бление, в котором в давнюю пору хранился глиняный сосуд с главой. На Елеоне было поместье царя Ирода и неудивительно, что Иродиада здесь спрятала главу обличителя своей преступной жизни. Но благочестивая Иоанна, жена Хузы, приставника (домо-правителя) Ирода сумела извлечь сокровище и перепрятать. По преданию, обретение главы свершилось в дни правления Константина Великого, равноапостольного. Да-лее следуют странствия главы Иоанна Предтечи, Второе, Третье Обретение её, но нам важно именно то, что несколько веков Елеон освящался этой православной святыней.
На колокольню в тот, первый раз, не осмелился подняться. Увидел, как монахи-ня катит тяжелую тележку, бросился помочь. «Не надо, не надо, спасибо, довезу, я же русская». Я возликовал, мне очень хотелось поговорить, что-то спросить, рассказать о том, как меня повернули от ворот храма Марии Магдалины, о том, что жива в Рос-сии, жива вера Православная, но монахиня извинилась и ушла.
А мне хотелось ходить и ходить по монастырю как можно дольше: так тут было спокойно, молитвенно, но время, в отличие от меня, спокойным не было и подстёги-вало.
И много-много раз с тех пор бывал в монастыре. Сижу сейчас в городской кварти-ре и мысленно, с помощью памяти зрения и слуха, вижу тот день, когда впервые шел от ворот монастыря к кладбищу, к ограде, за которой арабские дома и крики арабских детей. Петухи кричат. Вразнобой, громко. Не хотят никому уступить право заключи-тельного возгласа. Вот, вроде уже замолчали, нет, какой-то неуспокоенный заголосил. И, конечно, тут же возмущённо заорали соперники.
Лужайки желто-золотой монастырской травы медуницы. Прямо показалось, что я в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре, такое же благоухание.
Светлое просторное кладбище. Высокие кресты, как выстроенное войско. Или как знак того, что хозяин, хозяйка креста ушли в небесное воинство. И вернутся с Тем, Кто будет судить живых и мертвых и Царствию Его не будет конца.
Так далеко видно: холмы серо-белой пустыни, светло-серые облака. Над головой сосны с ещё неотпавшими прошлогодними шишками и уже нынешние шишечки на зелёных ветвях разжимают кулачки.
Огромный рыжий кот доверчиво шёл ко мне, я шагнул навстречу: очень захоте-лось его погладить и спросить, как он тут, в такой шубе на такой жаре. Вдруг он за-
67
шипел, выгнулся. Оказывается, навстречу идёт чёрный котище. Тоже зашипел, тоже выгнулся. Постояли, пошипели, закончили переговоры соглашением о перемирии, ре-шили пока не драться и разошлись.
Инок Парфений о Елеоне
Читающие Священную историю иногда толкуют слова Спасителя: «По воскресе-нии же Моем, варяю вы в Галилеи» (Мф. 26:32). Также и ангел у Гроба Господня сказал женам-мироносицам: «и скоро шедше рцыте учеником Его, яко воста от мертвых: и се варяет вы в Галилеи: тамо Его узрите» (Мф. 28:7).
Речь тут именно о Елеоне. Ибо Галилеей здесь именуется не область Галилейская у Галилейского (Тивериадского) озера, а Малая Галилея, своего рода представительст-во большой Галилеи. Тут всегда останавливались галилеяне, приходившие в Иеруса-лим. И здесь многократно бывал Спаситель с учениками.
Инок Парфений (Агеев), «постриженник Святыя Горы Афонския», был на Елео-не ровно в половине 19-го века. Его «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле» было издано в Москве в 1855 году.
Горе Елеон посвящено много страниц. Инок поднимается на неё от гробницы Божией Матери, от Гефсиманского сада — места последнего Его земного моления пе-ред предательством. «Бдите и молитеся», — сказал Он тогда и Своим ученикам и нам с вами. Тут, пишет отец Парфений, «есть место, где Иисус молился до поту лица Сво-его, глаголя: «Отче Мой, аще не может сия чаша мимоти от Мене, аще не пию ея, буди воля Твоя» (Мф. 26:42).
И явися Ему ангел с небеси, укрепляя Его. Мы все те места лобызали и слезами омочали. Потом вышли обратно на путь, идущий на Елеонскую гору. Пошли повыше, и там на правой стороне есть камень, подле которого Пресвятая Богородица часто си-живала и отдыхала, когда ходила на Елеонскую гору, к стопам возлюбленного Сына Своего… На левой стороне, недалеко, есть камень, на который спустила Фоме Апосто-лу Пресвятая Богородица Свой пояс, уже в третий день после успения…А где Господь наш Иисус Христос возносился на Небо, вокруг того места множество постройки, но вся разрушена. В развалинах живут арабы и турки. Видится, был прежде великий мо-настырь, а ныне весь разорён, только осталась небольшая ограда. Вовнутрь есть не-большая дверь, от которой ключи арабы имеют у себя. И мы их попросили, и дали им бакшиш, по 10-ти копеек с человека. Они нам отперли и пустили. Внутри — простран-ный двор… кругом, около стен, поделаны престолы для богослужения разных верои-споведаний. посреди двора часовня осьмиугольная…попросили арабов, чтобы отперли часовню, и дали им ещё бакшиш, по две коп. с человека…посреди самородный камень; на камне стопа левой ноги Владыки Нашего Господа Иисуса Христа, изображена как на воску; ибо Он правою ногою ступил на облако, а левою оставил нам след пречистых ног Своих. И мы его лобызали, и от радости плакали. Потом воспевали тропарь: «Воз-несся еси во славе, Христе Боже наш, радость сотворивший учеником, обетованием Святаго Духа, извещенным им бывшим благословением, яко Ты еси Сын Божий, Из-бавитель мира»... Потом прочитали акафист Иисусу Сладчайшему. И вышли оттуда теми же вратами и пошли на юг. Недалеко от Вознесения есть пещера преподобной Пелагии, где она спасалась, там и гроб ея. И мы дали арабам бакшиш, по две коп. и во-шли внутрь, и приложились ко гробу ея. Прежде была там церковь, но ныне нет, турки
68
разорили… От Елеонской горы к востоку на полчаса ходу, село Вифания, отечество святого праведного Лазаря»…
Поневоле с печалью замечаешь, что православным приходится платить за покло-нение своим святыням.
1871 год
Время Александра 2-го. Отменено крепостное право. Разоряются помещики, ру-шатся дворянские династии, крепнет купечество, крестьяне хлынули в города. Растёт влияние западных идей. Во многом слабеет вера.
И в это время стремительно, как спасение России, возвышается значение Святой Земли в судьбах мира.
Оно и раньше, конечно, было. Но Духовная миссия начала быть с 1847 года, а в 1865 году её начальником стал архимандрит Антонин (Капустин), и был в этой должности тридцать почти лет. Его свершения настолько велики, что неслучайно дав-но уже идёт речь о причислении его к лику святых.
Ему верили, ему доверяли. У него было правило: помогать паломникам из Рос-сии, не рассчитывая на ответную благодарность. Но это безкорыстие оборачивалось вложением значительных средств в строительство русских зданий в Святой Земле. Да если бы только в строительство. Чаще всего бывало: и рабочие есть, и строитель-ные материалы, а дело не идёт. Почему? Потому что местные начальники, большие и малые пользуются любой зацепкой в запутанных арабско-турецких законах, чтобы тянуть с русских как можно больше денежек. Да и, по их законам, не могли русские купить и оформить на себя землю, недвижимость. Но всё по молитвам. Верный, пра-вославный друг, брат во Христе, появился у архимандрита Антонина — Якоби (Яков) Халеби. Яков Егорович, как звали его в Миссии. На его имя заключались договоры о покупках, а он потом оформлял дарственные Русской миссии.
В.Н. Хитрово свидетельствует о том, что уже на следующий день после похорон архимандрита Антонина Яков Халеби представил
Императорскому консульству список всех местностей Палестины, оформлен-ных на его имя и «употребил все старания для перевода их на имя Русского прави-тельства».
Территория Русского Вознесенского монастыря объединяет в себе одиннадцать разновременно купленных участков. Это очень досаждало латинянам. Люди они де-нежные, да и мы, благодаря пожертвованиям, не из бедных. У католиков уже было приобретено место на Елеоне, на котором Иисус, по преданию, сказал ученикам мо-литву «Отче наш», сейчас здесь монастырь «Патер ностер». Но дальнейшее расшире-ние латинян этим и ограничилось.
Ещё от того нам было легче, чем католикам, что многие арабы из местного на-селения говорили по-русски. Это было результатом безплатных русских начальных школ для арабских детей, организованных Православным Палестинским комитетом (1858 г.). Преподаватели для них готовились в учительских семинариях, одна (муж-ская) в Назарете, другая (женская) в Бейт-Джала (Вифлеем).
Западноевропейцы и американцы тоже создавали школы для арабов, но с какой целью? «У них — приобрести послушных рабов, у нас — сделать из вверенных нам детей хороших, честных людей». Количество учащихся росло очень быстро. Препо-давательница из Назарета М. С. Савельева писала в Палестинское общество: «То, что
69
другим надо приобретать золотом, нам, русским, даётся даром. Все здесь любят рус-ских и надо видеть радость и приветливость, когда приходят сюда русские…»
Добавим, что многие палестинские писатели и поэты — выпускники русских школ, например, Насар Иса, Шафик Насар, Халиль Байдас.
Закладка Спасо-Вознесенского храма состоялась в 1871 году. Всяческие препят-ствия чинили нам «соседи» по Елеону, и западные и местные, по-чёрному обирали чи-новники, но строительство началось. Русско-турецкая война (1877-78) затормозила стройку. Но по её окончании возобновилось.
Святую Землю посетили и поднялись на Елеон (1888 г.) Великий князь Сергей Александрович и его супруга, Великая княгиня Елисавета Феодоровна, будущая пре-подобномученица. Дело сдвинулось. Палестинскиий комитет стал Императорским Православным Палестинским обществом, а Сергей Александрович возглавил его. В 1905 году, после гибели мужа, председателем стала Елисавета Феодоровна. Она как чувствовала, что телом своим упокоится на Елеоне и всегда помнила о нём и помогала всем начинаниям архимандрита Антонина.
Колокол Елеона
Триста ступеней по винтовой лестнице внутри колокольни ведут на открытую всем ветрам площадку, к колоколам. Поднимаешься и думаешь, как же идут по этим тонким стальным ступеням монахини — «звонарки»? И ветры, и холод, и тяжелые языки колоколов. Зимой, задолго до рассвета, при осенних дождях и ветрах, при рас-калённом воздухе летнего зноя поднимаются они, свершая монашеский подвиг служе-ния Господу.
Смотришь на гигантский центральный колокол и потрясённо думаешь: да как же можно было привезти его и вознести на такую верхотуру? А вот, смогли. Колокол был отлит в Москве мастером Ксенофонтом Верёвкиным на пожертвования соликамско-го купца Андрея Рязанцева, друга архимандрита Антонина. Привезли в Одессу, пере-грузили с железнодорожной платформы на пароход «Корнилов». Прибыли в Яффу. А дальше как? Вспоминали, что колокол для Троицкого собора Русской миссии ка-тили по земле как бочку. Но тут такой способ не подходил. Графиня Ольга Путятина наняла рабочих. Соорудили огромную телегу. С трудом перетащили металлическую громадину в Русский сад Яффы. Но ведь ещё же более шестидесяти километров. Архи-мандрит Антонин письменно и устно обратился к русским паломникам, пребывавшим в это время в Святой Земле: «Не найдутся ли христолюбцы для воздвижения Иеруса-лимского Ивана Великого на горе Вознесения? Очень, очень желали бы здесь сего».
И собрались сто пять человек, из них две трети женщин. И впряглись (есть сним-ки) в огромадную телегу, на которой высился пятитонный иерусалимский Царь-коло-кол и повлекли её. И бурлачили семь дней. А по дороге случилось несчастье. Колоко-лом придавило женщину. По одним сведениям она умирала совершенно счастливой, что Бог сподобил её умереть на Святой Земле, и повторяла, истекая кровью, одну и ту же фразу: «Слава Тебе, Господи, что Ты меня сподобил пострадать на том же самом ме-сте, где Ты Сам пострадал за нас, грешных». А по другим сведениям эта жещина была принесена в русскую больницу и выздоровела. В дневнике отца Антонина помечено: «Доктор сообщил мне о раздроблении ноги одной поклонницы-работницы, прижатой чем-то у колокола вблизи «Иудина» дерева. Это единственный наш несчастный слу-чай во всей восьмидневной процедуре нашей с колоколом».
70
Пятого февраля 1886 года весь город сбежался видеть чудо из чудес, прибывшее из России. А дальше начался тяжелейшее восхождение на вершину. Волоком, по без-дорожью! Только с Божией помощью можно было свершить такое неподъёмное, не-постижимое для ума дело. Тяжела дорога от Яффы: пески, камни, а тут как? В гору, наклон до тридцати пяти градусов, дорожки узенькие, в скалах вырублены ступеньки. Но это же были люди православные, наследники русской славы. И тут уже не сто чело-век было, а тысячи, и все старались ухватиться хотя бы за конец верёвки. Когда подъ-ёмы становились совсем крутые, то единоустно раздавалось пение: «Спаси, Господи, люди Твоя», и колокол, будто подталкиваемый неведомой силой продвигался вверх. Был установлен на приготовленную платформу в основании колокольни, а дальше, с уровня на уровень поднимался вместе с ярусами этой дивной, невиданной доселе в Святых местах звонницы.
Освящение Спасо-Вознесенского храма происходило 7 июня 1886 года в при-сутствии Блаженнейшего Никодима, Патриарха Иерусалимского и всея Палестины. В этот же день Патриарх возложил золотой наперстный крест на иеромонаха Парфе-ния, верного сподвижника отца Антонина.
После освящения приток паломников увеличился, и надо было строить странно-приимные дома, большую трапезную, вообще все службы для пребывания путников из далёкой, но так любящей Святую Землю России.
Питание, ночлег, баня, медицинская помощь… огромное хозяйство!А отец Антонин, создатель Русской Палестины, исполнив своё великое дело при-
хода Святой Руси в Святую Землю, опочил в 1894 году, в марте. Его сподвижник, осно-ватель Императорского Православного Палестинского Общества Василий Николае-вич Хитрово, в годовщину кончины архимандрита Антонина, в своей речи сказал: «По всей справедливости мы можем назвать архимандрита Антонина нашим непосредст-венным учителем. Одного его 30-летнего почти служения Церкви и России — вдали от родины, среди не только чуждых, но постоянно враждебных элементов… было бы достаточно, чтобы признать за ним важные заслуги. Но если к этому прибавить, что продолжительность его служения есть меньшая из его заслуг, что только ему одному, его твёрдости, его настойчивости Православная Россия обязана тем, что встала твёр-дой ногой у Святого Гроба, то сделается понятным, какую незаменимую потерю поне-сло Православие».
Что касается враждебности к нам, то оно всегда было. Вообще, очень это грустно: живут за счёт нас и нас же не любят.
Женская община
Отец Антонин мечтал о мужском Елеонском монастыре, но так не получилось, как-то не приживались здесь мужчины. И после кончины о. Антонина (+1894 г.) но-вый начальник Русской Духовной миссии архимандрит Леонид (Сенцов), при под-держке иеромонаха Парфения создал на Елеоне женскую общину. Очень помогла в этом русская женщина, москвичка, имевшая в Иерусалиме собственный дом, Мария Миловидова. Бывшая послушница Московского Алексеевского монастыря, она давно мечтала о монашестве и приняла постриг с именем Евпраксия. Перед этим продала всё своё имущество, недвижимость и все деньги от продажи передала на нужды общины. Поселилась на Елеоне и начала собирать сестер во Христе в монашеское общежитие.
71
Официально женская монашеская община при Спасо-Вознесенском храме была открыта 12августа 1906 года. Начальницей общины назначили монахиню Евпраксию, а иеромонаха Парфения возвели в сан игумена.
Вначале приходили добрые знакомые монахини Евпраксии, затем просились и другие. И через год в общине было уже сто насельниц.
А трудов у них было не перечислить: златошвейки (матушка Евпраксия была очень искусной вышивальщицей, доселе приёмную монастыря украшает её вышивка серебром и золотом на чёрном бархате — вид монастыря), появились иконописицы, огородницы, даже каменщицы и, конечно, поварихи, прачки и просто чернорабочие.
Как раз на чернорабочих легла одна из главных забот общины — озеленение. Этим усиленно занимался игумен Парфений. Что тогда представлял собой русский участок? Здесь фактически и земли не было — камень, песок, окаменевшая глина. И надо было своими руками, на осликах, в корзинах носить и возить в гору и на гору плодородную землю.
На горе возникали рукотворные посадки маслин, кипарисов, сосен. А сколько вдоль дорожек кустарников, цветов, как пропитан здесь воздух целебными запахами. В прямом смысле здесь созидалось райское место.
Без преувеличения можно сказать, что именно русское присутствие на Елеоне яв-ляется центральным для него. Скажут, что в монастыре много нерусских монахинь: тут и Румыния, и Австралия, и, конечно, Палестина, но монастырь все равно русский. Службы идут на церковно-славянском, календарь юлианский, поминается Патриарх Всея Руси.
Русские постройки
Также сооружались совершенно необходимые в условиях палестинского климата водосборники. Объёмистые, числом четырнадцать. Это подземные забетонированные водохранилища. Сколько же уходило трудов и средств на их создание. Зато они дела-ли общину независимой от подвоза воды, от засухи.
Создавались мастерские: иконописная, златошвейная, свечное производство, би-блиотека, оборудовались производства для выделки оливкового масла.
Отец Антонин очень щепетильно относился к любому вмешательству в историю Елеона. То есть лично следил, когда земля копалась под фундамент очередного здания. Часто попадались в раскопках следы мозаики, иногда целые узоры, говорящие о том, что здесь были храмы. Мозаика старательно сохранялась, её изумительные образцы можно видеть в большой часовне святого Иоанна Предтечи, построенной на месте об-ретения его главы.
То, что здесь было множество культовых зданий, говорят и сведения из ранних ве-ков. Здесь жила опальная супруга императора Феодосия (пятый век), тогда на Елеоне было 24 церкви.
Музей древностей в монастыре , это, конечно, заслуга великих Антонина и Пар-фения.
Игумен Парфений специально выучил арабский язык. Это помогало ему дого-вариваться с арабами. Всегда скромно одетый, всегда в трудах, он был очень любим и насельницами и местным населением. И вот — доселе необъяснима его кончина. На могиле надпись: « Здесь похоронено тело священно-игумена Парфения. Род в 1831 г.
72
Служил при Иерусалимской Духовной миссии 30 лет. Был злодейски зарезан в ночь на 15 января 1909 г. на Елеонской горе».
Профессор А. Дмитриевский писал: «Вся нынешняя, без преувеличения можно сказать, райская красота, все многочисленные рощи кипарисов, масличных деревьев и сосен — всё это дело мозолистых рук и выносливых плечей иеромонаха Парфения…».
В годовщину со дня его кончины архимандрит Леонид (Сенцов), глава РДМ слу-жил на Елеоне Божественную Литургию. Записывает в дневнике: «После Литургии и панихиды из храма все крестным ходом отправились к могиле почившего, убранной цветами, зеленью и апельсинами. На деревянном кресте висел в футляре серебряный венок весьма изящной работы… После обеда я подробно рассмотрел иконописную, зо-лотошвейную, помещения для паломников, службы, включая сюда и баню для мона-хинь, скотный двор. Елеон Русский своим благоустройством всецело обязан покойно-му отцу Парфению, заботливая, неутомимая рука коего лежит на всём. Даже раскопки отца Парфения с чудным мозаичным полом покрыты ныне и включены в особую часо-венку… А густые кипарисные рощи и громадный масличный сад по восточным склонам Елеонской горы меня просто изумили, так как в 1887–1888 годах ничего подобного здесь не было, а в 1898 году здесь торчали лишь небольшие кустики. Несомненно, рус-скому Елеону предстоит громадная счастливая будущность, и ему не будут помехою даже грандиозно-величественные сооружения немцев, получивших миллион марок от щедрот немецкой императрицы и немногим уступающие последним сооружения здесь же англичан. Весьма энергичная мать Евпраксия, правая рука о. Парфения, женщина сильной воли и не без средств, даёт несомненные ручательства за то, что заветы от-цов — архимандрита Антонина и игумена Парфения — ею будут свято храниться, а не-мецкие, англиканские и католически поползновения соперничать с русским Елеоном
и даже превзойти его, поддержат в ней, несомненно, энергию и готовность не усту-пить им пальму первенства… Помоги ей, Господи».
Заботы о нищих в общине были первейшими. Их не разделяли на своих и чужих, помогали всем. Не случайно, в знак такого милосердия, была возведена церковь свято-го праведного Филарета Милостивого.
А как кормить и свою немаленькую общину и как выдерживать постоянное на-шествие не только паломников, но и просто голодных? Арабы посылали в монастырь детишек, чтобы они там подкрепились. Видя самое хорошее к ним отношение, арабы потом с радостью отдавали в монастырь своих дочек.
Пришлось завести хозяйство: коров, козочек, курочек. А чем кормить? Здесь вы-ручал русский участок в Иерихоне, оттуда везли сено, зелень, овощи. То есть и там были нужны рабочие руки.
В отчётной Записке архимандрита Леонида (Сенцова) о том, что сделано Русской Духовной Миссией за десять лет (1904-1914), под пятым пунктом значится: «Приве-дение в порядок русского участка на Елеонской горе, окружённого каменной на мо-крой кладке (т. е. на очень прочной — В.К.) оградой. А главное, основана там женская община, где живут теперь около двести сестер, для которых устроены здания и для жилья, и для рукодельных мастерских, и для живописи и иконописи, и для золочения икон; а также устроена гостиница для помещения поклонников на 300 человек. Вы-строена также там часовня для постоянного чтения Псалтири и для отпевания умер-ших сестёр».
73
Первая мировая. Революция
Несколько тысяч человек прибыло в Святую Землю в 1914 году. Грянула Первая мировая война, пути возвращения в Россию были отрезаны. Если бы все паломники были глубоко верующими, беды войны переживались бы легче. Но было много среди них (и это объяснимо) просто приехавших посмотреть, что это такое — христианст-во. А тут революция — застряли. В Россию дороги нет, а кому тут нужны российские подданные? Туркам, арабам? Заботы о несчастных паломниках легли, конечно, на Рус-скую миссию, на Елеонскую общину, на Горненский монастырь. Монахинями они не становились, считая, что со дня на день вернутся в Россию. Когда надежда эта исчезла, начались болезни, часто душевные. Страх умереть на чужбине, уныние, печаль, тоска съедали сердца. Часто шли отпевания.
А каково было Русской Миссии? Помощь из России резко прекратилась, а ведь только ею и паломниками были живы.
Турки бесчинствовали, грабили общину, изгнали сестёр. Часть монахинь выбыла в Александрию. И как они там выжили, какими молитвами, какими трудами, Бог весть.
Патриарх Иерусалимский напомнил туркам обязательство сподвижника пророка Магомета, халифа Омара, уважать христианскую веру (637 г.). Это подействовало. Из-гнание монахинь продолжалось семнадцать дней. Вернувшись сестры увидели, что оби-тель в разрухе — кресты снесены, живопись в храмах замазана, иконостасы сломаны.
1918 год — год окончания турецкого владычества. В Иерусалим вошли англичане. Монахини, уезжавшие в Александрию, вернулись
А здесь ещё, всё одно к одному, налетела саранча. И пешая, и летучая. Началась самая настоящая война с нашествием губителей всего живого. Мириады насекомых превращали Елеон в пустыню. И если с летучей можно было хоть как-то бороться: села, поела, улетела, то с пешей сладу не было — оставляла после себя пустыню, лун-ный пейзаж после битвы. И опять надо было превращать его в сады, в посадки деревь-ев, кустарников, цветов. Опять всё сначала!
В 1924 году начальницей общины стала монахиня Елисавета. При ней община, с благословения Иерусалимского Патриарха, получила статус монастыря. Отныне он именовался «Русский Спасо-Вознесенский Елеонский монастырь».
Тяжел был игуменский жезл матушки Елисаветы. Выпало на время её игуменства страшное землетрясение 1927 года. Пострадал Иерусалим, сотрясло и Елеонскую гору. Очевидцы говорят, что колокольня прямо-таки устрашающе раскачивалась над горой. Но выстояла! Хотя остальные строения монастыря сильно пострадали. Некоторые уже и ремонту не подлежали.
И как было справиться с разрухой? Где взять силы и средства?Как же смогли выдержать такие испытания монахини и послушницы, и трудни-
цы? Ответ один: только с Божией помощью.
Монастырь
Положение монастыря было печальнейшим. Как пережить — родина-мать Россия далеко, правят ею захватчики, еврейские комиссары, идут гонения на православных, их убивают, сажают в тюрьмы. Церковь отделена и от школы и от государства.
74
Елеонские монахини ощущали своё присутствие в Святой Земле как данное им Самим Господом послушание по сохранению Веры Православной.
Каково им было, когда год за годом слабели надежды на свержение безбожной антихристовой власти в России. Только на Бога и Божию Матерь было их упование. И помогали им в этом елеонские, освящённые Божиим посещением, пространства.
Страшная, оглушительная новость пришла из Эрсэфэсээрии — расстреляна в Ека-теринбурге Царская семья, убита в Алапаевске Великая княгиня Елисавета. В мона-стыре многие инокини помнили сами или слышали рассказы о том, как Елисавета Феодоровна поднималась на Елеонскую гору. Тем более, она же тётя матушки Тама-ры. Отслужили панихиду и включили имена и Елисаветы, и Великого князя Сергея Михайловича, сыновей великого князя Константина Константиновича Игоря, Иоанна и Константина, князя Владимира Павловича Палея, и инокини Варвары, убитых вме-сте с нею, в вечное монастырское поминовение.
Когда Великая княгиня с мужем Сергеем Александровичем в 1888 году были в Святой Земле, то она ещё была лютеранкой. Виделась с архимандритом Антонином. Очень его полюбила. И в Лазареву субботу 1891 года княгиня перешла в Правосла-вие. Согласно традиции немецким принцессам давалось отчество Феодоровна, в честь иконы Феодоровской Божией Матери, покровительнице рода Романовых. «Это собы-тие, — писал Сергею Александровичу архимандрит Антонин о крещении княгини, — отпразднованное всей Россией совместно с величайшим из праздников христианских, имело свой отголосок и в Святой Земле, хранящей в своей признательной памяти живыми и цельными светлые образы августейших паломников. В память о Крещении император Александр 3-й подарил Елисавете Феодоровне икону Спаса Нерукотвор-ного с надписью: «Вербная суббота, 13 апр. 1891 г.». Икона была обнаружена на груди Великой княгини, когда её тело подняли из шахты.
Останки страдалиц за Христа, мучениц Елисаветы и Варвары были привезены с Урала в Читу, оттуда в Русскую Духовную миссию в Пекине, а далее по просьбе се-стры Елисаветы Феодоровны Виктории, принцессы Баттенбергской отправились че-рез Китай, затем морем через Суэцкий канал в Святую Землю. Многочисленная рус-ская колония Иерусалима торжественно встречала святые останки. Иерусалимский Патриарх Дамиан совершил панихиду и погребение останков, которые упокоились и доныне пребывают в храме святой равноапостольной Марии Магдалины.
Гробы с их телами сопровождал уральский игумен Серафим Кузнецов. Сам отец Серафим служил на Елеоне до1945 года, могилка его в греческой церкви Малой Гали-леи.
Когда в 2004-м году серебряный ковчег с десницей святой Елисаветы шествовал по России, он побывал в шестьдесят одной епархии, в ста сорока городах. К мощам приложилось десять миллионов человек. Такова, доныне растущая, любовь к препо-добномученице.
Резко оборвал Октябрьский переворот связь Святой Земли с Россией. Заботы о Елеонском монастыре взяла на себя Русская Православная Церковь Заграницей. Это официальное её название взято из указа священномученика Патриарха Тихона от 7–20 ноября 1920 года за номером 362.
Надо добрым словом помянуть иерархов Зарубежной Православной церкви ми-трополитов Анастасия (Грибановского) и митрополита Антония (Храповицкого), так много сделавших для сохранения материальных ценностей Православной цер-кви в Святой Земле, в Константинополе. Для духовного окормления православных, живших там монахов и для помощи русским беженцам. Только в Константинополе их
75
было 175 тысяч. А Югославия, Франция, Северная Африка, Китай, Австралия, южная и северная Америки? Будто Божиим промыслом разметало русских по планете, как разносит ветер семена трав и деревьев.
И опять спросим, подумаем, как выжили? Как сохранили веру в Бога, любовь к России? Как сохранили главное сокровище, веру Православную?
Времена испытаний
Монахини Елеона продолжали во все годы постоянно ходить ко Гробу Господню. Здесь, у великой святыни, еженощно служилась Литургия. И служится. Прибываешь в Иерусалим и можно не спрашивать, когда будет служба у Гроба Господня. Смело иди к одиннадцати часам вечера в Старый город, вот и всё. Идёшь по пустым в этот час узким улицам, лавочки все закрыты. Только кошки да крысы перебегают дорогу, да дворники поливают из шлангов мостовые. В храме уже читаются часы, начинается ка-ждение. Позвякивают колокольцы на кадилах и молитвы наши, «яко дым кадильный», восходят к куполу Главного храма.
И как представить, что молитвы у Гроба Господня могут свершаться без молящих-ся? А ведь это могло бы случиться в те годы, когда совсем не приезжали паломники, и тогда участие монахинь в службах у Гроба было великой помощью Иерусалимской Патриархии, которая находилась в бедственном положении. Блаженнейший Дамиан даже остался без архиереев. Владыка Анастасий очень помог ему в постановке (хи-ротонии) новых архиереев, а также в помощи греческому Святогробскому братству. Мы старых обид, нанесённых нам греками, не помнили. Мы — братья во Христе — это главное.
Жизнь насельниц и послушниц Елеонского монастыря была нищенская в прямом смысле. Те, кто помоложе и покрепче, нанимались чернорабочими на строительство дороги Иерусалим — Иерихон. А это таскание тяжеленных носилок с песком, дро-бление камней. Тут и не всякий мужчина выдержит. Те, кто постарше и знал языки, нанимались в услужение к англичанам и к богатым арабам. На Елеоне помнят муж-чину — врача, который всегда с огромной благодарностью вспоминал монахиню из своего детства и приходил в монастырь на её могилку.
В 1924 году владыка Антоний был просто потрясён, увидев монахинь босыми, в прямом смысле оборванными. Но он увидел и их духовную мощь и решимость стра-дать за Христа. Владыка поставил в игумении монахиню Павлу, вдову русского воена-чальника Клюева. Она подвизалась в Сербском Хоповском монастыре, где поселились бежавшие от большевиков монахини Русского Леснинского монастыря. Игумения Павла делала всё, чтобы выкарабкаться из нужды и вернуть монахиням их главное на-значение — молитву. Она возродила и усилила производство икон, рукоделия, вообще предметов православного обихода. Это было и душеспасительно и приносило мона-стырю доходы. Даже организовала выставку работ монахинь.
Помогала и прежде заслуженная известность елеонской общины, благодарная па-мять о русских школах для местного населения.
Вот тоже, кстати сказать: упрекают нас за «русское влияние» на Ближнем Восто-ке. А кто же вам-то мешал, господа, создавать школы для арабов, больницы, снабжать местное население лекарствами? В 1897 году школ для арабских детей было полсотни, в Иерусалиме больницы — стационар и амбулатория. Конечно, такая доброта в народ-
76
ной памяти не забывается. Это не бомбы на головы нынешних палестинцев — подарки от дядюшки Сэма.
Арабы охотно отдавали девочек из своих семей в русский монастырь. Весёлые, смышлёные арабочки, как ласково их называли, звали монахинь «амма», то есть «мама» по-арабски, охотно учились ремёслам, были безотказны в исполнении посиль-ных трудов. Труднее давалось им стояние на долгих молитвах, но и к этому постепенно привыкали. Видишь на снимках отроковиц в чистеньких платьицах, смотришь на их открытые лица и понимаешь — хорошо им с православными мамами-аммами.
В 1934 году монахиня Павла приняла схиму. Владыка Анастасий благословил стать игуменией сестру Меланию, тоже из Хоповского монатыря. Спокойная, даже ти-хая, смиренная монахиня была примером молитвенности и постоянных трудов в воз-рождении монастыря, прежде всего Спасо-Вознесенского храма.
Рядом с нею всегда была монахиня Таисия (в схиме Антония) — живая легенда монастыря. Уроженка Воронежской губернии, выпускница Института благородных девиц, она была в монастыре 68 лет. А ушла в лучший мир, когда ей было сто лет. Ре-ставратор, бухгалтер, художник, дворник, златошвейка, летописец, знавшая, кажется все языки, великая молитвенница. Ухаживала за могилами на кладбище, читала неу-сыпаемую Псалтирь…
Особенно велика её роль во время арабо-израильской войны, когда командование иорданской армии установило у подножия Елеона артиллерию и планировало разме-стить в монастыре танки, а на колокольне оборудовать наблюдательный пункт и воен-ную сигнализацию. А это грозило гибелью и колокольни и обители. Схиигуменя Анто-ния употребила все свои связи, все свои дипломатические усилия и план превращения территории монастыря в военный плацдарм был отменён.
После кончины матушки Мелании (1944 г.) игуменское послушание вновь было возложено на игумению Павлу, которая уходила на покой и была уже схиигуменией Антонией.
Военное время усилило приток беженцев, а это значит, что практически все они искали спасения в монастыре. И как их отторгать — они тоже потеряли родину. Кто-то, по силе возможностей, помогал жизни монастыря, но чаще это были больные, старые люди, за которыми был нужен уход.
Великий, превышающий человеческие силы, подвиг свершали монахини мона-стыря: сохраняли Веру Православную, спасали русских беженцев, молились за Рос-сию, верили в неё. Со всего мира монахини в монастыре, а монастырь русский.
1948 год
1948 год. Образование государства Израиль. Первая арабо-израильская война. Постройки и имущество Русской Духовной миссии оказались на территории Израи-ля. Русские постройки в Иерусалиме заняты израильскими солдатами. Монахи Мефо-дий и Никифор отказались покинуть Миссию и были заточены в её подвале. Никифор скончался, Мефодий выжил, хотя очень много пыток перетерпел от израильтян за не-покорность. Ему даже ошпарили кипятком ноги, и он потом мучился всю жизнь.
Промыслительно, что монастырь вошел в Трансиорданию, в состав Иорданско-го королевства. Это важно сказать, так как на миссийские территории претендовал Кремль. Не от любви к Богу, а для укрепления позиций Советского союза на Ближнем востоке. Сёстры из Горненского монастыря, не пожелавшие стать «красными», при-
77
шли на Елеон. Большая их часть отказалась переходить в юрисдикцию Московского Патриархата и осталась на Елеоне.
И сама Русская Духовная миссия спасалась на Елеоне.Духовником монастыря в сложные годы был именно отец Мефодий. Личность его
легендарна. Он принимал на себя и подвиг юродства, был настолько бессребреник, что даже продал приготовленный для себя гроб, а деньги раздал неимущим. Ни спящим, ни сидящим его не видели. Труды и молитвы, молитвы и труды, и молитвы во время трудов. Похоронили его без гроба завёрнутым в белые простыни.
Много молитв о упокоении души игумена Мефодия слышится у его могилки.
Амма
Царских романовских кровей была игумения монастыря Тамара. В жизни Татья-на, дочь Великого князя Константина Романова, правнучка императора Николая 1-го. Отец её был боевой флотский офицер. Во время русско-турецкой войны служил на фрегате «Светлана». Затем Измайловский полк. В 1891 году назначен командиром лейб-гвардии Преображенского полка, с 1900 года начальник военно-учебных заве-дений России, с 1910-го генерал-инспектор. Это, так сказать, штрихи биографии, а ря-дом шла ещё одна служба Отечеству: президент Академии наук, почётный академик по разряду изящной словесности. Стихи, подписанные двумя буквами «К. Р.», хоро-шо знала читающая Россия. Они были глубоко духовны. Журнал «Вестник Европы», определявший главные направления в литературе, напечатал его стихи «Псалмопевец Давид». Затем были «Царь Саул», «Севастиан мученик». Особо знаменита его траге-дия «Царь Иудейский». О себе он пишет:
Но пусть не тем, что знатного я рода,Что царская во мне струится кровь,Родного православного народаЯ заслужу доверье и любовь.
Читаешь его стихи, узнаёшь его жизнь и понимаешь, что у такого человека не мог-ло быть иной дочери, нежели Татьяна. У него, кроме Татьяны, была и младшая дочь Вера, и было… шесть сыновей. Вырастали они под «Колыбельную песенку» любимого отца:
В тихом безмолвии ночи с образа, в грусти святой,Божие Матери очи кротко следят за тобой.
Сколько участья во взоре этих печальных очей!Словно им ведомо горе будущей жизни твоей.
Быстро крылатое время час неизбежный пробьёт;Примешь ты тяжкое бремя горя, труда и забот.
Будь же ты верен преданьям доброй, простой старины;Будь же всегда упованьем нашей родной стороны!
78
С верою твёрдой, живою честно живи ты свой век!Сердцем, умом и душою русский ты будь человек!
Пусть тебе в годы сомненья, в пору тревог и невзгодСлужит примером терпенья наш православный народ.
Спи же! Ещё не настали годы смятений и бурь!Спи же, не зная печали, глазки, малютка, зажмурь…
А годы «смятений и бурь» вскоре настали. И, несомненно, в тяжёлые дни своего служения, матушка Тамара вспоминала отцовские строки:
Когда Креста нести нет мочи,Когда тоски не побороть,Мы к небесам возводим очи,Творя молитву дни и ночи,Чтобы помиловал Господь.
Матушка Тамара никогда не упоминала о своём царском родстве. Её муж был кня-жеского грузинского рода Багратион-Мухранских. Их сын Теймураз имел права на Российский царский престол. Поэтому, спасая сына, Татьяна Константиновна уехала в эмиграцию. В последующие годы Теймураз был многолетним председателем Тол-стовского фонда, много доброго сделавшим для русских, попавших за границу. Сама княгиня приняла постриг в монашество, которое свершил тогдашний первоиерарх Русской Зарубежной Церкви митрополит Анастасий в Женеве в 1946 году. Вскоре от-была в Святую Землю, в Гефсиманскую обитель, а из неё перешла в Спасо-Вознесен-скую Елеонскую.
Её младшая сестра Вера также была очень верующая. Но вот монашество почему-то не приняла. Очень любила и сестру Татьяну, и Елеон. И особенно деточек-арабочек. А уж они-то как её любили! Знали, что тётя Вера строгая, но добрая, всегда привозит подарочки, всегда будет с ними заниматься.
Вера Константиновна не выходила замуж, не хотела менять своей царской, рома-новской, фамилии. В последние годы жизни, по немощи, приезжала к сестре всё реже, жила в Америке на территории Толстовского фонда, там и скончалась в возрасте 95 лет, в январе 2001-го года.Там и похоронена. Корреспондент в 1989-м году спросил её мнение о грядущих судьбах России.
— Милый мой, — ответила Вера Константиновна, — я живу по Тютчеву: «Умом Россию не понять…», я верю в Россию. Потому что Россия всегда сама себя спасала. Только подальше от иностранцев». (Газета «50плюс», март, 2014 г.)
Всё-таки то, что игумения, матушка Тамара была так знаменита: из царского рода, племянница греческой королевы, тёща английского посла в Иордании, помогало ей решать сложные финансовые и хозяйственные дела монастыря. Её зарубежные связи помогли притоку монашествующих. Архипастыри, знавшие матушку, присылали на Елеон одиноких Богобоязненных женщин.
Срок её игуменства — четверть века, начиная с 1951 года. Это целая эпоха для мо-настыря. На это время падает арабо-израильская война, празднование столетия Еле-онской общины.
79
В монастыре доселе много монахинь лично знавших её: Вероника, Рафаила, Ека-терина, Мелания... Спросишь про матушку Тамару, сразу радость озаряет их лица.
Сидим на солнышке. Так хорошо тут, в садике у монашеских келий. Ранняя весна, но уже много цветов, ароматов цветущих деревьев. Чай и кофе с монастырскими бу-лочками. Крики птиц спорят с работой механизмов, идёт ремонт колокольни. Но как-то они не замечаются. Слушаю матушек, пытаюсь запомнить их слова, а сам думаю: какие силы надо было иметь, чтобы вынести то, что они вынесли. И сохранили душу. Не просто сохранили свою, а сколько и других вымолили. Сколько перенесли. А какие у них милые, добрые, улыбчивые лица. Это какая-то высшая женственность, лишен-ная всего земного, одухотворённая молитвой. У меня полное ощущение, что они со-брались сюда из рязанских, вологодских, вятских земель: точно такие там лица, только здесь они немножко подрумянены и подсмуглены палестинским солнцем.
Говорим о матушке Тамаре
— Ни разу ни на кого голос не повысила, только своим примером. Ударил коло-кол — она уже в церковь идёт. После Литургии всех ведёт на чаепитие.
Не разделяла на богатых, бедных, всем рада. Она была не очень улыбчива, но так всех любила. Особенно деточек. Учила молитве, русскому языку, литературе.
— Если какая сестра в чём неверно поступала, или не так себя вела, матушка молча шла в библиотеку, брала книгу, делала закладку у нужного поучения и посылала с де-вочкой-келейницей этой сестре. И та вразумлялась. И всё.
— И ещё: никогда не перебивала, не возражала. Если что-то, по её мнению, было неправильно, она тихонько так покашливала. Мы уже это знали, изучили. Мы её так любили, что боялись огорчить.
— А как бедно тогда жили! Ни воды, ни электричества, ни телефона, ни холодиль-ников. А еда, какая там еда!
— Но радостно жили! Служили при свечах, при керосиновых лампах. Для само-варов шишки собирали. Для кухни дрова. А как всё было вкусно! Тогда у матушки был помощник отец Модест. Брал с утра топор и весь день рубил. Сейчас попадали от снегопада деревья, рабочие завели бензопилу и за два часа разделали, а тогда батюшка в одиночку дрова готовил.
— Никогда не хотела рассказывать о себе. В царские дни, в дни расстрела царя и её царских родственников была замкнута. Уходила в свою келью.
— Никогда отдельно не питалась, только со всеми. А до неё питались по кельям. А она старалась, чтоб мы больше были вместе. Постоянно совместные молитвы. Чте-ние Жития святых на общих трапезах. Свечи делали вместе, прямо праздник. Такое медовое благоухание.
— А уж сбор маслин после Покрова! Да ещё какая погода будет.— Перебирать их потом, сортировать, какие на маслобойню, какие солить. — И всегда матушка с нами, всегда!— А сестричка её приезжала тётя Вера, такая нам радость! Всегда с подарочками.
Жалко, не здесь похоронена, в Америке.— В Ново-Дивеевском монастыре. Там и брат их, Георгий Константинович.— А сама матушка умерла, как заснула. Уже и 25 лет игуменства приближалось.
Готовились встретить. Она была против торжественного отмечания. И на Успение опо-чила. Так головку набок склонила.
80
— Ей очень помогал начальник Русской миссии архимандрит Димитрий. И сто лет миссии отметили очень радостно. Много было гостей. Мы пели тогда и в храме на службах, и под открытым воздухом, так духоподъёмно.
— Ещё у нас при матушке был архимандрит Нектарий. Он из Братства Иова По-чаевского. Его тоже, как и матушку рукополагали в Женеве. На Афоне был, в Джор-данвилле, в Гефсимании. Такой выносливый: два раза в день поднимался на Елеон. В любую погоду. И молитвенник был и мастер! Обувь у сестёр чинил, мебель, очки, часы ремонтировал, слесарем был, на огороде трудился. И сёстры к нему со своими бедами шли, и прихожане. В девяносто шесть лет отошёл.
— Мы её так любили, матушку, что в этом секрет того, почему мы такие дружные. Мы стремились её во всём порадовать. А чем её можно порадовать? Только любовью к Богу, друг ко другу. По её заветам мы и доселе дружно живём, в согласии. У нас две монахини живут в одной келье пятьдесят лет и ни разу не поссорились.
Всегда, всегда свежие цветы на могилке матушки Тамары у алтаря Спасо-Возне-сенского храма.
Принимающие эстафету
Промыслительно то, что для сохранения Русских Православных святынь, они были в годы вавилонского большевистского пленения в юрисдикции Зарубежной Церкви. И всегда надо с благодарностью говорить об этом: зарубежные иерархи, при всех разногласиях с Московским Патриархатом, заботились о Святой Земле. А сколь-ко литературы с пометой: «Издано в Джорданвилле» различными путями проникало в СССР и спасительно утоляло голод на духовное чтение.
А разногласия, слава Богу, закончены. Мы едины сердцами и душами. Русская Православная Церковь — наше спасение. Мы — её чада, овцы стада Христова, и выше этого счастья нет ничего.
Конечно, трудно было после матушки Тамары брать в руки игуменский посох, но следующая игумения Феодосия (Баранова) из Канады своей верностью монастырю, неусыпными трудами и какой-то особенной хозяйственной жилкой была очень уважа-ема и насельницами монастыря и всеми его посещающими. Произошел при ней совер-шенно необходимый капитальный ремонт Спасо-Вознесенского храма, реставрация купола, облагораживание территории монастыря.
Её деловые качества очень ценились, и руководство Миссии перевело матушку Феодосию в Гефсиманскую обитель, в 1984 году. В ней она, именно в дни празднова-ния Тысячелетия Крещения Руси (1988 г.) мирно опочила.
С 1984 года по 1989-й обителью управляла игумения Параскева (Зильберкрейн). Она, что называется, коренная «елеонка». При ней с подобающей торжественностью было отмечено столетие со дня освящения Спасо-Вознесенского храма. Налаживала отношения с соседями, которые всегда были не прочь отхватить кусочек территории у монастыря. Как? Стены стареют, рушатся, а соседи могут и помочь им разрушаться и отодвигают на новое место.
Начальник Русской Духовной Миссии в 80-е годы был архимандрит Алексей (Розентул). До Святой Земли он подвизался в Австралии и понятно, что следующей игуменией монастыря стала также «австралийка» Варвара (Эпова). Пробыв на посту игумении четыре года, в 1993 году возвратилась в Австралию. Всегда тянулась в Рос-сию, и в 2001-м году смогла побывать в Дивеево.
81
И, наконец, настоятельницей стала уроженка Вифлеема, пришедшая в монастырь совсем младенцем, матушка Иулиания (Зарзар), ученица Вифанской школы, потом побывавшая директрисой миссионерской школы в Чили, освящённой в память свято-го праведного Иоанна Кронштадского.
Она была совершенно русской, знала церковно-славянский язык и особенно была верна памяти святых царственных страстотерпцев.
Годы игуменства 1993-1997-й.Сейчас у руля в капитанской рубке монашеского корабля на Елеоне стоит матуш-
ка Моисея (Бубнова). Посвящённая в иночество в Зарубежной Русской Церкви, она также, как и многие елеонские сестры, прошла Гефсиманскую обитель. Её возведение в игуменский сан состоялось в день Иверской иконы Божией Матери.
Сколько же ей досталось скорбей, переживаний, трудностей. Однажды даже но-чью к ней ворвались вооруженные грабители, но по Божию Промыслу в это время сестры возвращались с ночной службы у Гроба Господня.
Постоянно с нею главная радость — жива обитель, увеличивается приток палом-ников. И очень многое делается добрых дел в монастыре. С каждым приездом сюда замечаешь и новые построения и реставрацию прежних. В монастырской лавке рас-ширяется ассортимент продаваемых православных предметов — дело рук монахинь. И, важно добавить, послушниц. Сюда они стремятся со всего света
Елеон всегда в памяти видевших его. Вот как описала инокиня Нектария вид Еле-онской горы от стен старого города, вид, запечатленный на миллионах снимков и раз-летевшийся по планете:
Горят на склоне главки золотые —Светильник дивный, устремлённый ввысь.Его огонь исходит из России,В нём тысячи молитв в одну слились…
Это, конечно, о золоте глав храма Марии Магдалины. И дальше:
Вот пламя дотянулось до вершиныИ разгорелась «Русская свеча»,Небесного с земным ИерусалимомСоюз любви победно увенчав.
Наследницы многострадальных Иова и Филарета Милостивого
Промыслительно то, что второй по величине храм монастыря освящён во имя свя-того Филарета Милостивого. Назовём его Новозаветным Иовом Многострадальным. Богатый, знатный, уважаемый он дошёл до последней степени нищеты, раздавая всё своё состояние и имущество тем, кто в нём нуждался. Дошло до того, что жена Феозва даже и к столу его не звала, что прежние знакомые от него отвернулись. Но он продол-жал служить Богу и людям. И был вознаграждён, как и Иов. Дочка Филарета стала женой византийского императора, вернулось к нему богатство, но он продолжал жить, как жил, помогая бедным и повторяя: «Суд без милости не оказавшим милости».
82
Разве монахини Елеона не отдавали последнее своё пропитание голодным, и раз-ве когда они жаловались на тяготы жизни, разве уходили из монастыря, хотя и могли. Более того, говорили: «Милостив Господь, награждает скорбями».
И сохранили и веру Православную и свои души, и верность далёкой России, в ко-торой не бывали.
Елеонские молитвы
Тропарь, глас 4-й:
Вознесся еси во славе, Христе Боже наш,радость сотворивый ученикомобетованием Святаго Духа,Извещенным им бывшим благословением,Яко Ты еси Сын Божий, Избавитель мира.
Кондак, глас 6-й:
Еже о нас исполнив смотрениеи яже на земли соединив небесным,вознесся еси во славе, Христе Боже наш,никакоже отлучаяся,но пребывай неотступныйи вопия любящим Тя:Аз есмь с вами и никтоже на вы.
Величание:
Величаем Тя, Живодавче Христе, и почитаем еже на НебесаС пречистою Твоею Плотию Божественное Вознесение.
Стихиры, глас 6-й:
Господь вознесеся на небеса, да послет Утешителя миру;Небеса уготоваша престол Его, облацы восхождние Его.Ангели дивятся, человека зряще превыше себе,Отец ждет, Его же в недрах имать соприсносущна,Дух же Святый велит всем ангелом Его:Возмите врата, князи ваша, вси языцы восплещите руками,Яко взыде Христос, идеже бе первее.
На горах святых зряще Твое вознесение, Христе,Сияние славы Отчи воспеваем Твой светообразный лица зрак,
Родился еси, яко Сам восхотел еси, явился еси, яко Сам изволил еси.Пострадал еси плотию, Боже наш, Из мертвых воскресл еси, поправ смерть.Вознеслся еси во славе, всяческая исполняяй,И послал еси нам Духа Божественного,Еже воспевати и славити Твое Божество.
Место обретения честной главы Святаго Иоанна Предтечи
Тропарь, глас 4-й:
От земли возсиявши, Предтечева главаЛучи испущает нетления верным исцелений,Свыше собирает множество Ангел,Доле же созывает человеческий родЕдиногласную возсылати славу Богу.
Кондак, глас 2-й:
Пророче Божий и Предтече благодати,Главу твою, яко шипок священнейший от земли обретшее,Исцеления всегда приемлем,Ибо паки, якоже прежде,В мире проповедуеши покаяние.
Главная вершина Иерусалима — Крест над Елеоном. Он и освящает и освещает живущих здесь православных монахов, монахинь и паломников, И свет Его и святость достигают русских пределов.
Слава Тебе, Господи, мы — православные!
84
«ДА НЕ УСНУ В СМЕРТЬ!»
Подарок монаха — темно-красные четки из крепких суровых ниток были со мною на Святой земле. Как они дивно благоухали, впитав в себя запахи Камня помазания, мироточивых икон, освященного масла Фавора, они хранили прикосновение к камню Распятия на Голгофе, к граниту Сорокадневной горы, к прибрежному песку Иордана, к следу от стопы Спасителя на горе Вознесения. Они уже сами стали малой частичкой Святой земли.
Но сколько ни живи в Иерусалиме, все будет мгновением. И вот уже самолет, как перелетная птица, летящая на север, возносит меня над Яффой и устремляется к си-ней воде Средиземного моря. Снежные облака остаются стеречь святые пределы, вот и вода. В ней отражаются редкие тучки, стоящие над своей тенью. Какая грусть! Ка-кая печаль ради Бога. Достаю из нагрудного кармана четки, вдыхаю их утешительный запах. Так отрадно, так спасительно перебирать узелочки. И читать наугад открытую Псалтирь: «Пойдут от силы в силу; явится Бог богов в Сионе. Господи, Боже сил, услыши молитву мою… Яко лучше день един во дворех Твоих паче тысящ… Яви нам, Господи, милость Твою, и спасение Твое даждь нам…» И вот это место, будто специаль-но написанное для чтения в пространстве меж небесами и землей: «Истина от земли возсия и правда с небесе приниче, ибо Господь даст благость, и земля наша даст плод свой» (Пс. 83, 84).
Да, так. Побывавший в Святой земле уже больше никуда не хочет, как только сно-ва вернуться сюда. Здесь наше спасение, здесь Святая Русь. Знающий Священное Пи-сание, любящий Евангелие, Деяния и Послания святых апостолов, даже приехавший сюда впервые, ощущает небывалое счастье от того, что он не открывает Святую землю, а вспоминает ее. Да, он был здесь, был сердечными очами, когда слушал в церкви Еван-гелие, читал его сам, когда вникал в творения святых Отцов. Он вспоминает эти места, взирая на них очами телесными. Душа его была здесь и еще будет, когда, прощаясь с землей, навестит те места, где была безгрешна.
Молитвенный запах четок вскоре потихоньку истончается, улетучивается, и, хотя я понимаю, что это неизбежно, что его не убережешь, но все равно как-то вздыхается. Утешаю себя тем, что много у меня и других знаков пребывания на Святой земле. Вот камешек со дна Иордана, вот веточка маслины с Елеонской горы, вот камешки с Фа-вора, вот листочек от дерева в Иерихоне, на которое вскарабкался маленький ростом Закхей, чтобы видеть Спасителя, вот пузырьки с маслом, освященном на Гробе Господ-нем, у погребальной пещеры Божией Матери, вот флакончик с хвойным маслицем из монастыря Святаго Креста. И многое-многое другое. Рубашка, в которой уже несколь-ко раз погружался в целебные воды Иордана, свечи, обожженные Благодатным огнем, бутылочки с водой источников Божией Матери в Назарете и в Горней, от источников святых Онуфрия и Георгия Хозевита, и Герасима Иорданского. Ветки, листья, шишки. Что-то уже раздарил, что-то уже убыло или куда-то исчезло…
И легко было бы сказать: вот так и проходит все, так исчезает память, заносится, как песком, новыми впечатлениями, суетой жизни, делами, вроде бы важными, но так говорить нельзя. Почему?
В моей жизни и вообще в жизни того, кто побывал на Святой земле, свершилось главное событие. Может быть, ради этого я и жил: был на Голгофе, причащался у Гро-ба Господня. И это — в сердце. Это не понять головой. Она не может вместить всех впечатлений от пребывания на земле Спасителя. Никому не запомнить такое обилие
85
имен, фактов, дат, событий, о которых узнаешь, и об этом даже и печалиться не надо. Вся надежда на сердце — оно вместит, оно сохранит. Оно спасет. Только лишь бы само-му не затемнить сердечную чистоту. Как?
— Молитвой чистить душу и сердце, молитвой, — говорит монахиня. — Чистые сердцем Бога узрят. И при жизни многие сподобились видеть то, что здесь всегда на Святой земле.
— Что всегда?— Ну, вот, например, Благодатный огонь или свет Фаворский. Мы его видим
в ночь на Преображение, а он всегда над Фавором. Всегда. И молитвенники видят. И им не удивительно, так и Благодатный огонь, он всегда у Гроба Господня. Я еще пом-ню старца Игнатия, он всегда служил Литургию в Хевроне. Служил и видел Святую Троицу под Мамврийским дубом. Правда, еще дуб был зеленый. А в Горней матушка игуменья Софрония видела старца с посохом, так изображают Иоанна Крестителя. Спрашивает его: «Кто вы?» Отвечает: «Я здесь хозяин». Благословил, исчез. Она смо-трит на икону — Он!
— Да, — осмеливаюсь сказать монахине. — Вот я очень грешный человек, первый раз на Святой земле жил в Вифлееме. Ночью выбегал из гостиницы, смотрел. Одна-жды гляжу — звезда идет от Поля пастушков, от Бет-Сахура к храму Рождества. Ну, может, спутник какой или самолет далеко вверху, но показалось — звезда.
— А в последние времена, — говорит матушка, — все звезды сойдут с мест. Все. И все покажут один путь.
На Святой земле всего за один срок пребывания паломники встречают все Дву-надесятые праздники: от Рождества Христова до Его Вознесения и Сошествия на апо-столов Духа Святаго, все Богородичные праздники, от Рождества Пречистой Девы до Ее Успения. И все время с паломниками Воскресение Христово, Пасха, Господня Пас-ха сияет все дни. Ибо, какие бы маршруты ни были по расписанию, но чаще всего они проходят в Иерусалиме и всегда приводят ко Гробу Господню. Здесь истинная благо-дать, здесь не иссякает благословенный свет. Сошествие его с небес видел я, грешный, в последнюю субботу Великого православного поста. Как отблагодарить Господа за такую несказанную милость?
Когда это было, в каком году, уже неважно. Здесь, на Святой земле, свершилось центральное событие мировой истории — приход Сына Божия к людям для их спа-сения, Вознесение Сына к Отцу Небесному, Вседержителю, и здесь, во всем и везде, ожидание Второго пришествия Христова. Здесь даже обычное время идет иначе. Иногда день летит как минута: только поехали, только запели «Царю Небесный», только матушка взяла микрофон, вот уже и вечер, вот уже в монастыре читаем молит-ву перед трапезой. Но вспомнишь этот день, и он, пролетевший за краткий миг жиз-ни, становится вдруг огромным как целая жизнь. В глазах — просторы Тивериады, тропинки на воде, по которым ходил «аки посуху» Иисус Христос, гора Блаженств, гора насыщения пятью хлебами пяти тысяч, Кана Галилейская, нескончаемые до-роги, «Фавор и Ермон радуются о имени Господнем» (Пс. 89), вот здесь срывали колосья ученики в день субботний, здесь набросились на них иудеи, в глазах нежное, розово-белое здание церкви 12-ти апостолов и источник св. Марии Магдалины-ми-роносицы… А какой был огромный день вчера: Вифлеем, Вифания. Завтра — Яффа, апостольские деяния Петра, праведная Тавифа, поедем через Ветхозаветные места, над которыми остановилось солнце по молитве Иисуса Навина. Нет, не запомнить всего, надо записывать. И не записать, не успеть. Еще же и Иудейская пустыня, мо-настыри преподобных Герасима Иорданского и Георгия Хозевита, гора Соблазна, мо-
86
жет быть, доберемся до монастырей преподобных Саввы Освященного и Феодосия Великого.
Боже ж Ты мой, мы в Святой земле, мы дышим горним молитвенным воздухом, видим такие же деревья, что росли и в евангельские времена, поднимаем взгляд и пы-таемся запомнить очертания гор и холмов, ведь они все те же, именно их видел и Спа-ситель и Его Пречистая Матерь. Сколько раз Они ходили от Назарета в Иерусалим на праздник Пасхи. Это мы несемся на автобусе с кондиционером, а Они? Правда, и нам достается иногда пройти пешком по Святой земле. Идешь и надеешься, чтоб хотя бы однажды попасть подошвой на то место, которого коснулись Его пречистые стопы.
В программе пребывания паломников предусмотрен свободный день. Каждый волен заполнять его своими делами. Но все, как сговорясь, идут в храм Воскресения Господня. Да, были тут с матушкой, да, обходили святые места, все закоулки храма, спускались в храм обретения Креста, слушали глухие удары у места бичевания Хри-ста, кланялись гробнице Никодима и Иосифа, стояли в приделе Ангела, вползали на коленях в Гроб Господень, торопливо молились, потому что торопят, шли к приделу Лонгина Сотника, припадали к тому месту, на котором стояла Божия Матерь, подни-мались по крутой лестнице к Голгофе… все прошли. Но хочется все повторить и уси-лить своими молитвами, так, чтобы никто не торопил, помолиться за родных и близ-ких, за Россию, подать записочки греческим монахам…
И все надежды сбываются. А что-то купить памятное для подарков на Родине? О, это успеется, и это никуда не денется. Тут пройти невозможно, чтоб что-то не ку-пить, тут со всех сторон хватают тебя и просят обратить внимание на пестрый восточ-ный товар. На кого ж и надеяться торговцам, как ни на русских.
И, конечно, пройти самому, в одиночестве, Скорбный путь, последний земной путь Спасителя, узкую и незабываемую виа Долорозе. Лучше сделать это или рано утром, до открытия лавочек по обеим сторонам, или после их закрытия. Но когда ты в молитвенном состоянии, когда настроен сердцем идти за Христом, тогда ни крики торговцев, ни толкотня туристов не помешают тебе.
В этот свободный день я решил исполнить давнюю свою надежду — обойти Ие-русалим, старый город. По схемам и картам я уже мысленно примерялся и думал, что часа за два обойду. Так и сбылось. Перекрестясь на Троицкий собор Русской Духовной миссии, подошел к Яффским воротам, к тем, в которые входили во все времена палом-ники из России, приплывшие в Яффу, и, под грохот машин и отбойных молотков, под громкие крики муэдзина из уличного репродуктора, пошел справа налево, навстречу солнцу, так, как ходят у нас крестные ходы вокруг Божиих храмов на Пасху и в пре-стольные праздники.
Бегущие навстречу дети, солдаты женского и мужского пола с автоматами, вело-сипеды и тележки с зеленью, рев машин, синие облака выхлопных газов, — вот се-годняшний Иерусалим. Но слева возвышались стены старого города. За ними, я знал, были здания армянского квартала. Вот и армяне, два юноши, выдирающие из щелей стены колючую, еще зеленую траву. Вот увиделась и Русская свеча на Елеоне, от взгля-да на которую стало спокойно. Тут пошли бесчисленные надгробные камни — мечта о помиловании на Страшном Суде: есть древнее поверье, что если кто будет похоронен у стен Старого города, у Иосафатовой долины, то при Страшном Суде спасен будет. Вряд ли это православное поверье. Как же тогда верующей старухе, не бывавшей в Ие-русалиме и успокоившейся на деревенском погосте в далекой России?
Справа, на склоне Елеонской горы место, на котором Иисус оплакал Вечный го-род. Там католическая часовня в виде слезы. Очень хотелось коснуться остатков лест-
87
ницы, по которым, совсем девочкой, поднималась в Иерусалимский храм Пресвятая Дева, но к ним было не подойти — из-за ограды. Запустение, мусор на могилах. Неко-торые могилы покрыты высохшими пальмовыми ветвями. Ветви и в проходах, трещат под ногами. Перекрестился на Гефсиманский сад, хорошо видный от стен, на церковь святой Марии Магдалины. Вот и Золотые ворота. Тоже решетка, но подойти можно. Через эти ворота входил Спаситель в Иерусалим, здесь кричали «Осанна» те, кто все-го через пять дней будут кричать: «Распни Его!». Мальчишки издали кидают камеш-ки, кто дальше. Встал на колени, молился о Втором пришествии, о милости к России, о себе, грешном, о родных.
Жара стояла египетская. У Львиных ворот нашел немного тени, отдышался. Да-а, грязища кругом была такая, что очень хотелось перенести весь Иерусалим в Россию, в любое ее место, уж православные все бы прибрали, устелили бы коврами цветов.
Поднялся ветер, но не облегчающий, жаркий, понесло пылью. Поднял голову — летает надо мною огромная стая птиц, больших, темных и белых. Пригляделся — да это же мусор: целлофановые пакеты подняло ветром и носит в воздухе… И снова шел среди могил, и мусора, и торговцев, сидящих на могильных плитах и разложивших сувенирную мелочевку. Повернул налево, по-прежнему стараясь идти ближе к стене. На траве у стены много людей. Спят, пьют, едят, играют, опять же торгуют. Но вид-но, что сегодня было жарко не только мне, бедному северянину, но и этим смуглым южанам.
Перед Дамасскими воротами и за ними было все же как-то облагорожено, больше зелени, значит, и прохлады. Но вот, пройдя около Новых ворот, вернулся к грохоту отбойных молотков. Посмотрел на небо — белесое, не растворяющее, а отражающее жар. Да что же это я черствый такой — одну жару чувствую. Но как вообразить, как представить все бывшее, если все другое? Читаю справочник, ориентируюсь по нему: «В результате раскопок под воротами были найдены остатки ворот второго века». Но ведь значит, и те после Христа. То есть все земные свидетельства поглощены землей? И незачем держаться за них. Спаситель ушел к Отцу Небесному, оставив обетование вернуться. И паки грядет со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не бу-дет конца. Кто спасется? Претерпевший до конца. Ведь все другое, даже небо, забитое дымом и копотью.
Долго шел по улицам Иерусалима, уже не старого. Бесконечные торговые ряды, обжорки, нищие: «Шекель, шекель!» Молодые понаглее: «Уан доллар! Руськи, как дила?» Мотоциклы, люди, на ходу говорящие по мобильным телефонам с кем-то да-леким, но непременно что-то устраивающие. Измучившись, сел на каменную скамью, и показалось, что сижу среди непрерывно двигающихся по заданным программам ро-ботов. Жива Россия, думал я, жива: она — идет за Христом. Конечно, и здесь, среди синтетики и электроники, есть живые люди, редко, но есть.
И пошел на прощание к погребальной пещере Божией Матери, поднялся к Гефси-манскому саду, католический сторож не пустил. Заторопился вновь в Старый город, почти бежал по Скорбному пути и успел ко Гробу до закрытия. Уже знакомые грече-ские монахи пропустили поклониться трехдневному ложу. Слава Тебе, Господи!
Медленно шел по Старому городу. Из открытых окон малой Гефсимании слыша-лась молитва, мальчики играли на деньги под окнами, гремели засовы лавок. Скреже-тали раздвижные железные двери магазинов, заводились и уезжали узкие грузовые тележки. Но вот и тихо стало. Поднял голову — неба нет, вся улица перекрыта изогну-той пластмассой. Ну и что? Это Иерусалим, птенцов которого так хотел собрать Спа-ситель, но «вы не захотели. Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Лк. 13:34–35). А для
88
нас Иерусалим — Святая Русь. Мы ее вымолили, зная, что Господь там, где молитва. А там, где Господь, там и бессмертие.
Шел и как-то невольно вдруг вспомнились, не знаю чьи, стихи, одна строфа: «Ду-ховный меч острее бритвы и закаленнее клинка. И тихий стих простой молитвы — надёжный щит на все века». И утешал себя тем, что никакими словами не выразить силу впечатления от Святой земли. Да и один ли такой?.. Какая высокая молитва и по-эзия в наших Акафистах! Но ведь во всех почти акафистах говорится о том, что ника-ким витиям многовещающим, никому не возмочь выразить сердечный жар, сердечную боль любви ко Христу, Пресвятой Божией Матери и к святым. Яко рыбы безгласные, яко камни немотствуют уста витий. Одна надежда на память сердца. На память душев-ного зрения. А слова, что наши слова! Язык будущего века — молчание.
И земной Иерусалим только ожидание Иерусалима небесного, града взыскуемого, строитель которого Сам Господь. А еще и в земной жизни дано счастье — возможность приехать к месту Воскресения Сына Божия. Дай Бог, чтобы это счастье испытало как можно большее число тех, кто понимает: без Христа не спастись.
Главный итог паломничества в Святую землю — становится легче жить. То, что мы знаем из пасхального тропаря: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», это знание подкрепляется виденным. Мы увери-лись, как апостол Фома, в Воскресении Христа и восклицаем вслед за апостолом: «Го-сподь мой и Бог мой!»
И еще верю, что вернется к моим четкам спасительный, молитвенный запах Кам-ня помазания, Дай Бог!
ПАЛЕСТИНА
Какое светлое и какое вечное слово — Палестина. Для православных России оно всегда означало Святую Землю. Слово это с давних времён было настолько обрусев-шим, что в Словаре Даля — книге канонической для русского языка, значение слова Палестина объясняется, истолковывается как отчизна, родной край, родина, родные, домашние места. Приводится пример разговора: «Как там у вас, в ваших палести-нах?» — «Да всё слава Богу, тихо всё, благодать». Из детства помню, как богатые яго-дами полянки в лесу называли палестинками. Это, кстати, есть и в «Кладовой солнца» у Михаила Пришвина.
Страна молока и мёда
Палестина всегда считалась страной и занимала огромные пространства. У неё (данные из «Полного православного богословского энциклопедического Словаря», М., изд-во Сойкина, 1903 г.) не было «туземного географического термина: «Земля обетованная, земля Господня… земля Ханаанская… Хананеянка, упоминаемая в Еван-гелии от Матфея, была язычница, но имела великую веру во Христа… Плодородие Палестины прославлено Библией, которая называет её текущей молоком и мёдом… В цветущее время истории Палестины её население доходило до 4 миллионов жите-лей, теперь же едва доходит до 650 тысяч, из которых больше всего сирийцев и арабов,
89
затем уже греки, турки, евреи и европейцы. 80 процентов населения — магометане, за-тем христиане различных исповеданий, из которых больше всего православных и по-том евреи, преимущественно выходцы из Европы около 80 тысяч человек... Ежегодно посещают Палестину до 20 тысяч иностранцев и паломников, из которых подавляю-щее число паломников обыкновенно русские…»
Из этого же Словаря выделим фразу: «История евреев в Палестине окончилась разрушением Иерусалима и храма в 70 г. по Рождестве Христовом».
Сейчас, с 1997 года, издаётся Православная Энциклопедия, издано 36 томов, но до Палестины она пока не дошла. Конечно, в ней будут другие цифры, описание тяжелей-ших времён Палестины, одно останется неизменным — тяга православных из России в Палестину и любовь палестинцев к России.
Страна вражды
Противостояние израильтян и палестинцев давнее и, дай Бог, чтобы оно при нас закончилось. Но мне уже совершенно всерьёз кажется, что люди не смогут его прео-долеть. Ненависть сторон нарастает, заборы строятся, увеличиваются ряды колючей проволоки. Сила и деньги на стороне Израиля, и он загоняет палестинцев в унизи-тельные условия существования. Без Божьего вмешательства оно останется в тех же кровавых пределах. В прошлом веке я был в Палестине: стены, ряды колючей про-волоки, ощущение резервации для палестинцев. Хотя были постоянные лживые сло-ва об автономии. Какая автономия? Если автономия, зачем другие паспорта, другие номера на машинах, запреты палестинцам ехать в Иерусалим. Даже и к Иордану им не подойти, ни подъехать. Они люди второго сорта, их во всём мире средства массо-вой информации, подчинённые мировому сионизму, называют террористами. Хороши террористы: они бросают в израильских полицейских камни и палки, а те стреляют по ним из автоматов. А министр юстиции Израиля по телевизору заявляет, что пале-стинские дети — это змеёныши и их не надо жалеть. И не жалеют. В Рамалле в начале августа застрелили подростка-палестинца. В этом же месяце в деревне Дума, близ го-рода Наблуса израильтяне сожгли два дома палестинцев. Сгорел трехлетний ребёнок, спустя несколько дней умер от ожогов его отец, а мать и второй ребенок в больнице. в тяжелом состоянии. Для сведения: это место Святой земли, где был источник Иакова и где братья продали Иосифа в египетское рабство.
Трудно сосредоточиться и представить как выглядела Палестина в прошлом, сей-час она вся в контрольно-пропускных пунктах. Угнетают проверки документов, ба-гажа, безжалостно тратится время на всякие процедуры. Причём израильские посты бесцеремонно вдвигаются в палестинские города и арабские деревни. То есть чужую территорию они считают если не своей, то постоянно подконтрольной. Израильские поселения растут на палестинских землях как раковые опухоли. Причём, обязатель-но на высоких местах. Иерусалим окружён не только стеной, но и, опять же, этими поселениями. Слова «оккупация палестинских земель израильтянами» здесь самые подходящие.
Но полное ощущение, что эти оккупанты очень боятся тех, кого они оккупируют. Вроде бы, чего им бояться? Ведь они и богаче и вооружены с головы до ног. Думаю, от внутреннего осознания, что они захватили и захватывают им не принадлежащее.
90
Кратко история вопроса
В историю вопроса этой вражды лучше глубоко не вдаваться. Но хотя бы пун-ктирно надо. Ибо многократно я убеждался в полном неведении знаний о Ближнем Востоке, особенно историческом. Для начала сделаем выписку из «Повести времен-ных лет» о выборе веры для Руси. «Что у вас за закон? — спросил князь Киевский Вла-димир евреев. Они же ответили: «Обрезываться, не есть свинины и заячины, хранить субботу». Он же спросил: «А где земля ваша?» — Они же сказали: «В Иерусалиме». Снова спросил он: «Точно ли она там?» И ответили: «Разгневался Бог на отцов наших, и рассеял нас по различным странам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам». Сказал на это Владимир: «Как же вы иных учите, а сами отвергнуты Богом и рассеяны: если бы Бог любил вас и закон ваш, то не были бы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?»
Если бы евреи были тут древнее палестинцев, с кем же тогда воевал Иисус Навин, пришедший с Моисеем из Египта? (Моисей, как известно, в Землю Обетованную не вошёл). Тут были уже различные народы, прежде всего филистимляне, от имени кото-рых производится наименование палестинцев. Ко времени Моисея и Иисуса Навина (далее выписка из Энциклопедии) «…их патриархальное пастушеское население обра-зовало воинственное союзное государство пяти филистимских царей. В это время они значительно превосходили израильтян культурой; тогда как у израильтян не было ещё ни копья, ни меча, ни кузнецов, у них были оружейные мастера. При разделе земли обетованной Иисус Навин отдал землю филистимскую колену Иудину… но уклонение израильтян от Бога и Его закона было причиной того, что Господь оставил их своей помощью…»
После разрушения Иерусалима (по предсказанию Спасителя: «Не останется здесь камня на камне») римляне запретили иудеям жить в Иерусалиме. Город назван-ный Элия Капитолина заселили римские ветераны, переселенцы из греческих городов и выходцы из Аравии и Сирии, говорящие на арамейском языке. Император равноапо-стольный Константин, вернул название городу, отстраивал в нём святые места, связан-ные со Христом, но положение иудеев при нём не изменилось. Он подтвердил эдикт императора Адриана о запрете иудеям проживать в Иерусалиме.
Далее Новозаветные времена. Династии Омейядов и Аббасидов демонстрировали уважение к святыням Иерусалима и мест, связанных с земной жизнью Иисуса. Воз-двигаются мечети Купол скалы (предположительно на месте мечети Омара) и Аль-Ак-са. В восьмом веке землетрясения разрушили мечеть Аль-Акса. При восстановлении значительно перестроена.
С девятого века арабский халифат пришёл в упадок. Карл Великий помогает франкам в паломничестве на Святую Землю, строит для них гостиницу. В десятом ие-русалимский храм был разрушен и сожжён. И очень долго возрождался. В одиннад-цатом веке грузины отстроили монастырь Святого Креста, ныне для них потерянный.
В эпоху Крестовых походов Иерусалим, при захвате которого было пролито мно-го крови его жителей (1099 г.), становится центром Иерусалимского королевства. Мечеть Аль-Акса превращается во дворец короля, затем служит ордену тамплиеров. Много в это время строится церквей, отмечающих какие-либо события Священной истории.
Основатель династии Айюбидов Салах ад-Дин разгромил армию крестоносцев и овладел почти всей Палестиной. Времена Мамлюкского периода и Османского прав-
91
ления отмечены новыми схватками за великие места центральных земель истории Азии и Европы. Да и вообще всего земного мира.
Исторически сложились три ветви управления Святой Землёй: христиане, му-сульмане, иудеи. Их отличает от язычества исповедование единобожия. Русское пра-вительство очень много помогало сохранению святынь Палестины. Святая Земля и жива-то только за счёт православных паломников из России. Это люди совершен-но бесстрашные. Когда усиливалось противостояние израильтян и палестинцев, при-ток паломников истончался и только русские богомольцы по-прежнему стремились в Святые пределы земной жизни Иисуса. Для них умереть в Святой Земле — предел мечтаний.
А вспомним, как преподносили московские СМИ события в Палестине: «Убито двадцать палестинцев, ранено два израильтянина».
Незабываема деятельность архимандрита Антонина Капустина. Он, с помощью арабских друзей, расширил владения земель Русской Духовной миссии, которые, за-бегая вперёд, были фактически утрачены, ибо ими владело священноначалие Русской Православной церковью Заграницей и само еле-еле выживало. Хрущёв вообще торго-вал палестинскими русским владениями, как своей собственностью (подобно Крыму). И если бы не Ясир Арафат, не молиться бы нам ни на Елеонской горе, ни в Иерихоне, ни в Хевроне, ни на Тивериадском озере.
И мы чтим память Арафата не только за мужество в отстаивании интересов пале-стинцев, но и за уважение к христианским святыням. Величественный памятник над его могилой в Рамалле, около которого сменяются палестинские солдаты, место для палестинцев драгоценное и очень посещаемое.
Новые испытания
Первые признаки арабо-еврейского противостояния особенно обозначились на рубеже 19-20 веков, когда оформлялось международное сионистское движение, поста-вившего своей целью задачу возвращения евреев в Палестину. Иерусалимские власти и палестинские депутаты османского парламента выступали против продажи земель в Палестине сионистам.
В годы Первой мировой войны Палестина вновь в центре событий. Именно по настоянию России страны Антанты постановили (1916 г.) по окончанию войны выде-лить Иерусалим и Палестину в особую зону. Но Великобритания, чьи интересы, учи-тывая близость Суэцкого канала, также совпали с сионистским движением, успешно претендовала на управление Палестиной. Вспомним 1917 год, именно тогда (11 дека-бря), английские войска, наступавшие из Египта, вошли в Иерусалим. Генерал Аллен-би, уважая святость города, вошел в него пешком. Город, разграбленный турками, был в плачевном состоянии.
С 1917-го по 1948-год ХХ века вся территория находится под Английским про-текторатом. Арабы, недовольные резким притоком евреев, неоднократно поднимают антиеврейские восстания. С чего вдруг Британия дарит евреям не принадлежащую им территорию? Евреев поощрила к нашествию в Палестину так называемая «Декла-рация Бальфура». (Бальфур Артур Джеймс, 1848–1930). На момент её публикации (1917 г.) евреев в Палестине было десять процентов от всего населения.
Находясь под защитой англичан, евреи создают отряды самообороны.
92
Русские монастыри, лишившиеся помощи из России, переживают тяжелейшие времена. Монахини вынуждены были зарабатывать на проживание на строительстве дороги Иерихон-Иерусалим. Многие уезжали в Александрию.
И вот наступил 1948 год, образование государства Израиль. Но почему же толь-ко Израиля? Организация Объединённых Наций собиралась объявить ещё и о созда-нии государства Палестина И что же не создали? Вопрос открыт. Но вот мы живём и видим, что хотя государства Палестины нет официально, оно есть фактически. Есть правительство, народное хозяйство, учебные заведения. Проводятся международные симпозиумы, конференции, организованные Палестиной. Традиционная арабская культура, литература, живопись живы благодаря во многом именно интеллигенции Палестины.
Но американо-голливудские штампы постоянно работают против палестинцев: как ни фильм о террористах, так террористы обязательно арабы. Но никогда пророк Мухаммад, основатель ислама не ставил перед своими последователями задачи дости-жения мирового господства, обращал мусульманское вероучение только к арабам.
К слову сказать, ни мусульмане, ни буддисты, ни последователи Конфуция не ис-пытывают никаких чувств к Иисусу Христу, кроме самых добрых.
Откуда такая нетерпимость?
Евреи вернулись, возвращаются, но на каких основаниях? В основе не воля Бо-жия, а политика и деньги. И амбиции. Непомерные амбиции. Неужели же евреи пе-рестрадали больше всех? Был еврейский холокост? Да, был. А что такое армянский геноцид от турок начала двадцатого века? Что такое алжирские жертвы от французов? Напоминать ли о Талергофе, о сербском холокосте? У хорватов был даже такой спе-циальный нож-серборез. А что такое Кампучия? А страшный белорусский холокост, когда в каждом сельсовете были по три-четыре деревни, жителей которых сжигали заживо. А русский холокост? И кто же спас евреев, если не Красная Армия?
Сталин, тут мы можем предполагать, заставил советских евреев заставить аме-риканских евреев, чтобы те заставили американское правительство открыть второй фронт. Может, за это евреи СССР надеялись получить Крым? Получили Биробиджан. Тоже, кстати, прекрасные сибирские земли, с которых согнали коренных жителей. Мо-жет быть, Сталин надеялся, что все евреи уедут из СССР, после создания Израиля, в его пределы. Но им уже и в СССР было хорошо.
Поддержанные мировым сионизмом они, израильтяне, во время Шестидневной войны (1967 г.) полностью заняли Иерусалим. Тогда я работал на московском теле-видении, а что такое московское телевидение как не еврейский дом, и помню их вос-торг по этому поводу.Также укрепило положение евреев решение кнессета Израиля об объявлении Иерусалима как «вечной и неделимой» столицы Израиля. Но они как-то умудряются умалчивать о том, что большинство государств, входящих в Организацию Объединённых Наций это решение не признаёт. Но что до того «избранному народу». Что до того, что палестинцы ущемлены в правах? При дележе банана им достаётся кожура, остальное избранным. Уверен я, что у израильтян имеется и бывало употре-бляемо химическое оружие.
Неужели ещё кому-то надо доказывать историческое присутствие палестинцев на своей земле. На своей.
93
«Хор пленных иудеев»
То есть евреям надо быть объективными и благодарными. Благодарность — основ-ное качество порядочного человека. А в благодарности национальной главное — ува-жение к другой нации. Я православный и много раз бывал в Святой Земле и не всегда в поездках сопровождали нас монахини русских монастырей. А гиды в Израиле, как правило, иудеи. А кто иудеи? Ненавидевшие Христа, заставившие Понтия Пилата приговорить Его к Распятию. Они не могут доселе слышать о Нём. Изгнали из Свя-щенного Писания его христологическое толкование. Масоретский перевод Библии лёг в основу перевода латинского — Вульгаты. И доселе Запад живёт по Писанию, из которого изъят Иисус Христос. Отсюда все беды Запада. Иудеи доселе считают, что обещанный им Мессия ещё придёт. Но мы веруем и исповедуем, что христианство принёс на Землю Сын Божий. И, конечно, очень оскорбительны для нас фразы, кото-рые израильские гиды лепят приехавшим туристам и паломникам, такие как: «Здесь, согласно легенде появился на свет так называемый…». У колонны, из которой выле-тели пчёлы и осы, жалившие персидскую конницу: «По не поддающимся проверке сведениям тут был этот факт, в который ваш покорный слуга склонен не верить». Это в Вифлееме. У Голгофы: «Согласно некоторым источникам здесь казнили позорной смертью преступников. Однажды…» У Гроба Господня: «Здесь пределы (так и гово-рят) ангела и телоположения».
Мало того, они настраивают экскурсантов против палестинцев. Помню, ещё в прошлом веке гид, очень культурная дама, ещё бы, училась в Ленинграде, говорила о палестинцах, не скрывая ненависти. «Они так много рожают, что им ничего не сто-ит отдать одного-двух в шахиды». Вроде бы и не говорят о политике, но непременно обратят внимание на то, что Израиль «вынужден был» отгораживаться от палестин-цев. Интересно. Видимо, он вынужден так же контролировать 95 процентов водных источников Израиля и Палестины. Прекрасен сад русского участка земли в Иерихоне, прямо рай, а сколько же надо платить за воду?
Когда слушаешь хор пленных иудеев из оперы Верди «Набукко», читаешь в Псал-тири слова иудеев: «Как же нам петь весёлые песни в земле чужой» очень даже пони-маешь стремление евреев на историческую родину. Так ведь она и для палестинцев ещё более историческая. Тут точка преткновения. И никто ничего никому не докажет. Кон-спективно я изложил историю Палестины. Пользовался источниками самыми досто-верными, в первую очередь Энциклопедиями, дореволюционной и современной. Мне будут говорить, что я не прав, тогда я спрошу: так кто же на Ближнем Востоке живёт в оккупации, за забором, в состоянии униженном? У кого украдена страна?
Выход один — сменить существующий де факто статус палестинского государства на статус государства де юре и жить в мире и согласии.
Сто тридцать пять стран, входящих в ООН, признают Палестину. 28 марта сего года в телеграмме участникам встречи Лиги арабских стран президент России выска-зался за решение ближневосточных проблем созданием государства Палестины.
Под контролем, под подозрением
До сих пор в Палестине нет своего аэропорта, а через аэропорт Бен-Гурион в неё не прилетишь. Приходится добираться через Иорданию. Нам вообще пришлось лететь через Арабские Эмираты, Дубай, тратить целый день. О, этот кошмар прохождения
94
израильских кордонов. Но можно немного списать на перегруженность контрольно-пропускных пунктов в этот день, а как понять, что испанская делегация, проходив-шая все контроли во время, почти свободное от нашествия пассажиров, специально задерживалась на долгие часы? А темнокожий писатель из республики Чад вообще, безо всякого объяснения, не был пропущен на территорию Палестинской автономии. Магомета Ахмедова держали больше двух часов только из-за того, что в электронной памяти израильской полиции значился террорист под похожей фамилией. И эти иди-отские вопросы: куда едете, зачем, кто пригласил? Почему без жены? Конференция по вопросам культуры, литературы, образования? А что это такое? И надо терпеть, надо смиренно отвечать. А попробуй возмутиться, то-то им радости. А-а, вы не любите израильские порядки? Хорошо, что с нами был председатель Иностранной комиссии Союза писателей России Олег Бавыкин, прекрасный знаток арабского востока, пере-водчик. Бедняга, в этих передрягах исчез (потом всё-таки нашёлся) прекрасный его чемодан, а вот моя сумка булькнула в неизвестность. Но тут я и сам мог быть виноват: плохо соображал в непривычной жаре. Пекло, оглушившее в Дубае, потом сопрово-ждало нас и в Палестине. Легко ли — в Иерихоне плюс пятьдесят один. Хотя на улице имени Дмитрия Медведева могло бы быть и попрохладнее, нет, и она прожаривается, как и всё вокруг. Уличный торговец жарит яичницу, разбивая яйца в сковороду, стоя-щую на столе, а не на плите.
Дороги Палестины
Вспоминаю щиты с фотографиями пожизненно заключённых палестинцев. И то, как ехали в Назарет и Акко и проезжали, огороженную рядами колючей проволоки, тюрьму для несовершеннолетних палестинцев. И постоянно вспоминаются подо-жженные, обугленные дома в деревне Дума у Наблуса. Детские игрушки, мёртвая черепашка, фотография малыша, который ещё позавчера с ней играл, как забыть? Старик около почерневших качелей, деревенские дети, в глазах которых отражается пожарище. Ведь эти их впечатления, они на всю жизнь.
Должны же израильтяне понимать, что, говоря библейским слогом, они «собира-ют себе на головы горящие угли». За что они ненавидят палестинцев? За то, что сгоня-ют их со своих земель?
Политика распоряжения судьбами других народов, которую внедряют Соединён-ные Штаты и Израиль, принесла неисчислимые страдания людям. У людей не два срока жизни, так и один калечится. Ирак, Ливия, Египет, особенно Сирия заслонили в последнее время судьбу Палестины. А судьба эта насильственно ухудшается. Отно-шение к палестинцам высокомерное, это сразу замечается при прохождении границы, вежливость в разговоре с ними сквозь зубы. Получается по пословице:«Жить живи, дышать не смей».
И все равно радостных впечатлений гораздо больше, чем огорчительных. Неза-бываемы долгие дороги, когда печальные пейзажи серых, выжженных пространств сменяют весёлые зелёные оазисы полей и садов. И непременные песни, включаемые водителями. Конечно, великая Фейруз. И не только. И песни-то все какие сердечные: «О, стою под твоими окнами, бедный и несчастный. Твои родители не отдадут тебя мне в жёны. А мы любим друг друга. Я знаю, ты плачешь, я тоже плачу. О, небо!» Или: «Был весь день печальный, боялся поймать твой взгляд, прочесть в нём приговор. Но вот ты взглянула, и стал я счастливый. О, какое счастье — твой взгляд!»
95
А в гостинице почти ежедневные громкие свадьбы с оркестрами, танцами, наряд-но одетыми гостями, как забыть? Ради улыбки вспомню, как однажды был в другой де-легации, и у нас был приём, на котором палестинцы весело пели и танцевали. Писатель из России, не мыслящий веселья без подогрева, сказал мне: «Наверное, они тайком от нас выпили». — «Да ты что, палестинцы совсем не пьют». — «А что же они такие весёлые?»
Вот и в ночном ресторане в Акко, высоко вознесённом над Средиземным морем, спиртного и грамма не было, а как было хорошо. Прямо под нами подводные плов-цы давали представления, сияла полная луна и сама казалась одним из фонарей набе-режной. Далеко по горизонту светились огни Хайфы, меж нами была библейская гора Кармил, на которой пророк Илия посрамил языческих жрецов, а в 1799 году здесь был посрамлён и антихристов слуга Наполеон Бонапарт, не сумевший взять Акко. В этих местах (Кармил, Фавор, Мегиддо) согласно Откровению святого Иоанна Богослова будет эсхатологическая битва в «великий день Бога Вседержителя». Сойдутся силы небесные и силы ада.
У синагоги в Акко табличка: «В 1262-м году рабби (такой-то) сказал о необхо-димости заселения Палестины евреями». Вот нынешний Израиль, слушаясь средне-векового рабби, выживает палестинцев и заселяет их земли евреями. Из Эфиопии, например. Из России едет уже поменьше. Интересно и горько то, что евреи из России тут самые злые по отношению к коренному населению. Почему? Чего им недодали в России, чего они ждали от переселения?
В Палестине постоянно ощущаешь приветливое отношение к русским. Но отно-шение это — не наша заслуга, а заслуга тех российских людей, которые оставили до-брый след в Палестине. Русские школы, больницы, помощь в трудные времена, это не забывается.
И ещё — наиважнейший фактор — русские жёны. И в Египте, и в Сирии, в Тунисе, а в этот раз и в Иордании, бывал я в обществах бывших студентов из СССР. «К нам приехал новый посол из России, мы сказали ему: здесь вы не будете одиноки, здесь ещё пять тысяч российских послов». Особенно много русских жён в Сирии. Их мужьям второй и третьей не надо. Вообще, Палестина и Сирия самые христианские страны Ближнего Востока. То есть в них много христиан. Например, Вифлеем и Антиохия. Конечно, ещё и от этого такая злоба к ним от Израиля и Америки.
Встречи друзей
Наши встречи с писателями и читателями были иногда много иногда малолюдны-ми, но всегда душеполезными. Даже в пересказе замечательны звучавшие стихи Мах-муда Дервиша, чей музей напоминает музеи поэзии Ирана (Персии), Муина Бсису, умершего в гостинице в Лондоне, и современных поэтов, писателей и переводчиков, живущих собственно в Палестине и за её пределами, из них: Абдель Хади Саадун, Ни-зар Сартави, Расми Абу Али, Мухаммад Дамра (один из основателей Союза писателей Иордании), целой группы испанских палестинских писателей, из них особенно пылко выступали женщины: Мария Виктория Каро Бернал, Сара Морено, Пепа Нието, Анге-ле Фернангомес, Пилар Гонзалес Эспана. Не отставали и мужчины: Самир Дельгадо, Мигуэль Ферран Бело, Ману Трилло, Пау Вадель.
Блестяще председательствовал на всех выступлениях глава палестинских писате-лей Мурад Судани. И прекрасно всё организовывали его помощники.
96
Замечательно встречали нашего дагестанца Магомета Ахмедова. Расул Гамзатов очень известен на Ближнем Востоке, и очень радостным было мнение, что Магомет Ахмедов — достойный преемник своего земляка. Отличился Геннадий Иванов, прочи-тавший на заключительном вечере стихи, рождённые в Палестине:
Люди правды, справедливости и земли — это Палестина!Люди поэзии, культуры и чести — это Палестина!Люди красоты душевной и телесной — это Палестина!Люди близкие мне, родные моей России — это Палестина!
О, Палестина — щедрая кладовая солнца, земля радостей и страданий, как много от тебя зависит. Нельсон Мандела говорил: «Не может быть в мире свободы, пока не свободна Палестина».
Очень много сходного меж Россией и Палестиной. Особенно в том, что обе они многократно оклеветаны. И продолжают поливаться ложью. Мотив оболгания святого и чистого встречается в народном фольклоре разных стран. Как правило, оболганные герои, проходя через разные испытания, с честью из них выходят. Верим, так будет и с Россией и с Палестиной.
Израиль — Палестина, июль — август 2015
ПОЛКОВНИК-ПАЛОМНИК
В аэропорту к нашей паломнической группе подошёл моложавый, крепкий муж-чина и спросил:
— Вы Тель-Авив? — И объяснил, что ему подарили путёвку, показал её. — Да, это как раз с нашей группой.Он зорко оглядел нас: все женщины, все, в основном в годах, увидел в группе од-
ного мужчину, то есть меня и подошёл. Мы познакомились. Конечно, в монастырской гостинице нас поместили в один номер. Конечно, мы
стали на ты.— Мы — братья во Христе. И если Его называем на ты: — «Господи Иисусе Христе,
Сыне Божий, спаси, сохрани и помилуй», так чего мы друг с другом будем выкать?— Это-то, конечно, — согласился он, глядя на Библию на тумбочке и на иконы в пе-
реднем углу, — но мне друзья сказали: отдых, море, экскурсии, магазины, женщины. — Нет, брат, тут долгие поездки, стояния на молитвах, ранние вставания. А уж
пляжей вообще никаких. И женщин тут нет! Тут не туристки, тут паломницы.Он затосковал: — Вот я вляпался!.— Да ты что? Это же великое счастье — ты в центре мира, ты на Святой Земле!
Я над тобой беру шефство. Неужели ты такой тёмный? Ты же крещёный? — Ну, как иначе, я не какой-то социопат, я русский полковник!В автобусе мы сидели вместе с ним. Первая поездка была в Вифлеем, и очень его
впечатлила. Особенно поразило благоговение, с которым все шли и прикладывались к Вифлеемской звезде. Он тоже приложился.
Вверху он потрясённо спросил:
97
— Так это точно, что здесь Он родился?— Более чем!— И всё так и было? Подлинно? — Всё, как в Евангелии. Им даже места в гостинице не было, пришли в эту пещеру.
Волхвы принесли Ему золото, как царю, ладан, как священнику, смирну, как простому смертному. А пастухам ангел с небес возвестил: — «Слава в вышних Богу, на земли мир, в человецех благоволение». Это отсюда километра два, называется «Поле пас-тушков», там теперь храм, заедем обязательно. Да, Павел Сергеич, всё так и было.
— Да не тёмный я, что-то читал. Но, чтобы так, что всё по-настоящему? Двух-томник был, «Мифы народов мира», за ним гонялись, интересный двухтомник. Лер-нейская гидра, Геракл, Прометей, Ахиллес, Афины Паллады. И об Иисусе Христе там много. Я и думал, миф, на грани вымысла.
— Но ты же видел, люди в церковь идут! Какой миф?— Так есть же выражение, не помню кто сказал: если Бога нет, надо его выдумать.
Да, Вольтер.— Да он редчайшая мразь, слушать его!— Авторитет же, — возразил полковник.— Уголовный. — Но ведь если есть общий предмет поклонения, легче народом управлять. И Ель-
цын со свечкой стоял, и Путин бывает. Я сильно и не вдавался. Да и когда при нашей службе. Ну, миф и миф. Даже и жить кому помогает. Кто и верит. Бабушка у меня всег-да: Господи, помилуй, Господи, помилуй. А нас-то как воспитывали? Мы же верили в светлое будущее.
— Верил? Очень хорошо. Вот ты уже в светлом будущем. Другого нет и не будет. Паша, подумай, какой же это миф — Бог воплотился от Духа Святаго и Марии и Девы и вочеловечился. Он был и человек и Бог. Он и страдал как человек. Он за нас, за наши грехи, за тебя и за меня сам! Сам добровольно взошёл на Крест. Любил людей, мог и на небесах оставаться. Пришёл к нам. А что получил? Крест, гвоздия, копие! Все-могущий! Всеведущий! Создавший из ничего мир. А разве не мог призвать легионы небесных сил? Мог!
— А почему нет?— Спасти хотел гибнущий мир, жалел нас! И спас!— Как?— Смерть уничтожил!— Как?— Смерти нет вообще, вот как!— Куда ж она делась? — Полковник воззрился на меня. — Да я только что на клад-
бище был, хоронили сослуживца. Тоже молодой, как я, тоже выперли в запас, а что он без армии, не пережил.
— Раб Божий Павел, запомни: смерти нет! Читать будешь Евангелие, молиться, поймёшь. Хорошо, скажу проще: ты помрёшь или нет?
— Куда ж я денусь, конечно. Не убили, так помру.— Нет, ты не помрёшь, ты родишься в жизнь вечную. В ту, которую заработаешь,
живя здесь. Или и это тебе сложно?Полковник долго молчал. Мы уже сидели в автобус, когда он, как-то встряхнув-
шись, ещё раз спросил— Значит, всё так и было? Иисус Христос родился здесь по-настоящему? — Именно так!
98
— Ну тогда, — подытожил полковник, — тогда давай, воспитывай!— Ты матушку Ирину слушай.С последних сидений мы не видели матушку Ирину, которая нас сопровождала,
тем более она сидела к нам спиной, лицом к движению, но слышали её проникновен-ный голос. Иногда она замолкала, тогда я продолжал просвещать полковника. Боясь быть занудным, говорил:
— Запомни: всё в мире сложно, только одно просто — Бог. И не влезай во всякие умничанья. Теизм, атеизм, пантеизм — всё это знать можно, но не нужно. Заинтере-суешься — сразу начнёт только голова работать, тут и гибель. Сердце, душу питай! Молись и всё! Мы столько должны Богу, что нам за всю жизнь долги не отработать!
— А я чем должен? Конкретно?— Жизнью ты должен, жизнью! Вон какой орёл, а мог и не быть.— Жизнью? Меня папа-мама выродили.— Так они-то откуда взялись? — Их тоже родили.— А те откуда? И те, и те, и те? От живой клетки? А клетка откуда? Из какой клет-
ки? Всякие инфузории-туфельки? Выползли на сушу, выросли до обезъян, залезли на дерево, так? Потом хвост отпал, спрыгнули на землю? Встали на лапы, изобрели кни-гопечатание? А всякая умственная европейская шпана говорит: дошли мы от обезъяны до человека, надо дальше идти, к сверхчеловеку. Вот тебе и фашизм. От обезъяны один Дарвин произошёл. Мы от Бога. От Адама и Евы мы. А их Господь сотворил! Кто глав-ный в мире? Кто, товарищ полковник?
Полковник подумал, поглядел на пустыню за окном, мы ехали в Хеврон:— Кто? Может, мировое правительство? Оно же есть. Масоны же не вымерли пока.— Ну да, есть мировое правительство. А сколько их было и будет? Главный в мире
Тот, Кто жизнь сотворил. Господь Бог. — Очень внимательно вслушивался полковник в мои слова. Не возражал. — Сейчас у тебя главное в твоей биографии событие: ты в Святой Земле. Я не первый раз, но и мне это великое счастье. Приехали мы с тобой сюда из Святой Руси. Святая Русь — Святая Земля — это одно и тоже.
— Одно и то же? — переспросил он. — Так зачем мы приехали?— Почти одно и то же, — поправился я. — Тут мы за десять дней пройдём все и Го-
сподские и Богородичные праздники. И хорошо, что начали с Вифлеема. С Его Рожде-ства. Увидим место Благовещения в Назарете, и где было Преображение Господне, на Фаворе, Богоявление на Иордане, Воскресение в Иерусалиме, Вознесение на Елеоне. Вдумайся! Без Бога ни до порога. Россию лихорадило именно тогда, когда она отходи-ла от Бога. Чингиз-хан, Наполеон, Ленин, Гитлер, — это нам бывало для вразумления, когда Бога забывали. Давай, Павел Сергеич, к концу срока готовься к причастию! Го-товь генеральную исповедь. Вспоминай грехи от юности твоея и записывай.
— Чего их записывать, я и так помню. Я ещё об сейф не ударенный— Куришь? Нельзя курить! Это каждение дыма сатане.— Нельзя? Ладно, нельзя, значит, не буду, — сказал он.И ведь в самом деле, как отрезало — перестал. Сила воли у него не хромала.В первый же день в Троицком соборе Русской Православной миссии в Иерусали-
ме мы купили нательный крестик (полковник непременно захотел дорогой) и я свои-ми руками надел его на шею раба Божия Павла.
Но с ним было очень нелегко. Матушку Ирину он взял да и назвал на ты и Ири-ночкой. Он услышал, как она говорит на нескольких языках.
— Ириночка, ты и по-ихнему рубишь?
99
— Иначе нельзя, — улыбнулась матушка Ирина, — здесь надо знать и арабский, и английский, иврит тоже.
— Ну, ты молоток! — одобрил он.Я оттащил его в сторону и вдалбливал:— Так не смей говорить с монахиней. Она монахиня, она матушка!— Матушка? — потрясённо спросил он. — А ещё чем обрадуешь? Какая она ма-
тушка, такая молодая… А ты знаешь, ей идёт чёрное. Я сразу не разглядел. Да она же красавица. И без косметики.
— Прекрати! Она не женщина!— А ещё чего скажешь?— Ещё скажу, что она старше тебя в духовном смысле.— Ну, сказанул.— Не ну. Вот тебе и грех — неуважение к сану.— Она же не обиделась.— Вспомни, на кого не обижаются. Тебе надо словесное молоко, а не твёрдую пищу.— У меня зубы крепкие. Я как на какого разгильдяя только взгляну — сразу он
сверху донизу мокрый. — Полковник помолчал, вздохнул. — Да, вот бы из неё жена вышла. Все её достают, дёргают, всем всё объяснит, ни на кого не цыкнет. Спокойная. Всё с улыбкой. Терпеливая. А у меня жена такая дура психованная.
Очень ему понравилась матушка Ирина. Он стал её первейшим помощником. И за стол не садился, пока все не сядут, из-за стола выходил первым, подгонял отстающих. При посадке в автобус стоял у дверей и энергично помогал паломницам.
— Ты повежливей с ними, — просил я.— Они что, в санаторий приехали? Жир нагуливать? Это же Святая Земля, центр
Вселенной. Ты же сам мне пуп Земли показал.— Терпение вырабатывай. Пример с матушки бери. — Слушаюсь!Для матушки он стал незаменимым. Пересел поближе к ней. После остановок, при
начале движения, она уже спрашивала:— Все собрались? Павел Сергеевич, поехали?— Так точно!Паломницы группы стали его бояться. Никто никуда не опаздывал. Наша группа
была самая образцовая. Никаких ЧП. — Дисциплина, — изрекал полковник, — основа правильной жизни. При молитвах на святых местах он стоял навытяжку, крестился истово. Отстоял
и долгую утреню. — А я-то думал, — говорил он, — что у меня ноги железные. Ты же в армии служил,
знаешь. Стоишь у Знамени части в штабе, не шелохнись. Два часа. Потом четыре часа отдых. Тут четыре без отдыха. Спина немеет.
— Делай поклоны глубже.Он доверился мне, рассказал, что у него в семье дело пришло к разводу, и, ког-
да ему эту путёвку подарили, он её схватил, чтобы побыть без жены и приучить себя к жизни без неё. Честно признался, что надеялся на курортный роман.
— Думал, какое будет знакомство. А чего теряться? В поездке все мы холостые.— А из-за чего решил разойтись? — Ни в чём не угодишь, всё ей неладно. Что бы ни сказал, всё не так. А молчу —
тоже неладно. Друзья зашли — морду воротит. Но главное — детей не хотела. На это она вся больная. Кто она после этого?
100
— Так вы по любви сходились?— С ума сходились. Перед выпуском из училища, больше по пьянке. — Да вот,
покажу. — Он достал бумажник. — Вишь, где она у меня, умеет прятаться: между ше-келями и долларами. — Красивая? Показал я тебе, дорогая, Святую Землю, а дальше живи сама. — И фотокарточку порвал, и клочки в урну бросил.
— Ты что?— А у нас уже все равно всё к финишу подошло.— Она в церковь ходит?— Да нет, где там, с чего? Когда Патриарх бывает по телевизору, то тогда когда
и послушает.Нам дали полдня свободных. Полковнику нужно было купить какие-нибудь су-
вениры. — Надо ж отблагодарить. Может, они хотели подшутить, что купили сюда, а не на
курорт. А видишь, как Господь управил. — Так и выразился. — Ничего случайного нет, — добавил я.Пошли по лавочкам. В них я на него даже сердился. Он торговался ужасно. Что
называется, до потери пульса. Не своего, продавца. А в Иерусалиме все продавцы го-ворят по-русски. Почти все из России.
— Паша, ну что ты так? — Я не жадный, а лишнее платить — дурной тон. Запомни. То есть и я могу тебя
чему-то научить. — Девочка, — говорил он полной еврейке, — мы тебя в России всему выучили,
образование у нас бесплатное, а ты ещё чего-то требуешь. — Обязательно много вытор-говывал и уходил от продавщицы довольный. Ещё бы, чуть её до инфаркта не довёл. И объяснил мне: — А зачем я свои кровные буду евреям отдавать?
В гостинице читали вечерние молитвы. На ночь пили чай. Смотрели карты Свя-той Земли, планы Иерусалима, Назарета, Вифлеема. Я рассказывал, где что. Полков-ник, рассматривая карты, превращался в военачальника.
— А здесь будем? — нацеливал он палец. — А это охватим? А сюда повезут? — Павел Сергеич, всё же по программе, с одного раза всё не охватить. Я вот не был
в Акко, это напротив Хайфы, а надо бы: там Наполеон по морде получил, но не вразу-мился, полез в Россию. Но в программе Акко нет.
— Впишем. Меня матушка Ирина послушает.Я только вздохнул. — Давай спать. — Вообще, знаешь, что тебе скажу, какой у меня вывод из наблюдений, — сказал
он, — порядка тут нет. — Помолчал и после паузы усилил: — Никакого! А я это терпеть ненавижу.
— Откуда ты взял? — Я сразу на военных гляжу. Идёт пичужка в зелёной форме — штаны велики,
ноги в ботинках болтаются, автомат не на плече, а на сгибе локтя висит. И… курит! При оружии курит!
— У них женщины в армии служат.— Да это-то, может, и неплохо. А парни военные стоят, тоже курят. Тоже с автома-
тами. Все расстёгнутые, наглые. Такие, хоть что, будут в народ стрелять. Да все равно, не много они навоюют.
— За них американцы повоюют.— А эти вообще давно по морде не получали. Да, японский бог, порядка тут нет.
101
— Нас тут не хватает, да? Паша, не ругайся, грех. Забыл, что ли: за каждое, не толь-ко бранное, но и праздное слово взыщется.
— Если японский бог ругательство, как тогда разговаривать? Слушай, как дума-ешь Патриарх знает о беспорядках на Святой Земле? Или от Него скрывают?
— Каких, например?— Ну вот, в Кане Галилейской, например, наш участок есть, а его заняли и не отда-
ют. Что это такое? — И после паузы: — А о чём бы мне таком умном завтра у матушки Ирины спросить?
Его расположение к ней было, конечно, замечено. Он же был личностью заметной. Ясно, что матери игумении донесли. И на четвёртый день утром у автобуса нашу груп-пу встречала новая сопровождающая, монахиня Магдалина. Святую Землю любящая, досконально изучившая. Полковник на первой же остановке отвёл её в сторону и до-просил. И рассказал мне, что узнал. А узнал он, что у матушки Ирины новое срочное задание — дальняя поездка с группой на Синай. А это дня три.
— Сам виноват, — хладнокровно сказал я. — Её из-за тебя туда отправили. Ты бы ещё в полный голос кричал о своей любви.
Полковник заговорил с такой болью, что я поверил в его искреннее чувство:— Да я и любви-то ещё не знал! Наобум, с лёту женился. Да, может, это у меня
единственный шанс — создать семью. Детей же нет у меня! А я очень семейный! Мне же полста всего, и без хвостика...
— Молись! В храмах подавай о здравии жены. Венчанные? Венчайся!— С ней? Ни-ког-да! Я сказал тебе: финиш!— Дело твоё. Но о матушке Ирине забудь!— Забыть? А чего полегче не посоветуешь? Я запылал. Вот! — Мы стояли перед
храмом в Вифании. Он истово перекрестился. А крестился он, как шаг строевой пе-чатал. — Вот! Вот! И вот! И вот! И упал на колени и так треснулся лбом о плиты, что площадь вздрогнула.
— Не крестись на грех. Лоб береги!— А зачем он мне теперь?— Напомнить тебе пословицу: заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибёт?— Я лучше плиту расшибу.Полковник даже чуть ли не курить снова начал. Но удержался. Молча сидел
у окна автобуса, смотрел на пространства Святой Земли. Его крутило переживание. Иногда он даже как-то пристанывал.
Его переживание дало разрядку в его поступке, в Горнице Тайной вечери. Перед нами туда вошла группа протестантов. Мы вошли, крестясь, встали у входа и ждали. Они по команде выстроились. Их старший, не могу его назвать священником, види-мо, пастор, громко что-то рассказывал. Вскрикивал, махал руками. Конечно, о том, что здесь были собраны апостолы и на них, по предсказанию, в день Пятидесятницы, со-шёл Дух Святой. Рассказывал долго, наращивая вскрикивания. Матушка вполголоса переводила, что он тоже, как и апостолы, ждёт приближение Духа. «Я слышу Его! Он идёт! Он близко! Я чувствую Его! Да! Да! Да! Он… он зде-есь! Он во мне-е!». И его прямо затрясло.
И через минуту-другую они уже все чувствуют. Вздевают руки и хором, то ли кричат, то ли поют.
— Но орать-то зачем? — спросил полковник матушку Магдалину.— Не знаю. Может быть, показать, что они такие, достойные Духа Святаго.— Матушка, — попросил полковник. — Можно я его спрошу? Переведите ему.
102
Воодушевлённые протестанты выходили. Полковник резко тормознул их старше-го. Взял за пуговицу.
— Ты чего в таком святом месте орёшь? Ты что, апостол? Какой тебе Дух Святой?Протестант мгновенно вспотел. Матушка торопливо говорила ему: «Ай эм сори,
ай эм сори!». Тот, прикладывая руку к груди и торопливо огибая полковника, говорил: «О’кей, о’кей». Их группа освободила Горницу Тайной вечери.
— Ну, Павел Сергеевич, ну, ревнитель нравственности, что ж вы так? — выгово-рила матушка Магдалина полковнику. — Это ж мог быть скандал международный. Я прямо еле живая.
— С ними только так, — чётко ответил полковник. — Святая Земля, понимаешь, а они орать.
Я тоже поддержал возмущение полковника: очень уж показушно молились проте-станты. Моя поддержка улучшила его настроение.
— Ещё бы! Да и матушка Ирина меня бы одобрила.— Ну снова да ладом! Забудь о ней! Говорю по складам: за-будь! Ты человек силь-
ной воли. Забудь. У тебя, внуши себе, хорошая жена. — Хорошая? С чего ты взял? Тебе б её, ты б её давно убил!— Молись, будет хорошая. Ты русский мужчина! Русский мужчина верен жене!
Единственной! Усвоил? И у русской жены единственный муж.— Это в теории. А как в практике достичь? Тебе хорошо, ты уже старик. А я ещё
кровокипящий.Мы готовились к отъезду. Полковник очень страдал, пошёл в канцелярию узнать,
когда вернётся группа с Синая. Сказали, что уже вернулась. Полковник рванулся уви-деть матушку Ирину, но ему сообщили, что мать игумения сразу послала её сопрово-ждать новую группу.
— Вот ведь какая Салтычиха! — возмущался полковник. — Да тут хуже, чем в ар-мии!
— Не хуже, а лучше.— Даже маршрута не сказали. А то бы я рванул на такси.— Паша, опять двадцать пять? — Можно, я одну сигаретку выкурю?Думаю, в наступившую ночь он выкурил не одну сигарету. Аж лицом потемнел.
Среди ночи поднял меня и объявил, что не полетит в Москву, а поедет в Русскую Мис-сию и будет просить оставить его на Святой Земле.
— Прямо сейчас. Пусть хоть куда приспособят. Хоть в тот же Хеврон. Или Иери-хон. Я их пока не выучил, путаю. Но везде же работы невпроворот. А я мужик рука-стый. Что по технике, что по дереву, печку могу сложить. Русскую. Камин. Всё могу. И матушка Ирина когда туда группу привезёт.
— Ой, Паша, Паша. Трудничество оформляется в Москве. Конечно, ты по всем статьям подходишь. Тогда, уж лучше, вообще в монахи готовься. Сколько монахов из военных: Игнатий Брянчанинов. Александр Пересвет, Андрей Ослябя. Только оставь ты эти свои завихрения с любовью. Дай ты ей спокойно жить.
— А кто не даёт? Сама будет решать. Она вернётся, все равно её увижу. Объяс-нюсь! Она же России нужна. Дети будут. Я детей больше всего люблю. Ты ж видишь, Россия чернеет, рождаемость русская падает. Она поймёт. Да и чувствую, нравлюсь ей. Разве криминал, что я, как мужчина, имею право на семейное счастье? Имею? Чего ты молчишь? В Тивериаде на озере она со мной как с человеком поговорила. И смо-трела не как монахиня. Как девушка обычная. А в Бога она может и так верить. Да
103
и я. Бабушка, помню, говорила: Паша, больно ты жалостливый, священником будешь. А жизнь-то в военные вывела. Но там тоже, везде же бывал — попадёшь под обстрел, жмёшься к земле и только одно: Господи, Господи! Господи, Господи! Я не от Бога её оттягиваю, я её полюбил. Впервые!
— Паша, перетерпи. Как налетело на тебя, так и отлетит.— Нет, отец, ты что? С мясом не оторвёшь. И опять он маялся, опять не спал. Выходил на улицу, возвращался, стоял на коле-
нях у икон. А утром заявил:— Нет, жизнь моя или с ней, или никак. И, в самом деле, случилось событие из ряда вон выходящее: паломник полковник
с нами обратно не полетел. Дальнейшую судьбу его я не знаю. А интересно бы в ста-рых, добрых традициях православной прозы закончить рассказ о полковнике тем, что вот приехал я недавно в дальний монастырь, встречаю седого монаха, узнаю в нём ге-роя моего рассказа и спрашиваю:
— Помните ли вы, отец игумен, матушку Ирину? — Я Бога помню! — отвечает он. — Ты смотри, на службу не опаздывай. Тут у нас
не армия, тут дисциплина.
СВЕТЛАЯ СЕДМИЦА
Христос Воскресе! Христос Анести! Аль Масих Кам! — эти пасхальные возгласы на русском, греческом и арабском сопровождают любую группу паломников в дни пре-бывания ее в Святых местах Палестины, Израиля, Иордании. И вовсе необязательно, когда пребывает здесь группа. В любое время это пасхальная седмица, в любое время здесь Воскресший Христос, и здесь за неделю проходят все праздники — от Благове-щения до Вознесения.
Великое счастье — мы там, где прошла земная жизнь нашего Спасителя, там, «иде-же стоясте стопы Его».
Усталость пройдет — радость останется, это правило срабатывает тогда, когда цель поездки высокая, а что может быть выше поклонения святыням Православия, молит-вы о мире Иерусалима, о нашей милой России, о ее православном народе и христолю-бивом воинстве?
Первый день
Уже и первый день, как и все последующие, необычен по огромности охвата собы-тий, происшедших на местах, которые посещает и просто проезжает группа. Аэропорт Бен-Гурион стоит между Яффой и Иерусалимом. Отсюда начал плыть по вселенскому океану, затопившему допотопный мир, ковчег праведного Ноя. Здесь свершали по-двиги ветхозаветные герои и пророки, Здесь Иисус Навин остановил солнце, чтобы окончить битву, недалеко святые мироточивые мощи великомученика Георгия По-бедоносца и место исцеления праведной Тавифы, здесь прокатывались полчища то крестоносцев, то язычников, то наполеоновских войск. Здесь архимандрит Антонин Капустин приобрел участок земли для приема православных из России, которые при-
104
чаливали именно к здешним берегам. И шли паломники до Иерусалима двое-трое су-ток именно по этим вот холмам и долинам. Некоторые ползли на коленях. Все это уже описано многими православными писателями.
Конечно, центральное событие первого дня — поклонение последнему земному ложу Спасителя, Гробу Господня, восхождение на Голгофу, прикосновение к Камню Помазания молитва у места, на котором стояла Божия Матерь и смотрела, (как только выдержало ее сердце!) на казнь Своего Сына.
Далее радостный, просторный и оглашенный молитвами миллионов паломников со всего Православного мира Свято-Троицкий храм Русской духовной миссии. Грузи-ны размещаются на проживание и в Вифлееме, и в Елеоне, и, чаще всего, в Горненском монастыре — месте встречи Пресвятой Девы Марии и святой праведной Елисаветы. В монастыре чудотворная икона Казанской Божией Матери, камень, с которого святой Иоанн Святитель, покровитель монастыря, произнес первую проповедь. «Покайтесь, ибо приблизилось Царство небесное!» — Иоанн Предтеча возвещал о приходе в мир Сына Божия. В монастыре пещерный храм Рождества Иоанна Крестителя, могилки монахинь, в том числе новомучениц, матери и дочери, Вероники и Варвары, убитых совсем недавно. Здесь же, наконец-то достроенный, главный храм обители, начатый еще до первой мировой войны.
Ужин в уютной, очень молитвенной, трапезной монастыря.
Второй день
Мы в Иерусалиме! Чье сердце не забьется в волнении от счастья: мы в центре мира. Мы идем в Старый город, то есть в самое библейское, самое евангельское ме-сто. И то, что вчера мы видели на ходу, почти бегом, сегодня можно и нужно увидеть подробнее и внимательнее. Скорбный путь, путь горя и печали, виа Долорозе. Здесь Спаситель сказал: «Не плачьте, дщери Иерусалимские обо мне», здесь он прикоснулся к стене, здесь упал под тяжестью креста… незабываемо! Ведь это Он наши грехи, наши страдания возносил на Голгофу, это за нас Он отдавал себя на распятие!..
Осматриваем армянский и Еврейский кварталы, посещаем Александровское под-ворье, Порог Судных врат. В православных храмах подаем записочки о здравии и упо-коении родных и близких. Писать лучше латинскими буквами.
Смотровая площадка. С такой высоты Спаситель смотрел на вечный город и про-лил о нем свои слезы, предвидя его близкую и страшную участь. Напоминает об этом католическая часовня «Слеза Господа», Елеон. Свято-Вознесенский монастырь, доро-гие для нас могилы тех, кто созидал Русскую Палестину, тех, кто доставил сюда прах святых Елизаветы и Варвары.
Какой обзор, какой вид на поток Кедрона, Иосафатову долину, уходящую к Мер-твому морю, место будущего Страшного суда.
Гробница Божией матери с ее широкими, желтого мрамора, будто медовыми сту-пенями. По праздникам эти ступени уставлены как живыми цветами, горящими све-чами, зрелище трогательное и высекающее слезы, особенно, когда видишь, как между огоньков проходят дети, ища местечка и для своей свечечки. Здесь же гробницы роди-телей Божией Матери Иоакима и Анны, праведного обручника Иосифа.
В Гефсиманском саду надо потрясенно молчать — эти маслины помнят молитву Христа, когда вместе с каплями пота кровь падала на землю, когда вел сюда воинов предающий Учителя Иуда.
105
И вот он, такой родной, такой русский по архитектуре храм св.равноапостольной Марии Магдалины. Здесь мощи св.св. Праведных Елизаветы и Варвары и много иных святынь.
В монастыре отдыхаем, молимся, благодарим за приют и торопимся на автобус. Впереди далекий, счастливый путь в Тиверию, в Галилею. Поздний ужин и долго-жданный отдых. Завтра новый, полный чудесных встреч с местами, день, где прошли детские, отроческие, юношеские годы Христа и откуда Он вышел на проповедь Нового Завета.
Третий день
«Гора Фавор, гора Святая», — этот распев многие из нас слышали и раньше. Так же есть песня и об Афоне — «Гора Афон, гора Святая», — и мы не знаем, какая была раньше, но это и не важно, важно, что святость обоих мест вдохновляет нас на правед-ную жизнь. На Фаворе настолько русские запахи быстро увядающей на палестинском солнце травы, такие просторы и так громко и победно поют совсем российские петухи, что понимаешь: Святая Русь с нами. Здесь, в православном греческом храме Преобра-жения чудотворная икона Божией Матери. Многое множество крестиков, маленьких фотографий исцеленных людей подтверждают ее целебную силу по нашим искренним молитвам. В ночь Преображения на Фавор сходит евангельское облако, из которого когда-то раздался Божий глас, поразивший апостолов Петра, Иоанна, Иакова: «Се есть Сын Мой возлюбленный, о Нем же благоволих, Того послушайте».
Не надо объяснять, зачем мы в Канне Галилейской, это земля, на которой стоял дом — свидетель превращение воды в вино, первое чудо Спасителя, свершенное по просьбе Его Пречистой Матери.
Назарет, поднебесный город, который мог бы и при земной жизни Спасителя гор-диться Им, но не смог по своему неверию. Здесь родилась пословица, произнесенная Пречистыми устами Спасителя: «Нет пророка в своем Отечестве». Не так ли и мы в ма-тушке России не верим своим умам, воспринимаем их прозрения и предупреждения горько и запоздало. В Назарете Святая Дева Мария услышала приветствие архангела Гавриила: «Радуйся, Благодатная: Господь с тобою». Здесь православный храм Бла-говещения и большой, к сожалению, очень модернизированный католический храм. Назарет, кстати, дает миру пример дружного сожительства арабов и евреев.
Галилейское море
Нас ждет незабываемое: выход на лодках, изготовленных по образцу библейских и обед, главное блюдо которого — жареная петровская рыба. Да, та самая, наследница тех рыб, которые апостол Петр поймал по слову Спасителя. Видишь на море, особенно заметные в ясную погоду, пересекающие его полоски, это дорожки, по которым ходил, «аки по суху» Иисус Христос.
Невозможно покинуть Тивериаду, не побывав на горе Блаженств, где прозвучали Новозаветные Заповеди Христа, обращенные к каждому сердцу и дающие ключ спасе-ния души. Там, где пятью хлебами насыщались пять тысяч. И опять же, горько думать, что многие из тех, кто вскоре закричал: «Распни, распни Его!» были из тех, кто прини-мал хлеб из апостольских рук. Люди ждали хлеба, не более. Они думали, что сытость тела отгонит от них голод души.
106
Очень хочется погрузиться в живительную влагу озера. И вскоре это желание осу-ществится, ибо мы движемся в монастырь Русской духовной миссии, освященной во имя святой Марии Магдалины. В монастыре небольшой, но очень молитвенный при-ветливый храм, источник св. Марии и дар Божий — родоновый источник.
С веранды монастыря открывается вид на море-озеро с тремя названиями: Тиве-риадское, Галилейское и Геннистаретское. Так что сегодня мы погружались и топили свои грехи сразу в трех морях.
Четвертый день
Мы не сразу прощаемся с Галилеей, у нас еще впереди Капернаум, так часто упо-минаемый во всех Евангелиях, развалины синагоги, слышавшие голос Христа, быв-шие свидетелями воскрешения дочери Иаира, исцеления кровоточивой, очищения прокаженного, выздоровления слуги сотника.
Еще до обеда мы переезжаем к реке Иордан, через восточную часть озера.С молитвой погрузимся в освежающие воды Иордана, недалеко от выхода реки
из озера. А далее, далее дорога в Иерихон. Как грустно, как не хочется, чтобы исчезали из
виду эти просторы, эти спасительные дали, но едем. Вот, на прощание мелькнул крас-но-белый храм Двенадцати апостолов, его закрывают новые постройки, всё! Впереди ветхозаветные места, освященные Христом. Но вообще, надо заметить, что это чувст-во светлой печали расставания, оно постоянно на Святой земле. Таково православное сердце, оно не может не любить все это, даже мало-мальское место или событие, кото-рое напоминает о Христе.
Иерихонские трубы — это библейское выражение означает очень громкий звук. Оно из древности, от труб, от звука которых рухнули стены неприступного Иерихона. Ныне он преступен, гостеприимен, здесь участки нашей Православной церкви, отсюда начинается дорога на гору Искушения. Здесь же евангельское дерево, на которое влез малорослый Закхей, чтобы видеть Спасителя. Это прообраз того, чтобы и нам подни-маться над житейской суетой и идти к свету Истины, которая есть Христос.
Тяжелая, но целебная дорога в гору. Ее проделывали тысячи и тысячи наших со-отечественников, в том числе и старцы и сам Патриарх. А бывает и такой подарок, когда паломники поднимаются на самую вершину, где почти никто никогда не бывает, и около развалин монастыря встретим, нет, не восход, а закат солнца. Вспомним, что здесь враг нашего спасения искушал Христа, и здесь Диавол услышал резкую отпо-ведь: «Отойди от меня, сатана!»
Сил осталось только на то, чтобы добраться до ночлега. Около Мертвого моря вспоминаем Кару Господню на города Содом и Гоморру, погибших по вине развратных жителей.
Пятый день
Встанем пораньше: впереди огромная программа дня, насыщенного посещением трех величайших мест: Хеврона, Вифлеема и Вифании.
Хеврон. Маврийский дуб. Усыхание его, ускорившееся в 20-м веке, дало повод го-ворить о близком конце света. Но мудрые старцы замечают: а сколько же за эти мно-
107
гие и многие сотни лет паломники унесли и рассадили во всех местах нашей планеты желудей от него. Дата Страшного суда, конечно, в руках Божиих, но и мы, грешные, можем ее отодвинуть, если будем молиться и жить праведно. Как праведные праотцы Авраам и Сара, которые именно под этим дубом принимали троих ангелов — образ Святой Троицы. Здесь храм Русской духовной миссии. Здесь уже подрастают два но-вых дубика, их зовут Авраам и Сара.
Движемся в Вифлеем. Вифлеем (по-арабски Бет-лехем, город хлеба) навсегда в нашей душе как родина Рождества Христова. По этому небу шла Вифлеемская зве-зда, ведущая пастухов к пещерке Спасителя. Сюда волхвы принесли Богомладенцу смирну, как земному человеку, золото, как царю, и ладан как Сыну Божию. Храм Ро-ждества безграничен для познания. Не могут не литься слезы у крохотных черепов Вифлеемских младенцев, избитых по приказу Ирода. Дворец его недалеко, и, если бу-дет время, подняться к нему очень интересно. Так же как и посетить церковь пастухов в Бет-сахуре. Можно все это успеть, если не затягивать обед.
Впереди Вифания, притягательная и малодоступная. Ибо из-за конфликтов по-следнего времени, дорога в Вифанию часто перекрыта то железобетонными блоками, то танками. Но Вифания необходима для поклонения.
Вифания, иначе Бетания — дом бедности. Она и сейчас небогата, но Спаситель всегда шел прежде всего к бедным и обездоленным. Здесь Он прослезился, жалея умершего праведного Лазаря Четверодневного. Тот, кто был на Кипре, в Ларнаке, помнит эту потрясающую надпись на гробнице Лазаря — «Друг Христа». Всего два слова — друг Христа. Из дома Лазаря, после его воскрешения Спаситель ушел в свой последний путь, на Голгофу. В Вифании прозвучали Его слова, обращенные к Марфе и Марии, а по сути, ко всем нам о том, что надо меньше хлопотать и заботиться о зем-ном, что прежде всего надо думать о душевном спасении, о том, что не отнимется, о бо-гатстве неветшающем, о добрых делах.
Пора к ночлегу. Надо постараться лечь пораньше, ибо завтра еще более ранний подъем, нежели обычно. Потому что…
Шестой день
…нас ждет Иудейская пустыня. Голая, безжизненная. Как говорит Псалтырь, «Земля преложилась в сланость (то есть перестала плодоносить) от злобы живущих на ней». Освящают эту пустыню и делают ее местом поклонения оазисы монастырей Георгия Хозевита, Саввы Освященного Феодосия Великого и Герасима Иорданского. История каждого из них — это история страданий и молитв, история сражений за пра-вославные святыни. Этот день для паломников за время поездки, может быть, самый трудный, но очень важный. В этих монастырях, исключая монастырь св.Герасима, па-ломники из России редки. В монастыре живет собачка удивительно похожая на кро-хотного льва. И живет попугай, говорящий по-русски: «Слава Богу, Слава Богу!». Еще надо заметить, что в лавру св. Саввы Освященного вход женщинам воспрещен. И жен-щины воспринимают эту новость с пониманием. Тем более монахи и их не оставляют без внимания — выносят для поклонения частички мощей святых угодников и скром-ное угощение, лепешки и воду.
Обед в этот день романтичен, потому что запланировать его, ввиду больших пере-движений, невозможно и он будет на одной из остановок.
108
Может быть, получится в этот день вернуться пораньше в отель, чтобы отдохнуть, привести в порядок записи, рассортировать купленные сувениры, изумляясь их красо-те и дороговизне, и набраться сил для переезда в страну Иорданию.
Седьмой день
Наш путь в Десятиградие, в Заиорданье! Куда ушла Мария Египетская и откуда вел евреев из Египетского плена пророк Моисей.
Если все благополучно, то, благословясь и вновь надевши крестильные рубашки, мы погрузимся в Иордан. На сей раз, что незабываемо навсегда, у места Крещения Иисуса Христа.
Далее ветхозаветные места: ущелье Вади-Хорор, место Вознесения Ильи-проро-ка, прощание его с пророком Елисеем. Далее переезд к горе Нэво, или как часто произ-носят, Нэбо, Небо, видимо, по близости к небу и по тому, что дальше этой горы пророк Моисей по воле Божией не смог пойти и здесь скончался.
Гора Мохерус, и снова царя Ирода, оставшегося в истории только своими поступ-ками: убийством младенцев и усекновением главы Иоанна Крестителя. Здесь плясала Саломея, дочь Иродиады. Надо ли говорить, как все они страшно закончили свои жиз-ни? Ирод сгнил заживо, Иродиаде отрезало льдиной голову.
Свободный день
Завтра рано утром поедем в аэропорт, чтобы поехать в Москву. Грустно. Но впере-ди целый день, интересная экскурсия, уроки соединения исторических событий и сов-ременности, и, конечно, незабываемые базары. Конечно, вас и обсчитают и попробуют обокрасть, так что будьте начеку. Не стесняйтесь торговаться. Просят за что-то десять долларов, давайте три, сойдетесь на семи. И это, конечно, обман, но все-таки будет осознание борьбы за свое благосостояние и справедливость.
Старайтесь больше увидеть, услышать, запомнить, записать. Обилие впечатлений не подавит нас, напротив, напитает душу и сердце, возвысит ум.
Ради чего мы ездили по святым местам? Ради молитв, ради устремления от Ие-русалима земного к Иерусалиму Небесному, в то жилище, в котором обитает Христос и куда мы стремимся всей душой.
109Д
онбасс-Ли
т.ru
ПО
ЭЗИ
Я
ПОЭЗИЯ
ВЕНОК ОКТАВ(Попытка биографии)
1
Дорога до-ре-ми, дарованная мне...Расстрелянный рояль, разбросанные ноты.Растерянная скрипка. Сводки о войне.Прощальные гудки — охрипшие фаготы.Там, в маминой утробе, в самой глубинеВенок моих октав нашёптывал мне кто-то,Насвистывал сквозняк в саратовском посёлке.Ребёнок, Новый год и запах первой ёлки.
2
Ребёнок, Новый год и запах первой ёлки.Куранты полночь бьют, и сын кричит мне: «Я-а!»Зажатый кулачок моей коснулся чёлки,Ребёнок просит грудь — бери, душа моя!Смешались на столе пелёнки и заколки,Конспекты и стихи. Счастливая семья.Мы весело поём, мы на одной волне...Миг сказочной любви — недолгий свет в окне.
3
Миг сказочной любви — недолгий свет в окне.Тяжёлые плоды родительского сада.Ах, надо б написать мне книгу о родне,Я обещала маме — надо, надо, надо.
Светлана КУРАЛЕХ(г. Донецк)
Родилась 14 мая 1942 г. в пос. Горное Краснопартизанского рай-она Саратовской области. Окончила Харьковский институт инже-неров железнодорожного транспорта и Литературный институт им. М. Горького в Москве. Автор множества поэтических сборников и пьес на детскую тему, которые ставились в Театре кукол в Донецке. Заслуженный работник культуры Украины. Проживает в Донецке.
Что было, то прошло. Кто был, того уж нет,И только старый сад и новая ограда.Опавшая листва, засохшие метёлки.Фаянсовый кувшин, разбитый на осколки.
4
Фаянсовый кувшин, разбитый на осколки.Где родина моя, там сердце пополам.Ушёл двадцатый век — остались барахолкиИ кукольный сезон, похожий на «сезам».А я — поэт без слов, я — нитка без иголки,Я — цирк без шапито, я — гордая мадам.Собака спит в углу, а муж в другой стране.Соль, сжатая в щепоть, и чайник на огне.
5
Соль, сжатая в щепоть, и чайник на огне.Жизнь ближе к эпилогу, время ближе к маю.Стихи, как мотыльки, порхают в тишине.Не стану их ловить — вдруг крылышки сломаю...Бомжи металлолом приносят на спине,Но вывеска в окне: «С утра не принимаю!»Сочувствуют бомжам бабульки-балаболки.Лязг брошенной подковы, грязные футболки.
6
Лязг брошенной подковы, грязные футболки.Я памяти своей кручу калейдоскоп:Галдёж на ипподроме, толки-кривотолки,А я забыла страх, а я живу взахлёб.Я растворяюсь в шёлке лошадиной холки,И лошадь подо мной пускается в галоп.Пегас — мой верный конь, жокей —мой лучший друг.Симфония весны захватывает дух!
7
Симфония весны захватывает дух!Масличная гора и звуки песнопений.Святой Иерусалим — залитый солнцем луг,В котором проросли библейские ступени.И это ничего, что день горяч и сух —Есть чистая вода и тень густых растений.За стайками детей, за стайками пичуг«До» рвется в небеса, рождая новый круг.
111
8
«До» рвется в небеса, рождая новый круг,Сплетаются октавы, как молитвы в храме,И тысячи ладов перебирает слух,Чтоб музыка сливалась с вечными словами.Есть музыка внутри, есть музыка вокруг,Есть музыка от нас, есть музыка над нами...И есть среди дорог в небесной вышинеДорога до-ре-ми, дарованная мне.
9
Дорога до-ре-ми, дарованная мне...Ребёнок, Новый год и запах первой ёлки.Миг сказочной любви — недолгий свет в окне,Фаянсовый кувшин, разбитый на осколки.Соль, сжатая в щепоть, и чайник на огне,Лязг брошенной подковы, грязные футболки.Симфония весны захватывает дух!«До» рвётся в небеса, рождая новый круг.
112Д
онба
сс-Л
ит.
ru
ПО
ЭЗИ
Я
ПОЭЗИЯ
* * *
Шахтер не любит говорить о лаве,Как на войне солдаты — о войне.Шахтер не любит говорить о славе,О женщинах,О деньгах,О вине.Он больше — о рассветах и закатах.Об удочках, заброшенных в Днепро.О беленьких,В садах зеленых.ХатахИ о красивых станциях метро.Он может посудачить о де Голле,Он страстно любит, с видом знатока,В который раз потолковать о голе,Что вбил «Шахтер» в ворота «Спартака».Он почему-то любит оперетту,Благоволит ко всем конферансье.(Простим, как говорится, вольность эту,Что посещают оперу не все).Шахтер не любит говорить о славе, О женщинах,О деньгах,О вине.И редко-редко говорит о лаве,Как на войне солдаты — о войне.
Николай АНЦИФЕРОВ
Родился в 1930 году в Макеевке в семье шахтёра. Публи-коваться начал с 1952 года. Окончил вечернюю школу; потом поступил в Московский Литературный институт имени А. М. Горького. Возглавлял поэтический отдел журнала «Мо-сква». Автор множества стихотворений о шахтерах. Умер в 1964 году.
Десять лет я точу топорИ все время ношу с собою.Не подумайте, что я вор,Я работаю с ним в забое.С ним расстаться никак нельзя:А не то украдут друзья.Дело гиблое, коль украдут.И приходится перед сменойМне в контору на пять минутЗаходить с топором непременноНаболевший решать вопрос.Сколько лет все одно и то же:Чтобы заработок возрос,Чтоб платили за труд подороже.Нормировщики — Не секрет —Нечто вроде гадалки-старухи:Если сунешь кредитный билет,Могут сделать слона из мухи.Потому-то за ними следишь,Чтоб не строили разные трюки.У меня насчет взяток — шиш.У меня есть топор и руки...Есть в конторе еще дела.Мы живем в основном положительно.Наша жизнь хороша и мила,И прекрасна, и удивительна.Недостатки, однако, есть.Незначительные изъяны:Иногда мы не можем поесть,Потому, что пусты карманы.Жизнь неважная без монет.Без двугривенного сбереженияВас не пустят и в туалет,Извините за выражение.От получки к получке, увы,Не сойдутся концы с концами.А питаться газетою... выПопытайтесь питаться сами.И к начальнику шахты идешьНапевать о нужде романсы.Заработанный собственный грошПросишь выплатить в счет аванса.Извинишься, но двери — щелкНа замок английской системы,
114
В кабинете на окнах шелк,Украшают портреты стены.Поначалу о том, о сем.Как жена, подрастают дети ль?Кабинет на замке. Мы вдвоем:Он да я. Да топор — свидетель.Бьет начальник меня по плечу:Ну, чего, мол, еще хочу.Позвонил — и главбух уже здесь.Человек и скотина: смесь.Улыбается словно в бреду,Ловит шепот начальника ухом:— Все понятно.... имею в виду...Он уходит — и я иду.С топором иду за главбухом.А у двери шумит толпа.Ожидают приема тоже.До чего же толпа глупа:Всех начальник принять не сможет.Мне завидуют. Мне повезло.Все расходятся восвояси.Только я на судьбу не злой—Сто рублей получаю в кассе...С топором через шахтный дворНа работу иду в преисподнюю.Мой кормилец, мой друг топорДозарезу мне нужен сегодня.
ПЕЙ, НАЧАЛЬНИК
«Не подмажешь — не поедешь» —Не для всех поговорка стара.Мой знакомый начальством в «Победе»Был доставлен к буфету вчера.В клубах дыма повисли ноты,А на нотах — «Шумел камыш...»— Нам положено после работыПить и петь, мы шахтеры, слышь?Пей, начальник, лишь в водке сила.Обожаю тебя от души.Слышь, возьми, дорогой, на чернила.Только, милый, пиши да пиши.А писать ты, я знаю, можешь.Вместе выросли как-никак.— Друг, возьми-ка вина подороже!Говорят, здесь хороший коньяк!
115
И не думай насчет работы —Напишу... А другим вот — шиш...И опять повисают ноты,И на нотах — «Шумел камыш...»А на улице — дождь и ветер,И в одной из квартир в тот часЖдут с получки ботинки детиИ жена не смыкает глаз.
НАХАЛОВКА
Моя земля юна, румяна,И чтобы стать сильней, стройней,Совсем не надобны румянаМоей мужающей стране.Когда лицо солдата в шрамах,Оно о многом говорит...Не все живем пока что в храмах.Ну что ж, потерпим. Не горит...Полсотни хат на курьих ножкахСтоят не в сказочной стране.Есть в каждой хате дверь, окошко.Есть в каждой хате свет в окне.Без разрешенья райсовета,Как гриб, поселок вырос тут,И, безымянного, за этоЕго «Нахаловкой» зовут.Здесь по-отечески сердечноС портретов шлет улыбки намШахтеров лучший друг,Конечно,Друг по тогдашним временам.Еще не ведая, что будетО нем рассказано потом,Пока и в праздники и в будниМы за его здоровье пьем.Здесь рай не хуже, чем в окопе.В хатенках быт донельзя прост.Здесь мне — не то что дяде Степе —Нельзя подняться в полный рост,Поскольку площадь комнатенкиНе больше кузова трехтонки.Земные блага здесь не в моде,Не в первый день, не в первый год
116
Мечтает о водопроводеЦивилизованный народ.Здесь жизнь своя, свое веселье,Здесь свой неписаный закон:Пьют тетки набожные зельеПод покровительством икон.Хранят хозяйки эти лики,Чтоб их мужей и сыновейОберегал господь великийМогучей силою своей.Забыли бабы, что сегодняИ под землей, и на землеБольшие функции господниСосредоточены в нуле.И не помогут в шахтном делеНи бог, ни дьявол, ни мольбы.А жизнь — есть жизнь.И в жилотделе,Бывает, делают гробы...А всюду — признак изобилья,Как говорят, бушует жизнь:На легковых автомобиляхДеляги катят в коммунизм.Бегут машины — сотни, тыщи.Спешат, как воины на фронт.Однооконные жилищаС тоской глядят за горизонт.Глядят туда, где есть повышеИ поуютнее дома,Где рестораны есть на крыше,Где, говорят,Была тюрьма.Глядит поселок в полудремеУж не один десяток летИ ничего не видит, кромеШахтерских радостей и бед.Но побредешь, гонимый жаждой,Искать родник на край земли.Вот так Нахаловку однаждыКиносоздатели нашли.И режиссер, губа — не дура,Заулыбался от души:— Великолепная натура,Места для съемок хороши.И нас в сегодняшней одеждеСнимали долго для кино.Кино о том, как жили преждеЗдесь горняки, давным-давно.
117
Платили деньги нам за это,Мы оставляли их в буфетах,Где поднимали каждый тостМы за здоровье кинозвезд.А через год, ну два от силы,Меня с друзьями заодноВ столичном зале воскресилоЦветное кинополотно.Как сквозь вагонное окошкоПрошли знакомые места.Полсотни хат на курьих ножкахТолпятся около моста.Проплыло все, что заснималиБез декорации у нас.И я вздохнул со всеми в зале:«Неважно жил рабочий класс».Потом пошла любовь без ссоры,Собранья, подвиги труда....Я вспомнил деньги режиссера,Как пропивали их тогда.А на экране плыли были:Дворцы культуры, гаражи...И все Нахаловку забыли:Ведь так рабочий раньше жил.Да, о рабочем человекеЗабот немало в наши дни.Ну а искусство в нашем векеПочти фантазии сродни.«Нахаловка — небось, макеты», —Какой-нибудь заметит муж,И по-столичному одетый,И образованный к тому ж.Не хочет верить — и не надо.Известно, как ни убеждай:Без рая быть не может ада,Без ада невозможен рай.Полсотни хат на курьих ножкахСтоят не в сказочной стране.Есть в каждой хате дверь, окошко.Есть в каждой хате свет в окне.Моя земля юна, румяна,И чтобы стать сильней, стройней,Совсем не надобны румянаМоей мужающей стране.Когда лицо солдата в шрамах,Оно о многом говорит.Не все живем пока что в храмах.Ну что ж, потерпим. Не горит.
118
Жизнь полновластная стучитсяСейчас сильней в моем краюКак будто, — молвят очевидцы, —Снесли Нахаловку мою.Что ж, не сегодня-завтра, значит,И только так.И не иначе.
ПИВНАЯ(«Профилактика»)
А я пивную не миную.Я запросто вхожу в пивную,Не ведая стыда и страху,Как царь на трон,Палач — на плаху.Я объясняю, в чем тут дело:Я после смены в бане с телаСмываю угольную пыль.Но пыль, что к сердцу прикипела,Не смоешь в бане, как ни мыль.Кричу буфетчику с порога(Да пусть непьющие простят):— Сто маловато, двести — много,Два раза по сто пятьдесят!Буфетчик вынет из-за ухаИ послюнявит карандаш.И не похожий на главбуха,Не пробасит: «Когда отдашь?»Черкнет в талмуде замусоленном,Игриво пальцем погрозив.В знак уваженья малосольныйОгурчик выдаст: «Загрызи…»Рванув отпущенную меру,Бреду, не ведая преград:Кум президенту, зять премьеру,И марсианам кровный брат.Нет, я пивную не миную.Я запросто вхожу в пивную.
119
МЫ ВЫПУСКАЛИ СТЕНГАЗЕТУ
Мы выпускали стенгазетуИ засиделись допоздна.Художник шепчет по секрету:— Ну как же я пойду одна?А вы — ответственный редактор,Лежит ответственность на вас... —Я взвесил всю серьезность фактаИ принял меры тот же час.Такое важное заданьеЯ лично выполнить решил:Еще поднимут на собраньеВопрос о черствости души.Я шел, покусывая губы,Плыла луна над головой.Мы ж разговор вели сугубоОфициально-деловой.Она меня критиковала,Что оторвался я от масс,Что я знакомых вижу мало,Бываю в клубе в месяц раз.Потом добавила с улыбкой.Что при желании моемМогу исправить я ошибки...Я слово взял. Но вот и дом.Она ушла.В минутной речиУспел я все-таки сказать,Что не мешало б каждый вечерНам стенгазету выпускать.
120Д
онба
сс-Л
ит.
ru
ПР
ОЗА
ПРОЗА
Вадим ПЕУНОВ(г. Донецк)
Родился в Астрахани в 1923 году. Участник Великой Отече-ственной войны. В 1954 году окончил Львовский государственный университет и получил направление в Донецк. Опубликовал 75 со-циально-острых детективных романов и книг публицистики. По повести «Последнее дело Коршуна» в конце пятидесятых годов был снят полнометражный художественный фильм.
ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЛО КОРШУНАР о м а н *
ЕЩЕ РАЗ О ДНЕВНИКЕ
В кабинете полковника Виталий Андреевич держался независимо, с подчеркну-тым чувством собственного достоинства. Спокойно опустился в кресло, выпрямился, расправил плечи. На столе перед полковником лежал дневник Дубовой и стопка пи-сем, принесенных капи таном.
— Мне бы хотелось, Виталий Андреевич, подробнее знать историю дневника Ду-бовой.
— Его начала вести Нина, а после ее исчезновения, продолжал я, — спокойно отве-тил он на этот вопрос. — Так что это наш с нею общий труд. Когда писатель Лимаренко обратился ко мне с просьбой помочь ему в сборе материалов о нашем соединении, то я отдал ему походные газеты отряда, которые первое время хранил у себя, и этот днев-ник. После того, как повесть была написана, газеты были переданы в музей Советской Армии в Москве, а дневник забрала у Лимаренко Нина. У нее он находился до послед-него времени. Месяц назад, когда я заканчивал одну работу, он мне потребовался для оживления в памяти некоторых эпизодов из про шлого. Я попросил Нину, и она мне его прислала.
— А почему вы не принесли его мне с письмами Ду бовой?— Содержание дневника довольно основательно использовано писателем Лима-
ренко в его повести, а, кроме того, записи касаются давно минувших лет и вел их боль-шей частью я. Нине принадлежит только первая часть дневника. Я считал, что это не представ ляет для вас интереса.
— Почему же в дневнике от начала до конца один и тот же почерк?
— Не один и тот же, но схожие. Да, у нас с Ниной почерки были довольно схожи. Вернее, я подделывался под ее почерк. Это у меня легко получалось. В парти занском отряде мне часто приходилось подделывать немецкие подписи, печати. Получалось довольно удачно. После мнимой смерти Нины, мне захотелось сохранить память о ней, и я продолжал дневник ее почерком, будто она жива и пишет.
Но после ранения в предплечье, я разучился не толь ко подбирать почерки, но во-обще писать. Только через год удалось восстановить работоспособность правой руки и то частично.
— С которого места идут ваши записи? — спросил Иванилов.— Нина пропала при загадочных обстоятельствах вместе с группой штабных ра-
ботников партизанского соединения. И с тех пор я его и продолжал. Разрешите, по-кажу.
Дробот привстал в кресле и протянул обрубленную руку полковнику. У Иванило-ва шевельнулась какая-то жалость к этому человеку. Виталий Андреевич сразу открыл нужное место. Полковник начал читать, затем взял со стола журнал «Огонёк» и подал Дроботу.
— Свежий номер. Еще не видели? Посмотрите, пока я занимаюсь дневником. Пол-ковник углубился в чтение. Дробот листал журнал, искоса посматривая на Ивани— лова.
— Знаете, Виталий Андреевич, — отложил полковник в сторону дневник, прочи-тав несколько отрывков, — хотя почерки ваши внешне и сходные, но уловить разницу в авторской манере не так трудно, главное — стили раз личные, у вас неплохая наблю-дательность. Есть образ ность в изложении.
Виталий Андреевич смущенно потер переносицу.— До войны я окончил педагогическое училище в Харькове и пописывал стихи.
А после войны заочно окончил библиотечный институт. Теперь я больше инте ресуюсь научными проблемами этики, эстетики и педаго гики. Так и не вышел из меня поэт.
— Бывает. Но я с удовольствием читаю эти записи. В них много оригинальных мыслей и наблюдений о ва шей работе разведчика в отряде Сидорчука.
— Я очень польщен тем, что сумел заинтересовать вас. Но все это использовано в повести.
— Писатель, как ему и положено, взял из ваших записей факты, обобщил их, то есть творчески обрабо тал. Но острота многих специфических ваших наблю дений у него стерлась, поэтому вдвойне интересно позна комиться с оригиналом.
Телефонный звонок прервал их беседу. Полковник вызвал Долотова:— Иван Иванович, там ко мне пришли. Закажите пропуск и проводите в комнату
для посетителей.Капитан вышел. Аркадий Илларионович обратился к Дроботу.— Кстати, Виталий Андреевич, недавно я читал последнюю вашу работу «Нормы
коммунистической морали». Не считаю себя специалистом в поднятых вами вопросах. Да и, к сожалению, время у меня очень огра ничено. Не окончил.
— Ну, а как общее впечатление, товарищ полков ник? — спросил Дробот, очевидно, ожидая похвалы.
— По правде сказать, я ждал от вас большего. Работа в основном гладенькая. Цита-та на цитате, своих мыслей вы стараетесь не излагать, на чужие ссылаетесь. Но так как на тему советской этики работ почти нет, то можно примириться и с вашей.
Такая оценка Виталию Андреевичу не понравилась, но возражать Иванилову он не стал. Полковник явно» торопился окончить разговор.
122
ЗИНОЧКА СПАСАЕТ
Когда полковник вошел в комнату посетителей, где Зиночка безуспешно пыта-лась читать «Перець», она на секунду растерялась, оробела. Но полковник был так приветлив, что она успокоилась.
— Слушаю вас, Зинаида Платоновна, — мельком взглянув на пропуск, сказал Ива-нилов.
— Я пришла... Я хочу... О Виталии Андреевиче. Я долго работала с ним, хорошо знаю его. О нем и о Нине Владимировне писатель Лимаренко книгу написал. Нину Владимировну он очень любил. Если бы вы знали, как он плакал, когда Николай Се-вастьянович сообщил ему, что Нина Владимировна убита. Если бы вы только видели его глаза: в них было столько горя!..
Верхняя губа Зиночки дрогнула.— Простите, Зинаида Платоновна, я что-то не раз берусь. Какой Николай Севас-
тьянович?— Мазурук. Он же позвонил Виталию Андреевичу и сказал о Нине Владимиров-
не. И он так плакал... так плакал...— Понимаю, — кивнул головой полковник, сдержав улыбку. —Но вы совершенно
напрасно волнуетесь. Вам, должно быть, кто-то говорил, что Виталию Андреевичу гро-зит какая-то опасность. Ведь это вас ко мне приве ло? — мягко спросил он.
Зиночка утвердительно кивнула головой.— Дробот действительно был у нас. Но сейчас он уже дома и, поди, досматривает
третий сон.Зиночка хотела верить и не могла. Слишком велики были ее возбуждение и тре-
вога, чтобы сразу поверить, что все быстро и благополучно кончилось. Желая окон-чательно убедить Иванилова, что Виталий Андреевич не способен ни на что дурное, она рассказала почти всю биографию Нины Владимировны и Виталия, которую знала из книги «Дорогою подвига» и из рассказов самого Виталия Андреевича.
Полковник слушал ее внимательно, не перебивая, не задавая вопросов. Когда Зи-ночка кончила, он одобри тельно заговорил:
— А вы, Зинаида Платоновна, хорошо знаете и Ду бовую и Дробота. Благодарю за сообщение.
— Цепкое влияние у этого Дробота, — поделился полковник своими впечатлени-ями с капитаном. — Куренева где-то что-то услыхала и сломя голову бросилась «спа-сать». Мне не нравится эта история.
Выйдя на улицу, Зиночка зашла в первый попав шийся магазин и набрала номер домашнего телефона Дробота. В трубке отозвался певучий женский голос.
— Позовите к телефону Виталия Андреевича, — зады хаясь от волнения попросила Зиночка.
— А кто его спрашивает?— Это... Из районного Дома культуры, приехала по вызову, а Виталия Андреевича
нет.— Сейчас позову.Как только Мария Васильевна отошла от телефона, Зиночка, боязливо огляды-
ваясь, как будто присутствую щие в магазине могли узнать ее мысли, повесила трубку и поспешила уйти. В душе она ликовала: «Виталий дома и вне опасности!»
123
ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ
Когда за Виталием и капитаном закрылась дверь, Марии Васильевне показалось, что ее семейному счастью пришел конец. Внешне в доме будто ничего не измени лось. В гостиной по-прежнему размеренно тикали часы. На рояле стояли четырнадцать сло-ников, один другого меньше. Над столом, грозя раздавить его, висела мас сивная лю-стра. Но теперь все это казалось Марии Ва сильевне чужим, даже лишним.
Она встала с дивана и направилась в детскую ком нату. Кроватка Игоря, накры-тая кружевным покрыва лом, напоминала матери, что сын сейчас далеко от нее. Гостит у бабушки. Татьянка, сбив одеяло ногами, подо гнув правую руку под себя, а левую от-кинув в сторону, уткнулась лицом в подушку и тихонечко стонала, пере живая тяжелое сновидение.
— У-у... У-у...«Как раненая!» — мелькнуло в голове Марии Ва сильевны, и ей стало жаль дочку.
Она легонечко погла дила ее вспотевший лобик.Танечка открыла глазки, взглянула на мать и тут же снова погрузилась в сон. Ма-
рия Васильевна заботливо укрыла ее одеялом и вернулась в столовую. Взглянула на часы: со времени ухода Виталия прошло уже около четырех часов. Ею начало овладе-вать отчаяние. «Что же случилось с Виталием? Неужели его задержали? А что, если он не вернется?»
И вдруг перед Марией Васильевной со всей жесто кой, неумолимой ясностью предстала вся безвыходность положения, в котором она окажется, если лишится мужа.
«Что будет со мной, с Танечкой, с Игорьком?»Она окинула взглядом комнату, роскошную обста новку: тяжелую мебель, дорогие
безделушки, портьеры, пушистые ковры... Расстаться со всем этим, что стало таким привычным, необходимым... Нет, нет, это не так страшно. Но как жить? Как поднимать детей? Ставить их на ноги?
Впервые в жизни Мария Васильевна ощутила тра гическое положение человека, оторванного от жизни, неприспособленного к ней. И медленно созревало реше ние: надо учиться. Вспомнила первый год своей жизни в Пылкове, попытку окончить де-вятый класс. Читает, бывало, она учебник, а Виталий подойдет, отберет книгу, начнет целовать, дурачиться.
— Полно глаза-то портить. Всех книг все равно не перечитаешь.«Виталий, Виталий, хоть бы все благополучно кон чилось, тогда бы я с ним пого-
ворила об учебе, о работе. Ах, зачем я раньше не сделала этого».Виталий открыл своим ключом входную дверь и про шел прямо к себе в кабинет.
Мария Васильевна кину лась вслед за мужем.— Отпустили! — и обняла его.Виталий поцеловал жену в лоб и снял с шеи ее руки.— Что ты выдумываешь, Мусенька! Никто никуда меня не забирал. Значит, и от-
пускать не надо было.— А я... — оторопела Мария Васильевна, — сказала Николаю Севастьяновичу, что
тебя забрали...Виталий блеснул на жену злыми глазами.— Сколько раз, Мусенька, я тебя просил быть осмот рительней. То ты, не проверив
документов, откровенни чаешь со встречными и поперечными, то пускаешь слухи, что твоего мужа арестовали.
124
— Но ты же сам велел позвонить.— Так позвонить и сказать, что я не приду, а не распускать нелепые слухи. За что,
спрашивается, меня могли арестовать? Что я — вор или убийца?!— А я думала...Дробот принужденно улыбнулся и потрепал ее по щеке.— Не будем ссориться, Мусенька, в такое тяжелое для нас время. Лучше накорми
меня, я голоден.На следующий день жизнь Марии Васильевны опять вошла в привычную колею.
Утром Виталий улетел в Киев. Не сказал, когда вернется, — сам не знал.Дни проходили однообразные, похожие один на другой. Однажды вечером, уло-
жив Татьянку спать, Мария Васильевна слушала по радио концерт пианиста Рихтера, передававшийся из Пылковской консерватории. Ее пора зила замечательная техника талантливого пианиста.
«Нет, музыку я не могу забыть, — решила она. — Буду учиться и детей учить. Мо-жет быть, кто-нибудь из них будет пианистом или скрипачом... Кончу десятилетку, пойду в консерваторию. Виталий, если он меня действи тельно любит, должен согла-ситься. Ну, конечно, он согласится! Он же любит!»
На душе стало хорошо и спокойно, будто она сде лала большое и трудное дело.Днем Мария Васильевна прочитала в местной газете объявление о том, что в ки-
нотеатре идет новый художе ственный фильм «Композитор Глинка».«Кажется, там Рихтер играет», — и предложила до чурке:— Танечка, пойдем в кино, послушаем музыку?— В кино, в кино! — радостно запела девочка.А вечером Виталий Андреевич возвратился из Киева.— Где Мария Васильевна? — спросил он у домра ботницы.— Пани ушли с Танечкой в кино, — ответила Одарка.Виталий Андреевич сел на диван и забарабанил пальцами по валику. Новая мысль
пришла ему в го лову, позвал девушку.— Одарка, скажи мне, только правду, у Марии Ва сильевны кто-нибудь бывает без
меня?— Были. Приходили несколько раз какой-то капитан.— И долго сидел?— Долго.— А она обедом его угощала?— Угощали.— А вечером без меня она куда-нибудь ходила?— Не знаю.— Ну, хорошо. Иди.
* * *
Мария Васильевна возвращалась домой в хорошем настроении. Фильм ей понра-вился. Но не успела она войти в дом, как Одарка таинственным шепотом сооб щила ей, что «они приехали и очень сердиты».
Виталий лежал на диване и читал книгу. На жену он даже не посмотрел. Мария Васильевна подсела к нему на диван.
— А мы с Танечкой в кино были. Я не думала, что ты сегодня возвратишься.— Я соскучился по дому, бросил все, прилетел, а она — в кино ушла, — раздражен-
но сказал он, — и вообще... мне все это не нравится.
125
— Что не нравится, Виталий? Я не понимаю.— Твое поведение за последнее время меня очень беспокоит. Даже домработница
стала замечать. Я при вык верить тебе, но вот Одарка сообщила, что капитан начал за-ходить к тебе по делу и без дела, любезничает. Домработница насплетничает подругам, по всему го роду пойдут сплетни.
Мария Васильевна впервые услышала такое тяжелое, незаслуженное обвинение. Она обиделась.
— Ты... говоришь глупости! — горячо запротестовала она, — Иван Иванович при-ходил всего несколько раз и всегда по делу и не ко мне, а к тебе. Я не виновата, что ты всегда стараешься уйти и оставить его со мной. А он хороший, симпатичный человек, очень вежливый.
Он с Танюшкой играет, и девочка привязалась к нему.За восемь лет супружеской жизни Мария Васильевна впервые позволила себе
возражать мужу. Виталий вскипел.— И это твоя благодарность за мою искреннюю лю бовь! Я на тебя дохнуть боялся.
Любил, как жизнь свою. Бывало, увижу на улице высокую женщину в темном ман-то и радостно забьется сердце: «она». Я женщин так и разграничил в своем сознании: «она» —это ты, а за тем — все остальные, чужие.
Виталий Андреевич не договорил, выбежал из каби нета, сорвал с вешалки свое пальто и, хлопнув входной дверью, ушел.
Мария Васильевна залилась слезами. К матери подо шла Танечка, которая видела, что отец хлопнул дверью и поняла все это по своему.
— Мама, тебя папа наказал? Да? Ты нашалила?Мария Васильевна покрыла поцелуями личико до чери.
КРУТОЙ РАЗГОВОР
Дроботу надоело бесцельно бродить по улицам. Но куда деться? К Николаю? Начнутся расспросы, что да как. В коктейль-холл? Без компании скучно. К Зиночке! Вот куда надо наведаться. Она его ждет. Да и пора поближе познакомиться с матерью Зиночки. Задобрить ее, чтобы в случае чего на дочь особенно не наседала.
Дробот зашел в комиссионный магазин и приобрел для своей возлюбленной большую коробку с китайскими иероглифами на крышке. В коробке лежала неболь-шая прямоугольная сумочка, по бокам которой были искусно вышиты большие розы. Для Пелагеи Зиновьевны Дро бот купил большую пуховую шаль. Подарки были упа-кованы, перевязаны ленточкой. По дороге к дому Куреневых, Дробот зашел в цветоч-ный ларек, где ему набрали огромный букет живых цветов.
* * *
Дробот не понравился Пелагее Зиновьевне с пер вой же встречи. «Не спросясь, врывается в комнату к де вушке, с чужими заигрывает. Где стыд у него?»
А когда она узнала, что этот «ухарь», как она его окрестила, кружит голову ее до-чери, она возненавидела его.
Пелагея Зиновьевна мечтала о том времени, когда ее дети заживут своей семьей, а она, бабушка, будет нянчить внучат, надеялась, что ее дети будут жить так же в мире и согласии, как она жила со своим Платоном Ивановичем.
126
Разудалый музыкант и весельчак, пекарь Платон после долгой, каторжной ра-боты подручным, стал масте ром у хозяина, словом, как говорили в то время, «начал выходить в люди». Ему тогда было уже под тридцать, пора было подумать о женить-бе. Вопрос серьезный: ошибешься — каяться будешь всю жизнь. Платон искал девуш-ку работящую, не избалованную, чтобы она умела и хозяйство в руках держать, и за детьми присматривать, и ему самому по пекарской части помочь. Он мечтал накопить деньжонок и открыть свою булочную.
Пришел Платон, как часто водилось тогда, в сирот ский приют выбирать себе неве-сту. А там девок «на выданьи» было человек пятнадцать. Выпив для храб рости, Платон ходил между ними и выбирал, глядя на образцы рукоделья и на внешность девиц. Пон-равилась ему жизнерадостная, добродушная Поля с двумя тяже лыми каштановыми косами, чуть не до пят. Отзывы о ней были самые хорошие. Понравилось ее рукоделие.
Через год у Пелагеи Зиновьевны родился сын. Еще через год —дочь. Так и пошло. Почти каждую зиму приходилось нести крестить младенца. Семья разраста лась. Ро-сли расходы. Тут уже было не до своей булоч ной, а лишь бы концы с концами свести. Тогда и приго дилась хозяйственная смекалка воспитанницы сиротского приюта. Пе-лагея Зиновьевна умела вовремя подтянуть, наскрести, урезать в одном месте, чтобы залатать, за штопать, заклеить в другом.
— Нужда была, а в семье был лад. Жили бедно, да честно. На чужое не зарились. В кого ты такая пошла, — упрекала мать Зиночку.
— Вы с папой до свадьбы и не виделись, — возража ла дочь. — Какая же это любовь?— Настоящая-то любовь в семье, — поучала мать, — а не по чужим углам. Честная,
а не ворованная.Вернувшись от полковника Иванилова, Зиночка не могла не поделиться с мате-
рью своим горем и своей ра достью. «Виталия Андреевича было забрали, но уже осво-бодили».
— За что же его забрали? — спрашивала мать, ко торая никак не могла простить дочери связи с женатым человеком. Если уж взяли субчика в такое учреждение, то неспроста. Значит, натворил что-то.
— Мама, мама, что ты говоришь! Он же герой книги, партизан...Виталия Андреевича «освободили», как говорила Зи ночка, но он не пришел к ней
ни в первый, ни во второй день. Зиночка загрустила и тайком от матери начала попла-кивать.
Пелагея Зиновьевна надеялась, что Дробот одумался и решил больше не беспоко-ить Зиночку. Мать была рада такому исходу. «И слава богу, что все кончилось. Дев ка, дуреха, все забудет. А за свой грех еще наплачется, когда замуж выйдет».
Но вот нежданно-негаданно Виталий Андреевич появился в тихом доме Курене-вых.
— Здравствуйте, Пелагея Зиновьевна. Извините, что давно у вас не был. Все не-когда.
— Не велики господа, можно перед нами и не изви няться, — с раздражением от-ветила мать. Она не сдер жала себя и сказала: — Вы, Виталий Андреевич, человек со-лидный, с положением, имеете семью. Так чего же вы хотите от Зиночки? Зачем вы ей морочите голову?
— Пелагея Зиновьевна, я перед вами виноват. Очень виноват. Знаю, что вы обо мне думаете: посмеется, мол, над глупой и бросит. Но вы ошибаетесь. Я Зиночку лю-блю, по-настоящему люблю.
127
В душе у матери кипело. Она уже была не рада, что затеяла этот разговор. «Не пу-стить бы его, прохвоста, в комнату и делу конец. Ишь испортил доверчивую дев чонку. А теперь «по-настоящему люблю».
— Вы, Виталий Андреевич, не считайте всех дура ками. Какая такая может быть у вас настоящая любовь. Разврат это, а не любовь. У вас семья, жена, двое детей.
Дробот не ожидал такой прямой атаки и чуть было не растерялся, но овладел со-бой.
— Вы, Пелагея Зиновьевна, человек немолодой, у вас богатый жизненный опыт, вы знаете, что в жизни все случается. Да, у меня есть семья... Был молодым, горячим и глупым, теперь вижу, что с женой у меня ничего общего нет. Жить с нею становится невыносимо тягост но, особенно с тех пор, как я полюбил Зиночку. Дети... Я люблю их. Если бы не дети, я давно развелся бы с женою.
— Ну, вы об этом и думать забудьте. Моя Зиночка никогда разлучницей не будет.Пелагея Зиновьевна уже не могла сдержаться и, что бы от греха подальше, а то еще
ударишь такого подлеца, вышла из комнаты.Дробот облегченно вздохнул. Зиночка вошла в кух ню, не подозревая, какой гость
ждет ее в комнате. Вита лий Андреевич, услыхав ее голос, вышел навстречу. Зиночка мгновение стояла, оцепенев, не веря своим гла зам, потом бросилась к Виталию, обхва-тила его шею и прижалась лицом к груди.
— Вернулся... пришел... А я тогда все видела... И хо дила к полковнику выручать тебя...
— Спасибо, Зиночка, — ответил Дробот.Пелагея Зиновьевна, услышавшая этот разговор, изменилась в лице.«Пропала девка! Совсем пропала!» От досады и оби ды ей хотелось заголосить, как
по покойнику. Но пока зывать свое горе чужому человеку она не хотела. Наки нула на плечи старую шубенку и ушла к соседям.
Теперь Дробот чувствовал себя свободнее. Он про тянул Зиночке цветы, усадил молодую женщину на кушетку и достал из коробки подарок.
— Это тебе. Из Киева привез.— Ой, какая красивая сумочка!— Я твоей матери купил пуховую шаль. Но меня тут так встретили, что я не осме-
лился отдать.Радость словно ветром сдуло с лица Зиночки.— Это такое горе, что мама тебя так невзлюбила.— Зиночка, я к тебе и пришел серьезно поговорить.После Нины ты для меня самый дорогой и близкий че ловек. Ты проявила такое
горячее участие ко мне, на какое способна была только Нина, которой я обязан спа-сением жизни. Нина и ты! Из-за жены от меня ушла Нина. Неужели Мария и теперь будет стоять на моей дороге к счастью! Я не могу больше скрывать своей любви. Я ре-шился на развод.
— Ой, нет, нет, Виталий! — воскликнула Зиночка. — Нет. Ты не должен уходить от детей. И Мария Васильев на тебя любит.
— Не любит. Скажу больше, она рада будет разводу не меньше, чем я. К ней один капитан наведывается. Вместе ходят в кино, мне об этом посторонние люди рас-сказывали.
— Нет, нет! Ты не должен разводиться. Я не хочу разбивать твою семью.— Не могу больше так жить! — с жаром воскликнул Дробот, — разведусь и заберу
к себе Игоря. А когда— нибудь у нас и свои дети будут. Конечно, не сейчас... Позже.
128
У Зиночки екнуло сердце. «Не сейчас! Почему не сей час? Именно теперь она по-любила еще крепче Виталия, так как узнала о своем материнстве».
Зиночка с ногами забралась на кушетку и зябко пое жилась.— Ты что, замерзла?— Н-нет. Так что-то трясет.Дробот развернул пуховую шаль, купленную для Пе лагеи Зиновьевны, накинул
ее на плечи Зиночке и хотел обнять свою возлюбленную.— Не надо, Виталий, мучить себя и меня. Ты не дол жен разводиться с Марией
Васильевной. И моя мама никогда не согласится на наш брак.— Да, да... твоя мама, — как-то растерянно прогово рил Дробот.Зиночка с мольбой посмотрела на Виталия. Ей хо телось обнять его, поцеловать.
Но она сидела и молчала. Кто-то постучал в дверь с улицы. Зиночка встрепенулась и с глазами полными слез прошептала:
— Уйди, Виталий. Я не могу больше встречаться с то бой.— Гонишь? Зиночка, — встал он на колени возле софы, — неужели ты уже меня
больше не любишь?— Люблю! Люблю! — истерически выкрикнула она. — Но уйди, Виталий. Очень
прошу тебя, уйди. Сейчас при дет мама...Дробот поднялся с пола. Надел пальто. Направился к выходу, но от порога быстро
вернулся к Зиночке, обхва тил ее трепещущие плечи и поцеловал в губы.— Прощай, Зиночка! Я тебя никогда не забуду. Ни когда! Прощай...
«И ЧЕРТ МЕНЯ ДЕРНУЛ ПРИЙТИ!»
Капитан Долотов застал Мазурука в возбужденном состоянии: страстный болель-щик, он еще не остыл от пе реживаний по поводу конькобежного соревнования в Ка-захстане, где был установлен новый мировой рекорд.
Иван Иванович еще вчера читал подробный отчет в «Правде», но не перебивал увлекшегося Николая Сева стьяновича. Мазурук был словоохотлив, обладал звучным баритоном. Капитану казалось, что Николай Севастья нович любуется своим голо-сом. Так же охотно Мазурук стал рассказывать и о Куреневой, когда Иван Иванович вскользь вспомнил о ней.
— Исполнительная зта Зиночка и презабавная. Ког да работала у Дробота, она умела вовремя подсказать, кому надо позвонить, что надо сделать в первую очередь, а что может и подождать. Вот бывает же какая-нибудь девчонка самозабвенно влюбля-ется в знаменитого тенора или скрипача, — так и Куренева, увидела в Дроботе жи вого героя книги и влюбилась. А он, байбак, и не видит.
— Не видит?— Ну конечно! Помню, у меня на вечере она на него смотрела, как зачарованная.
А он этак снисходительно, еле замечал ее, теперь, мол, можно и с тобой потанце вать.— А много народу было у вас в тот вечер?— Много, человек двадцать. У меня квартира вмести тельная.— А когда разошлись?— Как и полагается, утром.— Все? — уточнил капитан.— Все, — уверенно ответил Мазурук.
129
— А Дробот?— Уезжать из хорошей компании раньше времени — не в характере Виталия Анд-
реевича. А почему вы спра шиваете?— В связи с вашим предыдущим рассказом о Куре невой. Кстати, Николай Севас-
тьянович, кажется, вы пер вый по телефону сообщили Дроботу, что Нина Владими-ровна убита?
— Я. А что? — насторожился Мазурук.— Да ничего. Так поинтересовался.Поговорив еще несколько минут о международных событиях последних дней, ка-
питан распрощался.Когда Мазурук остался один, он вспомнил вопросы, которые ему задавал Доло-
тов. «Почему его заинтересо вало время, когда разъехались гости, особенно, когда уе-хал Виталий? Такой человек, как Долотов, праздных воп росов задавать не стал бы. Может быть, думает, что Ви талий за Зиночкой приударял? Вряд ли он пришел бы ко мне узнавать об этом. Неужели они в чем-то его подо зревают? Странно... Не может быть», — отмахнулся он от этой мысли.
Но на следующий день Николай Севастьянович снова вспомнил весь разговор с капитаном, и им овладело чув ство некоторого беспокойства. «Я не все рассказал капи тану, — подумал Мазурук, — и он, чего доброго, сделает из нашего разговора ка-кие-нибудь неправильные выводы. Надо зайти к нему и еще раз побеседовать».
Вечером, позвонив предварительно Долотову, Нико лай Севастьянович зашел в отдел. В кабинете, кроме капи тана, был и полковник. Присутствие второго человека ме шало Николаю Севастьяновичу откровенно побеседовать с Долотовым, и он начал сухо официально.
— Я понимаю, товарищ капитан, что вы посетили меня в обкоме не случайно. Оче-видно, вас что-то интере совало, а я, надо признаться, отнесся к нашей беседе недо-статочно серьезно. У меня осталось чувство какой-то неу довлетворенности, будто наш разговор остался незакон ченным, — Я вот потому и зашел к вам...
Мазурук неловко замолчал. Иванилов понял состоя ние Мазурука и решил по-мочь ему наводящими вопро сами.
— А вы не припомните, во время вечеринки у вас никто не отлучался?— То есть как не отлучался?— не понял Мазурук.— Ну, знаете ли, иногда бывает, что человеку захо чется проверить все ли благопо-
лучно у него дома или еще что-нибудь в этом роде.Мазурук с секунду задумался.— Нет, такого не было, — сказал он.Полковник потер подбородок, пересел поближе к Мазуруку.— Николай Севастьянович, вы сказали, что испыта ли чувство неудовлетворен-
ности после беседы с посетив шим вас Иваном Ивановичем. Вам даже показалось, что ваша беседа с ним осталась незаконченной. И вот вы, как коммунист, пришли к нам. В чем же дело? Какие у вас сомнения?
Мазурук снова задумался.— Вы знаете, товарищ полковник, я даже не могу от ветить на ваш вопрос. У меня
такое смутное ощущение, что вы хотели бы услышать от меня нечто большее, чем то, что я сказал вам. Но я не могу додуматься, что имен но вы хотите.
На девятое ноября у меня был семейный вечер. На нем был и Дробот с некото-рыми своими сотрудниками. Он приехал около девяти часов восьмого ноября. Уехал только утром.
130
— Вы сообщили нам интересные данные. Благодарю вас. Может быть, вы еще с ка-питаном побеседуете?
Но и после ухода Иванилова разговор как-то не кле ился.«И черт меня дернул прийти! А чего, спрашивается? Я же все это сказал еще
вчера», — и Мазурук рассердился сам на себя. Посидев еще немного, он попрощался и ушел.
У НЕЕ БЫЛО БОЛЬШОЕ ГОРЕ
Майор Наливайко продолжал поиски в Рымниках. Он поселился у пани Полон-ской, сказав ей, что приехал ра ботать вместо Нины. Старушка охотно приняла его на квартиру.
— Только прошу пана майора взять мяня на суд того мардера, — поставила она условия перед новым кварти рантом.
Сергей Петрович временно стал гражданским следо вателем. В его обязанности входило детально разобрать ся в делах Дубовой, подробно изучить ее характер, взаи-моотношения с людьми. Наливайко постепенно сбли жался с теми людьми, которые раньше окружали Нину Владимировну. Особенно его интересовали двое из них: Дани-лин и Валуев. Они были с Дубовой в селе Грабово на последнем следствии.
Сергей Петрович накапливал детали, которые должны были еще глубже раскрыть духовный мир Нины Владимировны. Во время многочисленных бесед со знакомыми Нины Владимировны Наливайко обратил внимание на то, что эти люди ничего не зна-ли о ее личной жизни.
«Нина Владимировна? О, это замечательный, душев ный человек». «Дубовая? Талантливый следователь! На писала диссертацию». «Авторитетный депутат. Чуткий то варищ». Это все было известно майору, но это только одна сторона ее жизни. А где душа женщины? Кто скажет о сокровенных думах Нины Владимировны, о том, кого она любила, кто ей был безразличен, кого ненавидела?
Однажды Данилин сказал майору:— Поговорите об этом с Валуевым. Леонид Алексе евич был к Дубовой неравноду-
шен. После ее смерти он ходит сам не свой.Майор и сам собирался побеседовать с Валуевым, ко торый видел Дубовую неза-
долго до смерти и мог подме тить какие-либо перемены в ее настроении и поведении. Во время официальной беседы Валуев отвечал подробно, обстоятельно, но сдержанно. Необходимо было вызвать его на откровенный разговор.
Майор выявил круг интересов Валуева. В областной библиотеке Леонид Алек-сеевич считался одним из самых активных читателей. Он брал литературу по самым раз личным отраслям знаний. И это расширяло его кругозор, помогало ему в следо-вательской работе. Он читал и худо жественную литературу как классическую, так и совре менную советскую и зарубежную.
Сослуживцы поговаривали, что он увлекается живо писью, но его работы видели не многие. Валуев играл иногда в шахматы, но не увлекался ими.
Вооружившись этими сведениями, Наливайко стал искать случая сблизиться с Леонидом Алексеевичем. Однажды они вместе выехали в Волковский район. Зано-чевать пришлось в деревне. Сергей Петрович знал, что ве чером будет свободное время, и прихватил из сельского клуба шахматы.
131
Приветливая хозяйка постелила гостям соломы на ши рокой раздвижной лавке — бамбетле, накрыла ее ряд ном — простыней из домотканного суровья и, пожелав до-брой ночи, оставила следователей одних.
— Партию в шахматы, Леонид Алексеевич? — пред ложил Наливайко.— Можно, — согласился тот. Наливайко был уверен в своей победе. Шахматами,
как и боксом, он увлекался с детства. Играл с азартом. Когда-то у него был третий раз-ряд, но случалось обыгрывать и второразрядников.
Сергею Петровичу достались белые. Он начал самым обычным ходом: пошел пешкой от короля. Валуев ско пировал ход. Майор выдвинул пешку по линии ферзя. Его противник тоже.
— Ну, Леонид Алексеевич, с вашей тактикой «повто рения чужих ходов» боюсь, что вы не выиграете. Я с ва ми разделаюсь быстро.
Валуев улыбнулся, промолчал. Неожиданно он по жертвовал пешку на своем фер-зевом фланге. Сергей Пет рович, не задумываясь, принял жертву и через четыре хода раскаялся. Валуев своим ферзем ворвался на его правый фланг и начал разгром. На двадцать седьмом ходу Наливайко воскликнул:
— Мат! Непростительное зазнайство с моей стороны.— Переиграем? — предложил Леонид Алексеевич. Сергей Петрович по натуре был
человеком темперамент ным. Проигрыш задел его спортивное самолюбие, и он согла-сился.
Вторую партию Сергей Петрович играл очень осто рожно. Подолгу обдумывал ходы. Валуев его не торопил. Играли они часа полтора, не проронив почти ни слова.
— Ничья, — зафиксировал майор. — Жаль. Значит, я остался в долгу. Вы, Леонид Алексеевич, оказывается, неплохой шахматист.
— Не всегда. Сегодня мне везло. Не унывайте, Сер гей Петрович, возьмете реванш в следующий раз.
Погасили лампу, легли спать. В хате было не особен но тепло. На одеяло накинули шинель и пальто. Прижа лись друг к другу спинами, по-солдатски, стараясь сог реться. При малейшем движении похрустывала свежая солома. Сквозь замороженные оди-нарные окна едва про бивался тусклый свет декабрьской луны.
— Леонид Алексеевич, вы спите?— Нет, думаю.— О чем?— О Нине Владимировне.— Я тоже о ней думаю. Меня интересует, почему по чти никто из сослуживцев тол-
ком не может рассказать о ее личной жизни, о ее мыслях. А ведь она была такая общи-тельная.
— Да... Я, может быть, знал ее чуточку лучше, чем другие сотрудники. Если у нее были радости, она ими дели лась с ближним. Радости, даже чужие, всегда ободряют че-ловека. Горе она скрывала, старалась справиться с ним в одиночку. А ее личная жизнь за последнее время была лишена радости.
Сергей Петрович повернулся к нему лицом. Шинель сползла. Чтобы ее поднять, -пришлось нагнуться. Струя холодного воздуха ворвалась под одеяло.
— Пожалела хозяйка дровишек, — посетовал майор.— Нет, просто она зимой не живет в этой комнате. Натопила ради нас. А разве хо-
лодное помещение с пер вой топки нагреешь?— Это так, — согласился Наливайко. — Леонид Алек сеевич, а почему вы думаете,
что личная жизнь Дубовой была неудачной?
132
— Теперь уже все равно, можно и сказать. Я Нину Владимировну любил, она это знала. По временам и мне казалось, что я для нее тоже не безразличен, и если бы не Дробот... этого человека я всегда недолюбливал. Есть в нем что-то нахальное и змеи-ное, что ли. Не знаю, как это точно определить.
«Дробот, — подумал майор. Как только заговорят о Дубовой, обязательно вспом-нят и Дробота».
— Я мало его знаю, чтобы сказать о нем что-ни будь, — заметил Наливайко.— Он писал ей письма, неоднократно разговаривал по телефону и приезжал к ней.
Я видел его раза три, ког да он приезжал сюда. У меня создалось впечатление, что она меня использует как своеобразный щит, загоражи вается мною от влияния на нее этого человека.
— Из чего вы заключили, что она пользовалась вами для защиты против влияния Дробота?
— Во-первых, потому что каждый раз, когда он при езжал в Рымники и посещал ее, она приглашала и меня к себе. Без него Нина Владимировна ни разу не приглаша ла меня. Ну, и, кроме того... я ведь уже сказал, что был неравнодушен к Нине. Естествен-но, что я присматривал ся к их отношениям, замечал каждую деталь, иногда по мимо своей воли. И вот я пришел к такому выводу, что она не хочет допустить его влияния, всячески избегает этого. Любовь его к Нине Владимировне было делом дав но минув-ших лет. У него семья. Нина Владимировна че ловек принципиальный, разрушать се-мью ни при каких условиях не стала бы. Но освободиться полностью от любви к этому человеку она не могла. Он знал это и ис пользовал. А на кой черт ему это надо было?
«Ревнует», — решил Наливайко.Как бы поняв его мысли, Валуев продолжал:— Не подумайте, что я ревную. Будь Нина Владими ровна жива, я бы ни за что не
сказал вам этого.— Леонид Алексеевич, вы провожали Дубовую домой седьмого ноября? — спро-
сил майор.— Да. Мы вместе с нею были у нас в прокуратуре на торжественном вечере. Потом
я проводил ее домой.— Как она вела себя в этот вечер?— По-моему, Нина Владимировна была потрясена каким-то горем. Она задава-
ла вопросы, показавшиеся мне очень странными, например, что должен чувствовать человек, когда его ударит свой, близкий. Вспоминала страшный сон. Будто она под-нимается на гору с другом и вдруг падает в пропасть. У меня мелькнула тогда мысль, что Нину Владимировну обидел или оскорбил близкий ей человек. Заподозрил в этом Дробота.
«Опять Дробот. Ну и крепко же его возненавидел Валуев, если все беды взвалива-ет на него», — думал Наливайко.
— Ну и что же дальше?—допытывался он у замол чавшего Леонида Алексеевича.— А ничего. Она вошла в дом и все.Разговор оборвался. По едва уловимому шуршанию соломы Наливайко понял,
что Леонид Алексеевич не спит.
* * *
После возвращения в Рымники, майор старался найти повод для продолжения разговора с Валуевым о Дубо вой. Повод найти было нетрудно. Валуев теперь не был
133
таким замкнутым, каким казался Сергею Петровичу пер вое время. После памятной ночевки на одной бамбетле Валуев подружился с майором и однажды предложил ему:
— Сергей Петрович, не хотите ли отыграться?— Как не хотеть.— Приходите после работы ко мне. Кстати, я вам по кажу кое-какие выдержки из
диссертации Нины Влади мировны. Правда, это старый вариант.Ровно в восемь вечера майор был у Валуева.Квартира Леонида Алексеевича состояла из двух смежных комнат. Первая .ком-
ната служила столовой и спальней. Вторая комната напоминала картинную га лерею. Большое окно выходило во двор, засаженный де ревьями. Голые и понурые, они на-поминали сейчас боль шие метлы. А весной, должно быть, эти деревья превра щались в цветущий сад.
Возле этого окна стоял сложенный мольберт. Пока Валуев приготовлял ужин и раскупоривал бутылку вина, майор осматривал картины. Ему понравилось одно боль шое полотно, исполненное маслом: начало ледохода на какой-то маленькой ре-чонке.
— Хорошая работа, — заметил Наливайко, когда по дошел Леонид Алексеевич.— Талантливая, — подтвердил Валуев. — Картина не известного художника. Она
досталась мне чисто случай но. Нашел на чердаке этого дома. Сколько в этой кар тине жизненной силы! Вы только посмотрите до чего хо рош этот мальчишка, что стоит без шапки, в огромных отцовских сапогах. Сразу чувствуется рука большого художника.
— Знаете, Леонид Алексеевич, если бы я эту картину увидел на чердаке, я бы на нее не обратил внимания, — сознался майор. — Мальчишка в чужих сапогах, какая-то речонка...
— В простоте содержания и сказалось мастерство художника, — пояснил Валу-ев. —Меня в этой картине привлек серовский прием разрешения света и тени. Види-те, где-то сзади утреннее солнце. Оно скрыто. Но свет от него подчеркивает контуры предметов и людей. Те же лучи света отражаются от тронувшегося льда и, попадая на лица и предметы, оживляют их.
— Скажите пожалуйста, теперь и я вижу это двойное освещение, — заметил майор. — Вы, Леонид Алексеевич, я слыхал, тоже рисуете. Вон и мольберт стоит. Показа ли бы.
— Да у меня вещи не интересные. Кое-что из пейза жей, несколько натюрмортов, наброски портретов, — от говаривался Валуев.
Но все-таки после настойчивой просьбы он достал не сколько полотен маслом и альбом с эскизами акварелью. Все его работы были необычны по содержанию. Вот на краю оврага стоит могучее дерево. Ветер со страшной си лой бьет его, стараясь свалить в овраг. Облетает листва, ломаются отдельные ветки, но дерево стоит гордо. И зритель чувствует: усилится напор бури, дерево может быть вырвано с корнем, но не согнется.
— Дуб? — спросил Сергей Петрович.— Да. Когда я его рисовал, мне припомнилось не знаю чье стихотворное выраже-
ние:
Когда в лесу гроза несется,Дуб с корнем рвется, но не гнется.
Среди портретов, которые Наливайко казались вполне законченными, а Валуев считал только набросками, ма йор узнал Данилина и еще одного сотрудника прокура-туры. Сходство было поразительное.
134
— И это вы считаете не интересным? — в шутку по высил майор голос. — А теперь признайтесь, что у вас должен быть и портрет Дубовой.
Валуев поколебался, потом признался:— Есть. Но не окончен еще.Леонид Алексеевич показал майору небольшое полот но. Сергея Петровича пора-
зило выражение глаз на порт рете: большие, грустные, они, казалось, кричали от внут-ренней боли.
— Что с нею? — невольно спросил Наливайко.— Такие глаза у нее были в тот последний вечер. Лицо я рисую по фотографии,
а глаза по памяти.На портрете Дубовая слегка наклонила голову впе ред. Брови нахмуренные. Око-
ло правого виска темнел локон.— Да... Леонид Алексеевич. Вы правы. У Нины Вла димировны была какая-то тра-
гедия. Из-за чего?— Не знаю, Сергей Петрович. — Валуев убрал порт рет и пригласил майора к сто-
лу. —Выпьем по рюмке вина. Я покажу вам отрывки из ее диссертации, которые у меня уцелели.
Леонид Алексеевич протянул майору десятка полтора страничек, отпечатанных на машинке. Наливайко внимательно прочел их и вспомнил слова начальника следст-венного отдела Дубанина: «Это хорошая публицистиче ская статья».
— Леонид Алексеевич, а вы не знаете, почему Дубо вая решила еще раз перерабо-тать свою диссертацию? Я слышал, что и о первых вариантах были прекрасные отзы-вы.
— Ее работа в последнем варианте называется «Со ветское право на службе инте-ресов трудящихся». А за месяц до гибели Нину Владимировну пригласили в Рымни-ковское управление, как бывшую партизанку, помочь в разборе архива Рымниковско-го гестапо. Я предполагаю, она там обнаружила материалы, которые по-новому, еще острее, ярче освещали основной вопрос ее диссертации.
— Откуда вам стало известно о том, что Дубовая приглашена для участия в разбо-ре этого архива и что она хочет доработать диссертацию?
— О доработке диссертации Нина Владимировна до кладывала партийному собра-нию работников прокурату ры. А об архиве — пару раз я провожал ее туда и дога дался. Но она ничего не говорила, а я не спрашивал.
— Кто еще мог знать об этом?Валуев пожал плечами.— Никто. Нина Владимировна была очень осторож ным и бдительным работни-
ком.Леонид Алексеевич разлил вино.— Выпьем, Сергей Петрович, за Нину Владимировну.Молча чокнулись и выпили. После ужина сели зашахматы.Возвращаясь в первом часу ночи, майор проанали зировал все данные, которые
были в его распоряжении, и пришел к выводу, что надо глубже изучить материалы бывшего Рымниковского отдела гестапо, к разбору кото рых была привлечена Дубовая.
135
ПИСЬМО ОБВИНЯЕТ ДУБОВУЮ
Все данные говорили о том, что убийца Нины Влади мировны обнаружен. Участие Яна Крыжача в убийстве сомнений не вызывало. При обыске квартиры в полу был выявлен тайник, в котором оказались семнадцать тысяч рублей, пистолет иностран-ного образца и рожок от немецкого автомата. В комнате Крыжача было почти все, что выкрал «пан Ян» из квартиры Дубовой в Рымниках: уцелевшие и восстановленные лабораторией бу маги— в основном письма к Нине Владимировне, кон спекты ее ра-бот над книгами, черновики диссертации. Но самой диссертации не оказалось. Сейчас полковник в спешном порядке занимался уточнением личности Кры жача. Оказалось, что этот «юрист» после того, как уво лился с картонажной фабрики, на работу больше так и не поступал.
Майор Наливайко был вызван из Рымников. Нужно было показать пани По-лонской фотографию пана Яна Крыжача и его серое широкое пальто. Неясным пока оставалась его внезапная смерть и загадочные обстоя тельства, при которых он погиб. Впрочем, бандиты, на останавливающиеся ни перед чем, могут уничтожить лю бого своего соучастника, если они надеются таким обра зом предохранить себя от разгрома.
Убийство Дубовой было тщательно подготовлено и совершено рукой професси-онального бандита. Преступ ники не оставили после себя никаких следов. Но именно эта «аккуратность» и была той первой деталью, которая многое подсказала работни-кам госбезопасности. Дивер санты, желая скрыть свою причастность к убийству Ду-бовой, совершили ряд новых преступлений. В их числе были и неудачное покушение на Калинович и отравление Крыжача. Преступление накладывалось на преступление, создавая «почерк преступника». Теперь можно было под вести первые общие итоги и определить приемы банды, их методы и манеру действий.
Кто-то из «близких знакомых» организовал убийство Нины Владимировны, но следов нет. Органы государ ственной безопасности только собрались конфисковать вещи Дубовой, а их очень умело и, следует признать, смело выкрали. Бросились ис-кать — наткнулись на лич ность «пана Яна». Попробовали расшифровать — нашли Яна Крыжача. Хотели взять его, а он мертв. И опять все, с неимоверным трудом добытые сведения сводились на нет. Кто-то расчетливый, хладнокровный предупреждал ходы работников государственной безопасности. А если не мог предупредить, старался обезвредить их действия, хитро подсовывая такие данные, которые должны были по-вести по неверному следу.
Теперь следствие, кажется, подходило к концу. Убий ца Дубовой обнаружен. Но многое еще трудно было объяснить. Например: почему Дубовая поехала в Пылков? Кто подсыпал яд в стакан Крыжача?
Полковник сам следил за работой экспертов, обраба тывавших материалы, свя-занные с отравлением Крыжа ча. Дактолоскопические отпечатки были обнаружены на стакане, из которого пили спирт, на ручке перочинного ножа, которым открывали бан-ку с консервами, и, нако нец, на самой банке. Все эти отпечатки принадлежали самому Крыжачу. Самые тщательные поиски следов, го ворящих о том, что в комнате во вре-мя отравления при сутствовал второй человек, ничего не дали. Качественный анализ остатков пищи в желудке отравленного показал, что там был спирт и хлеб.
Иванилов пришел в лабораторию.— Готов химический анализ?—спросил он лаборантку.
136
— Вот, пожалуйста, Аркадий Илларионович, — протя нула она записи исследова-ний. — Отравление мышьяком с примесью опиума. Все это растворено в спирте-сырце.
— Мышьяк — это понятно. Но к чему опиум? Какая концентрация мышьяка?— Вполне достаточная для верной смерти. Опиум, очевидно, для того, чтобы
уменьшить боль в животе.«Ясное дело, — думал полковник, очевидно, отравитель опасался, что мучения мо-
гут затянуться, вызвать у отрав ленного стоны, на которые явились бы люди. Убийцы не хотели, чтобы Крыжача застали еще живым».
Полковник вспомнил страшный оскал зубов у мерт вого, его скрюченную фигуру и руки, застывшие в судо роге на животе.
— К вам на анализ поступала еще записка, которую обнаружили в руке трупа?— Мы уже и ее проверили.Лаборантка достала небольшой листок серой бумаги. Листок был неровный, смя-
тый и порванный в нескольких местах.— В этот листок была завернута смесь мышьяка с опиумом. На нем есть надпись,
— сказала лаборантка.Иванилов расправил листок на столе и прочел коря вые, прыгающие буквы: «Будь
все проклято!»Фраза была явно неоконченной, так как за нею следо вала закорючка, которая
должна была составить часть какой-то прописной буквы. «Но раз он писал предсмерт-ную записку, значит, он знал, что обречен на быструю смерть. Возможно, что он покон-чил жизнь самоубий ством?» — размышлял полковник.
То, что записка была сделана после того, как из нее высыпали мышьяк, устано-вить особого труда не состав ляло. Под слоем чернил были обнаружены мельчайшие частички отравы. Возможно, что Крыжач сначала высы пал отраву в стакан, выпил ее, а писал уже тогда, когда силы были на исходе. Закончить записку ему не при шлось, он судорожно сгреб ее левой рукой и повалился на пол.
«Да, возможно, что он отравился сам, —мысленно рас суждал полковник. — Но это только предположение. По смотрим, что официально ответит экспертиза. А если его отравили, тогда понятно, что кто-то хочет спрятать концы в воду.
Если же окажется, что Крыжач сам покончил жизнь с собой, то надо искать при-чину, заставившую его ре шиться на самоубийство. О том, что отравление мышья ком вызывает предсмертные муки, он знал, так как доба вил опиуму. Почему же он решил-ся на такую мучитель ную смерть? Самоубийство произошло почти полтора месяца спустя после убийства Дубовой. Значит, Крыжач выжидал чего-то. Чего именно? Воз-можно, что ему нужны были документы Дубовой? Но ведь он достал их, по чему же от-равился? Нужных документов не оказалось? В таком случае он мог бежать. Нет, пока все еще не ясно».
Забрав анализы и записку, полковник ушел к себе.
* * *
Когда Сергей Петрович показал пани Полонской фотокарточку Крыжача, ста-рушка, надев очки, долго рассматривала его.
— Кто-то, пан майор? — спросила она, возвращая фото.— А разве пани Полонская никогда раньше этого человека не видела?— Нет, не видела.
137
Сергей Петрович ушел в свою комнату. Там он вынул из чемодана плащ и, наки-нув его на плечи, вы шел к своей квартирной хозяйке:
— Узнаете этот плащ, пани Полонская?— Матка боска! — воскликнула старушка, — да это же плащ пана Яна!«Так», — с удовлетворением отметил про себя майор. — А кто же все-таки по ваше-
му мнению изображен на этой фотокарточке? — показал он еще раз фото.Полонская долго всматривалась в лицо Крыжача, по том не то спрашивая, не то
утверждая проговорила:— То пан Ян...Майор, заметив ее колебания, переспросил:— Вы его узнали?— Я его плохо помню, — ответила Полонская, — но по носу узнаю. У пана Яна был
вот такой же большой нос.«Не узнала! — понял майор. — Не Крыжач был у нее, а кто-то другой, который
только воспользовался одеждой Крыжача. Узнав пальто, Полонская думает, что и фото карточка должна быть того, на плечах которого она ви дела этот серый плащ, невольно стала искать сходства и нашла: большой нос».
— Прошу пана майора сказать мне, это и есть мардер, который забил Нину? — спросила она, и в ее глазах зажглись злые огоньки.
— Не знаю, пани Полонская. Может быть, и он, — пытался Наливайко уклониться от прямого ответа.
— Прошу пана майора, возьмите меня на суд. Я там прямо скажу про него. Я там скажу, что этот пан Ян не поляк, он бандит, мардер. Он не католик, прошу пана майора.
Сергей Петрович обещал выполнить просьбу старуш ки, тем более, что она дей-ствительно должна будет вы ступать свидетельницей, когда преступники предстанут перед судом.
Наливайко вернулся из Рымников на следующий же день. Он торопился доста-вить к сроку показания пани Полонской. При обсуждении собранных данных возник спор.
— Экспертиза признала самоубийство Крыжача, — сообщил Иванилов.— Тут вкралась какая-то ошибка, — досадовал Иван Иванович.— У меня в голове бродит одно предположение. Но с экспертизой спорить трудно,
— заметил полковник.— Такие люди, как Крыжач, никогда не расстаются с жизнью добровольно, — вы-
сказался Наливайко.— Сделать подлость — убить ребенка, расстрелять целое село, устроить Майданек,
Треблинку, Кочжедо — на это они мастера. Но умирать добровольно у них не хватает силы воли, — поддержал майора Долотов.
— Для этого не обязательно иметь силу воли. У пре ступников ее часто заменяет отчаяние, — возразил пол ковник. — Но вы оба зашли в область психологии. У меня сомнения на более реальном основании. Вот познакомь тесь с анализом и заключением экспертизы, а также с предсмертной запиской Крыжача.
Майор и капитан тщательно перечитали эти доку менты.— Вот, черт возьми! — выругался майор. — Получает ся, что действительно само-
убийство.— Я тоже вначале так думал, — сказал Иванилов, — однако тут, как и везде, есть
«но»...— Какое же? — поинтересовался капитан.
138
— Помните, Иван Иванович, на столе рядом с почти пустой бутылкой валялся опрокинутый стакан и распе чатанная банка консервов?
— Помню.— Сколько в бутылке граненых стаканов?— Три.— А бутылка на столе была почти пустая.— Но это можно объяснить тем, что он перед смертью напился пьяным, чтобы
забыться и не чувствовать муче ний, сопровождающих отравление мышьяком, — вы-сказал свое мнение майор.
— Но вы забыли о записке: «Будь все проклято»... Это писалось не в пьяном состо-янии, а скорее при мучи тельно болезненных схватках. Видите, первые буквы ров нее последних.
— Так вы, Аркадий Илларионович, думаете, что Кры жач пил спирт не один?— Не торопитесь, Сергей Петрович, с выводами. Слу шайте дальше. Консервы
в банке были наполовину съедены. Качественный же анализ в желудке Крыжача кон-сервов не показал.
— Об этом я не подумал, — проговорил Иван Ивано вич. — Значит, его все-таки отравили!
— Мне все дело представляется так, — сказал полков ник, — Крыжач участвовал в убийстве Дубовой и во всех последующих бандитских операциях. Руководители банды давно решили «убрать», как они выражаются, Крыжача, когда в этом появится настоятельная необходимость. Теперь вернемся к покушению на Веронику Антоновну. Начнем с фактов. К Дубовой приехал Крыжач, а к Калинович — Замбровский. «Пан Ян» явился к Полонской под видом мужа Дубовой. Замбровский к Калинович — под видом хорошего знакомого ее брата. «Пан Ян» тонко сыграл на религиозных чувствах католички, Замбровский использовал любовь Калинович к брату. «Пан Ян» не мог за-ранее до подробностей знать быт Дубовой. Их ему подсказали. В таком же положении был и Замбровский. В обоих случаях был применен один и тот же прием.
— Напрашивается еще один вывод, товарищ пол ковник, — заметил капитан До-лотов. Так называемый «пан Ян» ведет себя очень умно. Он хитер, сообразителен, на-ходчив. А о Крыжаче известно, хотя бы по институт ским данным, по работе, что он не блистал умственными способностями. Не следует ли предположить, что Крыжа ча нам только нарочито подставляли, а под личиной «пана Яна» действовал сам резидент, главарь преступной шайки.
— Ну, это чересчур смелые выводы, Иван Иванович, — возразил полковник, — вспомните, Крыжача на почте со провождал какой-то человек. Он вначале обратил на Крыжача внимание телеграфистки, а потом назвал его по имени. Это была стрельба с дальним прицелом, хи трый и продуманный ход, рассчитанный на то, чтобы со време-нем Крыжача убрать. Но проделывал это все, ко нечно, не резидент. Инцидент на почте для резидента крупной организации слишком мелочен. Эту операцию
проводил какой-то другой участник банды. И за вещами Дубовой вряд ли бы явил-ся резидент. Чересчур риско ванно. По-моему «пан Ян» и есть тот, кто был с Крыжа-
чем на почте. Он же в Рымники приезжал под видом Яна.Вспомните показания телеграфистки. Крыжач, и тот вто рой, очевидно, имели ка-
кое-то внешнее сходство: фигура, одежда.— Значит, в этой организации есть еще более опас ный человек, чем «пан Ян», —
заметил майор.
139
Иванилов, потирая левой рукой подбородок, оценивал все высказанные сообра-жения.
— Все это свидетельствует о том, что дело Калинович и дело Дубовой еще далеко не окончены, — промолвил он.
— Дело Калинович и дело Дубовой, — подчеркнул ка питан, — это по существу два разных звена одной и той же цепи. Но связь между ними до конца не установлена, хотя и есть ряд обстоятельств, подтверждающих эту связь. Я говорю об «общих знакомых», и прежде всего об Игнате Хмызе, который посетил однажды квартиру Дубовой и по-кушался на Калинович.
— А еще кого вы имеете в виду? — поинтересовался майор.— У Калинович и Дубовой есть еще один общий зна комый, действительно, общий.
Это Дробот.— Когда бы и где бы не заговорили о Дубовой, обяза тельно вспоминают Дробо-
та, — заметил майор. — Одни его хвалят, другие осуждают. Мнения самые противо-речивые.
— Почему противоречивые? — переспросил Ивани лов. — Кто ругает?— Ну вот хотя бы очень близкий к Дубовой человек, сотрудник прокуратуры Ва-
луев.И Наливайко рассказал все, что слыхал от Леонида Алексеевича.— Да, интересные показания, — согласился полков ник. — Но к Дроботу вернемся
немного позже. Давайте еще раз обсудим все, что связано с Крыжачем. У кого есть замечания?
— Не лучше ли было для бандитов, если бы Крыжач жил? — спросил майор.— Не думаю. Им нужно было свалить всю вину на кого-нибудь. Отравление было
произведено так же акку ратно, как и другие преступления. Бандиты уверены, что искусной мистификацией самоубийства они сбили нас с правильного пути и потому сейчас стали менее осторож ными. А мы должны воспользоваться этим.
— Но как же им удалось отравить Крыжача, не оста вив после себя следов?— Здесь возможно такое предположение. В квартиру Крыжача вошли двое, — он
и еще кто-то. Гость распеча тал бутылку со спиртом, а вернее всего с разведенным во-дой, чтобы растворился мышьяк. Крыжач вскрыл ко робку консервов. Нарезали хлеб. Разлили водку по стаканам. Гость попросил Крыжача что-нибудь принести, Крыжач вышел, и в этот момент гость всыпал в его ста кан порошок мышьяка. Яд быстро рас-творился в водке. Затем вместе выпили. За едким вкусом спирта-сырца Крыжач не заметил привкуса мышьяка. Когда он ощу тил боли в животе, ему подсунули заранее заготовлен ную записку. Возможно, что Крыжач, поняв, что его отра вили, хотел сам написать что-то. Но не успел. Схватил левой рукой бумажку и повалился на пол. Отра-витель был настолько «гуманен», что для уменьшения боли до бавил в мышьяк опиум. Но это ему нужно было скорее всего для того, чтобы Крыжач умер без особого шума.
— Что же, это довольно правдоподобно, — согласи лись майор и капитан. — Веро-ятно, оно так и происхо дило.
— Пока все рассуждения построены только на теории вероятности. Надо прове-рить их. Сегодня мы собрались все вместе, и я хочу воспользоваться этим. Надо будет разобрать и рассортировать все бумаги Дубовой, кото рые мы взяли на квартире Кры-жача. Я тут уже кое-что приготовил.
Началась кропотливая работа. Полковник читал вслух содержание очередного листка, советовался с майором и капитаном. Письма они разбили на четыре категории:
140
1) те, которые шли на имя депутата областного Совета; 2) связанные со следователь-ской работой; 3) от друзей; 4) лично от Дробота.
Остальные бумаги рассортировать было труднее, так как выработать какую-либо четкую систему не удалось.
Взяв очередной лист, полковник прочитал вначале про себя, потом протянул ка-питану:
— Уже третий почти с тем самым смыслом. «Совет ская гуманность не может рас-пространяться на врагов Отечества, изменников Родины. В ее основе лежит боевой девиз великого пролетарского писателя А. М. Горького: «Если враг не сдается, — его уничтожают!» Это все ва рианты начала диссертации. По ним можно понять, что Дубо-вая долго и упорно работала над ней.
— Нина Владимировна всегда отличалась трудолю бием, — заметил майор.— Нет, Сергей Петрович, тут дело не в одном трудо любии. Дубовая выпестовала
в себе ненависть к преда телям. Страницы, которые можно отнести к заключитель ной части ее работы, пронизаны личным чувством автора. Дубовая выстрадала свою дис-сертацию. Работа сильная и убедительная, как хорошая обвинительная речь.
В груде бумаг внимание полковника привлек листок, отличавшийся от других се-ро-желтым цветом. Иванилов прочитал:
«Нина! Я не могу больше выносить подобного двой ственного положения. Ты прекрасно знаешь мои чувства к тебе, но пока не отвечаешь полной взаимностью. Неу жели этому виною разница в наших годах? Я тебя люблю гораздо сильнее, чем твой Дробот. Что хорошего ты в нем нашла? Я же не протестую, чтобы он считался твоим братом. Но мы с тобой должны встречаться чаще и от крыто. Разреши мне приехать к тебе в Рымники. Я скоро буду в тех краях... Два слова об Анне. Неужели ты не видишь, что она перестала быть человеком? У меня к ней никогда не было любви, ты это сама прекрасно знаешь... Не пишу много, надеюсь на скорую встречу.
Целую твои ручки, Я. Кр...»
Листок был тетрадного формата. Почерк плохой. Бу мага слегка пожелтела. Синие чернила поблекли.
«Письмо фальшивое» — было первой мыслью офице ров. Но полковник спросил:— А как же оно могло очутиться в бумагах Дубовой? Давайте обсудим его содер-
жание. Оно подтверждает вер сию о том, что у Дубовой в Пылкове был близкий чело-век, что связь их старая, но тщательно скрываемая. Хотя письмо и не датировано, но просьба разрешить приезд в Рымники должна предшествовать посещению Крыжачем квартиры Дубовой полгода назад. Отношение Дубо вой к Яну еще неопределенно. Автор письма говорит о возможных причинах такого отношения. Разница в воз расте и история с Анной Заяц. Завершается письмо ха рактерной подписью «Я. Кр...» Итак, письмо подтвер ждает многие из наших первоначальных версий.
— Но Дубовая не могла поддерживать связь с таким человеком, — возразил Доло-тов, — ведь она знает его еше по институту.
— Отдадим письмо на экспертизу, — согласился Иванилов. — А теперь я вам по-кажу еще один документ. Помните, Иван Иванович, вы как-то подали мне список зна-комых и друзей Дубовой, которые проживают или могут проживать на территории западных областей Ук раины. Я сделал несколько запросов, в том числе и на родину Дробота. Из его родных в селе Глухово прожи вала сестра, наложившая на себя руки
141
в первые дни ок купации, и старая мать, которая умерла в 1944 году. Отец его, Анд-рей Дробот, бедняк, был хорошим бонда рем, но много пил. Пьяный — тиранил жену и детей. В двадцатых годах входил в состав кулацкой банды, а потом принимал ак-тивное участие в ее разгроме. Был ранен. После выздоровления ушел в город и исчез бес следно.
Виталий Андреевич жил на средства старухи-матери. Кончил Харьковское педа-гогическое училище. В 1940 году взят в армию. В 1945 проведал односельчан и с тех пор в селе не бывал.
— Все это известно из его анкеты, — заметил капи тан. — Только о том, что отец у него состоял в банде, а потом участвовал в ее разгроме, я слышу впервые. Как комму-нист, он должен был сообщить об этом при приеме в партию.
Иванилов достал из несгораемого шкафа стандарт ный лист писчей бумаги, испи-санный с обеих сторон мел ким, бисерным почерком.
— Вот характеристика, которую дал Виталию Андре евичу Дроботу его бывший командир. В ней значится, что за время пребывания в партизанском отряде Дробот про явил себя мужественным, находчивым разведчиком, ини циативным и смелым ко-мандиром. Неоднократно отли чался при выполнении особо важных заданий. В самое трудное для партизанского отряда время — зимой 1943 года — вступил в партию. Во время приема в партию он сообщил, что его отец в 1920 году был подкулачником. Ви-талию в это время было три года.
— Я знаю Дробота именно таким, каким его охарак теризовал полковник Сидор-чук, —сказал капитан, —но вот дома он... Есть в его характере что-то такое, — должно
быть, унаследованное от отца — деспотическое, которое нет-нет и прорвется. Как-то странно он относится к жене. Словно к составной и неотделимой части своего имуще ства. А она человек способный, даже одаренный.
— Это, Иван Иванович, области психологии, хотя в нашем деле приходится и ее учитывать. — Полковник взглянул на часы. — Ну, мы с вами засиделись. Пора и по до-мам. Завтра предстоит большая работа. Кстати, Иван Иванович, помните, какую оцен-ку получил первый вариант книги «Дорогою подвига»?
— Конечно. Писателя Лимаренко тогда обвиняли в том, что он чересчур выпятил фигуру Дробота и не по казал силу патриотизма народа, его массового героизма.
Убирая со стола в шкаф характеристики на Виталия Андреевича, полковник как бы про себя заметил:
— Все-таки необычная личность этот Дробот.
СОМНЕНИЯ
Пелагея Зиновьевна, вернувшись домой, застала дочь в слезах. Закусив кулачок, полная жалости к самой себе, Зиночка неподвижно сидела на кушетке в той самой позе, в какой ее оставил Виталий Андреевич.
После крутого разговора с Дроботом, Пелагея Зиновь евна в душе твердо решила, что управу на поведение «этого субчика» надо искать в обкоме партии. «Схожу к се-кретарю Степану Васильевичу Чудову, расскажу ему все без утайки. Он депутат, я за него голосовала. Все говорят, что он самостоятельный человек».
Но когда Пелагея Зиновьевна узнала, что Виталий Андреевич «ушел совсем», она облегченно вздохнула. «Слава богу. Теперь не надо будет никого беспокоить», И она повторила вслух:
142
— И слава богу...Пелагея Зиновьевна подошла к дочери, хотела по привычке пригладить ее растре-
павшиеся волосы, но раз думала: — Привела бы себя в порядок, что ли. А то похожа на... — Пелагея Зиновьевна не
договорила, на кого по хожа Зиночка, и вздохнула.— Прохвост окаянный, еще корчит из себя порядоч ного.У Зиночки в жизни было два любимых, близких ей человека: мать и Виталий. Она
бы очень, очень хотела, чтобы они в жизни так же уживались, как в ее сердце. Но мама возненавидела Виталия. Ведь и Зиночка так холодно вела себя с ним при последнем свидании только под влиянием матери. И Виталий ушел, совсем ушел из-за мамы... А он так внимательно к ней относился. Как сын. Подарок приготовил... Зиночке пока-залось, что та кой знак любви и уважения, как серая пуховая шаль (давнишняя мечта матери), должен примирить ее с Ви талием. Поэтому она и поторопилась показать по-дарок.
— Вот...Мать побледнела, схватила шаль и швырнула ее на пол.— Я своей дочерью не торгую! — резко выкрикнула она. — Слышишь? — не тор-
гую! Так и передай ему. А для подарков у меня есть сыновья.— Мама, — зарыдала Зиночка. — Он же меня любит! Жена от него хочет уходить...— Дура ты! Набитая дура! Больше мне нечего тебе сказать. А совесть-то где твоя?После размолвки с матерью Зиночка осталась наедине со своими тревожными
думами. Как быть? Хотелось, что бы случилось что-то необыкновенное. Например, разва лился бы дом или машина бы ее задавила... взорвался бы в кухне газ... В общем она хотела, чтобы какой-то конец прекратил ее сердечные муки.
Порой Зиночке начинало казаться, что мать права в своих нареканиях на Вита-лия. «А может быть, у него это просто увлечение, а не любовь и скоро это пройдет...»
Постепенно все ее мысли и помыслы свелись к одно му: «Хоть бы еще разок при-шел. Я же с ним и не попро щалась как следует». Во время одного из таких присту пов отчаяния она вырвала из блокнота цветной лист бу маги и быстро написала записку. «Отнесу и передам из рук в руки». Но идти в Дом народного творчества у нее не хва-тило сил.
Листок бумаги, в котором были ее любовь и ее мука, она сложила вчетверо и над-писала: «Виталию». Затем вложила в конверт и еще раз написала: «Областной Дом народного творчества, директору Виталию Андреевичу Дроботу. Лично».
Но сразу отправить так и не решилась. Письмо еще два дня лежало у нее в кар-мане. Оно обжигало руки, когда они нечаянно касались шероховатой бумаги, леде-нило душу, когда Зиночка о нем вспоминала. В сердце все же жила маленькая надежда: «Может быть, он все— таки придет?»
Но Виталия Андреевича не было. И, отчаявшись, она решила опустить послание в узкую щель почтового ящика.
ДВЕ ОШИБКИ МАЗУРУКА
Смутная тревога, чувство неудовлетворенности не оставляли Мазурука с момента его беседы с работниками госбезопасности.
После неудачного разговора с полковником Иваниловым и капитаном Долото-вым Николай Севастьянович ре шил на другой же день рассказать обо всем первому
143
се кретарю обкома. «Эх, какого я дурня свалял, — сетовал он на себя. — Надо было сразу зайти к нему».
Но на следующий день поговорить с секретарем об кома Мазуруку не удалось. Степан Васильевич уехал в Киев. Вернулся он через несколько дней и вызвал к себе Мазурука. К этому времени треволнения Мазурука улег лись. Никто его не беспокоил, никто не напоминал ему о посещении капитана Долотова, и Николаю Севастьяно вичу начало казаться, что ничего значительного не про изошло, а поэтому и рассказывать секретарю обкома о таких пустяках не стоит.
Попасть сразу в кабинет к секретарю Николай Се вастьянович не мог: у Степа-на Васильевича были посе тители. Принимать посетителей секретарь обкома считал своей первейшей обязанностью, и люди к нему шли из дальних районов, из глухих деревень.
— Если человек пришел ко мне за сто километров, то, значит, его привело важ-ное дело, — говорил он своему помощнику. — Пускайте ко мне таких в любое время. Звоните на квартиру. Эти люди часто сигнализируют о том, что какое-то звено нашей жизни вышло из поля зрения партийной организации области, что где-то и что-то еще не доделано или сделано не так, как надо.
В 1948 году на Пылковщине бандеровцами был убит замечательный украинский писатель-публицист. В организации убийства оказались замешанными несколько на-ционалистов, ранее заявивших о своем раскаянии. Они были допущены преподава-телями в вузы города. Спе циальная комиссия ЦК партии установила, что идеологи-ческим воспитанием интеллигенции обком занимался ма ло. Это сказывалось и на экономическом состоянии об ласти. Несмотря на явные преимущества колхозной жизни, основная масса крестьян еще не была вовлечена в ряды активных строителей новой жизни. Колхоз еще не стал повсеместной массовой организацией тружеников-хлеборобов Пылковщины. Чувствовалась вражеская рука, не допускавшая крестьян в колхозы. Надо было обезвре дить эту руку, убедить людей в том, что националисты — их враги, вселить в сердца тружеников такую веру в но вую жизнь, которая победила бы страх, посеянный в их душах попами-униатами и бандитами-бандеровцами.
Центральный Комитет помог Пылковской партийной организации изжить недо-статки в работе. С тех пор мно гое изменилось в западных областях Украины, в част-ности, на Пылковщине. Немалая заслуга в этом была но вого первого секретаря обкома Степана Васильевича Чу дова, который сумел поднять на высокий уровень работу об-ластной партийной организации.
Мазуруку недолго пришлось ждать. Вскоре дверь от ворилась, и из кабинета выш-ли две колхозницы, одетые по-гуцульски в расшитые безрукавки. По лицам женщин было видно, что беседой со Степаном Васильевичем они очень довольны. Одна из них, поправляя ковровую шаль на сутуловатых плечах, делилась впечатлением с подру гой.
— А что я говорила? Давай подадимся в область. Там помогут. Помог же Стефке Борщ! Она к нему шла со своим, а мы с колхозным делом.
Разговаривая, женщина увидела Мазурука и обрати лась к нему, как к старому зна-комому. Велика была ра дость колхозницы, и она не могла таить ее в себе, — хоте лось поделиться с кем-нибудь.
— Мы из колхоза Буденного. Свинарки. И пришли, значит, к секретарю из-за сви-ней. Председатель наш Михаил Верба занялся хлебом и забыл про свиней. Сви нарник не строит, кормов не дает. А у нас двести свиней. И воды для них натаскай, и меси-во свари, и накорми. И все вдвоем. Крыша течет. Между стенами ветер гу ляет. А чем кормим? Сказать стыдно. Вот и дохнут они. А мы с Зоськой, — кивнула она на свою
144
подругу, — от вечай. Люди ордена получают, а нас в газете пропеча тали, к прокурору тягали. А за что, спрашивается?
Зоська тянула подругу за рукав к выходу.— Да успеешь ты еще по магазинам, — сказала та и опять повернулась к Мазуру-
ку. — У нее дочка замуж вы ходит. За тракториста. Так она хочет белого шелку ку пить ей на платье и модельные туфли.
Говорливая свинарка попрощалась с Мазуруком, и вместе с подругой ушла. Мазу-рук вошел в кабинет.
Секретарю обкома было лет пятьдесят. Среднего роста, плотный, широкоплечий. Голова чисто выбрита. От этого лоб казался особенно большим. Большие карие глаза были слегка прищурены, взгляд строгий.
— Знаете, Николай Севастьянович, с каким вопросом приходили ко мне две кол-хозницы? — спросил секретарь Мазурука.
— Жаловались на своего председателя колхоза.— Не жаловались, а сообщили обкому партии о круп нейших безобразиях, которые
творятся в их колхозе. Жаловаться или сообщать о чем-то — большая разница, — по-правил Мазурука секретарь обкома.
Если до этого момента у Мазурука еще сохранились некоторые опасения, что Чудов вызвал его, чтобы дать головомойку за неудачные беседы с работниками гос-безопасности, то теперь эти опасения окончательно рас сеялись. Секретарь обкома на-чал разговор совсем по дру гому поводу. Николай Севастьянович решил, что Чудов, вернувшийся из командировки в ЦК КП Украины, сооб щит ему что-либо новое, каса-ющееся вопросов промыш ленности.
Секретарь обкома, с секунду помолчав, спросил вне запно:— Ну, рассказывайте, что у вас там получилось с полковником Иваниловым и ка-
питаном Долотовым?Николай Севастьянович растерялся.— Я не успел посоветоваться с вами, Степан Василье вич... При первой беседе с ка-
питаном Долотовым я как-то несерьезно отнесся к затронутому вопросу. Потом по шел к нему, чтобы исправить, но не получилось...
— Что же у вас не получилось и что должно было получиться?Чудов пристально посмотрел на Мазурука. Тот не вы держал его взгляда и стал
упорно рассматривать депу татский значок на борту пиджака Степана Васильевича.— Я, конечно, виноват, что не успел посоветоваться с вами, но ведь ничего важно-
го, Степан Васильевич, не произошло.Секретарь обкома нахмурился.— Посоветоваться, конечно, надо было. Но не в этом ваша главная ошибка.— А других упущений с моей стороны как будто не было, — оправдывался Мазу-
рук.— Не было? — переспросил Чудов. — А кто сообщил Дроботу об убийстве Дубо-
вой, да еще по телефону?— Ну, как же, — смущенно бормотал Мазурук, — ведь он ее близкий друг, назван-
ный брат...— Так надо было кричать на всю область? Стыдитесь, товарищ Мазурук, вы ведь
не ребенок.Мазурук, опустив голову, молчал, сосредоточенно рас сматривал свои ботинки,
будто впервые увидел их.
145
— И это не все, — продолжал секретарь обкома, — вы прекрасно знаете, что в орга-нах госбезопасности работают люди, поставленные партией и правительством на этот важный, ответственный участок. Каждый советский чело век, а тем более каждый ком-мунист обязан помогать им. Как же вы помогаете? К вам пришел по серьезному делу капитан Долотов. Неужели вам, ответственному ра ботнику, было не ясно, что этот очень занятый человек пришел к вам, тоже занятому человеку, вовсе не для того, чтобы в рабочее время просто поболтать, поделиться мне ниями о спортивном состязании? А вы отделались легонь кими ответами, отмахнулись. Мало того, на другой день вы испугались, что сказали что-то лишнее и поспешили к Долотову, чтобы переубедить его. В чем, спрашивается, надо было его переубеждать?
— Я, я не думал, я не хотел... — начал было Мазу рук, но не нашел нужных слов.— Ну, вот, — раздраженно сказал Чудов, — а теперь вы лепечете, как младенец. Вы
не можете или не хотите честно, как подобает коммунисту, признать своих оши бок.Мазурук не сдержался.— Степан Васильевич, такого упрека я не заслужи ваю. Я никогда не был трусом
и умею признавать свои ошибки и недостатки. Вот и сейчас я заявляю вам, что у меня исчезла копия доклада, который мы готовили для ЦК.
Секретарь обкома вскочил с кресла.— Как исчезла?! Да ведь это... это... уже и слов нельзя подобрать для оценки та-
кого безобразия. На бли жайшем заседании бюро мы разберемся в этом. А сейчас вы свободны.
«НЕУЖЕЛИ ЭТО К.?! А Я ЛЮБИЛА...»
Майор Наливайко и капитан Долотов получили при каз срочно явиться к полков-нику Иванилову.
Полковник, чем-то озадаченный, возбужденно проха живался по комнате, курил и часто стряхивал в пепель ницу быстро нагоравший пепел. Вместо приветствия он взял со стола портсигар и предложил майору и капи тану папиросы, забыв, что Доло-тов не курит.
Разговора Иванилов не начал, а расспрашивать о чем-либо самим в отделении было не принято. Докурив папироску почти до конца, полковник заговорил.
— Нас уже давно предупреждали жители погранич ного села Чернява, что к одно-му из односельчан два раза приходила подозрительная женщина. Впервые это было замечено еще летом, когда она почти целую неделю гостила в селе. Председатель сель-совета не обратил на это внимания, а соседи вначале не придали этому факту значения. Посторонняя женщина имела документы на имя агента статистического управления области. Но когда «агент» явилась второй раз, и все к тому же жите лю, у односельчан родилось подозрение. О ее появлении они сообщили на пограничную заставу. При по-пытке задержать ее, она оказала вооруженное сопротивление. Ей удалось сжечь часть документов, которые она должна была перенести через границу. Во время перестрелки она бросила в окно гранату, но промахнулась. Разрывом гранаты женщину убило на-повал.
Майор и капитан слушали очень внимательно.— По уцелевшим обрывкам донесения, которые удалось расшифровать, можно
понять, — продолжал полковник свой рассказ, — что женщина была связной и несла своеобразный отчет о проделанной шпионской и диверсионной работе некоего Кор-
146
шуна. Отчет составлен человеком очень опытным в подборе материалов. Он освещает экономические перспективы Пылковской об ласти в свете директив XIX съезда пар-тии. Коршун, занимаясь экономическим шпионажем, указывает и пути диверсий. Вот наиболее уцелевший обрывок:
«Мотороремонтный завод полностью реконструи руется. Расширяется кузнечный цех. На место устарев ших паровых молотов устанавливаются электромоторы новей-шей конструкции уральского завода. В новом меха ническом цеху монтируются стан-ки, которые могут штам повать детали различных форм и размеров, каких — пока не выяснено. На заводе будут отливаться новые детали и реставрироваться старые. На базе шести старых цехов создаются восемь новых. После реконструкции завод будет производить почти все детали к моторам девяти марок, в том числе к четырем трак-торным. В ка честве полуфабрикатов завод будет получать только блоки из Харькова (транспортировка идет по Пылков ской железной дороге через узловую станцию Золь-ную), некоторые виды шестерен — из Ленинграда (транспорти ровка через Вильнюс) и подшипники — из Саратова (транспортировка транзитом через Москву и станцию Зольную на Пылков). Наиболее уязвимым местом транс портировки является узловая станция Зольная, где происходит смена паровозных бригад.
После реконструкции мотороремонтный завод будет в состоянии ремонтировать в день до сорока пяти тан ков среднего повреждения (моторная группа, броневое на-крытие). Вооружение, по всей вероятности, будет до ставляться извне».
— Теперь вы видите, что к чему? — спросил пол ковник.— Да! Информация такая, что лучше не надо. Под робнейшая инструкция, что
и как выводить из строя в случае войны.— Мы ремонтируем тракторы и комбайны, а враги подсчитывают, сколько на на-
ших заводах можно ремонтировать подбитых танков. Причем такой отчет сделан не только по наиболее крупным заводам и колхозам, но и в разрезе районов и по области в целом. Даже есть фамилии наиболее инициативных, творческих работников, дана оценка им как специалистам. Если бы «отчет» сохранился в целом виде, а не в обгорев-ших остатках, то источник такой всесторонней информации не трудно было бы опре-делить. Но теперь мы можем констатиро вать, что Коршун имел возможность пользо-ваться широ кой информацией.
— Аркадий Илларионович, — спросил майор, — а как событие в селе Чернява свя-зано с делом, которое мы ведем?
В отчете есть сообщение о том, что связной «7-А» случайно погиб, выполняя за-дание в Рымниках. Далее идет описание гибели «7-А». По времени и обстоятель ствам ясно, что речь идет о Куде-Замбровском. С ним был еще кто-то, сообщивший впослед-ствии Коршуну о гибели «7-А» — Кудя-Замбровского.
Но пока все это предположение, так как конец отчета обгорел и о связном «7-А» больше нет ни слова. Но интересен еще один документ. У мертвого агента нашли запи-ску, которая носит частный характер. В этой записке оказался совершенно иной шифр, не тот, что в отчете. Она за подписью Графа. Этот Граф, должно быть, является казна-чеем шпионско-диверсионной банды и одновременно контролером, который следит за резиден том. Он сообщает, что Коршун провел удачную опера цию, которая спасла от разгрома всю шайку. На этом деле они израсходовались и нуждаются в средствах, так как «7-А» прошел без денег, а коммерческие махинации дают меньше, чем нужно, — «покупатель измельчал». В связи с этим Граф просит «пана-отца» выслать аванс.
«Пан-отец?» Выходит, что Граф связан с какими-то клерикально-шпионскими кругами?
147
— Возможно, что это один из бывших униатских деятелей. Но ясно другое: Граф связан и с какой-то торговой организацией. Сейчас в городе начнутся реви зии с уча-стием наших специалистов. Можно надеяться на положительные результаты. Но так или иначе, дело Дубовой — ключ к расшифровке всего клубка преступ лений, органи-зованных бандой шпионов и диверсантов. Поэтому задания остаются прежними... Те-перь о самом деле Дубовой. Я штудировал ее дневник вдоль и поперек. Вот взгляните.
— Я тоже его внимательно читал, — сказал капитан, взяв протянутый ему дневник. — Но ничего нового для себя не обнаружил.
— Это в записях. Обратите внимание на другое. Эта тетрадь когда-то состояла из пяти блоков по двадцать листов в каждом. Всего сто листов. Теперь же их 86. Осталь-ные исчезли. Записи обоими авторами велись от случая к случаю, так что невозможно определить, когда эти листы вырваны.
— Интересно бы спросить об этом Дробота.— Я уже спрашивал. Он утверждает, что об исчез новении листов ничего сказать не
может, не помнит. Может быть, их вырвали чистыми. Могла же появиться в партизан-ском быту надобность в чистой бумаге. А вот в содержании Дробот замечает пробелы. По его мнению недостает описания некоторых боев. Я обнаружил сле дующее: в сере-дине второго блока под скрепками видны едва заметные ворсинки — следы удаленной бумаги. Они тонкие и длинные, то есть не успели смяться. На левой страничке раз-ворота поперек всех записей остались смутные вдавленные отпечатки каких-то слов. Сама фра за была написана на одном из тех листов, что вырваны. В этом блоке нехва-тает четырех листов. Оттиски оставил карандаш, а такие следы более двух месяцев держаться не могут, сглаживаются. Значит, Дубовая сделала свою запись не более двух месяцев назад, то есть неза долго до своей смерти. А листок, на котором была сде лана пометка, вырван позднее.
— Этот дневник нам передал Дробот, — заметил капитан.— Совершенно верно. Дневник, по его словам, он получил по почте от Нины Вла-
димировны незадолго до ее гибели.— Можно установить, получал он в это время бан дероль из Рымников или нет.— Да, это необходимо.— Хорошо бы знать, какую фразу написала Дубовая на исчезнувших листах, —
вслух высказал свою мысль капитан.Долотов старательно изучал все материалы, какие могли иметь хотя бы косвенное
отношение к делу Дубо вой, но вмятины в дневнике, о которых говорил полков ник, не заметил.
— Терпенье, терпенье, — успокоил его Иванилов.Хотя от вдавленных слов сохранились только отдельные неясные штрихи, но в ла-
боратории запись сумели вос становить. Читайте.Он подал бумажку, которую до этого держал в руке.Иван Иванович прочел вслух:«Неужели это К.? А я любила!»Буквы были крупные, размашистые, неровные, явно видно было, что автор волно-
вался, когда писал эту фра зу. Иван Иванович не мог не узнать косого с наклоном влево почерка и прописного «А» без палочки посредине.
— А кто такой К.? — вырвалось у него.— Я об этом знаю столько же, сколько и вы. Даже теория вероятности на помощь
не приходит. Одно могу отметить, фамилия Крыжача начинается на букву «К».
148
— Тут какое-то недоразумение, — упорствовал капи тан. — Нам еще не все извест-но. У Нины Владимировны хватило силы воли и чувства морального долга отка заться от любви к человеку, с которым пережиты совмест но опасности. Не могла она полю-бить проходимца, опозо рившего себя аморальным поведением в семье.
— Не забывайте, Иван Иванович, что Дубовая живой человек. Не могла она жить только воспоминаниями о прошедшей любви. Вы вчитайтесь в слова: «Неужели это К.? А я любила!» Какое глубокое в них чувство разочарования и тоски. Эти слова бро-сила не кисейная барышня, а тридцатитрехлетняя женщина, которая умеет хорошо разбираться в людях. Любовь для нее не раз влечение, не праздное времяпрепровожде-ние, а веление сердца. И если она разочаровалась в человеке, которого любила, значит, для этого были очень веские основания. Я эту горькую фразу ставлю в причинную связь со ско ропостижной поездкой Нины Владимировны в Пылков, а возможно — и с мотивами убийства.
— Но пока это все только версии, — вздохнул Нали вайко. — Их надо проверить. Вначале казалось, что убийство совершено с целью ограбления, затем — на какой-то личной почве. Это и сбивает с толку.
— Сергей Петрович сам же говорил, что у Дубовой был в Рымниках друг, Валуев, — с жаром начал защи щать Дубовую Иван Иванович. — Любовь к Дроботу перегорала, усиливалась привязанность к Валуеву. Тре тьего лица здесь не было и быть не могло. Более того, Дубовая любила Дробота. К Валуеву таких сильных чувств, по его же при-знанию, она не испытывала, значит, она разочароваться могла только в Дроботе. Но тогда буква «К» здесь не при чем. Это совершенно непонятно. Мы отвергаем возмож-ность таких отношений между Дубовой и Крыжачем.
— А вы присмотритесь к сути, — посоветовал пол ковник. — На дороге, которая должна вести к раскры тию преступления, расставлены различные подходы и ловуш-ки. Но их так много, что они уже могут служить вехами, по которым можно отличить истинный путь отступления врага от ложного. Если вы во время рас следования наты-каетесь на все новые и новые препят ствия, значит, вы на верном пути. Но увертки про-тивника однообразны. Организаторы преступления перестарались в своих хитростях, и это поможет нам найти диверсантов.
Итак, после долгих и упорных усилий работники госбезопасности вынуждены были приняться за поиски с самого начала.
«ВЕШАЙСЯ, ЛУЧШИЙ ВЫХОД!»
Мазурук застал Виталия Андреевича в кабинете в несвойственной ему позе. Он полулежал в кресле, по ложив ноги на стул. Директор областного Дома народ ного творчества не изменил своей позы и при появлении гостя.
Мазурук удивился.— Лежишь?— Утомился я что-то за последнее время. Сердце с перебоями работает. Побали-
вает спина.У Виталия Андреевича появилась одышка. Ныла поясница, ноги. Должно быть,
сказывались годы войны, ночевки на снегу, длительные пребывания в воде. Пос леднее время он жаловался и жене и сослуживцам на переутомление.
— Надо бы отдохнуть. Но некогда. Вот дотяну до лета, тогда и подлечусь где-ни-будь на юге.
149
— Подлечишься, это полбеды. А вот у меня дела много хуже.— Что же у тебя может быть плохого? Промышлен ность области выполнила план
по валу на сто два про цента. Так что и причин для беспокойства нет. За этими процен-тами ты, как у Христа за пазухой.
— Так за этой пазухой засиделся, что боюсь, как бы не пришлось расплачиваться головой.
— А что такое?— Да опять поднимают вопрос о партийной бдитель ности, а я за последнее время
проштрафился и стал притчей во языцех.Николай Севастьянович безнадежно махнул рукой и пересел со стула в полумяг-
кое кресло.— По торговым предприятиям прошла сплошная ре визия. А результаты ее таковы,
что страшно себе и пред ставить.— Растрату открыли?— И не одну. В оптовых базах засели темные лю дишки и по существу срывали
обеспечение города про дуктами и промтоварами.Выражение лица Николая Севастьяновича выдавало его чувства. Морщины стали
глубже, под глазами появи лись мешки.— И черт мог все это предусмотреть! Лучший комис сионный магазин в центре го-
рода оказался крупной ба зой грязных махинаций. А его заведующий — отъявлен ным мошенником.
— Это кто же такой?— Да ты его, наверное, знаешь. Мы еще с ним раза два в ресторане встречались,
Мирослав... Мирослав... Забыл фамилию. В общем какой-то «пан».— А при чем же тут ты? — Виталий Андреевич снял со стула ноги. — Промышлен-
ность и торговля, — не вижу связи.— А связь прямая. После ареста спекулянтов у нас в обкоме начался генеральный
аврал. А у меня исчезла из стола копия моего годового отчета о росте промыш ленности на Пылковщине. Боюсь, вкатают мне теперь выговор. За притупление бдительности мне уже поста вили на вид.
Виталий Андреевич помрачнел. Его мохнатые брови насупились. Он отодвинулся от стола вместе с креслом и процедил сквозь зубы:
— Доигрался! Не я ли тебе говорил об осторож ности? Благодари судьбу, если только исключат из партии.
— Виталий! Ты что, всерьез это? — подскочил в крес ле Николай Севастьянович. — Я же потерял не какой-нибудь секретный документ, — копию собственного док лада. Я же имел право ее сжечь.
— Я и не шучу. Уничтожить копию ты имел право. Но терять... — многозначи-тельно покачал головой Дробот. — Дорогой мой, доклад заведующего отделом про-мышленности обкома партии, который специально готовился для отчета в ЦК, не мог не содержать стати стических данных, не подлежащих широкой огласке. Поэтому ко-пия твоего доклада — это, по существу, се кретный документ. Так что за его утерю не отделаешься одним легким испугом.
— Неужели исключат из партии? Ну пусть я допу стил ошибку. Но я же молодой партийный работник. Еще исправлюсь. Исключить меня из партии — значит убить морально и физически.
— А что же, нянчиться с тобой прикажешь?Мазурук совсем пал духом.
150
— Но за что ж исключать? Не скажи я о пропаже этой копии Степану Васильеви-чу, никто бы и не дога дался, что у меня в столе был третий экземпляр.
— Но ты, как коммунист, обязан был сознаться. Так что не ставь эту честность себе в заслугу. Но беда еще и в том, что в пропаже копии ты бросаешь на работников обкома тень подозрения.
— Каким образом? Я никого не подозреваю.— Сам же только что сказал, что копия исчезла из стола. Кто же ее мог взять, если
не твои сослуживцы? Я же, к примеру, не полезу в твой рабочий стол? Ясно, что ты восстановил против себя весь коллектив. Так что боюсь, что на этот раз тебе не сдобро-вать. Ты же знаешь Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об ответ ственности за разглашение тайны и утерю секретных документов». А по этому Указу за утерю су-дят как за измену Родине.
— Так что же мне делать?— Вешайся! — пошутил Дробот. — Лучший выход. — Но, увидев, как изменился
в лице Мазурук, добавил: — Попробуй еще раз покаяться. Может, и простят.
НЕ БЕЙ МАМУ!
После неприятного разговора с мужем, жизнь Марии раздвоилась. Рядом с Ма-рией — счастливой женой зна менитого мужа, теперь жила другая — упорная и на-стойчивая, которая решила стать самостоятельной, бороться за настоящее, а не фар-форовое счастье.
После памятного неприятного разговора об учебе, Виталий уже не касался этой темы. Он не одобрял затей Марии, но и не возражал против них, —просто не замечал, что она делает, чем занята. Марию такое невнимание обидело и в то же время обрадо-вало. Она, как и в дет стве, жадно набросилась на книги. Теперь ее уже не инте ресовали увлекательные романы, в которых от избытка чувств умирают героини с иностранны-ми именами, ее волновали те книги, в которых описывались такие же, как и она, про-стые люди с их борьбой, надеждами, разочарованиями, с их любовью и ненавистью.
Но если беллетристику она могла читать, укладывая дочь спать, готовя обед, до-жидаясь Виталия, то с точ ными науками было труднее. За семь лет перерыва в учебе, знания, и без того непрочные, выветрились. Навер стывая упущенное, она просижи-вала за учебниками большую часть свободного времени, но математика и фи зика ей давались туго. Нужна помощь. Обратиться к Виталию? Да разве стал бы он помогать, даже если бы мог? Мария Васильевна заметила, что за последнее вре мя мужа как-буд-то подменили. Внимания он уделял ей очень мало. Часто уезжал в командировки.
«Сердится за то, что не послушалась его и стала учиться», — решила она. И, желая смягчить мужа, утрои ла к нему внимание. Но это не помогло. «Что же с ним случи-лось?» — мучил ее вопрос.
А когда-то Виталий был внимательным, ласковым. Мария вспомнила первые годы своего замужества, свое первое счастливое материнство. Тогда Виталий был иным.
«Что же с ним теперь случилось? Устал, заработался? И ко всему такое горе — смерть Нины. Надо помочь ему рассеяться, отвлечься от работы, от черных мыслей».
Сегодня Виталий на работе задержался. Обед был давно готов, и Мария Васильев-на, взглянув на часы, решила: «Еще успею натереть пол в кабинете».
Взяв веник, щетку и суконку, она принялась наво дить порядок. Из-под дивана веник извлек розовый листок бумаги, свернутый вчетверо. Мария подумала, что это
151
какой-то документ и хотела положить на стол, но ее внимание привлекла надпись «Виталию». Просто имя, без отчества и фамилии, без адреса. Она развер нула листок, прочитала:
«Виталий, мы уже никогда с тобой больше не встретимся, Я знаю, тебе тяжело быть со мной, так как ты постоянно думаешь о Нине Владимировне. А я тебя люблю по-прежнему и ради твоего счастья готова на все. Поэтому устраивай свою жизнь, как хочешь. Но если ты вспомнишь разок обо мне, то подари на прощание твое фото. Я его буду показывать сыну, которого ношу под своим сердцем.
Крепко целую тысячи и миллионы раз своего Ви талия.
Твоя на всю жизнь Зиночка».
Мария Васильевна растерялась. Как же это так... Этого не может быть. Этого не должно быть! Нет, нет. Мария еще раз бегло прочитала записку. В каждом слове чувст-вуется безысходная тоска. Женское чутье подсказало Марии Васильевне, что в запи-ске горькая правда. Вспыхнула злоба против Виталия. Хотелось по бежать туда, к этой Зиночке и исцарапать, избить ее. «Ты отняла отца у моих детей. Ты отняла у меня мужа, искарежила мою семью! Это из-за тебя он стал таким!»
И тут же пришло другое чувство: жалость к этой глупой и влюбчивой Зиночке. «Она же будет матерью. Поверила ему, как и я когда-то, а он...»
Мария понимала, что спокойная семейная жизнь у нее кончилась, что если бы Виталий стал как прежде относиться к ней и детям, то она все равно не могла бы по-прежнему верить ему. Дальше так быть не может! А как же должно быть?
С чувством гадливости Мария сложила розовенький листок и бросила его на письменный стол. «Как я глупа и слепа была раньше», — думала она. Мысли все время возвращались к детям, и ей было обидно больше за них, чем за себя. Взялась опять за веник. Подмела, натерла пол. «Чем же еще заняться?» Она медленно прошла в дет-скую, взглянула на играющую в куклы Танечку. Потом вернулась в кабинет и забрала со стола записку. «Отдам ему в руки. Что он скажет».
Характерного звонка она ждала с нервным нетерпе нием. Наконец он раздался.— Папа идет! Папа идет! — кинулась к выходу Та нечка. Марию удивила эта дет-
ская радость. Ей казалось, что теперь и ребенок должен относиться к отцу с недо-верием. Дрожащими руками она открыла дверь. Вита лий, как и обычно, шумно вва-лился в квартиру. Сунул в руки жене портфель. К отцу подбежала Танечка.
— Папа, что ты мне купил?Танечка любила подарки. Мария Васильевна, возвра щаясь откуда-нибудь, обяза-
тельно приносила дочери конфеты или печенье. Для девочки это всегда было боль шой радостью. Часто Мария Васильевна подкладывала в карман мужа подарок, когда он приходил с работы, а потом доставала и дарила Танечке. «Это тебе папа купил». На такие нежности отец обычно говорил: «Балуешь ребенка».
Но сегодня Виталий был в подавленном настроении. На ребенка вначале не обра-тил внимания, а когда Танеч ка повторила свой вопрос, оборвал ее:
— Чего тебе? Спроси у мамы...Такое обращение покоробило Марию Васильевну еще больше. «Если у тебя нела-
ды с любовницей, то разве в этом ребенок виноват?»
152
Виталий Андреевич бросил короткое «обедать». Ел наспех. В другое время он, мо-жет быть, и заметил бы, что Мария Васильевна не улыбается, не шутит с ним, а сидит молча, не поднимая глаз от тарелки.
Мария Васильевна по-своему объяснила настроение Виталия: «Вот дожилась... Совсем за человека не счи тает... Стала ненужной...»
После обеда Виталий Андреевич такой же хмурый направился в свой кабинет. На ходу бросил:
— Письма мне были? Газеты принесли? Я отдохну часок, почитаю.Если бы Виталий обратил внимание на Марию, если бы приласкал, успокоил ее,
она, может быть, по плакала бы втихомолку, и ради детей примирилась с участью жены, потерявшей любовь мужа. Но Виталий грубо отнесся к дочери и даже не обратил вни-мания на жену. И тогда Мария сказала самой себе: «Вот к чему привела покорность. Неужели терпеть такое положение всю жизнь?» Она взяла свежие газеты, завернула в них розовый листок, сложенный вчетверо, и пошла в кабинет, подала газеты и задер-жалась.
— Сказать что-то хочешь?—спросил муж.Она промолчала, обиженно закусив нижнюю губу. Он перевел взгляд на газеты и,
увидев розовый листок, мгновенно приподнялся на локте.— По карманам моим начала лазить?! — грубо за кричал он.Мария Васильевна думала, что он начнет ее разубеж дать или каяться... А он кри-
чит. В ней вспыхнул гнев.— Я по карманам не имею привычки лазить. Ты разбрасываешь свои любовные
записки повсюду. Я на шла ее под диваном.— Врешь! — Он вскочил и встал перед ней огром ный, страшный.— Ты бы детей постеснялся. Какого мнения они бу дут об отце, если узнают обо
всем этом?— Ты!.. Ты мне указываешь? Мой хлеб жрешь!!!Танечка заглянула в кабинет и остановилась в две рях, испуганно глядя на отца.— Ты лучше не кричи... Если о твоем поведении узна ют в обкоме...Виталий Андреевич побледнел, опустил на плечи жены свои огромные ручищи.— Пугаешь? Думаешь, не знаю для чего тебе все это нужно. С капитаном уже сню-
халась!Виталий был страшен. Но Мария Васильевна не испугалась. Гнев придал ей силы.
Она дернулась, ста раясь освободить плечи от тяжелых рук. Платье тресну ло. Виталий с силой оттолкнул ее от себя. Мария Ва сильевна попятилась и, зацепившись за ковер, упала.
Танечка закричала, бросилась к матери:— Не бей маму!.. Не бей!.. — она подняла ручонки, загораживая собой лежащую на
ковре мать... Мария Васильевна рывком поднялась с пола. Взяла на руки дочь. Встала перед мужем, гордо приподняв голову, бро сила ему в лицо.
— Подлец! — и вышла из кабинета.Виталий Андреевич сразу остыл. «Эх, как вышло... Придется мириться». Но
к жене он пошел не сразу.Выжидал, пока она выплачет свое горе, станет мягче.Мария Васильевна не плакала и от этого ей было еще тяжелее. «Ребенка не по-
стеснялся...» Вспомнила, как Танечка загородила ее своим тельцем и, поднимая вверх ручонки, кричала: «Не бей маму!» На всю жизнь останется у ребенка в памяти этот случай. И я тоже не сдержалась. Нехорошо».
153
Мария Васильевна сидела в спальне с Танечкой на руках. Перед ними лежала книжка и цветные карандаши. Скрипнула дверь. Мария Васильевна продолжала рас-крашивать картинки.
— Мусенька, не сердись на меня... Я полностью виноват. Прости... — произнес, входя, Виталий Андреевич.
На глазах у нее выступили слезы, закапали на рас крашенного медведя.— Мусенька, ты знаешь мои нервы... Я был вино ват... Ну и погорячился. Извини.Он подошел к жене и попытался обнять ее. Она брезгливо отбросила его тяжелые
руки.— Уйди...— Мусенька, я тебе расскажу, как все было с этой Зиночкой. Все это произошло
случайно и давно кон чилось.— Я не хочу знать обо всех этих мерзостях и прошу тебя прекратить этот разговор
при ребенке.— Мусенька, ты должна простить меня. Слышишь? Ради нашей любви...— У тебя ее никогда и не было... Я раньше была просто слепа.Виталий встал на колени. И, не решаясь протянуть руки, потянулся к жене гу-
бами. Танечка со страхом подобрала ножки, прижавшись телом к матери, обхва тила ручонками за шею.
— Мама!..Мария с ужасом поймала себя на том, что она опять поддерживает этот разговор
при ребенке.— Я тебе отвечу потом... А пока уйди отсюда.Виталий Андреевич воспринял это как первый шаг к примирению:— Спасибо, Мусенька... Я знал, что у тебя добрая душа... Я во всем виноват... Ты
меня прости... хотя бы ради детей.Он покрыл поцелуями ее руку.
МОЯ ЖЕНА НЕ ДОЛЖНА РАБОТАТЬ
Зиночка не получила ответа на свою записку.Виталий Андреевич не появлялся. Первые дни она ждала его, задерживалась при
выходе с работы. Никуда не выходила из дому. «Вдруг придет и не застанет меня». Но постепенно она привыкла к мысли, что надеяться ей не на что. К ее переживаниям при-бавилось еще одно: арестовали Мирослава Стефановича, директора комис сионного магазина. Временно исполняющий обязанности директора предупредил ее, что по штату машинистка не положена, а держать ее на ставке продавца-браковщика, как это делал Мирослав Стефанович, он не имеет права.
«Что же я теперь буду делать? Куда пойду?» — Зи ночка окончательно растеря-лась. Ее охватил страх за себя, за будущее ребенка. И впервые она мысленно послала упрек Виталию: «Удалил из Дома творчества».
Просить помощи было не у кого. Конечно, маши нистке ее квалификации рабо-ту найти нетрудно, но Зиночке казалось, что обязательно нужна протекция большого начальства. Можно было сходить к Николаю Севастьяновичу. Но Зиночка уже давно начала избегать встречи с теми людьми, которые знают ее и Виталия. После долгих колебаний она решилась пойти в Дом на родного творчества. Зиночка решительно под-
154
нялась на второй этаж и остановилась у широких дверей. Сердце усиленно стучало в груди.
Сколько раз она раньше бралась за эту стеклянную дверную ручку, а теперь это казалось ей таким трудным делом. Она постояла с минутку и вошла в приемную.
— Вам кого? Приема сегодня нет, — предупредила Зиночку секретарь-машинистка.— Я к Виталию Андреевичу.— Приема нет, — повторила рыжеволосая женщи на. — Кроме того, Виталий Анд-
реевич ушел и я должна отлучиться.— Идите, — равнодушно согласилась Зиночка. — Я подожду.— Но надо же запереть приемную.— Мне Виталий Андреевич велел прийти к четырем часам, — солгала Зиночка. —
Я до вас работала здесь секретарем.— А-а!.. выразительно произнесла собеседница и с любопытством оглядела Зи-
ночку. Должно быть, она уже кое-что слышала о своей предшественнице. — Тогда вы посидите, а я скоро вернусь.
Зиночка осталась одна. Вечер на цыпочках подкрался к окну и закрыл его темным покрывалом. Но улица вспыхнула огнями, и уличный мрак исчез. За окном оди ноко покачивался каштан, тоскливо протягивал голые ветки к огням большого дома, как бы умоляя защитить его от наступающей студеной зимы. Вот с ветки сорвался последний пожелтевший листочек и беспомощно закру жился в воздухе, опускаясь на землю. Она не видела, как он упал, но ясно представила себе, что там, внизу, нале тевший порыв ветра подхватил его и потащил по мосто вой.
Зиночке стало еще грустнее. «Одна со своим горем. Даже с мамой поссорилась! Одинока, беспомощна. Как этот листочек...»
* * *
Слегка уладив, как ему казалось, семейную неурядицу, Виталий Андреевич поспе-шил на работу. Саженными шагами поднявшись на второй этаж, он вихрем промчал-ся в свой кабинет, не заметив Зиночку. Мгновение поко лебавшись, она робко вошла вслед за ним. Виталий Андреевич с кем-то разговаривал по телефону. Увидев ее, он поспешил закончить разговор: «Позвоните позд нее. Сейчас я занят!» — и поднялся ей навстречу.
— Зиночка! Котик!Подошел к ней. Остановился. Взглянул на влажные глаза. И медленно, как бы
сдерживая себя, обнял за плечи.— Как хорошо, что ты пришла. Я так соскучился, так истосковался. Не могу выне-
сти разлуки с тобой. Сегодня я приезжал к тебе, но не застал дома.Виталий Андреевич усадил Зиночку в кресло. Пере гнувшись через стол, нажал
кнопку звонка. В дверях появилась уже вернувшаяся секретарь-машинистка.— Софья Марковна, вы можете быть свободны. Ка бинет и приемную я закрою сам.Софья Марковна молча вышла.Зиночка сейчас была награждена за все муки и душевные терзания последних
дней. Она торжествовала: «Любит!» Когда за секретарем закрылась дверь, Зиночка поделилась с Виталием Андреевичем своим горем:
— Мирослава Стефановича арестовали...Хотя Дробот был подготовлен к этому сообщению еще Николаем Севастьянови-
чем, но все же слова Зи ночки произвели на него тяжелое впечатление.
155
— Тебе, Зиночка, надо уйти с этой работы. Теперь там пойдут аресты, допросы. Не к чему тебе нервы трепать.
— Як тебе с этим и пришла. Там, оказывается, я была внештатной единицей. День-ги получала по другой должности.
— Вот и отлично. Подавай завтра же заявление.— Куда же я денусь? — с тоской и надеждой спро сила она.— Тебе надо отдохнуть.— А как же мы с мамой будем жить?— Я сумею обеспечить мою жену. Сегодня я уже говорил с Марией о разводе. Она
согласилась.«Мою жену! Это — меня! — радостно отозвалось в сознании Зиночки. — Это впер-
вые так прямо». Правда, он и раньше говорил о разводе с Марией Васильевной, но это было как-то неопределенно. Теперь она ликовала. Но тут же она вспомнила о детях Виталия, Марию Ва сильевну, и ей почему-то стало стыдно, будто ее поймали в краже с поличным.
Виталий вынул из кармана толстый кожаный бумаж ник и извлек из него две сло-женные сторублевые бу мажки.
— Через денек еще дам.Зиночка легонько отодвинула от себя хрустящие новенькие бумажки.— Нет. Не надо. Я как-нибудь так. Только вот ра бота...— Ты меня обижаешь, — перебил он ее. — Неужели ты будешь стесняться моей
помощи? Наконец, ты не имеешь права отказываться от денег. — Он понизил голос почти до шепота: — Я их даю не тебе, а будущему сыну.
Впервые он упомянул о будущем ребенке, и это обра довало Зиночку.— Но я не хочу обременять тебя, Виталий, — сказала она. — Мне бы работу. Может
быть, посоветуешь, куда пойти. Поговоришь с кем-нибудь?— Никуда тебе идти не надо. Я нашел для тебя квартиру. Покупаю за четыре тыся-
чи две комнаты. Кухня, правда, общая, но на первое время нам хватит.Слово «нам» прозвучало в ушах молодой женщины как новое признание, но она
все же пыталась протесто вать:— Виталий, я пока проживу с мамой в своей ком нате.И добавила:— А у тебя целый особняк.— Его я оставлю Марии, пусть не говорит, что я оби дел старую семью. Но с мамой
твоей нам в одной ком нате жить нельзя. Тяжелый у нее характер. Вообще тебе надо бы отдельно от нее жить. Она и так тебя против меня восстанавливает.
Увидев, как болезненно восприняла Зиночка его предложение, примиряюще ска-зал: — Только ты пока не говори этого маме. Не стоит заранее расстраивать ее.
Прощаясь, он пообещал:— Послезавтра заеду за тобой, и мы покатаемся за городом.Зиночка ушла счастливая.Виталий Андреевич долго думал, как выйти из за труднительного положения и ре-
шил временно устроить Зиночку на курорт, где директором был его хороший знако-мый.
На следующий день Виталий Андреевич поехал в Рымники, а оттуда в Лобано-во. К зданию курорта он подошел твердым шагом хозяина. Возле дверей красо валось большое объявление:
156
Сегодня в помещении кинотеатра санатория будет прочитана лекция на тему: «Украинские буржуазные национали сты — верные слуги американо-католи-ческой реакции».
Читает действительный член общества по рас пространению политических и научных знаний М. Л. Сирота.
Виталий Андреевич улыбнулся.Директора в кабинете не оказалось. Дробот приказал дежурной сестре:— Известите Михаила Львовича, что приехал пред ставитель из области и хочет
его видеть по срочному делу.Ждать долго не пришлось. Сирота влетел в канце лярию, где сидел гость, как будто
спешил на отходящий поезд.Это был человек неопределенного возраста, подвиж ной, разговорчивый. О таких
говорят: «Язык здорово подвешен». В темно-коричневом костюме с непомерно боль-шими «плечами» он напоминал огородное чучело, которое еще не успели обсидеть на-пористые воробьи и вороны. Его неуклюжее, непропорционально сложенное тело вен-чала большая голова с легкой сединой на висках. Обращали на себя внимание большие оттопыренные уши, похожие на трубу от старинного граммофона, и глаза с азиатским разрезом.
Михаил Львович умел быть приятным человеком. У него была вкрадчивая, фа-мильярно-дружеская манера обращения с людьми. Все это он приобрел во времена долгой врачебной практики в панской Польше. В те вре мена слава о его методах ле-чения разнеслась чуть ли не по всей Галиции. После 1939 года он стал директо ром курорта в Лобаново. Вернувшись в 1945 году из Ташкента, где он четыре года изучал характерные осо бенности арабской медицины, Михаил Львович опять стал директо-ром курорта.
Увидев «товарища из области», Сирота слегка ото ропел.— Прошу вас в мой кабинет, — пригласил он гостя и, забежав вперед, распахнул
перед ним двери. Войдя за Дроботом он пробежал к столу и предложил посе тителю мягкий стул.
Но Виталий Андреевич уселся в директорское кресло за столом.Некоторое время Сирота и Дробот молчали. Дирек тор санатория с тревожным
ожиданием смотрел на посе тителя.— Все с национализмом и Ватиканом воюете? — на рушил наконец молчание Ви-
талий Андреевич.— А как же иначе. Это коренной вопрос на сегодняшний день в области идеологи-
ческого воспитания отдыха ющих.— Вы бы, Михаил Львович, с высот идеологии спу стились на грешную землю, на
которой происходит много интересных вещей, способных повлиять на счастливую звезду директора санатория. К примеру, известно ли вам, что директор комиссионного магазина № 5 арестован за спекуляцию?
Лицо Михаила Львовича вытянулось, губы мелко задрожали.— А... А что же мне делать?..— Если вы тоже замешаны в спекуляции, то ждать ареста.— Ну, к чему эти неуместные шутки?— Конечно, шутки, Михаил Львович. За спекуляцию пока не расстреливают, толь-
ко судят. Но не будем терять вашего дорогого времени. Я по делу.
157
— Минуточку, —извинился директор санатория. —Надо же немного перекусить, — он выскочил в канцелярию и, вернувшись, сообщил: — Через полчаса обед принесут сюда в кабинет.
— Итак, товарищ директор, мне надо определить в санаторий одного человека.Сирота немного смутился.— Путевочку бы! А то скоро ревизия должна нагря нуть.— Ну, это меня не касается. Человека я привезу сам. Приготовьте место в женской
палате. Но учтите: моя протеже должна пользоваться всеми благами свободы. Рас-порядком дня ее не переутомляйте. Но в то же время не забывайте и присматривать. Ясно?
— Ясно-то ясно, но вот если бы путевочку ей. Доку ментики в порядочке — и мне и ей спокойнее.
— Ох, и трусливая у тебя душа. Ладно. Попробую до стать. Но если не сумею, без путевки привезу.
* * *
Вернувшись в Пылков, Виталий Андреевич в первую очередь позаботился о пу-тевке в Лобаново. Благодаря широкому кругу знакомых она уже на следующий день лежала в его кармане. Он направился к Зиночке.
По совету Виталия Андреевича Зиночка подала заяв ление и в тот же вечер полу-чила на руки выписку из при каза об увольнении.
В половине восьмого она пришла на то место, где Дробот обычно поджидал ее после работы. Не успела Зиночка подойти к углу Первомайской, как к ней под катила серая «Победа». Зиночка юркнула в открытую дверцу.
— Только, Виталий, — предупредила она, — я не могу с тобой долго быть. Мама уехала на три дня к брату Леониду и дома никого нет.
— Так, может быть, мы там будем? — спросил Дро бот и, не дожидаясь согласия, направил машину к ба зару, неподалеку от которого жили Куреневы. Зиночку он выса-дил, не доезжая двух кварталов. А сам погнал машину дальше и поставил ее неподале-ку от пивной.
— Мама на меня все еще сердится?—спросил он, входя в дом.— Не-е-т... Не на тебя, а на меня, за то, что без ра боты осталась.Виталий Андреевич сделал вид, что поверил ей.— Я же тебе говорил, что моя жена работать не должна. Вот вчера я начал дело
о разводе...Вешая на крючок пальто и шляпу, Зиночка тяжело вздохнула:— Ох, Виталий... Как ты терзаешь этим мою душу. Устала я все время чего-то ждать.Он бережно поднял на своих мускулистых руках ее упругое тело и, подойдя к ку-
шетке, усадил рядом с со бой. Зиночка легонько освободилась из его объятий. Он не сделал попытки привлечь Зиночку к себе. Сидел на кушетке, облокотившись руками на свои колени. Смо трел на сучок в полу и говорил будто сам с собой.
— Да, ты права...— Ты, Виталий, мужчина... Должен побороть свое горе, а разводиться не надо, —
успокаивала его Зиночка.Он до боли сжал ее пальцы.— Зиночка! Не могу без тебя. Я тобой грежу, ты мне снишься. Я женщин так и раз-
граничил в своем сознании: «она» — это ты, а затем все остальные, чужие. Увижу где-
158
нибудь издалека полную женщину в коричневом паль то, как у тебя, и сразу замрет в груди: «она!», хотя знаю, что не ты. Особенно близка ты мне стала после того, как я узнал о нашем будущем сыне. Я для него купил белье-приданое...
— О-о, Виталий! — вырвалось у нее.— Нам надо с тобой побыть хотя бы немного вдвоем, чтобы никто не мешал. Люди
черствы, эгоистичны. Они не способны понять такую любовь, как наша.— Почему, Виталий, ты так плохо обо всех думаешь? Мне кажется, что хороших
людей у нас больше, чем плохих.— Это только кажется. Ты жизни еще не знаешь. Люди только с виду хороши, а в
душе все подлые.— Нет, Виталий! Этого не может быть! А ты сам, а Нина Владимировна? Неужели
ты стал бы ее любить, если бы она была плохим человеком? А Николай Се вастьянович, Павел Антонович.
— Какая ты наивная... И тем еще милее и дороже мне. Нам надо с тобой уехать, я принес путевку в Лобаново.
— А ты, Виталий? Опять я буду без тебя?— Нет. Ну какая ты, право, — успокаивал он ее, — приеду, и мы будем вместе. Но
все должно остаться в секрете. Никому и ни под каким предлогом не рассказы вай об этом. Даже матери. А я пока займусь как следует разводом. Поживем мы с тобой на даче с месяц и что— нибудь придумаем.
КРАДЕНОЕ СЧАСТЬЕ
Дробот тщательно продумал дальнейший план дей ствий. Как-то он пришел домой и показал жене путевку:
— Вот, еду в Сочи лечиться.Отношения между Марией Васильевной и Виталием Андреевичем несколько
улучшились, но еще далеки были от нормальных. Сейчас Виталий старался делать вид, что между ними все уже улажено.
«Неужели у него такое состояние здоровья, что надо ехать зимой? — подумала Мария Васильевна. — Ведь летом всей семьей ездили на два месяца в Одессу. Она вспомнила, что последнее время он часто жаловался на свое здоровье, на простужен-ные в Полесских болотах ноги, на расстроенные нервы. Должно быть, и правда ему надо подлечиться».
И Мария Васильевна, на некоторое время забыв о семейных распрях, начала го-товить мужа в дорогу. На конец уже все было уложено, увязано. Настал и день отъезда. На вокзал проводить мужа Мария Васильевна поехала вместе с Танечкой. Расставаясь с Виталием Ан дреевичем, Мария Васильевна поняла, что все еще про должает любить его.
— Может быть, ты погостишь в Сумах? Игорь, поди, соскучился. Я нашим дала телеграмму. Они выйдут тебя встречать.
— Нет, больше суток не смогу задерживаться. Итак крюк делаю.— Может быть, ты мне с дороги письмо напишешь? — неуверенно спросила она. —
А то уедешь на месяц и я не буду знать, что и как там у тебя. А может быть, надо будет что-нибудь тебе сообщить. Вдруг мама об Игоре напишет или какие-нибудь дела без тебя появятся, как тебе писать?
— Пиши мне на сочинский почтамт, до востребова ния.
159
Поезд тронулся. Дробот поспешно чмокнул в губы жену, дочку и вскочил на под-ножку. Вагоны проплывали вдоль крытого перрона, а мать с дочерью махали плат ками им вслед.
До Сум Дробот почти все время спал, и если бы не предупредил проводник, то мог бы проехать мимо города, где у бабушки жил его сын Игорь. Повидавшись с сыном в Сумах, Виталий Андреевич выехал в Харьков, где ему надо было сделать пересадку на сочинский поезд. Но в Харькове он взял обратный билет и через трое с полови ною суток дорожных мытарств оказался в Рымниках. В тот же день его можно было видеть на даче в Лобано ве, в двух километрах от знаменитого курорта. Сирота поселил его у надежных людей.
— Свои, — охарактеризовал он хозяйку. Сюда же при ехала и Зиночка.— Котик, никто не должен знать обо мне, — заявил Дробот, — иначе у меня будут
большие неприятности по партийной линии. Развод я официально пока еще не полу-чил. Ты будешь приходить ко мне сюда.
Все шло так, как было намечено, но Зиночкину радость отравляли сомнения: «Что я только делаю?! Зачем это делаю?!» Но с нею был Виталий. Впервые за все время их любви, они были вместе. И сомнения покидали ее: «Любимый человек для меня жер-твует всем... Даже честью».
— Я, Зиночка, здесь отдохну лучше, чем в Сочи. Возле тебя и мои нервы успокоят-ся. Воздух, природа и ты... А если тебе наскучит, то можешь побывать в Рымниках или в Пылкове. Но только не проболтайся матери. Запрещаю тебе разговаривать обо мне с кем бы то ни было.
— Хорошо, Виталий.— Иногда я буду давать тебе поручения навестить в Пылкове кого-нибудь из на-
ших друзей. Но и там не го вори лишнего. Знаешь, слово не воробей. Выпустишь — не поймаешь.
— Хорошо, Виталий, — покорно отвечала она.Так началось Зиночкино счастье.
ДУБОВАЯ ТРЕБУЕТ К СЕБЕ ДОВЕРИЯ
Полковник Иванилов тщательно изучал оригинал письма Крыжача к Дубовой. Содержание его говорило о том, что полгода назад между Ниной Владимировной и Яном якобы начали устанавливаться интимные отно шения. Но все представления о Дубовой, как о человеке и коммунисте, совершенно исключали такую возможность. На таком мнении сошлись и начальник отделения и майор Наливайко и капитан До-лотов.
Неизбежен вывод: письмо было фальшивое. Но такое умозаключение надо было еще доказать. Для этого пол ковнику пришлось применить свое умение глубоко ана-лизировать, обобщать детали.
Письмо было написано на тетрадном листке в клеточ ку. Аркадий Илларионович обратил внимание на то, что за полгода бумага уже пожелтела, чернила поблекли. Та-кие изменения в столь короткий срок могли произойти лишь в том случае, если пись-мо все это время находи лось на свету. Однако полная сохранность письма, на котором не было ни единой складочки, ни одного пятныш ка, свидетельствовала о том, что его тщательно хранили. Следовательно, оно не могло подвергнуться постоянному воздей-ствию света.
160
Это подтверждалось еще одним обстоятельством.Письмо было обнаружено в принадлежавшей Дубовой книге «Гражданский Ко-
декс». Если даже допустить, что его туда положила сама Нина Владимировна, то все рав но письмо было таким образом предохранено от воздей ствия света. Почему же оно пожелтело? Почему поблекли чернила?
«Очевидно, письмо подвергалось не световому, а ка кому-то иному воздейст-вию», — подумал полковник.
В пользу такого заключения говорила и необычайная хрупкость бумаги. Стоило согнуть кончик листка, как уго лок отваливался, будто отрезанный ножницами.
— Что, Иван Иванович, вы об этом думаете? — решил полковник проверить свои предположения.
— Письмо изготовили перед смертью Крыжача и под сунули в книжку Дубовой. Не из-за этого ли письма и была проделана вся комедия с самоубийством Крыжача? Мол, убил Дубовую на почве ревности. Выкрал ее вещи. А вот и улики — письмо. По-моему, это письмо искупали в растворе хлора, для того, чтобы оно производило впе-чатление написанного давно.
— Или равномерно подогревали над потоком тепла. Вы правы, Иван Иванович. Если бы мы поверили письму, то дело Дубовой можно было бы считать оконченным. Ни каких политических мотивов в нем нет. Но мы с вами располагаем большим коли-чеством фактов, которые го ворят об обратном. Проверим наши предположения, сда-дим оригинал письма на анализ в лабораторию.
Так они и сделали. В ожидании результатов анализа у капитана выкроилось нем-ного свободного времени, и он решил проведать Марию Васильевну. «Наверное, у нее опять накопились вопросы по физике. Последнее время у нее что-то ослабело желание учиться. Надо ее под бодрить. А то, гляди, бросит начатое дело».
Марии Васильевне нравилась приветливость капитана. Порой шуткой, иногда простым вопросом о самом обыден ном он умел войти в круг ее интересов.
Сейчас он спросил о сыне, и Мария Васильевна ра достно ответила:— Спасибо, Иван Иванович. Недавно мои старики прислали письмо. Сообщают,
что Виталий гостил в Су мах и поехал дальше. В письме не нарадуются внуком. Проси-ла, чтобы привезли его сюда, соскучилась, так и слышать не хотят. Мол, пусть отдохнет последний свободный год, а потом пойдет в школу, той воли иметь уже не будет.
Танечка, выглянув в переднюю, радостно сообщила:— А у нас елка!Все трое вошли в гостиную. Там стояла большая, ве ликолепно украшенная елка.
Шторы на окнах были спу щены, и в сумерках приятно светились разноцветные огонь-ки электрической гирлянды, а елочные украшения искрились и оживляли бликами пышные ветви.
— Какая красивая! — восхитился капитан. — Это что же, Мария Васильевна, уже новый год встречаете?
Она кивнула головой.— Вы к нам в самое подходящее время зашли, Иван Иванович. Мы сегодня празд-
нуем день рождения Игоря, правда, без гостей, вдвоем с дочкой. Елка у нас — уже тра-диция. Я всегда ставлю ее в этот день. И детям заба ва, и мне работа.
Капитан улыбнулся.— Замечательная елка. Я бы и сам в хороводе возле такой походил.Танечка завладела рукой Ивана Ивановича.
161
— Дядя, Иван Иванович, и я вам что-то скажу по секрету, — Она смешно по-детски выговаривала буквы «ж» и «р».
Капитан нагнулся к девочке, и та громким шепотом сообщила:— А без вас папа маму наказывал, а я заступилась за нее...Танечка договорить не успела. Мария Васильевна ис пуганно оборвала дочь.— Танечка, что ты глупости говоришь?Иван Иванович понял, что девочка выдала какую-то семейную тайну, разглаше-
ние которой для Марии Ва сильевны неприятно, сделал вид, что ничего не понял. Он тут же переключил внимание девочки на другое.
— Хочешь, Танечка, я тебе расскажу сказку о рыжем таракане?Мария Васильевна была благодарна Ивану Иванови чу за эту маленькую хитрость,
освободившую ее от тя гостного объяснения.— Хочу! — согласилась девочка.Капитан каждый раз рассказывал ей одну и ту же сказку о том, как один таракан-
великан с рыжими усами переполошил весь звериный мир и как отважный воробей «клюнул таракана». Танечка уже наизусть знала всю сказку и, с видимым удовольст-вием перефразируя кон цовку, наказывала тараканью агрессию:
Вот и нету таракана!Так ему и надо,Усов от него не осталося.
«Хороший человек, любит детей, — думала Мария Ва сильевна. — Почему судьба его обидела, отобрала у него жену и детей?» А у самой к сердцу подползала горечь со-знания неудачно сложившейся собственной семейной жизни.
— Как здоровье Виталия Андреевича? Помогает ли лечение? — спросил ее капи-тан.
— Мне Виталий ничего не пишет. Вот уже две недели, как выехал, а ни единой весточки не прислал. Только и знаю о нем из письма стариков. И все. Даже не знаю, до ехал ли он до места.
«Очень странно, — подумал Иван Иванович. — Правда, из слов Танечки можно заключить, что у них была се мейная неприятность, но не писать, заставить семью вол-новаться...»
Вслух он свои мысли не высказал.— Иван Иванович, не откажитесь отметить с нами день рождения сына, — пригла-
сила Мария Васильевна. — Танечка, проси дядю Ивана Ивановича к столу.— К столу, к столу! — радостно запела девочка и по тянула Долотова за руку.В легком веселом разговоре прошло часа два. Долотов мимоходом осведомился,
как обстоят дела с учебой. Мария Васильевна ответила кратким «ничего» и к этому они уже не возвращались.
Прощаясь, Иван Иванович пообещал Марии Василь евне запросить санаторий о судьбе Виталия Андреевича. По пути в отдел он зашел в ближайшее почтовое отделе-ние и отправил в Сочи телеграмму с уведомлением о вручении и оплаченным ответом.
162
ОДИН ПРОТИВ ЧЕТЫРЕХ
Взяв копии дневника и некоторые адреса из переписки Дубовой, майор Наливай-ко прибыл в Рымники. Прежде всего он принялся за архив бывшего Рымниковского ге стапо и ежедневно по нескольку часов просиживал за разбором документов, которые разоблачали гнусные дела изменников Родины. Но первое время ничего путнего для ведения следствия по делу Дубовой из вороха этих бу маг он извлечь не мог.
Помня наставления полковника «проникать в духов ный мир Дубовой», он еще и еще раз вызывал на откро венный разговор Леонида Алексеевича. Однажды Нали— вайко показал ему копию дневника Нины Владимировны и Дробота.
Валуев тут же, на работе, буквально «проглотил» этот документ и вечером пригла-сил майора зайти к нему. Наливайко застал его очень расстроенным.
— Если бы вы знали, Сергей Петрович, как эти за писки разбередили мое сердце! В них Нина Владимиров на ожила для меня, а, закрыв последнюю страничку, я еще раз похоронил ее. Я себя считаю в какой-то мере ви новатым перед ней. У меня не хватило решительности объясниться с ней.
— Да. Может быть, став вашей женой, она и не погибла бы.— Все не хватало смелости сказать ей о самом глав ном. Но она и сама видела и зна-
ла, должно быть, по этому постоянно откладывала разговор.— Может быть, она кого-нибудь любила?Валуев понурил голову. Его серые глаза потухли, и на лбу собрались складки.— Я же вам говорил, что в ней перегорела любовь к Дроботу. Я и ждал, надеялся,
что со временем Нина от ветит на мое чувство.— А может быть, тут был виною другой, не Дробот? Говорят, к ней кто-то приез-
жал из Пылкова.Майор неспроста задал этот вопрос. Он хотел еще раз проверить старую версию.— Приезжал? Не знаю. Нина в последнее время была со мною довольно откровен-
на. Бывал у нее Дробот. Од нажды летом приезжал бывший сокурсник по институту. Он просил помочь найти для него работу. Кажется и все... В общем о других не знаю.
— А этот сокурсник не был вашим соперником?Валуев мрачно усмехнулся.— Нет. Нина Владимировна дала ему довольно точную характеристику: «мразь
сопливая». Она даже отка залась помочь ему найти работу. Нет. Она не могла за-интересоваться таким типом.
Все было ясно. Наливайко радовался, что еще раз подтвердились предположения относительно морального облика Нины Владимировны. «Письмо Крыжача к ней — фальшивое. Его пытались подсунуть. Ради этого и совер шили убийство агента. Сам он писать не мог. Это по су ществу был для него смертный приговор. Значит, почерк подделан. Но тогда его могли подделать и на предсмерт ной записке».
Домой от Валуева майор возвращался уже за полночь.Погруженный в свои размышления, он незаметно до шел до улицы Василия Сте-
фаника. Она, как и обычно, была темной, угрюмой, редкие газовые фонари освещали только номера домов. При повороте на эту улицу Сергей Петрович заметил впереди себя две мужские фигуры. Они шли не спеша, не приближаясь и не удаляясь. Пройдя несколько домов, он заметил и сзади две фигуры. Один из идущих был детиной огром-ного роста. В темноте лиц идущих рассмотреть было невозможно.
«Ловушка!» — мелькнуло у него в голове.
163
Передние шли под руку, загораживая собой почти весь тротуар. Лучшим выходом из подобного положения было бы скрыться в какой-нибудь подворотне. Но все бы ло заперто.
За майором, должно быть, внимательно наблюдали. Расстояние между ним и спутниками начало сокращаться. Наливайко хотел выйти на дорогу, где было больше про стора. Нападать первому было нельзя. «Если просто гра бители, то один вид писто-лета должен отрезвить их. А если не грабители?» Майор на всякий случай перело жил пистолет из кобуры в левый карман.
Идущие впереди остановились. Один из них сделал два шага в сторону майора.— Простите, — обратился он к Сергею Петровичу, — я не найду у вас спички при-
курить?Прием был старый, шаблонный, майор знал, что по следует дальше. Он хотел от-
прянуть в сторону, но не успел. На голову обрушился ошеломляющий удар. В гла зах все поплыло, раздвоилось. Такой удар свалил бы лю бого человека. Майора спасла бок-серская выносливость.
Огромным напряжением воли он собрал все силы и, не дожидаясь, пока подоспе-ют идущие сзади, сильным крюком, — ударом снизу вверх, — ударил в челюсть од ного из бандитов. Ему даже показалось, что под кулаком что-то хрустнуло. Левой рукой он выхватил пистолет и на жал курок. Бандит упал.
Постоянные и долголетние тренировки по боксу вы работали у Наливайко способ-ность молниеносно реаги ровать на действие противника. На ринге часто судьбу боя решали считанные доли секунды. И он умел эти «доли» хорошо использовать, так как интуитивно заранее предугадывал действие противника. Вот и сейчас, даже тогда, ког-да сознание майора уже затуманилось, инстинкт боксера сделал свое дело. Выстрелив, он резко нагнулся, чтобы уйти от повторного удара. Это спасло ему жизнь. Одна пуля тоненько пискнула возле левого уха, а вто рая впилась в плечо.
Наливайко собрал последние силы и прыгнул за угол ближайшей брамы. Разда-лось еще несколько выстре лов — должно быть, ему вслед. Он выбросил из-за угла руку и, не целясь, наугад выстрелил. Раз. Второй. Дома вдруг встали вверх ногами. Серая мостовая и черное небо, будто играя в чехарду, начали прыгать друг через друга...
Майор чувствовал, что теряет сознание. «Нельзя», — подсказало ему что-то вну-три. Он сполз по стене и рух нул на колени. Еще одно усилие воли! Выглянул из-за угла и выстрелил по двум темным фигурам. Они повер нулись и побежали вдоль улицы.
Последнее, что Сергей Петрович заметил, — это двое лежащих людей на тротуаре против него. «В одного я стрелял, а второй почему валяется? От моего удара или от шальной пули своих же?»
Очнулся майор в незнакомом помещении. Он лежал на кровати, оголенный до по-яса, и пожилая женщина перевязывала ему рану. В комнате находилось еще не сколько человек, среди них двое милиционеров.
Вспомнив о тех бандитах, что остались лежать на тротуаре, Наливайко хотел спросить о них и сделал по пытку приподняться. Но тут же осел. В глазах запрыгали светлячки. Он должен был сказать милиционеру, что не обходимо срочно взять тех, что остались лежать на тро туаре и начать преследование двух других, которые су мели уйти, но язык ему не повиновался. Майор слышал, что говорили возле него, но сам уже не мог и пошевель нуться.
— Хорошо, что майор рядом оказался, а то бы вас обязательно ограбили, — услы-хал Наливайко мужской голос.
Другой, шепелявя, будто у него что-то лежало во рту, ответил:
164
— Он одного убил, двое убежали... Не знаю, как и благодарить его. А сам-то он как жив остался? По голове его свинчаткой стукнули и несколько пуль попало.
— Вот одна здесь, —-подтвердил женский голос. Из рукава шинели выпала.«Неужели здесь в комнате тот, кого я успел нокау тировать!» Тревожная мысль
пронеслась в голове майо ра: «Он сейчас выдает себя за человека, которого бан диты хотели ограбить». Майор заворочался, застонал, но встать не смог. Перед глазами за-мелькали светлячки и тут же исчезли в кромешной тьме.
* * *
Наливайко очнулся, обвел глазами комнату. Его по разила сверкающая белизна стен, потолка, халатов, окру жавших его людей. Над ним наклонился человек, с лицом прикрытым марлевой повязкой.
Смотреть майору было больно.— Ожил!-—сказал врач. — Могучий организм. От од ного удара, который ему нане-
сли, можно было получить сотрясение мозга. Правая ключица перебита.— Где те, что нападали на меня?.. — с трудом выжал из себя Наливайко.Должно быть, думая, что раненый находится в полубредовом состоянии, врач
успокоил.— Не волнуйтесь. Все в порядке. Вы так и не дали ограбить человека. Правда, он
изрядно пострадал. Ему выбили два зуба и повредили челюсть. Его вместе с вами до-ставила карета скорой помощи к нам в больницу, мы ему здесь оказали необходимую помощь и он ушел. Сей час, поди, уже дома. А с грабителями вы разделались крепко. Один из них убит наповал. Но двоим все же уда лось уйти...
Майор рванулся с постели: «Ушел! Ушел бандит, ко торый должен был раскрыть тайну убийства Дубовой!»
— Я никого не спасал. Все четверо были бандиты. Срочно позвоните в управление МГБ. Сообщите...
Майор не договорил. Силы опять покинули его, и он впал в беспамятство.
ПИСЬМО КОММУНИСТА
Начальник управления генерал-майор Сагалов сооб щил полковнику Иванилову, что его просит зайти секре тарь обкома Чудов.
— Он вас ждет в семнадцать двадцать.Точно в назначенный срок Иванилов сидел в кабинете Степана Васильевича.— Вы возглавляете отдел, который занимается делом Дубовой? У меня есть све-
дения, имеющие к этому делу некоторое отношение. Я начну с вопросов. Каково ваше мнение о Виталие Андреевиче Дроботе?
— Я несколько раз говорил с ним. Впечатления самые противоречивые. Умный, наблюдательный. Прошел суро вую школу войны. Отзывы о нем людей, знавших его по партизанскому отряду, положительные. Человек с боль шим самомнением. Внеш-не обаятельный, характер непри ятный. На работе — почти бюрократ, но авторитетен. В семье — «хозяин» с какими-то домостроевскими замаш ками.
Секретарь обкома достал из папки зеленый конверт и извлек из него листок бу-маги.
165
— Ко мне пришло вот это письмо. Автор его — ди ректор Пустовлянского районно-го Дома культуры. Оно для вас, несомненно, представляет интерес.
Иванилов развернул листок и прочел:
«Я, Шурыкин Степан Яковлевич, коммунист с 1947 года, используя право, дан-ное мне Уставом партии, об ращаюсь, товарищ секретарь обкома, прямо к вам.
Я работаю директором районного Дома культуры, и по долгу службы связан с областным Домом народного творчества. Несколько месяцев тому назад из об-ластного Дома народного творчества пришел длинный список во просов. Ответить полностью на эти вопросы — значило раскрыть специфику экономики района как в целом, так и по отдельным предприятиям. А это составляет одну из государст-венных тайн.
Директор областного Дома народного творчества, ко торый подписал эти во-просы, человек известный, с боль шим авторитетом. Я не мог заподозрить его в ка-ких-то нечестных намерениях. Думал, что вопросы эти (я их по сылаю вам) — одна из бюрократических бумаг, и ответил ему, что дать ответы на них не имею права, тем более, что они не имеют никакого отношения к культпросветработе.
Мне за это попало от него, но я продолжаю считать, что я прав. Прошу вас обратить внимание на такое поло жение.
Коммунист С. Шурыкин».
— Шурыкин поступил правильно. Он проявил настоя щую партийную бдитель-ность, — сказал Иванилов, прочи тав письмо. — Степан Васильевич, вас, должно быть, гене рал поставил в известность, что в наши руки попал годо вой отчет шпионской ор-ганизации, которую мы уже на щупали...
— Письмо коммуниста Шурыкина я вам передаю без относительно к этой инфор-мации. Но рекомендую еще раз проверить все дело Дубовой. Между прочим, могу ука-зать вам человека, который учился с Дроботом в Харь ковском педучилище.
— Хорошо. Мы с ним свяжемся. Пока компромети рующих материалов на Дробота к нам не поступало.
— Я его ни в чем не обвиняю, — спокойно сказал се кретарь обкома.
«ПОМОГИТЕ, ИВАН ИВАНОВИЧ! НА МЕНЯ НАДВИГАЕТСЯ СТРАШНАЯ БЕДА»
Бандита, которого убил майор, не удалось опознать, а три его сообщника скрылись. Таким образом, предвари тельное следствие по делу о покушении на Сергея Петро вича новых данных о бандитской шайке, орудующей в области, не принесло.
Однако самая попытка «убрать» Наливайко говорила о многом и прежде всего она свидетельствовала о том, что преступники придавали особое значение каким-то изо-бличающим их материалам, находящимся в Рымниках. Именно потому они пытались устранить командирован ного сюда по делу Дубовой майора Наливайко. Стало быть, расследование этого дела находится на верном пути.
Рана Сергея Петровича оказалась несерьезной, и по настоянию жены его перевез-ли в Пылков, положили в стационар санчасти МГБ. Принять от майора дела и про-должать начатую им в Рымниках работу полковник пору чил капитану Долотову.
166
— Есть интересная новость, — сообщил полковник Долотову накануне его отъезда в Рымники. — Мы не на прасно поселили лейтенанта Сокола в квартире Калинович, — и он дал капитану письмо.
На конверте был продолговатый штемпель почтового отделения города Вороши-лова: «Адресат выбыл». Капи тан прочитал письмо.
«Соня, родная! Ты мне так давно не писала, что не знаю что с тобой, как ты живешь. И все-таки я тебе пишу. Не с кем поделиться мыслями, переживаниями. Ты меня поймешь.
Помнишь, когда я вышла замуж, ты мне позавидова ла! У меня своя семья, свои хлопоты. И в самом деле, хотя муж был почти в два раза старше меня, я этого не замечала. Он был заботливым, любящим. Но его в тридцать девятом году убили под Варшавой.
Ах, как мне было тяжело во время войны! Нужда, голод... ужас... Все было, но, слава богу, все ушло. Но, Соня, милая, ведь вместе с бедами ушла и молодость. Пока была молодой, на что-то надеялась, а теперь чувст вую, что жизнь прошла мимо меня. Еще два-три года, и я стану одинокой никому не нужной старухой. Это ужас-но. Вот я и хочу по-бабьи перед тобой выплакаться, может быть, мне легче станет.
Так вот, о любви.Я осталась молодой вдовой. За мною многие ухажи вали, ты знаешь. Но что мне
было до тех, к кому не ле жало мое сердце. Но вот взяла и влюбилась! Конечно, это смешно... В моего начальника... Ты давно уехала из наших краев, но может быть, чи-тала книгу «Дорогою подвига». Это написано о нем. Храбрец. Партизан. Моих лет. Красив. Рыцарски вежлив.
Какие мы бабы глупые. У него семья, жена, двое де тей. Он хороший семьянин. А я все на что-то надеялась. Кокетничала с ним. Ну пусть меня за это чернят, ру-гают. Я любила и сейчас люблю.
Соня! Дорогая, как обидно, что жизнь с годами все дальше обходит тебя сто-роной. Мне кажется, что будь я моложе, он ответил бы мне взаимностью. Пусть не на долго, хотя бы на месяц, на неделю, но он был бы мой...
Я раньше думала, что он очень любит жену и не мо жет никем увлекаться. Но оказалось, что это вовсе не так. Ему вдруг понравилась его секретарь — толсто-ногая, глупая девчонка, на которую он целых два года не обра щал никакого внима-ния. Мы все вместе были на празд ничной октябрьской вечеринке. Я, конечно, сильно захме лела, но все же видела, что он вышел с ней в коридор. Потом заурчала его ма-шина (я ее по голосу могу среди сотни других узнать) и целый час они катались по го роду. А может, и не катались, черт их знает, в общем с праздника улизнули...
До этого случая я еще могла как-то держать себя в руках: мол, он семейный человек, высокой нравствен ности, на увлечения не способен. Но теперь мне не дает покоя ревность...
Соня! Тебе, наверное, смешно. А может быть, и про тивно... Но ты пойми меня. Я одна... Всю жизнь одна... Любви настоящей не знала. Да и помимо любви в мои годы является желание опереться на твердую мужскую руку.
Эх, ничего путного я сегодня написать не могу. Все он и он. Прости меня, Соня, за глупое письмо.
Целую тебя, родная. Привет твоему мужу и дочке. Прислала бы фотокарточ-ку, ведь обещала.
Твоя Вероника».
167
— Да, интересное письмо, — заметил капитан, возвра щая конверт полковнику. — Весь характер человека на ружу. И для нас оно дает очень многое. Оказывается, Дробот из компании отлучался чуть ли не на час. Но когда? В какое время?
— Надо будет все это уточнить, — ответил Иванилов. — Дадим в Киев Звягину запрос. Он побеседует там с Калинович. А пока наведайтесь на квартиру Дробота. По-беседуйте еще раз с его женой.
Иван Иванович отправился к Марии Васильевне. Те перь в памяти капитана стал восстанавливаться ряд де талей из личной жизни Виталия Андреевича, отрица тельно характеризующих его.
* * *
Мария Васильевна вышла навстречу гостю с красны ми от слез глазами.— Что с вами, Мария Васильевна?Вместо ответа она подала ему две телеграммы. Одна была ответом на его запрос
в Сочи. Она гласила: «Дробот В. А. санаторий не прибыл. Срок путевки истекает 23 ян-варя. Директор санатория Ищенко».
Вторая телеграмма была от самого Дробота из Сочи: «Здоровье не улучшилось. Остаюсь на дополнительное ле чение после истечения срока путевки. Подробности пись мом. За деньгами обратись Сергейчуку. Целую, Вита лий».
Ситуация получилась головоломной, как в сказке «Пойди туда, не знаю куда, при-неси то, не знаю что». Дробот был в Сочи и одновременно его там не было.
— Иван Иванович, тут что-то неладно. Но пока я в этом ничего не понимаю. По-могите мне разобраться.
— А что, Мария Васильевна, вы сами думаете обо всем этом?— Я... — она с секунду поколебалась и затем реши лась: — Я думаю, что он опять
мне изменяет.— Почему «опять»?У Марии Васильевны много накопилось на сердце со времени памятного столк-
новения с Виталием. Однажды она уже изливала свое горе перед Иваном Ивановичем, и он чутко отнесся к ее исповеди, с такой тактичностью, что она не пожалела о своей откровенности, с полным доверием она относилась к капитану. Вот почему и сей час она раскрыла перед ним свою душу.
Ее рассказ окончательно обнажил перед Долотовым моральный облик Дробота. «Хорош гусь, — подумал он с негодованием про Дробота, да и Куренева, видать, под стать ему». Но этих мыслей он Марии Васильевне не вы сказал.
— Главное — не отчаиваться, Мария Васильевна, — произнес он. — Вы теперь вы-ходите на верный путь. Дви гайтесь по нему, у вас будет специальность, все устроится.
Уходя, он попросил у Марии Васильевны разрешение взять с собой телеграммы, пообещав возвратить. Женщи на вручила ему их.
Пересилив волнение, Мария Васильевна неожиданно для самой себя прогово-рила:
— Иван Иванович, я чувствую, что на меня надви гается страшная беда. Я пока еще не знаю в чем дело, но у меня такое предчувствие. Вы мне помогли найти дорогу в жизнь. Прошу вас, не оставляйте меня одну в моей беде. Поддержите... Иначе я по-гибну вместе с детьми!
Капитан взглянул на Танечку, жавшуюся к матери.— Вы всегда можете рассчитывать на мое дружеское участие.
168
УЛИКИ, О КОТОРЫХ СООБЩАЕТ КУРЕНЕВА
По совету секретаря обкома полковник встретился с соучеником Дробота по пе-дучилищу. Оказалось, что Дробот в комсомоле никогда не был. Отец его — бандпособ-ник *. Позже он участвовал в разгроме банды, но потом ушел в Сибирь «на золото» и там был убит при попытке ограбить приисковую кассу. Семья не знала о его судьбе. Виталий пошел по стопам родителя. На вто ром курсе его уличили в краже мелких ве-щей у товари щей. Не исключили только потому, что пожалели мать, которая из кожи лезла, тянула «в люди» своего сына. Окончив педучилище, Дробот в село по назначе-нию не поехал: счел за лучшее торговать газированной водой. Во время призыва в ар-мию, пытался уклониться, ссы лаясь на плохое зрение.
После отъезда Долотова в Рымники полковник решил проверить алиби Дробо-та. Обычный опрос свидетелей ничего нового дать не мог. Все восемнадцать человек, которые присутствовали на праздничном вечере, повторя ли старое: «Виталий Анд-реевич был вместе со всеми всю ночь». Опросу Куреневой полковник уделил особое внимание: ведь в письме Калинович к подруге прямо ука зывалось на то, что Куренева отлучалась с праздничной вечеринки вместе с Дроботом.
Для того, чтобы поближе познакомиться с жизнью Зиночки, Аркадий Илларио-нович взял ее автобиографию.
Куренева Зинаида Платоновна, 1926 года рождения. Окончила десятилетку в 1946 году в городе Кирове. Отец — пекарь одной из городских булочных, умер в тридцатом году. У Куреневых была большая семья, но сейчас из девяти человек в живых остались всего двое, самый старший брат с восьмого года рождения, самая младшая Зиночка. В Пылкове Куренева жила с матерью с 1947 года, куда приехала поступать в институт, но не прошла по конкурсу. С 1948 года по 12 ноября 1952 года работала в областном Доме народного творчества секретарем-машинисткой.
Знакомясь с документальными данными, Иванилов сразу отметил некоторые об-стоятельства, которые никак нельзя было считать случайными. Так, 9 ноября произо-шло убийство Дубовой, а 13 ноября Дробот подписал приказ: «Уволить З. П. Куреневу по собственному жела нию». 18 декабря подвергнут аресту директор комиссион ного магазина, а через день — 20 декабря, Куренева по дает заявление об увольнении опять-таки «по собственно му желанию». Наличие связи между этими датами было ясно.
«Почему директору магазина, все время обходивше муся без машинистки, которая не полагалась ему по шта ту, вдруг понадобилась Куренева, и он незаконно принял ее на вакантную должность?» — размышлял Иванилов, уже побеседовавший с новым ди-ректором магазина.
«Каким образом Куренева, — думал он далее, — 23 ноября ушедшая с работы, без содействия месткома по лучила путевку в Лобаново, куда попасть не так легко, вслед-ствие большого числа желающих отдыхать там?»
На корешке путевки была разборчивая подпись Куре невой, но путевка, как уз-нал полковник, была вручена Дроботу. «Сказалось умение подделывать почерки, при-обретенное им в партизанском отряде», — сообразил Ива нилов.
Полковник решил посетить Зиночкину мать, побеседовать с ней. Пелагея Зиновь-евна радушно приняла его. Ее чисто русское, с чрезвычайно добродушным выражени-ем лицо понравилось Иванилову.
* Бандпособник — человек, оказывающий бандам содействие.
169
— Я к вам ненадолго, не очень задержу, — извинился полковник. — Мне хотелось поговорить с вашей дочерью Зинаидой Платоновной.
— Ее дома нет. На курорте.У женщины сразу посуровело лицо. Полковник заме тил это.— Жаль. Ну что же, пусть поправляется. Она что, заболела?— Какое заболела, — отмахнулась Пелагея Зиновьев на. — Уж лучше бы заболела...Не желая показывать гостю своего волнения, она при встала и взяла с тумбочки
недовязанный чулок.— Что же с ней случилось? Она производит впечатле ние человека положитель-
ного.— Она и была хорошей, да испортили ее.Аркадий Илларионович понял, что матери хочется по делиться с кем-нибудь сво-
им горем, да не с кем. Всякому не расскажешь.— Кто же ее испортил? Может быть, можно еще по править?Пелагея Зиновьевна бросила на стол чулок. Руки ее дрожали, вязать она не могла.— Я вам расскажу все. Вы поймете мое материнское горе. — Она тяжело вздохнула
и промолчала, собираясь с мыслями.— Пропала она. Непутевая стала. Связалась с этим своим... Виталием Андрееви-
чем. Она у меня еще глупень кая, а он вскружил ей голову. Ну и все пропало.«Значит, Вероника Антоновна была права!» — вспом нил полковник письмо Кали-
нович к подруге Соне.— Что же, любит что ли Зиночка этого Виталия Ан дреевича? — спросил Иванилов.— Как безумная. На все готова. Не видит, что он прохвост... Попользуется и бро-
сит, тогда от срама хоть в могилу заживо.— Что же, он ей деньги дает? Покупает подарки?— Было и такое. Как старый купец любовнице при носил. Но я запретила. Сказа-
ла, что из дома совсем уйду, если еще увижу. Но вот совсем развести их не смогла. Не сумела. Уж больно крепко она влюбилась, — как бы извиняясь за свою слабость, дрог-нувшим голо сом докончила мать. — Но на этот распроклятый курорт она поехала на свои деньги. Копили целых два года. На бралось на сберкнижке 1555 рублей. Думала, куплю ей, дурехе, зимнее пальто, сошью костюм. А она, пожалуй ста, на курорт укатила. Ну и пропало 400 рублей. Для нас это большие деньги.
Теперь Иванилову необходимо было проведать Куреневу в Лобаново.Директор санатория произвел на Аркадия Илларионо вича неприятное впечатле-
ние. Сирота по фамилии, он обладал внешностью, соответствующей фамилии. Что-то жалобное, просящее застыло в его лице. На левой щеке у него был согревающий компресс, повидимому он стра дал флюсом. Повязка закрывала один глаз, второй, ма-ленький, красноватый, болезненно щурился, мигал.
Полковника Иванилова Сирота встретил, как ревизо ра. Заискивающе улыбался, подробно рассказывал о «до стижениях» санатория. В его чрезмерной предупредитель-ности было что-то угодливое, скользкое.
Познакомившись с документами на имя Зиночки, пу тевкой, историей болезни, Иванилов попросил пригласить Куреневу.
Зиночка, в это время ничего не подозревая, готовилась улизнуть «в самоволку», так принято было на курорте называть отлучки в село. Она торопилась к Виталию. Он куда-то уезжал, и они не виделись целых пять дней. Зи ночка собиралась порадовать его тем, что за эти дни побывала в Пылкове и отнесла его письмо по тому адре су, кото-рый он велел ей заучить. Но вошла дежурная и разбила ее планы.
170
— Куренева, вас вызывает к себе директор.«Неужели Виталий опять куда-нибудь уехал?» — с тре вогой подумала она.Отворив тяжелую дверь в кабинет директора санато рия, она увидела полковника
Иванилова.«Это меня из-за него вызвали... — догадалась она, — зачем я ему нужна?»Полковник обратил внимание на то, что на свежем когда-то личике девушки те-
перь легли широкие синева тые круги, а вокруг зеленых, прищуренных глаз застыла легкая зыбь морщин.
— Люди на курорте поправляются, а вы худеете, — заметил он.— Мне и нужно похудеть, товарищ полковник, а то я так растолстела, что самой
стыдно было на себя гля нуть.После пятиминутного разговора, в котором Сирота принял самое деятельное
участие, полковник пригласил Зиночку прогуляться:— Все отдыхают после обеда, и нас никто не потре вожит. А у меня есть к вам два-
три незначительных вопроса.У Зиночки похолодело в груди: «А как же Виталий! Он будет меня ждать!»— Пойдемте, — ответила она сдержанно, — я только оденусь.Через минуту Зиночка вышла на крыльцо. Полков ник ждал ее, прислонившись
к одной из колонн, поддер живающих веранду. Он взял молодую женщину под руку и повел по липовой аллее, которой зимний пейзаж при дал особо величественный вид. Ветви деревьев слегка гнулись под искрящейся снежной бахромой. Иногда на ветки садились суетливые воробьи и длиннохвостые со роки, стряхивали снег, и он мелкими искринками, как игрушечный елочный блеск, оседал на землю.
— Зинаида Платоновна, для вас, должно быть, не секрет, что я пришел к вам пого-ворить о Нине Владими ровне Дубовой.
— Но я же, товарищ полковник, уже все рассказала, что знала.— Совершенно верно. Но нам сейчас важно знать все мельчайшие подробности.
А вам Виталий Андреевич, на верное, многое рассказывал о ней.— Очень много, — обрадовалась Зиночка, что хоть чем-то может помочь в боль-
шом и важном деле.— Виталий Андреевич мог бы нам сейчас оказать не оценимую услугу, если бы не
уехал.Зиночка готова была крикнуть: «Здесь он! Здесь, мож но его позвать». Но, вспом-
нив строжайший наказ Вита лия при любых обстоятельствах молчать о его место-пребывании, прикусила язык.
От внимания полковника не ускользнуло ее замеша тельство, и он воспользовал-ся им.
— А что, пишет вам Виталий Андреевич?— Мне? Н-нет... Он мне не пишет. А что?— К слову пришлось. Будьте добры, Зинаида Пла тоновна, припомните празднич-
ный вечер до мельчайших подробностей, начиная со сборов и кончая возвраще нием.— За мной приехал Виталий Андреевич с нашими ра ботниками. Я собралась, и мы
поехали...— Нет, Зинаида Платоновна. Подробней. Как вы приготовились, как к вам пришли,
как вы из дома вы ходили. Все, все. Вплоть до ваших мыслей и жестов приехавших.Они медленно шли по аллее, запорошенной снегом. Под ним лежала морская
галька и гравий. По временам нога попадала на плоский камень и скользила. Зиночка от волнения несколько раз спотыкалась и оступалась.
171
Пересилив себя, она вновь начала рассказ.— Когда в дверь постучали, я была еще не одета и сбежала из кухни в комнату. От-
воряла мама... Потом... потом... я вышла в кухню. Вероника Антоновна разго варивала с мамой, а Виталий Андреевич и Сергейчук ку рили. Я надела пальто и все вместе пош-ли к машине.
— Расскажите, Зинаида Платоновна, во что вы были одеты и как одевались.Зиночка хорошо помнила этот вечер, с которого на чалось ее счастье с Виталием
Андреевичем.— На мне было серое шелковое платье. На ногах капрон и лаковые туфли. Вита-
лий Андреевич помог мне надеть вот это пальто, что на мне сейчас. На голову я наки-нула вязаную косынку. Потом вышли.
— И уехали? — переспросил полковник.— Нет, мы уехали не сразу. Был дождь, и Виталий Андреевич посоветовал мне
взять боты. Я сняла туфли и надела боты. А потом уехали.Иванилов оглянулся и кивнул спутнице на ближай шую скамейку:— Присядем, Зинаида Платоновна. Говорят, в ногах правды нет.Зиночка продолжала рассказывать:— На вечере мы танцевали, пели. Потом Виталий Андреевич рассказывал о том,
как бежал из плена и по пал в отряд к Нине Владимировне. Это она его спасла. Потом опять танцевали до самого утра.
— А в перерыве между танцами и пением с кем-ни будь из гостей ничего не случа-лось?
— Нет, ничего... А, да... Виталию Андреевичу стало плохо, и он вышел на улицу.— Один?— Один. Я хотела его проводить, но он мне не раз решил. «Неудобно, говорит, бу-
дет, если заметят хозяева».Зиночка подошла к тому моменту, с которого у них с Виталием началась интим-
ная близость. И ей очень не хотелось рассказывать всех подробностей. Но полковник слушал ее с глубоким вниманием, и она чувствовала, что ему действительно нужно каждое ее слово.
— А вы не сможете вспомнить, сколько времени он был на улице?— Минут двадцать-тридцать.— А может быть, больше?— Не помню, может быть, и больше.— Он вышел около двенадцати? — спросил полков ник.— Н-не помню... — И сразу вспыхнула: — Вы... вы... товарищ полковник, ничего
плохого о Виталие Андрее виче не думайте!Иванилов ее успокоил:— Я ничего не думаю. Напрасно вы волнуетесь, Зи наида Платоновна. Но про себя
он отметил ее нервоз ность. «Она начинает о чем-то смутно догадываться. Ло гика со-бытий наталкивает ее на неприятный вывод».
Зиночка смутилась.— Ой, простите, товарищ полковник! Это у меня так вырвалось. Какая я смешная!
Правда?Аркадий Илларионович внимательно присматривался к ногам собеседницы. На
них были новые боты шестого размера. Вспомнилось письмо Вероники Антоновны — «толстоногая». Иванилов достал из кармана мундштук, собираясь закурить. Мун-
172
дштук выпал из озябших рук в снег. Нагнувшись за ним, полковник рассмотрел боты. Правый был вулканизирован.
— Новые боты, а пришлось уже заливать, — заме тил он.Зиночка одернула подол платья.— Лопнули. Это на празднике. Должно быть, резина прелая попалась.«Возможно, что бот порвал Дробот, сунув в него свою ножищу», — подумал Арка-
дий Илларионович.— Что вы еще мне расскажете?— Больше я ничего не помню.— Ну что ж, Зинаида Платоновна, — хлопнул ла донью по своему колену и под-
нялся со скамейки, — при дется, видно, вам поехать со мною в Пылков и там по вторить свой рассказ. Знаю, что у вас нет времени, вы отдыхаете, но это нужно, и я вас очень прошу.
Зиночка вся обмякла, и новая волна тревоги подня лась в ее сердце: «Зачем это? Я же все рассказала!» Но ответила:
— Если нужно, я поеду.Сборы были недолги. Она пошла вместе с полковни ком к директору санатория
и предупредила его, что уез жает на день-два.Когда Аркадий Илларионович и Зиночка проходили мимо гипсовых львов, охра-
няющих вход в парк, они встре тились с группой отдыхающих.— Зиночка, наябедничаю вашему мужу о том, что прогуливаетесь с посторонни-
ми, — пошутил один из них.Она не ответила. Полковник спросил:— Вы, Зинаида Платоновна, замуж вышли?— Нет, — замялась она. — Это так просто... шутят.
* * *
Прибыв с Куреневой в отдел, полковник принялся за протокол. Во время допроса Зиночка уточнила еще не сколько деталей того злополучного вечера, с которого на-чалось ее несчастное счастье.
— Зинаида Платоновна, вот., вы говорили, что хотели выйти на улицу вслед за Дроботом, но не смогли. Что же вас удержало? — помогал ей Иванилов.
Зиночка с беспокойством напрягала память, стараясь припомнить, почему она не вышла на улицу вслед за Виталием.
— Не знаю, товарищ полковник. Мне чего-то не хва тало. На вечере я была одета по летнему и, кажется, побоялась дождя. Не помню точно.
— А почему вы не оделись? Ведь с Дроботом могло случиться несчастье. Нетрез-вому человеку стало дурно, он вышел на улицу, а вы не присмотрели за ним.
И тут Зиночка нашла в своей памяти то, что так упорно искала.— Мне нечего было надеть на ноги. Я тогда не смогла найти моих бот и, пожалев
туфли, я вернулась.Иванилов не подал вида, что эта деталь имеет такое важное значение.— Так что же, боты так потом и не нашлись?— Конечно, нашлись. Их никто не трогал. Когда я через час вышла в прихожую, то
они так и стояли около дверей, где я их поставила. Правда, смешной случай, то варищ полковник? — обратилась она к собеседнику, ища сочувствия. — Это было наваждение от выпитого вина.
173
— Очень забавный случай, — серьезно согласился тот.«В чем они его подозревают?» — не давала Зиночке покоя надоедливая мысль.— Вы, товарищ полковник, ничего плохого о Виталие Андреевиче не думайте, —
пробовала она защитить свое го возлюбленного так же, как вчера днем в Лобаново.— Не беспокойтесь, Зинаида Платоновна, — выдержав паузу, полковник спро-
сил: — Кстати, почему вы перешли на другую работу?— Я?.. По семейным обстоятельствам. В комиссион ном магазине я получала на
сто рублей больше. А для нас с мамой это большие деньги.— А почему вы пошли именно в этот магазин, а не в другое место? Вам кто-нибудь
сообщил, что там нужна машинистка?— Да, Виталий Андреевич.— А откуда он мог знать об этом?— Он сказал, что слыхал от Мирослава Стефанови ча, что ему нужна машинистка.— А они, значит, знали друг друга?— Не-ет. Виталий Андреевич говорил, что он вместе с Николаем Севастьяновичем
как-то видели Мирослава Стефановича в ресторане.— А как вас встретил директор?Зиночка на минуту задумалась, вспомнила свой пер вый рабочий день в магази-
не. От встречи с Мирославом Стефановичем еще и сейчас у нее в душе оставался не-приятный осадок.
— Он сказал, что Виталия Андреевича не знает и вообще принял меня непривет-ливо. И потом вроде бы недолюбливал.
«Дробот и Выря были знакомы между собой, но скры вали это. Зачем? Дробот, должно быть, заранее догово рился с Вырей о работе для Куреневой. Почему он убрал ее от себя? Почему послал ее именно к Выре? Не по тому ли, что директор магазина был «своим» человеком, которому можно доверить?» — размышлял Иванилов.
— Чем же вы теперь собираетесь заняться, Зинаида Платоновна?— У меня скоро кончается срок путевки. Вернусь и буду устраиваться на работу.
А то мама и так уже ругается.— Ну что же, это хорошо. Идите, отдыхайте. Но пом ните, что о разговоре со мной
вы не должны говорить никому. Абсолютно никому. Даже Виталию Андреевичу. И луч-ше всего, послушайтесь моего совета: забирайте в санатории свои вещички и скорее устраивайтесь на ра боту. Вы сами видите, куда вас завело неправильное по ведение.
— Я уже сама об этом думала, — Зиночка покраснела до корней волос.Итак, было уточнено, что Дробот отсутствовал на ве чере минут тридцать-сорок,
с двенадцати до полпер вого. Необходимо было проверить, что можно сделать за эти тридцать-сорок минут? Проверку необходимо про извести в таких же условиях, какие были в ту ночь. По этому полковник начал работу в двенадцать часов ночи. Уличное движение в основном прекратилось. Пешеходы и те попадались редко.
От дома Мазурука до вокзала «Победа» на предельной скорости домчалась за семь минут. С вокзала до улицы Романюка, где был обнаружен труп — за пять минут. С улицы Романюка опять на улицу Козака — восемь минут. Итого двадцать — в запасе остается минут пятна дцать.
Выходит, что Дробот мог участвовать в убийстве Нины Владимировны. Но чем Дубовая была для него опасна? Где искать ответ на этот вопрос и что за чело век Ми-рослав Выря? Есть основание думать, что он свя зан с Дроботом, а следовательно, и с делом Дубовой. Теперь ему можно уже предъявить обвинение не только в спеку-ляции.
174
ЗАЧЕМ ДУБОВАЯ ЕХАЛА В ПЫЛКОВ?
В Рымниках Долотов продолжал работу, начатую майором. Десятки раз проверяя и перепроверяя все дан ные, которые были в его распоряжении, он искал ответа на те узловые вопросы, от разрешения которых зависело все следствие. Одним из таких был вопрос: с какой целью Дубовая ехала в Пылков.
Иван Иванович решил попытаться уточнить, как вела себя в пути Дубовая, когда она ехала в Пылков. Может быть, это что-нибудь подскажет. Он отправился на во кзал. Возле кассы толпилось много людей, чего-то вы жидая.
— Скажите, пожалуйста, вы не на московский? — спросил одного из ожидающих Иван Иванович.
— На московский.— А билеты есть?— Мягкие. Но обещают разбронировать несколько купейных.Долотов постоял, подумал и направился к начальни ку вокзала. Начальник вокза-
ла, пожилой, полный муж чина с седыми, густыми усами был приветлив. Судя по его спокойному виду, во вверенном ему хозяйстве ни каких «чрезвычайных происшест-вий» за последнее время не случалось.
В кабинете сидела женщина в красной фуражке — дежурный и еще двое железно-дорожников в серых фор менных кителях.
— Скажите, пожалуйста, можно будет сегодня уехать на Пылков? — спросил ка-питан.
— Можно, — спокойно ответил усатый начальник вокзала. — У нас только летом да под большие праздни ки трудновато с билетами. — Он взглянул на часы и ска зал дежурной. — Маша, дай распоряжение в кассу. Срок брони истек. Идите, — обратился он к Долотову. — Сейчас касса будет распродавать еще несколько билетов.
Дежурная вышла, а Иван Иванович остался.— У меня есть одна претензия. Я бы хотел ее изло жить вам лично.— Претензия? — насторожился начальник вокзала. Два железнодорожника, си-
девшие в кабинете, вышли. Начальник вокзала тяжело поднялся из-за стола, при крыл плотнее дверь и сел на место.
— Слушаю вас, — официальным тоном произнес он, а у самого от недовольства несколько раз дернулись усы.
— У меня к вам не претензия, а скорее несколько во просов, — успокоил капитан старого железнодорожника.
— Давайте познакомимся, — и он протянул удостове рение личности.Поняв, что неприятностей от посетителя ждать не приходится, начальник вокзала
сразу подобрел. Он вни мательно просмотрел удостоверение личности капитана Доло-това и со стариковской ворчливостью, в которой чувствовалось расположение, сказал.
— Слушаю, капитан.— Скажите, можно установить, в каком вагоне не сколько месяцев назад ехал один
человек?— А число назвать точно можете?—спросил началь ник вокзала.— Могу. Этот человек сел на московский поезд, иду щий на Пылков, седьмого но-
ября.— На праздники? Это уже облегчает дело. Мы седь мого ноября имели всего не-
сколько билетов. Попробуем уточнить. А кто ехал, мужчина или женщина?
175
— Женщина. Житель вашего города.— А фотографии ее у вас не найдется?— Найдется.— Пожалуй, можно найти тот вагон, в котором она ехала. Поезд Москва — Пылков
формируется в Москве, там бригада московская. Мы вам скажем, в какие вагоны про-давали в тот день билеты, а вы разыщите проводни ков и, возможно, они скажут в ка-кой именно вагон села эта женщина. Но вообще это трудновато будет. В обязан ности проводника запоминать пассажиров не входит. А вам, товарищ капитан, что, собствен-но, нужно, вагон, в котором она ехала или она сама?
— Мне все нужно, — уклончиво ответил Долотов. — Он вынул из кармана фото-карточку Дубовой и подал ее начальнику вокзала. — Этот человек вам, случайно, не знаком?
Начальник вокзала достал из внутреннего кармана кителя кожаный футляр, ко-торый уже лоснился от дол голетнего употребления, и извлек из него очки в старин ной стальной оправе, какие уже давно перестали изго товлять. Надев их на нос, он взглянул на фотографию.
— Те, те, те... Знакомая... Это вы ее ищете? Стойте, помню. Она седьмого заходила ко мне и просила «хотя бы один билетик». Я еще тогда пожалел ее: промокла под до-ждем до нитки.
— И в какой вагон вы дали ей билет? — спросил ка питан.— Не дал я ей тогда билета. Даже в кассе брони у нас ничего не было.— Но как же она уехала?— Не знаю. Может быть, на руках купила. А может быть, с начальником поезда
или с проводником каким договорилась. Бывают еще и такие случаи.— Нет, взятку она не дала бы. Не таков человек, — возразил Долотов.— Значит, купила на руках. Я помню, она еще про сила у меня разрешения позво-
нить в управление МГБ. Но потом передумала, говорит, тут близко, лучше схожу.«Уже установлено, — размышлял Долотов, — что Нина Владимировна ехала
в Пылков не просто развлечься и навестить знакомых, а по важному делу. Какому? Убе дившись, что не сможет выехать, она решила позвонить в управление МГБ. По ка-кому делу? Ясно, что по тому же самому, по какому ехала в Пылков. Но почему ей обяза тельно надо было ехать в Пылков, а не сразу обратиться со своим делом в Рым-никовское управление? По всей вероятности, это было «такое» дело, с каким не ко вся кому можно обратиться, а в Пылкове в управлении гос безопасности у нее был зна-комый полковник Иванилов.
Капитан поспешил в управление, по прямому проводу связался с полковником Иваниловым. Они обменялись добытыми сведениями.
— Дубовая обнаружила компрометирующие данные о Дроботе. Эти данные были столь серьезными, что она решила ехать ко мне, — подтвердил Иванилов предполо-жение капитана. — Я здесь наткнулся тоже на очень ин тересные данные, которые го-ворят почти о том же, о чем вы только что сообщили мне. Продолжайте поиски. Не-медленно вылетайте в Москву и попробуйте установить у проводников, в каком вагоне ехала Дубовая и кто ее сопровождал. Я подозреваю, что билет для нее пригото вили заранее и в последний момент вручили. Дробот не мог этого сделать. Он был в это вре-мя в Пылкове. Надо узнать кто это.
Иван Иванович вылетел в Москву. Здесь ему повезло.Бригада, которая 7 ноября проезжала через Рымники, была выходная. Дубовую по
фотографии узнала провод ница мягкого вагона. Она сообщила, что «эта хмурая жен-
176
щина» ехала в ее вагоне уже второй раз. В мае у нее оказался неправильно прокомпо-стированный билет, и кон тролер чуть не записал проводнице замечание. Пасса жирка вступилась за нее, сказав, что виновата кассирша, в спешке не заменившая компостер и пробившая на би лете не тот номер поезда.
В этот раз с нею в вагоне ехал какой-то разговорчи вый, веселый мужчина, кото-рый часто бегал за чаем. Внешности этого человека проводница не запомнила.
— Он какой-то контуженный, — пояснила она.— Почему вы так думаете? — поинтересовался ка питан.— Да он все головой дергал вот так, сделала провод ница резкие движения головой,
будто отбрасывала на зад сползающие на глаза волосы.«Хозяин Яна»! — догадался Долотов. Именно об этом же характерном «кивке»
говорила и телеграфистка, ко торая от него и Крыжача принимала телеграмму пятого ноября.
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
Теперь уже было установлено, к кому ехала в Пылков Дубовая и кто ее «сопро-вождал». Но до сих пор невыяс ненной оставалась самая суть дела, по которому Нина Владимировна ехала в Пылков.
Перечитывая дневник, капитан искал ответа в каж дом уцелевшем слове. Он по-долгу останавливался на зага дочной фразе: «Неужели это К.? А я любила!» Пожа луй, здесь ключ ко всему делу. Несомненно, эти слова связаны с содержанием вырванных из дневника страни чек. Вероятно, именно потому они и вырваны, что в них следовало разъяснение к этой фразе, которая случайно уцелела.
На страничках дневника рассказывалось о том, что последнее время в отряде пол-ковника Сидорчука участи лись неудачные операции, как будто невидимая рука на-правляла фашистов на более слабые места партизанского соединения. Подробно, но довольно сбивчиво было записано о том, что пойман офицер из Долгуновского отде-ления гестапо, который сообщил, что к ним в соединение заброшен шпион и прово-катор, неизвестный этому геста повцу ни по внешности, ни по фамилии, так как этот шпион — очень крупная птица и находится в ведении спе циального отдела стратеги-ческой разведки.
На вырванных страничках прерывался рассказ, за тем на уцелевших страницах Дубовая выражала сожа ление о том, что дела в отряде не улучшились, что коман дир взвода Дробот расстрелял двух бойцов, обви ненных в том, что они уснули на посту, охраняя основ ную зимнюю базу соединения.
В каждой строчке, в каждом слове жила огромная тревога за большое и важное дело партизанского соеди нения и кипела святая ненависть к предателям.
На этом записи Дубовой и обрывались. Далее шли наблюдения Дробота. Их от-крывала страничка, повест вовавшая о новой трагедии: группа штабных работни ков партизанского соединения во главе с начальником политотдела попала в засаду бан-дитского отряда. Пар тизаны пали смертью храбрых в неравном бою. Среди них была и Нина Дубовая. Впоследствии ни оружия, ни документов, ни трупов погибших обна-ружить не удалось.
Горячую, благородную ненависть Дубовой к предате лям, которые старались изну-три подорвать боеспособ ность партизанского отряда, Иван Иванович связал с те мой ее кандидатской диссертации «Советское право в борьбе против врагов Отечества».
177
В предисловии Дубовая писала: «Гуманность совет ского народа не может распро-страняться на врагов Оте чества. Подрывая устои социалистического общества, они вредят нашему государству, мешают нам свободно жить, дышать, работать.
Во время борьбы советского народа за свою незави симость, как в 1918–20 годах, так и в 1941–1945 годах враги стремились нанести удар ножом в спину нашей Ро дине.
Теперь некоторые из них, прикрываясь маской сверх патриотизма, до хрипоты кричат «ура» и лицемерно пре возносят советский строй, пытаясь усыпить нашу бди-тельность. С фальшивой улыбкой они влезают в души доверчивых людей, разлагают неустойчивых. Духовно и физически развращают их.
Поэтому тайных и явных врагов нашего Отечества, растлителей сознания, совет-ское право во имя человеко любия должно карать высшей мерой наказания — смертью».
Гневом необычайной силы и пламенной коммунисти ческой страстью, любовью к человеку была пронизана вся работа Дубовой. Как глубоко ошибались те, кто ду мал, что Дубовой «некогда было любить», что она «уже отлюбила». Нет, Нина Владими-ровна могла любить го рячо и беззаветно. Она могла быть нежным, верным и предан-ным другом.
Но вдруг человек, которого она идеализировала, а может быть, и преклонялась перед ним, — вдруг этот че ловек оказался подлецом! Какой удар любящему сердцу, какое горе, какое разочарование!
Но что случилось? Что вызвало у Дубовой такие пере живания? Вероятнее всего, что она наткнулась при раз боре архива бывшего Рымниковского гестапо на какие-то материалы, разоблачающие этого «К», уличающие его в каких-то грязных делах.
Иван Иванович продолжал начатый Сергеем Петро вичем разбор архива. Копаясь в черных делах предате лей и провокаторов, агентов фашистской разведки, он понял, какие чувства вдохновляли Дубовую на напря женную работу. Капитан чувствовал, что его охватывает волнение, предшествующее концу большой и сложной ра боты. Он понимал, что еще «одно маленькое усилие» (на этот раз действительно последнее) — и он раскроет тай ну, над которой он и его товарищи бились три месяца.
Разбирая документы, повествующие о страшном об лике предателей, он обна-ружил тоненькую папку, на углу которой стояло два черных нуля, что обозначало «совер шенно секретно». Папка была потрепана, из нее исчезла большая часть листов. В одном из сохранившихся доку ментов было сообщение о том, что в распоряжение Рымниковской службы «СД» поступает для «более оператив ной связи» агент страте-гической разведки.
По уцелевшим обрывкам можно было понять, что этот агент завербован в лагере № 125, прошел «штеттин ский курс» и направляется в сферу действия «Е-1». Кое— что можно было узнать и о его деятельности, оказавшей ся довольно активной. За умелую организацию совмест ной операции взвода «СС» и отряда «УПА» (бандеровские голо-ворезы) по уничтожению руководства «Е-1» и за личный расстрел комиссара 3. этому агенту с кличкой «Коршун» присвоено звание штурмфюрера и на его имя положено в национальный банк десять тысяч марок.
Перед Иваном Ивановичем раскрылась страничка страшного предательства.«Коршун». Годовой отчет о шпионско-диверсионной работе, который был за-
хвачен в селе Чернява, подписан той же кличкой «Коршун». Выходит, что Коршун, заслан ный в «Е-1» (по всей вероятности, один из партизанских отрядов), цел до сих пор и действует.
«Дробот!» «Неужели это К...? А я любила!» Так вот почему Дубовая скорбит о своей поруганной любви!
178
Имея за плечами «партизанскую славу», Коршун при кинулся советским патрио-том, пролез в партию, стал вид ным человеком, отлично замаскировав все следы своей преступной деятельности в прошлом. Казалось бы, все концы в воду. Разоблачить его мог только тот человек, который хорошо знал его прошлое. Таким человеком оказалась Нина Владимировна, которой в руки попалась эта папка с разоблачающими Дробота документами. Ей одной могло стать ясным, к кому относятся эти слова: «Организовал уничтожение руководства «Е-1», расстре лял комиссара 3.». Но она, по всей вероят-ности, не сразу сообразила, в чем дело, и долго вынашивала в сердце смутную боль, вызванную страшной догадкой. Выверяла свои чувства. Не легко обвинить в преда-тельстве челове ка, которому ты веришь, как себе, обвинить только по одним неясным предположениям. Вспоминая прошлое, перечитывая дневник, она постепенно, прихо-дит к мысли, которой все еще не хочется верить: Коршун — это Дро бот. «Неужели это К.? А я любила!» Логика событий убеждает.
Перед праздником Нина Владимировна две недели провела в селе Грабове. Воз-можно, что все это время она вынашивала в сердце страшную догадку, собирала в сво-ей памяти мельчайшие детали. Решалась судьба прошлого, настоящего и будущего. И тут она пишет над садное и полное смятения: «Неужели это К.?»
— Да, все убеждает в том, что «К» — это Дробот. Но какая-то неясная тень сомне-ния еще сохранилась в сознании: ведь прямых доказательств все же нет.
А вдруг... Вдруг, вопреки всему, окажется, что это не он.Ведь бывают же в судебной практике роковые ошибки, которые выявляются иног-
да через много лет после осуж дения невиновного. Маленькая, бледная надежда еще чуть-чуть теплилась в измученной душе Нины. И эта надежда, это сомнение вырази-лось в вопле отчаяния: «Неужели это К.? А я любила!» Неужели...
Но как быть? С кем посоветоваться? Надо все тща тельно проверить, но так, чтобы в случае счастливого исхода, не положить пятна на имя честного и... любимого челове-ка. И Нина вспомнила: полковник Иванилов. С ним она вместе когда-то работала. Он глубоко человечен. Ему можно рассказать обо всем и даже о личной трагедии.
Именно так, несомненно, созрело у Дубовой решение ехать в Пылков. Капитана интересовал теперь вопрос: как дневник Дубовой после ее смерти попал к Дроботу.
Дробот утверждал, что дневник ему прислала Нина Владимировна. Действитель-но, он получал бандероль из Рымник, отправленную четвертого ноября. Но Валуев как-то мельком сообщил майору, что они с Ниной Вла димировной вернулись из по-ездки пятого вечером. Зна чит, четвертого Дубовая не могла отправить бандероль. Вспомнил капитан и другое: пани Полонская говорила, что Нина Владимировна, вый-дя из дому, вернулась за какой-то книгой. Возможно, что это был дневник?
Взвесив все это, Иван Иванович пришел к заключе нию, что дневник Дробот за-брал у Дубовой после ее смерти. Он вырвал компрометирующие странички, а днев ник оставил, рассчитывая, что остальные листы в случае чего послужат ему на пользу: там Нина писала о его партизанской деятельности, с восторгом говорила о нем.
Теперь Ивану Ивановичу стало ясно. В 1952 году Коршун докончил то под-лое дело, которое он задумал еще в 1943 году. Он еще тогда устроил покушение на Дубовую, так как она начала доискиваться: кто же тот шпион, которого забросили в партизанский отряд. А сколько человек он убил, как Дубовую, развратил, как Ку-реневу?
Но это черное дело должно стать последним делом хищника. Теперь он будет пой-ман, у коршуна будут вы рваны когти.
Поймать Коршуна! Но где он?
179
На требование «арестовать Дробота в санатории» из Сочи ответили, что такого нет не только в санатории, но и вообще в городе. И на этот раз Коршун предупредил действия органов государственной безопасности. Осталось произвести обыск на квар-тире Дробота и начать его по иски.
УВЕДИТЕ АРЕСТОВАННОГО!
Дежурный лейтенант козырнул и вышел. Через не сколько минут он появился вместе с худощавым челове ком среднего роста, одетым в аккуратный темно-серый костюм. Подойдя к столу, арестованный положил на спинку стула худощавую руку с длинными пальцами.
— Разрешите? — он кивком головы откинул спадаю щие на лоб жесткие длинные волосы.
— Пожалуйста, — ответил Иванилов.Арестованный сел.— Вы подавали прокурору жалобу на незаконное с вами обращение? — спросил
полковник.— Совершенно верно. Дело, по которому я задержан, имеет чисто уголовный ха-
рактер и только по какому-то недоразумению им занимаются органы госбезопасности.— Ну что ж, выясним это недоразумение, — согласил ся полковник. — Ваша фами-
лия, имя, отчество?— Выря, Мирослав Стефанович, — спокойно ответил арестованный.— И давно вы носите это имя?— С 1906 года.— Странное дело, — взглянул Иванилов на допраши ваемого. — Мне почему-то
казалось, что до августа 1944 года вы были Антоном Стефановичем.Ни одна черточка не дрогнула на лице Выри.— Двойные имена у нас в Галиции встречаются ча сто, но у меня от рождения было
только одно имя — Мирослав.— Антон Стефанович, — Иванилов как бы по ошибке назвал это имя, — расскажи-
те, чем вы занимались до 1938 года?— Мирослав Стефанович, — поправил Выря. — В Бо риславе у моего отца была
небольшая лавочка. Вначале я работал с отцом, а потом уехал в Варшаву учиться.— Там вы и познакомились с епископом Липецким?— Вы меня с кем-то путаете, — хладнокровно париро вал Выря.— Весьма возможно, — согласился полковник. Где же вы учились?— В Варшавском университете, на коммерческом от делении.— Это первый год. А потом вы приняли католиче скую религию и уехали в Рим-
скую духовную академию. Когда вы ее окончили?Выря тряхнул головой, откидывая волосы.— Напрасно вы пытаетесь сбить меня своими вопро сами. Вы добьетесь этим толь-
ко того, что я перестану отвечать. Я еще раз утверждаю, что вы меня с кем-то путаете.— Единственно, с кем вас можно спутать — это с Ан тоном Стефановичем Соколов-
ским — капелланом дивизии «СС Галичина». — Полковник достал из стола фотогра-фию и протянул ее арестованному. — Узнаете?
Выря привстал со стула, взял из рук полковника фо тографию.
180
— Рвать не стоит, — предупредил Иванилов. — Этот экземпляр у нас не единствен-ный. — Садитесь, Граф!
Арестованный сел.— Могу вам показать и вашу записку к «пану-отцу», подписанную этой кличкой —
Граф. — Полковник достал из стола маленький листок бумаги. — Для удоб ства я вам показываю ее в расшифрованном виде. Вы давно работаете в ватиканской системе шпионажа, так что знаете, что даже самые замысловатые шифры имеют ключи.
— Что вам от меня надо? — выдохнул Соколовский, с ненавистью глядя на пол-ковника.
— Вот с этого и надо было бы начинать, — удовле творенно заметил Иванилов. — Давно вы работаете вместе с Коршуном?
— А кто это такой? — сделал Граф-Выря-Соколовский еще одну попытку увер-нуться.
— Виталий Андреевич Дробот.Арестованный помолчал с минуту.— Хорошо. Если бы устав нашего ордена обязал меня молчать, я бы ни слова не
проронил. Но по уставу мы должны как можно подробнее рассказывать о своей де-ятельности, чтобы показать врагу свою силу. Я буду говорить только о себе. Прежде всего я иностранный подданный и потому прошу впредь меня не именовать изменни-ком Родины.
В 1945 году, после того, как я, военный священник, остался не у дела, мне предло-жили перейти на нелегаль ную работу. Уставом нашего ордена предусматривается та-кая возможность. Меня забросили сюда, на Западную Украину, с заданием разыскать и взять на учет бывших агентов германской разведки.
— Большой у вас филиал в Рымниках?— Об этом знает только резидент.— Дробот?— Я только поддерживал связь с заграницей, — ук лончиво ответил Граф.— И не только связь, — спокойно ответил Иванилов. — Вы вместе с Крыжачем от-
правили Дубовой пятого ноября телеграмму и уже тогда обрекли Крыжача на провал. Это была ваша инициатива?
— Нет.— Дробота?Соколовский-Выря не отвечал, продолжал свой рассказ.— Мы ждали, что Дубовая поедет в Пылков по на шему вызову. В течение несколь-
ких дней я дежурил в Рымниках, ежедневно покупая по два билета на все по езда, ко-торые шли в сторону Пылкова. Она не поехала ни пятого, ни шестого ноября, и я уже думал, что при дется ликвидировать ее на месте, в Рымниках.
— Да... Но на «ваше счастье» она поехала седьмо го. Вы ей подсунули билет в мяг-кий вагон и сопровожда ли ее до самого Пылкова, где убили вместе с Дроботом, — с трудом сдерживая свое чувство, вел допрос полковник Иванилов.
— О Дроботе я ничего не знаю.— Нет, знаете. Девятого вы выкрали из квартиры Дубовой ее книги и письма, сре-
ди которых была и руко пись ее диссертации. Для завершения этой кражи вы использо-вали переданные вам Дроботом сведения о быте и характере Дубовой и ее квартирной хозяйки. Немного позднее вы с Дроботом сфабриковали письмо Крыжача к Дубовой, а Дробот переписал его, подделав почерк под почерк Крыжача. Двадцатого декабря вы
181
отравили Кры жача, желая подсунуть фальшивое письмо и тем самым свести все дело Дубовой к легкой любовной интрижке.
— Нет, не я отравил Крыжача, — угрюмо ответил Соколовский-Выря, подавлен-ный тем, что органы госбезо пасности сумели проследить его деятельность день за днем.
— Это уже не столь важно — вы или Дробот. Но вот скажите мне, зачем потребо-валось вам убийство Дубо вой?
— Она была привлечена к разбору архива гестапо в Рымниках.— И там было личное дело Коршуна, а он, опасаясь провала, убрал ее?—уточнил
полковник.— Возможно, что и так, — нехотя ответил бывший ка пеллан.— Не возможно, а точно. Скажите, Граф, как вы уз нали, что Дубовая привлечена
к разбору архива?— Случайно. Она проговорилась по телефону.— Изложите подробнее.
* * *
Это было тщательно продуманное и самое удачное дело Коршуна. Дубовую выз-вали телеграммой, а Граф выехал навстречу ей в Рымники. Дробот в это время созда-вал свое алиби в Пылкове. На обратном пути из Рымник Граф сел в одно купе с Дубо-вой. На вокзале они дружески распрощались.
С вокзала Нина Владимировна вышла через главный выход. На улице хлестал проливной дождь. Она остано вилась на ступеньках. В это время к ней подъехала «По-беда». Дробот открыл дверцу машины. Несмотря на осеннюю погоду, он был в одном костюме.
— Я за тобой.— А как ты узнал о моем приезде?— Я же давал телеграмму.— Не получала.— Хорошо, что вышло такое совпадение, а то бы пришлось тебе без меня мокнуть
под дождем. Едем ско рее. У нас дома гости, и Муся тебя ждет.Ему показалось, что Дубовая колеблется. Но это про должалось одно мгновение.
Она села. «Победа» двину лась с места и медленно поехала. В стекла хлестал дождь. В конце вокзальной улицы машину остановил какой-то человек. Это был Граф. Он опередил машину, пройдя боковыми уличками, и ждал.
— Шофер, подвези. Собачья погода, до костей про мок. Я хорошо заплачу.— Я не шофер. Закажите себе такси, — и уже хотел было захлопнуть дверцу.Нина узнала приветливого спутника по вагону и взя ла его под свою защиту:— Виталий, подвези товарища, он мой знакомый по купе.Дробот согласился.— Где вы живете?Мирослав Стефанович обрадовался:— Тут не очень далеко. В конце Сталинградской.Машина подпрыгивала на выбоинах и разбрызгивала грязь. Вот и конец Сталин-
градской улицы. По существу конец города. Темно. Не видно ни зги. С левой стороны глухой сад, с правой — двухэтажный дом. Вокруг раз валины. Нина забеспокоилась.
— Неужели вы здесь живете?
182
Она сидела на переднем сиденье, рядом с Дроботом. Мирослав Стефанович вы-шел из машины и открыл пе реднюю дверцу, желая на прощанье поцеловать руку при-ветливой спутницы. Возле подножки он уронил ключ от своей квартиры. Прося тыся-чу извинений у «дамы», он принялся копаться в грязи под машиной, но найти ключ не мог. Дубовая не вытерпела и решила помочь ему.
Коршун мгновенно поднес к затылку Нины пистолет и, когда она наклонилась, чтобы выйти из машины, вы стрелил. Дубовая упала в объятия Графа.
— Чехол. Не забрызгай машину.Делалось все быстро и расчетливо. Труп привезли на улицу Романюка. Коршун
надел боты и вынес его в кю вет. Граф занялся ликвидацией одежды, а Виталий Анд-реевич через десять минут был уже снова на улице Ко зака.
* * *
Когда капеллан окончил рассказ, полковник некото рое время не мог продолжать допроса. Образ Нины Владимировны встал перед ним как живой. Наконец он спросил:
— Где сейчас Коршун?— Не знаю. Он очень осторожен.Полковник позвонил и приказал явившемуся на зво нок дежурному лейтенанту:— Уведите арестованного.
ЗАЧЕМ ЕМУ НУЖНА БЫЛА ЗИНОЧКА
Дробот был обеспокоен тем, что Зиночка не пришла к нему в намеченный час. «Пять дней не виделись. О том, что я приеду, знала и вот... Уж не случилось ли с ней чего-нибудь?»
В Сочи он летал самолетом. Вернулся оттуда разби тым и подавленным. Должно быть, полет подействовал угнетающе на нервную систему. Потом эта неудачная опера-ция в Рымниках с майором.
Последнее время он чувствовал себя вообще неважно. У него окончательно рас-строились нервы. Стоило дви нуть столом, хлопнуть дверью, громко позвать его по име ни, и он невольно вздрагивал. Заслышав чьи-нибудь шаги под окном, где прохо-дила тропинка, быстро опускал руку в карман, где лежал пистолет. Во сне его пресле-довали кошмары. Снились вырванные зубы, женщина в черном монашеском балахо-не, огромные замки с большими ржа выми ключами. И он, бессильный, ослабевший, скреже тал зубами.
— Глисты завелись, — убеждала его хозяйка квар тиры. — Такие сны — к глистам. Квашеной капусты надо побольше есть и по утрам пить огуречный рассол. Все как рукой снимет. Чеснок тоже выгоняет их.
— Какая-то чертовщина, — злился он. — Все это рас строенные нервы.Но все же Коршун кружками пил огуречный рассол, мисками поедал кислую ка-
пусту. Ничего не помогало.Чувство неотвратимой беды преследовало его по пятам. Он не находил покоя ни
дома, ни на улице.К вечеру одного из таких тревожных дней к нему прибежал Сирота. Не постучал,
а забарабанил в дверь.
183
— Забрали!.. — с порога ошарашил он Дробота. От всего его вида, а главное, от крика у Виталия Андре евича похолодело в животе.
— Кого?!— Твою Зиночку... Из Пылкова специально приезжал полковник Иванилов. Чего
он от нее хотел, мне не уда лось узнать. Увел в парк, а потом увез. Слова не дал у нее спросить.
Дробот зарычал и так тряхнул своего партнера, что у того клацнули зубы и с голо-вы слетела шляпа.
— Какого черта ты мне не сообщил это сразу?.. Почему не послал ко мне челове-ка?.. Идиот! Все дело испортил...
— Я не мог...Коршун отпустил его.— Черт! Рассказывай по порядку, да не юли!Сирота поведал своему наставнику всю горькую правду.— Что они сумели выведать? — испугался Дробот. — Может быть, дело связано
с Графом? Она у него рабо тала машинисткой. Тогда не опасно.— А может быть, Граф проговорился?— Ерунда. Он то знает уголовный кодекс и уважает его.— А может быть, мы где-то ошиблись... Может, «там» уже знают...— Ошиблись? — усмехнулся Дробот. — Ошиблись, что не тебя, а Крыжача подсу-
нули. Тот хоть что-то руками мог делать. А ты только языком чесать.Он лихорадочно рылся в памяти, пытаясь найти в со бытиях последнего времени
причину провала, но не мог ее обнаружить. «Зинку только проверяют, — решил он окончательно. — Из Лобаново пока можно не уезжать». Но чувство опытного конспи-ратора подсказывало, что квартиру ему все-таки надо сменить.
— Что же делать? — испуганно спрашивал Сирота. — Я не вернусь в санаторий, пусть пропадает все...
Дробот, прищурившись, посмотрел на него.— Михаил Львович, — саркастически произнес он, — вы забыли о своих детках.
Хорошие, милые детки: Маша и Женя. Как вы их любили, сколько в ваших поцелу-ях и ежедневных подарках трогательного отцовского вни мания. Глядишь — плакать хочется. А теперь вы — бе жать! Что же с ними будет? Пропадут... Голодные, разде тые, разутые, покинутые всеми. И вместе с мамой пове зут их в шестнадцатитонном вагоне, именуемом «телятни ком». А там, в лесах, им придется за папины грехи нести тяжкое наказание: физическим трудом зарабатывать себе насущный хлеб... И, конечно, в тес-ном семейном кругу они будут проклинать любимого папочку. Но, Ми хаил Львович, вы этого не хотите? Правда?
В голосе Коршуна было столько яда и ненависти, что у Сироты по спине начали бегать мурашки, и он подумал: «Господи, пронеси...»
— Пойдешь на свое место и будешь читать лекции об украинских буржуазных на-ционалистах, — жестко приказал Дробот. — Когда вернется Зиночка, приведешь ко мне. Понял?
Кажущееся спокойствие Дробота и его самоуверен ный вид немного успокоили Сироту.
— Иди, — закончил Дробот, — и чтобы сидел на ме сте. Иначе доберусь до тебя, будь хоть под землей.
Сирота знал, что в этом отношении Коршуну можно верить на слово.
184
Когда директор санатория отправился восвояси, Дро бот наметил дальнейший план действий. Уехать из Лобаново он теперь не мог. В Пылкове были связи, деньги. Там было спасение, но дорога туда была отрезана. Надо действовать через Зиночку. Он предвидел, что рано или поздно наступит минута, когда потребуется помощь та кого самозабвенно влюбленного и преданного ему чело века, как Зиночка. Дробот и гото-вил эту глупую девчон ку к такому случаю. Сейчас она была нужна ему, как по водырь слепому.
Зиночку он решил ждать здесь, в Лобаново.Поговорив с хозяйкой квартиры, он перебрался к ее зятю.— Если придет Зиночка, отправьте ее ко мне, — рас порядился он. — Если придет
директор санатория, ничего не говорите. Только вызовите меня.
ПОД ЗАЩИТОЙ ЗАКОНА
Иванилов давал последние указания капитану:— Посылаю на квартиру Коршуна вас, так как на деюсь, что вам удастся привлечь
на нашу сторону жену Дробота. Судя по вашей характеристике, она человек честный. И думаю, что во многом сможет помочь нам.
— Я уверен, что она поможет, — заверил полковника Долотов.Оформив все необходимые документы для обыска и возможного ареста, Иван
Иванович в сопровождении лейтенанта Сокола и двух понятых направился на квар-тиру Дробота. Мария Васильевна встретила капитана и его спутников с некоторой растерянностью.
— Что случилось, Иван Иванович?Капитан с участием пожал ей руку и сказал: — Обсто ятельства сложились так, что
мы вынуждены осмотреть вашу квартиру.— Но как же быть, Иван Иванович, уезжая, он за пер свой кабинет, а ключ забрал
с собой. Там за месяц набралось пыли, поди, целый воз. А я и убрать не могу.— Значит, туда можно попасть, только взломав дверь? — спросил капитан.— Подождите минутку. В прошлом году соседка по теряла ключ от своей кварти-
ры, и брала у нас от каби нета.Действительно, ключ от квартиры соседки подошел. Мария Васильевна вошла
первой и, нащупав около две рей выключатель, щелкнула им. Капитан попросил Ма-рию Васильевну:
— Отпустите вашу домработницу с девочкой погу лять.— Хорошо, — согласилась она. — А я в чем-нибудь смогу вам помочь?— Конечно, сможете.Капитан начал с того,что снял картины, которые были оправлены в тяжелые баге-
товые рамы и выстукал стены в поисках потайного шкафчика. Затем он перетряхнул все вещи, какие имелись в кабинете. Осталось осмотреть книжные шкафы.
— Мария Васильевна, ключи у вас от них есть? — спросил он.— Нет. Он их всегда носил с собой.Капитан заметил, что Мария Васильевна избегает называть мужа по имени,
а пользуется только местоиме нием «он».— Так что же будем делать?— Принесу молоток и нож. — Она вздохнула. — Если вы пришли с обыском, зна-
чит, дело серьезное. Ломайте.
185
Иван Иванович удивился тому мужеству, с которым эта мягкосердечная женщина встретила свое горе.
В кабинете ничего обнаружить не удалось. Перешли в другие комнаты. Капитан и лейтенант ощупывали мебель, проверяли в полу каждую планку паркета. На дежда найти что-нибудь иссякала.
— Иван Иванович, — несмело сказала Мария Ва сильевна. — Я помню, что когда он покупал мебель у ста рого хозяина этого дома, тот говорил, что в диване хоро шо скла-дывать банкноты. Но у нас три дивана, не знаю о котором они говорили.
Долотов и Сокол вновь принялись за мебель. Для этого пришлось снимать обивку. Ощупывая валики дива на в кабинете, лейтенант наткнулся под плюшем на ка кой-то металлический предмет. Валик был прикреплен к дивану петлями. Гвоздики, прикре-пляющие обивку, сво бодно вынимались. Просунув в середину валика руку, лейтенант нащупал скобочку, которая легко поддалась нажиму. Раздался щелчок, и часть валика отскочила в сторону. Внутри и оказался искусный тайник. Он был так замаскирован в пружинах, что прощупать его с внеш ней стороны было невозможно.
Глазам присутствовавших предстал небольшой гра неный цилиндрик, на котором красовалась черная над пись: «У. Е.», должно быть, это мастер увековечил свое имя.
Из тайника Иван Иванович извлек сверток, заверну тый в тряпочку. В нем лежала обойма браунинга. Нажи мом пальца капитан выбросил патроны себе на ладонь. Пять штук. Никелированные пульки поблескивали отра женным светом.
— Видите, Мария Васильевна, — протянул он хозяй ке один из патронов, — нашли как раз то, что нужно было. Спасибо за помощь.
Женщина смотрела на блестящий патрончик с таким чувством, как будто видела собственную смерть.
— Иван Иванович, —прошептала она, — вы его подозреваете в убийстве? Неуже-ли... Нины? Не может этого быть!
Она побледнела и медленно подняла руки к лицу.— Мария Васильевна, не стоит убиваться из-за тако го человека. Видите, он совсем
не тот, за кого вы его принимали.Женщина судорожно всхлипнула.— Я не о нем плачу, и даже не о себе. Дети... Они вырастут и узнают, кто был их
отец. Это ужасно. Нас теперь, наверное, вывезут.— Нет, Мария Васильевна, семью вывозят только в том случае, если она являет-
ся хотя бы пассивной соуча стницей преступления. А вы боролись, помогли органам госбезопасности. Советский закон стоит на страже спра ведливости и интересов трудя-щихся. Он возьмет вас и де тей под свою защиту.
БРОШЕННОЕ ПОД НОГИ...
Из кабинета полковника Зиночка вышла сама не своя. Ее мучила мысль, что Ви-талия Андреевича в чем-то подозревают. Нет! Нет! Виталий хороший человек. Сколь-ко участия он принимал в судьбе Зиночки! Перевел на другую работу. Как студент, встречал каждый вечер с работы. Выхлопотал путевку и приехал в Лобаново к ней, Зиночке, пожертвовав для нее отдыхом в сочин ском санатории.
А потом... сын. Его сын, которого она носит в себе. Нет. Не может быть, чтобы Ви-талий сделал что-то пло хое. Полковник так же ошибается сейчас, как и в первый раз. Они же его тогда отпустили.
186
В смятении, вызванном этими противоречивыми чувст вами, Зиночка возврати-лась в санаторий. Узнав о том, что Куренева вернулась, Михаил Львович Сирота тот-час лично явился за ней в палату, увел в свой кабинет и, за перев за собою дверь на ключ, приступил к допросу.
— Как провели время в Пылкове? Что хорошего сказали в МГБ?— А вам какое дело? — запальчиво выкрикнула Зи ночка.— Напрасно вы повышаете на меня тон, Куренева. Я, как директор санатория, дол-
жен знать все об отдыха ющих. Если за вами приезжал сотрудник МГБ да еще в чине полковника, то это уже говорит о многом. Может быть, вы занимались спекуляцией или еще чем-нибудь похуже?
Зиночка вскочила со стула, готовая дать Сироте по щечину, но сдержалась.— Откройте дверь!— Успокойтесь, Куренева. Сначала вы мне расска жите все, о чем разговаривали
с полковником и что с вами было в Пылкове.— Я сейчас закричу, — пригрозила она, — пожалуюсь мужу...— Не будем преувеличивать. Дробот вам далеко не муж...Зиночка бросилась к двери и забарабанила кулаками. Михаил Львович испугался.— Зиночка, Зиночка, я пошутил. Сейчас открою. Иди те к своему мужу, он вас
ждет. Идите, я вас не держу.Он открыл дверь и Зиночка с плачем выскочила из кабинета.«До чего я дожила!»
* * *
Узнав, что Виталий переменил квартиру, Зиночка удивилась.— Что-нибудь случилось?— Не знаю. Пан так захотел, — ответила хозяйка и отвела Зиночку к Дроботу.— Ну что там у тебя случилось? Сколько я должен ждать? — неприветливо встре-
тил ее Виталий.«Неужели он не знает, что я задержалась не по своей вине?»— А тебе Михаил Львович разве не говорил? За мной приезжал полковник.— Знаю. Ну, рассказывай, что у тебя с ним там происходило.Зиночку испугал этот барский оклик. «Как с послед ней уличной девкой обраща-
ется».Виталий стоял перед ней огромный, чуть не касаясь головой потолка. Голова опу-
щена, волосы растрепаны.Хотя полковник предупредил ее о том, что она никому не должна рассказывать
о разговоре в отделе госбезо пасности, но под гипнотизирующим взглядом Дробо-та она, подавленная его грубостью, заикаясь, стала расска зывать. Только о ботах она умолчала.
Дробот разразился искусственным смехом.— Подозревают! Пусть попробуют доказать! Пусть!Зиночка остолбенела. Его смех потряс все ее сущест во. Сатанинский хохот.— Чего ты вылупила зенки? — цыкнул на нее Дро бот.Он, угрожая всем своим видом, подошел к ней, и Зиночке показалось, что он даже
сжал в кармане желез ные кулаки. Она хотела закричать, но не могла, задохну лась.— Они сами убили Нинку, а теперь ищут виноватых! А ты им поверила!Дробот озверел и трясся, как в ознобе, махал перед ее лицом волосатым кулаком.
187
«Убийца!»—мелькнуло в ее потухающем сознании. Зи ночка вытянулась, закача-лась и упала на пол. Очнулась она от неприятного ощущения мокрого холода. Виталий Андреевич растирал ей грудь полотенцем.
— Котик, что с тобою?Она зашлась тяжелым плачем. Пропала, безвозвратно пропала ее молодость! Во
имя чего? Идеал ее оказался призраком. Она бросила свое счастье под ноги и кому? Убийце!
Зиночка с омерзением и брезгливостью смотрела на его волосатые руки. «Зачем я вернулась? Надо было по слушаться маму и больше не приезжать». Она поднялась, села на лавку. Виталий обнял ее. Ей хотелось вырваться, выскочить, побежать. Но она не сделала ни единого дви жения.
— Котик... ты на меня не сердись. Я немножко пого рячился... Ты же знаешь, как мне дорога память Нины, а тут вдруг такое обвинение. Помнишь, чем кончился мой арест в первый раз? И теперь в МГБ разберутся. Но пока я в Пылков поехать не могу.
Он заметил, что Зиночка отодвигается от него. «Неу жели она вышла из под моего влияния?» Верить этому не хотелось. Вместе с Зиночкой от него уходила последняя надежда восстановить оборванные арестами связи.
— Котик, я дам тебе маленькую записочку. Отнесешь ее тому же врачу. Помнишь, ты у него однажды была? Но записочку должен прочитать только он. А вернешься, мы с тобой уедем отсюда. Я решил к Марии больше не возвращаться. Согласна ты?
Зиночка была согласна на все, лишь бы вырваться из этой западни.— Поедешь завтра. Если он потребует, то задержишь ся в Пылкове дня на два, но не
больше. Приезжай. Я тебя жду здесь.
РАСПЛАТА ЗА БЛИЗОРУКОСТЬ
Поиски Коршуна продолжались. Дробот мог быть в Пылкове, в Сумах, Харькове, Сочи. Полковник дал заяв ку во все пункты, выслал фотокарточки Коршуна. За эти-ми хлопотами и застал его вызов из городской боль ницы. Полковника просил прийти и побеседовать боль ной Николай Севастьянович Мазурук.
То, что Мазурук очутился в больнице, для полковни ка новостью не было. После того, как Николая Севастья новича исключили из партии, а ЦК республики утвердил решение обкома, бывший заведующий отделом промыш ленности тяжело заболел.
— Товарищ полковник, — предупредил его дежурный врач, — больной только не-давно оправился от тяжелого сердечного приступа. Его нельзя волновать.
Полковник вошел в небольшую комнату, где царил полумрак. Николай Севастья-нович лежал, вернее, почти сидел на постели, с высоко взбитыми подушками. Он по-бледнел, осунулся, глаза ввалились. Он выглядел по старевшим.
После обмена приветствиями, Мазурук объяснил, по чему он просил полковника зайти.
— Я вам должен сообщить, что Дробот выкрал из ящика стола в моем кабинете копию моего доклада. Я помню, как он копался в столе, — Мазурук тяжело перевел дыхание. — Разве я мог заподозрить, что мой друг, партизан, ворует секретные доку-менты. И зачем ему потребовался мой доклад?
Мазурук попытался приподняться на койке, но тут же опустился, закрыл глаза. Щеки его совсем побелели.
188
Полковник нажал кнопку звонка на стене у кровати. Вошла медсестра. Взглянув на больного, она сказала:
— Надо прекратить разговор, дать ему полный по кой. Сейчас введем ему камфору. Выходя из палаты, Иванилов подумал:
«Жаль человека, но это расплата за близорукость».Посещение больницы произвело на полковника удру чающее впечатление. Он
увидел еще одну жертву деятель ности Коршуна.
МАТЬ МОЖЕТ ПРОСТИТЬ ВСЕ, НО НЕ УБИЙСТВО ПЯТЕРЫХ СЫНОВЕЙ!
Разбитая физически и нравственно, Зиночка едва до шла с вокзала домой.— Мама! Мама! — бросилась она на шею Пелагее Зиновьевне.Целые сутки Зиночка просидела дома грустная, пла кала. Пелагея Зиновьевна ду-
мала, что Зиночка разошлась с Дроботом. Она радовалась этому и в то же время ей было жалко дочь, попавшую по глупости в беду. На во просы матери Зиночка отвечала безутешным плачем и горькими причитаниями.
— Мама, мама... Ты бы только знала...— А что я тебе говорила? Думала, что мать уже ста ра и ничего не понимает?— Что я наделала!..— Да не плачь, — гладила ее мать по голове, как ма ленькую. — Утерянное назад не
вернешь. Ты же сама хо тела ребенка. Вырастет не хуже других.— Ребенок? От него! Нет, нет!!! Я не хочу! — истери чески кричала Зиночка.— Час от часу не легче. Да ведь теперь уже ничего не поделаешь. Теперь уже позд-
но. И сделать-то ведь ни чего нельзя: калекой на всю жизнь можно остаться. Кому ты нужна будешь тогда? А с ребенком жить можно. Во время войны сколько их, вдов и си-рот, пооставалось. Жи вут же, и замуж даже выходят. Правда, вдове, у кото рой муж погиб, легче все же, чем девке с ребенком. Но коль назвалась груздем, лезь в кузов. Что хотела, то и получила. Не делай теперь новых глупостей.
— Мама, ты ничего не знаешь! — отвечала Зиночка.— Ну, так ты мне и расскажи, чтобы я знала...Захлебываясь слезами, путаясь в словах, Зиночка рас сказала матери страшную
трагедию своей любви. Пела гея Зиновьевна нахмурилась, стала строже, серьезнее. Зи-ночка испуганно замолчала, глядя на мать. Пелагея Зиновьевна заговорила тихо, мед-ленно, чувствовалось, что каждое слово дается ей с большим трудом.
— Пять твоих братьев,, пять моих сыновей погибли на этой проклятой войне. Кто их убил? Их убили фа шисты, их убили такие же, как твой...
— Ой, мамочка, не мой он, не мой...— Как не твой! — гневно повторила Пелагея Зиновь евна, — Я бы тебе, дуре, все
простила, но ты сошлась с убийцей пятерых сыновей моих.Голос этой маленькой, высушенной жизнью и годами старушки стал резким
и властным.— Иди! Сейчас же иди к полковнику и все ему рас скажи. Пусть они поймают этого
бандита.Но идти Зиночка не могла. Ноги отказывались слу жить ей.— Я, мама, лучше напишу письмо, — неуверенно про говорила она.— А когда же его получат? Тут зевать нельзя.
189
— Мамочка, мама! Я не дойду. Я боюсь... Я боюсь его...— Одевайся! Доведу тебя!Она повела дочь не в отдел пропусков, а прямо в уп равление. Дежурному сержан-
ту она сказала твердо:— К полковнику... Пропустите нас с ней как можно скорее.— К полковнику Иванилову, — пояснила Зиночка не доумевающему сержанту. По-
няв по их виду, что дело действительно серьезное, сержант позвонил полковнику и тот вышел навстречу Пелагее Зиновьевне.
— Вот, товарищ полковник, ее... этот самый, — ука зала мать на дочь, — оказался убийцей. Это он убил ту партизанку, которая его любила.
Аркадию Илларионовичу дальше объяснять не надо было, он сам оформил про-пуск и ввел к себе в кабинет Пелагею Зиновьевну и ее дочь.
— Рассказывай, — подтолкнула мать Зиночку.Но Зиночка вначале не могла связать и двух фраз.Она плакала, дрожала, слезы душили ее. И вдруг она вскочила со стула, схватила
полковника за руку и скоро говоркой выпалила:— Товарищ полковник, вы только поверьте мне и арестуйте его. Это Дробот убил
Нину Владимировну. Поезжайте скорее в Лобаново. Только арестуйте его:, а потом сами поймете. Если он убежит, то будет плохо... Вот его записка. Он велел ее отнести на улицу Сухую, 31. Там живет врач. У него надо взять деньги. А в Лобаново он ночует у Варвары Павлык. Я покажу, где это, только поезжайте быстрее.
— Хорошо, Зинаида Платоновна, успокоитесь. Все сделаем. Благодарю вас, Пела-гея Зиновьевна, что вы ко мне пришли.
— Посидите здесь несколько минут. — Иванилов убрал со стола какие-то бумаги и папку. — Так вы говорите, что записку надо было отнести на улицу Сухую, 31.
— Да. И взять деньги. Я там однажды была. Это второй этаж, номера на дверях нет.— Посидите немного. Я сейчас вернусь. Когда пол ковник ушел, Пелагея Зиновь-
евна облегченно вздохнула.«Теперь этот убийца не уйдет!»
КОНЕЦ КОРШУНА
Проходили третьи сутки, а Зиночка не появлялась, «Куда же она пропала? Не-ужели с ней что-либо слу чилось?» — волновался Коршун. Он ждал ответа от Обо— рошинского, одного из своих подручных, работавшего в горздравотделе, к которому послал Зиночку.
Зимний день умирал. Надвигались сумерки. Коршун сидел на лавке и смотрел в окно. Темнота сгущалась. Постепенно предметы начали менять свои очертания. Опрокинутая вверх дном на частоколе деревянная бадья казалась огромной уродли-вой головой, а черные кусты сирени — каким-то фантастическим страшным живот-ным. Стог сена ожил и, казалось, медленно покачивался из стороны в сторону, будто намеревался сдвинуться с ме ста: И чем больше всматривался Коршун в надвигаю-щуюся ночь, тем глубже проникал страх в его душу.
Это чувство панического страха являлось к нему не впервые. Еще мальчиком, когда Виталий выкрал из материнского кармана восемь рублей и попался, он сбежал к товарищу и просидел у него три дня в томительном ожидании наказания. И, наконец, не выдержали нервы, и он выскочил на улицу и кинулся под лошадь. Испач канного
190
в придорожной пыли, исцарапанного, в синяках привезли его к матери. Та поругала, но за широкий ре мень покойного отца так и не взялась.
То же самое случилось с ним в лагере № 125. Плен ные организовали побег, в успех которого он не верил. Лихорадочно искал выхода, спасения. Он предал заговор и сам остался жив. После этого отступать было некуда, пришлось стать «Коршуном». И опять, как и в детстве, он проявлял отчаянную дерзость, чтобы не попасться, избе-жать возмездия. А оно неумолимо следовало за ним по пятам.
Вечер тянулся с мучительной медлительностью. Ча сов около семи хозяйка ушла к соседке.
— Скоро вернусь.«Хоть бы Сирота пришел, от тоски избавил», — думал Коршун. Михаил Львович
был легок на помине.— Что, еще не возвратилась? — спросил он.— Как видишь, — раздраженно ответил Коршун.— А может быть, она того... не по назначению по шла?— А ты не каркай!На душе было тревожно. Он и сам уже начинал по думывать, что Зиночка не
вернется. Но чтобы она могла выдать его, он не думал. «Для этого она глупа... Не до-гадается». Что она могла вообще не пойти по адресу и тем самым оставить Коршуна без средств, он не допускал, привыкнув к ее покорности.
— А как нам быть дальше? Может быть, лучше убе жать заранее? — трясся в ознобе Сирота.
— Беги, только дальше тюрьмы тебе пути заказаны.— Я уже приготовился ко всему. Если что, так ведь с конфискацией имущества.— Если выяснится, что доктор Сирота — шпион и ди версант, то расстреляют. Бо-
юсь, что с собой на тот свет не утащишь ни облигаций, ни рублей, ни всей дорогой утвари.
Видя, что Виталий Андреевич озлоблен, Михаил Льво вич решил удалиться..— Я завтра зайду. Скажешь, что делать.— Иди. Может быть, до завтра и не доживешь.Коршун и не предполагал, что его зловещее предска зание окажется пророческим
не только для Сироты, но и для него самого.Не успел Сирота выйти со двора, как два человека схватили его за руки, третий
приставил к виску пистолет:— Ни звука!
* * *
Заперев за директором дома отдыха дверь, Коршун вернулся в комнату, щелкнул выключателем, зажег свет.
Вскоре в дверь тихонько постучали.— Виталий, открой, это я...Он обрадовался голосу Зиночки и поспешил в сени. Но перед тем, как откинуть
скобу с тяжелой дубовой двери, прислушался. Ему показалось, что с той стороны до-носится дыхание нескольких человек. «Неужели ее по дороге встретил Сирота?»
— Сирота, это вы? — спросил он.— Виталий, это я. Открой, — не сразу ответила Зи ночка.— Ты с кем?
191
— Одна.По ее срывающемуся голосу он понял, что она гово рит неправду.— Врешь!Она молчала. Настороженное чувство опытного бан дита подсказало ему жесто-
кую правду.— Зинка... собака... привела...Он выхватил пистолет и выстрелил в дверь.На крыльце кто-то вскрикнул и застонал. Коршун, как пантера, отпрыгнул в ком-
нату и с ходу ударил ру кой по лампе. Около дверей завозились. Он выстрелил еще несколько раз.
— Врешь, живым я вам не сдамся.— Сдавайся, Коршун. Бесполезно сопротивляться, — услыхал он голос полковни-
ка под окном.Дробот выстрелил в окно и в дверь. Быстрым и точ ным движением заменил рас-
стрелянную обойму.В минуту опасности мозг работал четко и безотказ но. Схватил с кровати перину,
сбил все перо в один конец и кинулся в сени. Прикрываясь периной, как щитом, он распахнул дверь.
По ногам ударила автоматная очередь. Но пули за стряли в толстой массе перины. Коршун присел и засто нал. Обманутые этим, к открытой двери кинулись не сколько человек. Коршун в упор разрядил по бегущим всю обойму. Поднял на вытянутых ру-ках перину и вы прыгнул из сеней во двор.
Глаза по-кошачьи ориентировались в темноте. Он искал места, где легче было бы прорваться, и бросился к забору, думая сходу перескочить через него. «Уйду... уйду...» Но он не заметил, что возле стога сена стоит капитан. Пробегая мимо, Коршун спот-кнулся о подстав ленную ногу и с размаха метра три проехал по земле. Не успел он опомниться, как железные тиски перехватили его руку с пистолетом, а сверху насело несколько че ловек.
— Попался!
ПРИГОВОР ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ И ОБЖАЛОВАНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ
(Вместо эпилога)
«На днях в городе Пылкове Военный Трибунал под председательством генерал-майора юстиции Гребенюка, членов суда полковника Полубинского и полковника Федосеенко, с участием государственного обвинителя воен ного прокурора юстиции Острожского и защиты — чле нов коллегии адвокатов Потапова, Клацмана и Борзов-ского — заслушал дело руководителей банды преступни ков, которые долгое время орудовали на Пылковщине. Вредительскую группу возглавлял матерый шпион и ди-версант, бывший агент германской разведки, впослед ствии перекупленный агентами Ватикана для федераль ного бюро расследований США, — Дробот В. А. (бан дитская кличка «Коршун»). Его ближайшими помощни ками были: бывший униатский свя-щенник, капеллан ди визии «СС Галичина», агент Ватикана Соколовский А. С. (он же Выря М. С., бандитская кличка «Граф»), бывший директор санатория в Лобаново, врач терапевт Сиро та М. Л. и сотрудник горздравотдела Оборошинский Л. Е.
192
Своими действиями они нанесли большой вред совет скому государству, подрыва-ли советскую торговлю и товарооборот, проводили в широких масштабах незакон ные валютные операции.
Преступники развращали доверчивых людей физи чески и морально, собирали шпионские сведения, устраи вали политические убийства и диверсии.
Неопровержимыми фактами, показаниями многочис ленных свидетелей подсу-димые были разоблачены в са мых тяжелых преступлениях против советского народа и человечности. Под давлением улик подсудимые полностью признались.
За шпионаж в пользу иностранных государств, за по литические убийства, разно-го рода диверсии — все совер шенные ими преступления на основе статей 54-7, 54-8, 54-11, 54-12 Уголовного Кодекса Украинской Советской Социалистической Респу-блики Военный Трибунал приго ворил врагов Родины Дробота, Вырю-Соколовского, Сироту, Оборошинского к высшей мере наказания — смертной казни.
Все имущество осужденных конфисковано.Приговор окончательный и обжалованию не подле жит.Присутствующие на судебном процессе встретили при говор военного трибунала
с горячим одобрением». (Из газет).
193Д
онбасс-Ли
т.ru
ПО
ЭЗИ
Я
ПОЭЗИЯ
Николай РЫБАЛКО
ОТКРОВЕНЬЕ
Я говорю вам честно — не жалеюИ не ропщу, что в девятнадцать летИюньской тополиною аллеейУшел я в ослепляющий рассвет.В шинели, в маскировочном халатеМеня воочью видела война.И в штыковой бывал, и в медсанбате —Всего, как говорят, хлебнул сполна.Чуть поседевшим и почти безусым,Оставившим потухшие костры,Гремящим маем я домой вернулсяНе сам — в сопровожденье медсестры.Я честно говорю... И если где-тоВстречаю бессердечность, вспышки зла,Я вновь иду в июньские рассветы,Готов опять сражаться до победы,Какой бы эта схватка ни была!Но не просил он передышкиУ времени и у судьбы,У сердца...И не зная тленья,Горел он пламенем живым...Из нашего он поколенья,И флаг склоняется над ним.
г. Краматорск
К 95-летию Донецкой областной писательской организации
АНТОЛОГИЯ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ
194
Николай БЕРИЛОВ
СОЛДАТ
Да, кровью он платил за рубежиИ понимал, что цель в бою — святая.А нынче он порой страшится лжи,Пред языками злыми отступая.
Я видел как верзилистый дебил,За воротник приподняв инвалида.Отбросил от прилавка: — Я добилДавно бы вас... — Жег прищур ядовитый.
А люди — будто бы ушли в кусты.Стараясь друг от друга быть поодаль.Я молча подобрал костыльИ, извиняясь, инвалиду подал.
Я шел, а сердце продолжало ныть,Не охлаждал лицо холодный ветер...И вроде некого у нас винить —Мы только миром всем За все в ответе.
г. Мариуполь
Сергей ПОСНИЧЕНКО
ПОТОРОПИСЬ НА ЗОВ
Не забывай дороги прежнейНи горестей, ни торжество,А новый день едва забрезжит —Поторопись на зов его.
В неведомом взволнует что-то,Сверкнет невысказанным вдруг.А что же там, за поворотом? —Подумаешь невольно вдруг.
195
Чем посложней дорога дальше,Чем шире трудностей река,Тем различимей явь от фальшиИ полнокровнее строка.
г. Донецк
Леонтій КИРЬЯКОВ
ТРАВНЕВА ПІСНЯ
Ой ти, весно, красуне травнева!У розквітті, у брості дерева,В білім цвіті черешні і вишні,І черемхи у китицях пишних,І дзвенить в небі жайвір високий,І ростки наповняються соком.
Ой ти, весно... І враз, як морозом,Щось повіє, аж витисне сльози:Ще ж і досі є війни у світі,Й небосхили димами повиті.Це ж і в нас гуркотіли гармати,І чотири весни я утратив.
Ой ти, весно! 3 красою своєюТи пройди усією землеюІ повідай про Травень великий,Щоб навіки, навіки, навікиЗаніміли і танки, й гармати,А планета всміхнулась, як мати.
З грецької переклав Іван Савичм. Маріуполь
196
Галина ГОРДАСЕВИЧ
* * *
Не одсіяй мені, моя любове!Світи мені, немов зоря ранкова,Коли воркочуть ніжно голуби,І світ такий прозоро-голубий,І трави темно-сизі від роси,І в лісі разцвітають вереси.
Оце вже осінь.Що ж, нехай і осінь!Ми в осені довірливо попросим:«Не в’яль нам сердце тугою намарне.Будь сонячна, а якщо мусиш, — хмарна,Сповняй свої обов’язки в цім світі,І лиш любов нехай нам вічно світить».
І я шепчу слова ці знову й знову:«Не одсіяй мені, моя любове!»
м. Донецьк
Елена ЛАВРЕНТЬЕВА
ЛУННЫЙ МОСТ
1
Светловолосый и сероглазый,Почему загрустил ты сразу?Столько встречались глаза с глазами!А нынче у нас - последний экзамен.
«Как ты прекрасна!», «Как ты прекрасен!»Звук замирает у сердца где-то.Что потеряло в девятом классепредпоследнее школьное лето?
Ходишь белою тенью Отелло.О, не там ты ищешь ответа!
197
Душе хотелось уйти от тела,словно перед концом света.
Не гляди через головы в зале.Не тоскуй обо мне глазами.Все мне глаза твои сказали.Все мы давно решили сами.
Миг восторга и миг потери!Ты предо мной открываешь двери.Пусть мгновенье проходит мимо!Все, что в сердце, может быть, мнимо.
Гнев, и прощение, и расставанье —все испытали мы на расстоянье,чтобы в конце дороги длиннойсияла любовь красотой невинной.
2
«Еще никогда так многов небе не было звезд.Месяц повис над дорогой,как между нами мост.
Светит в твое окошко,безумен и одинок.Месячною дорожкойложусь у твоих ног.
Над крутизной отвеснойобнял березу плющ...Любовью твоей небеснойя сделался всемогущ.
Пока еще небо пылает,звездный венец граня,что душа пожелает,попроси у меня...»
Ночь моя, что за опыт?Тихо, тепло, темно.Нет никого. Только шепотчье-то ищет окно.
г. Донецк
198
Александр ЛИХОЛЕТ
ПРОГУЛКА
Тропкой лесною с дочкой вдвоем,Чуткое эхо причудливо множа,Медленно движемся, будто плывем,И паутинки касаются кожи.Светится лес и волнуется весьВ трепетных полосах, отблесках, пятнахВлез на пригорок, над речкой исчез,Снова затеял за речкою прятки.Это — под осень.Пронзительным днемАвгуст повис, как стрела на излете.Взрослые птицы шумят на болоте.Легкие листья летят в водоем...Год или два незаметно мелькнут,Ты, окрылившись от детства, очнешься,Только сюда никогда не вернешься,В несколько долгих горящих минут.Встретит ли нас через год или дваОчарованием лес обновленный? — Солнечной памятью полон, едва,Лег на ладошку листок опаленный...Маленький друг мой, побудь на тропе,Ход годовой перемены послушай,И листопадов парящие душиТайну о жизни расскажут тебе.Как бы судьба не творила круги,Скольких сторон бы тебе не открыла, —Ты береги свои чистые крылья,Перьев недобрым огнем не ожги.
г. Донецк
199
Алла БЕЖЕНОВА
ВОЛШЕБНОЕ СТЕКЛО
В коротком платьице неброском,Через волшебное стеклоСмотрела девочка-подростокНа сад в раскрытое окно.Кусочек солнышка — мгновенноПереносящий в мир мечты.В нем воробей обыкновенныйСтал птицей дивной красоты,Беседка — теремом прекрасным,Где юный принц, грустя, живет,А дерево — стоглавой башней,С которой шествует народ.С тех пор, как в сказке говорится,Воды немало утекло...Но, что таить, порою снитсяМне то волшебное стекло.
г. Донецк
200Д
онба
сс-Л
ит.
ru
ПУ
БЛ
ИЦ
ИС
ТИК
А
ПУБЛИЦИСТИКА
Донбасс в первой четверти прошлого века
В новый, XX, век Донбасс вошёл с весьма развитой по меркам того времени эко-номикой, которая, в отличие от экономик других промышленных регионов России, носила многоотраслевой характер.
Уже в Петровскую эпоху Донбасс открылся всей стране как регион, таящий в своих недрах бесценный минерал, спрос на который стал переходить с бытового уровня на го-сударственный. Имя ему — каменный уголь, причём в Донбассе это был минерал высшей стадии фиксации — антрацитовой маркировки — чёрного блестящего цвета, горевшего слабым пламенем, но бездымно, почти бездымно, дававшего очень много жару.
Вполне естественно, что на юго-восточной окраине России возникла горная от-расль, добывавшая каменный уголь не только в отопительных целях, но и в промыш-ленном использовании, причём спрос на последнее так велик, что 145 шахт второй половины XIX столетия уже его не удовлетворяли, так что количество работающих шахт к началу XX века исчислялось цифрой в 290, то есть удвоилось, а спрос на уголь продолжал расти.
Так горная отрасль стала ведущим звеном всей промышленности Донбасса, её стар-товой площадкой для других отраслей донбасской промышленности, например, для ме-таллургии. Для неё в Донбассе сложились не просто благоприятные, а идеальные усло-вия: 1) залежи железной руды почти рядом — в Криворожье, где ещё в протерозойскую эпоху природа разместила крупнейшие залежи железных руд, с высоким содержанием железа — от 51 до 66 %; есть среди криворожской руды и залежи с низким содержанием железа — от 21 до 38 %. Разработка руд ведётся шахтным способом; 2) чтобы из руды получить металл, необходим уголь, которого в Донбассе огромные запасы.
Иван ДЯГОВЕЦ(г. Донецк)
Когда была задумана книга о Донбассе и об этом узнал дирек-тор СШ № 5 г. Донецка и её учитель истории, известный краевед Николай Митрофанович Кобыляков, он предложил использовать собранный им богатый (как выяснилось потом) материал истори-ческой фактологии нашего края. Предложение было принято, и весь материал, предложенный Николаем Митрофановичем, использо-ван для создания данного издания, за что автор весьма признате-лен Н. Кобылякову и выражает ему глубокую благодарность.
И. И. Дяговец, доктор филологических наук, профессор.
СУТЬ ЧЕЛОВЕКА(Главы из книги «Донбасс в исторической ретроспективе)
1 Фантазии, пленившие сознание, рисуют в воображении причудливые картины того, как милли-оны лет тому назад — в протерозойскую эпоху природа, формируя территорию нашего края, располо-жила Криворожье и Донбасс рядом неслучайно, вернее, с прицелом на то, что в далёком будущем они, объединясь, создадут единое экономическое целое.
Таким образом, природа, расположив оба региона рядом, распорядилась1 так, чтобы Донбасс и Криворожье объединились в своих усилиях для получения металла, в котором остро нуждалась промышленность России, медленно, но основательно под-нимавшаяся по крутой экономической лестнице развития.
Начало XX века ознаменовалось тем, что Криворожье и Донбасс объединились в тесном содружестве, образовав экономическое целое, которое фактически стало цен-тром Южного промышленного пояса Росии, игравшего решающую роль в промыш-ленном её становлении и окончательно превратившего Донбасс в крупнейший эконо-мический регион страны.
Таким образом, на базе криворожской железной руды и донбасского каменного угля в нашем крае стала стремительно развиваться металлургическая отрасль. Во-семь заводов ещё в 1900 году выплавили 43443 пуда чугуна, что составило 50 % от вы-плавленного чугуна в европейской России.
В экономике Донбасса на передовые позиции выдвигались ещё две отрасли — металлообрабатывающая и машиностроительная, приобретавшие явно выраженную прагматическую направленность.
Во многих городах Донбасса, а именно: в Горловке, Юзовке, Краматорске, Хар-цызске, Дружковке, Константиновке, Дебальцеве — создавались машиностроитель-ные заводы, а к ним монтировались железные дороги.
Такой выглядела промышленная многоотраслевость экономики Донбасса в нача-ле XX века.
Как видим, концентрация производства в нашем крае достигла к этому времени высокого уровня, что создавало благоприятные условия для появления монопольных объединений.
Уже в 1902 году основывается крупнейший синдикат «Продамет». Он объединил в своём составе 12 металлургических и машиностроительных заводов Донбасса. Уже в 1908 году он сосредоточил две трети южнороссийского производства железа и стали, а к 1912 году синдикат объединял уже 30 крупнейших металлургических заводов.
В 1904 году возникает синдикат «Продуголь». Его образовали 18 крупнейших угольных обществ Донбасса, которые добывали 76 % всей добычи каменного угля в стране.
Синдикаты обладали большой властью. Они, например, устанавливали цену на продукцию металлургической и горной промышленности, распределяли заказы меж-ду заводами, устанавливали квоты. Это с одной стороны, а с другой — свидетельство-вали о том, что русский капитализм в своём донбасском формате превратился в моно-полистический, что зафиксировал В. И. Ленин в уже упомянутой книге: «... в России капитализм тоже стал монополистическим ... об этом «Продуголь» и «Продамет»... свидетельствуют достаточно наглядно».
Конечно, активное проникновение иностранного капитала в экономику Донбасса во многом способствовало превращению русского и донбасского капиталов в монопо-листический. Достаточно сказать, что к 1902 году в Донбассе действовало 112 фран-цузских, бельгийских, германских и других иностранных компаний.
Концентрация производства в Донбассе вскрыла ещё одну черту, характерную для классического капитализма (а что донбасский капитал был частью отечественного ка-
202
питализма, сомневаться не приходится), — это слияние банковского капитала с про-мышленным. Оно проявилось в том, что банки принимали участие в строительстве промышленных предприятий. Так, например, директор Международного коммерче-ского банка являлся вице-председателем Никополь-Мариупольского горнопромыш-ленного общества. Российский торгово-промышленный банк владел 11836 акциями Луганского общества Гартмана.
И монополизм русского капитала, и его слияние с банковским свидетельствовали о его развитости, что выразилось во вступлении его в высшую фазу — в империализм. Донбасский капитал как одна из основных частей русского капитала вступил в импе-риалистическую свою стадию.
Таким образом, время второй половины XIX века и начало XX века было вре-менем триумфального шествия общерусского, в том числе и донбасского капиталов. Последний, выражаясь фигурально, не просто шёл, а стремительно летел к своей наи-высшей точке — к империализму, насаждая капиталистические отношения сельскому хозяйству нашего края и превращая землю в товар.
К началу нового века акулы промышленного капитала скупали землю в большой надежде, что на ней можно будет организовать какое-нибудь производство и получить от него солидную прибыль. Только по Екатеринославской губернии, составной частью которой был Донбасс с его пашенными землями, количество купчей земли к этому времени выросло в 13 раз.
В ещё большем масштабе промышленники использовали арендную землю в Дон-бассе. Проникновение капиталистических отношений в донбасское сельское хозяйст-во привело к глубокому социальному расслоению в деревне: крестьянство Донбасса распалось на два класса — кулаков (меньшая часть деревенских жителей) и бедноту (вся остальная их часть, представляющая большинство сельского населения). Одни богатели — другие еле-еле сводили концы с концами, что приводило к тому, что увели-чивались площади беспосевной земли, которая быстро оказывалась либо у акул про-мышленного капитала в качестве собственной, или в руках кулаков собственного села.
Так помаявшись, многие сельчане уходили в город.Однако развитие капиталистических отношений в Донбассе сельского направле-
ния тормозилось наличием крепостнических пережитков. Одним из таких тормозов было сохранение помещичьего землевладения. В «его руках» оставалось ещё около 60 % всей земли сельского Донбасса.
Капитализм есть капитализм: он никак не может развиваться плавно, равномерно, без каких-либо эксцессов. Оказывается, ему это по его природе противопоказано. И по той его природе ему свойственны самые различные эксцессы.
Поскольку донбасский капитализм сформировался по классической модели, то в поступательном своём движении вперёд обязательно должен был пережить не один эксцесс. И в 1900–1903 годах наступил кризис. Он охватил все ведущие отрасли про-мышленного региона.
В первую очередь сократилось количество угольных копий: из 290 шахт работало только 209, а из 35 домен, действовавших на донбасских металлургических предпри-ятиях, в рабочем состоянии находились только 22, да и то работали они с неполной нагрузкой.
Воспользовались критическим положением в экономике Донбасса владельцы предприятий, усилив эксплуатацию рабочих до предела, увольняя их, оставшимся на работе резко сокращая заработную плату, ухудшая условия труда и даже быта, кото-рый и до этого был ужасным.
203
Безработица захлестнула наш край. Число рабочих в каменноугольной промыш-ленности Донбасса сократилось с 68 тысяч в 1900 году до 55–58 тысяч в 1902 году. В 1901 году только в Бахмутском уезде насчитывалось 30 тысяч безработных, то есть рабочих, оставшихся без куска хлеба и оставивших свои семьи без него.
Наличие огромной армии безработных владельцы предприятий использовали с пользой для себя, для своего кармана.
Кризис усилил конкурентную борьбу между предпринимателями. Эта борьба привела к поглощению крупными предприятиями мелких и даже средних. Усилился процесс концентрации производства. Так, пять заводов Донбасса в 1901 году выплави-ли 62,7 % чугуна России, а 37 угольных копий давали 80 % всей добычи угля.
На этих предприятиях (5 заводов + 37 копий) было занято 3/5 всего числа рабо-чих Донбасса при главенстве синдикатов «Продамет» и «Продуголь».
Как всегда и впредь после кризиса наступил период застоя, сменившийся только в 1909 периодом подъёма.
Увлёкшись исследованием процесса возникновения и становления капиталисти-ческих отношений в Донбассе, мы как-то ничего не сказали об их могильщике — рабо-чем классе, его отношении к своему эксплуататору — классу буржуазии. Донбасский рабочий класс — это та заметная часть европейского пролетариата, которую ещё в XIX веке, второй его половине, вожди мирового пролетариата К. Маркс и Ф. Энгельс при-зывали к объединению. Для чего? Для борьбы с мировой буржуазией: «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!».
Но вернёмся к донбасскому пролетариату и ещё раз отметим, что наш капитализм развивался по классической модели. Следовательно, базировался на тех же принци-пах, что и капитализм всей России и Западной Европы, только, может быть, темпы его роста были «сумасшедшими».
В этом плане донбасский капитализм позаимствовал у российского и западноев-ропейского капитализма всё, на чём базировались его учредители из России и Запад-ной Европы, а также тщательно готовил своего могильщика — донбасский пролета-риат.
В основу капитализма у нас, как и у его собратьев из России и Европы, изначально была заложена мина замедленного действия: основное противоречие системы капита-листических отношений — труд носил общественный характер, а форма присвоения продуктов была строго частной.
Когда пролетариат не только осознает суть главного противоречия, но и прочув-ствует его на себе, когда поймёт всю его несправедливость, тогда он начнёт пытаться исправить само противоречие. А когда рабочему классу станет ясно, что мирного пути объективного разрешения не существует, он поднимется на вооружённую борьбу, но это не сразу произойдёт, а сначала пролетариат Донбасса испробует мирные формы даже не борьбы, а соглашательной попытки. Только после неё (этой попытки) проле-тариат забастует и возьмётся за оружие.
Первая более или менее значима была забастовка шахтёров Рутченково в 1900 году. В ней участвовало 600 шахтёров. Но успеха она не добилась: царские войска (в основном донские казаки) заставили рабочих приступить к работе.
В следующие два года, в 1901 и 1902 гг., произошло несколько выступлений луган-ского пролетариата, Краматорска и Дебальцево.
С этого времени начинается классовая борьба в Донбассе, причём не сама по себе, а часто под влиянием общероссийского забастовочного движения. Так, например, в 1903 году вспыхнула всеобщая забастовка в Закавказье, и тут же она перекинулась
204
в Екатеринослав, на многие заводы и шахты Донбасса. Последние поддержали поли-тическую демонстрацию в Екатеринославе — это шахтёры Макеевки, Карповского, Лидиевского, Прохоровского и других рудников.
Но наибольшего размаха и остроты приобрело рабочее движение на донбасских металлургических заводах и на связанных с ними предприятиях, особенно крупной была забастовка на заводе «Русский Провиданс».
К концу XIX — началу XX веков в Донбассе создались благоприятные условия для возникновения и развития социал-демократического движения, велась революци-онная пропаганда и агитация, активизировалась стачечная борьба.
В результате всего этого в нашем крае возникали социал-демократические кружки на металлургических заводах Алчевска, Мариуполя, Юзовки. Например, на фабрике «Псалти» в Мариуполе кружок социал-демократов возглавил П. А. Моисеенко, вете-ран рабочего движения в России, организатор и руководитель знаменитой Морозов-ской стачки 1885 года, связавший свою судьбу с Донбассом, в 1916 году организовал Горловско-Щербиновскую стачку.
Участниками социал-демократического кружка в Мариуполе, кроме П. Моисеен-ко, были и другие ветераны рабочего движения в России А. И. Иванов, Ф. Д. Панфи-лов, И. С. Фомин.
Происходила концентрация капитала, а вместе с нею объединялись и марксист-ские кружки. Так, например, кружок завода «Никополь», «Провиданс» и фабрики «Псалти» объединились в Мариупольскую социал-демократическую группу. Она раз-вернула активную деятельность: печатала листовки, распространяла среди рабочих «Воззвание к 1 Мая», подготовила и провела стачку рабочих металлургических пред-приятий.
В 1896 году в Юзовке на металлургическом заводе был создан марксистский кру-жок, а в 1902 году такие же кружки были организованы на Щербиновско-Нелеповских рудниках Г. И. Петровским.
Марксистские кружки возникают на многих шахтах и заводах Пастуховского, Ры-ковского, Лидиевского и других рудников. Эти кружки весьма активно вели револю-ционную пропаганду среди трудящихся, печатали и распространяли листовки, а также другую нелегальную литературу, обычно посвящённую местным событиям, фактам, кроме этого, организовали митинги и руководили ими.
Всеми социал-демократическими кружками Донбасса руководил Екатеринослав-ский комитет РСДРП 2. Значительную роль в объединении и укреплении партийных организаций в Донбассе сыграла газета «Искра», созданная В. И. Лениным в загранице и нелегально доставлявшаяся в Россию и в Донбасс. «Искра» поместила на своих стра-ницах более 30 статей и заметок о нашем крае.
В зиму 1901 на 1902 год в Ростове был создан «Социал-демократический союз горнозаводских рабочих» — попытка объединить все марксистские организации (кружки) Донбасса, а в 1903 году союз был переименован в Донецкий союз.
Революция 1905–1907 годов надвигалась на наш край, надвигалась неотврати-мо. К этому времени Донбасс был типичным капитализированным регионом, тесно связанным со всей страной, поэтому чутко реагировал на все действия правительства,
2 Это первое название партии большевиков в аббревиальном формате. Оно расшифровывается следующим образом: Российская социал-демократическая рабочая партия. После победы Великого Октября она сменила своё название на Всесоюзную Коммунистическую партию (большевиков) — ВКП(б). В начале 50-х годов прошлого столетия название звучало как Коммунистическая партия Советского Союза — КПСС.
205
особенно на те, что были замешаны на несправедливости. Он не мог оставаться равно-душным наблюдателем событий, с которыми солидаризировался. Не в правилах Дон-басса было молча наблюдать действия царского правительства, замешанных на грубой несправедливости.
Вот по всему этому Донбасс нервно реагировал на Кровавое воскресенье 9 января 1905 года в Петербурге, где демонстрация, направлявшаяся к Зимнему дворцу, чтобы вручить царю жалобу на владельцев — богатых капиталистов России, безбожно гра-бивших рабочий класс, была расстреляна. Когда демонстранты приближались к ре-зиденции царей, раздались выстрелы: убитых и раненых больше двух тысяч. Вместе с демонстрацией была расстреляна вера в царя.
Уже через 8 дней, 17 января, Донбасс отреагировал забастовками рабочих Юзов-ского металлургического завода. Их поддержали рабочие Енакиево, Макеевки, Гор-ловки, Мариуполя. За последние два месяца после Кровавого воскресенья бастовали 50 крупных заводов и шахт Донбасса, в них приняли участие около 800 тысяч человек.
Организованно проходят первомайские выступления рабочих, а летние выступле-ния рабочих проходят под политическими лозунгами, особенно в Горловском округе.
В октябре 1905 года донбасский пролетариат принял активное участие во Всерос-сийской стачке. За короткое время с конца XIX века он политически окреп, прочно утвердился в своём классовом статусе, так что власти не смогли заставить забастов-щиков прекратить стачку и приступить к работе. Если ещё в 1901–1902 годах власти при помощи донских казаков запугали забастовку шахтёров Рутченково и заставили прекратить её, а шахтёров принудили приступить к работе, то уже в 1905 году усилия властей путём запугивания шахтёров не имели успеха.
Классовые бои закалили пролетариат Донбасса, так что он был вполне готов к участию в будущих классовых битвах.
Наш край в преддверии Великого Октября
Когда в ночь на 3 марта 1917 года русский царь Николай II отрёкся от престола в пользу своего брата Михаила, российский истеблишмент расценил это как победу революции, ибо политические события, протекавшие на улицах столицы, а затем пере-кинувшиеся в Москву, будоражили в январе-феврале практически всю страну.
Эти события по сути своей были революционны, а сама революция носила буржу-азно-демократический характер, поскольку движущими её силами был рабочий класс, а руководителем выступала буржуазия. На повестку исторического дня перед русским пролетариатом вставала во весь рост задача превращения буржуазно-демократическо-го характера Февральской революции в социалистическую суть.
Россия переживала турбулентные времена.Как только стало известно в Донбассе о событиях в Петербурге и Москве, начался
процесс самоорганизации трудящихся региона: разоружали полицию, смещали и аре-стовывали представителей царской власти, освобождали из тюрем политических за-ключённых, а по примеру петроградских рабочих создавали местные органы револю-ционной власти — Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
Фактически в феврале Россия вступила в своё турбулентное состояние, когда все классы, слои, прослойки и просто отдельные граждане её стремились отшлифовать свои классовые, общественные и политические качества, ставя при этом свои личные
206
интересы выше общественных, прикрывая их голословными политическими идеями, а иногда просто камуфлируя под них свои тайные интересы.
Это было смутное время, но активизировало свою деятельность радикальное кры-ло РСДРП — большевики, фактически представлявшие собой уже самостоятельную партию со своей стратегией, тактикой и программой. Да и численно они возросли: к местным большевикам примкнули их товарищи, которых освободила из ссылок Февральская революция, многих она выпустила из тюрем, основная масса местных большевиков легализовалась, поскольку до этого они находились в подполье — на не-легальном положении.
Большевики Донбасса развернули активную деятельность, стараясь сменить бур-жуазно-демократический характер Февральской революции на социалистический. Они готовили проведение в апреле 1917 года VII Всероссийской конференции, на ко-торой собрались обсудить стратегию и тактику проведения социалистической рево-люции. Но чтобы её осуществить, прежде необходимо было завоевать большинство в Советах рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, ибо только они вершили положение дел в нашем крае.
По всей России было создано 600 Советов, 132 из которых — в Донбассе, но ими руководили меньшевики и эсеры. Часть Советов находилась под сильным влиянием большевиков — это Советы Краматорска, Берестово, Богодуховский Совет и ещё не-сколько.
Задача была не из лёгких, однако большевики взялись за решение её. В Донбасс были направлены лучшие пропагандисты, опытные, среди них будущий вождь донбас-ских пролетариев, вернувшийся из Австралии Фёдор Андреевич Сергеев, подпольная партийная кличка товарищ Артём.
Уже в марте 1917 года, с 15 по 17, в Бахмуте состоялась первая не только в Дон-бассе, но и на всей Украине уездная конференция, однако преобладание меньшевиков и эсеров среди делегатов не позволило принять радикальные революционизирующие решения. И всё-таки под влиянием большевиков было принято решение о создании шести районных Советов в Донбассе, а также конференция приняла решение об уча-стии бахмутских делегатов в областной конференции Донецко-Криворожского бас-сейна, а также были избраны делегаты на Всероссийское совещание Советов, что на-мечалось провести в Петрограде.
В апреле возвращается из эмиграции В. И. Ленин. Это послужило огромным тол-чком к активизации большевистской деятельности на Донбассе. Вождь пишет зна-менитые Апрельские тезисы. В них он определил стратегию и тактику большевиков в это турбулентное время, поставил целью превращение буржуазно-демократического характера революции в социалистическую. Партия большевиков взяла курс на свер-шение социалистической революции.
Ещё до приезда В. И. Ленина большевики развернули работу за превращение Со-ветов Донбасса в подлинные органы народной власти, для чего они отмежевались от меньшевиков и эсеров, создавая в Советах свои фракции, восстанавливали и укре-пляли массовые организации рабочих, прежде всего профсоюзы стали объектами пристального внимания большевиков-ленинцев, так что уже в мае 1917-го профсо-юзы Донбасса объединяли около 50 % рабочих. Кроме этого, рядом с профсоюзами на предприятиях создавались завкомы, рудкомы, которые вели активную работу по сокращению рабочего дня до 8 часов, по созданию на предприятиях рабочего контро-ля и заботились о продовольственном снабжении рудничных посёлков, о бытовых и культурных нуждах рабочих и т. п.
207
Большевики Донбасса жили с народом вместе, как бы растворились в нём, разо-блачали антинародный характер политики Временного правительства и его местных органов, а также раскрывали истинное лицо меньшевиков и эсеров.
В целом к середине апреля авторитет большевиков значительно вырос, сами их партийные организации укреплялись, как и укреплялись организации, в которых они имели большинство.
Познакомившись с Апрельскими тезисами Ленина, большевики Донбасса про-анализировали всю свою деятельность с января по середину апреля и, критически оценив её, установили, в чём они стояли на правильных позициях и что им удалось сделать, когда они проявили слабость и дело не было доведено до логического конца, сделав при этом акцент на том, в чём они поступили неправильно, допустили ошибку.
В этом отношении позицию большевиков Донбасса выразил делегат Всероссий-ского совещания Советов в Петрограде, председатель Горловско-Щербиновского рай-онного Совета Н. И. Дубовой, выслушав Апрельские тезисы Ленина: «Всё, что тут то-варищ Ленин предлагает, всё это правильно. Надо брать нам фабрики и заводы. Вот у нас хозяев нет. На нашем руднике 10 тысяч рабочих, и мы теперь работаем сами, без хозяина. Поставили охрану рудника, весь порядок исполняем... А товарищ Ленин во всём, что он говорил, во всём прав».
В апреле была проведена Всероссийская конференция большевиков, в ней от Донбасса приняли участие К. В. Ворошилов (Луганск), Ю. Лутовинов и И. Вишняков (Макеевка), Ш. Грузман (Горловско-Щербиновский р-н), М. Мальванов (Енакиево).
После этой конференции большевики развернули активную борьбу за реализа-цию основной стратегической задачи — превращение, перерастание буржуазно-демо-кратической революции в социалистическую.
В это турбулентное время февральско-мартовских событий Донбасс оставался социально-политическим камертоном рабочего движения в стране. По нём, нашему краю, сверяли свою революционность практически все промышленные регионы Рос-сии. Ярким подтверждением этого послужил, например, районный съезд Советов ра-бочих и солдатских депутатов, проходивший в двадцатых числах 1917-го на станции Никитовка в Донбассе. На нём меньшевики и эсеры, оказавшись не в почёте, 23 мая покинули съезд, который избрал делегатами на I Всероссийский съезд Советов боль-шевиков Ш. Грузмана и И. Семенцова.
Во многих местных Советах Донбасса были проведены перевыборы, в ходе их меньшевики и эсеры потерпели поражение, так что новые Советы фактически были большевизированы. Они не нравились хозяевам предприятий — донбасским капита-листам так же, как и не нравились другие рабочие организации, поэтому всячески пы-тались парализовать деятельность Советов, даже отказывались выплачивать содержа-ние рабочим — членам Советов, переводили предприятия на неполный рабочий день.
Всё это, предпринимаемое капиталистами против рабочих, ухудшало их поло-жение, а последнее обостряло классовую борьбу, так что уже в мае–июне 1917-го на предприятиях Донбасса произошло 425 выступлений рабочих. Особенно активно про-явился классовый характер таких выступлений трудящихся по случаю празднования 1 Мая и работы I Всероссийского съезда Советов.
В начале июня Временное правительство, обращаясь к народу, просит поддержать его политику. Донбасс откликнулся на данную просьбу: 18 и 25 июня в Юзово-Маке-евском, Горловско-Щербиновском и других районах прошли массовые митинги и де-монстрации протеста. В Макеевке приняли участие в них 15 тысяч рабочих, в Крама-торске — 10 тысяч рабочих.
208
Когда в начале июля в Петрограде была расстреляна мирная демонстрация, про-летариат Донбасса ответил взрывной волной протеста против политики Временного правительства.
Работа, деятельность большевиков усложнилась: им приходилось вести борьбу на два фронта: 1) с одной стороны, они вели яростную борьбу против политики местной власти, подчиняющейся Временному правительству, разоблачая её антинародный ха-рактер; 2) с другой стороны, не менее яростно приходилось бороться против своих од-нопартийцев — меньшевиков, которых поддерживали эсеры, следовательно, и с ними надо было вести борьбу. Но эта борьба укрепляла влияние большевиков в массах. Простые рабочие вступали в партию, убедившись, что она единственная из всех пар-тий защищает интересы трудящихся. Ряды партии увеличивались, она сама совер-шенствовала свою структуру. Так, уже в конце мая она объединила в одной структуре несколько первичных организаций. Так был создан Макеево-Юзовско-Петровский комитет РСДРП (б), объединивший в своём составе большевистские первичные орга-низации Макеевки, Юзовки и Енакиево.
Партия большевиков, учитывая складывающуюся обстановку, укреплялась орга-низационно. Так, 13–15 июля в Екатеринославе состоялась 1-ая областная конферен-ция РСДРП (б) Донецкого и Криворожского бассейнов.
Конференция наметила задачи партийных организаций в условиях господства диктатуры буржуазии, впервые был избран областной комитет РСДРП (б), секре-тарём которого стал Фёдор Андреевич Сергеев.
С 26.07.17 по 3.08.17 проходил VI съезд РСДРП (б). Он наметил новую такти-ку партии — был взят курс на социалистическую революцию. В работе съезда приня-ла участие большая группа донбассовских большевиков. Так от Луганска делегатом съезда был избран К. В. Ворошилов, от Щербиновки — С. Г. Головин, от Горловки — С. И. Лапин, Юзовка послала на съезд Я. М. Залмаева, Макеевка — Т. П. Кириленко, Мариуполь послал на съезд Г. Н. Мельничанского.
Ф. А. Сергеев был избран членом ЦК РСДРП (б).Большевики Донбасса восприняли решения VI съезда как программу дальней-
ших действий, направленных на свершение социалистической революции, продолжи-ли большевизацию Советов.
Реакция, наблюдая за деятельностью большевиков, не сидела сложа руки. Она тоже активизировала свои действия, пытаясь установить военную диктатуру в Рос-сии. Пролетариат Донбасса с тревогой наблюдал за разворачиванием контрреволю-ционного заговора Корнилова, в планах которого немаловажная роль отводилась дей-ствиям атамана Войска Донского Каледину, собравшему вокруг себя монархическую верхушку казачества, а она угрожала революционному Донбассу.
Большевики призвали донецких пролетариев подняться на защиту завоеваний революции. По всему бассейну прокатилась мощная волна стачек, собраний проте-ста, создавались ревкомы, революционные штабы, рабочие дружины и, что интересно, формировались отряды Красной гвардии. Ревкомы, рудкомы и профсоюзы с помощью рабочей милиции организовывали охрану заводов, шахт, рудников, рабочих посёлков и городов.
В ряде мест Донбасса чрезвычайные органы по борьбе с контрреволюцией подчи-няли себе официальные органы власти, контролируя их деятельность.
Проведённое всё это в действительности укрепляло позиции большевиков, а так-же способствовало революционизации Советов, которые до этого занимали так назы-ваемые «умеренные позиции» или шли за меньшевиками и эсерами.
209
Для защиты революционных завоеваний Юзовский Совет по настоянию больше-виков всё-таки создал революционный комитет (ревком). В его состав вошли больше-вики П. А. Алфёров, Ф. И. Зайцев, Я. В. Залмаев, Д. Т. Корниенко.
В сентябре–октябре 1917-го проходившие в России, и в Донбассе в том числе, вы-боры в Советы и партийные конференции — это была мобилизация народных масс и подготовка их к вооружённой борьбе. В Донбасс прибыл видный партийный дея-тель, опытный в прошлом подпольщик Григорий Иванович Петровский. Он ознако-мил большевиков нашего края с ленинским планом вооружённого восстания, посетил многие районы нашего края и проинструктировал местных большевиков насчёт под-готовки и проведения вооружённого восстания здесь, в Донбассе.
Одновременно со всем этим проводилась серьёзная работа по подготовке к созыву II съезда Советов.
Надо заметить, что выборы делегатов на II Всероссийский съезд проходили в оже-сточённой борьбе с меньшевиками и эсерами, но на II съезд Советов выбрали 24 деле-гата, 19 из которых были большевиками: Я. В. Залмаев, Я. В. Друян, С. А. Бондаренко, П. П. Московченко и другие. В наказах делегатам рабочие Донбасса требовали прежде всего установления мира, конфискации помещичьих земель и передачи их в крестьян-ские руки, введения рабочего контроля над производством и передачи государствен-ной власти Советам.
В сентябре-октябре 1917-го наступила глубокая хозяйственная разруха, она силь-но революционизировала трудящихся нашего края, вызвала серьёзные протестные чувства. Да и как им не быть, если в августе закрылось 77 крупных шахт и рудников, а уже в октябре их осталось 200. На улице оказались десятки тысяч безработных шах-тёров — кормильцев семей. Прекратили работу Юзовский, Дружковский, Константи-новский и другие металлургические заводы, снижена была заработная плата шахтёров на четверть, между тем цены росли с каждым днём.
Всё это плюс реакционная политика монополистической буржуазии по отноше-нию к рабочему классу вызвали небывалую волну забастовочного движения в Донбас-се. Оно отличалось массовостью, высокой организованностью и упорством.
Массовые выступления рабочих не столько напугали, сколько насторожили мо-нополистическую буржуазию, но она на всякий случай обратилась к Временному правительству с требованием обеспечить безопасность личности и имущества. И то откликнулось, сняв часть войск с Румынского фронта и перебросив их в Донбасс. В юго-восточной части нашего края были размещены казачьи части Каледина.
Однако эта мера правительства только ещё больше осложнила положение. Заба-стовочное движение приобрело характер всеобщей политической забастовки. Её руко-водители полагали, что она перерастёт в вооружённое восстание.
Донецко-Криворожский 3 областной комитет партии направил в Донбасс для ока-зания помощи местным большевикам 60 уполномоченных, в их числе Г. И. Петровско-го, К. В. Ворошилова, Ф. А. Сергеева (Артём).
До вооружённого восстания оставались считанные дни.
3 Уже с середины XIX века Донецкий бассейн и бассейн Криворожья настолько привязались друг к другу, что стали выступать как единое экономическое целое. Вместе уходили в революции, вы-ступая как единый регион. Видимо эта особенность двух регионов — их единство подсказало идею До-нецко-Криворожской Республики (ДКР). которую вождь донецких пролетариев реализовал в 1918 году в формате самостоятельного государственного образования — Донецко-Криворожская Совет-ская Республика.
210
Октябрь 1917 — велик ли он?
Читателям старших поколений ничего разъяснять не надо: они и так знают, о ка-ком Октябре пойдёт речь, им ведомо, какое значение он имел для России, ещё больше им известно, какую роль он сыграл в развитии планетарных цивилизаций XX века.
Однако далеко не всем им удалось вскрыть тайну революционных событий в Рос-сии, не все проникли в сущность Октябрьских событий 1917-го года в нашей стране, не смогли дать справедливую, объективную оценку им, правильно и серьёзно интер-претировать события тех суровых лет. В истолковании событий Октября 17-го года, скажем прямо, постигла неудача подавляющего большинства толкователей-оценщи-ков из-за того, что они опирались на неписаный закон социально-политического про-странства о том, что «большое видится на расстоянье» (С. Есенин).
Лишь немногим интерпретаторам всё-таки удалось постичь революционную суть Октябрьских событий России времён 1917 года, дав им исторически правдивую, объ-ективную оценку.
Один из них — Джон Рид, американский писатель, журналист, видный деятель ра-бочего движения США. В то самое время он находился в Петрограде и невольно стал очевидцем тех событий. По возвращении домой, в Америку, он написал книгу, которая уже одним своим названием определила революционную сущность Октябрьских со-бытий в России, назвав книгу «Десять дней, которые потрясли мир».
Сегодня, сто лет спустя, мы удивляемся той исторически верной прозорливости простого американского журналиста, который тогда, фактически по горячим следам, сумел с абсолютной точностью определить, что это совершилась Революция, что она будет иметь колоссальное значение не только для России, но значительно больше для всего мира, для всей планеты.
В дальнейшем на протяжении нескольких десятилетий точка зрения Д. Рида на Русскую революцию не просто подтверждалась, но и конкретизировалась, уточнялась в деталях, наполнялась новыми смыслами, да и сегодня она служит ориентиром в ин-терпретационном пространстве Великого Октября.
Так, например, Великий Октябрь не смог предотвратить развязывание двух Ми-ровых войн, зато он способствовал победе прогрессивных сил мира в обеих войнах; Русская Революция в октябре 17-го впервые на планете создала поистине народное государство, ставшее могучим оплотом для народов, боровшихся за свою независи-мость от империалистического ярма; называлось это государство широко, и размаши-сто, и масштабно — Союз Советских Социалистических Республик (аббревиальный вариант — СССР, а более сокращённо — Советский Союз); именно Великий Октябрь развалил колониальную систему планеты; это он, первым вырвавшись в Космос, дал старт осуществлению заветной человеческой мечты, о которой К. Э. Циолковский пи-сал, что «Земля — колыбель разума, но нельзя же вечно находиться в колыбели... Че-ловечество не останется вечно на Земле, и в погоне за светом и пространством снача-ла робко проникнет за пределы атмосферы, а потом завоюет себе всё околосолнечное пространство».
Всё это, а также многое другое, что носит внутренний характер и потому является рангом пониже по своей весомости, значимости, профессионально грамотный, здраво-мыслящий человек никак не сможет отрицать всемирно-историческое значение Вели-кой Октябрьской социалистической революции.
211
Как и Великая буржуазная революция во Франции конца XVIII века, признанная историей Великой, породила эпоху, бурную эпоху буржуазных революций не только в Европе, но и в Америке, особенно в Латинском её секторе, где появилась целая се-рия самостоятельных государств: Венесуэла, Аргентина, Уругвай, Бразилия, Мексика и другие, так и Великая Октябрьская социалистическая революция, открыв народам глаза на их колониальное положение, сформировала условия для совершения нацио-нально-освободительных революций в Африке, Евразии и Латинской Америке.
Под влиянием Великого Октября на планете нашей появились десятки новых официально независимых государств.
Так что даже в простом сравнении с Великой Французской буржуазной револю-цией Октябрь 17-го предстаёт великим событием огромной исторической значимости.
Он велик ещё и потому, что продемонстрировал всему миру одну из главных идей рабочего класса — он способен сломить хребет капиталистической государственной машины насилия и заменить её собственной государственностью, построенной как идеал на началах4 Свободы, Равенства и Братства.
В истории развития рабочего движения предпринималась попытка взять власть в свои руки. Так в 1871 году пролетариат Парижа взял власть, совершив первую про-летарскую революцию. Власть взять взяли, но хребет буржуазной государственности не был сломлен. Ещё и поэтому Парижская коммуна как полноценное государство не состоялась, вернее, не успела состояться. Продержавшись 72 дня, она пала под удара-ми реакционных сил Версаля, руководимых Тьером.
Неудача постигла Коммуну, потому что французский пролетариат не имел опыта и по свершению пролетарских революций, и по строительству нового, народного го-сударства. К тому же коммунары допустили много стратегических, да и тактических ошибок, времени осознать их и исправить не было.
Их потом осознают и попытаются не допустить руководители Российской Рево-люции 1917 года, строго учитывая при этом своеобразие исторических условий, сло-жившихся в России под конец второго десятилетия XX века.
Великий Октябрь был гениально предсказан Ф. Энгельсом в начале 70-х годов XIX века в статье, посвящённой подведению итогов деятельности Парижской комму-ны: «Пала Коммуна... пала. Но не пройдёт и нескольких десятилетий, как на берегах Невы вырастет новая Коммуна...»
Всемирно-историческое значение Великой Октябрьской социалистической рево-люции отмечали многие выдающиеся деятели коммунистического и рабочего движе-ния. Один из них Генсек Французской компартии даёт высочайшую оценку Великому Октябрю: «Мы не только социализировались с русской Революцией, мы считали Ок-тябрьскую социалистическую революцию своим кровным делом, делом пролетариата Франции и всех стран. Мы её рассматриваем как наше достояние, как достояние все-го международного рабочего движения и мы, пролетарии Франции, заявили о нашей вере в неё и о нашем долге учиться у Ленина».
Всё, что до сих пор здесь утверждалось о Великом Октябре, здравомыслящий че-ловек отрицать не станет, но а нездравомыслящий... Это, правда, его дело. Он может даже понимать всемирно-историческую значимость Великой Русской революции, но не принимать её значимости, может по-своему интерпретировать, исходя при этом из каких-то своих субъективных мотивов.
4 Правда, следует не забывать, что идеал далеко не всегда реализуется в действительности со строгим соблюдением заданных триадой параметров, но он, идеал, может какую-то часть терять, и за-частую теряет, особенно в турбулентные периоды развития цивилизаций.
212
Как и любое великое историческое событие, а Великая Октябрьская социалисти-ческая революция — событие планетарного масштаба, имела раньше и имеет сегод-ня своих противников, отрицателей, обличителей, даже хулителей и осквернителей. В этой связи вызывает удивление оскорбительная оценка Великого Октября, прозву-чавшая из уст колоссальной фигуры Русской Православной церкви (РПЦ) патриарха Московского и всея Руси Кирилла 19 февраля 2017 года, произнесённая им в Храме Христа Спасителя. Тогда патриарх квалифицировал нашу Социалистическую рево-люцию как «преступное деяние» с определением «великое»: «Революция была вели-ким преступлением».
Странная логика заключена в этом суждении патриарха! Она никак не приличест-вует иерарху столь высокого религиозного ранга. Великий Октябрь — это грандиозное историческое событие, вызвавшее кардинальные изменения во всём мире, и оценивать его в первую очередь должны историки, объективно рассуждающие.
Патриарх не историк, его сознание напичкано религиозными догмами, а они опи-раются на эмоциональную основу, что практически никогда не подкреплено реальной действительностью. Религиозная догматика всегда выстраивает виртуальный мир, в котором нет места реалиям. Вот почему патриаршее суждение, построенное на чисто эмоциональной основе без привлечения какой-либо исторически достоверной факто-логии, не является объективной оценкой величайшего исторического события, а пред-ставляет из себя что-то напоминающее хулу, осквернение, грубое искажение значения Великого Октября, «сделанное» в пропагандистских целях.
Создаётся впечатление, что патриарх, оценивая Революцию «как великое пре-ступление», или совсем незнаком с одним постулатом религиозного философа конца XIX — первой половины XX века Н. А. Бердяева, утверждавшего, что «коммунизм — это тоже путь к Богу, но через чёрный ход», — или умышленно промолчал о нём.
Бердяевский постулат примечателен тем, что автор уравнивает, пусть латентно Великую Октябрьскую социалистическую революцию с религией, считая и Револю-цию, и религию, что это дорога к богу, только идут они разными путями.
Однако эта разность дорог к Богу и по мнению Н. А. Бердяева, и объективно, не делает Революцию «великим преступлением», поэтому выдающийся религиозный философ, характеризуя религию положительно, следовательно, и на Революцию 1917 года в России он экстраполирует положительность.
Но если первое лицо РПЦ позволяет себе публично квалифицировать Великий Октябрь 1917-го как «преступление» да ещё и «великое», то мы позволим себе не со-гласиться с патриаршим мнением, квалифицируя Великую Октябрьскую социалисти-ческую революцию как величайшее событие мирового масштаба.
И в этом плане мы стоим ближе к религиозному философу, чем религиозный де-ятель РПЦ.
В заключение хочу сказать, что Октябрь 17-го велик уже хотя бы потому, что раз-решил главное противоречие капиталистической эпохи: «труд носит коллективный характер, а форма присвоения — частный».
213Д
онбасс-Ли
т.ru
ИС
ТОР
ИЯ
И К
РАЕВ
ЕДЕН
ИЕ
ИСТОРИЯ И КРАЕВЕДЕНИЕ
Сергей БОГАЧЕВ(г. Донецк)
Сергей Богачев родился 25 мая 1957 года в г. Краснодо-не Луганской области. Окончил институт стали и сплавов в г. Москве. Работал инженером в научно-исследовательском институте комплексной автоматизации г. Донецка. Послед-ние годы занимал важные государственные посты. Эконо-мист. Доктор экономических наук. Автор романов «Переплет», «Переход», «Мизер с тузами», «Ударная волна», «Газовый контракт», «Граффские наследники», «Богдан Хмельницкий. Искушение», «Про-клятие Митридата»», «Незаконченный дневник». Член Союза писа-телей России.
СУДЬБА РУССКОЙ АМЕРИКИИ с т о р и ч е с к и е э т ю д ы *
(Из будущей книги «Аляска-Крым: сделка века»)
* Продолжение. Начало в №№ 1-3.
Глава XX
Вечер того же дня. Трубная площадь. Москва
Суета на площади, когда-то служившей рынком под стенами Белого города, к ве-черу достигла апогея.
Летнее тепло позволило барышням явить свету лучшие экземпляры гардероба, так долго ожидавшие своего звёздного часа. Особенную изысканность всем этим про-изведениям портняжного искусства придавало наличие спутника. В этом случае рас-правлялись не только спина и самооценка, но и малейшие складки на подоле платья. Казалось, что ткань живёт со своей хозяйкой общей жизнью, скрывая не только недо-статки фигуры, но и всё её, иногда буйное, прошлое.
Пара извозчиков, истошно оравших друг на друга, уже почёсывая кулаки, де-лили единственное свободное место возле ресторана «Эрмитажъ», славившегося на всю Москву не только своей изысканной французской кухней, но и такой же элитной публикой. Скептически на тот скандал поглядывали вальяжные пары, ещё только за-ходившие в заведение Люсьена Оливье и его компаньона, купца Якова Пегова. Это славное место обещало им не только приобщение к касте гурманов, но и случайные
встречи, поклоны и рукопожатия с нужными людьми, а раскрасневшиеся от натуги, не выбиравшие выражений ямщики служили лишь яркой, запоминающейся декорацией при входе в популярный театр кулинарии.
На фоне всего этого праздника жизни, буйства эмоций и блеска вечерних нарядов совершенно незаметным оказался человек, стоявший неподалёку, облачённый во всё серое. Осмотревшись, он с некоторой робостью сделал несколько шагов вперёд, в на-правлении к главному входу, где массивная дубовая дверь со стеклянными вставками, прикрытая сверху массивным балконом, неустанно открывалась, пропуская внутрь жаждавших деликатесов посетителей.
— Леонид Павлович, я уж и не надеялся! Пойдёмте же, отбросьте все свои стесне-ния! — Новый худощавый знакомый Леонида Павловича Лузгина, ставшего на этот вечер клерком купца первой гильдии Губонина, вышел на улицу, чтобы поискать гла-зами в числе прибывающих к трактиру гостей нужного ему человека.
— Я и не стесняюсь вовсе. На службе задержался, знаете ли… — застенчиво про-лепетал Лузгин, играя роль канцелярского работника, доселе никогда не посещавшего подобные места в силу своей неплатёжеспособности.
— Полноте, друг мой, начинаем новую жизнь, привыкайте! — Григорий Павлов не-сколько бесцеремонно подхватил своего компаньона на сегодняшний обед под локоть и буквально потащил его к двери.
Справедливости ради стоит заметить, что восхищение, которое испытал капитан Лузгин (а он успел повидать в своей реальной жизни много интересного) после того, как переступил порог заведения, было искренним. Купец Яков Пегов в заграницах, похоже, времени даром не терял и напитался самыми интересными и передовыми идеями не только в смысле меню, но и привнёс, несомненно, свежую струю в плане обустройства интерьера.
Конечно, ресторан «Эрмитажъ» в Москве по привычке именовали трактиром, но единственное, что соответствовало в нём этому привычному московской публике на-званию, были половые1, облачённые в недешёвые рубахи, подпоясанные шёлковыми лентами. При этом молодые люди, готовые услужить любому гостю по высшему раз-ряду, были подобраны, как добры молодцы у дядьки Черномора — широкоплечие кра-савцы с правильными чертами лица, столичным говором и блеском в глазах.
— Извольте пройти к столу, — один из половых, демонстрируя свою выучку, услужливо поклонился Лузгину и принял его сюртук и котелок. — Ваш спутник уже озаботился заказом, и кушанья будут немедленно поданы!
Половой широким жестом показал в сторону лестницы со львами, ведущую в зал, уже наполненный гомоном и весёлым смехом отдыхающей публики.
— Если нас здесь увидят? Губонин, к примеру? Зря я согласился на предложение ваше, Григорий Иосифович… Можно было и поскромнее заведение найти, какая раз-ница, где водочку кушать? Тем более я стеснён в средствах… — Клерк в исполнении Лузгина был неподражаем. Всё та же плебейская сутулость, потухший взгляд челове-ка, целыми днями дышавшего бумажной пылью, мелко подрагивающая от нервного напряжения нижняя губа и лёгкая хромота вызывали жалость, граничащую с отвра-щением.
— Друг мой, Леонид Павлович, я предусмотрительно об этом позаботился, потому наш с вами стол вон там, в дальнем углу, между фикусом и загородкой. А о деньгах не печальтесь, милейший, с этим всё в порядке. Присаживайтесь.
1 Официант в трактире.
215
Официант, провожавший гостей к месту их скромного пиршества, привычным движением отодвинул тяжёлый стул, обитый дорогим велюром и почтительно замер в ожидании любого каприза гостей — ему, вышколенному и хорошо воспитанному, было абсолютно всё равно, кто во что одет.
Здесь не встречали по одёжке, здесь принимали всех, кто желал дивно откушать и отвести душу в хорошей компании. А нынешние его посетители были одеты даже лучше, чем студенты в Татьянин день, когда управляющий приказывал заменить хру-сталь на глиняную посуду, застелить полы сеном и убрать кадки с диковинными расте-ниями подальше от юных смутьянов. Предусмотрительные школяры давали половым сразу на чай, сумму на проезд пролёткой и писали мелом на спине своих шинелей ад-реса. Такой мудрый ход гарантировал доставку домой в любом состоянии. А эти — да что там думать? Господа решили приобщиться к высокой кухне и высшему свету, име-ют право, тем более вот этот, худой как сошка, чаевые оставил вперёд, хотя не студент вроде, постарше будет…
— Итак? — Вопрос полового повис в воздухе вместе с его заискивающей улыбкой.— Нам расстегаев, жюльен и соленья для начала. И позаботьтесь, чтобы смирно-
вочка была стылой, как я люблю, — не заглядывая в меню, Григорий Павлов отдал нужные распоряжения человеку, отчего Лузгин нашёл дополнительное подтвержде-ние своей догадке — молодой аферист был здесь завсегдатаем.
— Сей момент! Будет исполнено в лучшем виде! — Половой бесшумно растворил-ся за ширмой, отделявшей их от большей части зала.
Часто постукивая кончиками пальцев по столу, Лузгин другой рукой перевора-чивал большие листы меню, где нескончаемый перечень блюд вызывал рефлекторное слюноотделение.
— Вижу, вы всё же не в своей тарелке, Леонид Павлович. Да не трепите себе душу, что вы, право! — Павлов ухмыльнулся даже с некоторым укором, на что клерк Губони-на не преминул тут же отреагировать.
— Пребываю в лёгком недоумении, Григорий Иосифович… Ладно, был бы я смаз-ливой барышней, тогда всё объяснимо. К чему весь этот шик? У нас с вами и разговор-то краткий. Так, формальности.
Заправляя салфетку за воротник, Павлов, глядя на Лузгина взглядом покровите-ля, многозначительно изрёк:
— Любезный Леонид Павлович… Видите ли, это с вашей стороны может казаться, что разговор краткий. Нет... Как любил говаривать мой покойный батюшка: «Гриша! Удиви Господа грандиозностью своих планов, и он, завидев такого наглеца, накажет тебя, позволив реализоваться только их половине». Каков мудрец был Иосиф Павлов, а? И скажите, что, он был не прав? Живу с этим девизом и побеждаю с ним же. Был бы у меня герб, я повелел бы на нём начертать: «Невозможного не существует».
Беззвучный половой, демонстрируя чудеса эквилибристики, вынырнул из-за ширмы, эффектно поставив на стол несколько закусок, уместившихся в ряд на одной его руке. Другой рукой молодой человек изящно, так, чтобы не коснуться запотевшей поверхности, держал за горлышко небольшой хрустальный графинчик.
— Господа как водочки откушают, сей момент заменю на новый… — Официант упредил вопрос, легко читаемый во взгляде Григория Павлова. — Чем меньше графин-чик, тем холоднее будет следующая водочка…
Ловким движением половой наполнил хрустальные рюмки на тонких ножках, тонкие стенки которых тут же приняли на себя холод тягучего напитка, покрывшись испариной. Кивок означал, что официант на время покидает гостей, чтобы позволить
216
им насладиться прохладой смирновки и уединиться в своей беседе, — с первого взгля-да официант понял, что эти гости не имеют странных наклонностей мужчины к муж-чине и вечер их имеет исключительно деловой мотив.
— Поднимем за успех нашего предприятия! — Павлов, насладившись тоном звона, извлечённого из рюмок, выпил первую с таким наслаждением, будто на дворе февраль, а он сам только что зашёл с трескучего мороза. Лузгин же отпил менее половины, тут же закусив квашеной капустой, от души сдобренной клюквенными ягодами.
— Не понимаю, Григорий Павлович, о каком таком предприятии вы речь ведёте, — Лузгин углом салфетки аккуратно промокнул уголки рта.
— Как о каком? О земельном! Я вам, Леонид Павлович, искренне благодарен…— Кстати, расписочку начеркайте… — Лузгин, словно фокусник, извлёк из ма-
ленького саквояжа перо, чернильницу, и несколько листов писчей бумаги, аккуратно прикреплённой к жёсткой палетке.
— Экий вы всё-таки бездушный, господин Лузгин… Только моя тонкая натура ощутила прилив гармонии, как вы её опять опустили на землю. Ладно, чего уж там, для этого и встретились…
Павлов, громко скрепя пером, под диктовку Лузгина написал расписку, в которой значилось, что ни под каким предлогом, ни при каких обстоятельствах, кроме как по повелению суда, условия сделки не разгласит.
Подвинув к себе расписку, Лузгин долго и аккуратно дул на свежие чернила, за-ставляя их быстрее сохнуть, после чего, словно спинным мозгом почувствовав сзади полового, окликнул его.
— Теперь рассказывайте, что тут у вас есть для постоянных гостей. Капусты я и дома найду в избытке!
Павлов щёлкнул пальцами, призывая официанта подойти поближе.— Господа, у меня отличная новость! — Половой, нагнувшись к гостям, имел вид
такой, будто вот-вот откроет им какую-то тайну. — Месье Оливье лично прибыл на кухню, чтобы изготовить для сегодняшних гостей свой знаменитый соус к закуске. Вы наверняка наслышаны, что сделать он может только собственноручно, за закрытыми дверями. Никто из поваров рецептом не владеет. Месье Оливье держит его в секрете.
— Отлично! — воскликнул Павлов, театрально вскинув руки. — Нам неслыханно повезло, Леонид Павлович! Это изысканная закуска!
— Вам виднее, господин Павлов. Мне не приходилось. Я после службы домой иду. Устаю.
— Вот с этого места жизнь ваша меняется в корне! — Водка начала действовать, отчего у молодого человека значительно усилилась громкость голоса и поднялось на-строение. — Вам только кажется, что будущее безнадёжно.
Дождавшись, пока официант отправился исполнять заказ, Павлов картинно опу-стил во внутренний карман два пальца и ловко извлёк оттуда довольно пухлый кон-верт.
— Это моя признательность за ваш поступок в кабинете Губонина и аванс за рас-писку, которую, как мы договорились, я получу по первому же требованию в случае судебного разбирательства. Ведь в ваших силах потерять её в нужный момент?
— Абсолютно так. В моих, — Лузгин демонстративно разделывался с жюльеном, качество которого, несомненно, соответствовало статусу лучшего ресторана Москвы.
— Ну так вот! Завтра покажете расписку Губонину и потом вернёте мне. После этого — вторая часть. Как и обещал — здесь ваше жалование за год, потом — ещё за год.
— Откуда вам известно моё жалование? — удивился Лузгин.
217
— А я справки наводил. Правда, в министерстве вас лично не знают, но с людьми из вашего департамента мой человек знаком. Так что представление я имею.
«По краю прошёл…» — подумал Лузгин, сосредоточившись на французском блю-де, тем более что Павлов уже откинул все формальности и принялся подливать водку в рюмки собственноручно.
— Знаете ли, это боль моя… Основную и самую щепетильную работу Пётр Ионыч всегда доверяет исключительно мне. Может быть, именно по этой причине в мини-стерство путей сообщения бумаги доставляют другие. Меня туда Губонин никогда не посылает. Не знаю, возможно, опасается, что заберут…
— Скорее всего, Леонид Павлович, ваш патрон, как говорят французы… Мы ведь во французском ресторане, а? — Павлов громко рассмеялся, да так, что на этот звук обернулись несколько посетителей. — Ваш патрон держит вас в темнице потому, что вы владеете конфиденциальной информацией — его планами, его мыслями. По моему разумению, такой статус стоит больших денег. Гораздо больших. Думаю, я вам это уже доказал.
Конверт, который Павлов всё это время так и продолжал держать двумя пальцами перед собой, словно дразня Лузгина, таки лёг перед ним на стол. Аккуратно вытерев руки о белоснежную салфетку, Лузгин проверил содержимое конверта, при этом удов-летворённо кивнув:
— Возможно, эта сумма в некоторой степени компенсирует мои неудобства и по-может развеять мои сомнения.
— Сомнения в чем, мой друг? Я могу вас теперь так величать?— Всё же, столько лет… верой и правдой…— И что вы получили в итоге? Выпученные, как у рака, глаза человека, готового
вас кинуть в кипяток с укропом за любую провинность?— Ну, не преувеличивайте, господин Павлов… Да, Пётр Ионыч — человек, мягко
говоря, особенный, руководствуется частенько эмоциями…— Деньги. Всем правят деньги. Вспомните все свои обиды и накажите его деньга-
ми! Трасса ведь и дальше пойдёт. А там и Крым, тоннели… Да мы с вами его разденем, пока он откроет движение. Образуется замечательный триумвират. Мой человек в ми-нистерстве путей сообщения, вы — компаньон в логове врага, так сказать, и я, наконец! У меня нет барьеров, я не руководствуюсь предрассудками. Я — человек практики. Нужен туз — будет туз. Я его достану, чего бы это мне ни стоило.
— Извольте, господа! — Эмоциональную речь Павлова прервал официант, тор-жественно доставивший ко столу две хрустальные вазочки, наполненные «закуской Оливье». Половой тут же сменил опустевший графин на новый, наполнив при этом рюмки собеседников.
— Ваше здоровье! — Павлов, протянув руку, извлёк из хрусталя такой милый его сердцу звук и опрокинул рюмку полностью. — Месть — наслаждение духовное. Давай-те отвлечёмся, и вернёмся к наслаждениям для желудка. Тем более — мы можем себе это позволить.
Лузгин, как подобает человеку его «происхождения», одной салфеткой засте-лил свои колени, а другую навесил за воротник. Хоть в кармане и лежала приличная сумма, прижимистый клерк Лузгин не мог себе позволить испачкать свой старый, местами уже потёртый сюртук, и Павлов, несмотря на хмель в голове, для себя это отметил. «Ну ничего… Ты только расписку покажи Губонину… там посмотрим, какой ты жадный до денег… Начни тратить, потом привыкнешь и никуда от меня уже не денешься…»
218
Будучи в Петербурге, Лузгин слыхивал о чудном блюде, которое подавали в Мо-скве у Люсьена Оливье, однако никто в столице повторить его так и не смог. При всей нынешней отвратительности ситуации, противности собеседника и убогости той роли, которую приходилось играть капитану, он для себя отметил, что таки нет худа без до-бра. Закуска Оливье в самом деле была отменна. Её вкус невозможно было ни с чем сравнить.
Наколов серебряной вилкой одну из раковых шеек, венчавших ровным слоем этот кулинарный шедевр, Лузгин, закрыв глаза, наслаждался вкусом бесподобного соуса.
— Я тоже так глаза закрываю, но только потом, когда добираюсь до нижних слоёв… — Павлов действовал приборами, как видавший виды мушкетёр шпагами. — Это блю-до именуется закуской, друг мой, потому…
Павлов щёлкнул пальцами и указал на пустые рюмки:— Человек! Подоспевший официант, заложив левую руку за спину, правой наполнил бокалы
и спешно ретировался.— Говорят, первый раз, когда Оливье подал купцам свою закуску, они просто сме-
шали всё в кучу и потом залили это всё соусом. С тех пор так и подают. Не по отдель-ности, — проявил свою информированность Павлов.
— Изысканное блюдо, да… — Лузгин, подняв рюмку за ножку, не стал тянуть руку к своему собеседнику, а лишь немного пригубил, тем более что Павлов опять выпил свою целиком, уже игнорируя церемонии. Рассмотреть детально ингредиенты, щедро смешанные с кремового цвета соусом не представлялось возможным, поэтому Лузгин полностью доверился своему вкусу. Ощущения, обострившиеся после прохладной смирновки, подсказали капитану, что в состав дивной закуски входит паюсная икра, мясо рябчика, отварной картофель и оливки.
Очевидно, там присутствовало еще что-то, но от скрупулёзного анализа блюда ка-питана отвлёк окрик Павлова, имевший отношение явно к кому-то, находившемуся не за столом:
— Думаете, это всё? Нет уж! Всё только начинается, Татьяна Борисовна! Вы ещё узнаете, кто такой Павлов!
Порядочно захмелев, молодой человек принял вальяжную позу. Взгляд его, зату-маненный изрядной порцией алкоголя, плавал в пространстве, но был направлен в зал, за спину Лузгина.
— Она думает, что я её недостоин… Отшила, как будто щенка за ворота выбросила. Так легко и просто… А я ведь болею, когда её вижу. Чего это её нелёгкая принесла? Где бы мы ещё встретились — в Москве. В Петербурге не мог до неё достучаться, так вот же, дела какие… Господь управил.
По залам разнеслась фортепианная музыка, довольно бодрая и жизнерадостная, — тапёр только занял своё место, и до романсов было ещё далеко.
— Да если не сейчас, то когда?! — Павлов с уже далеко не такой ловкостью достал из кармана бумажник, из которого извлёк несколько крупных купюр, после чего встал, и явно напрягаясь, чтобы держать равновесие, отправился в зал.
— Я не танцую, Григорий Иосифович!— Что, опять? Но я уже не нищий!— Оставьте же, Григорий Иосифович! У нас семейное торжество, именины тетуш-
ки! Оставьте меня, вы делаете мне больно!Лузгин сдерживал себя из последних сил, чтобы не обернуться. Этот волшебный
голос из варшавского поезда…
219
— Господин хороший, у нас так не принято! — Неизвестно откуда появился управ-ляющий, который принялся усмирять Павлова.
Немного обернувшись, Лузгин увидел Татьяну Данзас и приказчика, ставшего перед ней лицом к Павлову с расставленными в стороны руками. Молодой человек, рассвирепев от очередного, судя по всему, отказа, лишь играл желваками.
— Один танец, Татьяна Борисовна. И я докажу вам свою состоятельность.— Нет, нет и ещё раз нет! Вы портите нам праздник, Григорий Иосифович! Прошу
вас, оставьте меня, оставьте! Я уже не единожды вам всё говорила, не заставляйте меня повторяться!
— Что? Что говорила? Что я не достоин? Что я не того роду-племени? Что отец покойный завещал шулеров беречься? Это я шулер? Да я белая кость! — Павлов по-шёл в наступление, сделав несколько шагов, напирая на управляющего, отчего присут-ствующие женщины издали те звуки, что всегда сопровождают скандалы с рукопри-кладством.
— Сама-то как? Отвыкла небось от придворной жизни, как папинька душу Богу отдал? Чем ты лучше? Чем? — Павлов уже не просто громко разговаривал, он сорвал-ся в истерику, и голос его уходил в высокие ноты.
— Да сделайте же что-нибудь! — Тётушка Татьяны Борисовны Данзас, пригласив-шая её по поводу своих именин прибыть из Петербурга в Москву, адресовала эти слова управляющему, лишь беспомощно пятившемуся назад, закрывая собой Татьяну от по-терявшего над собой контроль Павлова.
— Говорю же, есть деньги, есть! Жить будем безбедно! — Григорий Иосифович уже размахивал перед лицом купюрами, демонстрируя свою платёжеспособность.
— Вы пьяны, Павлов! Я не хочу вас видеть ни при каких обстоятельствах! — Да ты потаскуха! Обычная дворовая девка! — завопил Павлов, взяв в этом
истошном вопле фальцет, но договорить ему не пришлось — увесистая пощёчина от Лузгина опрокинула его на пол, заставив покатиться под кадку с фикусом.
— Господин Лузгин? — Удивлению её не было предела. Кроме того, что семей-ный праздник был безнадёжно испорчен этим её давним воздыхателем, которому она отказывала уже четыре раза, так ещё и эта неожиданная встреча. Визитку своего случайного попутчика Татьяна до сих пор хранила, надеясь, что провидение всё-таки устроит их встречу, но то, как это произошло, повергло барышню в полное смятение чувств.
— Ах, ты… — Павлов, собрав все остатки воли и равновесия, кинулся на своего обидчика, с которым минуту назад так мило беседовал и возлагал на него большие надежды.
Пока Лузгин сделал вдох, чтобы ответить Татьяне, он выпустил из виду Павлова и его отчаянный бросок, за что поплатился разбитой бровью — молодой человек, не-смотря на свою внешнюю тщедушность, оказался довольно решителен и силён.
— Господа! Господа! У нас так не принято! — кричал приказчик, пытаясь разнять дерущихся, которые сцепились на полу. Казалось, ему это удалось, когда они встали на ноги и принялись стряхивать пыль со своих сюртуков, но Павлов, так же неожиданно, как и в первый раз, кинулся в атаку. Лузгину всего лишь пришлось сделать шаг в сто-рону, чтобы одержать в этой молниеносной схватке победу: Павлов продолжил свой полёт в витраж, разделявший столы.
— Господа! Мы же заказывали его в Париже! Что же вы делаете!— Леонид Павлович, не нужно! Не марайте об него руки! Он ничтожество! — Сло-
ва Татьяны Данзас на фоне общего шума, вызванного этой дракой, Лузгин не расслы-
220
шал, он уже склонился над Павловым, оторвав его от пола за лацканы сюртука. Тут же оказался и управляющий, продолжавший причитать о разбитом витраже.
— Кто же за всё это заплатит?Совершенно не обращая внимания на расстроенного приказчика, Лузгин шептал
в лицо обидчику:— Сударь, вы шулер, аферист и хам! Если первые два обстоятельства я могу про-
пустить мимо, то последнее — нет. Дуэль.— Как изволите, мой бывший друг, — прошипел Павлов. — Пистолеты на этот слу-
чай у меня есть. Вы не против?— Нет. Завтра в шесть утра. В Измайлово. Возле Николаевской богадельни, а там
и место укромное найдём.— Я буду с секундантом.— Отлично. А теперь — проваливайте. Расписка будет со мной. Хотите забрать —
сделайте точный выстрел.— Меня это устраивает…Не отпуская лацканов, Лузгин поставил соперника на ноги и громогласно объя-
вил:— Господин Павлов сожалеет о случившемся и приносит Татьяне Борисовне свои
извинения. Свои вопросы мы с ним решим отдельно. — Где мой цилиндр? — вызывающе спросил Павлов официанта, подоспевшего на
помощь.— Извольте-с… — Через миг головной убор оказался в руках молодого человека,
всеми силами всё ещё пытавшегося сохранить достоинство.— Позвольте… а как же… — красноречиво указал приказчик на разбитый витраж
от пола до потолка, однако, бросив «Я не прощаюсь», подающий надежды аферист сбе-жал по лестнице.
— Я думаю, вам этого хватит с лихвой, — смахнув кровь с разбитой брови, Лузгин протянул управляющему конверт.
— Я решительно ничего не понимаю, Леонид Павлович… — Татьяна Данзас подо-шла объясниться со своим спасителем. — Сначала вы англичанин, говорящий совер-шенно без акцента, теперь вы — бедный, судя по всему, мещанин, а в визитке написано — капитан-лейтенант…
— Капитан второго ранга.— Так дайте же новую визитку, ту, в которой адрес есть. Разве можно вот так вот
— появляться, исчезать, потом опять появляться. Почему вы это всегда делаете при таких странных обстоятельствах?
— Татьяна Борисовна, я знаю, где вы живёте в Петербурге. Не единожды пытался набраться наглости и…
— И что? Не хватило наглости? А другие, смотрите, какие решительные…— Да. Буду честен. Не хватило. Обещаю — если вернусь в Петербург, то нанесу
официальный визит. Обязательно. А сейчас позвольте откланяться, мне нужно со-браться с мыслями.
— Ну вот, вы опять исчезаете… — В голосе Татьяны сквозило некоторое отчаяние, но фраза эта до адресата не дошла — Лузгин, поклонившись девушке и её спутницам, уже удалялся восвояси.
— А что значит «если приеду в Петербург»? — скорее себя спросила барышня.— А они с этим юношей стреляться завтра будут, — между прочим ответил приказ-
— Голубчик, я всё понимаю: честь дамы, и прочее, но как же так можно — у вас же миссия, порученная самим великим князем! — Пётр Ионович Губонин, заняв в экипа-же место напротив Лузгина, всю дорогу сокрушался и пытался обратиться к его здра-вому рассудку.
Выехали они ещё затемно, и теперь, с рассветом, казалось, что экипаж мерным скрипом рессор будит птиц, заставляя их просыпаться и петь свои утренние песни.
— А я давненько рассвет не встречал, вот что значит служба у его высочества! — отшутился капитан.
— Не увиливайте. Ежели пуля сразит вас, что я скажу Константину Николаевичу?— Скажете, Пётр Ионыч, что были секундантом и всё случилось честь по чести.— Легко сказать! Как вы себе это представляете? Да он меня в порошок сотрёт!
Мало, что афериста упустили, так ещё и адъютант…— Господин Губонин! Не причитайте раньше времени! Стреляться будем с двадца-
ти шагов. Ещё разу не было, чтобы я не попал.— Ха! — картинно воскликнул Губонин. — Вы ещё и опытный дуэлянт? А великий
князь об этом знает?— Ну что вы… Однажды, на заре туманной юности, в Кронштадте… Не о чем даже
говорить. Я не убиваю, я по ногам стреляю. Мне такой сатисфакции достаточно.Опершись на свою трость, Губонин продолжал сверлить взглядом капитана.— Ваш пистолет хорошо пристрелян. Я вчера ни разу не промазал. Вы, Пётр Ио-
ныч, не смотрите на меня так, — усмехнулся Лузгин. — Никак не привыкну к вашему мальчишеству, капитан. То маскарады устраива-
ете, теперь вот стреляться собрались… Христом Богом прошу, Леонид Павлович, пока не поздно, давайте вернемся!
— Да поздно, поздно… Вон они.Павлов приехал с секундантом в карете с зашторенными окнами.— Ба! Пётр Ионыч! А кто это с вами? — Фраза оборвалась в тот момент, когда Пав-
лов увидел на Лузгине мундир капитана. Некоторое время ему понадобилось, чтобы осмыслить происходящее, и адъютант был вынужден вывести его из ступора:
— Это мой секундант. Пётр Ионович Губонин. Вы, я так понимаю, знакомы…— Имел честь…— Следуйте за нашим экипажем, Павлов. Тут неподалёку есть пасека. Там безлюд-
но, пейзаж прекрасный… Спустя четверть часа оба кучера остановили своих коней неподалеку от поляны,
где стояли аккуратные пчелиные домики.Легко спрыгнув с пролётки, Лузгин дождался, пока откроется дверь кареты.— Надеюсь, пистолеты вы не забыли, Павлов?Мертвенно бледный Григорий Иосифович, облачившийся по случаю такого неор-
динарного события в чёрный фрак, молча кивнул в сторону своего секунданта, кото-рый уже нёс большую плоскую коробку.
— Поторопитесь же, Пётр Ионович! Ответственный момент! — пыхтящий от раз-дражения Губонин, понимая всё же безвыходность всей этой ситуации, решил сми-
222
риться и ускорить шаг. В конце концов — будь что будет. Сейчас он должен смотреть за соблюдением всех процедур.
— Григорий Иосифович, сделайте одолжение. Я у вас тут в гостях, как вы теперь понимаете, своей пары пистолетов не имею. Потому предлагаю уравновесить это факт тем, что распорядителем дуэли будет господин Губонин. У вас есть возражения?
Лёгкая, искривлённая улыбка коснулась бледного лица Павлова:— У меня нет возражений.— Пётр Ионыч, приступайте, — скомандовал Лузгин, одёрнув китель, будто перед
парадом.Губонин, расправив грудь, надел цилиндр, который перед этим снимал, чтобы про-
мокнуть платком капли пота, выступившие от волнения.— Итак, господа, у вас есть последняя возможность договориться о примирении.
Желает ли господин Павлов принести свои извинения капитану второго ранга Лузги-ну в связи с произошедшим вчера в ресторане «Эрмитаж» инциденте?
Нервно покачиваясь с каблука на носок, Павлов, держа руки за спиной, еле слыш-но изрёк сквозь сжатые зубы:
— Нет. Расписка при вас?— Так точно, — ответил Лузгин.Подождав несколько секунд, Губонин продолжил:— Что же… Извинение перед барьером будет считаться проявлением трусости.
Я думаю, вы знаете, что делаете, господин Павлов.— Можете не сомневаться, — так же процедил каждое слово соперник Лузгина.— Имеем щекотливую ситуацию… Леонид Павлович не может предоставить сво-
его комплекта дуэльного оружия, посему жребий, из каких пар стреляться, брошен не будет. Можете ли вы, господин Павлов, ручаться, что ваши пистолеты не пристреляны особенным образом и участники дуэли находятся в равных условиях?
— Можете не сомневаться.— Тогда, во избежание недоразумений, предлагается стрелять одновременно, по
команде. Выстрел должен быть произведён не позже, чем в течение минуты после на-чала дуэли. Дуэль неподвижная, с двадцати шагов. Есть ли возражения?
— Нет, — ответили оба стрелка без раздумий.— Тогда прошу вас, господа… Выбирайте оружие. — Пожалуй, будет справедливым, чтобы капитан пистолет взял первым, — Григо-
рий попытался проявить благородство, чем ещё более ввёл в уныние Петра Ионовича.Перед дуэлянтами раскрыли инкрустированную коробку, в которой лежали два
одинаковых капсюльных пистолета и все принадлежности для их зарядки.Капитан взял пистолет сиюминутно, не глядя, и тут же передал его Губонину для
зарядки. Так же поступил и Павлов, отдав свой пистолет секунданту. Пришёл их черёд. Отмеряя одинаковое количество пороха, секунданты смотрели друг за другом, чтобы соблюсти равные условия для участников поединка, Лузгин, отвернувшись, насла-ждался пением птиц, а Павлов неотрывно следил за руками Губонина, который к тому времени уже аккуратно оборачивал свинцовый шарик пули тонкой кожей.
Секунданты одновременно вставили шомпол и по очереди нанесли несколько ударов по нему деревянным молоточком, специально для этого уложенным в футляр.
— Желаете бросать жребий на позицию? — Губонин приступил к следующему эта-пу подготовки поединка.
— Я — нет, — Лузгин наслаждался свежим воздухом и бледностью лица своего визави. — Достаточно того, чтобы солнце светило сбоку.
223
Павлов уже не мог совладать со своими нервами. Вчера его вызвал на дуэль ник-чемный канцелярский червь. Сегодня перед ним кадровый офицер, явно имевший дело с оружием не один год.
Лузгин первым прошёл на поляну, став боком к восходящему солнцу, и опустил на землю свою фуражку.
«Это самоубийство… Стреляться из чужого оружия…» — Губонин всё думал о пло-хом, отсчитывая двадцать положенных шагов. На двадцатом шаге Павлов положил свой цилиндр, и секундант Лузгина отошёл в сторону с линии стрельбы, заняв пози-цию посередине, на равном расстоянии от дуэлянтов, уже державших в своих руках оружие.
— Господа! Так как оскорблённым считается капитан Лузгин, то на правах его се-кунданта подавать команды буду я.
В утренней тишине леса отчётливо стал слышен шум приближающегося экипажа, конь которого шёл очень бодрой рысью, практически галопом.
Губонин, пытаясь сохранять спокойствие, повторил:— Господа! Честь требует, чтобы каждый из вас стрелял по третьему сигналу, не
поднимал оружие до первого сигнала и не стрелял до третьего! Я подам вам команду, которая будет состоять из трёх хлопков!
Пётр Ионович положил трость справа от себя на землю, чтобы освободить руки. Дуэлянты стояли друг против друга с опущенными стволами, ожидая первого сигнала. При этом Павлов стоял ровно, сомкнув ноги, чуть вполоборота к капитану, а Лузгин, широко расставив ноги, заложил левую руку за спину.
Раздался первых громкий хлопок. Стрелки плавно начали поднимать шестигран-ные стволы пистолетов, чтобы взять противника на мушку.
Топот копыт и шум пролётки заметно усилились, предвосхищая появление неже-лательных свидетелей.
Спустя две секунды Губонин хлопнул второй раз. Это означало, что по следующе-му сигналу должны грянуть два одновременных выстрела.
Если бы не стремительно приближающийся экипаж, то над поляной повисла бы такая тишина, что можно было бы расслышать жужжание пчёл. Конь, однако, ещё бо-лее ускорился, не оставляя дуэлянтам времени для раздумья.
Третий хлопок Губонин выполнил нарочито сильно, чтобы его услышали навер-няка.
Выстрелы раздались одновременно.— Лёня! Лёнечка! Вы живы? — Сквозь рощу от верхней дороги, путаясь в подоле
своего бежевого платья, бежала Татьяна.Павлов медленно осел на землю, скорчившись от боли, а Лузгин, с досадой наблю-
дая за своим соперником, срывал разорванную и окровавленную жёлтую перчатку — пуля попала в травмированную кисть, но лишь с краю, даже не задев костей.
— Я ненавижу вас! Я проделала столько вёрст и не успела! — Татьяна, быстрее Губонина подбежавшая к капитану, лишь колотила его своими маленькими кулачками по груди, даже не заметив его ранения — адъютант левую руку отвёл за спину. — Я вас люблю, с той самой встречи в поезде вы мне в душу запали, а вчера — «если вернусь в Петербург»! Вы бесчувственный сухарь, капитан! Я вас ненавижу!
— Да… От любви до ненависти один шаг… — констатировал Губонин, с облегчени-ем обнаруживший, что рана капитана не существенна.
— Милейший! А что вы знаете об этих пистолетах? — обратился Лузгин к секун-данту Павлова, виновато улыбнувшись Татьяне.
224
— Знаю то, господин капитан второго ранга, что Григорий использовал их лишь единожды.
— Я так понимаю, он вышел из того поединка победителем?— Абсолютно верно.— Что ж, милостивый государь, к вам я вопросов не имею, но пистолеты забираю
с собой. Вам они не пригодятся, а мне нужно любопытство своё удовлетворить… Склонившись над Павловым, капитан Лузгин, подняв его голову, обратился со
словами:— Григорий Иосифович, облегчи душу. Кто третий угол в нашем треугольнике?Вместо ответа адъютант увидел плавающий от боли взгляд покидающего этот свет
человека.— Кто он, Гриша? — кричал Лузгин так, будто от силы его голоса зависело, скажет
ли правду Павлов.Ответа не последовало. Григорий Павлов преставился, так и не сказав ни слова.Весь обратный путь Губонин, Лузгин и Татьяна Данзас, сумевшая таки совла-
дать с собой, ехали вместе в пролётке промышленника молча, погружённые в свои мысли.
Пётр Ионович размышлял о том, что теперь делать со всеми этими железнодо-рожными кознями Павлова, как оправдывать перед великим князем своё участие в ду-эли Лузгина в качестве секунданта.
Молодая барышня Татьяна Борисовна Данзас не могла справиться с ощущением того, что прав был покойный батюшка, когда говорил ей: «Дочь моя, не нужно тратить силы и время в поисках счастья. Оно само найдёт тебя. Ты только будь внимательна, не закрой перед ним дверь».
Капитан второго ранга Лузгин сожалел лишь об одном — что доверился честно-му слову афериста, пистолеты которого таки были пристреляны влево. Конечно, уби-вать Павлова было бы не меньшим легкомыслием, чем самому погибнуть от его пули. Расчёт Лузгина был прост — вывести Павлова из равновесия офицерским мундиром и присутствием Губонина в качестве секунданта, заставить его руки дрожать, тем более что договорились с Губониным, что он предложит стреляться с двадцати шагов. И, це-лившись существенно правее, капитан всё-таки попал в грудь Павлову. Ладно… с пи-столетами и их мушками можно потом разобраться, тем более что, похоже, теперь есть ради кого жить… Татьяна, нежно взяв своего защитника чести под локоть, положила ему на плечо голову и тихонько, как младенец, всхлипывала, то ли от радости за счаст-ливый для неё исход дуэли, то ли от того, что впервые со времени кончины батюшки почувствовала себя защищённой и любимой…
Глава XXII
11 августа 1871 г. Рабочий кабинет председателя Государственного совета, великого князя Константина
Николаевича Романова. Санкт-Петербург
Великий князь всем своим видом напоминал мрачную дождевую тучу, из числа таких, что частенько атакуют Петербург, особенно летней порой.
— Ваше высочество, капитан второго ранга Лузгин прибыл для доклада и получе-ния дальнейших указаний! — отрапортовал адъютант, щёлкнув каблуками.
225
Реакции не последовало. Надев монокль, Константин Николаевич продолжал читать некую бумагу, словно не заметив прибывшего для разноса своего подчинён-ного.
Второй раз громко докладывать о своём появлении капитан счёл легкомыслен-ным — за то недолгое время, что Лузгин пребывал на службе, он успел изучить осо-бенности характера своего шефа и арсенал его психологических приёмов в общении с подопечными. Нынешнее демонстративное молчание, лёгкое шевеление губ под пышными усами и крепко сжатый пальцами лист бумаги говорили лишь об одном — великий князь пребывает в состоянии разгневанном и оттого совершенно не прогно-зируем.
— Я, голубчик, слыхивал о гусарских замашках некоторых наших офицеров, — великий князь, не отрывая взора от документа, произносил каждое слово очень тихо, заставив Лузгина, стоявшего по стойке «смирно» метрах в пяти от большого, обитого зелёным сукном стола, существенно напрягать слух. — Естественно, я знаком и с ко-дексом чести… Но, чёрт возьми!
Документ улетел в сторону, опустившись, словно осенний лист, на паркет справа от стола, монокль упал на мундир, бесполезно повиснув на шнурке, зацепившемся за позолоченную пуговицу, и Лузгин познал, как выглядит самый мощный приступ яро-сти великого князя, сравнимый разве что с девятым валом в открытом океане.
— Гимназист! Щенок! Поставить под удар все мои планы! Все планы госуда-ря! О чём ты думал, Лузгин, когда взял пистолет? Может быть, о том, что этот мер-завец — наша единственная зацепка? Что помутило твой здравый рассудок? Что, я спрашиваю?
— Ваше высочество, я стрелял мимо. Я не собирался его убивать, — на фоне побаг-ровевшего от напряжения связок шефа Лузгин являл собой образец хладнокровия. — Готов понести наказание.
Константин Николаевич совладал с собой, отцепив шнур монокля, резким движе-нием бросил его на стол, отчего линза треснула, ударившись о чернильницу.
— Наказание, капитан, неотвратимо. Вы получите взыскание, но самым большим для вас бедствием будет утрата моего доверия. С таким трудом! С таким трудом я на-бираю себе людей, которым верю!
Председатель Государственного совета подошёл к портрету царствующего стар-шего брата и, словно обращаясь за помощью в принятии решения, произнёс:
— Что, сослать его в дальний гарнизон? Может, Кавказ? Или уж сразу в Иркутск?— Как прикажете, ваше высочество! Прежде, чем принять вашу волю к исполне-
нию, разрешите доложить!— Что ты хочешь доложить? О чём? Что лекари после твоей дуэли ещё пять дней
отхаживали Губонина с сердечными болями? Или о том, как дознаватели не нашли на месте дуэли пистолеты?
— Пистолеты я забрал с собой, ваше высочество. Тому есть свидетели, да и секун-дант Павлова не противился. Оружейники с Тульского казённого завода порешили, что пистолеты те хитрые. С двадцати шагов бьют влево на шаг.
Повернувшись спиной к своему адъютанту, великий князь пару минут молча раз-глядывал воды Невы, приводя своё состояние в равновесие, соответствующее его по-ложению и титулу.
— Ещё имеешь что доложить по делу, которое ты так неосмотрительно прова-лил? — прозвучало со стороны залитого светом окна, что означало — князь Констан-тин на некоторое время смилостивился.
226
— Так точно, ваше высочество. Павлов Григорий для выкупа земель кредитовался в Московском купеческом банке. Потому как с самого Павлова взять, кроме сюртука, нечего, за него поручился некий англичанин по фамилии Томсон. Генри Томсон. Губо-нин уже выкупил у него долг Павлова и погасил его перед банком, так что концессия оказалась не в убытке — там процентов за пару месяцев, но самое главное, и описание Губонина это подтверждает, — Томсон — мой старый знакомый. Тот самый журналист из поезда, что не умеет правильно кушать водочку. И адрес его в Петербурге нам те-перь известен.
Впервые за время доклада Лузгин почувствовал нотки заинтересованности в сло-вах великого князя. Похоже, тот окончательно сменил гнев на милость:
— Который вёз наши планы укреплений Кронштадта для лорда Клиффорда?Вопрос этот из уст князя Константина имел скорее формальный оттенок и пре-
следовал своей целью снять возникшее напряжение. Способность его памяти уклады-вать на самые дальние полочки, казалось бы, самую ненужную информацию Лузгин для себя отметил давно, а здесь речь шла о серьёзном эпизоде, который Константин Николаевич, несомненно, отлично запомнил.
— Так точно, ваше высочество.Князь Константин медленно проследовал к своему массивному креслу с высокой
спинкой и резным обрамлением, по пути подобрав с паркета лист бумаги, чуть не став-ший жертвой его взрывного темперамента.
— Садись, капитан… — Адъютанту было определено место в гостевом кресле, су-щественно отличавшемся размером в меньшую сторону. — Горчаков докладывает, что поступила депеша от нашего посланника в Константинополе Игнатьева. Две недели назад этот лорд в обществе английского посланника при дворе султана Абдул-Азиза имел аудиенцию. О чём говорили — доподлинно неведомо. Игнатьев пишет, что султан в беседе проявил озабоченность нашими планами на Севастополь, испросил гарантий, что пушки наших броненосных кораблей никогда не будут бить по Константинополю в унисон с пушками его врагов. Игнатьев допускает, что султан проинформирован ан-гличанами о Николаевской верфи и о наших планах на Черноморский флот.
Великий князь протянул справку из Министерства иностранных дел за подписью Горчакова, где детально описывались доводы в пользу предположений Игнатьева.
— Тогда он проинформирован и о железной дороге на Севастополь, и о железоде-лательном производстве, — осторожно предположил капитан, дочитав справку.
— Абсолютно точно так размышлял и я, — Константин Николаевич откинулся на спинку кресла, ничем уже не напоминая разъярённого князя, готового сослать своего адъютанта на службу в Сибирь несколько минут назад. — Там, где Клиффорд, — там сложности у нашего Адмиралтейства. План укреплений Кронштадта. Потухшая домна у Хьюза. Кому там письма шли? Господин К? Вполне допускаю, что это он. Павлов со своими аферами. И это лишь то, о чём мы знаем. Где мы видели этого корреспонден-та, кроме как в Кронштадте? Правильно. Только на светских раутах. Они обожглись на этом дилетанте и сменили тактику, теперь его в Кронштадт не посылают. «Потому, Джеймс, что ему нужны глаза и уши в России. Он знает, как здесь всё устроено» — ка-жется, я верно процитировал вашего старого знакомого?
Лузгин с оттенком восхищения на лице утвердительно кивнул в ответ, очередной раз убедившись в справедливости своих наблюдений.
— Он знает, как здесь всё устроено… — многозначительно повторил князь, опять перечитывая докладную Горчакова. — Даже знает, как трасса пройдёт, а ведь государь тогда ещё не утвердил… Как думаешь, Лузгин, сколько шансов у английского корре-
227
спондента разведать предпочтительные варианты прокладки дороги? — Монокль уж было занял своё место, но как только князь рассмотрел трещину, тот был резким дви-жением отправлен в ящик стола.
— Павлов был чрезвычайно красноречив, когда обещал меня устроить в Мини-стерство путей сообщения… — заметил Лузгин.
— И? — вопросительно взглянул князь на своего адъютанта.— И всё. Пуля вошла под его сердце… — Журналист знает о роде твоей службы, как думаешь, Лузгин?— Да с чего это… — Несколько смутившись своей бестактности, адъютант начал
понимать ход мысли великого князя.— Тогда действуй, адъютант. Этот журналист — единственный наш путь к инфор-
матору Клиффорда в министерстве. Прошу тебя, Христом Богом прошу, не вызывай его на дуэль.
— Есть действовать! — Адъютант встал, оправив китель, и расплылся в улыбке. — Разрешите исполнять?
— Исполняйте, капитан второго ранга. — Великий князь достал из ящика лупу с длинной деревянной лакированной ручкой и подвинул к себе стопку бумаг, на ко-торых следовало поставить резолюцию. — Со ссылкой в дальний гарнизон погодим пока… Татьяна Борисовна, насколько я слышал, не переносит лютых морозов.
Глава XXIII
13 августа 1871 г. Невский проспект. Санкт-Петербург
Статный мужчина средних лет, облачённый в элегантный чёрный костюм, лако-вые туфли и блестящий цилиндр, неспешно двигался по Невскому, привлекая к себе тайное внимание барышень, кокетливо поглядывавших на импозантного усача из-под своих летних кружевных зонтов.
В воскресный послеобеденный час при хорошей погоде главный проспект столи-цы и прилегающие к нему улицы превращались в место для променада светской пу-блики, модниц и праздношатающейся молодёжи — себя показать, людей посмотреть, оценить новые фасоны. Отдельным шиком считалось медленным ходом проследовать вдоль Невского в новой коляске экипажных мастерских Карла Неллиса, при этом имея вид демонстративно безучастный и несколько утомлённый. Наличие красивой дамы в экипаже гарантировало пассажирам элитного транспорта завистливые взгляды со стороны пеших участников променада вне зависимости от пола.
Упомянутый нами франт нарочито не спеша прогуливался, вглядываясь в лица встречных прохожих, по привычке анализируя их типажи с непременным последую-щим составлением собственного мнения о профессии, образе жизни и привычках ис-следуемых персонажей.
Вот этот полноватый молодой человек, одетый гораздо более скромно, чем осталь-ные прохожие, конечно же — поповский сын. Скорее всего, в силу возраста — обуча-ется в семинарии да по воскресеньям прислуживает дьячком. Возможно — в приходе собственного батюшки, так у них бывает чаще всего. На розовом его лице, местами побитом юношескими угрями, только пробивались редкие волосы, которым суждено лет эдак через десять превратиться в пышную бороду священника, и едва уловимый шлейф ладана от его одежды подтвердил версию нашего исследователя.
228
А вот писарь. Совершенно очевидно, что из государевой конторы — более чем скромный сюртук с потёртыми на швах рукавами именно в том месте, где они почти ежедневно касаются его стола. Брюки от постоянного сидения на стуле обрели некото-рую одутловатость на коленях. Очевидно, что писарь холост или вдовец — жена не до-пустила бы такого беспорядка, а услуги прачки, похоже, исследуемый типаж частень-ко не мог себе позволить. Взгляд его опущен вниз, под ноги, и не только по причине каких-то забот и раздумий, которые явно выражало его лицо. Он не привык смотреть выше своей чернильницы и делал это лишь в том случае, когда приходилось глядеть в глаза начальству.
Отставной генерал-майор. Конечно, герой, потому как с правом ношения мун-дира. Свои лавры, судя по почтенным годам его, заслужил в Крымскую кампанию. В чине секунд-майора, не меньше. После пошёл на повышение и наконец-то женился, основательно окопавшись в сердце и усадьбе милой супруги, которая крепким хо-зяйским хватом держит его под правый локоть. Что, кроме меркантильного интереса могло заставить героя войны жениться на этом картофелеобразном носе и сдвинутых донельзя к переносице маленьких глазках? Бравый вояка, похоже, уже нагулялся на заре туманной юности и теперь был пленён в браке до конца своих лет — колючий взгляд генеральши гарантировал крупные неприятности любой пигалице, решившей-ся хоть даже моргнуть в сторону её героического супруга. Она своё счастье, достав-шееся таким трудом, с применением всего арсенала дамских ухищрений, не отдаст никому.
Вместо тридцати минут путь от Дворцовой набережной до Аничкова моста занял у нашего исследователя немногим менее трёх четвертей часа.
Еще десять минут своей жизни мужчина во фраке и блестящем цилиндре без вся-кого сожаления потратил на созерцание четырёх композиций Петра Карловича Клод-та, изображающих укрощение человеком коня.
Насладившись скульптурными шедеврами, расположенными по обе стороны Аничкова моста, человек в цилиндре осмотрелся, перешёл на противоположную сто-рону проспекта и несколько ускорил шаг, ибо он прибыл к своей цели. На углу Невско-го проспекта и набережной Фонтанки возвышалось четырёхэтажное здание доходного дома Лопатина, выкрашенное красной охрой, на фоне которой выделялись две белые колонны, придававшие фасаду некую торжественность.
Пропустив перед собой двух хохочущих барышень, явно испытавших смущение при виде строгого человека, открывшего перед ними тяжёлую дубовую дверь, мужчи-на на ломаном русском обратился к швейцару, стоявшему в парадном, справа от ков-ровой дорожки, устилавшей лестницу:
— Я хотел снимать квартира…Профессиональным взглядом оценив визитёра, бородатый старик, работавший
возле этой ковровой дорожки уже шесть лет, быстро смекнул, что прибывший госпо-дин явно имеет деньги и не относится ни к касте разорившихся игроков, ни к вечно безденежной богеме, а значит, может быть допущен к управляющему.
— У нас только две квартиры свободны… — Приказчик привычным жестом провёл указательным пальцем по кончику языка и перелистнул три страницы своего гроссбу-ха, обитого коричневым велюром с такого же цвета кожаными уголками. — Да, абсо-лютно определённо… Нумера четырнадцать и двадцать восемь.
Гость, вникая в каждое слово, внимательно слушал управляющего.— Четырнадцатый имеет три комнаты, двадцать восьмой — четыре. И там и там
есть собственный ватерклозет, дровяная печь с изразцами и окна на Фонтанку. В двад-
229
цать восьмом в зале ещё и камин имеется. Там профессор словесности жил с семьёй, но приказал долго жить…
— Приказал… what? 1 — Лицо англичанина выражало искреннее непонимание.— Помер. — Громко хлопнув своей книгой, управляющий встал из-за своего ма-
ленького стола и поставил её на место в шкаф с разного рода папками, документами и такими же амбарными книгами, ведавшими именами всех постояльцев доходного дома за последние десять лет. — Желаете взглянуть на двадцать восьмой? Там отлич-ные изразцы и шикарная люстра. Нумер этот полностью отвечает вашему уровню, го-сподин…
— Джеймс Кларк, — отвечал иностранец, перекинув трость с серебряным набал-дашником в виде шара из правой руки в левую, на кисть которой была надета перчатка жёлтой кожи отличной выделки.
— Так изволите взглянуть? — Вопросительный взгляд управляющего требовал подтверждения его мысли о том, что он не ошибся, сопоставив статус заезжего посто-яльца и стоимость аренды квартиры двадцать восемь на четвёртом этаже.
— I have a problem… — Напрягая мысль, англичанин поправил сам себя, указав пальцем собственный висок. — У меня есть проблема.
— Могу чем-то помочь господину Кларку? — заискивающе спросил управляю-щий. Семья профессора словесности покинула квартиру почти сразу же после смерти кормильца. Уж и сороковины минули, и мебель сменили, а площадь всё простаивала — желающих почивать в спальне недавно усопшего филолога всё никак не находилось.
— Мигрень. Меня часто мучает мигрень. Какая из этих квартир тише?Несколько расстроившись из-за внезапно появившегося непреодолимого обстоя-
тельства, не позволившего сдать двадцать восьмую квартиру, управляющий предпочёл честно отрапортовать:
— Спокойней в четырнадцатой. Над двадцать восьмой, этажом выше, юная дочь нотариуса Клебба частенько практикует музицирование.
— О, ноу… — поморщившись, выразил свое недовольство англичанин. — Другой номер… Четырнадцать.
— Как скажете, господин Кларк. Тем более что в нумере пятнадцать, стенка к стен-ке, проживает земляк ваш. Будет вам с кем на родном языке хоть словом обмолвить-ся, — управляющий отошёл к своему шкафу, за одной из створок которого скрывалась полка для ключей. — Что за язык такой? И кар, и кар, ни дать, ни взять — вороны, право слово…
Капитан Лузгин, больше часа уже как проникшийся своей ролью английского коммерсанта Джеймса Кларка, расслышал это ворчание приказчика и едва сдержал улыбку.
— Да, да… Давайте четырнадцатый смотреть, очень хорошо!Уже вечером, когда дюжие мужики без особого напряжения занесли в кварти-
ру четырнадцать сундуков с вещами постояльца, несколько связок английских книг и пару саквояжей, в дверь квартиры аккуратно постучали.
— I’m sorry… I’m your neighbour… The doorman told me that you are the British too. May I come in? 2
— Sure, my friend, you are mostly welcome. Come in 3.
1 Что?2 Прошу прощения. Я ваш сосед. Швейцар сказал мне, что вы тоже британец. Позволите войти?3 Конечно, мой друг, добро пожаловать. Заходите.
230
— Разрешите представиться! Генри Томсон! «Морнинг пост»! — Голос гостя был преднамеренно торжественным, радостным и громким, как у любого человека, услы-шавшего за тридевять земель родную речь.
— Очень рад, мистер Томсон! Наконец-то я вас разыскал… — Джеймс Кларк вы-шел из-за ширмы, за которой скрывалось зеркало, вытирая с лица пропаренным поло-тенцем пену, оставшуюся после бритья. — Ну что вы остолбенели, мой друг! Проходи-те же! Нам есть о чём побеседовать!
После полученного стресса Генри пришёл в себя только после того, как они вдвоём с Кларком отпили добрую часть скотча1 «Old Highland» от Джонни Уокера. Благо-родный шотландский напиток Лузгин предусмотрительно заранее подготовил к сво-ей встрече с «земляком», чем довёл поставщика двора его императорского величества купца Прокопова до нервного срыва — редкий экземпляр следовало добыть в течение ночи.
— Шотландцам можно простить все их странности и недостатки лишь за то, что они подарили миру скотч, не находите, мистер Томсон? — Джеймс Кларк основатель-но расположился в широком кресле, наслаждаясь на просвет янтарным цветом напит-ка. — Вода жизни… А ведь и правда! Смотрите, Генри, вы уже оживаете понемногу, ваша мертвенная бледность сменилась почти младенческим румянцем, дрожь в голосе куда-то пропала… Что ж вы с кулаками сразу бросаетесь?
— Как бы вы на моём месте поступили? — Не исключаю, что так же, но я бы поначалу справился о личности своего нового
соседа.— Швейцар презентовал вас как достопочтенного господина, а когда управляю-
щий рассказал мне, что вы британец, так я и вовсе голову потерял. Находясь здесь без-вылазно который месяц, я ежедневно борюсь с одиночеством, апатией и постоянным чувством какой-то безысходности, — отпив виски, Томсон, сидевший в кресле напро-тив Кларка, расслабленно протянул вперёд ноги. — Не желаете объясниться?
— Это одна из причин моего появления здесь. У меня поручение от лорда Клиф-форда.
— Ммм… — Журналист сделал ещё глоток, и возглас наслаждения совпал с удив-лением от услышанного. — Так значит, вы запомнили мои слова в поезде и подались-таки к нему?
— Не совсем так, Генри, — покровительственным тоном ответил Кларк. — На мо-мент нашей с вами встречи я уже имел миссию, целью которой были именно вы и ваши трофейные чертежи.
— Сегодня вечер сюрпризов? — В тоне, каким это произнёс корреспондент, скво-зила некая обречённость.
— Давайте так, Томсон. Вы наберётесь терпения, выслушаете меня и потом зада-дите интересующие вас вопросы. После этого вы получите ответы, и мы составим план действий на ближайшие несколько суток. События развиваются стремительно, и нам следует в этом темпе за ними поспевать.
— Тогда избавьте меня от лишней нервотрёпки! Плесните виски… Кстати, Кларк… Вы никогда не рассказывали, что у вас с рукой, — журналист, протянув стакан, взгля-дом указал на жёлтую перчатку.
1 Шотландский виски.
231
— Пустяки, друг мой. Я же коммерсант только по легенде. Пришлось и повоевать в своё время.
— Индия? — Крым. За него и сейчас бьюсь.— Ваша персона, как и биография, для меня всё более загадочны. Вы всё время
появляетесь неожиданно и так же спонтанно исчезаете.— Да, да… Не так давно мне уже говорили об этом свойстве. Что поделать, служба.— Тем интересней будет услышать, что вы сейчас скажете, Джеймс. Интуиция
журналиста подсказывает мне, что это может быть сюжет, достойный детективного романа, — Томсон поудобней расположился в кресле и весь проникся вниманием.
— Уверен, Генри, что вам он покажется захватывающим. Одно из действующих лиц этого ненаписанного произведения — вы.
Брови журналиста приподнялись вверх, а рука потянулась за наполненным уже стаканом.
— Итак, вы не припомните обстоятельства нашего знакомства, мистер Томсон? — Отлично помню. Вы помогли мне не опоздать на поезд. — Корреспондент с не-
скрываемым удовольствием отпил маленький глоток виски.— Выглядывая с площадки вагона первого класса, я уже о плохом думал.— Да? Почему же?— За вами была слежка, Генри. Появляться в поле вашего зрения раньше я не имел
права именно из-за этого. Вас вели с того самого момента, как вы получили у русского офицера по фамилии Рязанов карты расстановки батарей в Кронштадте.
Томсон изменился в лице. Приступ тоски и печали опять овладел журналистом.— Хорошо. Предположим, вы, Джеймс, действительно работаете на Клиффорда,
но откуда вы знаете имя этого офицера, если я в Лондон об этом не докладывал?— Вы, Генри, сами мне об этом рассказали в вагоне-ресторане. Правда, вы были
крепко в подпитии… — Факт того, что Томсон побоялся сообщить в Адмиралтейство о своей неудаче, был для Лузгина очень кстати.
— Продолжайте, — Томсон очень не любил, когда в его адрес поступали намёки о пристрастии к алкоголю. Все люди творческих профессий, считал Генри, добрые друзья Бахуса. Именно он присылает внезапные озарения среди ночи, яркие речевые обороты, острые, порой дерзкие мысли, без которых журналист превращается в штат-ного писаку, обречённого прозябать за редакционным столом в ожидании мизерного жалования. А в его-то ситуации, когда он ещё и выполнял такие щекотливые поруче-ния Адмиралтейства…
— По той же причине я не раскрылся перед вами и в поезде. Никто не дал бы и пенса в пари, подсадили к вам шпика или нет. Единственное, что мне удалось, — это увести вас в вагон-ресторан, подальше от глаз наших попутчиков.
— Теперь о самом интересном. Где же карта? — Прищурив глаз, Томсон достал из внутреннего кармана жилетки трубку. — Позволите?
— Да, конечно. Управляющий не против хорошего табака, как он мне пояснил. Карту я забрал, и это спасло вас от краха. У пьяного англичанина, заснувшего недале-ко от вокзала в Вильне, русские не нашли ничего необычного. Получается, несколько дней слежки прошли даром. А будь при вас этот документ, вы представляете, какая участь вас ожидала?
— Для этого было нужно, чтобы я отстал от поезда? — Генри опять приложился к стакану с виски.
232
— Нет, друг мой. Вас ждали на границе. И уж там вам бы точно пришлось объяс-няться.
— И где же карта?— Она попала по назначению, об этом можете не беспокоиться.— Лорд Клиффорд…— Думаю, торжественное вручение медали, на которую вы рассчитывали, откла-
дывается.— Но мне ничего не известно о том, что карта попала в Адмиралтейство! — Генри
не мог скрыть своего разочарования. Получалось, что работу выполнил он, а лавры достались кому-то другому. Возможно, этому Джеймсу Кларку.
— Знаете ли, Генри… Лорд Клиффорд, как вы могли заметить, не имеет привычки отчитываться перед кем-либо, кроме нескольких уважаемых лиц в Королевстве. Перед своими агентами — тем более. Поэтому неудивительно, что вы не в курсе событий. И потом, рассудите здраво. Вы были на грани провала своей миссии, и будущее ваше в этом свете выглядело довольно сомнительным. Вам нужно благодарить судьбу за то, что лорд всё ещё рассчитывает на ваши услуги. Кстати, я здесь, в том числе, и для того, чтобы вам это донести.
— Я-то благодарен… А лорд не просил вас, Джеймс, донести до меня ответ на во-прос, где моё жалование?
— Вам ли не знать, Томсон, что оплата вашего труда сдельная. Или у вас есть успехи?
Лузгин много раз в ролях продумывал канву разговора с агентом Клиффорда в Петербурге, пытался предусмотреть разные повороты их диалога, разную реакцию на его появление, и пока что, не давая себя поймать на мелочах, следовал своему пла-ну. Журналист на мели, так что можно предположить, что никаких других миссий, по крайней мере удачных, у него на счету нет.
— Может быть, в число ваших побед можно отнести господина Павлова, который просто исчез?
— И об этом вы знаете… Он не исчез. Чёртов картёжник погиб на дуэли. Очень странная история.
— Вот-вот… Давайте о хорошем. Шанс на медаль и соответствующее вознагражде-ние у вас ещё остаётся.
— И что же я должен сделать? — Томсон, похоже, опять воспрянул духом.— Следует у нашего человека в министерстве выяснить детально, в каких кон-
кретно местах возле Севастополя они намерены пробивать тоннели в крымских горах.— Нет ничего проще. Завтра же я это сделаю. — Это видимая лёгкость, Генри. Думаете, жандармы вас оставили в покое? Вы не
замечали никаких странностей? Может быть, за вами частенько следует один и тот же экипаж?
— Кларк! Хватит же нагнетать страсти! Вы здесь поселились тоже из соображений конспирации?
— А вы как думаете? Не проще ли двум англичанам беседовать здесь, спокойно, обстоятельно, без оглядки? Или вы предпочитаете трактир? Пройдёт пара дней, и я устрою скандал управляющему. Потом съеду. Что может быть проще? Но эти два дня мы продуктивно поработаем. И к агенту пойдёте не вы, а я. Это категорическое пожелание лорда. Вы себя скомпрометировали. Это вторая причина моего появле-ния здесь.
233
Генри встал, и нервно ломая пальцы, принялся ходить по комнате.— Я не получал по поводу вас, Джеймс, никаких указаний! — Каких указаний вы ожидали, если вся корреспонденция может быть под контр-
олем? Для вас все указания теперь лично. Вы всё ещё терзаетесь сомнениями… Хоро-шо. Свои доклады в Лондон я сопровождаю такой же припиской, как и вы: «Подлежит спешной отправке в адрес тётушки Мэгги. 12, Honey Lane». И письмо попадет лично к лорду.
Лузгин пошёл ва-банк. Такая приписка стояла на одном из неотправленных пи-сем покойного Алана Нила в Петербург. Для чего слать письмо в письме, да ещё и по длинному пути?
— Ну, допустим… — Томсон, несколько успокоившись, уселся в кресло и потянул-ся к стакану…
234Д
онба
сс-Л
ит.
ru
ЮМ
ОР
И С
АТИ
РА
ЮМОР И САТИРА
ТАИНСТВЕННЫЙ НЕЗНАКОМЕЦР а с с к а з ы
ИЗ «АВТОБИОГРАФИИ»
Шестнадцати лет я расстался со своей сонной транспортной конторой и уехал из Севастополя (забыл сказать — это моя родина) на какие-то каменноугольные рудники. Это место было наиболее для меня подходящим, и потому, вероятно, я и очутился там по совету своего ; опытного в житейских передрягах отца...
Это был самый грязный и глухой рудник на свете. Между осенью и другими вре-менами года разница заключалась лишь в том, что осенью грязь была там выше колен, а в другое время — ниже.
И все обитатели этого места пили, как сапожники, и я пил не хуже других. Насе-ление было такое небольшое, что одно лицо имело целую уйму должностей и занятий. Повар Кузьма был в то же время и подрядчиком и попечителем рудничной школы, фельдшер был акушеркой, а когда я впервые пришел к известнейшему в тех краях па-рикмахеру, жена его просила меня немного обождать, так как супруг ее пошел встав-лять кому-то стекла, выбитые шахтерами в прошлую ночь. Эти шахтеры (углекопы) казались мне тоже престранным народом: будучи, большей частью, беглыми с каторги, паспортов они не имели, и отсутствие этой непременной принадлежности российского гражданина заливали; с горестным видом и отчаянием в душе целым морем водки.
Вся их жизнь имела такой вид, что рождались; они для водки, работали и губили свое здоровье непосильной работой — ради водки и отправлялись на тот свет при бли-жайшем участии и помощи той же водки...
Аркадий АВЕРЧЕНКО
Аркадий Тимофеевич Аверченко, конечно же, в представлении не нуждается. Но мало кто, даже из числа самых восторженных по-клонников замечательного русского писателя-юмориста, и поныне пользующегося репутацией короля смеха, знает, что он не только начинал свой жизненный, творческий и редакторский путь на Укра-ине, но и несколько лет (с 1896 по 1899) проработал в Донбассе, где был служащим на одной из шахт, называвшихся тогда рудниками.
Этому периоду и посвящен один из разделов автобиографии А. Аверченко, предлагаемый сегодня вашему вниманию, а также несколько его ранних рассказов из редактируемых и издаваемых в начале века А. Аверченко сатирических жур-налов «Штык» и «Меч», выходивших в Харькове и закрытых в своё время цензурой.
Однажды ехал я перед рождеством с рудника в ближайшее село; и видел ряд чер-ных тел, лежавших без движения на всем протяжении моего пути: попадались по двое, по трое через каждые 20 шагов.
— Что это такое? — изумился я.— А шахтеры, — улыбнулся сочувственно возница. — Горилку куповали у селе.
Для божьего праздничку.Ну?— Та й не донесли. На мисти высмоктали. Ось как!Так мы и ехали мимо целых залежей мертвецки, пьяных людей, которые обладали,
очевидно, настолько слабой волей, что не успевали даже добежать до дому, сдаваясь охватившей их глотки палящей жажде там, где эта жажда их застигала. И лежали они в снегу, с черными бессмысленными лицами, и если бы я не знал дороги до села, то нашел бы ее по этим гигантским черным камням, разбросанным гигантским мальчи-ком-с-пальчиком на всем пути.
Народ этот был, однако, по большей части крепкий, закаленный, и самые чудо-вищные эксперименты над своим телом обходились ему сравнительно дешево. Про-ламывая друг другу головы, уничтожали начисто носы и уши, а один смельчак даже взялся однажды за заманчивое пари (без сомнения — бутылка водки) съесть динамит-ный патрон. Проделав это, он в течение двух-трех дней, несмотря на сильную рвоту, пользовался самым бережливым и заботливым вниманием со стороны товарищей, ко-торые все боялись, что он взорвется.
По миновании же этого странного карантина был он жестоко избит.Служащие конторы отличались от рабочих тем, что меньше дрались и больше
пили. Все это были люди, по большей части отвергнутые всем остальным светом за без-дарность и неспособность к жизни, и, таким образом, на нашем маленьком, окруженном неизмеримыми степями островке собралась самая чудовищная компания глупых, гряз-ных и, бездарных алкоголиков, отбросов и огрызков брезгливого белого света.
* * *
Когда правление рудников было переведено в Харьков, туда же забрали и меня, и я ожил душой и окреп телом.
По целым дням бродил я по городу, сдвинув шляпу набекрень и независимо на-свистывая самые залихватские мотивы, подслушанные мною в летних шантанах — ме-сте, которое восхищало меня сначала до глубины души.
Работал я в конторе преотвратительно и до сих пор недоумеваю: за что держали меня там шесть лет, ленивого, смотревшего на работу с отвращением и по каждому по-воду вступавшего не только с бухгалтером, но и с директором в длинные, ожесточен-ные споры и полемику. Вероятно, потому, что был я превеселым, радостно глядящим на широкий божий мир человеком, с готовностью откладывавшим работу для смеха, шуток и ряда замысловатых анекдотов, что освежало окружающих, погрязших в рабо-те, скучных счетах и дрязгах. Литературная моя деятельность была начата в 1904 году и была она, как мне казалось, сплошным триумфом. Во-первых, я написал рассказ... Во-вторых, я отнес его в «Южный край». И в-третьих (до сих пор я того мнения, что в рассказе это самое главное), в-третьих, он был напечатан!
1910 г.
236
СПОРТКак дошла ты до жизни такой?
Некрасов
— Ты хочешь прославиться? — спросил мой друг задумчиво.Я утвердительно кивнул головой.— Какое же поприще для славы хочешь ты избрать? Я сделал безразличный жест.— Абсолютно все равно. Если бы я был сложения Поддубного — я боролся бы;
и поднимал гири... Быть известным атлетом — это хорошо! Ощущай я вкус к полити-ке, я начал бы издавать крайнюю газету. Правую, конечно. Все начнут меня ругать, и я буду! известен. Будь у меня какой-нибудь голос — я; бы пустил тысячную рекламу а1а Собинов, завопивши на весь мир... Всемирная известность! Мне все равно, лишь бы известность, — скромно закончил я.
— Да, положение твое незавидное... Впрочем, вот что... Есть поприще, где не требу-ется ни мускулов, ни любви к политике, ни соловьиного пения...
— Обокрасть банк? — поспешно спросил я.— Нет. Скажи, тебе не приходила в голову мысль сделаться писателем?Запираться было бесполезно.— Приходила, — сознался я. — Я даже начал как-то большой роман из современ-
ной жизни в шести частях с эпилогом.— Ну и что же?— Я написал полное заглавие и начал так: «Была пора, когда...» Но, представь, на
этом и застрял. Никак не мог уяснить себе: когда — что?— Плюнь на большой роман! Наше время — не время великих задач. Напиши без-
делку, но такую, чтобы она била читателю в нос.Я рассеянно посмотрел на его нос, как на первый, пробный камень моей пред-
полагаемой безделки. Нос был обыкновенный, русский, немного приплюснутый, как будто от бесчисленного количества экспериментов, произведенных предыдущими безделками.
— В нос? — переспросил я.— В нос. Чтобы не было чего-нибудь необычного: что она, дескать, любила его,
а он ее не любил, или обратно. Этого не надо! А напиши ты так, чтобы...— Молчи, молчи! — радостно закричал я. — Не договаривай!!! Я как раз понял, что
тебе нужно... Но будет ли известность?— Будет. Честное слово.— Больше мне ничего не надо. Я ухожу. Завтра ты получишь на суд мою безделку.
Я напишу такое... такое... Прощай!
* * *
Когда я вошел на следующий день к другу, держа в руках рукопись, он встретил меня, ласково улыбаясь и даже подмигнув мне.
— Готово? Скажи раньше, в чем там дело?— Видишь ли, — застенчиво пробормотал я, — у меня «он» увлекается сразу тремя
и в течение одной недели сходится с ними...
237
— Это ты называешь безделкой, бьющей в нос? Милый! Теперь гимназист бойчей напишет. Трое... Эка невидаль! Старо, любезный. У господина Анатолия Каменского их было четверо... и за одни сутки... и без всякого увлечения. Вот оно что! И что за ста-ромодная архаическая комбинация: мужчины и женщины. Возьми мотивчик поновее.
Огорченный, я ушел, изыскивая мотивчик поновее.Забракованная рукопись была безжалостно брошена мною на улице (немного
спустя в газетах появилась публикация о находке рукописи рассказа, судя по сюже-ту — сороковых годов).
* * *
Новый мотивчик зазвучал в моей голове и вылился на бумагу дня через три.Я опять поспешил к приятелю.— Ну, что там? Только, пожалуйста, говори покороче, не размазывая.— Ты не будешь меня презирать? — тоскливо спросил я.— Только в том случае, если не бьет в нос, — внушительно отвечал он.Дался ему этот нос.Сгорая от стыда, я отвернулся к стенке и выпалил:— У меня действует «он» и «он». «Он» влюбляется в него, а тот изменяет ему и...Приятель поморщился.— Кузьмин.— Что? — не понял я.— У Кузьмина это есть. «Картонный домик». Старо.Я был ошеломлен.— Это старо?— Да. Ищи дальше что-нибудь.— Но дальше идти некуда!— Тогда убирайся к черту!В отчаянии я махнул рукой на всякие приличия.— Слушай. Не ругай меня! Я, ей-богу, изображу что-нибудь... «левее»... Что «она»
любила «ее»... и даже не одну, а штук пять... шесть даже... черт с ними...— «Она» и «она»! Америку открыл! Пренебреги! Зиновьеву-Аннибал не пере-
прыгнешь. У нее не одна и не шесть даже, а целых тридцать три! Глупый! Не будешь же ты состязаться с ней в таком количестве!
Я пришел в бешенство.— Но я... я напишу, что все эти женщины были мертвыми, и...— Ну вот! Что же ты хочешь уже мертвецов красть?Гробокопателем быть? Ведь ты уворуешь только у Сергеева-Ценского его «Жен-
ские трупики». Нет, милый, от перемалывания старого вздора известностью теперь не сделаешься.
Я разрыдался.— Хорошо же! Я напишу о двух... о двух крошках... мальчике и девочке... Пусть они
влюбляются друг в друга, пусть... О, я напишу такую гадость...— Так, так, молодец! Только ты озаглавь свое писание: «Весенние побеги» и под-
пиши «Франк Ведекинд». Это будет честнее!Шатаясь, с воспаленной головой, выбежал я от приятеля и бесцельно зашагал по
улицам, останавливаясь лишь у витрин книжных магазинов.
238
На меня насмешливо глядели странные обложки с начертанными на них диковин-ными словами: «Сатресса», «Мелкий бес», «Оры», «Тали», «Стожары», «Волосожа-ры» и маленький отвратительный скорпион противно изгибался в каждом углу.
Не помню, как я добрался домой, как провел ночь. Знаю только, что я быстро и много писал, ехидно кривя губы и ворча странные неведомые слова.
Утро застало меня смело и бодро шагающим к приятелю с рукописью в руках и надеждой в душе. Теперь я пошел к нему без колебаний и, давши знак, чтобы он молчал, начал:
— Ради бога, не перебивай меня! Я не скажу тебе сюжета «в двух словах», но нач-ну читать все. Суди по началу повести. Заглавие: «На крыше». Слушай! «Жутким скользким ужом заползло это, светящееся фосфорическим блеском, чувство в душу Лаокоонова и билось там и лохматило все, спавшее прежде, спавшее во время тупых, ненужных ласк любящей женщины. Теперь этот властный шепот заливал могучими зелеными волнами, будил столетиями дремавшее и притаившееся, и распаленное. Он тянулся, вытягиваясь в нить, к этому зеленоватому, к искоркам тайны бытия вселен-ной, похороненной в глубине круглых немигающих глаз, загадочно сулящих нечело-веческое...
Вялые, мягкие, обезмускуленные руки жаждали безумно-острого, краткого, как век, объятия. Бездонный контраст гибкого, крепкого, как сталь, тела, белой, тихо-пу-шистой, теплой шерсти и бешеное терзание крепких неосторожно-жестоких когтей туманил сознание судорожным неумирающим восторгом.
Чувство острого, длящегося томления сбросило Лаокоонова с дивана и принесло к открытому окну... Была луна, была крыша, и его тянуло на крышу под эти обливаю-щие струи зеленого света, под взгляд круглых, немигающих глаз...
Сердце его сжалось ожиданием. Вот! Она прошелестела мимо, хрустя твердыми когтями о зеленое железо крыши... Он тихо выполз на крышу и стал подкрадываться, весь зеленый от луны, как будто от отблеска ее глаз...»
В этом месте я остановился и посмотрел на своего друга. Его глаза сияли, как зве-зды, и грудь прерывисто дышала.
— Милый! Ведь верил же я в тебя, верил, что ты создашь что-нибудь новое, что-нибудь, чего не было. Милый — ты сделал это! Ты сделал шаг. Громадный! О-о, кошка! Этого не было... Перед тобой перспективы! Горизонты! К черту всех других, Кузьмины, Зиновьевы-Аннибал будут служить тебе подножием при восхождении на вершину из-вестности. Кошка!.., Ты... ты прогремишь!
Он не выдержал и, махнувши рукой, бросился в мои объятия.Мы оба плакали.
«Меч», № 1, 1907 г.
ПРЕСТУПНИКИ
С утра настроение было тревожное.Хотя вчера вечером все согласно, хором постановили сделать это сегодня, но утро,
которое вечера мудренее, сбросило пылкие иллюзии и сумасбродные мечтания, отрез-вив немного горячие головы.
Конечно, от исполнения плана никто не отказывался, но большой риск и опас-ность сознавались сегодня всеми. Некоторые, сойдясь в обеденное время в излю-
239
бленном ресторане, не решались сесть вместе, и, разбросанные за белыми столиками, тоскливо переглядывались. Один, озираясь, подошел к человеку, сидевшему у окна, и шепнул:
— Так будешь? Помни пароль: «Счастье России». Тебя хозяин впустит без разго-воров.
— Тсс! Сумасшедший... Стены имеют уши!Подошедший криво улыбнулся.— Трусишь?— Да ведь и у тебя зубы дробь выбивают!— Эх, родина! Оценит ли она наше дело?— Что это, лирика? Это наш долг, суровый долг!Разошлись.По мере приближения сумерек, все делались решительнее и суровее. Какое-то
внутреннее сияние освещало строгие лица.Вечером собрались. Не все, правда, потому что двое из колеблющихся не пришли.
Но явившиеся были народ испытанной непоколебимости и стойкости.Пароль гостеприимно открывал двери, которые тотчас же накрепко запирались.
Окна были наглухо завешены, огни потушены и только небольшой карманный фонарь мрачно освещал комнату и собравшихся. Говорили шепотом, и когда хозяин конспи-ративной квартиры, бухгалтер коммерческого банка Сусликов громко заговорил, все вздрогнули:
— Ну, господа, не будем; дожидаться, пока к нам нагрянут.— Мы готовы! — прозвучал чей-то смелый голос.— Так, станьте господа, все в ряд и прислонитесь к стене, так удобнее. Вот так.
Надеюсь, карманы у всех есть?— У меня с прорехой, — раздался чей-то неуверенный голос. — Не рискованно ли?— Отступать поздно. Думали б раньше.— А у меня правая рука после паралича скверно действует.— Можно левой. Это еще лучше, есть символ. Господа, делайте это левой рукой!
Все готовы?— Все!— Ну... Раз, два, три!..С последним словом все, как один, подняли левые руки и опустили их в карманы.— Так, хорошо, господа. Кукиши все сложили?— Все.— Ради бога, господа. Здесь контроля нет, дело совести. Петунькин, не вынимайте
еще руки. Всего несколько секунд...Лица у всех исказились тайным страхом. На лбу от напряжения выступили капли
пота.Все, выньте руки, господа! Довольно! Следующее собрание во вторник! Вы дока-
зали, что в ваших грудях бьются мужественные сердца.
* * *
Было темно, дул ветер. Активная оппозиция, озираясь, расходилась по домам, унося в душах живое пламя протеста.
«Меч», № 1, 1907 г.
240
КТО ОН!(Из серии «Бывшие люди»)
Войдя в общий зал, я и увидел его…Публики было мало, и он сразу бросился мне в глаза своею согбенной фигурой
и унылым видом. Сползший на затылок галстук и нечищеный пиджак вносили нема-лую долю чего-то минорного в этот аккорд опустившегося человека...
В руках он держал карточку кушаний и, с нахмуренными бровями, поджав губы, внимательно рассматривал ее.
Я сел за столик и от скуки стал его наблюдать.Я увидел, как рука его полезла в боковой карман, и, вынув карандаш, стала делать
какие-то отметки на карточке....«Вероятно, разорившийся тонкий гастроном», — подумал я.Карандаш все быстрее и быстрее летал по карточкам, делая какие-то отметки
и черточки... Наконец неизвестный; с облегчением вздохнул, отложил карточку и взял газету, лежавшую на другом столе.
Он развернул ее, взглянул, и лицо его моментально исказилось гневом и мучи-тельной судорогой страдания... Карандаш опять был быстро выхвачен и пущен в ход.
Первая страница, подобно карточке, подверглась какой-то загадочной операции, но, перевернув страницу и прочтя несколько строк, странный человек вскочил в бе-шенстве, скомкал газету и, сломав карандаш, выскочил в переднюю. Об обеде он оче-видно забыл.
Я поднял газету.Первая страница была частично зачеркнута красным карандашом, на некоторых
статьях сделаны отметки:«Несвоевременно!»«Представить на цензуру его превосходительству».«Запросить мнение его преосвященства».Дольше все было вычеркнуто жирной красной линией.На карточке я увидел то же самое...Были вычеркнуты:«Судак по-польски» (пометка: сепаратизм).«Битки по-казацки, с кровью» (бестактно).«Шницель по-министерски» (?).«Щука по-еврейски» (черта оседлости?!!).А выглянув в окно, я увидел таинственного незнакомца, энергично затиравшего
на противоположном заборе какую-то надпись. Рот его был исковеркан бессильным бешенством и в глазах светились и ярость, и тоска, и недоумение.
Кто он?
«Штык», № 2, 1906 г.
241Д
онбасс-Ли
т.ru
КО
ЛЛ
ЕГИ О
КО
ЛЛ
ЕГАХ
КОЛЛЕГИ О КОЛЛЕГАХ
Первый номер журнал «Донбасс» вышел в сентябре 1923 года в административном центре Донецкой губернии — Артемов-
ске (Бахмуте), под названием «Забой», в виде литературного приложения к га-зете «Всероссийская Кочегарка». В 1932 году в связи с образованием Донецкой области, редакция переехала в новый об-ластной центр — Сталино. Одно время существовал, как официальный альманах Донецкий областной писательской орга-низации СП СССР под именем «Литера-турный Донбасс». В 50-х годах альманах снова стал подписным журналом, под именем «Донбасс». Затем издание явля-лось печатным органом Национального союза писателей Украины, где в основ-ном публиковались авторы из Донецкого региона.
Среди основателей журнала были Алексей Селивановский, Михаил Сло-нимский, Григорий Баглюк, Борис Гор-батов.
В канун Первомая 2019 года в Московском доме националь-ностей прошел вечер в честь 95-летия общественно-поли-тического и литературно- художественного журнала «Донбасс». Первоначально издание называлось «Забой» и был ежемесячным литера-турным приложением к газе-те «Всероссийская кочегарка»
СОХРАНЯЯ И УМНОЖАЯ СЛАВНЫЕ ТРАДИЦИИ
По страницам литературных журналов
242
Журнал жил тем, чем жил шах-терский край. Рассказывал о героях-тру-жениках Никите Изотове, Алексее Стаха-нове, Паше Ангелиной, Макаре Мазае и многих других. О тех, на кого равнялась большая страна. Авторами «Забоя» не-редко являлись молодые люди от станка, из угольных лав, от мартена и домен. Их творения были подчас наивны, в чем-то несовершенны, но самым талантли-вым «Забой» открыл дорогу в большую литературу. Это русские, украинские, греческие писатели Павло Байдебура, Александр Чепижный, Григорий Воло-дин, Николай Гревцов, Владимир Мухин, Владимир Труханов, Павел Шадур, Иван Мельниченко, Евгений Летюк, Анатолий Кравченко, Елена Лаврентьева, Леонтий Кирьяков, Антон Шапурма и другие.
Печатал журнал и произведения выда-ющихся мастеров слова, таких как Зо-щенко, Бабель, Горький, Короленко, Лу-начарский, Сосюра, Тычина, Рыльский, Павел Беспощадный.
Журнал не выходил в годы Великой Отечественной войны, редко появлялся в 90-е и после 2014 года, когда на Донбасс пришла война. В 2018 году благодаря
Землячеству Донбассовцев в Москве, Со-юзу писателей России поэты и прозаики стали снова публиковать произведения в электронном историко-литературном журнале «Донбасс-Лит.Ru», который вы-ходит и в бумажном варианте. И вновь читатели видят на его страницах произ-ведения украинских, русских, татарских, греческих авторов. На страницах альма-наха публикуются проза и стихи, чутко и тонко отображающие все нюансы сов-ременной эпохи. Журнал «Донбасс-Лит.Ru» является стартовой площадкой для молодых писателей, а также высокой три-буной для именитых авторов.
![yaguo.ruyaguo.ru/files/zhurnal_so_no3_2015.pdf · C h o i k g [ q c i h h i- g ` m i _ c r ` l e c d k « L m i f c r h i ` i \ k [ b i ] [» № 3 Содержание Навстречу](https://static.documents.pub/doc/80x56/5f804c15602c8260d5355721/yaguo-c-h-o-i-k-g-q-c-i-h-h-i-g-m-i-c-r-l-e-c-d-k-l-m-i-f-c-r-h-i-.jpg)
