ИСТОРИЯ: ФАКТЫ И...

ИСТОРИЯ: ФАКТЫ И СИМВОЛЫ № 1 (22), 2020

1

МИНИСТЕРСТВО НАУКИ И ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ

УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

«ЕЛЕЦКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМ. И. А. БУНИНА»

ИСТОРИЯ:

ФАКТЫ И СИМВОЛЫ

Рецензируемый научно-теоретический

и прикладной журнал

№ 1 (22) / Елец, 2020

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1

http: historic-journal.ru


2

Учредитель и издатель: Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего образования «Елецкий государственный университет им. И.А. Бунина» (399770, Липецкая область,

г. Елец, ул. Коммунаров, 28,1). Журнал зарегистрирован в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных техноло-

гий и массовых коммуникаций (Свидетельство о регистрации ПИ № ФС77-59752 от 7 ноября 2014). Журнал входит в Перечень российских рецензируемых научных журналов, в которых должны быть

опубликованы основные научные результаты диссертаций на соискание ученых степеней доктора и канди-дата наук

ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР Ляпин Д. А. (доктор исторических наук, доцент, ЕГУ им. И. А. Бунина, Елец)

РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ Глазьев В. Н. (доктор исторических наук, профессор, ВГУ, Воронеж) Горчыца Я. К. (сотрудник Познаньского университета им. Адама Мицкевича, зав. отделом археологии Ко-нинского окружного музея, Познань, Польша) Даннинг Ч. С. Л. (PhD, профессор Техасского университета Сельского хозяйства и механики, Колледж Стэйшен, Техас, США) Елистратов В. С. (доктор культурологии, МГУ им. М. В. Ломоносова, Москва) Канищев В. В. (доктор исторических наук, профессор, ТГУ им. Г. Р. Державина, Тамбов) Крючков И. В. (доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой зарубежной истории, полито-логии и международных отношений СКФУ, Ставрополь) Колотари А. (Доктор философии (Dr. habil.), доцент педагогического факультета Капошварского универ-ситета, Капошвар, Венгрия).

Лоевская М. М. (доктор культурологии, МГУ им. М. В. Ломоносова, Москва) Меньковский В. И. (доктор исторических наук, профессор кафедры истории России Белорусского государ-ственного университета, Минск, Беларусь). Мокшин Г. Н. (доктор исторических наук, профессор, ВГУ, Воронеж) Тоѐкава К. (PhD, профессор университета Мэйдзи, Токио, Япония) Оришев А. Б. (доктор исторических наук, профессор, РГАУ – МСА им. К. А. Тимирязева, Москва) Петрухинцев Н. Н. (доктор исторических наук, профессор, РАНХиГС, Москва) Сень Д. В. (доктор исторических наук, профессор, Южный Федеральный университет, Ведущий научный сотрудник Калмыцкого научного центра РАН (г. Элиста), Ростов-на-Дону)

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ Горбачев В. И. (кандидат исторических наук, Центр исторического туризма «Лики прошлого», Рязань)

Жиров Н. А. (кандидат исторических наук, ЕГУ им. И. А. Бунина, Елец) – зам. главного редактора Ливцов В. А. (доктор исторических наук, профессор, заместитель директора по научной работе, Орловский филиал Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, Орел) Литвинов В. П. (доктор исторических наук, доцент, ЕГУ им. И. А. Бунина, Елец) Обломский А. М. (доктор исторических наук, профессор, заведующий Отделом археологии эпохи великого переселения народов и раннего средневековья Института археологии РАН, Москва) Овчинникова Ю. С. (кандидат культурологии, МГУ им. М. В. Ломоносова, Москва) Плавинский Н. А. (кандидат исторических наук, доцент, заведующий кафедрой социально-гуманитарных на-ук и устойчивого развития Международного государственного экологического института имени А. Д. Саха-рова, Белорусский государственный университет, Минск, Беларусь)

Руденко К. А. (доктор исторических наук, профессор Казанского государственного института культуры,

Казань) Серазетдинов Б. У. (кандидат исторических наук, доцент, Центр военной истории Института российской истории РАН, Москва)

Тропин Н. А. (доктор исторических наук, профессор, ЕГУ им. И. А. Бунина, Елец)

Филонов В. И. (доктор исторических наук, заведующий кафедрой истории и международных отношений,

Орловский филиал Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте

РФ, Орел)

Чернышева Н. В. (кандидат исторических наук, доцент, Вятский государственный университет, Киров)

Чубур А. А. (кандидат исторических наук, доцент БГУ им. И. Г. Петровского, Брянск)

Шапиро Б. Л. (кандидат исторических наук, доцент РГГУ, Москва)

ISSN 2410-4205 © Елецкий государственный

университет им. И. А. Бунина, 2020


3

СОДЕРЖАНИЕ

ИСТОРИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

Кирсанов Р. С.,

Камардин И. Н.

(Пенза)

СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ОБЛИК РАБОЧИХ СРЕДНЕВОЛЖ-

СКОГО КРАЯ В 1928-1937 ГГ…….………………………………..

…………………………………………………………………………

7

Филина Ю. С.

(Москва)

СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ АДАПТАЦИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ

ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ НА О. КАПРИ В 1905-1914 ГГ ……………..

17

Шапиро Б. Л.

(Москва)

ШАШЕЧНАЯ РУБКА В МИХАЙЛОВСКОМ МАНЕЖЕ ВЕС-

НОЙ 1900 Г. («LEMON CUTTING»)……………………………….

25

АРХЕОЛОГИЯ И ВОПРОСЫ ИСТОРИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ

Гайденко П. И.

(Киев, Украина)

КРУШЕНИЕ МЕЧТЫ О ВЛАДИМИРСКОЙ МИТРОПОЛИИ (О

ПРИЧИНАХ ЦЕРКОВНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ НЕУДАЧИ АНД-

РЕЯ БОГОЛЮБСКОГО) ……………………………………………

35

Федюнин И. В.

(Воронеж)

МАТЕРИАЛЫ ЭПОХИ МЕЗОЛИТА ИЗ СОБРАНИЯ ЛИПЕЦ-

КОГО ОБЛАСТНОГО КРАЕВЕДЧЕСКОГО МУЗЕЯ…………….

51

XVII ВЕК

Глазьев В. Н.

(Воронеж)

«СТРЕЛЕЦКИЕ ГОЛОВЫ» В ГОРОДАХ ЮЖНОГО ПОГРА-

НИЧЬЯ В XVII в………………………………………..……………

61

Дудина О. В.

(Воронеж)

РАЗМЕЩЕНИЕ СЛУЖИЛЫХ ЛЮДЕЙ ГОРОДОВОЙ СЛУЖ-

БЫ В БЕЛГОРОДСКОМ РАЗРЯДЕ В 1697 Г……….……….…….

69

Рощупкин А. Ю.

(Липецк)

ХОЗЯЙСТВЕННО-БЫТОВЫЕ АСПЕКТЫ ЖИЗНИ СЛУЖИ-

ЛЫХ ЛЮДЕЙ «ПО ПРИБОРУ» ЮГА МОСКОВСКОГО ГОСУ-

ДАРСТВА В КОНЦЕ XVI В. (ПО МАТЕРИАЛАМ ЕЛЬЦА И

УЕЗДА)………………………………………………………………..

78

СТРУКТУРА И ФОРМЫ ОРГАНИЗАЦИИ ПРОСТРАНСТВА ПОВСЕДНЕВНОСТИ

Ляпин Д. А.,

Афанасьева И. Н.,

Коршикова Е. А.

(Елец)

НЕКОТОРЫЕ ФОРМЫ ОРГАНИЗАЦИИ ПРОСТРАНСТВА

ПОВСЕДНЕВНОСТИ НАСЕЛЕНИЯ КРЕПОСТЕЙ-ГОРОДОВ

ЦЕНТРАЛЬНО-ЧЕРНОЗЕМНОГО РЕГИОНА РОССИИ В XVII

– ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВВ…………………………………

85

АКТУАЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ ИСТОРИИ

РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Дронов И. Е.,

Шерстюк М. В.

(Москва)

КИШИНЕВСКИЙ ПОГРОМ 1903 Г. И «ТЕОРИЯ ЗАГОВОРА»

(ПО ДОКУМЕНТАМ ИЗ АРХИВА В. К. ПЛЕВЕ)...........................

…………………………………………………………………………

94

Иванов М. А.

(Нижний Новгород)

СОВРЕМЕННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ О КУПЕЧЕСТВЕ РОС-

СИЙСКИХ РЕГИОНОВ XVIII – НАЧАЛА XX ВЕКА …………..

104


4

Koschelnyak K.

(Poznan, Poland)

BATTLE OF GEMAUERTHOF ON 26 JULY 1705…………….…..

………………………………………………………………………...

112

Топильский А. Г.,

Житин Р. М.

(Тамбов)

ПОЛЬСКОЕ ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ ВОСТОЧНОЙ ГАЛИЦИИ ВО

ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX – НАЧАЛЕ XX ВЕКА В КОНТЕК-

СТЕ РОСТА УКРАИНСКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО САМО-

СОЗНАНИЯ…………………………………………………………..

122

КУЛЬТУРОЛОГИЯ И ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ

Богатырѐв Р. А.

(Орѐл),

Демидов А. Г.

(Москва)

ИСТОРИЯ ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ В СФЕРЕ

СОХРАНЕНИЯ ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОГО НАСЛЕДИЯ

РСФСР В 1980-е ГГ………………………………………………….

…………………………………………………………………………

133

НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ

Жиромская В. Б.

(Москва)

К ВОПРОСУ О ДЕМОГРАФИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ В

КАЗАХСТАНЕ В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ

ВОЙНЫ……………………………………………………………….

140

Клевцова О. В.

(Елец)

ДОКУМЕНТЫ ГОСУДАРСТВЕННОГО АРХИВА ЛИПЕЦКОЙ

ОБЛАСТИ, КАК ИСТОЧНИК ИЗУЧЕНИЯ ИСТОРИИ ФОРМИ-

РОВАНИЯ СИСТЕМЫ НАЧАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ В

ТАМБОВСКОЙ ГУБЕРНИИ………………………………………..

145

Sirzén F.

(Basel, Switzerland)

TREATY OF VERSAILLES 1919 ARTICLE 231 – THE GERMAN

GUILT CLAUSE ………………….…………………………………..

149

Погорельский А. В.

(Воронеж)

РЕЦЕНЗИЯ НА МОНОГРАФИЮ: КИРЧАНОВ М.В. ИЗОБРЕ-

ТАЯ АМЕРИКУ, ВООБРАЖАЯ НАЦИЮ: ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬ-

НАЯ АРХЕОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ АМЕРИКАНИЗМА МЕЖДУ

НАЦИОНАЛИЗМОМ, ФУНДАМЕНТАЛИЗМОМ И КОММУ-

НИЗМОМ. ВОРОНЕЖ: ООО «РИТМ», 2019. 440 С…………..…..

153

Соловьев В. С.

(Елец)

ИЗ РАБОТ В ХИСАРСКОЙ ДОЛИНЕ……………………………..

………………………………………………………………………....

158

ИНФОРМАЦИЯ ОБ АВТОРАХ ….…..…………………………………………………….. 161

ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ АВТОРОВ.………………………….....……..................................... 163


5

CONTENT

HISTORY OF EVERYDAY LIFE

Kirsanov R. S.,

Kamardin I. N.

(Penza)

SOCIO-CULTURAL APPEARANCE OF WORKERS OF THE

MIDDLE VOLGA REGION IN 1928-1937..…………………….......

…………………………………………………………………………

7

Filina Yu. S.

(Moscow)

SOCIO-CULTURAL ADAPTATION OF ARTISTIC INTELLEC-

TUALS ON KAPRI IN 1905-1914…………… ……………………..

17

Shapiro B. L.

(Moscow)

SHASHKA CUTTING IN MIKHAILOVSKY MANEZH IN

SPRING 1900 (―LEMON CUTTING‖)………………………….……

25

ARCHEOLOGY AND ISSUES OF THE HISTORY OF ANCIENT RUSSIA

Gaidenko P. I.

(Kiev)

THE DESTRUCTION OF A DREAM ABOUT VLADIMIR MI-

TROPOLY (ON THE REASONS OF THE CHURCH-POLITICAL

FAILURE OF ANDREY BOGOLYUBSKY)………………..…….…

35

Fedyunin I. V.

(Voronezh)

MATERIALS OF THE MESOLITHIC ERA FROM THE COLLEC-

TION OF THE LIPETSK REGIONAL LOCAL HISTORY MU-

SEUM…………………………………………………………………

51

XVII CENTURY

Glazyev V. N.

(Voronezh)

STRELETˈS COMMANDERS IN THE TOWNS OF THE SOUTH

BORDER IN THE XVII CENTURY….………………………….….

61

Dudina O. V.

(Voronezh)

ACCOMMODATION OF SERVICE PEOPLE OF THE CITY

SERVICE IN THE BELGOROD REGION IN 1697….…….……….

69

Roshchupkin A.Yu.

(Lipetsk)

ECONOMIC AND HOUSEHOLD ASPECTS OF THE LIFE OF

OFFICIALS OF THE SOUTH OF THE MOSCOW STATE AT THE

END OF THE XVI CENTURY (BY YLETS MATERIALS)..………

78

STRUCTURE AND FORMS OF SPACE ORGANIZATION EVERYDAY LIFE

Lyapin D. A.

Afanasyeva I. N.

Korshikova E. A.

(Yelets)

SOME FORMS OF SPACE ORGANIZATION OF THE EVERY-

DAYNESS OF THE POPULATION IN FORTRESSES-CITIES OF

THE CENTRAL-BLACK-EARTH REGION OF RUSSIA IN THE

XVII – THE FIRST HALF OF THE XVIII CENTURY……………..

85

TOPICAL ISSUES OF HISTORY RUSSIAN EMPIRE

Dronov I.E.,

Sherstyuk M.V.

(Moscow)

POGROM IN KISHINEV IN 1903 AND THE "CONSPIRACY

THEORY" (ACCORDING TO DOCUMENTS FROM THE

ARCHIVE OF V. K. PLEVE)...............................................................

94

Ivanov M. A.

(Nizhny Novgorod)

MODERN RESEARCHES ON THE MERCHANTS IN RUSSIAN

REGIONS IN XVIII – BEGINNING OF XX C. ……………………..

104


6

Koschelnyak K.

(Poznan, Poland)

BATTLE OF GEMAUERTHOF ON 26 JULY 1705……………..…..

…………………………………………………………………………

112

Topilsky A. G.,

Zhitin R. M.

(Tambov)

EASTERN GALICIA'S POLAND LAND TENURE IN THE

SECOND HALF OF THE XIX - THE BEGINNING OF THE XX

CENTURY IN THE CONTEXT OF THE GROWTH OF UKRAI-

NIAN NATIONAL SELF-CONSCIOUSNESS………………………

122

CULTUROLOGY AND ART

Bogatyrev R. A.

(Orel)

Demidov A. G.

(Moscow)

HISTORY OF LEGISLATIVE CHANGES IN THE FIELD OF

CONSERVATION OF THE HISTORICAL AND CULTURAL

HERITAGE OF RUSSIA IN THE 1980s……………………………..

…………………………………………………………………………

133

SCIENTIFIC LIFE

Zhiromskaya V. B.

(Moscow)

TO THE QUESTION ABOUT DEMOGRAPHIC SITUATION IN

KAZAKHSTAN DURING THE GREAT PATRIOTIC

WAR……………………………………………………….…………..

140

Klevtsova O. V.

(Yelets)

LIPETSK REGIONAL STATE ARCHIVE DOCUMENTS AS A

SOURCE TO STUDY HISTORY OF PRIMARY EDUCATION IN

TAMBOV REGION…………………………………………………...

145

Sirzén F.

(Basel, Switzerland)

TREATY OF VERSAILLES 1919 ARTICLE 231 – THE GERMAN

GUILT CLAUSE ………………………………………….…………..

149

Pogorelsky A. V.

(Voronezh)

REVIEW TO MONOGRAPHY: KIRCHANOV M.V. INVENTING

AMERICA, IMAGINING THE NATION: INTELLECTUAL AR-

CHEOLOGY AND THE HISTORY OF AMERICANISM BE-

TWEEN NATIONALISM, FUNDAMENTALISM AND COM-

MUNISM. VORONEZH: RHYTHM, 2019. 440 p…………………...

153

Soloviev V. S.

(Yelets)

FROM WORKS IN HISAR VALLEY……..…………………………

…………………………………………………………………………

158

INFORMATION ABOUT THE AUTHORS ….…..………………………………….…….. 161

INFORMATION FOR AUTHORS.……………………......................................................... 163


7

ИСТОРИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

Кирсанов Р. С.,

Камардин И. Н.

(Пенза)

УДК 9; 93/94

СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ОБЛИК РАБОЧИХ

СРЕДНЕВОЛЖСКОГО КРАЯ В 1928-1937 гг.

Статья посвящена социокультурной сфере рабочих в годы существования на карте

СССР Средневолжского края. Рабочий класс региона в основном был сформирован

выходцами из деревни и непролетарских слоев города. Данное обстоятельство и

деятельность профсоюзов и партии наложили определенный отпечаток на

социокультурную среду рабочих региона. Основываясь на широком фактическом

материале, авторы дают характеристику условиям труда рабочих, их уровню

образования, медицинскому обслуживанию, жилищно-бытовой стороне жизни. Также не

обойдены стороной вопросы производственной дисциплины и негативных явлений в среде

рабочих региона. Рассмотрев историографию, авторы приходят к выводу, что вопрос

социокультурного облика рабочих именно Средневолжского региона комплексно до сих пор

не изучен. Поэтому данная тема требует дальнейшего изучения. Этим и обусловлена

актуальность данной статьи. Целью работы авторы ставят изучение социокультурного

облика рабочих промышленных предприятий Средневолжского края в 1928-1937 гг.

Научная новизна статьи заключается во введении в научный оборот целого ряда архивных

источников и в авторской попытке комплексного изучения вопроса социокультурного

облика рабочих Средневолжского края в указанный период. Обоснованность результатов

исследования обеспечивается введением в научный оборот целого ряда новых исторических

источников. На основе анализа и синтеза комплекса исторических источников и

исследований были сделаны выводы по социокультурному облику рабочих региона в

изучаемый период, который складывался из материального положения, условий труда,

медицинского обслуживания, образовательного уровня, жилищно-бытовых условий и

досуговой сферы.

Ключевые слова: Средневолжский край, рабочие, условия труда, производственная

дисциплина, девиантное поведение, жилищные условия, досуг, образование.

The article is devoted to the sociocultural sphere of workers during the years of its

existence on the USSR map of the Middle Volga Region. The working class of the region was

mainly formed by people from the countryside and non-proletarian layers of the city. This

circumstance and the activity of trade unions and parties left a definite imprint on the

sociocultural environment of the workers of the region. Based on a wide range of factual material,

the authors characterizes the working conditions of workers, their level of education, medical

care, and the housing side of life. Also, questions of production discipline and negative

phenomena among workers in the region are not left behind. Having examined historiography, the

authors comes to the conclusion that the question of the sociocultural appearance of workers in

the Middle Volga region is still not comprehensively studied. Therefore, this topic requires further

study. This determines the relevance of this article. The aim of the work is to study the

sociocultural image of workers in industrial enterprises of the Middle Volga Region in 1928-1937.

The scientific novelty of the article is the introduction into the scientific circulation of a number of

archival sources and the author’s attempt to comprehensively study the issue of the sociocultural

appearance of workers in the Middle Volga Region during the specified period. The validity of the


8

research results is provided by the introduction into the scientific circulation of a number of new

historical sources. Based on the analysis and synthesis of a complex of historical sources and

studies, conclusions were drawn on the sociocultural appearance of workers in the region in the

study period, which consisted of material conditions, working conditions, medical care,

educational level, living conditions and leisure sphere.

Keywords: Middle Volga region, workers, working conditions, production discipline,

deviant behavior, living conditions, leisure, education.

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-7-16

советской историографии проблема социокультурного облика рабочего класса почти не поднималась. Ученые сосредотачивали свое внимание на истории индустриализации страны, ее экономических и социальных последствиях, роли партийных органов. Жизнь рядового рабочего в переломный момент жизни

страны не рассматривалась. Ситуация стала меняться только в XXI веке. Ежегодно выходят микроисторические исследования, освещающие повседневность регионов России в разные исторические периоды. Ю. В. Войнаровская, изучая Среднюю Волгу, заостряет внимание на настроении населения в годы НЭП и индустриализации [1]. Н. В. Чернова в свою очередь рассматривает вопросы политических взглядов и суждений рабочих Магнитогорска [32], а В. В. Филатов в своей работе изучает повседневность рабочих Магнитогорского металлургического комбината [30].

Одними из ведущих специалистов в изучении вопроса социокультурной среды рабочего класса России в разные исторические периоды являются С. П. Постников и М. А. Фельдман [20]. В своей совместной работе авторы убеждены, что национализация экономики России привела к исчезновению критериев для размывания классов. При этом ученые отмечают тот факт, что у рабочих сохранился хозяйственный быт, повседневные занятия и привычки. То есть изменения в социокультурной среде рабочих не носили глобального характера. М. А. Фельдман лично изучил проблемы численности, образования, профессионализма и культуры пролетариата на примере промышленных предприятий Урала [29].

В XXI веке в отечественной историографии наблюдается интерес к изучению истории отдельных объектов экономики. В данных исследованиях можно проследить историю повседневности обычных промышленных рабочих. К примеру, С. В. Журавлев и М. Ю. Мухин рассказывают жизнь рабочих московского Электрозавода [15]. Подобным, всесторонне рассматривающим исследованием социокультурной жизни советского пролетариата можно считать монографию А. М. Маркевича и А. К. Соколова про московский завод «Серп и молот» [19].

Средневолжский край появился в 1929 г. на базе Средневолжской области, которая была образована в начале 1928 г., и просуществовал на карте СССР до начала 1937 г.

За первые пятилетки Средневолжский край стал индустриально-аграрным регионом СССР. Особенно развитыми в промышленном плане центрами считались Самара (с 1935 г. Куйбышев), Пенза и Ульяновск.

Успехи индустриализации повлияли и на социальную структуру населения Средневолжского края. Рабочий класс региона в указанный период значительно вырос в численном составе, но при этом был очень неоднородным. Зачастую ряды пролетариата пополнялись выходцами из деревни. Также частично в ряды рабочих вливались и городские непролетарские слои. Потомственного пролетариата на промышленных предприятиях Средневолжского края почти не существовало. Большинство рабочих были в возрасте от 18 до 30 лет. Социальное происхождение пролетариата наложило определѐнный отпечаток на его социокультурную сферу. Освещение проблемы социокультурного облика стоит начать с раскрытия уровня жизни рабочих в изучаемый период. В первые пятилетки наблюдался стабильный рост заработной платы рабочих.

В


9

Табл. 1. Движение среднемесячной заработной платы [7, д. 33, л. 13]

Годы 1926/27 1927/28 1928/29

Среднемесячная

з/п за год

60, 38 67,0 70,8

Среднемесячная зарплата за 1931 г. на одного рабочего в Средневолжском регионе

составила 141, 99 руб. Хотя план был 139, 5 руб. [7, д. 96, л. 7]. И казалось, что уровень

благосостояния трудящихся тоже вырастет, но на деле все оказалось наоборот.

Положение рабочих начало ухудшаться с 1928 г., с момента проведения тарифной

реформы. Ввиду индустриализации и коллективизации по СССР начался

продовольственный кризис. В 1929-1930 гг. советская власть повсеместно ввела карточки

на базовые продукты (хлеб, молоко, яйцо и т.д.).

Продовольственные перебои были главной волнующей темой для рабочих. Об этом

свидетельствуют и сводки ОГПУ, и протоколы рабочих собраний, и периодическая печать.

В 1929 г. рабочие патронного завода № 3 в Ульяновске писали в газету следующее: «Когда

мы будем жить в приличных условиях? Раньше жили плохо и теперь не лучше, сидишь на

воде и хлебе – скоро с голодухи ходить не будешь» [5, с. 2].

Уже в 1928 г. в отчетах ОГПУ неоднократно были отмечены проблемы с

продовольственным снабжением. Так, в Пензе за хлебом, крупой и мясом очереди доходили

до 200-300 человек, Самаре до 300 человек, в Сызрани до 300-400 человек. Но при этом

стоит отметить, что в Средневолжском крае крупных забастовок не было, как на Украине

или в центральном регионе [3, д. 129, л. 82].

В начале 30-х гг. в СССР создается система снабжения продовольствием населения.

Все городское население было поделено на несколько групп. В группу «А» входили

индустриальные рабочие и ИТР. Группа «Б» включала индустриальных рабочих легкой и

мелкой промышленности. При этом нормы снабжения пролетариата были поделены на

списки. «Особый» первый список с максимальными нормами снабжения включал в себя

рабочих особо вредного производства и индустриальных рабочих новостроек. Во второй

список вошли рабочие отраслей легкой промышленности, а в третий – рабочие мелкой

промышленности.

Отоваривание рабочих шло через закрытые рабочие кооперативы (ЗРК), закрытые

распределители, отделы рабочего снабжения (ОРС). При этом внутри промышленных

объектов тоже существовала определенная дифференциация. На Чапаевском заводе № 15

были дополнительные пайки для рабочих, которые трудились в особо вредных цехах.

Размер хлебного пайка на предприятиях Средневолжского региона в конце 20-х – начале

30-х гг. в день составлял в среднем 200 гр., в месяц 400 гр. постного масла и 500 гр. сахара

на семью. [26, д. 4, л. 33].

В сложной ситуации с госнабжением важную роль стали играть магазины и рынки.

Пензенские рабочие в своих высказываниях об этом открыто говорят в 1929 г. Они были

вынуждены приобретать продукты на рынках и в магазинах. Рабочие покупали у частников

в основном картофель, молоко, жиры. Многие рабочие являлись выходцами из деревни и

были связаны с деревней, откуда и получали продукты со своих участков [10, д. 13, л. 44].

С 1 января 1935 г. в Советском Союзе была отменена карточная система. Теперь

проблема заключалась не в том, чтобы найти ту или иную продукцию, а в том, что не все

товары были хорошего качества. Во второй половине 30-х гг. рабочие уже могли

удовлетворять свои основные нужды. Увеличивались траты советского пролетариата на

одежду, обувь и предметы быта. Это было связано в первую очередь с тем, что расходы на

лечение, жилье, транспортные услуги, квартплату оставались довольно низкими. Данный

показатель мы можем считать завоеванием советской власти в социальной сфере. При этом


10

очень часто рабочим предоставлялись бесплатные билеты в культурные учреждения.

Потребительская корзина различных слоев населения города существенно различалась.

Служащие употребляли намного меньше хлебной продукции, чем рабочие.

Индустриальные рабочие потребляли в 2 раза больше овощей и фруктов, чем

неиндустриальные. Причем рабочие промышленных предприятий очень много употребляли

молока и молочных продуктов.

Непродовольственные товары рабочие Средневолжского края покупали в два раза

меньше (в среднем 15 %), чем по России рабочие в целом. Но мыло приобретали индустри-

альные рабочие в два раза чаще, чем остальные категории города. При этом мыло было хо-

зяйственное. В свою очередь, служащие предпочитали пользоваться туалетным мылом.

Продолжая рассматривать материальное положение, нельзя обойти вниманием

жилищные условия рабочих. Жилищный вопрос в годы индустриализации в

Средневолжском регионе был одним из самых острых.

Средневолжский комитет партии в августе 1932 г. принял постановление об

ускоренных темпах жилищного строительства, так как приток рабочей силы на предприятия

региона был очень большой [9, д. 76, л. 130-140]. Но высокие темпы строительства в 30-е гг.

не решили до конца жилищную проблему. Особенно остро она стояла в Самаре и

Чапаевске. Также стоит заметить, что жилищная норма в Средневолжском крае составляла

5,1 кв. м. для человека, а в целом по СССР она была 6,5 кв. м. При этом советская власть

полностью контролировала распределение жилищного фонда. Если рабочий трудился не

особо усердно и подлежал увольнению, то жилье у него изымалось.

Остро стояла проблема жилья в районах новостроек. В данных местах строительство

начиналось с возведения землянок и бараков. Многие рабочие жили в палатках и шалашах,

которые обмазывались снаружи глиной. Примером жилища ненадлежащего качества может

служить рабочий городок при заводе «Маяк Революции» в Пензе: «Запоры у квартир

скверные. Полы также неважные. Коридоры узкие. Сени маленькие, темные. Чуланчики

мизерные. Не мешало бы также около дома поставить столб с фонарем» [27, с. 3].

В годы индустриализации организовывались бытовые коммуны, в которые вступала

рабочая молодежь. Но подобные инициативы зачастую проваливались. В Пензе в рабочем

поселке при Велозаводе у данной коммуны не было ни столовой, ни прачечной. Никто

молодежи помогать не хотел [28, с. 2].

Проблемой в городах Средневолжского края была изношенность жилищного фонда в

условиях перенаселения. С 1931 г. средства тратились только на текущий ремонт, но в 1933

г. был отмечен рост капиталовложений в капитальный ремонт жилья [10, д. 125, л.13].

Основной формой жилья для рабочих Средневолжского края в изучаемый период

являлись коммунальные квартиры, в которых шло столкновение частной и публичной сфер.

Личные комнаты жильцы поддерживали в относительной чистоте, но помещения общего

пользования были причиной постоянных конфликтов, но при этом для жителей коммуналок

30-х гг. была характерна взаимопомощь.

Нельзя обойти вниманием вопрос об условиях труда рабочих, так как именно на

работе в изучаемый период люди проводили значительный промежуток времени. Условия

труда советская власть рассматривала также как один из факторов мотивации труда.

От условий труда зависит и отношение работника к трудовым процессам на

производстве. Чем лучше обстановка на рабочем месте, тем выше производительность

рабочего и его отношение к труду.

О реальном положении дел на промышленных предприятиях согласно официальным

документам власти было известно. В 1931 г. Народный комиссариат труда СССР отмечал,

что «санитарно-гигиеническая обстановка труда в нашей промышленности далеко не

удовлетворительная» [27, д. 81, л. 1].


11

Архивные материалы также дают нам представление о реальном состоянии условий

труда в изучаемый период. На Средневолжском машиностроительном заводе сложилась

следующая ситуация: «Многие цеха, например, плохо отапливаются. Работать и дуть себе

на руки – не дело. Особенно плохо дело с отоплением в метроцехе и в модельном. Здесь

температура почти не отличается от температуры на дворе» [3, с. 2]. Таким образом,

рабочие трудились в помещениях, которые не соответствовали никаким санитарным

нормам.

В годы индустриализации были нередки случаи пожаров на промышленных

объектах. Это неудивительно, так как для этого существовали все предпосылки. В Самаре

на кожевенном заводе им. Линдова шерсть, находящаяся в корпусе № 23 не сортировалась

при сгонке с кож и сваливалась около корпуса в общую кучу». Подобная ситуация

наблюдалась и на заводе им. Фрунзе в Пензе, где отсутствовали железные ящики для

хранения промасленных тряпок и силовые каналы были загрязнены различного рода

отбросами [8, д. 1553, л. 134].

Исходя из этих данных, на многих предприятиях наблюдался рост несчастных

случаев на производстве. За 1932 г. на Самарской ГРЭС произошло 337 несчастных случая,

а за три месяца этого же года на Жигулевском комбинате было 343 случая

производственного травматизма рабочих [10, д. 1. л. 10, 26].

Но стоит отметить, что ситуация на промышленных объектах Средневолжского края

к концу 30-х гг. стала меняться в лучшую сторону. Это было связано и с ростом

ассигнований на охрану труда, и с практикой самостоятельной борьбы рабочих за

улучшение условий труда в рамках социалистического соревнования.

В годы первых пятилеток огромную роль в социальной политике советского

государства играло образование, которое является ключевым социокультурным

институтом. Ведь, чем образованнее человек, тем лучше он может овладеть определенными

знаниями, умениями и навыками в какой-либо области. Все это могло сказаться на

экономическом развитии страны. Рабочий благодаря образованию мог продвинуться по

карьерной лестнице и стать более материально обеспеченным.

Сами рабочие стали активно участвовать в борьбе по ликвидации неграмотности

населения региона. 24 сентября 1928 г. президиум Средневолжского облисполкома

утвердил комиссию по культпоходу, в который пошел и пролетариат [11, д. 455, л. 61-62].

В 1928-1937 гг. на предприятиях региона активно работали вечерние рабочие школы.

На фабрике «Красная Звезда» в Самаре в такой школе преподавали математику, физику,

обществоведение и русский язык [4, с. 2]. Но самым распространенным типом учебных

заведений была школа фабрично-заводского ученичества (ФЗУ). Срок обучения в ФЗУ

составлял 3-4 года. В данные школы в первую очередь принимали детей рабочих и молодых

трудящихся с промышленных предприятий.

В июле 1931 г. СНК СССР утвердил единую систему рабочего образования без

отрыва от производства. Начальной ступенью считались 10-12-дневные курсы для вновь

прибывших на заводы и фабрики рабочих. Далее следовали годичные производственно-

политехнические курсы. Потом для рабочих создавалась рабочая техническая школа (РТШ),

срок обучения в которой составлял 2,5 года. На крупных предприятиях региона

существовали также втузы, на базе которых были созданы техникумы [22, д. 817, л. 7].

В Средневолжском крае очень популярна была практика повышения технического

уровня пролетариата путем прикрепления молодых рабочих к уже опытным и

квалифицированным коллегам. Впервые подобное шефство в Средневолжском регионе

было опробовано на заводе им. Масленникова [18, с. 100].

В 1935 г. по СССР распространяется стахановское движение. В рамках этого

Средневолжский крайпрофсовет принял постановление о создании школы новаторов.

Первые стахановские школы появились в Самаре при заводе им. Масленникова и обувной

фабрике им. 1 мая [11, д. 20, л. 42].


12

Безусловно, медицинское обслуживание населения играет немаловажную роль в

формировании социокультурной среды. Здоровый человек намного больше может дать

экономике развивающегося государства, чем больной. У него выше трудоспособность и

производительность. Здоровый человек намного лучше себя ощущает с моральной точки

зрения.

На промышленных предприятиях в изучаемый период стали проводиться

профилактические мероприятия по предупреждению многих болезней. К примеру, в

рабочем клубе Средневолжского региона читались врачами лекции по профилактике

распространенных заболеваний (туберкулез, брюшной тиф и т.п.) [2, с.4]. Типичным

явлением на заводах и фабриках были перерывы посреди рабочего дня на занятия

производственной физкультурой [10, д. 3, л. 2-3].

Ежегодно выдавались рабочим путевки на санкурортное лечение и в дома отдыха на

Южный берег Крыма, Сочи, Ессентуки, Кисловодск, Железноводск и т. д. Съездить на

лечение мог не каждый рабочий. Нужно было быть как минимум членом профсоюза и

ударником труда [25, д. 18, л. 13].

В годы индустриализации ситуация в системе здравоохранения стала меняться в

лучшую сторону, но заболеваемость рабочих продолжала оставаться на высоком уровне.

Главной причиной такого положения вещей были тяжелые условия труда пролетариата.

Рассматривая проблему социокультурного облика, особое внимание надо заострить

на досуговой стороне жизни рабочих. Ведь досуг зачастую ассоциируется с приватностью и

некоторой свободой. Но стоит сразу заметить, что в советское время, особенно в годы

индустриализации, досуг сочетался с разными формами его регулирования со стороны

власти.

Свободное время использовалось большевиками с целью воспитания человека

нового социалистического типа, и основными формами организованного досуга стали театр

и кино.

В изучаемый период стремительными темпами развивался кинематограф. В 1936 г. в

Куйбышеве действовали 6 кинотеатров и 61 киноустановка [13, д. 929, л. 89]. В свою

очередь, в Пензе в это же время работали 2 кинотеатра и 40 киноустановок [12, д. 1535, л.

32].

В начале индустриализации на советских экранах в основном присутствовали

зарубежные фильмы, но к середине 30-х гг. они были вытеснены отечественными

кинолентами. К примеру, «Веселые ребята» и «Чапаев», которые собирали десятки тысяч

зрителей по разным городам СССР. Также достаточно широкое распространение получило

хронико-документальное кино, в котором рассказывалось об опыте передовиков

производства и успехах индустриализации. Советская власть думала, что посмотрев данные

фильмы, рабочие воодушевятся и с большей энергией начнут выполнять производственные

планы.

Совершенно другая ситуация сложилась с театром. В изучаемый период в городах

Средневолжского края работало несколько десятков театров, но в них рабочие ходили

неактивно. Причинами малой популярности театрального искусства были дорогие билеты,

ограниченное начало времени постановок и малопонятный репертуар.

Особое место в досуговой сфере пролетариата в 20-30-е гг. занимали рабочие клубы.

Данные объединения обслуживали работников предприятия и членов их семей. При этом

рабочий клуб не был закрытым местом для других людей. Особенно крупный клуб был при

заводе им. Володарского в Ульяновске. Данное учреждение имело собственный календарь

работы на год, в который были включены культурные и спортивные мероприятия [14, д.

238, л. 99]. Рабочим еженедельно показывали кино и различные драматические постановки.

Фабзавкомы регулярно для своих рабочих доставали билет в театры города. Для семей

рабочих проводились тематические вечера.


13

Хотя были и негативные явления в рабочих клубах. В Пензе в клубе строителей

каждый вечер наблюдалась поголовная пьянка [28, с. 3].

Популярность среди рабочих из года в год набирал пролетарский туризм. В 1929 г. в

Средневолжском крае было основано Общество Пролетарского Туризма и Экскурсии

(ОПТЭ). К середине 30-х гг. в Самаре действовало 99 ячеек ОПТЭ, в Ульяновске – 44, в

Сызрани – 30, в Чапаевске – 18, в Пензе – 13 ячеек [23, д. 178, л. 2]. Под предводительством

данных обществ проводилась организация досуга горожан. В самом начале

индустриализации данные общества ориентировались на экскурсионную деятельность.

Важной формой деятельности общества стали экскурсии рабочих на другие промышленные

предприятия. По всему СССР стали известны сплавы по рекам: «Жигулевская кругосветка»

и «Свияжская кругосветка». Постепенно данные организации стали попадать под влияние

партии. Поэтому в рабочей среде стал набирать силу самодеятельный туризм.

Также стоит отметить занятия рабочими физкультурой и спортом. В изучаемый

период кружки физкультуры и спорта являлись самыми многочисленными. Причиной тому

была доступность занятий физкультурой и спортом. В Пензе для членов профсоюзов каток

стоил всего лишь 10 копеек [24, с. 4]. У рабочих особой популярностью пользовались

игровые виды спорта (футбол, хоккей) и легкая атлетика.

У советских рабочих сохранялись старые привычки свободного

времяпрепровождения. Малоквалифицированный пролетариат проводил свободное время

во дворах с друзьями и родственниками [31, с. 102]. Многие рабочие, так как являлись

выходцами из деревни, на выходные и в отпуск ездили к себе на малую родину. Это были

своего рода неорганизованные формы досуга.

В годы индустриализации в рабочей среде наблюдался всплеск девиантности.

А. Ю. Климочкина в своей работе приводит жалобы жителей Самары в 1932-1934 гг.: «В

рабочих поселках каждый день драки на смерть, пьянки, скандалы. Хулиганы хозяйничают,

невозможно возвращаться с работы» [17, с. 88].

Девиантное поведение в быту являлось одной из причин низкой производственной

дисциплины рабочего класса на промышленных предприятиях региона. Кроме того,

причинами нарушений трудового распорядка дня являлись продовольственные сложности

20-30-х гг., низкое материальное вознаграждение и формальное отношение заводской

администрации к вопросам труда и быта рабочих [16, с. 49]. При всем при этом был

установлен тяжелый и строгий распорядок дня внутри предприятий.

Такое положение дел не могло не спровоцировать ответную реакцию рабочих. В

Самаре на заводе им. Масленникова в 1932 г. наиболее частыми видами нарушения

трудовой дисциплины были: потеря и небрежное хранение пропусков, систематическое

хищение материалов, прогулы, пьянство, вредительство в виде забрасывания в приборной и

уборной посторонних предметов [12, д. 341, л. 56-58].

Немногим лучше обстояло дело с трудовой дисциплиной на заводе «Металлист» в

Ульяновске. Только за II квартал 1930 г. было замечено 178 случаев нарушений правил

распорядка на заводе. Но из них всего лишь 12 человек понесли наказание в виде выговора

и увольнения.

Как и в годы НЭП, самым распространенным проявлением девиантного поведения в

рабочей среде было пьянство. Только в 1928/29 г. на самарском заводе № 42 был вынесен

81 выговор за появление на работе в состоянии алкогольного опьянения [23, д. 12, л. 18-19].

Вопросы трудовой дисциплины серьезно волновали общественные организации. В

Пензе комсомольцы на предприятиях города создавали «черные доски», где вывешивались

фамилии злостных прогульщиков.

На предприятиях региона случались и остановки производства. К примеру, на

Самаро-Златоустовской железной дороге рабочие прекратили работы, сославшись на

низкие расценки труда [22, д. 25, л. 17].


14

Немаловажным фактором, оказавшим влияние на социокультурный облик рабочих

изучаемого региона, является деятельность профсоюзов и партии. Первые в 20-30-е гг.

играли огромную роль в защите прав рабочих, являлись одним из организаторов

социалистического соревнования. Также профсоюзы сделали немало в улучшении условий

труда и быта рабочего, и повышении материального уровня. При этом профсоюзные

организации активно привлекали трудящихся к занятию физкультурой и спортом, духовно

их просвещали.

С одной стороны, рабочие в изучаемый период очень активно вступали в профсоюз

или партию. Данные организации в реальности сделали очень многое по вопросам труда и

быта на заводах и фабриках Средневолжского края. Советская власть сознательно

привлекала рабочего к профсоюзной и партийной деятельности, тем самым воспитывая

социальную опору. Но с другой стороны, вся эта деятельность носила иногда формальный

характер. Сами рабочие порой шли в профсоюз или партию лишь для улучшения своего

материального положения и возможности продвижения вверх по карьерной лестнице.

Процесс индустриализации сопровождался определенной социокультурной

динамикой. Социокультурный облик рабочих Средневолжского края в 1928-1937 гг.

складывался из нескольких сторон. Элементами социокультурной сферы рабочих региона

можно считать материальное положение, условия труда и медицинского обслуживания,

уровень образования, жилищно-бытовые условия и досуговую сферу. На социокультурную

сферу молодого рабочего класса оказывали влияние его социальное происхождение и

деятельность профсоюзов и партии. У рабочих, с одной стороны, сохранялись

традиционные ценности, но с другой, советская власть сознательно стремилась воспитать

новых людей социалистического типа.

Материальное положение рабочих в изучаемый период оставалось на низком уровне

по причине продовольственного кризиса начала 30-х гг. Условия труда также были

тяжелыми и отсюда высокий уровень заболеваемости и травматизма на производстве. Все

это не могло не сказаться на производственной дисциплине, которая в изучаемый период на

предприятиях Средневолжского края была слабой. Советская власть в городах для рабочих

до конца не смогла решить жилищную проблему, но при этом смогла повысить их

образовательный уровень и медицинское обслуживание. Досуг рабочих Средневолжского

региона представлял собой комплекс организованных политизированных форм и

неорганизованного времяпрепровождения.

Исследование вопроса социокультурного облика открывает новые линии в развитии

отечественной науки и поэтому требует дальнейшего изучения.

Список литературы

1. Войнаровская Ю. В. Настроения населения малых городов Поволжья (1920 – 1930-

е гг.). // Известия Самарского университета научного центра Российской академии наук.

2009. Т. 11. № 2. С.133-136.

2. Волжская коммуна. 7 января 1928 г.

3. Волжская коммуна. 11 декабря 1928 г.

4. Волжская коммуна. 13 декабря 1928 г.

5. Волжская коммуна. 30 марта 1929 г.

6. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р-3316. Оп. 106.

7. ГАРФ. Ф. Р-5515. Оп. 11.

8. Государственный архив Пензенской области (ГАПО). Ф. Р-324. Оп. 1. Т. 1.

9. Государственный архив Самарской области (ГАСО). Ф. Р-779. Оп. 2.

10. ГАСО. Ф. Р-1147. Оп. 1.

11. ГАСО. Ф. Р-2152. Оп. 1.

12. ГАСО. Ф. Р-2394. Оп. 1.


15

13. ГАСО. Ф. Р-2521. Оп. 4.

14. Государственный архив Ульяновской области (ГАУО). Ф. Р-454. Оп. 1.

15. Журавлев С. В., Мухин М. Ю. «Крепость социализма»: повседневность и

мотивация на советском предприятии. 1928-1938 гг. М: Российская политическая

энциклопедия (РОССПЭН), 2004. 258 с.

16. Кирсанов Р. С., Камардин И. Н. Трудовая дисциплина на Пензенском трубочном

заводе в 1928 году // Актуальные проблемы науки. 2015. № 10. С. 49-52.

17. Климочкина А. Ю. Бытовая культура советских горожан в 1930-е гг. // Вестник

СамГу. 2006. № 10/1 (50). С. 86-93.

18. Кузьмина Т. Н., Шарошкин Н. А. Подготовка рабочих кадров в Поволжье:

проблемы и итоги. 1920-1930-е годы. Пенза: изд-во ПГПУ им. В. Г. Белинского, 2004. 263 с.

19. Маркевич А. М., Соколов А. К. «Магнитка близ Садового кольца»: стимулы к

работе на Московском заводе «Серп и молот». 1883-2001 гг. М: Российская политическая

энциклопедия (РОССПЭН), 2005. 368 с.

20. Постников С. П., Фельдман М. А. Социокультурный облик промышленных

рабочих России в 1900-1941 гг. М: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН),

2009. 370 с.

21. Самарский областной государственный архив социально-политической истории

(СОГАСПИ). Ф. Р-46. Оп. 1.

22. СОГАСПИ. Ф. Р-1141. Оп. 20.

23. СОГАСПИ. Ф. Р-9431. Оп. 2.

24. СОГАСПИ. Ф. Р-9356. Оп. 6.

25. СОГАСПИ. Ф. Р-9362. Оп. 2.

26. Трудовая правда. 1 февраля 1928 г.

27. Трудовая правда. 21 февраля 1928 г.

28. Трудовая правда. 14 июля 1931 г.

29. Фельдман М. А. Рабочий класс Урала в контексте модернизации в 1900-1940 гг. //

Уральский исторический вестник. № 9. Екатеринбург. 2000. С. 352-360.

30. Филатов В. В. Магнитка. Сталь и люди // Черные металлы. 2016. № 12. С. 60-67.

31. Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история советской России

в 30-е годы. М: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2008. 336 с.

32. Чернова Н. В. Политическая атмосфера в Магнитогорске 1930-х гг., связанная с

использованием на строительстве ММК немецких рабочих и специалистов // Проблемы

истории, филологии, культуры. 2016. № 3 (53). С. 252-259.

References

1. Voinarovskaya, Yu. V. Nastroeniya naseleniya malykh gorodov Povolzh'ya [The mood

of the population of small cities of the Volga region (1920-1930s)] in Bulletin of the Samara

University Scientific Center of the Russian Academy of Sciences, 2009, t. 11, № 2, pp.133-136. (in

Russian).

2. Volzhskaya kommuna [Volga commune]. January 7, 1928. (in Russian).

3. Volzhskaya kommuna [Volga commune]. December 11, 1928. (in Russian).

4. Volzhskaya kommuna [Volga commune]. December 13, 1928. (in Russian).

5. Volzhskaya kommuna [Volga commune].March 30, 1929. (in Russian).

6. Gosudarstvennyy arkhiv Rossiyskoy Federatsii (GARF) [The State Archive of the

Russian Federation]. F. R-3316, оp. 106. (in Russian).

7. GARF. F. R-5515, op. 11. (in Russian).

8. Gosudarstvennyy arkhiv Penzenskoy oblasti (GAPO) [State archive of the Penza region].

F. R-324, оp. 1, t. 1. (in Russian).


16

9. Gosudarstvennyy arkhiv Samarskoy oblasti (GASO) [The State Archive of Samara Region]. F. R-779, op. 2. (in Russian).

10. GASO. F. R-1147, op. 1. (in Russian). 11. GASO. F. R-2152, op. 1. (in Russian). 12. GASO. F. P-2394, op. 1. (in Russian). 13. GASO. F. P-2521, оp. 1. (in Russian). 14. Gosudarstvennyy arkhiv Ul'yanovskoy oblasti (GAUO) [The State Archive of the

Ulyanovsk Region]. F. R-454, Op. 1. (in Russian). 15. Zhuravlev, S. V., Mukhin M. Yu. «Krepost' sotsializma»: povsednevnost' i motivatsiya

na sovetskom predpriyatii. 1928-1938 [―The fortress of socialism‖: everyday life and motivation in a Soviet enterprise. 1928-1938]. Moscow, Russian Political Encyclopedia (ROSSPEN), 2004. 258 p. (in Russian).

16. Kirsanov, R. S., Kamardin, I. N. Trudovaya distsiplina na Penzenskom trubochnom zavode v 1928 godu [Labor discipline at the Penza Pipe Plant in 1928] in Actual problems of science, 2015, №. 10, pp. 49-52. (in Russian).

17. Klimochkina, A. Yu. Bytovaya kul'tura sovetskikh gorozhan v 1930-e gg. [The everyday culture of Soviet citizens in the 1930s] in Bulletin of SamGu, 2006, № 10/1 (50), pp. 86-93. (in Russian).

18. Kuzmina, T. N., Sharoshkin, N. A. Podgotovka rabochikh kadrov v Povolzh'e: problemy i itogi. 1920-1930-e gody [Training of workers in the Volga region: problems and results. 1920-1930s.] Penza, publishing house of PSPU im. V. G. Belinsky, 2004, 263 p. (in Russian).

19. Markevich, A. M., Sokolov, A. K. «Magnitka bliz Sadovogo kol'tsa»: stimuly k rabote na Moskovskom zavode «Serp i molot». ["Magnitogorsk near the Garden Ring": incentives to work at the Moscow plant "Hammer and Sickle". 1883-2001] Moscow, Russian Political Encyclopedia (ROSSPEN), 2005, 368 p. (in Russian).

20. Postnikov, S. P., Feldman, M. A. Sotsiokul'turnyy oblik promyshlennykh rabochikh Rossii v 1900-1941 gg. [The sociocultural look of industrial workers in Russia in 1900-1941] Moscow, Russian Political Encyclopedia (ROSSPEN), 2009, 370 p. (in Russian).

21. Samarskiy oblastnoy gosudarstvennyy arkhiv sotsial'no-politicheskoy istorii (SOGASPI) [Samara Regional State Archive of Socio-Political History]. F. R-46, op. 1. (in Russian).

22. SOGASPI. F. R-1141, op. 20. (in Russian). 23. SOGASPI. F. P-9431, op. 2. (in Russian). 24. SOGASPI. F. P-9356, op. 6. (in Russian). 25. SOGASPI. F. R-9362, op. 2. (in Russian). 26. Trudovaya pravda [Labor truth]. February 1, 1928. (in Russian). 27. Trudovaya pravda [Labor truth]. February 21, 1928. (in Russian). 28. Trudovaya pravda [Labor truth]. July 14, 1931. (in Russian). 29. Feldman, M. A. Rabochiy klass Urala v kontekste modernizatsii v 1900-1940 gg. [The

working class of the Urals in the context of modernization in 1900-1940] in Ural historical bulletin, №. 9, Yekaterinburg, 2000, pp. 352-360. (in Russian).

30. Filatov, V. V. Magnitka. Stal' i lyudi [Magnitogorsk Steel and people] in Black metals, 2016, № 12, pp. 60-67. (in Russian).

31. Fitzpatrick, S. Povsednevnyy stalinizm. Sotsial'naya istoriya sovetskoy Rossii v 30-e gody [Everyday Stalinism. The social history of Soviet Russia in the 30s.] Moscow, Russian Political Encyclopedia (ROSSPEN), 2008, 336 pp. (in Russian).

32. Chernova, N. V. Politicheskaya atmosfera v Magnitogorske 1930-kh gg., svyazannaya s ispol'zovaniem na stroitel'stve MMK nemetskikh rabochikh i spetsialistov [The political atmosphere in Magnitogorsk in the 1930s related to the use of German workers and specialists in the construction of the MMK] in Problems of history, philology, culture, 2016, № 3 (53), pp. 252-259. (in Russian).


17

Филина Ю. С. (Москва)

УДК 314.743

СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ АДАПТАЦИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ НА О. КАПРИ В 1905-1914 гг.

Социокультурная адаптация мигрантов является многогранной исторической

темой, в нее включено множество аспектов: от статистических показателей до эмоциональных аспектов адаптации. Актуальность изучения адаптации художественной интеллигенции связана с необходимостью всестороннего анализа данного явления. В данной статье на основании как ранее не введенных в научный оборот, так и опубликованных личных источников – мемуаров и переписки – исследован потенциал и процесс адаптации «русской колонии» на о. Капри в 1905-1914 гг. Период между Первой русской революцией 1905 г. и началом Первой мировой войны стал вехой в модерном сознании представителей российской художественной интеллигенции, они тяжело переживали чувство необходимости обновления, которое не могли реализовать. Неудача первой революции вынудила многих покинуть Россию, другие же это делали по собственному желанию. Внимание в статье сосредоточено на личном восприятии представителей художественной интеллигенции их положения временных мигрантов, процессе выстраивания взаимодействия внутри достаточно многочисленного эмигрантского сообщества и с местным населением. Методологическая база связана с биографическим подходом в исторических исследованиях, а также с некоторыми элементами новой культурной истории. Адаптационная стратегия временных мигрантов была направлена вовнутрь сообщества: основной целью стало объединение российской эмиграции, создание и поддержание культурного поля в условиях отрыва от России. Несмотря на сильные разграничения внутри сообщества, выстраиваемые самими мигрантами, в основном по идеологическим границам, впоследствии период пребывания на о. Капри стал особым ностальгическим пунктом в воспоминаниях представителей художественной интеллигенции и политических активистов.

Ключевые слова: социокультурная адаптация, миграция, Капри, интеллигенция, Первая русская революция 1905 г., М. Горький.

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-17-24 The sociocultural adaptation of migrants is a multifaceted historical theme, which includes

many aspects from statistical indicators to the emotional aspects of adaptation. The relevance of reserching the adaptation of artistic intelligentsia is associated with the need of comprehensive analysis of this phenomenon. The article deals with the potential and the process of adaptation of the ―Russian colony‖ on Capri in 1905-1914. The research is based on unpublished and published personal materials - memoirs and correspondence. The period between the Russian Revolution of 1905 and the beginning of the First World War was a stage in the modern consciousness of the Russian artistic intelligentsia, who felt the urgent need for renewal, but could not put it into life. The failure of the first revolution forced many of them to leave Russia, while others did it of their own free will. The article is focused on the personal perception of the artistic intelligentsia to their position as temporary migrants, the process of building interaction within a fairly large emigrant community and with the local population. The methodological base is associated with a biographical approach in historical researchers and some elements of the new cultural history. The adaptation strategy of temporary migrants was directed inside the community: the main goal was the unification of Russian emigration, the creation and maintenance of a cultural field in conditions of separation from Russia. Despite the strong demarcations within the community, maintained by the migrants themselves, mainly along ideological boundaries, subsequently the period of stay on Capri has become a special nostalgic point in the memoirs of representatives of the artistic intelligentsia and political activists.


18

Keywords: sociocultural adaptation, migration, Capri, intelligentsia, The Russian

Revolution of 1905, M. Gorky.

роблема социокультурной адаптации мигрантов вошла в отечественную

историографическую практику в конце ХХ в. [4, 8, 10 и др.], внимание

историков-исследователей долгое время было сосредоточено на данной

проблеме применительно к периоду после Революции 1917 г., когда значительное число

жителей бывшей Российской империи стали вынужденными мигрантами. Однако в данной

статье предлагается обратить внимание на миграционные процессы в среде художественной

интеллигенции в 1905-1914 гг., фокус нашего внимания смещен на то, как русские

мигранты выстраивали отношения друг с другом, вписывались в итальянское общество и в

итальянскую действительность, какая эмоциональная атмосфера окружала русских

мигрантов начала ХХ в.

Возможности и успешность социокультурной адаптации мигрантов зависит от

множества условий внешней среды (вынужденность/добровольность миграции, отношение

к мигрантам со стороны местного населения, возможность трудоустройства,

наличие/отсутствие языкового барьера и пр.), но не менее важными являются и

«внутренние» факторы, одним из которых применительно к 1905-1914 гг. стало закрытое от

внешних культурных влияний существование российского сообщества на о. Капри, т. н.

«русской колонии». Данная особенность была связана с осознанием временности миграции

после неудачи Первой русской революции 1905 г. На острове пребывало множество

политических мигрантов, но к ним активно примешивалась и художественная

интеллигенция. Следует отметить, что зачастую эти две принадлежности соединялись в

одном человеке. Первое десятилетие ХХ в. в российской истории можно охарактеризовать

масштабной политизацией и идеологизацией образованного населения. В этой среде имели

место разнообразные конфликты как идеологического, так и бытового порядка.

Представители художественной интеллигенции в XIX-XX вв. в условиях царской

России обладали повышенной миграционной активностью. Италия была одним из мест

обязательных к посещению для любого художника, желавшего достичь профессиональных

вершин. Нередко художник оставался в Италии на два-три года для обучения в мастерской

и посещения музеев. Это же касалось искусствоведов и реставраторов. Профессиональные

цели зачастую совмещались и с отдыхом. Для политических мигрантов о. Капри приобрел

особое значение из-за присутствия на нем М. Горького.

В данной статье используются как опубликованные, так и архивные источники

личного происхождения, в основном мемуары, большинство из них датируются поздним

временем написания: 1920-е гг. и 1930-1940-е гг. Характерной чертой для этих источников

является неполнота описываемых событий, таких, как, например, наличие политической

школы для российских рабочих или отсутствие упоминания некоторых имен, ставших

неугодными для упоминания в советские годы.

Часть итальянского населения, а именно итальянские социалисты, приветствовала

приезд российских мигрантов: «―Да здравствует Горький, да здравствует Россия, да

здравствует социализм!‖ – такими плакатами и надписями мелом и углем от руки были

испещрены стены домов, витрины и ставни магазинов. Это неаполитанские и каприйские

социалисты и анархисты устраивали овацию тому, кого считали борцом за справедливое

дело рабочего класса, за социальную революцию, за мировой пролетариат» – так описывает

приезд М. Горького на о. Капри искусствовед, много лет до 1917 г. проживший в Италии,

Николай Адрианович Прахов [20, л. 6об. – 7об.].

Однако пребывание подобных мигрантов отнюдь не обрадовало итальянские власти:

«Приток политической эмиграции из России вызвал тревогу итальянских властей, и за

вновь прибывшими был установлен полицейский надзор. Донесения префектов Генуи,

Неаполя, Милана о русской эмиграции посылались в министерство внутренних дел в Риме.

П


19

Особенно усилилась слежка за русскими летом-осенью 1909 г. в связи с тем, что в октябре

1909 г. в Италию должен был приехать Николай II для встречи с королем Виктором-

Эмануилом II» [9, с. 283].

На острове собралось огромное количество русских, это были представители разных

взглядов, профессий и партий. Литературный критик, публицист, краевед, общественный

деятель, религиозный философ Алексей Алексеевич Золотарев, один из членов этой

«колонии», вспоминал: «Партийные пристрастия так разделяли, например, социал-

демократов и эсеров, что они селились в разных местах и предпочитали не встречаться» [16,

с. 25]. Таким образом, в рамках сообщества русской колонии на о. Капри воспроизводились

те же формы идеологической сегрегации, что существовали и в России.

В 1906 г. А. А. Золотарев был выслан за границу. Он отправился сначала в Париж,

осенью 1907 г. прибыл на Капри: «Прикатили мы на Капри целою шумною ватагою,

―русскою бандою‖, как звали нас в деревнюшках на берегу Женевского озера. Банда наша

возглавлялась критиком «Современного мира» Василием Львовичем Львовым-Рогачевским.

Это он увлек, сманил нас вместе с собою на Капри» [2, с. 306]. Василий Львович

Рогачевский являлся характерным представителем художественно-политической

интеллигенции того периода, деятельность в литературоведении он со студенческой поры

совмещал с революционной активностью, на рубеже веков вступил в «Союз борьбы за

освобождение рабочего класса», принимал активное участие в революционных событиях

1905 г. в Санкт-Петербурге, за что был выслан на три года.

Там состоялось знакомство Золотарева с Горьким, их дружба продолжалась многие

годы, несмотря на существенную разницу во взглядах: А. А. Золотарев не разделял

отрицание М. Горьким традиционной религии и обрядности, а также весьма скептически

был настроен по отношению к коллективизму [7]. Тогда же состоялось знакомство

Золотарева с А. В. Луначарским: «Анатолий Васильевич жил на вилле художника-

киевлянина Денбровского. На этой вилле была хорошая русская библиотека и всегда было

шумно и весело, так как тут же имели пристанище русские сотрудницы и студентки

Неаполитанского университета. Сюда-то и шли те пуды русских книг, что посылал из

Петербурга Пятницкий...» [2, с. 311].

Золотарев описывает переезд Горького на виллу Спинола: «Помещалась она почти

на самой вершине горы св. Михаила и представляла собою очень просторное и удобное для

школы помещение некогда бывшего здесь средневекового монастырька. Такова

причудливая преемственность и событий, и людей, и вещей в Италии» [2, с. 312].

По его мнению, Капри был соединен в сознании итальянцев с именем Горького.

Однажды А. А. Золотарева с братом задержала римская полиция на вокзале в то время, как

при нем были конспиративные записки, которые он вез в Москву. «Только в Риме нас с

братом напугал неожиданный арест, и прямо на улице. В участке все объяснилось крайне

просто. На римском вокзале только что было вскрыто изрубленное в куски тело. Чемоданы

по документам принадлежат поляку. И вот два признака – моя польская наружность и усы,

да то, что брат приценялся в Риме к чемоданам, заставили самую старую полицию Европы

осмотреть наши бумаги» [2, с. 313]. Но как только полиция узнала, что они с Капри, то

отношение мигом переменилось: «Перед нами очень долго и очень ласково извинялись,

предлагали довезти нас в карете. А когда мы отказались и от кареты, и от провожатых с

зонтиками (шел мелкий дождь), опять долго жали нам руку и желали не только счастливого

пути, но и долгой жизни. Сказанные вполне искренне, пожелания эти не только живут в

моем сердце, но и берегут меня до сегодня» [2, с. 313]. А. А. Золотарев, как и многие представители русской колонии на о. Капри, вел

активную общественную и организаторскую деятельность, однако направлена она была на внутреннюю жизнь сообщества. Основной целью было объединение российской эмиграции, создание и поддержание культурного поля в условиях отрыва от Родины. Золотарев вел серьезную организационную работу, например, по проведению Римского съезда:


20

«Участвовал в работе по объединению русских культурных организаций за границей, организуя первый Римский съезд (1913 г.) этих организаций (протоколы съезда имеются в Библиотеке Академии наук)» [13, л. 3]. Он стоял также во главе Общества взаимопомощи русским на Капри и Каприйской русско-итальянской Библиотеки [1]. Таким образом, социокультурная адаптация художественной интеллигенции заключалась в дистанцировании от итальянского общества, создании подобия российских реалий, а не во взаимодействии, несмотря на то, что часть итальянского общества, в лице социалистов и анархистов, приветствовали приезд и имевшего европейскую известность М. Горького, и российских социалистов, пострадавших из-за борьбы с режимом.

Результатами творческой работы А. А Золотарева стали, с одной стороны, произведения о каприйском периоде жизни и творчества М. Горького, в большинстве своем опубликованные [6], а с другой – «Каприйские новеллы», гораздо менее известные. Один экземпляр рукописи хранится в РГАЛИ [17], другой (копия, сделанная рукой Н. А. Прахова, одного из «самых близких Золотареву ―русских каприйцев‖» [16, с. 24]) в отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи. Двенадцать новелл были написаны в 1913-1921 гг. Это было посвящение острову, Италии, ее легкому и творческому духу: «Захотелось чем-нибудь одарить островок, где зацвела моя душа бессмертным созвездием радужных мыслей и слов, поблагодарить перед близкой разлукой. […] Как часто, взбираясь по узким, каменистым тропинкам скалистого острова, или сидя у самого синего моря, любуясь звездами небес и цветами земли, я трепетал от счастья, чувствуя себя дома, более дома, чем на родине!» [18, л. 3].

В событиях, происходивших в России в этот период, А. А. Золотарев видел, в первую очередь, разрушение и человеческие потери: «Один за другим замертво падали и исчезали из жизни созвучные мне люди, те, кому близка была книга моей души, кому родным был прелестный остров, кто вместе со мной коротал бывало дни и ночи на Piccola Marina. Умирали близкие люди с недопетой песней, на полуслове, на полутоне, в середине пути своей жизни…» [18, л. 3]. Капри же видился источником любви, навечно поселившейся в сердце Золотарева. И новеллы – не плод исключительно творческого воображения, а скорее полуавтобиографические рассказы, в которых он старался передать то тепло, что давал ему Капри и окружающие люди. И действительно, люди отвечали ему взаимностью. Н. А. Прахов вспоминает: «Говорят, есть такое предание, по которому земля будет существовать до тех пор, пока будет жить на ней хоть один «праведник». Таким праведником на острове Капри был, по общему признанию и «эс-эров», и «эс-деков», и «анархистов» и беспартийных русских и местных коренных жителей – рыбаков, крестьян и лавочников – «Алексеич» [19, л. 38об.]. Используя понятие «дом» применительно к о. Капри Золотарев все же не пожелал там остаться, несмотря на описание природных красот, его ностальгическое отношение к острову формировалось благодаря взаимоотношениям с представителями русской колонии. О том же говорит и Прахов, для него Капри вообще выступает практически «русским» островом, где помимо временных политических мигрантов есть местные рыбаки, крестьяне и лавочники.

А. К. Лозина-Лозинский, поэт и публицист, также жил на о. Капри несколько лет. Поездка оставила большой след в его творчестве, к сожалению, так и не успевшем развернуться. Личность его, по-видимому, была наделена исключительно экспрессивными и драматичными чертами. Революционный период лишь усиливал эти черты. А. К. Лозина-Лозинский дважды совершал попытки самоубийства: первый раз в 1909 г. – выстрелил себе в грудь после неудавшейся студенческой забастовки, второй раз – в кругу литераторов он снова пытался застрелиться, третья же попытка оказалась удачной: он принял морфий и, раскрыв книгу Поля Верлена, до последней минуты вѐл записи о своих ощущениях. С юношества участвовавший в революционном движении, запомнившийся современникам «не столько стихами, сколько обликом и смертью, а потомками был прочно забыт. Свой оригинальный стиль с мрачновато-развязной бравадой он выработал лишь в последние годы своей недолгой жизни» – так характеризовал его современный исследователь


21

М. Л. Гаспаров [3, с. 712]. Одна из немногочисленных изданных его работ связана с о. Капри – «Одиночество. Капри и Неаполь (случайные записи шатуна по свету)». В отличие от многих соотечественников, находившихся на Капри и связанных с искусством, А. К. Лозина-Лозинский не стремился войти в круг общения М. Горького, его мало занимали идеологические споры и партийные разногласия. Несмотря на вовлеченность в жизнь русской колонии, внимание в данной работе он сосредоточил на описании итальянских пейзажей, особой атмосферы: «Дома Гранда-Марина тянутся плотной полосой у моря и, как всегда в рыбачьих деревнях в Италии, не выдерживают прямой линии. Одни из них уходят вглубь улицы, другие выступают арками, крыльцами, пристройками. Очевидно, эти дома с черепичными крышами, с множеством балконов, неправильно прорезанных окон и неравными этажами расширяются по мере увеличения семьи; для новой семьи строится сбоку одна-две комнаты, а когда их оказывается мало, то надстраиваются еще комнаты сверху. И потому эти дома сохраняют историю, может быть, столетий и дышат традициями» [11, с. 89].

Также, Лозина-Лозинский, один из немногих русских обитателей о. Капри, обратил внимание на политическое поведение итальянцев: «В городе ведется своя маленькая политика в муниципалитете. Какие-то содержатели отелей, лавочники и аптекари составляют партии под громкими и народолюбивыми названиями (о, тут есть и клерикалы, и свободомыслящие, и прогрессисты, и еще разные другие), патетически обвиняют существующего синдика и господствующее большинство в деспотизме, восстанавливают свободу, посадив на его место такого же очень полного человека. Эти революции волнуют исконных каприйцев, и, толкуя о них на улицах, они размахивают руками, горячатся, краснеют, потеют, перебивают друг друга и постоянно кричат: As-petta! As-petta! Hai capito?» [11, с. 103-104]. А. К. Лозина-Лозинский оказался отстранен (неизвестно, было ли это его личным выбором, что вполне возможно, или же были иные причины) от активного участия в жизни русского сообщества, данное обстоятельство привело к тому, что он в воспоминаниях уделяет внимание не только прекрасным итальянским пейзажам, но и, пожалуй, более остальных мемуаристов, непосредственно итальянскому населению. Более того, в заголовок его работы вынесено «Одиночество», т. е. отказ от интеграции в сообщество русской колонии не привел к дружеским контактам с местным населением и вылился в еще более тяжкое существование, особенно для такой драматической натуры.

Еще одним результатом пребывания на Капри стал журнал «Каприканон», издававшийся Лозина-Лозинским совместно с Савелием Рузером. Неизвестно, было ли это единичное издание или сколько-то номеров журнала было выпущено, оригинал сохранившегося издания хранится в РГАЛИ [15], также он опубликован в электронном виде [12]. Журнал наполнен сатирой и в отношении к иностранцам на Капри [12, с. 32-33], и к отечественным представителям различных партий: «Были и социал-демократы. Этих уж было побольше, но все какой-то полинявший народ. Все полагались на рост германской социал-демократии, жевали «первоположников» о необходимой победе в силу автоматического развития капитализма и никли, тем более, что сперва нужно было решить кто же подлинные марксисты, а кто – «выразители мелкобуржуазных тенденций» [12, с. 20]. Еще одной излюбленной темой сатиры являются сплетни, столь живо распространявшиеся в русской среде на Капри: «Сплетни Капри возбуждают, врет scrittor [итал. – писатель], pittor [итал. – художник] мерзит» [12, с. 28].

Очерки о повседневной жизни и интересных персонах оставил Н. А. Прахов. Например, он вспоминает историю воровки Нины Реннер, которая выдавала себя за сестру милосердия [19, Л. 1]. Нажившись на других на о. Капри, она отправилась в Неаполь и, несмотря на предупреждающую телеграмму от русской колонии, смогла провернуть очередную аферу. Одним из пострадавших от ее рук оказался и Горький: она «проникла к Горькому – оказавшемуся «без вины виноватым» и заплатившему всем пострадавшим, чтобы не связывали его имя с именем этой авантюристки» [19, л. 7об.].


22

Н. А. Прахов вспоминает и Вигдорчика Павла Абрамовича, открывшего «Зубоврачебный кабинет» [19, Л. 8], а позже предоставлявшего свою квартиру под нужды Общества взаимопомощи русским. В данном случае, мы видим единичный случай адаптации с успешной профессиональной реализацией, следует отметить, что, вероятнее всего, П. А. Вигдорчик не относился к волне временной миграции после 1905 г.

Источником по изучению итальянской повседневности начала ХХ в. могут служить письма, которые Прахов писал родителям с о. Капри. Из них можно узнать об отношении итальянцев к национализации железных дорог: «Приехали в Неаполь с опозданием почти на час – теперь все железные дороги стали казенные, и уверяют будто служащие этим недовольны и опаздывают нарочно, чтобы доказать, как плохо хозяйничает «governo» [итал. – правительство], нам от этого не легче» [21, Л. 5]; о том, какие беседы вели русские с итальянцами: «много говорит о том, что можно есть и что вредно для желудка – кажется, это любимый разговор итальянцев» и т.п.

Период между первой революцией в России 1905 г. и началом Первой мировой войны представители российской интеллигенции переживали крайне тяжело в эмоциональном отношении, многие были вынуждены покинуть Родину в силу политических причин, другие же это делали по собственному желанию или в целях улучшения здоровья. Одни страдали о судьбе России, тосковали по ней, на других отъезд сказался менее явно. Дальнейшие жизненные пути членов «русской колонии» также сложились очень по-разному.

Временных мигрантов на о. Капри из среды художественной интеллигенции объединял определенный уровень социокультурной адаптации, вызванный несколькими элементами: во-первых, желанием возвратиться в Россию, совмещенным с революционным энтузиазмом и, в то же самое время, разочарованием в Первой русской революции; во-вторых, на острове был представлен почти весь российский политический спектр, за исключением консервативного крыла, более того, все российское сообщество было представлено одним социальным слоем, подобное воссоздание мира, схожего с привычным, только с еще более обостренными дискуссиями, приводило к сосредоточению исключительно на проблемах российского общества. Таким образом, художественная интеллигенция на о. Капри, имевшая достаточную образовательную и языковую базу, предпочла существовать изолировано, чему также способствовала и финансовая состоятельность многих представителей русской колонии, взаимодействие с местным населением было весьма ограниченным и касалось, в основном, работников «сферы услуг» - лавочников, кучеров и пр.

Период пребывания в миграции на о. Капри стал особым ностальгическим пунктом в воспоминаниях представителей художественной интеллигенции и политических активистов: они отмечают и бурную деятельность на острове, и то, как ласково их приняло большинство местных жителей. Подобное отношение к эмигрантскому прошлому складывалось, конечно, под влиянием той советской действительности, в которой оказались ее представители.

Из заключения в 1947 г. революционер, член РСДРП с 1901 г. Н. Н. Глебов-Путиловский писал А. А. Золотареву (уже побывавшему в ссылке в 1930-1933 гг.), выражая скорбь от неоправданных надежд: «Мне так понятно, что Вы «живете нашим старым Горьковским и Каприйским теплом»... Чудесное было время! Время неизрасходованной, революционной энергии, которую поскорее хотелось отдать рабочему классу, народу. И вот – пожалуйте! Отдал... Кто бы мог подумать?! Вы пишите: «Куда ты Голубь [партийная кличка Н. Н. Глебова-Путиловского] залетел?». Не залетел, дорогой Алексеич, а меня залетели. Залетели «за здорово живешь». Получается точь-в-точь так, как в арии «клевета» поет Дон-Базилио: «погибает в общем мненьи, пораженный клеветой». Причем это у всех на глазах и... сделать ничего нельзя. Нет Горьковской теплоты! Каждый бережет себя и... ни одного Дон Кихота (в хорошем смысле слова), который бы бросился на мое, так называемое, «дело» и распутал его. Живу и горю[ю] успехами нашей великой, прекрасной,


23

Советской страны. Как очарованный слежу за изумительным, неиссякаемым творчеством нашей Партии и нашего Советского Правительства. Фанатически преклоняюсь перед гением Сталина, равного которому не знает история человечества. И... потихоньку умираю в лагере!» [14, л. 26-26об].


1. Ариас-Вихиль М. А. А. А. Золотарев об «Исповеди» М. Горького: литературное

краеведение (по материалам архива А. М. Горького) // Журнал Института наследия. 2015.

№ 2. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://nasledie-journal.ru/ru/journals/2/18.html

(дата обращения: 06.07.2019).

2. Воспоминания А. А. Золотарева о Максиме Горьком // Позывные сердца: сб.

литературно-критических статей. Ярославль: Волжское книжное издательство. 1969. С. 303-

320.

3. Гаспаров М. Л. Алексей Лозина-Лозинский // Русская поэзия «серебряного века»,

1890-1917: Антология. М.: Наука, 1993. С. 712-716.

4. Зайцева Т. Г. Специфика социокультурной адаптации мигрантов. Белгород: Изд-

во Белгородского университета кооперации, экономики и права (БУКЭП). 2013. 124 с.

5. Золотарев А. А. Бунин и Горький // Наш современник. 1965. № 7. С. 101-105.

6. Золотарев А. А. Campo santo моей памяти. Рукопись, извлеченная из архива //

Русь. 1994. № 10. С. 129-141.

7. Из писем А. А. Золотарева / Публ. И. Н. Веселовского, вс.ст. В. Е. Хализев. М.:

Известия АН. Серия литературы и языка. Т. 53. № 2. 1994. С. 56-73.

8. История российского зарубежья: Проблемы адаптации мигрантов в XIX-XX

веках: Сб. ст. / Институт российской истории РАН, отв. ред. Поляков Ю. А. М.: Наука, 1996.

9. Комолова Н. П. Русская эмиграция в Италии в начале ХХ века // Россия и

Италия. ХХ век. 1998. Вып. 3. С. 283-306.

10. Лейкинд О. Л., Махров К. В., Северюхин Д. Я. Художники русского зарубежья,

1917-1939. СПб.: Нотабене, 1999. 713 с.

11. Лозина-Лозинский А. К. Одиночество. Капри и Неаполь (случайные записи

шатуна по свету). Петроград: Жизнь и Знание, 1916. 346 с.

12. Лозина-Лозинский А. К., Рузер С. И. Каприканон [Электронный ресурс]. Режим

доступа: http://www.esamizdat.it/rivista/2014-2015/pdf/guagnelli2_eS_2014-2015_(X).pdf (дата

обращения 15.06.2019).

13. РГАЛИ. Ф. 218. Оп. 1. Д. 6.

14. РГАЛИ. Ф. 218. Оп. 1. Д. 80.

15. РГАЛИ. Ф. 293. Оп. 1. Д. 19

16. Ревякина И. А. Русский Капри (1906-1914) // Россия и Италия. 2003. Вып. 5. С.

12-32.

17. Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ). Ф. 218.

Оп. 1. Д. 26-31.

18. Третьяковская галерея. Рукописный отдел. Ф. 220. Д. 123.




References

1. Arias-Vikhil', M. A. A. A. Zolotarev ob «Ispovedi» M.Gor'kogo: literaturnoe kraevedenie (po materialam arkhiva A. M.Gor'kogo) [A. A. Zolotarev about the «Confession» of M. Gorky: literary study of local lore (based on the materials of the archive of A. Gorky)] in

http://nasledie-journal.ru/ru/journals/2/18.html

http://www.esamizdat.it/rivista/2014-2015/pdf/guagnelli2_eS_2014-2015_(X).pdf


24

Zhurnal Instituta naslediya [Heritage Institute Journal], 2015, № 2. [Electronic resource]. Mode of access: http://nasledie-journal.ru/ru/journals/2/18.html (date accessed: 06.07.2019). (in Russian).

2. Vospominaniya A. A. Zolotareva o Maksime Gor'kom [Memoirs of A. A. Zolotarev about Maxim Gorky] in Pozyvnye serdtsa. Sb. literaturno-kriticheskikh statey [Call signs of the heart: a collection of literary-critical articles]. Yaroslavl', Volzhskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1969, pp. 303-320. (in Russian).

3. Gasparov, M. L. Aleksey Lozina-Lozinskiy [Aleksey Lozina-Lozinskiy] in Russkaya poeziya «serebryanogo veka», 1890-1917: Antologiya [Silver Age Russian Poetry, 1890-1917: Anthology]. Moscow, Nauka, 1993, pp. 712-716. (in Russian).

4. Zaytseva, T. G. Spetsifika sotsiokul'turnoy adaptatsii migrantov [The specifics of the sociocultural adaptation of migrants]. Belgorod, Izd-vo Belgorodskogo universiteta kooperatsii, ekonomiki i prava (BUKEP), 2013, 124 p. (in Russian).

5. Zolotarev, A. A. Bunin i Gor'kiy [Bunin and Gorky] in Nash sovremennik [Our contemporary], 1965, № 7, pp. 101-105. (in Russian).

6. Zolotarev, A. A. Campo santo moey pamyati. Rukopis', izvlechennaya iz arkhiva [Campo santo of my memory. Manuscript extracted from the Archive] in Rus' [Russia], 1994, № 10, pp. 129-141. (in Russian).

7. Iz pisem A. A. Zolotareva [From the letters of A. A. Zolotarev] in Izvestiya AN. Seriya literatury i yazyka [News of the Academy of Sciences. Literature and Language Series], T. 53, № 2, 1994. pp. 56-73. (in Russian).

8. Istoriya rossiyskogo zarubezh'ya: Problemy adaptatsii migrantov v XIX-XX vekakh: Sb. st. [History of the Russian Abroad: Problems of the Adaptation of Migrants in the XIX-XX Centuries: Collection of Articles]. Moscow, Nauka, 1996. (in Russian).

9. Komolova, N. P. Russkaya emigratsiya v Italii v nachale XX veka [Russian emigration in Italy at the beginning of the XX century] in Rossiya i Italiya. XX vek [Russia and Italy. XX century], 1998, Vyp. 3, pp. 283-306. (in Russian).

10. Leykind, O. L., Makhrov, K. V., Severyukhin D. Ya. Khudozhniki russkogo zarubezh'ya, 1917-1939 [Artists of the Russian Abroad]. St. Petersburg, Notabene, 1999. 713 p. (in Russian).

11. Lozina-Lozinskiy, A. K. Odinochestvo. Kapri i Neapol' (sluchaynye zapisi shatuna po svetu) [Loneliness. Capri and Naples (random notes of treveler)]. Petrograd, Zhizn' i Znanie, 1916. 346 p. (in Russian).

12. Lozina-Lozinskiy, A. K., Ruzer, S. I. Kaprikanon [Capricanon]. [Electronic resource]. Mode of access: http://www.esamizdat.it/rivista/2014-2015/pdf/guagnelli2_eS_2014-2015_(X).pdf (date accessed: 15.06.2019). (in Russian).

13. RGALI. F. 218, op. 1, d. 6. (in Russian). 14. RGALI. F. 218, op. 1, d. 80. (in Russian). 15. RGALI. F. 293, op. 1, d. 19. (in Russian). 16. Revyakina, I. A. Russkiy Kapri [Russian Capri] (1906-1914) in Rossiya i Italiya

[Russia and Italy], 2003, vyp. 5, p. 12-32. (in Russian). 17. Rossiyskiy gosudarstvennyy arkhiv literatury i iskusstva (RGALI) [The Russian State

Archive of Literature and Arts (RGALI)]. F. 218, op, 1, d. 26-31 (in Russian). 18. Tret'yakovskaya galereya. Rukopisnyy otdel [Tretyakov gallery. Archive]. F. 220, d.

123. (in Russian). 19. Tret'yakovskaya galereya. Rukopisnyy otdel [Tretyakov gallery. Archive]. F. 220, d.



733. (in Russian).


25

Шапиро Б. Л.

(Москва)

УДК 94(47).083

ШАШЕЧНАЯ РУБКА В МИХАЙЛОВСКОМ МАНЕЖЕ

ВЕСНОЙ 1900 г. («LEMON CUTTING»)

На рубеже XIX-XX вв. в поисках средств совершенствования конницы конный спорт

и конные игры стали основой ее подготовки. После успешной реформы холодного оружия 1881 г. шашечная рубка становится одним из популярнейших в войсках видов состязаний и неотъемлемой частью русского воинского искусства. Исследование основано на изучении массива военно-административной и военно-уставной документации, мемуарной и военно-исторической литературы. В работе использовались также фотокинодокументы из ГАРФ и ЦГАКФФД. Методологической основой исследования выступил комплекс методов: идеографический метод, согласно которому познание начинается с описания и историко-генетический метод, в основе которого лежит последовательное раскрытие изменений изучаемой реальности. Структура работы сформирована по проблемно-хронологическому принципу изложения. В научный оборот вводятся архивные материалы, позволяющие де-тально представить специфику конных состязаний рубежа XIX-XX вв. и место шашечной рубки в них. Полученный результат позволяет сделать выводы о том, что горячее и ис-креннее увлечение шашечной рубкой, появившееся в русской армии в последней трети XIX в., к рубежу XIX-XX столетий органично вошло в повседневность русской конницы на пра-вах еще одной ее национальной черты. В качестве приложения впервые публикуется про-грамма конных состязаний, проводившихся в феврале-апреле 1900 г. в Михайловском ма-неже Комитетом «Общества поощрения полевых достоинств охотничьих собак и всех ви-дов охоты» (из личного фонда великой княгини Марии Павловны в ГАРФ).

Ключевые слова: кавалерия, военное искусство, казачество, традиционные конные игры, рубка шашкой, холодное оружие.

At the turn of the XIX-XX centuries, in search of means of improving the cavalry, eques-

trian sports and equestrian games became the basis for its preparation. After the successful reform of the cold weapons in 1881, the Shashka's (Cossack sabre) cutting became one of the most popu-lar types of competitions in the troops and integral part of the Russian military art. The research based on the study of an array of military administrative and military statutory documentation, memoir and military historical literature. Photographic documents from the State Archives of the Russian Federation (SARF) and the Central State Archive of Film and Photo Documents of St. Pe-tersburg were also use in the research. The research methodology is a combination of methods: ideographic method, according to which cognition begins with a description, and genetic method, which based on the consistent disclosure of changes in the studied reality. The structure of the pa-per formed by the problem and chronological principle of presentation. In the scientific turnover are introduced archival materials that allow present in detail the specifics of equestrian competi-tions of the turn of the XIX-XX centuries and the role of the Shashka's cutting in them. The re-ceived result allows us to draw conclusions that the hot and sincere passion for Shashka's cutting, which appeared in the Russian army in the last third of the XIX century, by the turn of the XIX-XX centuries, organically entered into the daily life of the Russian cavalry on the rights of another na-tional feature. The program of equestrian competitions held in February-April 1900 in the Mikhai-lovsky arena by the Committee of the Society for the Promotion of Field Dignity of Hunting Dogs and All Types of Hunting (from the personal fund of Grand Duchess Maria Pavlovna in the SARF) published for the first time.

Keywords: Cavalry, military art, Cossacks, traditional horseplay, shashka (Cossack sabre) cutting, cold weapons.

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-25-34


26

самой ранней истории русской конницы двумя самыми важными качествами

конника считались как можно близкие к совершенству верховая езда и навык

обращения с холодным оружием, для чего требовалось «на скаку обучать рубке

бумажных болванов, дерева или тому подобных примет» [11, с. 174, 193]. Главный упор в

подготовке делался на накопленный поколениями опыт и национальные черты, свойствен-

ные русской коннице. Они были положены в основу обучения и, максимально развитые, со-

ставили специфику русской кавалерийской школы.

На рубеже XIX-XX вв. военно-прикладные состязания, демонстрирующие уровень

развития армии, приобрели характер культа. При Офицерской кавалерийской школе откры-

вается Общество конной и ружейной охоты и развития скакового дела в кавалерии (1900 г.),

чьей задачей стало руководство системой развития конного спорта в русской армии. Появ-

ляются полковые общества конного спорта. В числе популярных в войсках конных состяза-

ний – прежде всего, преодоление препятствий (конкур), барьерные и гладкие скачки, джи-

гитовка (трюковая скачка), состязания по владению холодным оружием (исторически са-

мым популярным видом была рубка с коня [5, с. 74]), конное фехтование, вольтижировка (в

т. ч. при полной боевой – при винтовке и шашке), реже выездка (манежная езда). Набирают

популярность дальние и стоверстные пробеги.

Распространению рубки много способствовала известная реформа холодного оружия

1881 г. По итогам реформы кавалерия получила схожие по своим свойствам драгунскую,

казачью и артиллерийскую шашки; за их образец был взят «кавказский клинок, известный

под названием ―волчок‖, ―… имеющий на Востоке, в Малой Азии, между кавказскими на-

родами и нашими тамошними казаками высокую известность как оружие, оказывающее не-

обыкновенные достоинства при рубке‖» [Цит. по: 9, с. 142]. Состязания в шашечной рубке с

коня – чучела, глины, соломенных жгутов, или лозы [1, с. 68-69; 3, с. 109; 6, с. 10]; реже

мелких предметов (овощей) [6, с. 22] также восходили к традиционным кавказским и/или

казачьим конным играм, составляя самую популярную часть джигитовки [16, с. 29]. Состя-

зания в рубке преследовали отработку шашечного удара, как главного элемента атаки, ис-

ключающей саму возможность защиты [6, с. 1, 24].

Все вышесказанное нашло свое отражение в кавалерийских программах обучения.

Так, в Николаевском кавалерийском училище (далее – НКУ) рубка как «искусство действия

холодным оружием, т. е. искусство нанесения шашкой правильных и сильных ударов и бы-

стрых уколов с мгновенным отдергиванием шашки обратно» входила в полный курс строе-

вого офицерского образования [13, с. 26-27]. Обучение начиналось с младшего класса (т. е.

с первого года обучения) и продолжалось весь учебный год. С течением времени задания

усложнялись: сперва они выполнялись прохождением мимо цели пешком, затем верхом –

стоя на месте, затем проскачкой на шагу, на рыси и, наконец, на полном скаку (на полевом

галопе или карьере [6, с. 19]). Примерная динамика процесса и распределение занятий в те-

чение учебного года представлены в «Инструкции для младших офицеров НКУ» от 1900 г.:

«А) в пешем строю (сначала на шагу, не останавливаясь, а затем проходя возможно

быстрее):

1) уколы налево, в пол-оборота налево и в пол-оборота направо;

2) удары в пол-оборота направо, направо, вниз направо, вниз в пол-оборота направо;

3) отбивы направо и налево;

4) рубка глины;

5) рубка лозы;

6) уколы чучел.

Б) на деревянной лошади: исполнить то же, что указано в пункте А, обращая при

этом внимание на то, чтобы при нанесении ударов и уколов, а также при отбивах, левая ру-

ка с поводьями оставалась бы совершенно в покойном положении, и чтобы при ударах

внутренний шенкель не был сильнее наружного, а наоборот.

С


27

В) верхом на коне: исполнить то же, что в пункте А» [13, с. 39-40].

«Младший класс.

Сентябрь. В пешем строю: шашки к бою, шашки в ножны, уколы, удары и отбивы.

Октябрь. В пешем строю – соединенные удары, уколы и отбивы.

Ноябрь. Рубка глины – с деревянной лошади, а также и пешком, проходя шагом, ми-

мо стойки.

Декабрь. Рубка глины с деревянной лошади, а также и пешком, пробегая мимо стой-

ки.

Январь. Рубка лозы с деревянной лошади, а также и пешком, проходя мимо стойки.

Февраль. Рубка лозы с деревянной лошади, а также и пешком, пробегая мимо стойки.

Март. Рубка глины и лозы и уколы чучел в деревянной лошади, а также и пешком,

пробегая мимо станков.

Старший класс.

Сентябрь-январь. Пешком приемы для рубки и обучение командованию. Рубка гли-

ны и лозы с деревянной лошади, а также и пешком, проходя или пробегая мимо станка» [13,

с. 59-60].

И в военно-учебных заведениях, и в полках, занятия рубкой проводились преимуще-

ственно в зимнее время [8, с. 20; 15, с. 269]. Общие правила рубки в конце XIX – начале XX

вв. определялись Кавалерийским уставом (1893, 1896) и Наставлением для ведения занятий

в кавалерии (1896). По отношению к прежним уставам (1869, 1875, 1886) требования к вла-

дению холодным оружием заметно усложнились, теперь уже не различаясь для офицеров и

нижних чинов: ранее повышенные требования предъявлялись лишь к офицерам и наиболее

способным ездокам из нижних чинов; массовка изучала лишь общие приемы [3, с. 115, 126-

127; 15, с. 42].

По воспоминаниям современников, особым искусством отличались рубка так назы-

ваемой «царской» (казачьей) сотни НКУ [2], которая буквально «граничила с чудом… всех

присутствующих поразил юнкер, чисто срубивший все лозы и под конец рубанувший гли-

няную пирамиду с таким усердием, что не только разнес ее надвое, но и отрубил от толстой

дубовой стойки, на которой она стояла, целый угол, для чего требовалась поистине медве-

жья сила. Тогда же есаул Тургиев, сменный офицер сотни, уже в пешем строю, четырьмя

ударами шашки разрубил глиняную пирамиду с такой чистотой, что она не сдвинулась ни

на миллиметр, а затем слева направо разрубил ее опять на три части, после чего она про-

должала по-прежнему стоять; девятым ударом он заставил взвиться в воздух все разрублен-

ные части» [10, с. 84]. Горячее увлечение шашечной рубкой сменило «прежнее бесполезное

махание шашкой по сторонам» [7, с. 46]; с этого времени рубка стала неотъемлемой частью

русского воинского искусства, а сама шашка – еще одним символом русской конницы.

***

В ГАРФ отложился любопытный документ [4], детально представляющий конные

состязания рубежа XIX-XX вв., включающие, среди прочего, и шашечную рубку. Выявлен-

ный документ находится в личном фонде великой княгини Марии Павловны (принцессы

Мекленбург-Шверинской), августейшей супруги начальника Петербургского военного ок-

руга, генерал-адъютанта, генерала от инфантерии, великого князя Владимира Александро-

вича, младшего брата Александра III. Мария Павловна принимала самое деятельное участие

в воинской повседневности: оказывала покровительство, с удовольствием исполняла обя-

занности полкового шефства.

Документ описывает состязания, проходившие в феврале – апреле 1900 г. в Петер-

бургском Михайловском манеже, который был в это время главным соревновательным цен-

тром конников [12]; [14, с. 51]: «Комитет ―Общества поощрения полевых достоинств охот-

ничьих собак и всех видов охоты‖ постановил: устроить в Михайловском Манеже состяза-

ния… по нижеследующей программе: <…>


28

III день. Воскресенье, 12 марта.

Приз от Общества ―Lemon Cutting‖. Рубка нижних чинов. Первому – золотые часы,

остальным участвующим по 5 р. каждому.

Условия: (―Lemon Cutting‖) от Кавалерийского полка допускается по одному нижне-

му чину и один нижний чин от Гвардейской конно-артиллерийской бригады.

Состязание состоит в том, что участвующие должны на манежном галопе перерубить

висящий в середине манежа лимон. Лимон висит:

1) для Кирасирской дивизии – 3 арш. 1 верш. (примерно 217,5 см – Б.Ш.);

2) для полков 2-й Гвардии Кав[алерийской] див[изии] – 2 арш. 15 верш. (209 см);

3) для Казачьих частей Кав[алерийской] див[изии] – 2 арш. 14 верш. (204 см) [4, д.

750, л. 1] (что несколько выше обычных нормативов, которые укладывались в диапазон от 2

арш. 6 верш. до 2 арш. 12-14 верш.» [6, с. 36]).

Полный текст программы состязаний в Михайловском манеже помещается ниже в

качестве приложения.


1. Атабеков А. А., Иванов Е. Д. Руководство верховой езды для юнкеров Константи-

новского артиллерийского училища. СПб.: Т-во Р. Голике и А. Вильборг, 1905. 72 с.

2. Вертепов Д. П. Царская сотня // Военная быль. 1956. № 18. С. 19-20.

3. Витт де Л. В. Конница: вооружение и владение оружием. Репринтное воспроиз-

ведение издания 1900 г. М.: URSS, 2011. 233 с.

4. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 655. Оп. 1. Д. 750.

Программа скачек, устраиваемая комитетом общества поощрения полевых достоинств

охотничьих собак и всех видов охоты. 2 л. Техническая подготовка текста к печати – Н. К.

Карбаиа, Российский государственный гуманитарный университет.

5. Горбунов Б. В. Традиция конных состязаний – важнейший компонент народной

культуры русского этноса // Российский научный мир. 2014. № 2 (4). С. 56-90.

6. Греков А. К. Обучение рубке и уколам. Пособие для офицеров Главной фехто-

вально-гимнастической школы. СПб.: Женская тип. т-ва «Печ. Станка», 1912. 37 с.

7. Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. Париж: Imprimerie de Navarre,

1930. 374 с.

8. Елисеев Ф. И. Оренбургское казачье училище // Военная быль. 1965. № 73. С. 19-

20.

9. Кулинский А. Н. Русское холодное оружие XVIII-XX вв. Т. 1. Определитель. СПб.:

Атлант, 2001. 384 с.

10. Марков А. Л. Кадеты и юнкера. Русские кадеты и юнкера в мирное время и на

войне // Марков А. Л. Кадеты и юнкера. Никитин В. Н. Многострадальные. М.: Воениздат,

2001. C. 3-128.

11. Масловский Д. Ф. Строевая и полевая служба русских войск времен императора

Петра Великого и императрицы Елизаветы. М.: Тип. Окружного штаба, 1883. 199 с.

12. Михайловский манеж // Вестник русской конницы. 1910. № 7. С. 324-327.

13. Николаевское кавалерийское училище. Инструкция для младших (сменных)

офицеров училища. СПб.: Тип. П. Сойкина, 1900. 73 с.

14. Старый Петербург: юбилейный сборник воспоминаний. 1701-1953. Кн. 1. Париж,

Éd. des presses du temps present, 1953. 80 с.

15. Столетие военного министерства. 1802-1902. Главный штаб. Образование (обу-

чение) войск. Ч. 1. Кн. 2. Отд. 3. Уставы и наставления. СПб.: Тип. Т-ва М. О. Вольф, 1914.

279 с.

16. Флейшер С. Н. Руководство казачьей езды и выездки строевой казачьей лошади.

СПб.: Тип. Тренке и Фюсно, 1895. 75 с.


29

References

1. Atabekov, A. A., Ivanov, E. D. Rukovodstvo verhovoj ezdy dlja junkerov Konstanti-

novskogo artillerijskogo uchilishha [Horse-riding manual for junkers of Konstantinovsky Artillery

School]. St. Petersburg, T-vo R. Golike i A. Vil'borg Publ., 1905. 72 р. (in Russian).

2. Vertepov, D. P. Carskaja sotnja [The Tsar's Hundred] in Voennaja byl' [Military Life],

1956, № 18, рр. 19-20. (in Russian).

3. Vitt, de L. V. Konnica: vooruzhenie i vladenie oruzhiem. Reprintnoe vosproizvedenie

izdanija 1900 g. [Cavalry: weapons and weapons possession. Reprint of the 1900 edition]. Mos-

cow, URSS Publ., 2011. 233 s. (in Russian).

4. State Archives of the Russian Federation (SARF). F. 655. Op. 1. D. 750. Programma

skachek, ustraivaemaja komitetom obshhestva pooshhrenija polevyh dostoinstv ohotnich'ih sobak i

vseh vidov ohoty. 2 l. [A racing programme run by the Society for the Promotion of Field Dignity

in Hunting Dogs and All Types of Hunting. In 2 sheets]. Tehnicheskaja podgotovka teksta k pe-

chati – N. K. Karbaia, Rossijskij gosudarstvennyj gumanitarnyj universitet [Technical preparation

of this text for printing – N. K. Karbaia, Russian State University for the Humanities]. (in

Russian).

5. Gorbunov, B. V. Tradicija konnyh sostjazanij – vazhnejshij komponent narodnoj

kul'tury russkogo jetnosa [The tradition of horse racing is an important component of the folk cul-

ture of the Russian ethnos] in Rossijskij nauchnyj mir [Russian scientific world], 2014, № 2 (4),

рр. 56-90. (in Russian).

6. Grekov, A. K. Obuchenie rubke i ukolam. Posobie dlja oficerov Glavnoj fehtoval'no-

gimnasticheskoj shkoly [Cutting and injection training. Manual for officers of the Main Fencing

and Gymnastics School]. St. Petersburg, Zhenskaja tip. t-va ―Pech. Stanka‖ Publ., 1912. 37 р. (in

Russian).

7. Danilov, Ju. N. Velikij knjaz' Nikolaj Nikolaevich [Grand Duke Nikolai Nikolaevich].

Paris, Imprimerie de Navarre Publ., 1930. 374 р. (in Russian).

8. Eliseev, F. I. Orenburgskoe kazach'e uchilishhe [Orenburg Cossack School] in Voen-

naja byl' [Military Life], 1965, № 73, pp. 19-20. (in Russian).

9. Kulinskij, A. N. Russkoe holodnoe oruzhie XVIII-XX vv. T. 1. Opredelitel' [Russian

cold steel weapons of the 18th – 20th centuries. Vol. 1. The determinant]. St. Petersburg, Atlant

Publ., 2001. 384 р. (in Russian).

10. Markov, A. L. Kadety i junkera. Russkie kadety i junkera v mirnoe vremja i na vojne

[Cadets and junkers. Russian cadets and junkers in peacetime and war] in Markov, A. L. Kadety i

junkera. Nikitin, V. N. Mnogostradal'nye [Markov, A. L. Cadets and Junkers. Nikitin, V. N. Long-

suffering]. Moscow, Voenizdat Publ., 2001, pp. 3-128. (in Russian).

11. Maslovskij, D. F. Stroevaja i polevaja sluzhba russkih vojsk vremen imperatora Petra

Velikogo i imperatricy Elizavety [Structural and field service of Russian troops of the times of

Emperor Peter the Great and Empress Elizabeth]. Moscow, Tip. Okruzhnogo shtaba Publ., 1883.

199 р. (in Russian).

12. Mihajlovskij manezh [Mikhailovsky arena] in Vestnik russkoj konnicy [Messenger of

the Russian cavalry], 1910, № 7, pp. 324-327. (in Russian).

13. Nikolaevskoe kavalerijskoe uchilishhe. Instrukcija dlja mladshih (smennyh) oficerov

uchilishha [Nikolaev Cavalry School. Instruction for junior (interchangeable) officers of the

school]. St. Petersburg, Tip. P. Sojkina Publ., 1900. 73 р. (in Russian).

14. Staryj Peterburg: jubilejnyj sbornik vospominanij. 1701-1953. Kn. 1 [Old Petersburg:

anniversary collection of memories. 1701-1953. Book 1]. Paris, Éd. des presses du temps présent

Publ., 1953. 80 р. (in Russian).

15. Stoletie voennogo ministerstva. 1802-1902. Glavnyj shtab. Obrazovanie (obuchenie)

vojsk. Ch. 1. Kn. 2. Otd. 3. Ustavy i nastavlenija [Hundred years of the War Ministry. 1802-1902.


30

General Staff. Education (training) of troops. Part 1. Book 2. Section 3. Charters and instructions].

St. Petersburg, Tip. T-va M. O. Vol'f Publ., 1914. 279 р. (in Russian).

16. Flejsher, S. N. Rukovodstvo kazach'ej ezdy i vyezdki stroevoj kazach'ej loshadi [Cos-

sack Riding and Dressage Manual of a Combat Cossack Horse]. St. Petersburg, Tip. Trenke i

Fjusno Publ., 1895. 75 р. (in Russian).

Приложение

Л. 1.

Комитет «Общества поощрения полевых достоинств охотничьих собак и всех видов

охоты» постановил: устроить в Михайловском манеже состязания в скачке через препятст-

вия «Concours Hippique» в феврале, марте и апреле сего 1900 года по нижеследующей про-

грамме:

I день. Воскресенье, 27 Февраля.

Прибытие лошадей, участвующих в пробеге 100 верст. 1-ой лошади – 500 р., 2-ой –

200 р. и 3-ей – 100 р.

Подписка по 10 руб. с лошади.

Условия:

а) уравнительный вес 5 ½ пудов;

б) седловка форменная – походная;

в) только гг. офицеры на собственных лошадях;

г) въезд в манеж всех прибывших в порядке прибытия.

1. Приз «Спокойствия и смелости лошади» от Общества в 425 р., для ездоков охот-

ников чрез нижеследующие препятствия:

а) мост ширина 1 ½ арш.;

б) тропинка ширина 1 арш.;

в) слезание;

г) прыжок через огонь;

д) 1) канава 1 ½ арш. с прутяным барьером ¾ арш. и в расстоянии 8 арш.;

2) прутяной барьер ¾ арш. с канавой 1 ½ арш.;

е) срубленное дерево;

ж) жердяной забор 1 ¼ арш.;

з) кусты;

и) пальба;

к) барабанный бой и

л) красные флаги.

Подписка по 5 р. с лошади, 1-ой лошади 300 р. и 2-ой – 125 р.

2. Приз «Открытия» от Общества в 325 руб., для ездоков-охотников на лошадях, ни-

когда не скакавших на состязаниях Общества. Шесть препятствий; подписка 5 р., 1-ой ло-

шади – 150 р., 2-ой – 100 р., 3-ей – 50 р., 4-ой – 25 р.

3. Приз Общества в 300 руб. для русских одиночек; подписка 5 р.; 1-й запряжке – 150

р., 2-й – 100 р., 3-й – 50 р. и остальным запряжкам, заслуживающим одобрения – малые се-

ребряные медали.

Примечание. Если на этот приз запишется менее 4 экипажей, то приз считается несо-

стоявшимся и не разыгрывается.


31

4. Джигитовка казаков; лучшему наезднику золотые часы, двум последующим – се-

ребряные часы. Всем предоставляется возможность поднять на ходу кошелек с 5 р.; не под-

нявшим приз – по 3 р.

II день. Воскресенье, 5 марта.

1. Приз Общества в 425 р., для ездоков-охотников на лошадях скакавших, но не вы-

игравших 1-го и 2-го призов на состязаниях Общества; шесть препятствий; подписка 5 р., 1-

ой лошади – 250 р., 2-ой – 100 р., 3-ей – 50 р., 4-ой – 25 р.

2. Приз «Фронтовой» от Общества в 425 р., для гг. офицеров с минимальным весом 6

пудов. Ездок в походном вооружении и обмундировке, при походной седловке на мундшту-

ке; шесть препятствий, подписка 5 р., причем должно быть представлено свидетельство от

Начальника части о том, что лошадь признана им фронтовой; 1-ой лошади – 250 р., 2-ой –

100 р., 3-ей – 50 р., 4-ой – 25 р.

Примечание. Лошади, уже выигравшие в прошедшие года 1-й приз, должны скакать

через возвышенные соломенные забор и каменную стену. Лошади, выигравшие 2-й приз,

скачут через возвышенную каменную стену.

3. Премировка лошадей гг. офицеров за наружные формы и движения. Записанные

лошади подразделяются на 2 категории:

1) лошади под тяжелым весом и

2) лошади под легким весом.

В каждой категории 3 приза.

I приз. Серебряная вещь и золотая медаль

II приз. Серебряная вещь и большая серебряная медаль

III приз. Малая серебряная медаль.

Лошади, признанные заслуживающими одобрения, – бронзовые медали.

Участвующие в состязании на этот приз выезжают на седле произвольного образца,

на мундштуке или уздечке. Подписная цена 10 р. с лошади.

Л. 1об.

Из двух лошадей, получивших первые призы на этих состязаниях в обеих категори-

ях, лучшая лошадь получает приз, пожалованный августейшим президентом Общества его

императорским высочеством великим князем Николаем Николаевичем.

От Государственного коннозаводства золотая медаль («За лучшую лошадь, рожден-

ную в России»)

Примечание. Подписка лошадей гг. офицеров на премировку будет приниматься

лично или письменными заявлениями с 22 февраля и прекратится 2 марта сего года. Лоша-

ди для первоначального осмотра должны прибыть в Михайловский манеж: 2-го, 3-го, 4-го

марта в час дня.

4. Приз Общества в 300 р. для шорных одиночек; подписка 5 р., 1-й запряжке – 150

р., 2-ой – 100 и 3-й – 50 р., остальным запряжкам, заслуживающим одобрения – малые се-

ребряные медали.

Примечание. Если на этот приз запишется менее 4-х экипажей, то приз считается не-

состоявшимся и не разыгрывается.

III день. Воскресенье, 12 марта.

1. Приз «Охотничий» в 425 р., для ездоков-охотников, при условии пройти все пре-

пятствия полевым галопом, не переменяя аллюра с начала скачки до ее окончания; шесть

препятствий; подписка 5 руб., 1-ой лошади – 250 р., 2-ой – 100 р., 3-ей – 50 р., 4-ой – 25 р.


32

Примечание. Лошади, уже выигравшие в прошедшие года 1-й приз, должны скакать

через возвышенные соломенные забор и каменную стену. Лошади, выигравшие 2-й приз,

скачут через возвышенную каменную стену.

2. Приз Общества в 1350 р. в память посещения состязаний Общества Их Импера-

торскими Величествами, для ездоков-охотников, 6 возвышенных препятствий, подписка 10

р, 1-й лошади – 800 р., 2-й – 300 р., 3-й – 200 р., 4-й – 50 р. Первый приз может получить

только лошадь, не свалившая ни одно из препятствий.

3. Приз от Общества «Lemon Cutting». Рубка нижних чинов. Первому – золотые ча-

сы, остальным участвующим по 5 р. каждому.

Условия: («Lemon Cutting») от Кавалерийского полка допускается по одному нижне-

му чину и один нижний чин от Гвардейской конно-артиллерийской бригады.

Состязание состоит в том, что участвующие должны на манежном галопе перерубить

висящий в середине манежа лимон.

Лимон висит:

1) для Кирасирской дивизии – 3 арш. 1 верш.;

2) для полков 2-й Гвардии Кав. див. – 2 арш. 15 верш.;

3) для Казачьих частей Кав. див. 2 арш. 14 верш.;

4. Приз Общества в 350 р., для русских пар в дышле; подписка 10 р., 1-й запряжке –

200 р., 2-й – 100 р., 3-й – 50 р. и остальным запряжкам, заслуживающим одобрения – малые

серебряные медали.

Примечание. Если на этот приз запишется менее 4 экипажей, то приз считается несо-

стоявшимся и не разыгрывается.

IV день. Воскресенье, 19 марта.

1. Приз Общества для нижних чинов на неоседланных лошадях. Допускается по од-

ному нижнему чину от полка, через 6 препятствий барьер в 1 ¼ арш., на денежные призы.

2. Приз от Общества «Парфорсной и Ружейной Охоты и развития скакового дела в

Кавалерии», в 400 р. через нижеследующие препятствия; подписка по 5 р с лошади, 1-й ло-

шади – 250 р., 2-й – 100 р. и 3-й – 50 р.

Препятствия:

Л. 2.

а) срубленная елка;

б) дощатый забор;

в) тройная живая изгородь: 1-я и 2-я – 1 ¼ арш и 3-я – 1 арш. высоты, расстояние ме-

жду ними в аршин;

г) тройной жердяной барьер, 1-й 0 ¾ арш., 2-й – 1 арш. и 3-й – 1 ¼ арш. высоты, рас-

стояние между ними по ¾ аршина;

д) елка и

е) ров с водой.

3. Приз «Великокняжеский» в 1800 р., пожалованный Обществу Их Императорскими

Величествами, для ездоков-охотников. Десять возвышенных препятствий. Подписка 10 р. с

лошади, 1-й лошади – 1100 р., 2-й – 400 р., 3-й – 200 р., 4-й – 100 р.

Примечание. Лошади, уже выигравшие этот 1-й приз в прошедшие года, не имеют

права получить приза. Лошади, взявшие 2-й и 3-й призы в прошедшие года, могут получить

только высший приз.


33

4. Приз Общества в 350 р. для пар в шорах; подписка 10 р., 1-я запряжке – 200 р., 2-й

– 100 р. и 3-й – 50 р. и остальным запряжкам, заслуживающим одобрения – малые серебря-

ные медали.

Примечание. Если на этот приз запишется менее 4-х экипажей, то приз считается не-

состоявшимся и не разыгрывается.

V день. Воскресенье, 26 марта.

1. Приз от Общества для гг. офицеров, для «скачков в ширину» в 700 р. Подписка по

10 р. с лошади. 1-й лошади – 500 р. и 2-й – 200 р.

Условия. Первый приз получает лошадь, прыгнувшая не менее 6 ½ арш. Допускается

перескачка на каждую ширину до 3-х раз.

Вышина прутяного барьера перед водой ½ арш. Начальный прыжок в 5 ½ арш., затем

до 6 ½ арш. прибавляется в ширину по пол аршина, после чего по четверти аршина.

2. Приз, пожалованный Обществу Государем Императором в 1000 р. для ездоков-

охотников; 14 препятствий; подписка 10 р., 1-й лошади – 600 р., 2-й – 300 р., 3-й – 100 р.

Примечание. Означенные призы выдаются вещами. Лошади, уже выигравшие этот 1-

й приз, имеют право скакать на 1-й приз через возвышенные препятствия. Лошади, выиг-

равшие 2-й и 3-й приз в прошедшие года, могут получить только высший приз.

3. Приз, пожалованный Обществу в 350 р. для «тяжеловозов». Подписка по 3 р. с

лошади. 1-й приз в 250 р. от Бориса Михайловича Петрово-Соловово и 2-й – в 100 р. от кня-

зя Петра Павловича Голицына.

Примечание. Допускаются к состязанию лошади, двинувшие на репетиции с места

груз в 80 пудов. Понукание допускается только голосом.

4. Приз общества в 300 р. для троек; подписка 5 р; 1-й запряжке – 150 р, 2-й – 100 р.

и 3-й – 50 р. и остальным запряжкам, заслуживающим одобрения – малые серебряные меда-

ли.

Примечание. Если на какой-либо из этих призов запишется менее 4-х экипажей, то

приз считается несостоявшимся и не разыгрывается.

VI день. Воскресенье, 2 апреля.

1. Приз Общества для скачки в вышину в 425 р для гг. офицеров; подписка 5 р., 1-й

лошади – 250 р., 2-й – 100 р., 3-й – 50 р., 4-й – 25 р.

Правила для состязания в прыжках на вышину на «Concours Hippique».

Для состязания в прыжках на вышину в середине манежа ставится соломенный барь-

ер с откосами из живых изгородей. Лошади начинают состязания с прыжка через барьер,

вышиной в 1 арш. 13 верш., затем барьер поднимается последовательно на высоты:

1) 2 арш,

2) 2 арш. 2 верш.,

3) после чего барьер поднимается каждый раз на один только вершок.

Через барьер вышиной в 1 арш. 13 верш. и 2 арш. разрешается прыгать каждой

Л. 2об.

лошади по 2 раза, выше 2 арш. по три раза.

Приз получает лошадь, взявшая высший барьер, а при равных по высоте прыжках

принимается во внимание с какого – первого, второго или третьего прыжка был взят пре-

дыдущий барьер. Лошадь, установившая новый рекорд на «Concours Hippique», получит

жетон.


34

2. «Prix Couple», пожалованный обществу ее императорским высочеством великой

княгиней Марией Павловной в 500 р. для ездоков-охотников, 6 препятствий; подписка 10 р.

с лошади, 1-й паре – 350 р., 2-й – 150 р.

3. Смена лошадей ремонта иностранных и русской армии, выезженных по системе г-

на Филлиса.

4. Приз Утешительный от Общества в 350 р. для ездоков-охотников на лошадях, уча-

ствовавших в состязаниях, но не взявших ни 1-го, ни 2-го призов. Шесть препятствий, под-

писка 5 р., 1-й лошади 250 р., 2-й лошади – 100 р.

Высота препятствий

Обыкновенных:

1) живая изгородь – вышина 1 ¾ арш.;

2) забор – 1 ½ арш.;

3) двойная живая изгородь – 1 ½ арш.; расстояние между ними – 8 арш.;

4) каменная стена – 1 ¼ арш.;

5) ров с водой – ширина 3 арш., с живой изгородью впереди.

Возвышенных:

1) живая изгородь – вышина 2 арш.;

2) забор – 1 ¾ арш.;

3) двойная изгородь живая – 1 ¾ арш.; расстояние между ними – 7 арш.;

4) каменная стена с кирпичом – 1 ¾ арш.;

5) ров с водой – ширины 5 арш. С живой изгородью впереди на четверть аршин выше

обыкновенной и на аршин наклонной к воде.

Подписка лошадей будет приниматься в конторе Августейшего Президента Общест-

ва: Большая Итальянская, дом № 13, с 21 февраля с. г. ежедневно от 11 до 4 час пополудни,

лично или письменными заявлениями и за два дня до состязания в Михайловском манеже и

будет закрываться накануне состязания в 4 часа дня.

Цены местам:

Ложи 15 р. 50 к. за день, или 83 р. за шесть дней состязания. Трибуны 2 р. 10 к. за

день. Лиц, желающих записаться на ложи, просят заранее обращаться с письменными заяв-

лениями в канцелярию Обществу по вышеозначенному адресу, причем обозначить, желают

ли ложу на один день или на все шесть дней состязаний. Записанные и не взятые до дня на-

кануне состязаний ложи поступают в общую продажу в день состязания при входе в Ма-

неж.

Гг. члены Общества, возобновившие членские взносы на 1900 г., будут иметь вход в

членскую ложу по особым билетам. Возобновление билетов производится ежедневно от 11

до 4 ч. в конторе августейшего президента Общества и за два дня до состязаний в Михай-

ловском манеже от 11 до 4 ч. дня.

Гг. членов просят заранее позаботиться возобновлением билетов, так как в дни со-

стязаний таковое будет затруднительно.

Секретарь Общества

М. Е. Крупенский


35

АРХЕОЛОГИЯ И ВОПРОСЫ ИСТОРИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ

Гайденко П. И.

(Киев)

УДК 94(47).027

КРУШЕНИЕ МЕЧТЫ О ВЛАДИМИРСКОЙ МИТРОПОЛИИ

(О ПРИЧИНАХ ЦЕРКОВНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ НЕУДАЧИ

АНДРЕЯ БОГОЛЮБСКОГО)

Вторая половина XII в. в истории русского христианства ознаменовалась важным

событием, имевшим большое значение для развития древнерусского государства. Андреем

Юрьевичем Боголюбским была предпринята попытка создать в своих владениях собствен-

ную митрополию с центром во Владимире-на-Клязьме. Отмеченное событие может рас-

сматриваться в контексте процессов, связанных с избранием в 1147 г. в Киеве на митро-

полию Климента Смолятича. Рост политической самостоятельности отдельных княже-

ских ветвей и отдельных земель нашел выражение в процессах политической автономиза-

ции. Судя по всему, Андрей не ставил перед собой цель отделиться от Константинополя.

Его решение учредить во Владимире митрополию, скорее всего, было вызвано желанием

князя заявить о своей независимости от Киева. Несмотря на все предпринятые усилия,

проект Андрея Боголюбского потерпел неудачу. Патриарх отказал князю в поддержке, а

византийский император даже не ответил на просьбу князя. Вскоре в Киеве был жестоко

казнен Владимирский епископ Феодор. В то время, как политические мотивы Андрея под-

вергались исследованию, церковная сторона вопроса недостаточно освещена в научной ли-

тературе. Между тем, нормы церковного права вполне ясно регламентируют условия и

порядок учреждения митрополий. Таким правом обладали патриарх и император. С фор-

мальной точки зрения, Андрей имел права на создание собственной митрополии. Однако

князь получил отказ. Мотивы этого отказа не вполне ясны. В представленной статье

предпринята попытка рассмотреть претензии Андрея Боголюбского в контексте норм

церковного права.

Ключевые слова: Киевская Русь, Древняя Русь, церковное право, Андрей Боголюб-

ский, церковно-государственные отношения в Киевской Руси, русско-византийские отно-

шения, церковная политика русских князей.

The second half of the XII century in the history of Russian Christianity was marked by an

important event that was of great importance for the development of the ancient Russian state.

Andrei Yuryevich Bogolyubsky made an attempt to create his own metropolis in his possessions

with a center in Vladimir-on-Klyazma. The noted event can be considered in the context of the

processes associated with the election in 1147 in Kiev to the Metropolitanate of Clement Smolya-

tich. The growth of political independence of individual princely branches and individual lands

found expression in the processes of political autonomy. Apparently, Andrew did not set himself

the goal of separating from Constantinople. His decision to establish a metropolitanate in Vladi-

mir most likely was caused by the prince’s desire to declare his independence from Kiev. Despite

all the efforts made, the project of Andrei Bogolyubsky failed. The patriarch refused to support the

prince, and the Byzantine emperor did not even answer the prince's request. Soon in Kiev, Vladi-

mir Bishop Theodore was brutally executed. While Andrei’s political motives were investigated,

the church side of the issue is not adequately covered in the scientific literature. Meanwhile, the

norms of church law quite clearly regulate the conditions and procedure for the establishment of

metropolises. This right belonged to the patriarch and emperor. From a formal point of view, And-

rei had the right to create his own metropolis. However, the prince was refused. The motives for


36

this failure are not entirely clear. The article presents an attempt to consider the claims of Andrei

Bogolyubsky in the context of church law.

Keywords: Kievan Rus, Ancient Russia, church law, Andrey Bogolyubsky, church-state re-

lations in Kievan Rus, Russian-Byzantine relations, church policy of Russian princes. DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-35-50

сторический сюжет о попытке Андрея Боголюбского создать во Владимире-

на-Клязьме новую, независимую от Киева митрополию неоднократно привле-

кал к себе внимание как церковных, так и гражданских историков. К этим со-

бытиям, нашедшим своѐ отражение в большом для своего времени числе источников, об-

ращались Н. М. Карамзин, С. М. Соловьѐв, митрополит Макарий (Булгаков),

В. О. Ключевский, М. С. Грушевский, М. Д. Присѐлков, Н. Н. Воронин, Ю. В. Кривошеев и

многие другие. В значительной мере итоги многолетних работ нескольких поколений ис-

следователей были подведены А. В. Назаренко [33]. И всѐ же некоторые обстоятельства

этой истории в контексте канонических аспектов вопроса о праве правителей обладать на

своих территориях кафедрой высокого ранга, в данном случае о праве Андрея учредить у

себя митрополию, нуждаются в некотором уточнении.

Если доверять летописным известиям, то именно церковная политика и последовав-

шие в еѐ контексте споры стали своего рода отправной точкой и даже основой для даль-

нейших не менее драматичных событий, завершившихся циклом походов суздальцев на Ки-

ев и Новгород и, наконец, приведших Андрея к гибели. При том, что разворачивавшиеся

вокруг личности Андрея Юрьевича события вполне вписываются в общий ход эпохи усо-

биц и становящегося феодализма, накал страстей вокруг суздальского князя и связывав-

шихся с его именем действий оказался предельно горячим. Несомненно, задуманный Анд-

реем Юрьевичем и развитый его братом Всеволодом церковно-политический проект был

частью большой и вместе с тем крайне неоднозначной и амбициозной программы, направ-

ленной на создание нового политического и одновременно сакрального центра на северо-

востоке Руси, статус которого бы оказывался сопоставимым с тем, которым обладал Киев

как мать городов русских [15, с. 355-368; 16, с. 162-168; 45].

По мысли братьев-князей, Владимир подобно Киеву должен был претендовать на

положение Нового Иерусалима и Нового Константинополя, что со всей очевидностью про-

слеживается в программах каменной резьбы Дмитриевского собора [4, с. 375-377; 28,

с. 172–184; 5, с. 255-263; 34, с. 5–13; 35, с. 14–24; 12; 11; 10]. Уже сама попытка создания

здесь митрополичьей кафедры демонстрировала Киеву, что Владимир равночестен Матери

городов Русских. Здесь необходимо принять во внимание то обстоятельство, что в условиях

древнерусского церковно-политического сознания одним из важнейших символов высокого

статуса города являлось присутствие в нѐм кафедры. Наделение города правом иметь своего

епископа существенно повышало престиж политического центра. Лишение же города ар-

хиерейской кафедры, напротив, рассматривалось современниками в качестве не только по-

литического, но и духовно-символического шага, имевшего тяжѐлые последствия для посе-

ления. Скорее всего, такой жест был сопоставим с десакрализацией города. Подобное раз-

витие событий можно усматривать в исчезновении на определѐнных продолжительных эта-

пах упоминаний о епископах во Владимире-Волынском или в Турове [53; 55; 23]. Однако

упразднение кафедры – событие экстраординарное. В контексте статьи интересными видят-

ся иные аспекты. Поэтому, если не принимать во внимание отмеченные обстоятельства,

связанные с историей Владимира-на-Волыни и в Турове, и рассмотреть обычную ситуацию,

то присутствие в городе епископии, несомненно, отражалось на церковно-политических на-

строениях и амбициях местной верхушки. Чем выше был статус кафедры, тем большие по-

литические запросы обнаруживали в своей деятельности местные правящие элиты [6, с. 36-

39; 54, с. 115-120]. Ярчайшими примерами этого могут служить обстоятельства появления

И


37

митрополий времени Ярославичей [40; 33, с. 207-245], борьба новгородцев за утверждение в

городе титулярной архиепископии [7, c. 89-90] и, наконец, та жѐсткость, с которой Констан-

тинополь отстаивал права сидевших в Киеве митрополитов. В 1147-1169 гг., в условиях су-

ществования помимо Киева ещѐ двух центров, чьи церковно-политические претензии были

очевидны и угрожали киевским иерархам, русские первосвятители были наделены титулом

«всея Руси» [14; 58, с. 49]. Принятое в Константинополе решение исходило из того, что во

Владимире-Волынском находился митрополит Климент Смолятич, статус которого хоть и

был спорным, но полностью никогда не отвергался [49; 8]. Почти одновременно с этим во

Владимире-на-Клязьме о своих каноническо-правовых основаниях обладать собственной

митрополией открыто заявлял Андрей Юрьевич Боголюбский в своѐм обращении в Царь-

град [39, с. 222] и в демонстративном игнорировании киевских иерархов.

О высоких претензиях нового политического центра Ростово-Судальской земли и его

князя можно судить не только по переписке Андрея с Константинополем и по администра-

тивно-каноническим усилиям князя, но и по архитектурному ансамблю Владимира. Однако

Владимир-на-Клязьме не единственный город, чьи дворцово-храмовые комплексы манифе-

стировали намерение их владельцев добиться признания для созданных ими поселений и

строений особого сакрального статуса. Аналогичную ситуацию, например, можно увидеть в

образцах древнерусского искусства значительного числа земель [27]. Подобная «демонст-

рация» политических смыслов в архитектуре и в текстах со всей наглядной очевидностью

прослеживается в истории Переяславля XI-XII вв. [21], Холма времѐн Даниила Романовича

[57], а также в особом восприятии жителями северо-западной Руси Новгорода и его главной

святыни Святой Софии [31, с. 5-8]. Правда, при этом необходимо согласиться с

В. М. Рычкой, заметившим, что если говорить о землях Галицкого княжества, то здесь

книжникам не удалось придать своим церковно-политическим центрам и их святыням тако-

го символического значения, каким обладал Киев. Дальнейшая идеализация этих церковно-

политических образований во многом является результатом поздней историографии, что,

впрочем, ничуть не умаляет историко-политического значения отмеченных земель [45].

Несомненно, желание Андрея иметь у себя митрополита было следствием роста по-

литического могущества князя и сопутствовавшего Андрею военного успеха. Однако для

того, чтобы обладать собственной митрополией, одних лишь амбиций и копий было недос-

таточно. Необходимо было иметь более веские и убедительные основания, чем личный дес-

потизм владимирского «самовластца» и его желание жить обособленно от Киева, опираясь

на военные ресурсы суздальцев. Обстоятельства смерти князя и последовавшие за этим со-

бытия показали, что время единоличного управления на Северо-востоке Руси ещѐ не наста-

ло, и данный аргумент ещѐ не обладал тем весом, который он приобрѐл со временем, в

XVI в. Столь же преувеличенными видятся историографические представления о военно-

политической и экономической мощи Владимиро-Суздальской земли. Киев, Владимир-

Волынский, Чернигов, Смоленск, Новгород по своей мощи, экономическому достатку и по-

литическому весу не уступали Владимиру-на-Клязьме, Ростову и Суздалю. Даже падение

Киева и разграбление Матери городов русских в 1169 г. произошло не столько по причине

«заслуг» дружин Андрея и его родни (организаторские способности и авторитет князей Се-

вера нельзя сбрасывать со счетов), сколько были обеспечены поддержкой Чернигова, Смо-

ленска и иных княжеских столов, принявших непосредственное участие в расправе над

стольным городом и вывозе его богатств и реликвий [37 , стб. 354; 38, стб. 545].

Очевидным предстаѐт ещѐ одно обстоятельство, которое заслуживает более при-

стального внимания, чем то, которое оно получило в отечественной историографии. Дейст-

вия Андрея в церковной сфере указывают на хорошее знакомство князя с церковными ка-

нонами и византийскими политико-правовыми реалиями. Кульминационной точкой отно-

шений суздальского князя с Царьградом стало посольство нареченного епископа Феодора в

Константинополь и переданное им княжеское письмо. Вероятно, обращение адресовалось и

василевсу, и первосвятителю Нового Рима.


38

К сожалению, историкам не известен текст послания Андрея к императору и патри-

арху. Однако об основных положениях письма можно получить представление из ответной

грамоты. Впрочем, и в этом случае реконструировать все доводы Андрея крайне сложно.

Поэтому представляется целесообразным попытаться исходить не только из текста патри-

аршего послания, но и из тех церковно-канонических норм, которые бы могли позволить

Андрею Юрьевичу настаивать на исполнении своего желания. Во всяком случае, при реше-

нии споров о постах или противостоянии со своим епископатом, Андрей, судя по всему,

действовал в рамках канонических норм, принятых в Византии [41, с. 349-358 [IV Всел. 9]].

А значит, разумно предположить, что подобным образом он должен был поступить и при

решении вопроса об учреждении митрополии.

Как уже сказано, в усилиях Андрея прослеживается последовательность, указываю-

щая на хорошее знакомство князя с каноническими нормами и традициями империи роме-

ев. Например, вступая в прямые отношения с Константинополем об учреждении митропо-

лии, Андрей предвосхитил свою просьбу созданием во Владимире грандиозного храмового

комплекса, что со всей очевидностью демонстрировало готовность князя принять у себя

первосвятителя. Судя по ответу патриарха, именно отстроенные Андреем церкви стали

главным доводом при обосновании просьбы об «обновлении» ростовский и суздальской

епископий в митрополию [14, стб. 64-65]. Конечно, развернувшееся в 1152-1158 гг. беспре-

цедентное храмовое строительство сложный феномен, который не может быть сведѐн к од-

ним только политическим амбициям суздальского князя [47; 18]. Владимирский самовла-

стец вѐл переговоры с Константинополем с хорошим знанием канонических и политиче-

ских традиций империи. Такое храмовое строительство в полной мере соответствовало ви-

зантийской практике открытия миссионерских епископий, которая, как показал опыт, была

пассивной, протекала «с прохладцей», «без энтузиазма», предусматривая активность лишь

от принимающей стороны, которой приходилось самой заниматься вопросами насаждения

христианства и обеспечения клира [20, с. 218-220, 233].

Вероятно, еще одним доводом Андрея для обоснования своих прав на митрополию

была его убежденность в том, что управляемые им земли суверенны и неподотчетны Киеву.

То есть князь управляет собственным «народом» и уже в силу этого, обращаясь к импера-

тору, заслуживал «обновления» своей главной кафедры [42].

В итоге, ко времени отправки Феодора в Константинополь князь уверенно полагал,

что имеет достаточные основания для учреждения собственной митрополии. Управляемые

им территории обладали фактической неподконтрольностью для Киева, во Владимире была

создана необходимая для приезда митрополита инфраструктура, на территории подвласт-

ных Андрею земель существовало две епископии, на протяжении долгих лет Андрей решал

церковные вопросы в Константинополе, минуя Киев. Таким образом, всѐ перечисленное

демонстрировало, что территории, управляемые Андреем Юрьевичем, обладали политиче-

ской самостоятельностью, а значит, обладают правом просить о собственном митрополите.

Однако насколько земли Суздаля, Ростова и Владимира оправданно рассматривать как по-

литически независимые и суверенные в отношении Киева? Что и чему должно было слу-

жить основанием: суверенитет Андрея для учреждения митрополии, или митрополия, для

объявления независимости Владимира?

Действительно, русская церковно-политическая традиция рассматривала митрополи-

чью кафедру в качестве важнейшего символа государственности. Со временем подобное

значение приобрело патриаршество, церковно-государственное значение которого особенно

хорошо проявилось в годы Смуты. Отношения «царства и священства», как показали ис-

следования Б. А. Успенского, были сложны и неоднозначны [51]. И эта неоднозначность

присутствовала не только в отношениях глав церковной организации и государства, но и,

как показали исследования О. Г. Ульянова, в том символическом значении, каким обладала

главная кафедра, еѐ канонический статус и корпус прав еѐ предстоятеля [50]. В затронутом

контексте стало бы большим преувеличением отводить институту первосвятительства ре-


39

шающую роль в строительстве российской государственности, как это присутствует в цер-

ковной историографии относительно личности патриарха Ермогена, чей образ стараниями

церковных историков существенно мифологизирован, а место и влияние в политической

борьбе значительно преувеличены. Однако само патриаршество действительно представля-

лось и Лжедмитриям, и тем, кто воспринимался в качестве «действительных» правителей

Москвы, в качестве важнейших ресурсов власти и сакральных символов еѐ законности.

Можно констатировать, что в XVII столетии патриаршество рассматривалось правящими

элитами Московского государства в качестве наиболее веского аргумента в притязаниях на

царство и служило очевидным символом законности властных амбиций сидевших на мос-

ковском престоле царей. Подобно этому в условиях конца X – первой трети XIII вв. облада-

ние митрополичьей кафедрой виделось властным элитам Руси или тем, кого можно с тако-

вой элитой отождествить, наиболее важным аргументом в спорах земель за свою политиче-

скую автономию и полный суверенитет, неограниченный принципами братского совладе-

ния.

Впрочем, политические и церковные устремления Андрея Юрьевича и связанные с

ним события вынуждают задать несколько вопросов. Насколько верно рассматривать древ-

нерусское государство середины XII – первой трети XIII вв. в качестве государства? Осоз-

навали современники это пространство и существовавшие на его территориях институты

власти и управления в качестве того, что в категориях нашего времени можно отождествить

с «государством»? Какой виделась Русь из Константинополя?

Действительно, Киевская Русь, государство, название и даже само существование

которого в значительной мере является результатом научных представлений кабинетных

ученых, должна быть названа «государством» со множеством оговорок [15, с. 160-169]. Не

знала она и привычного в современном понимании представления о политической столице.

Судя по всему, это хорошо осознавали в Византии, связывая титул русских митрополитов с

народом, а не с главным городом, что было характерно для миссионерских епископий, уч-

реждавшихся империей среди варварских народов. Представляется, что не разделялся во-

прос о столице и в княжеском окружении. Примечательно, что после смерти Ярослава кня-

жеские снемы собирались на условно «нейтральных» территориях, вне пределов Киева [43;

56]. Высказанные А. В. Назаренко [32, c. 69-75], Д. М. Котышевым [25] и др. суждения дос-

таточно убедительно обосновывают то, что для правящих элит Руси Киев был, прежде все-

го, священным градом, образом Иерусалима на берегах Днепра [16, с. 162-168; 15, с. 355-

368; 36, с. 170; 46]. Такому восприятию города в немалой мере способствовали сугубо

внешние формы поселения. Здесь размещались созданные по образцу императорского

дворца в Константинополе княжеские хоромы, София, княжеские усыпальницы и роскош-

ная митрополичья резиденция. В какой-то мере это специфическое понимание центрального

города сохранялось и в последующие эпохи, поощряя копирование его архитектурных и

пространственных идей. Так, особенностью древнерусского княжеского двора стало то, что

по своей организации и почти непременной связи с Богородичным культом, он восходил к

императорскому дворцу Константинополя и построенному по его образцу дворцу Владими-

ра Святославича. Одним из примеров подобных проектов стал архитектурный ансамбль го-

рода Владимира-на-Клязьме и княжеский замок в Боголюбово [47]. Об идейной и политиче-

ской программе ктиторов этих сооружений можно судить по каменной резьбе Дмитровско-

го собора во Владимире. Наиболее определѐнно и убедительно о ней высказались

Н. Н. Воронин и В. П. Даркевич [17]. Примечательно, что, сохранившись преимущественно

на северо-востоке Руси, каменная резьба на стенах храмов, судя по всему, не была исклю-

чительно местным феноменом. Являясь отражением тенденций и заимствований в западно-

европейском искусстве, по своей форме и по своему содержанию резьба владимирских хра-

мов вторила подобным изображениям в Киеве и восходила к киевской традиции пластики

настенной резьбы, следы которой в Киеве, к сожалению, почти полностью утрачены [26,

с. 195-196].


40

Осознание Киева как административно-политического цента всех земель сформиро-

валось к 90-м годам XI в., когда впервые Киев был упомянут в качестве первенствующего

града: «яко то есть старейший градъ въ земли во всей» [37, стб. 230]. Однако, судя по всему,

фактического закрепления за Киевом статуса столицы в современном понимании так и не

произошло [44]. Таким образом, желание Андрея максимально обособиться от Киева не ви-

дится чем-то необычным даже в условиях, когда все политические и военные усилия «само-

властца» обособиться от Киева разбивались о принципы родового суверенитета Рюрикови-

чей над всеми землями Киевской Руси. Иной вопрос: как Андрей пробовал заявить о своей

самостоятельности. Представляется, что он стремился добиться своей независимости через

контакты с Константинополем, как это делали многие правители Европы до него.

Практика решения вопросов церковного устройства путем установления непосредст-

венных отношений с Константинополем, минуя или, по меньшей мере, ограничивая волю

Киева, была известна и на Руси. Именно так поступил Нифонт Новгородский во время сво-

его конфликта с Климентом Смолятичем, а десятилетием ранее подобными контактами

Мстислав Смоленский принудил киевского митрополита поставить в Смоленск епископа.

Впрочем, в первом случае ситуация была сложнее. Климент, с чьим епископским саном

Константинополь был вынужден считаться, не был признан легитимным обладателем Киев-

ской кафедры [52, c. 184]. Однако важно то, что подобные контакты создавали каноническо-

правовые прецеденты, которые, между тем, не противоречили церковным канонам и под-

держивали высокий статус императора и патриарха в церковной и политической сферах.

Как уже отмечалось выше, усилия по созданию собственной митрополии во Влади-

мире важно рассматривать не только как политический проект, но и как результат последо-

вательных шагов Андрея и его окружения в области административно-канонических отно-

шений. Таковые усилия обнаруживаются в череде летописных известий о церковной жизни

на северо-востоке Руси в 60-70-е годы XII в. Сообщения источников о происходившем раз-

бросаны в летописных записях разных лет, однако при этом они обладают неким внутрен-

ним единством. Во-первых, они протекали в русле городских и внутрииерархических кон-

фликтов вокруг архиерейских кафедр Владимира, Суздаля и Ростова, а также в контексте

канонических диспутов о постах [2], не имевших, правда, прямого отношения к идее цер-

ковно-политической автономии подвластных Андрею земель. Во-вторых, все перечислен-

ные процессы развивались при активизации дипломатических связей Андрея с Константи-

нополем [37, стб. 348-349, 351-352; 38, стб. 491, 493; 14, стб. 63-68]. Примечательно, что

канва летописных известий об этом такова, что представляет киевскую митрополичью ка-

федру и еѐ обладателей в самом негативном виде. Судя по тому, что такая оценка киевских

митрополитов присутствовали в летописных записях Ипатьевской и Лаврентьевской лето-

писей, обвинения со стороны Андрея в адрес первосвятителей основывались на фактах, ко-

торые были хорошо известны и на Севере, и на Юге Руси, как во времена Андрея, так и в

последующие годы. Во всяком случае, в XII столетии проблема симонии для Руси приобре-

ла особую остроту, став главным прегрешением обладателей архиерейских кафедр и вызвав

ответную реакцию. Города и княжеская власть далеко не всегда выказывали готовность

принимать присланных из Киева архиереев, проявляя всѐ большую придирчивость к мо-

ральному образу кандидатов на занятие возникавших вакансий. В целом ряде случаев пред-

почтение горожан и знати отдавалось афонским инокам [19, с. 117], нестяжателям и затвор-

никам [6, с. 24-25]. Конечно, далеко не всегда выбор в пользу «праведников» служил к

пользе церковной жизни древнерусских земель. Пример Лаврентия Туровского, избрание

которого привело к падению независимости Печерской обители и способствовало церков-

но-политическому ослаблению Турова, яркий пример того, что далеко не всегда хороший

затворник, заняв кафедру, оказывался таким же мудрым архиереем [9, с. 110].

В сложившихся условиях нельзя исключать того, что учреждение митрополии оце-

нивалось Андреем в качестве последнего решительного шага на пути признания политиче-


41

ской независимости его земель от Киев. Санкционирование таких прав со стороны Царьгра-

да было вожделенной целью сидевшего в Боголюбове «самовластца».

Судя по письму патриарха к владимирскому князю, в Константинополе прекрасно

понимали политические последствия ожидавшихся от императора и патриарха решений [14,

стб. 64]. Иное дело, что в итоге, не смотря на все предпринятые Андреем Юрьевичем уси-

лия, Константинополь неодобрительно отнѐсся к замыслам князя. Иной вопрос: чем в дей-

ствительности был вызван внешне почтительный, но категорический отказ, сопровождѐн-

ный пастырским назиданием.

Объясняя свое решение, патриарх писал: «Правила убо святыхъ Апостолъ и божест-

веныхъ отець каяждо митрополиа и епископы цело и не поршимо своя держати оправданиа

повелели <…>» [14, стб. 65-6]. Таким образом, причины отказа как будто бы сводятся к

принципу нерушимости границ кафедр. Между тем, общая отсылка патриарха к авторитету

святых отцов видится не только неубедительной, но и надуманно преувеличенной. Нормы

церковных канонов говорят об обратном. 2 правило Второго Вселенского собора, повто-

рявшими постановления 4 и 5 Никейского Собора, вполне ясно указывает на то, что грани-

цы церковных округов в каноническом праве Рима и Византии привязывались к админист-

ративным границам государств [41, с. 247-252; 29, с. 294-301; 30, с. 467-490]. Поэтому заяв-

ления патриарха о нерушимости древних границ митрополий и епархий не соответствуют

Правилам Святых Отцов и фактически ложны. Следовательно, причины отказа всѐ же сле-

дует искать в ином.

Представляется, что ответ на возникшие затруднения можно обнаружить в особен-

ностях финальной части патриаршей грамоты. Во-первых, при том, что обращение Андрея

было направлено к патриарху и императору, ответ был дан только от имени первоиерарха и

«освященного собора». Имя басилевса не фигурирует в послании, что само по себе уже

весьма примечательно. Император не удостоил Андрея никакими посланиями. Во всяком

случае, об этом ничего неизвестно, а значит логично заключить, что басилевс отказывался

видеть в Андрее суверенного правителя самостоятельного государства, что не позволяло

рассматривать его владения как новую административно-политическую единицу (а значит,

и церковно-административную область с правом организации митрополичьей кафедры) и

автоматически лишало суздальского князя прав на митрополию. В этом случае ни о каком

пересмотре границ княжеских владений, а вместе с ними и церковных округов Киева и Суз-

даля не было и речи.

Во-вторых, завершая свое письмо к князю, патриарх предупреждает того об ответст-

венности за «укоризны» и «досады», «наведѐнные» на некоего епископа. Судя по всему,

под таковым могли пониматься митрополит и ростовский архиерей. Скорее всего, они и яв-

лялись главными противниками открытия новой митрополии. А это означает одно: патри-

арший собор с участием императора не только защищал права греческих иерархов, но и

обязывал Андрея признать его неправоту и покориться воле «своего епископа» [14, стб. 73-

76].

К сожалению, число и содержание источников, касающихся вопроса об открытии

митрополии во Владимире-на-Клязьме таково, что позволяет лишь догадываться о причи-

нах церковно-политической неудачи Андрея.

Среди множества этих причин и обстоятельств, вероятно, не последнюю роль сыгра-

ли экономические и дипломатические факторы. Круг первых причин мог быть очерчен про-

блемами симонии при императорском дворе и патриаршей кафедре, а также ограниченными

экономическими ресурсами самой русской митрополии. Последний фактор, как это пред-

ставляется, недооценѐн в отечественной историографии. Действительно, некоторые истори-

ки церкви высказывали недоумение по поводу того, почему на просторах такого большого

государства как Киевская Русь было так мало епископий. Источники не позволяют дать

уверенного ответа на заданный вопрос. Поэтому остаѐтся лишь догадываться о возможных

причинах отмеченной ситуации. Представляется, что главной причиной небольшого числа


42

епископий, скорее всего, является материальная сторона вопроса. Она, в свою очередь, объ-

ясняется демографической ситуацией на этих территориях в условиях господства натураль-

ного хозяйства.

Исследования последних лет позволяют заключить, что на территории Киевской Ру-

си к началу монгольского нашествия проживало около 9 млн. человек [1]. Несомненно, эта

цифра гипотетична. Если учесть, что высший слой местного населения составлял, по под-

счетам П. Стефановича, несколько тысяч человек [48, с. 541-552] к которым необходимо

прибавить около 12 архиереев, десятки игуменов, несколько сот монашествующих, а также

не меньшее число священников и членов их семей, можно заключить, что местное населе-

ние было вынуждено нести существенные траты по содержанию столь значительного слоя.

Наконец, необходимо принять во внимание ещѐ одно обстоятельство. Значительная часть

населения Руси не являлась христианами и была представлена язычниками и иноверцами,

что еще более усугубляло материальную нагрузку на христианское население и княжескую

власть. Кроме того, открытие новых кафедр, как и содержание уже имевшихся, предполага-

ло выплаты соответствующих сумм в Константинополь [22, с. 187]. Следовательно, учреж-

дение новой митрополии, которое бы неминуемо повлекло открытие новых епископий, гро-

зило снижением финансовых поступлений в столицу империи, а в условиях растущей вла-

сти Андрея со временем могло привести к утрате контроля над этими территориями.

Что же касается дипломатических составляющих отказа, то они могли объясняться

не меньшим количеством причин. Например, нельзя исключать того, что против открытия

митрополии мог выступить киевский князь. Не меньшую угрозу для Константинополя

представляло настойчивое желание Андрея принять у себя не митрополита-грека, а местно-

го русина Феодора, что создавало угрозу последующей автономизации обширных террито-

рий Северо-Востока Руси. Наконец, весьма вероятно, что множество опасений вызывала

сама фигура властного и никем не управляемого владимирского князя. Таким образом, при

всех успехах политической деятельности Андрея Боголюбского и его очевидной готовности

принять у себя митрополита, намерения «самовластца» не получили поддержки и сочувст-

вия в Царьграде. Данное обстоятельство видится весьма досадным и даже оскорбительным,

если учесть, что ничто в претензиях Андрея Юрьевича не указывает на жажду обрести соб-

ственную автокефалию и отделиться от Константинополя. Напротив, тяготясь старейшин-

ством Киева, которое Андрею не виделось чем-то ценным, князь желал оторваться от древ-

него центра и всячески демонстрировал своѐ церковное единство с империей и патриархом.

Тем не менее, делая выбор между Киевом и Владимиром, император и патриарх предпочли

Матерь городов русских и еѐ первосвятительскую кафедру. В Константинополе не желали

раскола Руси и предпочитали сохранить связи с условно единой Русью в лице киевского

князя. Подобная политика была отличительной чертой Константинополя, умело использо-

вавшего внутрицерковные и межкняжеские конфликты на Руси в своих интересах [13].

Здесь в полной мере можно согласиться с Н. Н. Ворониным, полагавшим, что походы Анд-

рея на Киев и Новгород необходимо связывать с церковно-политической неудачей князя,

финалом которой стала гибель епископа Феодора [3, с. 117-118].

Таким образом, несостоявшийся при Андрее Боголюбском церковно-политический

проект по созданию Владимирской митрополии показал всю неоднозначность политиче-

ской ситуации на Руси. Вместе с этим, описанные события демонстрировали рост церков-

ного сознания в местных элитах. Безусловно, постигшая Андрея неудача в Константинопо-

ле имела самые негативные последствия для Киева. Однако последующие за гибелью епи-

скопа Феодора события продемонстрировали то, что и другие земли Киевской Руси тяготи-

лись существовавшим положением дел. Впрочем, эта проблема выходит за рамки представ-

ленного доклада.


43


1. Аверьянов К. А. О численности населения Древней Руси // Studia internationalia:

Материалы V международной научной конференции «Западный регион России в междуна-

родных отношениях X-XX вв.» (29 июня-1 июля 2016 г.) / под ред. С. И. Михальченко и

А. А. Чубур. Брянск: РИО Брянского государственного университета, 2016. С. 5-12.

2. Виноградов А. Ю., Желтов М. С. «Первая ересь на Руси»: русские споры 1160-х

годов об отмене поста в праздничные дни // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2018.

№ 3 (73). С. 118-139.

3. Воронин Н. Н. Андрей Боголюбский. М.: Водолей Publishers, 2007. 320 с.

4. Воронин Н. Н. Зодчество Владимиро-Суздальской Руси // История русского искус-

ства. В 13 т. Т. 1. М.: Изд-во АН СССР, 1953. С. 340-395.

5. Высоцкий А. М. Храм Иезекииля как источник наружного скульптурного декора

владимиро-суздальских храмов XII-XIII вв. Sic et non // Древнерусское искусство. Русь и

страны византийского мира. XII век. СПб, 2002. С. 255-263.

6. Гайденко П. И. Священная иерархия Древней Руси: (XI-XIII вв.): Зарисовки вла-

сти и повседневности. М.: «Университетская книга», 2014. 212 с.

7. Гайденко П. И. Симония: дары или покупка? О некоторых особенностях канони-

ческо-правового сознания Древней Руси // Христианское чтение. 2018. № 6. С. 85-100.

8. Гайденко П. I. Кiлька зауважень про митрополичий центр у Володимирi на Волинi

в периiод «Климентовоȉ смути» (чому Володимир-Волинський не став у другiй половинi

XII ст. митрополiєю?) // Православя в Украȉнi: Збiрник за матерiалами VIII Мiжнародноȉ

науковоȉ конференцiȉ «Украȉнська Церква в iсторiȉ украȉнського державотворення». До 100-

лiття Украȉнськоȉ революцiȉ, державного органу в справах релiгiй та боротьби за

автокефалiю / Пiд ред. д. богосл. н., проф., митрополита Переяславського i

Бiлоцерковського Епiфанiя (Думенка), д.iст.н. Г. В. Папакiна, Н. М. Куковальськоȉ та iн.

Киȉв: Киȉвська православна богословська академiя, 2018. С. 174-184.

9. Галимов Т. Р. Русская церковная иерархия в княжеских междоусобицах середи-

ны XII - первой трети XIII вв. // Вестник Челябинского государственного университета. Ис-

тория. 2012. Вып. 52. № 25 (279). С. 104-114.

10. Гладкая М. С. Каталог белокаменной резьбы Дмитриевского собора во Владими-

ре. Владимир: Владимирская областная универсальная научная библиотека, 2018. Вып. 7.

1008 с.; Вып. 8. 872 с.

11. Гладкая М. С. Каталог белокаменной резьбы Дмитриевского собора во Владими-

ре: восточный фасад. М.: Индрик, 2009. 396 с. 12. Гладкая М. С. Рельефы Дмитриевского собора во Владимире: опыт комплексно-

го исследования. М.: Индрик, 2009. 288 с. 13. Головко А. Б. Христианизация восточно-славянского общества и внешняя поли-

тика Древней Руси в XI – первой трети XIII века // Вопросы истории. 1988. № 9. С. 59-71. 14. Грамота константинопольского патриарха Луки Хрисоверга к великому князю

владимирскому Андрею Боголюбскому // Русская историческая библиотека. Т. 6: Памятни-ки канонического права: Ч. 1: Памятники XI-XV в. СПб., 1880. Стб. 63-76.

15. Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). М.: Аспект-Пресс, 2001. 339 с.

16. Данилевский И. Н. Повесть временных лет: Герменевтические основы изучения летописных текстов. М.: Аспект-Пресс, 2004. 383 с.

17. Даркевич В. П. Образ царя Давида во Владимиро-Суздальской скульптуре // Краткие сообщения Института археологии. 1964. Вып. 99. С. 46-53.

18. Заграевский С. В. К вопросу о мотивации масштабного строительства Юрия Долгорукого в 1152 году и Андрея Боголюбского в 1158 году [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://zagraevsky.com/6666.htm, свободный (дата обращения: 10.09.2019).

https://www.icon-art.info/bibliogr_item.php?id=187

https://www.icon-art.info/bibliogr_item.php?id=187

http://zagraevsky.com/6666.htm


44

19. Зубов Д. В., Пирогов В. И. История Русского Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне с древнейших времѐн до 1735 года. М.: Институт Русского Афона, 2016. 336 с.

20. Иванов С. А. Византийское миссионерство: Можно ли сделать из «варвара» хри-стианина? / РАН Ин-т славяноведения. М.: Языки славянской культуры, 2003. 376 с.

21. Ищенко А. С. Чью славу «переял» Переяславль? (о происхождении и семантике названия города) // Актуальные проблемы социальной истории и социальной работы: сб. науч. ст. / Под ред. П. Я. Циткилова; Новочерк. инж.-мелиор. ин-т им. А. К. Кортунова ФГБОУ ВО Донской ГАУ, Каф. истории, философии и социальных технологий. Новочер-касск, 2017. С. 11-15.

22. Карташев А. В. Собрание сочинений: В 2 т.: Т. 1. Очерки по истории Русской Церкви. М.: Терра, 1992. 686 с.

23. Костромин К. А., прот. Ещѐ раз о возникновении туровской епископии (о статье Т. Ю. Фоминой «Туровская епископия: этапы становления и развития (XI-XIII вв.) // Хри-стианское чтение. 2018. № 2. С. 243-253») // Христианское чтение. 2018. № 2. С. 243-253.

24. Котышев Д. М. Печати киевских митрополитов XI-XII вв. // Русская религиоз-ность: проблемы изучения / сост. А. И. Алексеев и А. С. Лавров; Фонд по изучению истории Русской Православной церкви во имя Святителя Димитрия Ростовского. СПб.: Журнал Не-ва, 2000. С. 61-73.

25. Котышев Д. М. «Се буди Матерь градомъ Русьскимъ»: Проблема столичного статуса Киева середины XI – начала XII века // Труды исторического факультета Санкт-Петербургского университета. 2011. № 6. С. 153-163.

26. Лазарев В. Н. Живопись и скульптура Киевской Руси // История русского искус-ства / [АН СССР. Ин-т истории искусств; под общ. ред. И. Э. Грабаря, В. Н. Лазарева, В. С. Кеменова]: В 13 т.: М.: АН СССР, 1953. Т. 1. С. 155-232.

27. Лидов А. М. Видение храма и града. О иерусалимской символике скульптурных икон на фресках русских храмов XII-XIII веков // Cahiers du Monde russe, 53/2-3. Avril-septembre 2012, P. 301-318.

28. Лидов А. М. О символическом замысле скульптурной декорации Владимиро-Суздальских храмов XII–XIII вв. // Древнерусское искусство. Русь. Византия. Балканы. XIII в./ Отв. ред. О. С. Этингоф. СПб: Дм. Буланин, 1997. С. 172–184.

29. Мейендорф И., прот. Византийское наследие в Православной Церкви / Пер. с англ. под общ. ред. Ю. А. Вестеля. Киев: Центр православной книги, 2007. 352 с.

30. Мейендорф И., прот. Церковь в истории: статьи по истории Церкви / Пер. с англ., фр., сост. И. В. Мамаладзе; авт. предисл. и науч. ред. П. Б. Михайлов. М.: ПСТГУ; Эксмо, 2018. XXXII, 1010 с.

31. Мусин А. Е. Церковь и горожане средневекового Пскова. Историко-археологическое исследование. СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ, 2010. 364 с.

32. Назаренко А. В. Древняя Русь и славяне (историко-филологические исследова-ния) / ИВИ РАН. М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2009. 528 с.

33. Назаренко А. В. Церковная политика Андрея Боголюбского // «Хвалам достой-ный...» Андрей Боголюбский в русской истории и культуре. Международная научная кон-ференция (Владимир, 5-6 июля 2011 года). Владимир: ГВСМЗ, 2013. С. 10-33.

34. Новаковская-Бухман С. М. Подвиг Давида в скульптуре Дмитриевского собора во Владимире // Страницы истории отечественного искусства XII – первой половины XIX в. СПб.: Б.и., 2003. С. 5–13.

35. Новаковская-Бухман С. М. Сцена коронации и прообраз Евхаристии в скульпту-ре Дмитриевского собора во Владимире // Страницы истории отечественного искусства XII – первой половины XIX в. СПб.: Б.и., 2003. С. 14–24.

36. Петрухин В. Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. Т. 1: Древняя Русь. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 11-412.

37. Полное собрание русских летописей. Т. 1: Лаврентьевская летопись. М.: Языки славянской культуры, 2001. 496 с.


45

38. Полное собрание русских летописей. Т. 2: Ипатьевская летопись. М.: Языки сла-вянской культуры, 2001. 648 с.

39. Полное собрание русских летописей. Т. 9: Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М.: Языки славянской культуры, 2000. 288 с.

40. Поппэ А. Русские митрополии константинопольской патриархии // Ви-зантийский Временник. М.: Наука,1968. Т. 28. С. 97-108; 1969. Т. 29. С. 95-104.

41. Правила Православной Церкви с толкованиями Никодима, епископа далматин-ско-истрийского: В 2 т. СПб., 1912. Т. 1. 641 с.

42. Правило 38. Шестой Вселенский Собор – Константинопольский, Трулльский // Канонические правила Православной церкви с толкованиями [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://azbyka.ru/otechnik/pravila/pravila-i-sobory-pravoslavnoj-cerkvi-shestoj-vselenskij-sobor-konstantinopolskij/#0_38 , свободный (дата обращения: 10.09.2019).

43. Пчѐлов Е. Почему княжеский съезд 1097 года состоялся в Любече? // Древняя Русь в IX – XI веках: контексты летописных текстов / Отв. ред. Е. П. Токарева. Зимовники: Зимовниковский краеведческий музей, 2016. С. 141-145.

44. Ричка В. М. Блукаюча столиця (до питання про появу столиці у середньовічній Русі) // Український історичний журнал. 2008. № 3. С. 13-17.

45. Ричка В. М. «Галич – другий Київ»: середньовічна формула чи історіографічна метафора? // Український історичний журнал. 2006. № 1. С. 4-13.

46. Ричка В. М. «Київ – Другий Єрусалим» (з історії політичної думки та ідеології середньовічної Русі). Київ: Інститут історії України НАН України, 2005. 243 с

47. Солнцев Н. И. К вопросу об обосновании причин создания архитектурного ком-плекса во Владимире-на-Клязьме // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лоба-чевского. № 3, 2016. C. 86-93.

48. Стефанович П. С. Бояре, отроки, дружины: военно-политическая элита Руси в

X-XI веках. М. Индрик, 2012. 656 с.

49. Толочко А. П. Клим Смолятич после низвержения из митрополии // Хорошие дни. Памяти Александра Степановича Хорошева / ред.-сост. А. Е. Мусин. Великий Новго-род; СПб.; М.: Леоп Арт, 2009. С. 547-551.

50. Ульянов О. Г. Венчание на царство Владимира Святого и утверждение царского титула Ивана Грозного в грамоте Константинопольского патриарха Иоасафа II // Историк и общество. Исторический факт и политическая полемика / Отв. ред. М. П. Айзенштат. М.: ИВИ РАН, 2011. С. 80-97.

51. Успенский Б. А. Царь и патриарх: Харизма власти в России (Византийская мо-дель и ее русское переосмысление). М.: Языки русской культуры, 1998. 680 с.

52. Успенский Б. А., Успенский Ф. Б. Митрополит Климент Смолятич и его послания // Slověne = Словѣне. International Journal of Slavic Studies. 2017. Vol. V.1. (с. 171-218).

53. Фомина Т. Ю. Епископии Юго-Западной Руси: этапы становления и развития (X-XIII вв.) // Христианское чтение. 2016. № 6. С. 393-411.

54. Фомина Т. Ю. Епископская власть в домонгольской Руси: истоки, становление, развитие. М.: Университетская книга, 2014. 360 с.

55. Фомина Т. Ю. Туровская епископия: этапы становления и развития (XI-XIII вв.) // Христианское чтение. 2018. № 2. С. 243-253.

56. Щавелѐв А. С. Съезды князей как политический институт Древней Руси // Древ-нейшие государства Восточной Европы. 2004 г. Политические институты Древней Руси. М.: ИВИ РАН. Восточная литература, 2006. С. 268-278.

57. Юсупович А. «Богу же изволившю Данилъ созда градъ Холмъ»: когда и как Холм стал столичным городом // ROSSICA ANTIQUA. 2014. № 1. C. 44-62.

58. Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси X-XV вв. В 2 т.: Т. 1: Печати X – нача-ла XIII в. М.: Наука, 1970. 326 с.

https://azbyka.ru/otechnik/pravila/pravila-i-sobory-pravoslavnoj-cerkvi-shestoj-vselenskij-sobor-konstantinopolskij/#0_38

https://azbyka.ru/otechnik/pravila/pravila-i-sobory-pravoslavnoj-cerkvi-shestoj-vselenskij-sobor-konstantinopolskij/#0_38

http://www.irbis-nbuv.gov.ua/cgi-bin/irbis_nbuv/cgiirbis_64.exe?Z21ID=&I21DBN=REF&P21DBN=REF&S21STN=1&S21REF=10&S21FMT=fullwebr&C21COM=S&S21CNR=20&S21P01=0&S21P02=0&S21P03=A=&S21COLORTERMS=1&S21STR=��%20�$

http://www.irbis-nbuv.gov.ua/cgi-bin/irbis_nbuv/cgiirbis_64.exe?Z21ID=&I21DBN=REF&P21DBN=REF&S21STN=1&S21REF=10&S21FMT=fullwebr&C21COM=S&S21CNR=20&S21P01=0&S21P02=0&S21P03=TJ=&S21COLORTERMS=1&S21STR=��.%20��.%20��

http://www.irbis-nbuv.gov.ua/cgi-bin/irbis_nbuv/cgiirbis_64.exe?Z21ID=&I21DBN=REF&P21DBN=REF&S21STN=1&S21REF=10&S21FMT=fullwebr&C21COM=S&S21CNR=20&S21P01=0&S21P02=0&S21P03=TJ=&S21COLORTERMS=1&S21STR=��.%20��.%20��


46

References

1. Aver`yanov, K. A. O chislennosti naseleniya Drevnej Rusi [About the population of

Ancient Russia] in Studia internationalia: Materialy` V mezhdunarodnoj nauchnoj konferencii

«Zapadny`j region Rossii v mezhdunarodny`x otnosheniyax X-XX vv.» (29 iyunya - 1 iyulya 2016

g.) [Studia internationalia: Materials of the V international scientific conference «Western region

of Russia in international relations of the X-XX centuries». (June 29 - July 1, 2016)]. Bryansk:

Bryansk State University Publ., 2016, pp. 5-12. (in Russian).

2. Vinogradov, A. Yu, Zheltov, M. S. «Pervaya eres` na Rusi»: russkie spory` 1160-x go-

dov ob otmene posta v prazdnichnyè dni [«First heresy in Russia»: Russian disputes of the 1160s

about the abolition of the post during the holidays] in Drevnyaya Rus`: Voprosy` medievistiki [An-

cient Rus. Questions of medieval studies]. 2018. № 3 (73), pp. 118-139. (in Russian).

3. Voronin, N. N. Andrej Bogolyubskij [Andrey Bogolyubsky]. Moscow, Vodolej Publ.,

2007. 320 p. (in Russian).

4. Voronin, N. N. Zodchestvo Vladimiro-Suzdal`skoj Rusi [Architecture of Vladimir-

Suzdal Rus] in Istoriya russkogo iskusstva [History of Russian art]. Vol. 1. Moscow, Publishing

House of the Academy of Sciences of the USSR, 1953, pp. 340-395. (in Russian).

5. Vysoczkij, A. M. Xram Iezekiilya kak istochnik naruzhnogo skul`pturnogo dekora vla-

dimiro-suzdal`skix xramov XII-XIII vv. Sic et non [The Temple of Ezekiel as a Source of the Out-

door Sculptural Decor of Vladimir-Suzdal Temples of the 12th-13th Centuries Sic et non] in

Drevnerusskoe iskusstvo. Rus` i strany` vizantijskogo mira. XII vek [Ancient Russian art. Russia

and the countries of the Byzantine world. XII century]. St. Petersburg, 2002, pp. 255-263. (in Rus-

sian).

6. Gajdenko, P. I. Svyashhennaya ierarxiya Drevnej Rusi: (XI-XIII vv.): Zarisovki vlasti i

povsednevnosti [The Sacred Hierarchy of Ancient Russia: (XI-XIII centuries): Sketches of power

and everyday life]. Moscow, University Book Publ., 2014, 212 p. (in Russian).

7. Gajdenko, P. I. Simoniya: dary` ili pokupka? O nekotory`x osobennostyax kanoni-

chesko-pravovogo soznaniya Drevnej Rusi [Symony: gifts or purchase? About some features of

the canonical-legal consciousness of Ancient Russia] in Xristianskoe chtenie [Christian reading].

2018, № 6, pp. 85-100. (in Russian).

8. Gajdenko, P. I. Kil`ka zauvazhen` pro mitropolichij centr u Volodimiri na Volini v pe-

riiod «Klimentovoȉ smuti» (chomu Volodimir-Volins`kij ne stav u drugij polovini XII st.

mitropoliєyu?) [A few comments about the metropolitan center in Vladimir in Volyn during the

period of Klimentovoy Troubles (Why didn’t Vladimir-Volynsky become a metropolitan in the

second half of the 12th century?)] in Pravoslavya v Ukraȉni: Zbirnik za materialami VIII

Mizhnarodnoȉ naukovoȉ konferencziȉ «Ukraȉns`ka Cerkva v istoriȉ ukraȉns`kogo derzhavotvoren-

nya» [Orthodoxy in Ukraine: Collection of Proceedings of the VIII International Scientific Confe-

rence "The Ukrainian Church in the History of Ukrainian Statemaking"]. Kiȉv: Kiȉvs`ka pravos-

lavna bogoslovs`ka akademiya, 2018, pp. 174-184. (in Ukraine).

9. Galimov, T. R. Russkaya cerkovnaya ierarxiya v knyazheskix mezhdousobiczax sere-

diny` XII — pervoj treti XIII vv. [The Russian Church hierarchy in princely feuds of the middle of

the XII - the first third of the XIII centuries] in Vestnik Chelyabinskogo gosudarstvennogo univer-

siteta. Istoriya [Bulletin of Chelyabinsk State University. Story]. 2012, Issue 52, № 25 (279), pp.

104-114. (in Russian).

10. Gladkaya, M. S. Katalog belokamennoj rez`by` Dmitrievskogo sobora vo Vladimire

[Catalog of white stone carvings of St. Demetrius Cathedral in Vladimir]. Vladimir, Vladimir Re-

gional Universal Scientific Library Publ., 2018. Issue 7. 1008 p.; Issue 8. 872 p. (in Russian).

11. Gladkaya, M. S. Katalog belokamennoj rez`by` Dmitrievskogo sobora vo Vladimire:

vostochny`j fasad [Catalog of white stone carvings of St. Demetrius Cathedral in Vladimir: eastern

facade]. Moscow, Indrik Publ., 2009. 396 p. (in Russian).


47

12. Gladkaya, M. S. Relèfy` Dmitrievskogo sobora vo Vladimire: opy`t kompleksnogo is-

sledovaniya [Reliefs of St. Demetrius Cathedral in Vladimir: the experience of a comprehensive

study]. Moscow, Indrik Publ., 2009. 288 p. (in Russian).

13. Golovko, A. B. Xristianizaciya vostochno-slavyanskogo obshhestva i vneshnyaya poli-

tika Drevnej Rusi v XI – pervoj treti XIII veka [Christianization of East Slavic society and the for-

eign policy of Ancient Russia in the XI - the first third of the XIII century] in Voprosy` istorii

[Questions of history]. 1988, № 9, pp. 59-71. (in Russian).

14. Gramota konstantinopol`skogo patriarxa Luki Xrisoverga k velikomu knyazyu vladi-

mirskomu Andreyu Bogolyubskomu [Letter from the Patriarch of Constantinople Luke Khriserov to

the Grand Duke of Vladimir Andrei Bogolyubsky] in Russkaya istoricheskaya biblioteka [Russian

Historical Library]. Vol. 6: Pamyatniki kanonicheskogo prava [Monuments of canon law]: Part. 1:

Pamyatniki XI-XV v. [Monuments of the XI-XV century]. St. Petersburg, 1880. column. 63-76.

(in Russian).

15. Danilevskij, I. N. Drevnyaya Rus` glazami sovremennikov i potomkov (IX-XII vv.)

[Ancient Russia through the eyes of contemporaries and descendants (IX-XII centuries)]. Moscow,

Aspekt-Press Publ., 2001. 339 p. (in Russian).

16. Danilevskij, I. N. Povest` vremenny`x let: Germenevticheskie osnovy` izucheniya leto-

pisny`x tekstov [The Tale of Bygone Years: Hermeneutic Foundations of the Study of Annals].

Moscow, Aspekt-Press Publ., 2004. 383 p. (in Russian).

17. Darkevich, V. P. Obraz czarya Davida vo Vladimiro-Suzdal`skoj skul`pture [The im-

age of King David in the Vladimir-Suzdal sculpture] in Kratkie soobshheniya Instituta arxeologii

[Brief Communications of the Institute of Archeology]. 1964. Issue 99. pp. 46–53. (in Russian).

18. Zagraevskij, S. V. K voprosu o motivacii masshtabnogo stroitel`stva Yuriya Dolgoru-

kogo v 1152 godu i Andreya Bogolyubskogo v 1158 godu [On the issue of motivation for the large-

scale construction of Yuri Dolgoruky in 1152 and Andrei Bogolyubsky in 1158] [Electronic re-

source]. Mode of access: http://zagraevsky.com/6666.htm, free (date accessed: 10.09.2019).

19. Zubov, D. V., Pirogov, V. I. Istoriya Russkogo Svyato-Panteleimonova monasty`rya

na Afone s drevnejshix vremyon do 1735 goda [History of the Russian Holy Panteleimon Monas-

tery on Mount Athos from ancient times until 1735]. Institute of Russian Athos Publ., 2016, 336 p.

(in Russian).

20. Ivanov, S. A. Vizantijskoe missionerstvo: Mozhno li sdelat` iz «varvara» xristianina?

[Byzantine missionary work: Is it possible to make a Christian a ―barbarian‖?]. Moscow, Lan-

guages of Slavic culture Publ., 2003, 376 p. (in Russian).

21. Ishhenko, A. S. Ch`yu slavu «pereyal» Pereyaslavl`? (o proisxozhdenii i semantike

nazvaniya goroda) [Whose fame was "passed" Pereyaslavl? (on the origin and semantics of the

name of the city)] in Aktual`nyè problemy` social`noj istorii i social`noj raboty`[Actual problems

of social history and social work]. Novocherkassk, 2017, pp. 11-15. (in Russian).

22. Kartashev, A. V. Sobranie sochinenij [Collected works]. Vol. 1. Ocherki po istorii

Russkoj Cerkvi [Essays on the history of the Russian Church]. Moscow, Terra Publ., 1992, 686 p.

(in Russian).

23. Kostromin, K. A., prot. Eshhyo raz o vozniknovenii turovskoj episkopii (o statè T. Yu.

Fominoj «Turovskaya episkopiya: e`tapy` stanovleniya i razvitiya (XI-XIII vv.) in Xristianskoe

chtenie. 2018. № 2. s. 243-253») [Once again about the emergence of the Turov bishopric (about

the article by T. Yu. Fomina ―The Turov bishopric: stages of formation and development (XI-XIII

centuries) in Christian reading, 2018, No. 2, pp. 243-253‖)] in Xristianskoe chtenie [Christian

reading], 2018, № 2, pp. 243-253. (in Russian).

24. Koty`shev, D. M. Pechati kievskix mitropolitov XI-XII vv. [Seals of the Kiev Metropo-

litans of the XI-XII centuries] in Russkaya religioznost`: problemy` izucheniya [Russian religiosi-

ty: problems of study]. St. Petersburg, Journal of the Neva Publ., 2000, pp. 61-73. (in Russian).

25. Koty`shev, D. M. "Se budi Mater` gradom`` Rus`skim``": Problema stolichnogo statu-

sa Kieva serediny` XI - nachala XII veka ["Be Mother of the City of Rus": The Problem of the


48

Capital Status of Kiev in the Mid-11th - Early 12th Centuries] in Trudy` istoricheskogo fakul`teta

Sankt-Peterburgskogo universiteta [Transactions of the History Department of St. Petersburg Uni-

versity]. 2011, № 6, pp. 153-163. (in Russian).

26. Lazarev, V. N. Zhivopis` i skul`ptura Kievskoj Rusi [Painting and sculpture of Kievan

Rus] in Istoriya russkogo iskusstva [History of Russian art]. Moscow, AC of USSR Publ., 1953.

Vol. 1, pp. 155-232. (in Russian).

27. Lidov, A. M. Videnie xrama i grada. O ierusalimskoj simvolike skul`pturny`x ikon na

freskax russkix xramov XII-XIII vekov [Vision of the temple and city. On the Jerusalem symbolism

of sculptural icons on the frescoes of Russian temples of the 12th-13th centuries] in Cahiers du

Monde russe, 53/2-3. Avril-septembre 2012, pp. 301-318. (in Russian).

28. Lidov, A. M. O simvolicheskom zamy`sle skul`pturnoj dekoracii Vladimiro-Suzdal`skix

xramov XII–XIII vv. [On the symbolic design of the sculptural decoration of Vladimir-Suzdal tem-

ples of the 12th – 13th centuries] in Drevnerusskoe iskusstvo. Rus`. Vizantiya. Balkany`. XIII v.

[Old Russian art. Russia. Byzantium. Balkans. XIII century]. St. Petersburg, Dm. Bulanin Publ.,

1997. pp. 172-184. (in Russian).

29. Mejendorf, I., prot. Vizantijskoe nasledie v Pravoslavnoj Cerkvi [Byzantine heritage in

the Orthodox Church]. Kyiv, Center for the Orthodox Book, 2007, 352 p. (in Ukraine).

30. Mejendorf, I., prot. Cerkov` v istorii: statì po istorii Cerkvi [The Church in History:

Articles on the History of the Church]. Moscow, OSTSU Publ.; Eksmo Publ., 2018, XXXII, 1010

p. (in Russian).

31. Musin, A. E. Cerkov` i gorozhane srednevekovogo Pskova. Istoriko-arxeologicheskoe

issledovanie [Church and the townspeople of medieval Pskov. Historical and archaeological re-

search]. St. Petersburg, Faculty of Philology and Arts SPbSU Publ., 2010. 364 p. (in Russian).

32. Nazarenko, A. V. Drevnyaya Rus` i slavyane (istoriko-filologicheskie issledovaniya)

[Ancient Russia and the Slavs (historical and philological research)]. Moscow, Russian Foundation

for the Promotion of Education and Science Publ., 2009, 528 p. (in Russian).

33. Nazarenko, A. V. Cerkovnaya politika Andreya Bogolyubskogo [Church policy of

Andrei Bogolyubsky] in «Xvalam dostojny`j...» Andrej Bogolyubskij v russkoj istorii i kul`ture.

Mezhdunarodnaya nauchnaya konferenciya (Vladimir, 5-6 iyulya 2011 goda) [«Worthy of

praise ...» Andrei Bogolyubsky in Russian history and culture. International Scientific Conference

(Vladimir, July 5-6, 2011)]. Vladimir, GVSMZ Publ., 2013. pp. 10-33. (in Russian).

34. Novakovskaya-Buxman, S. M. Podvig Davida v skul`pture Dmitrievskogo sobora vo

Vladimire [The feat of David in the sculpture of the Dmitrievsky Cathedral in Vladimir] in Strani-

cy istorii otechestvennogo iskusstva XII – pervoj poloviny` XIX v. [Pages of the history of Russian

art of the XII - the first half of the XIX century]. St. Petersburg, B.I. Publ., 2003, pp. 5-13. (in

Russian).

35. Novakovskaya-Buxman, S. M. Scena koronacii i proobraz Evxaristii v skul`pture

Dmitrievskogo sobora vo Vladimire [The scene of the coronation and the prototype of the Euchar-

ist in the sculpture of St. Demetrius Cathedral in Vladimir] in Stranicy istorii otechestvennogo

iskusstva XII – pervoj poloviny` XIX v. [Pages of the history of Russian art of the XII - the first half

of the XIX century]. St. Petersburg, B.I. Publ., 2003, pp. 14–24. (in Russian).

36. Petruxin, V. Ya. Drevnyaya Rus`: Narod. Knyaz`ya. Religiya [Ancient Russia: People.

Princes Religion] in Iz istorii russkoj kul`tury` [From the History of Russian Culture.]. Vol. 1:

Drevnyaya Rus` [Ancient Russia]. Moscow, Languages of Slavic culture Publ., 2000. pp. 11-412.

(in Russian).

37. Polnoe sobranie russkix letopisej [The complete collection of Russian chronicles].

Vol. 1: Lavrentèvskaya letopis` [Laurentian Chronicle]. Moscow, Languages of Slavic culture

Publ., 2001, 496 p. (in Russian).


Vol. 2: Ipatèvskaya letopis` [Ipatiev Chronicle]. Moscow, Languages of Slavic culture Publ.,

2001, 648 p. (in Russian).


49


Vol. 9: Letopisny`j sbornik, imenuemy`j Patriarshej ili Nikonovskoj letopis`yu [A chronicle col-

lection called the Patriarch or Nikon Chronicle]. Moscow, Languages of Slavic culture Publ.,

2000. 288 p. (in Russian).

40. Poppe`, A. Russkie mitropolii konstantinopol`skoj patriarxii [Russian Metropolis of

the Patriarchate of Constantinople] in Vizantijskij Vremennik [Byzantine Temporary]. Moscow,

Science Publ., 1968. Vol. 28, pp. 97–108; 1969. Vol. 29, pp. 95-104. (in Russian).

41. Pravila Pravoslavnoj Cerkvi s tolkovaniyami Nikodima, episkopa dalmatinsko-

istrijskogo [The rules of the Orthodox Church with the interpretations of Nicodemus, bishop of the

Dalmatian-Istrian]. St. Petersburg, 1912, Vol. 1, 641 p. (in Russian).

42. Pravilo 38. Shestoj Vselenskij Sobor – Konstantinopol`skij, Trull`skij [Rule 38. Sixth

Ecumenical Council – Constantinople, Trullsky] in Kanonicheskie pravila Pravoslavnoj cerkvi s

tolkovaniyami [Canonical rules of the Orthodox Church with interpretations] [Electronic resource].

Mode of access: https://azbyka.ru/otechnik/pravila/pravila-i-sobory-pravoslavnoj-cerkvi-shestoj-

vselenskij-sobor-konstantinopolskij/#0_38, free (date accessed: 10.09.2019). (in Russian).

43. Pchyolov, E. Pochemu knyazheskij s`èzd 1097 goda sostoyalsya v Lyubeche? [Why

did the princely congress of 1097 take place in Lyubec?] in Drevnyaya Rus` v IX – XI vekax: kon-

teksty` letopisny`x tekstov [Ancient Russia in the IX - XI centuries: contexts of annalistic texts].

Zimovnikovsky Museum of Local Lore Publ., 2016, pp. 141-145. (in Russian).

44. Richka, V. M. Blukayucha stoliczya (do pitannya pro poyavu stoliczі u serednòvіchnіj

Rusі) [The Wandering Capital (to the Question of the Emergence of the Capital in Medieval Rus-

sia)] in Ukraїns`kij іstorichnij zhurnal [Ukrainian Historical Journal]. 2008, № 3, pp. 13-17. (in

Ukraine).

45. Richka, V. M. «Galich – drugij Kiїv»: serednòvіchna formula chi іstorіografіchna

metafora? [Halych - Second Kyiv: Medieval Formula or Historiographical Metaphor?] in

Ukraїns`kij іstorichnij zhurnal [Ukrainian Historical Journal]. 2006, № 1, pp. 4-13. (in Ukraine).

46. Richka, V. M. «Kiїv – Drugij Єrusalim» (z іstorії polіtichnoї dumki ta іdeologії se-

rednòvіchnoї Rusі) [―Kiev - Another Jerusalem‖ (from the history of political thought and the

ideological Middle Russia)]. Kyiv, Institute of History of Ukraine National Academy of Sciences

of Ukraine Publ., 2005, 243 p. (in Ukraine).

47. Solncev, N. I. K voprosu ob obosnovanii prichin sozdaniya arxitekturnogo kompleksa

vo Vladimire-na-Klyaz`me [On the justification of the reasons for creating an architectural com-

plex in Vladimir-on-Klyazma] // Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. N.I. Lobachevskogo

[Bulletin of the Nizhny Novgorod University]. № 3, 2016, pp. 86-93. (in Russian).

48. Stefanovich, P. S. Boyare, otroki, druzhiny`: voenno-politicheskaya e`lita Rusi v X-XI

vekax [Boyare, youths, squads: the military-political elite of Russia in the X-XI centuries]. Mos-

cow, Indrik Publ., 2012, 656 p. (in Russian).

49. Tolochko, A. P. Klim Smolyatich posle nizverzheniya iz mitropolii [Klim Smolyatich

after the overthrow from the metropolis] in Xoroshie dni. Pamyati Aleksandra Stepanovicha Xoro-

sheva [Good days. In memory of Alexander Stepanovich Khoroshev]. Velikij Novgorod-St. Pe-

tersburg-Moscow, Leop Art Publ., 2009. pp. 547-551. (in Russian).

50. Ul`yanov, O. G. Venchanie na czarstvo Vladimira Svyatogo i utverzhdenie czarskogo

titula Ivana Groznogo v gramote Konstantinopol`skogo patriarxa Ioasafa II [Wedding of the reign

of St. Vladimir and the approval of the royal title of Ivan the Terrible in a letter from the Patriarch

of Joasaph II of Constantinople] in Istorik i obshhestvo. Istoricheskij fakt i politicheskaya polemika

[Historian and Society. Historical fact and political controversy]. Moscow, Institute of World His-

tory of the Russian Academy of Sciences Publ., 2011, pp. 80-97. (in Russian).

51. Uspenskij, B. A. Czar` i patriarx: Xarizma vlasti v Rossii (Vizantijskaya model` i ee

russkoe pereosmy`slenie) [Tsar and patriarch: Charisma of power in Russia (Byzantine model and

its Russian rethinking)]. Languages of Russian culture Publ., 1998, 680 p. (in Russian).


50

52. Uspenskij, B. A., Uspenskij F. B. Mitropolit Kliment Smolyatich i ego poslaniya [Met-

ropolitan Clement Smolyatich and his messages] in Slověne = Slovѣne. International Journal of

Slavic Studies. 2017, Vol. 1, (pp. 171-218).

53. Fomina, T. Yu. Episkopii Yugo-Zapadnoj Rusi: e`tapy` stanovleniya i razvitiya (X-XIII

vv.) [Episcopies of South-Western Russia: stages of formation and development (X-XIII centu-

ries)] in Xristianskoe chtenie [Christian reading]. 2016, № 6, pp. 393-411. (in Russian).

54. Fomina, T. Yu. Episkopskaya vlast` v domongol`skoj Rusi: istoki, stanovlenie, razvitie

[Episcopal power in pre-Mongol Rus: sources, formation, development]. Moscow, University

Book Publ., 2014, 360 p. (in Russian).

55. Fomina, T. Yu. Turovskaya episkopiya: e`tapy` stanovleniya i razvitiya (XI-XIII vv.)

[Turovsky episcopacy: stages of formation and development (XI-XIII centuries)] in Xristianskoe

chtenie [Christian reading], 2018, № 2, pp. 243-253. (in Russian).

56. Shhavelyov, A. S. Sèzdy` knyazej kak politicheskij institut Drevnej Rusi [Congress of

Princes as a Political Institute of Ancient Russia] in Drevnejshie gosudarstva Vostochnoj Evropy`.

2004 g. Politicheskie instituty` Drevnej Rusi [Ancient States of Eastern Europe. 2004. Political in-

stitutions of Ancient Russia]. Moscow, Oriental literature Publ., 2006, pp. 268-278. (in Russian).

57. Yusupovich, A. «Bogu zhe izvolivshyu Danil`` sozda grad`` Xolm``»: kogda i kak

Xolm stal stolichny`m gorodom [―To God, according to his will, he created the city of Kholm‖:

when and how the Hill became a capital city] in ROSSICA ANTIQUA, 2014, № 1, pp. 44-62. (in

Russian).

58. Yanin, V. L. Aktovyè pechati Drevnej Rusi X-XV vv. [Actual seals of Ancient Russia

of the X-XV centuries]. Vol. 1: Pechati X – nachala XIII v. [Seals of the X - beginning of the XIII

century]. Moscow, Science Publ., 1970, 326 p. (in Russian).


51

Федюнин И. В.

(Воронеж)

УДК 902.01

МАТЕРИАЛЫ ЭПОХИ МЕЗОЛИТА ИЗ СОБРАНИЯ

ЛИПЕЦКОГО ОБЛАСТНОГО КРАЕВЕДЧЕСКОГО МУЗЕЯ1

Памятники эпохи мезолита на территории лесостепного Подонья изучены в наи-

меньшей степени в сравнении с другими эпохами. Материалы Липецкого Придонья харак-

теризуются при этом небольшим количеством культуроопределяющих типов находок. Не-

смотря на систематическое пополнение базы данных источников, проведение комплексных

естественнонаучных исследований в последние годы, введение в научный оборот архивных

материалов и музейных коллекций, несомненно, остается актуальным и сейчас. Статья

посвящена публикации результатов технико-типологического анализа материалов эпохи

мезолита из собрания Липецкого областного краеведческого музея – сборов, осуществлен-

ных в разное время В. П. Левенком и А. Ю. Клоковым. Анализируемая коллекция стоянки

Сселки представлена неполным типологическим рядом орудий и заготовок, в составе ко-

торых выделяются находки, относящиеся как к раннему, так и к позднему периодам сред-

него каменного века. Вопрос о культурно-хронологическом статусе индустрии упирается в

решение проблемы ее гомогенности. Высокие трапеции из мелового кремня, нож с обуш-

ком, характерны для раннемезолитической зимовниковской культуры, северо-восточная

граница которой, по уточненным данным, простирается до центральной части междуре-

чья Дона и Волги. Другая, микролитическая, часть индустрии, описанным выше находкам

не соответствует, скорее, относясь к более поздним периодам мезолита. Другие памят-

ники (п. 480, Зимник) не содержат находок, которые позволили бы дать однозначную

культурно-хронологическую атрибуцию коллекций. Несмотря на существенную ограничен-

ность источника информационными возможностями подъемного материала, его изучение

имеет большое значение для реконструкции историко-культурного процесса в эпоху мезо-

лита и сопредельных периодов каменного века.

Ключевые слова: мезолит, лесостепь, Подонье, зимовниковская культура, трапеции.

Sites of the Mesolithic in the forest-steppe Don region are studied to the least extent in

comparison with other eras. At the same time, the materials of the Lipetsk Don River basin are

characterized by a small number of culture-determining types of finds. Despite the systematic rep-

lenishment of the database of sources, the implementation of complex natural science research in

recent years, the introduction into the scientific circulation of archival materials and museum col-

lections, undoubtedly, remains relevant now. The paper is devoted to the publication of the results

of a technical and typological analysis of materials of the Mesolithic from the collection of the Li-

petsk Regional Museum of local history - collections carried out at different times by V.P. Levenok

and A.Yu. Klokov. The analyzed collection of the Sselki site is represented by an incomplete typo-

logical series of tools and blanks, which include finds related to both the early and late periods of

the Middle Stone Age. The question of the cultural-chronological status of an industry rests on

solving the problem of its homogeneity. High trapezoid from the Cretaceous flint, a knife with a

butt, are characteristic of the early Mesolithic Zimovnikovsky culture, the northeastern border of

which, according to updated data, extends to the central part of the Don and Volga interfluve.

Another, microlithic, part of the industry does not correspond to the findings described above, ra-

ther, referring to later Mesolithic periods. Other sites (n. 480, Zimnik) do not contain finds that

would allow an unambiguous cultural and chronological attribution of the collections. Despite the

1 Исследование выполнено при поддержке Российского научного фонда, проект № 17-78-20048

«Этнокультурная история лесостепного Подонья в эпоху голоцена»


52

significant limited source of informational capabilities of lifting material, its study is of great im-

portance for the reconstruction of the historical and cultural process in the Mesolithic.

Keywords: Mesolithic, forest-steppe, Don region, Zimovniky culture, trapeze.

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-51-60

амятники эпохи мезолита на территории лесостепного Подонья по своей «ред-

кости», пожалуй, занимают первое место в археологии региона. Несмотря на

систематическое пополнение базы данных источников, проведение комплекс-

ных естественнонаучных исследований в последние годы, введение в научный оборот ар-

хивных материалов и музейных коллекций, несомненно, остается актуальным и сейчас.

Возможности подъемного материала для реконструкций в каменном веке сущест-

венно ограничены. А. А. Формозов, высказавшийся о возможностях подъемного материала

в печати более полувека назад, говорил о фактической невозможности построения культур-

но-хронологических и периодизационных схем по данным сборов [1, с. 89]. По мнению

Л. Л. Залиняка, «повторяемость» каменных индустрий из сборов на разных памятниках мо-

жет служить основанием для установления временных и пространственных границ древних

культур [2, с. 32].

В данной работе речь пойдет о коллекциях каменного инвентаря, полученных путем

сборов с поверхности на территории современной Липецкой и Тульской областей РФ

В. П. Левенком и А. Ю. Клоковым, хранящихся в фондах ОБУК «Липецкий областной

краеведческий музей», которые были осмотрены автором. Их характеристика дается ниже.

Пункт 480. Памятник был выявлен А. Ю. Клоковым. Местонахождение расщеплен-

ного кремня располагалось на низком левом берегу р. Дон у с. Никитское Тульской области

[3, с. 3]. Сборы включают в себя 130 находок, из которых 28 орудий (21,5%). Подавляющее

число находок изготовлено из местного черного, желтого и коричневого моренного кремня,

отдельные предметы – из мелового кремня (13,8%).

Имеющихся данных недостаточно для полной реконструкции техники расщепления

и вторичной обработки. Встречены одноплощадочный призматический нуклеус от пластин

(рис. 1: 1), ребристый скол (рис. 1: 3), крупные пластины с нерегулярным оформлением

спинки (рис. 1: 2). Следов применения отжимной техники не зафиксировано. Имеющиеся

сколы, судя по ударным площадкам, получены в «ударной» технике «жестким» и «мягким»

отбойниками. Данные о составе коллекции сведены в таблицу 1.

Табл. 1. П. 480. Каменный инвентарь.

находки кол-во процент от коллекции процент от категории

осколки 12 9,2 11,8

нуклеусы 2 1,5 2,0

обломки 6 4,6 5,9

отщепы 71 54,6 69,6

пластины 2 1,5 2,0

проксимальные сегменты 1 0,8 1,0

ретушер 1 0,8 1,0

ребристые сколы 7 5,4 6,9

всего 102 78 100

отщепы с ретушью 10 7,7 35,7

скребки концевые 2 1,5 7,1

П


53

скребки боковые 1 0,8 3,6

резцы на сломе заготовки 6 4,6 21,4

резцы выемчаторетушные 2 1,5 7,1

пластины с ретушью 1 0,8 3,6

бифасы 4 3,1 14,3

скобель 1 0,8 3,6

проколки 1 0,8 3,6

всего 28 22 100

итого 130 100 100

Орудийный набор представлен разнообразными типами. Преобладают резцы на не-

подработанной площадке (рис. 1: 4-9), встречены концевые и боковые скребки (рис. 1: 10-

12, 14), отщепы с ретушью, проколка (рис. 1: 13). Коллекция заготовок двустороннеобрабо-

танных орудий, к сожалению, не содержит ни одной законченной формы (рис. 1: 16-19).

Точное культурно-хронологическое определение коллекции затруднительно. Облик инду-

стрии может свидетельствовать о ее раннемезолитическом возрасте.

Стоянка Зимник (п. 210 по первооткрывателю) открыта и исследована В. П. Левен-

ком в 1963 г., 1968 г. [4, с. 3-4; 5, с. 22]. Располагалась на кромке высокой (10 м) боровой

террасы правого берега долины р. Матыры близ эпонимного поселка в Грязинском районе

Липецкой области. Сборы проводились в песчаных эрозионных котловинах [4, с. 4].

Коллекция1 содержит 325 находок, из которых 14 орудий (4,3%). Основное количе-

ство артефактов изготовлено из местного галечного кремня различных цветовых оттенков

(58,5%), в меньшей степени фиксируется меловой кремень (39,7%), в единичных случаях –

кварцит (1,8%). Найдены предметы с криодеструкциями: четыре – со следами воздействия

мороза, пять, побывавшие в огне. Сведения о составе сборов по результатам изучения ар-

хивной документации и материалов, хранящихся в музее, разнятся.

Количественные данные о составе находок сведены в таблицу 2.

Табл. 2. Зимник. Каменный инвентарь.

находки коллек-

ция стенд всего

процент

от коллекции

процент

от категории

осколки 30 30 9,2 9,6

нуклеусы 1 1 2 0,6 0,6

толстые сколы 1 1 0,3 0,3

скол подпр. уд. площадки 1 1 0,3 0,3

«таблетка» 1 1 0,3 0,3

обломки 17 17 5,2 5,5

отщепы 112 112 34,5 36,0

чешуйки 64 64 19,7 20,6

резцовые сколы 6 6 1,8 1,9

пластины 11 19 30 9,2 9,6

проксимальные сегменты 12 8 20 6,2 6,4

1 Осмотрены коллекции с шифром ВД-63, ВД-67, ВД-68, ОФ 6756/1-13, НВ 5318/1-19, материалы,

экспонирующиеся на стенде.


54

медиальные сегменты 10 13 23 7,1 7,4

ретушер 1 1 0,3 0,3

ребристые сколы 2 1 3 0,9 1,0

всего 269 42 311 96 100

отщепы с ретушью 2 2 0,6 14,3

скребки концевые 1 2 3 0,9 21,4

лезвие скребка 1 1 0,3 7,1

скребки, ретуш. на 3/4 по-

верхности 2 2 0,6 14,3

пластина с выемкой на

конце 1 1 0,3 7,1

резцы на сломе заготовки 1 1 0,3 7,1

резцы косоретушные 1 1 0,3 7,1

пластины с ретушью 1 1 2 0,6 14,3

симметричные острия 1 1 0,3 7,1

всего 8 6 14 4 100

итого 277 48 325 100 100

Данные, приведенные в таблице, могут послужить основанием для характеристики

изученной коллекции.

Заготовки и техника расщепления. Единственный нуклеус изготовлен из плоской

плитки кремня с коркой (рис. 2: 9). Первоначальная форма сырья, видимо, определила ко-

нечный тип торцового нуклеуса для снятия пластин, который в таком качестве мог исполь-

зоваться без предварительной обработки, сразу после получения необходимого угла между

ударной площадкой и плоскостью скалывания. Находка ребристого скола из мелового

кремня (рис. 2: 1) говорит об использовании иной технологии расщепления, возможно, свя-

занной со стадией изготовления пренуклеусов. Анализ ударных площадок сколов свиде-

тельствует о преобладании отжима, либо удара через посредник в технике получения сим-

метричных пластин с двух- и трехскатной спинкой (рис. 2: 2-4).

Вторичная обработки и орудия. Орудия представлены находками скребков с различ-

ной дисклокацией ретуши, пластиной с ретушированной выемкой, с краевой ретушью, рез-

цами на площадке, образованной сламыванием заготовки, а также косоретушным (рис. 2: 6).

Единственное острие из пластины симметричное, с одной стороны обработано крутой ре-

тушью до половины края, с другой – подправлено у кончика (рис. 2: 5).

Диагностирующие типы орудий и заготовок в описанной коллекции отсутствуют.

Установление однозначной культурной и хронологической позиции затруднительно. Тем не

менее, на основании техники расщепления можно предположить позднемезолитический

возраст памятника.

Стоянка Сселки (п.100 по первооткрывателю) была выявлена и изучена В. П. Левен-

ком в 1959 г. [6]. Определенная часть предметов из сборов фигурирует в отчете В.П. Левен-

ка как находки из «п. 100, ур. Бор, д. Горица Добровского р-на» [6, рис. 21]. Однако в том

же отчете «п. 100» именуется стоянка «Сселки» [6, рис. 58]. Обзор имеющихся материалов

и источников все же свидетельствует о принадлежности коллекции стоянке «Сселки», т.к.

ряд пунктов В. П. Левенком был переименован.

Каменная индустрия1 включает в себя 2552 находки, из которых 33 орудия (1,2%).

Основным поделочным материалом служил местный галечный кремень различных оттен-

1 Осмотрена коллекция с шифром ОФ 6472.


55

ков; в единичных случаях встречен меловой кремень (0,35%) и кварцит (0,19%). Данные о

составе находок сведены в таблицу 3.

Табл. 3. Сселки. Каменный инвентарь.

находки кол-во процент

от коллекции

процент

от категории

осколки 256 10,0 10,2

нуклеусы 6 0,2 0,2

обломки 126 4,9 5,0

отщепы 1263 49,5 50,1

чешуйки 616 24,1 24,5

резцовые сколы 33 1,3 1,3

пластины 62 2,4 2,5

проксимальные фрагм. пластин 73 2,9 2,9

медиальные фрагм. пластин 61 2,4 2,4

дистальные фрагм. пластин 15 0,6 0,6

ребристые сколы 8 0,3 0,3

всего 2519 99 100

отщепы с ретушью 3 0,1 9,1

скребки концевые 3 0,1 9,1

скребки концевые-боковые 2 0,1 6,1

резцы на сломе заготовки 7 0,3 21,2

пластины с ретушью 7 0,3 21,2

скобель 3 0,1 9,1

обломок острия 1 0,0 3,0

обломки черешков 3 0,1 9,1

трапеции 2 0,1 6,1

пластина со скош. ретушью концом 1 0,0 3,0

сверло 1 0,0 3,0

всего 33 1 100

итого 2552 100 100

Расщепление кремня и кварцита базировалось на утилизации призматических (рис.

3: 3, 5), торцовых (рис. 3: 1) и многоплощадочных нуклеусов (рис. 3: 2), было направлено на

получение тонких симметричных в профиле пластин, в том числе, микропластин, в отжим-

ной, либо ударной (через посредник) технике (рис. 3: 6, 7, 10, 11).

Орудия изготовлены из отщепов и пластин; выразительна серия резцов с не подрабо-

танной площадкой скола (рис. 3: 12, 13, 14, 16-20), либо пряморетушных (рис. 3: 15). Скреб-

ки – концевые и концевые-боковые (рис. 3: 21, 22, 24-26), в том числе, микролитические, с

зауженным фронтом (рис. 3: 28). Скобели имеют выемки на конце либо одном из краев за-

готовки (рис. 3: 23, 27).

Другие находки включают в себя нож с обушком из крупной пластины, обработан-

ной крутой, местами, отвесной, ретушью (рис. 3: 30), обломки черешков наконечников

стрел (рис. 3: 33-35), а также две высокие трапеции (рис. 3: 36, 37) и побочный продукт их


56

производства – проксимальную часть пластины, диагонально усеченную крутой ретушью

(рис. 3: 38), сколы с краевой ретушью (рис. 3: 31, 32).

Вопрос о культурно-хронологическом статусе коллекции упирается в решение про-

блемы ее гомогенности. Высокие трапеции из мелового кремня, нож с обушком характерны

для раннемезолитической зимовниковской культуры, северо-восточная граница которой, по

уточненным данным, простирается до центральной части междуречья Дона и Волги [7; 8;

9]. Другая, микролитическая, часть индустрии описанным выше находкам не соответствует,

скорее, относясь к более поздним периодам мезолита [10].


1. Формозов А. А. Использование подъемного материала с дюнных стоянок в архео-

логических исследованиях // КСИИМК. 1959. Вып. 75. С. 85-89.

2. Залiзняк Л. Л. Фiнальний палеолiт i мезолiт континенталъноi Украiни. Киiв: Шлях,

2005. 184 с.

3. Клоков А. Ю. Отчет о работах Верхне-Донского археологического отряда Липец-

кого областного краеведческого музея, проводившихся на основании Открытого листа №

544 (форма № 3) от 17 июня 1985 г., выданного старшему научному сотруднику музея Кло-

кову А. Ю. Отделом полевых исследований ИА АН СССР / Архив ИА РАН.

4. Левенок В. П. Отчет о полевых работах Верхне-Донской археологической экспе-

диции Ленинградского отделения Института археологии АН СССР и Липецкого областного

краеведческого музея в 1963 г. / Архив ИА РАН.

5. Левенок В. П. Отчет о работе Верхне-Донской новостроечной экспедиции 1968 г. /

Архив ИА РАН.

6. Левенок В. П. Археологический отчет о работах Верхне-Донского экспедиционно-

го отряда Ленинградского отделения Института археологии Академии наук СССР и Липец-

кого областного краеведческого музея. 1959 г. / Архив ИА РАН.

7. Федюнин И. В. Мезолитические памятники Доно-Волжского междуречья. Диссер-

тация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Воронеж: ВГПУ, 2005.

435 с.

8. Трегуб Т. Ф., Сурков А. В., Федюнин И. В. Эволюция природной среды и матери-

альной культуры Среднего Похоперья в финальном палеолите – неолите // Вестник Воро-

нежского государственного университета. Серия: Геология. 2005. № 2. С. 24-30.

9. Федюнин И. В. Памятники эпохи мезолита в междуречье Дона и Волги. Воронеж:

ВГПУ, 2016. 176 с.

10. Федюнин И. В. Мезолит лесостепного Подонья в ретроспективе и перспективе

исследования // Археология, этнография и антропология Евразии. 2015. Т. 43. № 1. С. 16-27.

References

1. Formozov, A. A. Ispol'zovanie pod'emnogo materiala s djunnyh stojanok v arheologi-

cheskih issledovanijah [Use of lifting material from the dune sites in archaeological research] in

KSIIMK, 1959, Vol. 75, p. 85-89. (in Russian).

2. Zaliznjak, L. L. Final'nij paleolit i mezolit kontinental'noi Ukraini [Final Paleolithic and

Mesolithic of Continental Ukraine]. Kiiv: Shljah, 2005. 184 p. (in Ukrainian).

3. Klokov, A. Yu. Otchet o rabotah Verhne-Donskogo arheologicheskogo otrjada Lipeck-

ogo oblastnogo kraevedcheskogo muzeja, provodivshihsja na osnovanii Otkrytogo lista № 544

(forma № 3) ot 17 ijunja 1985 g., vydannogo starshemu nauchnomu sotrudniku muzeja Klokovu A.

Ju. Otdelom polevyh issledovanij IA AN SSSR [Report on the work of the Verkhne-Don archeolog-

ical detachment of the Lipetsk Regional Museum of Local History, carried out on the basis of

Open Sheet No. 544 (form No. 3) dated June 17, 1985, issued to Klokov A. Yu., Senior Research-


57

er of the Museum Department of Field Research, IA Academy of Sciences of the USSR] in Arhiv

IA RAN. (in Russian).

4. Levenok, V. P. Otchet o polevyh rabotah Verhne-Donskoj arheologicheskoj jekspedicii

Leningradskogo otdelenija Instituta arheologii AN SSSR i Lipeckogo oblastnogo kraevedcheskogo

muzeja v 1963 g. [Report on field work of the Upper Don Archaeological Expedition of the Lenin-

grad Branch of the Institute of Archeology of the USSR Academy of Sciences and the Lipetsk Re-

gional Museum of Local History in 1963] in Arhiv IA RAN. (in Russian).

5. Levenok, V. P. Otchet o rabote Verhne-Donskoj novostroechnoj jekspedicii 1968 g.

[Report on the work of the Upper Don Expedition 1968] in Arhiv IA RAN. (in Russian).

6. Levenok, V. P. Arheologicheskij otchet o rabotah Verhne-Donskogo jekspedicionnogo

otrjada Leningradskogo otdelenija Instituta arheologii Akademii nauk SSSR i Lipeckogo oblastno-

go kraevedcheskogo muzeja. 1959 g. [Archaeological report on the work of the Upper Don Expe-

ditionary Unit of the Leningrad Branch of the Institute of Archeology of the USSR Academy of

Sciences and the Lipetsk Regional Museum of Local History. 1959] in Arhiv IA RAN. (in Rus-

sian).

7. Fedyunin, I. V. Mezoliticheskie pamjatniki Dono-Volzhskogo mezhdurech'ja [Mesolithic

sites of the Don-Volga interfluve]. Dissertacija na soiskanie uchenoj stepeni kandidata istori-

cheskih nauk [The dissertation for the degree of candidate of historical sciences]. Voronezh:

VGPU, 2005. 435 p. (in Russian).

8. Tregub, T. F., Surkov, A. V., Fedyunin, I. V. Jevoljucija prirodnoj sredy i material'noj

kul'tury Srednego Pohoper'ja v final'nom paleolite – neolite [The evolution of the natural envi-

ronment and the material culture of Middle Pohoperya in the final Paleolithic - Neolithic] in Vest-

nik Voronezhskogo gosudarstvennogo universiteta. Serija: Geologija [Bulletin of Voronezh State

University. Series: Geology]. 2005. № 2. Pp. 24-30 (in Russian).

9. Fedyunin, I. V. Pamjatniki jepohi mezolita v mezhdurech'e Dona i Volgi [Mesolithic

sites in the area between the Don and Volga]. Voronezh: VGPU, 2016. 176 p. (in Russian).

10. Fedyunin, I. V. Mezolit lesostepnogo Podon'ja v retrospektive i perspektive issledova-

nija [Mesolithic of the forest-steppe Don region in retrospect and research perspective] in Arheo-

logija, jetnografija i antropologija Evrazii [Archeology, Ethnography and Anthropology of Eura-

sia]. 2015. T. 43. № 1. Pp. 16-27 (in Russian).


58

Рис. 1. Пункт 480. Каменный инвентарь (кремень).


59

Рис. 2. Стоянка Зимник. Каменный инвентарь (кремень).


60

Рис. 3. Стоянка Сселки. Каменный инвентарь (кремень).


61

XVII век

Глазьев В. Н.

(Воронеж)

УДК 94 (47).046

«СТРЕЛЕЦКИЕ ГОЛОВЫ» В ГОРОДАХ ЮЖНОГО ПОГРАНИЧЬЯ В XVII в.1

Стрельцы составляли одну из социальных групп служилого населения России в XVII

в. В южном пограничье они размещались в городах-крепостях. Должностные лица, управ-

лявшие стрельцами, недостаточно известны исследователям. Командовали стрельцами

стрелецкие головы, назначенные в московских приказах. Головы осуществляли руководство

стрельцами в ходе обороны крепости, распределяли служебные поручения, отвечали за вы-

полнение стрелецких повинностей, решали судебные дела стрельцов. При назначении голо-

вой учитывались служебные заслуги: ранения, пребывание в плену, гибель в боях близких

родственников. Назначение стрелецким головой рассматривалось как награда дворянину

или сыну боярскому. Пребывание на этом посту позволяло улучшить материальное поло-

жение служилого человека. При определении срока пребывания стрелецким головой мос-

ковские приказы учитывали мнение самих стрельцов отраженное в их коллективных пети-

циях. Главными качествами головы стрельцы считали, наряду с выполнением правитель-

ственных поручений, отсутствие притеснений в отношении подчиненных. Несмотря на

то, что острота военной опасности для городов южного пограничья в XVII в. менялась,

роль стрелецких голов в структуре управления оставалась неимзенной. До середины сто-

летия Черноземье подвергалось прямым нападениям со стороны Речи Посполитой, крым-

ских и ногайских татар. В годы русско-польской войны 1654-1667 гг., русско-турецкой вой-

ны 1673-1681 гг., Крымских и Азовских походов города Белгородского полка находились в

ближнем тылу, хотя опасность вражеских нападений для них сохранялась. В этой связи

изменялся характер службы стрелецких голов. В первой половине XVII в. головы могли ко-

мандовать служилыми людьми в боях с неприятелем. Во второй половине столетия служ-

ба стрелецких голов приобретала более мирный характер.

Ключевые слова: Россия, XVII в., южное пограничье, стрельцы, стрелецкие головы.

Musketeers (or strelets) constituted one of the social groups in servicemen population in

Russia in the 17th century. In the southern borderland, they were located in fortified cities. The of-

ficials who ran the musketeers are not well known to the researchers. Strelets were commanded by

heads appointed from Moscow. The heads supervised the musketeers during the defense of the for-

tress, distributed official assignments, and were responsible for the implementation of various

tasks. When appointing the head, service merits were considered: wounds, captivity, close rela-

tives’ death in the battles. The appointment was seen as a reward for a nobleman. Staying at this

role allowed them to improve their material situation. The opinion of the musketeers influenced

the commander’s length of stay in the position. One of the main qualities of the strelets’ heads was

peaceful relations with subordinates. Despite the fact that military danger for the cities of the

southern borderland in the 17th century changed, the role of the musketeer heads in the gover-

nance structure remained the same. Until the middle of the century, the Black-earth region was di-

rectly attacked by the Polish, Lithuanians, Crimean and Nogai Tatars. During the Russian-Polish

War, the Russian-Turkish War, the Crimean and Azov campaigns, the cities of the Belgorod Regi-

1 Статья подготовлена при финансовой поддержке гранта РФФИ, проект № 180900313 А.


62

ment were in the rear. In this regard, the nature of the musketeer commanders’ service was chang-

ing. In the first half of the 17th century, heads could command servicemen in battles with the ene-

my. In the second half of the century, their service acquired more peaceful traits.

Keywords: Russia, the 17th century, the southern borderland, musketeers, musketeer com-

manders.

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-61-68

труктура и практика местного управления в России в XVII в. заслуживает даль-

нейшего изучения. Одно из направлений исследований – взаимодействие вла-

сти и локальных сословных групп в ходе решения внешних и внутренних поли-

тических задач. Для южного пограничья актуальными на протяжении XVII столетия оста-

вались задачи обороны, их решение в значительной степени возлагалось на южнорусских

служилых людей.

Заметную социальную группу военно-служилого населения южных городов-

крепостей составляли стрельцы. Они несли пешую службу с ручным огнестрельным оружи-

ем, занимались сельским хозяйством, ремеслом, промыслами. В первой трети XVII в.

стрельцы размещались в каждом из восьми городов «на Поле». Правительством определя-

лась их численность: более 200 для Белгорода и Валуек, 200 для Воронежа, Ельца и Курска,

100 для Ливен, Оскола, Лебедяни. В 1616 г. в названных городах служило 1393 стрельца

[19, с. 47-49].

В городах-крепостях, построенных во второй трети XVII в., были набраны новые

стрелецкие формирования. Кроме того, около 1642-1643 гг. в связи с участившимися татар-

скими набегами численность воронежских стрельцов увеличилась в 2 раза. В 1651 г. в горо-

дах Белгородской черты насчитывалось около 3432 стрельца [12, с. 141]. Во второй полови-

не XVII в. в городах Белгородского разряда численность стрельцов снижалась, оставаясь,

тем не менее, значительной среди других групп военно-служилого населения. В 1697 г. го-

родовую службу в Белгородском разряде несло не менее 1882 стрельцов [11, с. 45].

В первой трети XVII в. стрельцы городов-крепостей «на Поле» находились в ведении

Стрелецкого приказа. В годы крупного оборонительного строительства на юге России вто-

рой трети XVII в. стрельцы ряда новых городов, в частности, Козлова, Корочи, Яблонова,

Усерда, Хотмышска, Вольного, Чугуева, Ефремова, Чернавска подчинялись Разрядному

приказу. В течение 1643 г. был издан ряд указов, в соответствии с которыми стрельцы и ка-

заки из новопостроенных городов передавались из Разрядного приказа в ведение Стрелец-

кого приказа [20, д. 236. л. 831-832]. До 1642 г. Стрелецкий приказ возглавлялся кн. И. Б.

Черкасским, с 1642 г. – Ф. И. Шереметевым, унаследовавшим после кн. И. Б. Черкасского

положение «главы правительства» [18, с. 653].

До 1658 г. одна часть южнорусских служилых людей – дети боярские, станичники,

пушкари – находилась в ведении Разрядного приказа, другая – стрельцы и казаки – состояла

под юрисдикцией Стрелецкого приказа. Это обстоятельство создавало излишнюю дроб-

ность в управлении, что наносило вред обороне порубежных городов. В правоте такого су-

ждения убеждает отписка воеводы г. Вольного, составленная в августе 1652 г. Воевода со-

общал, что прибывший в город стрелецкий и казачий голова показал воеводе грамоту из

Стрелецкого приказа с предписанием ведать стрельцов и казаков только голове, а не воево-

де. Голова не должен был слушать никаких грамот, кроме посланных из Стрелецкого при-

каза. Имея на руках такое письменное предписание, голова повел себя независимо. В ответ

на требование воеводы – выделить стрельцов и казаков для сторож и караулов – он отвечал

отказом. В распоряжении воеводы осталось всего лишь около 100 человек, которых было

явно недостаточно для сторожевой и караульной службы в расположенном в пограничье

городе [2, с. 293].

К сказанному следует добавить, что подведомственность южнорусских служилых

людей разным московским приказам создавала почву для конфликтов воевод, с одной сто-

С


63

роны, и стрелецких и казачьих голов, с другой. Названная управленческая проблема реша-

лась в период военно-административной реформы 1658 г., в ходе которой был образован

Белгородский полк и особый территориальный округ – Белгородский разряд [23, с.131-136].

По указу от 28 февраля 1658 г. стрельцы городов Белгородской черты передавались из

Стрелецкого приказа в распоряжение Разряда [20, д. 605, л. 160].

В городах руководство стрельцами осуществляли головы, назначенные в приказе в

Москве от царского имени из числа дворян и детей боярских. Определение на должность

головы рассматривалось как пожалование за заслуги: участие в боях, ранение, пребывание в

плену, гибель в боях родственников. Назначение воеводами и стрелецкими головами было

однотипным, при этом первые имели более высокий социальный статус.

Во второй половине XVII в. для головы, как и воеводы, обычным считался двухлет-

ний срок пребывания в должности. В этом дворяне видели свое право и стремились его от-

стоять. Рязанец В. Ф. Ельшин, определенный в феврале 1674 г. за пребывание в плену и ра-

ны в козловские стрелецкие головы, протестовал против попытки назначить ему преемника

до истечения двухлетнего срока. Он указывал, что не притеснял стрельцов и они на него не

жаловались. В подкрепление своей позиции он подал в Разрядный приказ коллективную че-

лобитную козловских стрельцов, заверенную «рукоприкладствами», в которой содержалась

просьба не отзывать голову раньше срока. В Разряде казус с преждевременной сменой го-

лов объяснили тем, что В. Ф. Ельшин получил назначение в Московском столе Разряда, ме-

жду тем, Козлов ведался Приказным столом. Оплошность допустил также козловский вое-

вода Е. Пашков, не сообщивший в Разряд о прибытии в город стрелецкого головы. Право на

общепринятое по продолжительности головство В. Ф. Ельшина было восстановлено, новый

голова должен был его сменить в феврале 1676 г. по истечении двухлетнего срока [21, д.

674, л. 347-357]. Отметим важное обстоятельство - Разрядный приказ принял во внимание

позицию стрельцов, отраженную в их коллективной челобитной.

Головы командовали подразделениями численностью около двух сотен и более

стрельцов. Сотнями управляли назначенные в Москве сотники. Сотники, как и головы,

принадлежали к числу дворян и детей боярских. Пятидесятники и десятники выбирались из

числа самих стрельцов. Иногда стрельцы находились в прямом подчинении воеводам, голо-

вы и сотники к ним в этом случае не назначались. Например, воронежские стрельцы в 1683-

1691 гг. ведались только воеводой [20, д. 1366, л. 32-37].

В своей деятельности головы руководствовались наказами, полученными из Стре-

лецкого или Разрядного приказа. Наказ наделял голову военно-административными и су-

дебными полномочиями. Голова назначал стрельцов в караулы и посылки, взимал с них на-

логи, судил во всех делах, кроме разбоя. Ратные люди не могли отлучиться из города без

разрешения головы [20, д. 3, л. 172-181]. В городах Центрального Черноземья, например, в

Воронеже и Курске, существовали особые учреждения - стрелецкие приказные избы [9, с.

36-41].

В города-крепости Черноземья в качестве стрелецких голов назначались как местные

служилые люди, так и иногородние. Елецким стрелецким головой в 1615-1620 гг. служил

Филипп Иванович Тюнин [13, Стб. 193]. Как отмечал Д. А. Ляпин, он принадлежал к числу

«ярких представителей елецкого дворянства». В разборной елецкой десятне 1622 г. Ф. И.

Тюнин, имевший чин дворового сына боярского, написан на первом месте. Он владел поме-

стьем в 620 четвертей, 25 крестьянами и 8 бобылями. Впоследствии выбирался елецким

губным старостой [15, с.101-102].

В Курске в 1618 г., согласно С. Ларионову, стрелецким головой служил видный

курский дворянин Иван Антипович Анненков. В том же году во главе отряда детей бояр-

ских и стрельцов он разбил татарский отряд [14, с.17]. В 1620-е гг. И. А. Анненков занимал

высшую ступень в курской иерархии. В боярской книге 1627 г. И. А. Анненков был записан

«по выбору» с окладом 850 четвертей [3, с. 144].


64

К числу иногородних для Курска дворян принадлежали другие курские стрелецкие

головы. В 1615/16 г. курскими стрельцами командовал голова Г. Милославский [13, Стб.

195]. В 1618/19 г. курским стрелецким головой числился М. Кусаков [13, Стб. 660]. В 1623 -

1625 гг. курским стрелецким головой был можайский дворянин Плакида Темирязев [21, д.

14, л. 149]. Впоследствии П. Темирязев получил назначение в Воронеж. 2 августа 1634 г.

воронежский стрелецкий голова П. Темирязев во главе отряда ратных людей разгромил та-

тар под Воронежем [2, с. 632]. 2 августа 1643 г. воронежский сотенный голова П. Темиря-

зев, вместе с сотенными головами А. Шишкиным и В. Струковым, отражал нападение татар

на воронежский посад [17, с. 229, 500].

В 1620-1630-х гг. воронежскими стрельцами командовали стрелецкие головы из

числа дворян иных городов. Иногородним был воронежский стрелецкий голова 1615/1616 г.

Н. Тютчев [13, Стб. 192]. Хотя воронежские стрелецкие головы Б. Каменное Ожерелье и В.

Новиков Шайдур владели поместными землями в Воронежском уезде, они считались чле-

нами Белозерской дворянской корпорации.

В связи с участившимися татарскими набегами в 1642-1643 гг. численность воро-

нежских стрельцов и казаков была увеличена. Головой у «старых» стрельцов и казаков ос-

тался иногородний служилый человек Т. Семичев. К новоприборным стрельцам и казакам

головой был назначен воронежский сын боярский В. М. Струков, находившийся на этом

посту до 1646 г. [6, д. 252, л. 2; 20, д. 200, л. 58, 62].

В 1646 г. управление воронежскими стрельцами и казаками было реорганизовано:

все казаки, старые и новые, объединялись под руководством одного казачьего головы, все

стрельцы - стрелецкого головы. В том же году стрелецким головой в Воронеж вместо В. М.

Струкова был определен воронежский сын боярский П. К. Толмачев [20, д. 200, л. 55, 58].

П. К. Толмачев в 1643-1645 гг. занимал должность воронежского губного старосты; в 1646-

1648 гг. - стрелецкого головы; в 1650/51 г. воронежского таможенного и кабацкого головы

[20, д. 200, л. 58; д. 284, л. 300, 301; 10, с. 32-33]. Затем он был послан в Усмань в стрелец-

кие и казачьи головы, но по челобитной усманских стрельцов и казаков, поданной в апреле

1653 г., от этой должности отставлен и продолжил службу в качестве воронежского сына

боярского. Усманские стрельцы и казаки писали, что Петр Толмачев «им многим недруг, да

и со всеми воронежцы у них у усманцев за землю и за всякие угодья по вся годы брань».

[См.: 20, д. 379, л. 25-29].

В июне 1656 г. суд и расправу над воронежскими стрельцами осуществлял иного-

родний голова Ф. В. Львов [5, д. 18, л. 1]. В 1658-1659 гг. обязанности стрелецкого головы в

Воронеже выполнял Т. К. Коптев [20, д. 605, л. 162; д. 478; 5, д. 34, л. 1-2]. В 1660 - мае

1663 гг. головой у стрельцов служил воронежский сын боярский К. Острецов, которого

сменил иногородний А. Износков [21, д. 214, л. 187; 20, д. 523, л. 1-4].

15 сентября 1675 г. воронежским стрелецким головой был назначен кормовой ино-

земец Степан Абудкеев сын Акжеев, имевший чин жильца. Двумя годами ранее он приехал

в Россию на службу к царю Алексею Михайловичу. Выходец из Крыма крестился и стал

именоваться Степаном Парфеньевичем Акжеевым. Крестным отцом татарина стал назна-

ченный в Воронеж воеводой П. П. Сомов. С. Акжееву полагалось жалование – по 3 алтына

в день из воронежских таможенных доходов – всего 32 руб. 28 алт. 2 ден. в год. До приезда

в Воронеж он получал «корм» из Приказа Большого прихода [20, д. 205, л. 467-473].

В Великий пост весной 1676 г. Акжеев в Воронеже тяжело заболел. Его исповедовал

священник воронежской Преображенской церкви, поповский староста Артемий, ставший

для Акжеева духовным отцом. Болезнь не завершилась смертью, голова выздоровел. С но-

вым воронежским воеводой Г. Х. Волковым у головы вспыхнул конфликт, в который были

втянуты воронежцы. Воевода приписывал Акжееву намерение бежать в Крым и якобы ска-

занные слова: «От Воронежа степь не загорожена». Впоследствии обвинения в адрес стре-

лецкого головы не подтвердились [8, с. 133-136].


65

В 1678 - первой половине 1679 гг. обязанности головы воронежских стрельцов ис-

полнял воронежский дворянин Л. Г. Веневитинов [5, д. 502, л. 3; 4, д. 38, л. 1]. 9 июля 1679

г. стрелецким головой в Воронеже назван иногородний В. Л. Сулдешев [4, д. 45, л. 7]. По-

следним стрелецким головой из числа воронежцев был Семен Федосеевич Петров (с 22

марта 1683 г.). 19 июля 1683 г. он был отставлен от этой должности за невысылку работных

людей к усманскому валовому делу [7, д. 97, л. 6 об., 11, 30]. Несколько лет воронежские

стрельцы управлялись непосредственно воеводами, в 1690-х годах к ним в головы назнача-

ли иногородних.

С назначением в феврале 1691 г. иноземца полполковника солдатского строя Ю.

Шарфа головой к воронежским стрельцам и казакам связана попытка правительства повы-

сить их боеспособность. Выходец из Пруссии Ю. Шарф получил поручение научить воро-

нежских стрельцов и казаков солдатскому строю. Однако служилые люди с неприязнью от-

носились к иноземцу, который вопреки вековой традиции, требовал от них выполнения во-

енных упражнений. К тому же стрельцов и казаков беспрестанно отрывали от учения, на-

правляя в дальние посылки. В сентябре 1692 г. воронежские стрельцы и казаки обратились

в Разряд с челобитной об отзыве Ю. Шарфа. Они писали, что голова ведает их «по инозем-

ному обычаю», совершает по отношению к ним притеснения и грабеж. В свою очередь, Ю.

Шарф признал неудачу: «И они в два года учения не переняли» [20, д. 1366, л. 32-48]. К то-

му же у Ю. Шарфа вспыхнул острый конфликт с воеводой М. И. Леонтьевым, доходящий

до угроз шпагами и ножами. Воевода и голова помирились лишь по настоятельным прось-

бам епископа Митрофана [21, д. 1518, л. 29, 32].

С мая 1693 г. новым воронежским стрелецким и казачьим головой стал курский дво-

рянин С. Ф. Мальцев. И у него не складывались взаимоотношения с воеводой М. И. Леонть-

евым. Последний обвинял голову в непослушании: не высылает стрельцов и казаков на

дальнюю службу в Новобогородицк, не выставляет караулов, привлекает к службе малых

детей. По словам стрельцов, голова собирал с них «отжинный хлеб» по осьмине ржи с дво-

ра. В Разряде ничего не знали об этой повинности, которую голова установил самовольно

«для своей корысти» [16, с. 287-288].

Голова С. Ф. Мальцев был смещен досрочно, а на его место назначен также курянин

из Обояни Х. П. Переверзев за службу, раны и пленение отца. Московские власти пошли

навстречу воронежским стрельцам и казакам, которые весной 1696 г. ходатайствовали о

продлении на один год срока службы стрелецкого и казачьего головы Х. П. Переверзева. Он

находился на должности с 25 мая 1694 г. Срок истекал 25 мая 1696 г. Претендентами на его

место были орловец П. С. Анохин и стремянной конюх С. Г. Торпанов. Последний получил

назначение в Воронеж. Но, приняв во внимание доводы стрельцов и казаков, отмечавших,

что Х. П. Переверзев человек «добрый» и способный выполнять правительственные пору-

чения, глава Разряда Т. Н. Стрешнев распорядился оставить Х. П. Переверзева на третий

год [20, д. 1413, л. 281-285, 281 об.].

В мае 1697 г. между новым воронежским стрелецким и казачим головой С. Г. Торпа-

новым и воеводой Д. Полонским вспыхнул острый конфликт, поводом к которому стало

право распоряжаться стрельцами и казаками. Служилые люди не остались безучастными

наблюдателями распрей местных начальников. Стрелецкие пятидесятники обратились в

Разряд с обличением произвола Д. Полонского. Стрелецкие пятидесятники отмечали, что

воевода грозит им кнутом, а также собирает стрелецких жен к смотру «незнаемо для чего».

Челобитчики требовали сохранения своей подведомственности стрелецкому голове, а не

воеводе [22, д. 98, столпик 7, л. 12, 12 об.]. Руководитель Разряда Т. Н. Стрешнев приказал

произвести розыск по делу о конфликте воеводы и головы стольнику С. Грибоедову, но

подчиненность стрельцов и казаков С. Г. Торпанову была безоговорочно сохранена [22, д.

98, столпик 7, л. 32-37]. Не последнюю роль в этом, видимо, сыграла челобитная стрелец-

ких пятидесятников.


66

Острота военной опасности для городов южного пограничья в XVII в. менялась. До

середины столетия Черноземье подвергалось прямым нападениям со стороны Речи Поспо-

литой, крымских и ногайских татар. В годы русско-польской войны 1654-1667 гг., русско-

турецкой войны 1673-1681 гг., Крымских и Азовских походов города Белгородского полка

находились в ближнем тылу, хотя опасность вражеских нападений для них сохранялась. В

этой связи изменялся характер службы стрелецких голов. В первой половине XVII в. голо-

вы могли командовать служилыми людьми в боях с неприятелем. Во второй половине сто-

летия служба стрелецких голов приобретала более мирный характер. Назначение стрелец-

ким головой рассматривалось как награда. Оно позволяло улучшить материальное положе-

ние ратного человека. Должность получали, как правило, заслуженные дворяне и дети бояр-

ские, в том числе из уезда, где размещались стрельцы. При определении срока пребывания

на посту стрелецкого головы учитывалась позиция стрельцов, отраженная в их коллектив-

ных челобитных.


1. Акты Московского государства. СПб.: Тип. Акад. наук, 1890. Т. 1. № 691. 766 с.

2. Акты Московского государства. СПб.: Тип. Акад. наук, 1894. Т. 2. 773 с.

3. Боярская книга 1627 г. М.: Ин-т истории СССР АН СССР, 1986. 208 с.

4. Государственный архив Воронежской области (ГАВО). Ф. И-182. Оп. 2.

5. ГАВО. Оп. 3.



8. Глазьев В. Н. Воронежские воеводы и их окружение в XVI-XVII вв. Воронеж:

Центр духовного возрождения Черноземного края, 2007. 168 с. С. 133-136.

9. Глазьев В. Н. Воронежские казачья приказная и стрелецкая приказная избы как

учреждения XVII в. // Личность, общество и власть: прошлое и современность. Воронеж:

Издательский дом ВГУ, 2018. С. 36-41.

10. Древние грамоты и другие письменные памятники, касающиеся Воронежской

губ. и частью Азова. Воронеж: Тип. губ. правления, 1853. Кн. 3. 102 с. С. 32-33.

11. Дудина О. В. Служилые люди Белгородского разряда (По материалам разбора

1697 г.) // Вестник Воронежского государственного университета. Серия История. Полито-

логия. Социология. 2014. № 2. С. 42-47. С.45.

12. Загоровский В. П. Белгородская черта. Воронеж: Изд-во Воронеж. ун-та,

1969. 304 с. С. 141.

13. Книги разрядные по официальным оных спискам. СПб.: Тип. II Отд. с.е.и.в.

канц., 1853. Т. 1. 1380 стб.

14. Ларионов С. Описание Курского наместничества из древних и новых о нем из-

вестий вкратце. М.: Тип. Пономарева, 1786. 189,1 с. С. 17.

15. Ляпин Д. А. Дворянство Елецкого уезда в конце XVI-XVII вв. (Историко-

генеалогическое исследование). Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2008. 374 с. С.101-102.

16. Новомбергский Н. Очерки внутреннего управления в Московской Руси XVII ст.:

Продовольственное строение. Томск: Печатня А. И. Снегиревой, 1914. Т. 1. Материалы.

10, 593, 14 с. С. 287-288.

17. Новосельский А. А. Борьба Московского государства с татарами в первой поло-

вине XVII в. М.; Л.: Изд-во Акад. Наук, 1948. 448 с. С. 229, 500.

18. Павлов А. П. Думные и комнатные люди царя Михаила Романова: просопогра-

фическое исследование: в 2 т. СПб.: Дмитрий Буланин, 2019. Т. 1. 784 с. С. 653.

19. Разрядная роспись 1616 г. // Беляев И. О сторожевой, станичной и полевой

службе на польской окраине Московского государства. М.: Унив. Тип., 1846. 56 с., 86 с.

Приложения. С. 47-49.


67

20. Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 210. Оп. 12.

21. РГАДА. Ф. 210. Оп. 13.

22. РГАДА. Ф. 210. Оп. 17.

23. Фурсов В. Н., Дудина О. В. Создание и функционирование Белгородского разря-

да как военно-административной и территориальной единицы России второй половины

ХVII в. // Научные ведомости Белгородского государственного университета. История. По-

литология. 2015. Июнь. № 7 (204). Вып. 34. С. 131-136.

References

1. Akty Moskovskogo gosudarstva [Acts of the Moscow state]. St. Petersburg, Academy of

Sciences Publ., 1890, t. 1, № 691, 766 p. (in Russian).

2. Akty Moskovskogo gosudarstva [Acts of the Moscow state]. St. Petersburg, Academy of

Sciences Publ., 1894, t. 2, 773 p. (in Russian).

3. Boyarskaya kniga 1627 g. [The Boyar Book of 1627]. Moscow, Institute of History of

the USSR Academy of Sciences of the USSR Publ., 1986, 208 p. (in Russian).

4. Gosudarstvennyy arkhiv Voronezhskoy oblasti (GAVO) [The State Archive of the Vo-

ronezh Region], f. I-182, op. 2. (in Russian).

5. GAVO. Op. 3. (in Russian).



8. Glaz'ev, V. N. Voronezhskie voevody i ikh okruzhenie v XVI-XVII vv. [Voronezh gover-

nors and their environment in the XVI-XVII centuries]. Voronezh: Tsentr dukhovnogo vozrozhde-

niya Chernozemnogo kraya, 2007, 168 p. (in Russian).

9. Glaz'ev, V. N. Voronezhskie kazach'ya prikaznaya i streletskaya prikaznaya izby kak

uchrezhdeniya XVII v. [Voronezh Cossack order and Streltsy order house as an institution of the

XVII century] in Lichnost', obshchestvo i vlast': proshloe i sovremennost' [Personality, society and

power: past and present]. Voronezh: Izdatel'skiy dom VGU, 2018, pp. 36-41. (in Russian).

10. Drevnie gramoty i drugie pis'mennye pamyatniki, kasayushchiesya Voronezhskoy gub.

i chast'yu Azova [Ancient letters and other written monuments relating to the Voronezh lips. and

part of Azov]. Voronezh: Tip. gub. pravleniya, 1853, kn. 3, pp. 32-33. (in Russian).

11. Dudina, O. V. Sluzhilye lyudi Belgorodskogo razryada (Po materialam razbora 1697

g.) [Servicemen of the Belgorod rank (Based on materials from the analysis of 1697] in Vestnik

Voronezhskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya Istoriya. Politologiya. Sotsiologiya [Bulle-

tin of the Voronezh State University. Series History. Political Science. Sociology]. 2014, № 2, pp.


12. Zagorovskiy, V. P. Belgorodskaya cherta [Belgorod trait]. Voronezh: Publishing

house of Voronezh. University, 1969, 304 p. (in Russian).

13. Knigi razryadnye po ofitsial'nym onykh spiskam [Discharge books according to offi-

cial lists.]. St. Petersburg, Printing House of the Imperial Concentary, 1853. T. 1. 1380 p. (in Rus-

sian).

14. Larionov, S. Opisanie Kurskogo namestnichestva iz drevnikh i novykh o nem izvestiy

vkrattse. Moscow, Ponomarev Publ., 1786, 189 p. (in Russian).

15. Lyapin, D. A. Dvoryanstvo Eletskogo uezda v kontse XVI-XVII vv. (Istoriko-

genealogicheskoe issledovanie) [The nobility of the Yelets district at the end of the XVI-XVII cen-

turies. (Historical and genealogical research)]. Elets: Bunin EGU Publ., 2008. 374 p. (in Russian).

16. Novombergskiy, N. Ocherki vnutrennego upravleniya v Moskovskoy Rusi XVII st.:

Pro-dovol'stvennoe stroenie [Essays on internal governance in Moscow Russia XVII century:

Food structure]. Tomsk: Pechatnya Snegirevoy, 1914, t. 1. 593 p. (in Russian).


68

17. Novosel'skiy, A. A. Bor'ba Moskovskogo gosudarstva s tatarami v pervoy polovine

XVII v. [The struggle of the Moscow state with the Tatars in the first half of the XVII century].

Moscow-Leningrad, Publishing House of the Academy of Sciences, 1948. 448 p. (in Russian).

18. Pavlov, A. P. Dumnye i komnatnye lyudi tsarya Mikhaila Romanova: prosopografi-

cheskoe issledovanie: v 2 t. [Smart and room people of Tsar Mikhail Romanov: prosopographic

study: in 2 volumes]. St. Petersburg: Dmitriy Bulanin, 2019, t. 1. 784 p. (in Russian).

19. Razryadnaya rospis' 1616 g. [Bit painting 1616] in Belyaev, I. O storozhevoy, sta-

nichnoy i polevoy sluzhbe na pol'skoy okraine Moskovskogo gosudarstva [About the sentry, village

and field service on the Polish outskirts of the Moscow state]. Moscow: University Printing House,

1846. 86 p. Prilozheniya, pp. 47-49. (in Russian).

20. Rossiyskiy gosudarstvennyy arkhiv drevnikh aktov (RGADA) [Russian State Archive

of Ancient Acts], f. 210, op. 12. (in Russian).

21. RGADA, f. 210, op. 13. (in Russian).


23. Fursov, V. N., Dudina, O. V. Sozdanie i funktsionirovanie Belgorodskogo razryada

kak voenno-administrativnoy i territorial'noy edinitsy Rossii vtoroy poloviny KhVII v. [Creation

and functioning of the Belgorod rank as a military-administrative and territorial unit of Russia in

the second half of the 17th century] in Nauchnye vedomosti Belgorodskogo gosudarstvennogo un-

iversiteta. Istoriya. Politologiya [Scientific reports of Belgorod State University. History. Political

science]. 2015. Iyun'. № 7 (204), vyp. 34, pp. 131-136. (in Russian).


69

Дудина О. В.

(Воронеж)

УДК 94(47+57)

РАЗМЕЩЕНИЕ СЛУЖИЛЫХ ЛЮДЕЙ ГОРОДОВОЙ СЛУЖБЫ

В БЕЛГОРОДСКОМ РАЗРЯДЕ В 1697 г.

Служилые люди составляли значительную часть населения образованного в 1658 г.

Белгородского разряда. Включенные в состав Белгородского полка начальные люди, сотен-

ная служба, рейтары, драгуны, солдаты участвовали в военных походах и несли полковую

службу. В отличие от них, служилые люди городовой службы выполняли ратные обязанно-

сти в пределах своих уездов. Изменение характера службы на полковую или городовую про-

исходило в ходе разборов служилых людей. В статье использованы материалы разбора

Белгородского полка 1697 г. Рассмотрены численность и размещение по уездам детей бо-

ярских городовой службы, стрельцов, городовых казаков, пушкарей и иных категорий слу-

жилых людей. Выявлены факты привлечения родственников для материального обеспече-

ния служилых людей. Сделан вывод о росте численности служилых людей Белгородского

полка к концу XVII в. Автор считает, что количество служилых людей полковой службы

Белгородского полка определялось возможностями государственного содержания, а так-

же состоянием личных хозяйств самих служилых людей. Правительство для обеспечения

боеспособности полка прибегало к различным методам. Помимо налоговых сборов с насе-

ления, использовались таможенные и кабацкие доходы. Для укрепления личных хозяйств

служилых людей их родственники официально записывались за ними «на пашню». Возникла

новая социальная категория людей – «прокормщики». Менее затратной для служилых лю-

дей являлась городовая служба. В целом, к концу XVII в. численность служилого населения

полковой и городовой службы Белгородского полка выросла. Резервом для пополнения Бел-

городского полка и гарнизонов городов являлись родственники служилых людей.

Ключевые слова: Россия, XVII в., Белгородский разряд, служилые люди, городовая

служба.

Service people made up a significant part of the population of the Belgorod rank. It was

created in 1658. The servicemen included in the Belgorod regiment participated in military cam-

paigns and carried out regimental service. In contrast to them, servicemen of the city service per-

formed military duties within their counties. The change in the nature of service to regimental or

city occurred during the inspections of service people. The article used the materials of Belgorod

regiment inspection of 1697. The number and placement within the land districts for musketeers,

city cossacks, cannoniers and other categories of service people are considered. The facts of at-

tracting relatives for the material support of service people are revealed. The conclusion is made

about the increase in the number of servants of the Belgorod regiment. The author comes to the

conclusion that the number of servicemen of the regimental service of the Belgorod regiment was

determined by the possibilities of state maintenance. The government resorted to various methods

to ensure the combat effectiveness of the regiment. In addition to general taxation, special customs

and tavern revenues were used. To strengthen the personal households of the servants, their rela-

tives officially signed up for them ―on arable land‖. A new social category of people called ―fed

people‖ arose. The city service was less expensive for the service people. In general, by the end of

the 17th century, the number of servants in the regimental and city services of the Belgorod regi-

ment had grown. The reserve for replenishing the Belgorod regiment and the garrisons of the ci-

ties was the relatives of the service people.

Keywords: Russia, XVII century, Belgorod rank, service people, city service.

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-69-77


70

1658 г. для укрепления обороны Российского государства на юго-западных и

южных границах, перед лицом угрозы со стороны Крымского ханства, Осман-

ской империи и Речи Посполитой были созданы Белгородский полк и админи-

стративно-территориальная единица Белгородский разряд.

Значительную долю населения Белгородского разряда составляли служилые люди.

Согласно историографической традиции служилые люди делятся на служилых людей «по

отечеству» и служилых людей «по прибору». О. В. Скобелкин предлагает различать поме-

щиков и владельцев пашенной земли [13, с. 60]. В данном случае в качестве критерия для

классификации предлагается характер землевладения. Д. А. Ляпин выявляет среди провин-

циального дворянства России второй половины XVII в. местную служилую элиту, которая в

XVIII в. попала в ряды дворянства («шляхты») и однодворцев, которые в дальнейшем срав-

нялись с государственными крестьянами [9, с. 53]. В. Н. Глазьев среди служилых людей

Белгородского разряда выделяет дворовладельцев [2, с. 67-70].

При классификации служилых людей необходимо учитывать характер службы. По-

сле образования Белгородского полка в 1658 г. по характеру службы служилое население

Белгородского разряда подразделялось на две категории. Служилые люди полковой службы

– начальные люди, рейтары, солдаты – участвовали в военных походах Белгородского пол-

ка. Служилые люди городовой службы выполняли обязанности по обороне своих уездов.

Сохранение или изменение характера службы для каждого служилого человека происходи-

ло во время разборов ратных людей. В ходе разборов служилые люди сообщали о своих

службе и материальном положении.

В статье идет речь о численности и размещении по уездам служилых людей городо-

вой службы Белгородского разряда в конце XVII в. В качестве основного источника при-

влечены данные разбора Белгородского полка 1697 г. В статье использованы также издан-

ные С. Б. Веселовским Сметы военных сил России 1661-1663 гг.

Отметим, что в городовую службу определяли во время разборов лиц, недостаточно

обеспеченных для несения полковой службы. В городовую службу также переводили от-

ставленных от полковой службы. Например, по разбору 1677 г. из полковой службы в горо-

довую были переведены курские дворяне и дети боярские, копейщики, рейтары, солдаты,

ездоки, вожи численностью 248 чел. [7, с. 257].

Дети боярские городовой службы в 1663 г. были размещены в следующих уездах:

Белевском (31 чел.), Болховском (35 чел.), Мценском (107 чел.), Курском (286 чел.), Ливен-

ском (970 чел.), Елецком (1065 чел.), Орловском (275 чел.), Кромском (59 чел.), Чернском

(250 чел.), Новосильском (80 чел.), Талецком (16 чел.), Чернавском (136 чел.), Ефремовском

(680 чел.), Епифанском (104 чел.), Данковском (146 чел.), Лебедянском (394 чел.), Староос-

кольском (812 чел.), Обоянском (699 чел.), Белгородском (123 чел.), Болховом (55 чел.),

Карповском (370 чел.), Хотмышском (207 чел.), Вольновском (103 чел.), Олешенском (231

чел.), Короченском (173 чел.), Яблоновском (дети боярские не выделены в составе служи-

лых людей), Новооскольском (266 чел.), Верхососенском (83 чел.), Усердском (76 чел.),

Ольшанском (80 чел.), Коротоякском (285 чел.), Урывском (50 чел.), Землянском (26 чел.),

Воронежском (144 чел., 19 поместных казаков), Усманском (486 чел.), Козловском (1988

чел.), Чугуевском (240 чел.), Нежегольском (125 чел.), Колонтаевском (13 чел.), Харьков-

ском (95 чел.), Змеевском (30 чел.), всего 11383 чел. [1].

В 1697 г. дети боярские городовой службы несли службу в своих уездах: Лебедян-

ском 666 чел., Воронежском 577 чел., Короченском 435 чел., Олешенском 168 чел., Дем-

шинском 160 чел., Урывском 28 чел., Салтовском (сведений о численности нет), Харьков-

ском 135 чел., Чернавском (сведений о численности нет кроме одного выборного дворянина

городовой службы), Яблоновском 397 чел., в селе Пена 13 чел., Золочевском 33 чел., Мояц-

ком 91 чел., Соленовском 20 чел., Царев Борисовском 14 чел., Обоянском 1249 чел., Талец-

ком 22 чел., Чугуевском 313 чел., Курском 1387 чел., Болховском (Болховой) 104 чел., Ми-

ропольском 103 чел., Елецком 1317 чел., Землянском 564 чел., Мценском 45 чел., Ефремов-

В


71

ском 282 чел., Хотмышском 240 чел., Новооскольском 556 чел., Данковском 449 чел., Оль-

шанском 244 чел., Острогожском 96 чел., Палатовском 256 чел., Валуйском 4 чел., Корото-

якском 391 чел., Верхососенском 147 чел., Усманском 664 чел., Вольновском 172 чел., Бел-

городском 555 чел., Чернском 17 чел. Всего детей боярских городовой службы Белгород-

ского полка насчитывалось не менее 11914 чел. [10, д. 905. Подсчет автора].

Как можно заметить, дети боярские городовой службы – одна из наиболее распро-

страненных групп служилых людей. Ее численность в Белгородском разряде оставалась

примерно на одном уровне. Дети боярские владели поместьями, большинство из них по

возрасту или по материальному обеспечению были не способны нести полковую службу.

Драгуны в Белгородском полку в конце XVII в. несли только городовую службу.

Речь идет о поселенных драгунах. В середине XVII в. крестьян из определенных сел пере-

водили в драгунскую службу. Они освобождались от платежа податей (ямских, стрелецких

и иных денег). Им полагалось служить на конях с пищалями, рогатинами, топорами. Обес-

печивались поселенные драгуны за счет отведенной им земли {6, д. 76, л. 1].

Правительство предполагало обучать поселенных драгун ратному делу. Эта обязан-

ность возлагалась на голов. На практике назначенные к драгунам головы не знали драгун-

ской службы и не могли их научить. В этой связи воронежский иноземец С. И. Хомицкий в

1653 г. просил назначить его головой к костенским и орловским драгунам, заверяя в своем

знании «драгунского строя». По его словам, в Речи Посполитой ему приходилось обучать

драгунов [10, д. 606, л. 404-406]. Ранее в 1646 г. С. И. Хомицкий руководил строительством

Орлова-городка и набирал туда служилых людей в драгунскую службу [8, с. 129-130].

В 1663 г. поселенные драгуны были размещены в Епифани (103 чел.), Данкове (68

чел.), Лебедяни (86 чел.), Карпове (220 чел.), Новом Осколе (97 чел.), Костенске (195 чел.),

Орлове (235 чел.), Сокольске и Белколодезе (614 чел.), Добром (973 чел.), Козлове (171

чел.), всего 2762 чел. [1].

В 1697 г. поселенные драгуны располагались в Костенске 277 чел., Орлове 180 чел.,

Мценске 17 чел., Ефремове (набранные из казаков) 107 чел., Новом Осколе 15 чел. Отдель-

но учитывались драгуны, которые «служат вместо убылых и умерших, дворами и поместь-

ями их владеют» в Костенске 98 чел., Орлове 65 чел. Всего 759 драгунов [10, д. 905. Под-

счет автора]. Применительно к 1697 г. в нашем распоряжении нет данных о драгунах Коз-

лова, Доброго, Сокольска, Белоколодезя, где размещались многочисленные группы драгун.

Станичники несли службу в конных отрядах, которые передвигались по определен-

ным маршрутам для раннего обнаружения вражеских набегов. Рассмотрим размещение и

численность станичников в 1663 г.: Белгород (387 чел.), Яблонов (станичники не выделены

из числа других служилых людей), Новый Оскол (50 чел.), Усерд (46 чел.), Острогожск (38

чел.), Коротояк (30 чел.), Чюгуев (48 чел.), Валуйки (станичники не выделены из числа дру-

гих служилых людей), всего более 599 чел.

В 1697 г. они проживали в Воронеже 53 чел., Яблонове 15 чел., Чугуеве 60 чел., Ост-

рогожске 4 чел., Валуйках 213 чел., Коротяке 15 чел., Верхососенске 31 чел., Белгороде 200

чел., Новосили 1 чел. Всего 592 станичника. Как можно заметить, станичники располага-

лись в городах Белгородской черты и городах за чертой Чугуев и Валуйки. Службы станич-

ников была связана с разъездами по степи. Исключение составляет один станичник из горо-

да «в черте» Новосили.

Донские, яицкие и орешковские казаки за службу или наделялись землей, или денеж-

ным жалованием. В 1697 г. они размещались в Воронеже 3 чел., Харькове 21 чел., Курске

10 чел., Болховом 6 чел., Ельце 10 чел., Хотмышске 1 чел., Новом Осколе 15 чел., Данкове 6

чел., Старом Осколе 19 чел. Всего 91 чел. Их следует отличать от полковых донских и

орешковских казаков, размещенных в Белгороде.

Стрельцы несли пешую службу с ручным огнестрельным оружием. Конные стрель-

цы служили только в Валуйках. В городах Белгородского полка они жили слободами. Пра-

вительство наделяло их землями на все число стрельцов в городе, а не индивидуально. Обя-


72

занности стрельцов были связаны с городом и его ближайшими окрестностями. С 1673 г.

городовых стрельцов отправляли в дальние походы, что негативно сказывалось на их хо-

зяйстве [3, с. 92-100].

В 1663 г. стрельцы размещались в следующих городах: Данков (46 чел.), Старый Ос-

кол (129 чел.), Курск (70 чел.), Ливны (27 чел.,), Елец (23 чел.), Орел (79 чел.), Мценск (53

чел.), Чернь (12 чел.), Лебедянь (64 чел.), Старый Оскол (129 чел.), Ливны (27 чел.), Белев

(34 чел.), Болхов (24 чел.), Мценск (120 чел.), Орел (76 чел.), Кромы (35 чел.), Новосиль (19

чел.), Талецкий (31 чел.), Чернавск (13 чел.), Ефремов (49 чел.), Епифань (48 чел.), Данков

(стрельцов и полковых казаков 72 чел.), Лебедянь (70 чел.), Обоянь (80 чел.), Болховой (150

чел.), Карпов (280 чел.), Хотмышск (116 чел.), Вольный (47 чел.), Короча (10 чел.), Яблонов

(128 чел.), Новый Оскол (145 чел.), Верхососенск (145 чел.), Усерд (206 чел.), Ольшанск

(100 чел.), Острогожск (32 чел.), Коротояк (29 чел.), Воронеж (253 чел.), Усмань (114 чел.),

Козлов (199 чел.), Бельский (152 чел.), Челновой (285 чел.), Чугуев (140 чел.), Валуйки (120

чел.), всего 3675 чел.

В 1697 г. они проживали в Лебедяни 85 чел., Воронеже 215 чел., Короче 11 чел.,

Епифани 42 чел., Чернавске 11 чел., Яблонове 139 чел., Обояни 18 чел., Талецком 14 чел.,

Чугуеве 95 чел., Курске 109 чел., Болховом 98 чел., Ельце 98 чел., Мценске 139 чел., Ефре-

мове 37 чел., Хотмышске 78 чел., Новом Осколе 46 чел., Данкове 48 чел., Ольшанске 93

чел., Острогожске 13 чел., Палатове 22 чел., Валуйках (конные стрельцы 95 чел.), (пешие

стрельцы 24 чел.), Коротояке 72 чел., Верхососенске 49 чел., Усмани 121 чел., Вольном 54

чел., Новосили 47 чел., Черни 9 чел. Всего в Белгородском полку служило не менее 1882

стрельцов [10, д. 905. Подсчет автора]. В целом, к концу XVII в. количество стрельцов Бел-

городского разряда уменьшилось, что связано со снижением значения их службы к этому

периоду.

Полковые казаки сформировались как категория населения юга России в XVI в. [12].

Они несли конную службу в сторожах и станицах, преследовали отряды крымцев и ногаев.

Полковые казаки обеспечивались землей и, также, как и стрельцы, владели наделами в

общих полях.

Казаки Белгородского разряда в 1663 г. служили в следующих городах: Данков (36

чел.), Курск (90 чел.), Ливны (110 чел.), Елец (170 чел.), Орел (59 чел.), Чернь (94 чел.), Ле-

бедянь (109 чел.), Старый Оскол (95 чел.), Ливны (67 чел.), Белев (137 чел.), Болхов (50

чел.), Орел (85 чел.), Кромы (80 чел.), Чернь (75 чел.), Новосиль (230 чел.), Талецкий (170

чел.), Чернавск (172 чел.), Ефремов (137 чел.), Епифань (4 чел.), Лебедянь (79 чел.), Ст. Ос-

кол (47 чел.), Обоянь (83 чел.), Белгород (83 чел.), Болховой (171 чел.), Карпов (185 чел.),

Хотмышск (126 чел.), Вольный (105 чел.), Короча (60 чел.), Яблонов (134 чел.), Новый Ос-

кол (307 чел.), Верхососенск (105 чел.), Усерд (138 чел.), Ольшанск (120 чел.), Коротояк

(400 чел.), Воронеж (беломесных атаманов 130 человек, беломесных и полковых казаков

587 человек), Усмань (полковых казаков 290 чел., сторожевых 38 чел.), Козлов (сторожевых

казаков 59 чел., полковых казаков 236 чел.), Бельский (63 чел.), Чугуев (116 чел.), Царев-

Борисов (донских казаков 38 чел.), Валуйки (194 чел.), всего 5864 чел.

В 1697 г. полковые казаки несли гарнизонную конную службу в Лебедяни 164 чел.,

Воронеже 550 чел., Короче 49 чел., Чернавске 88 чел., Яблонове 68 чел., Обояни 70 чел.,

Талецком 53 чел., Чугуеве 99 чел., Курске 38 чел., Болховом 57 чел., Ельце 245 чел., Зем-

лянске 29 чел., Ефремове 13 чел., Хотмышске 56 чел., Данкове 102 чел., Ольшанске 73 чел.,

Валуйках 118 чел., Коротояке 204 чел., Верхососенске 37 чел., Усмани 333 чел., Вольном

136 чел., Белгороде 59 чел., Черни 43 чел. Всего в Белгородском полку в 1697 г. насчитыва-

лось 2684 полковых казаков [10, д. 905. Подсчет автора].

Пушкари – артиллеристы XVII в. в 1663 г. размещались в следующих городах Белго-

родского разряда: Мценск (14 чел.), Курск (пушкарей, затинщиков, плотников и воротников

46 чел.), Ливны (39 чел.), Орел (пушкарей, и затинщиков, и половинщиков и воротников 30

чел.), Кромы (12 чел.), Чернь (пушкарей и половинщиков 22 чел.), Новосиль (26 чел.), Та-


73

лецкий (8 чел.), Чернавск (13 чел.), Ефремов (27 чел.), Епифань (13 чел.), Данков (пушкарей

и затинщиков 40 чел.), Лебедянь (пушкарей и их детей 63 чел.), Старый Оскол (46 чел.),

Обоянь (30 чел.), Белгород (38 чел.), Ахтырка (2 чел.), Болховой (19 чел.), Карпов (пушка-

рей и воротников 30 чел.), Хотмышск (17 чел.), Вольный (пушкарей и воротников 22 чел.),

Олешня (10 чел.), Ахтырка (20 чел.), Короча (20 чел.), Яблонов (14 чел.), Новый Оскол

(пушкарей и воротников 53 чел.), Верхососенск (30 чел.), Усерд (18 чел.), Ольшанск (10

чел.), Острогожск (18 чел.), Коротояк (14 чел.), Урыв (2 чел.), пушкарей (19 чел.), Усмань

(14 чел.), Добрый (26 чел.), Козлов (пушкарей, и затинщиков, и воротников и казенных куз-

нецов 51 чел.), Бельский (4 чел.), Челновой (10 чел.), Чюгуев (пушкарей, и воротников,

плотников и казенных кузнецов 38 чел.), Нежегольск (12 чел.), Колонтаев (4 чел.), Змеев

(20 чел.), Валуйки (пушкарей, и затинщиков и казенных кузнецов 68 чел.), Нежегольск (12

чел.), всего пушкарей и других категорий (указанных совместно с пушкарями) – 1044 чел.

В 1697 г. пушкари несли службу в Лебедяни 59 чел., Воронеже 51 чел., Короче 20

чел., Олешне 14 чел., Епифани 13 чел., Костенске 18 чел., Орлове 13 чел., Урыве 2 чел.,

Салтове 8 чел., Чернавске 7 чел., Яблонове (сведений о численности нет), Мояцком 8 чел.,

Ельце 56 чел., Цареве Борисове 4 чел., Обояни 40 чел., Талецком 2 чел., Чугуеве 32 чел.,

Курске 10 чел., Болховом 21 чел., Мирополье 22 чел., Землянске 38 чел., Мценске 16 чел.,

Ефремове 25 чел., Хотмышске 15 чел., Новом Осколе 33 чел., Данкове 35 чел., Ольшанске

11 чел., Острогожске 4 чел., Палатове 8 чел., Валуйках 48 чел., Коротояке 7 чел., Верхосо-

сенске 14 чел., Усмани 23 чел., Вольном 23 чел., Белгороде 72 чел., Новосили 42 чел., Крас-

нополье 44 чел., Черни 9 чел. Всего 867 пушкарей [10, д. 905. Подсчет автора].

Исходя из военно-оперативной обстановки руководство Белгородского разряда пере-

водило пушкарей из одного города в другой «на вечное житье». В их отношении применял-

ся термин «сведенцы». В 1667 г. из Воронежа в Белгород были сведены пушкари вместе с

женами, детьми и имуществом. Их дома и дворы было приказано продать, а землю раздать

оставшимся пушкарям. Это распоряжение выполнялось медленно из-за нежелания пушка-

рей и членов их семей переселяться.

11 января 1667 г. в Белгород приставы привели двух воронежских пушкарей С. Кор-

нилова и С. Косолапова, но жены и дети не были доставлены. Воевода Белгородского полка

кн. Ю. Борятинский обвинил воронежского воеводу в «оплошке» и потребовал выслать всех

членов семей и имущество пушкарей. В марте из Белгорода в Воронеж сбежал сведенец С.

С. Серебренник, а другие пушкари-сведенцы без указа отпустили в Воронеж своих жен и

детей [4, д. 111, л. 6-10].

В июле 1668 г. в Белгород были приведены воронежские пушкари М. Ермолов и Л.

Воротников. Первый был оставлен в Белгороде «на вечное житье», а Л. Воротников был от-

пущен в Воронеж из-за его бедности и отсутствия семьи. Вместо него в августе 1668 г. в

Белгород был приведен воронежский сведенец пушкарь И. Савин [4, д. 111, л. 1-5].

Затинщики - стрелки из затинных пищалей. Затинщики в 1663 г. находились в горо-

дах: Мценск (35 чел.), Кромы (затинщиков и розсыльщиков 12 чел.), Воронеж (24 чел.), все-

го 71 чел. В конце XVII в. служили в Курске 8 чел., Мценске 35 чел., Валуйках 41 чел., все-

го 84 чел.

Воротники несли службу у городских ворот. В 1663 г. воротники охраняли ворота в

городах: Мценск (7 чел.), Новосиль (9 чел.), Ефремов (5 чел.), Старый Оскол (8 чел.), Хот-

мышск (3 чел.), Воронеж (4 чел.), Усмань (2 чел.), всего 38 чел. К 1697 г. число воротников

выросло: Воронеж (9 чел.), Обоянь (4 чел.), Чугуев (2 чел.), Курск (2 чел.), Болховой (2

чел.), Елец (6 чел.), Мценск (11 чел.), Ефремов (5 чел.), Хотмышск (1 чел.), Острогожск (3

чел.), Усмань (2 чел.), Новосиль (16 чел.), всего 63 чел.

Казенные кузнецы в 1663 г. работали в городах: Мценск (3 чел.), Новосиль (2 чел.),

Данков (дворников, и монастырских бобылей и кузнецов 30 чел.), Старый Оскол (4 чел.),

Хотмышск (1 чел.), Ольшанск (1 чел.), Усмань (1 чел.), всего 42 чел. В 1697 г. они размеща-

лись в Лебедяни 17 чел., Талецком 1 чел., Чугуеве 3 чел., Ельце 8 чел., Мценске 5 чел., Хот-


74

мышске 1 чел., Данкове 8 чел., Ольшанске 2 чел., Валуйках 6 чел., Коротояке 1 чел., Усмани

12 чел., Новосили 8 чел. Всего 72 казенных кузнеца.

По другим документам известны казенные кузнецы в Воронеже. В 1683 г. воевода

Белгородского полка А. С. Шеин распорядился прислать в Курск 15 воронежских казенных

кузнецов для починки оружия. Воевода не выполнил предписания, оправдываясь тем, что

кузнецы исправляют воронежское оружие и пушечные станки. А. С. Шеин потребовал при-

слать кузнецов А. Пушкаря с товарищами минуя воронежского воеводу [6, д. 97, л. 11 об.,

16 об.].

Казенные плотники в 1663 г. отмечены только во Мценске (2 чел.) и Новосили (1

чел.). В 1697 г. они работали в Чугуеве 4 чел., Белгороде 5 чел., Новосили 3 чел., всего 12

чел. Гончары в 1697 г. были записаны только в Белгороде 5 чел., 1 бирючь служил во Мцен-

ске.

Рассыльщики в 1663 г. отмечены в Белеве (розсыльщиков, и воротников и казенных

кузнецов 13 человек), Мценске (16 чел.), Курске (44 чел.); в 1697 г. – только во Мценске 29

чел.

В 1663 г. в городах Белгородского полка служили черкасы: Ливны (68 чел.), Орел (50

чел.), Кромы (46 чел.), В Талецком (13 чел.), Чернавск (31 чел.), Болховой (5 чел.), Карпов

(70 чел.), Хотмышск (18 чел.), Олешня (180 чел.), Ахтырка (100 чел.), Короча (180 чел.),

Усерд (30 чел.), Ольшанск (44 чел.), Острогожск (924 чел.), Землянск (980 чел.), Воронеж

(63 чел.), Козлов (55 чел.), Чюгуев (408 чел.), Царев-Борисов (420 чел.), Нежегольском 94

чел.), Колонтаев ( 453 чел.), Харьков (400 чел.), Змеев (812 чел.), Валуйки (43 чел.), всего

5487 чел. При этом по смете 1663 г. невозможно определить к какой категории данные чер-

касы относились: к городовым или к черкасам полковой службы. В 1697 г. отмечены в двух

городах черкасы городовой службы, не записанные в особые черкасские полки: Валуйки 58

чел., Вольный 48 чел.

В смете 1663 г. отмечены ямщики: Мценск (15 чел.), Ливны (ямских охотников 44

чел.), Старый Оскол (24 чел.), Козлов (4 чел.). В 1697 г. они в качестве служилых людей

Белгородского полка не названы. В Коротояке в 1697 г. значатся взрослые солдатские де-

ти, написаные в разных чинах 11 чел.

При разборе некоторых родственников обязывали обеспечивать служилого человека:

Е. Е. Кизилов отметил: «брат Иван отдан мне на пашню» [10, д. 1569, л. 369], А. Я. Шехов-

цов: «брат Алексей в возрасте отдан мне на пашню» [10, д. 1569, л. 370]. В связи с этим, пе-

реписчики в Верхососенске в 1697 г. выделили особую категорию населения - прокормщи-

ки. В городе числилось рейтарских прокормщиков 10 чел., солдатских прокормщиков 42

чел., городовой службы прокормщиков 114 чел., стрелецких прокормщиков 55 чел., казачих

прокормщиков 26 чел.

В ходе разбора были выявлены взрослые люди, не записанные ни в какую службу.

Они, видимо, представляли собой резерв для пополнения служилых людей, выбывших по

разным причинам. Разборщики выделили отдельные категории, такие как: умерших началь-

ных людей дети, службы никакой не служат (Короча, 4 чел.); умерших солдат дети и

свойственники не в службе (Короча 13 чел., Орлов 3 чел., Ефремов 295 чел.); владеющие

поместьями служилых отцов дети и свойственники, службы никакой не служат (Лебе-

дянь 50 чел., Воронеж 26 чел., Короча 19 чел., Яблонов 119 чел., Обоянь 57 чел., Болховой

11 чел., Ефремов 20 чел.); служилых отцов дети и свойственники без земель, службы ника-

кой не служат (Воронеж 96 чел.); службы никакой не служат, живут по чужим дворам

(Талецкий 19 чел.); городовой службы умерших дети и свойственники службы не служат

(Короча 28 чел.); донских умерших казаков дети (Елец 4 чел.); пушкарские дети не служат,

поместий нет (Короча 4 чел.)

Как резервные для службы рассматривались подьячие, бобыли, гулящие люди. По-

дьячие в 1697 г. отмечены не во всех городах, а только в Лебедяни 5 чел., Короче 4 чел.,

Олешне 2 чел., Костенске 2 чел., Орлове 2 чел., Чернавске 3 чел., Хотмышске 6 чел. В двух


75

городах значатся площадные дьячки (Короча 4 чел., Хотмышск 2 чел.). Бобыли записаны в

Урыве 10 чел., бобыли на церковных землях (Костенск 2 чел.). Гулящие люди в 1697 г. выяв-

лены в Лебедяни 18 чел., Обояни 2 чел., Хотмышске 11 чел., Белгороде 2 чел. В 1663 г. в

Ливнах числилось гулящих людей 7 чел., в Чернавском гулящих людей 15 чел.

Пришлые люди из разных городов разделены на категории: не служат с поместьями

(Золочев 10 чел.); пришлые люди беспоместные (Чугуев); служат в копейщиках (Ефремов 2

чел.), в рейтарах, в городовой службе (Ефремов 13 чел.); пришлые гулящие люди (Палатов 7

чел.), (Валуйки 31 чел.); без уточнения пришлые люди (Воронеж 58 чел., Салтов 7 чел.),

пришлые люди из Новосильского уезда (Чернавск 16 чел.).

В перепись 1697 г. также попали лица не из Белгородского полка: царицыны дети

боярские (Елец 2 чел.), служащие в Мастерской палате (Ефремов 2 чел.).

Итак, в 1697 г. по данным переписной выписки в Белгородском полку числилось не

менее 15526 служилых людей полковой службы (начальных людей, завоеводчиков, есаулов,

служилых людей сотенной службы, копейщиков, рейтаров, солдат, конюхов, трубачей, ли-

таврщиков). Городовую (гарнизонную) службу несли не менее 19124 чел. (дети боярские

городовой службы, драгуны, станичники, донские, яицкие и орешковские казаки, стрельцы,

полковые казаки, пушкари, затинщики, воротники, казенные кузнецы, казенные плотники,

гончары, рассыльщики, бирюч, черкасы, солдатские дети). В перечневую выписку, как пра-

вило, не включались черкасы пяти полков, несущие полковую и городовую службу.

В целом, численность служилых людей полковой и городовой служб в Белгородском

полку в 1697 г. для 47 городов с уездами составляла 34650 человек. Как резерв для попол-

нения полка рассматривались родственники служилых людей, пришлые люди, гулящие лю-

ди и другие категории населения. Учет родственников велся по двум категориям: старше 15

лет и малолетние от 15 лет до нескольких месяцев.

В апреле 1698 г. из Белгорода от воеводы Белгородского полка кн. Я. Ф. Долгорукова

пришло распоряжение выслать в полк для смотра детей и родственников воронежских за-

воеводчиков, есаулов, сотенных, копейщиков каждого пятого «конных и оружных лучших

людей и к походу, и к плавному делу надежных людей». Воронежский воевода должен был

прислать список высланных. Они включались в состав Белгородского полка перед его по-

ходом в низовья Днепра [5, д. 34, л. 1].

В 1700 г. по данным приказного стола Разрядного приказа в 58 городах Белгородско-

го полка насчитывалось 53150 служилых людей, в том числе копейщиков, рейтар, трубачей,

литаврщиков, солдат, детей боярских городовой службы, стрельцов, казаков, пушкарского

чина людей. Вместе с детьми и родственниками численность служилых людей составляла

118502 чел. Около 20 тыс. человек из них были заняты в работах, связанных с воронежским

кораблестроением. Кроме того, служилые люди из 9 уездов были направлены на строитель-

ство Таганрога [11, д. 1518, л. 85].

Таким образом, количество служилых людей полковой службы Белгородского полка

определялось возможностями государственного содержания, а также состоянием личных

хозяйств самих служилых людей. Правительство для обеспечения боеспособности полка

прибегало к различным методам. Помимо налоговых сборов с населения, использовались

таможенные и кабацкие доходы. Для укрепления личных хозяйств служилых людей их род-

ственники официально записывались за ними «на пашню». Возникла новая социальная ка-

тегория людей – «прокормщики».

Менее затратной для служилых людей являлась городовая служба. В целом, к концу

XVII в. численность служилого населения полковой и городовой службы Белгородского

полка выросла. Резервом для пополнения Белгородского полка и гарнизонов городов явля-

лись родственники служилых людей.


76


1. Веселовский С. Б. Сметы военных сил Московского государства 1661-1663 гг. //

Чтения в императорском обществе истории и древностей Российских. Кн. 3. 1911. [Элек-

тронный ресурс]. Режим доступа: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVII/1660-

1680/Smet_voenn_sil_1661_3/text2.htm.

2. Глазьев В. Н. Крестьянские и бобыльские дворы в поместьях служилых людей

Белгородского разряда в 1697 г. // Проблемы исторической демографии и исторической гео-

графии Центрального Черноземья. М.; Курск, 1994. С. 67-70.

3. Глазьев В. Н. «Сказки» воронежский стрельцов 1697 г. как исторический источник

// «Морским судам быть!...». Воронеж, 1996. С. 92-100.

4. Государственный архив Воронежской области (ГАВО). Ф. И-182. Оп. 3.

5. ГАВО. Ф. И-182. Оп. 4.

6. ГАВО. Ф. И-182. Оп.6.

7. Дополнения к актам историческим. СПб.: Тип.Э. Праца, 1875. Т. 9. 352 с.

8. Загоровский В. П. Белгородская черта. Воронеж: Изд-во Воронежск. ун-та, 1969.

304 с.

9. Ляпин Д. А. Расслоение провинциального дворянства в России и социально-

политическая борьба во второй половине XVII в. // Российская история. 2015. № 5. С. 42-53.

10. Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 210. Оп. 12.

11. РГАДА. Ф. 210. Оп 13.

12. Рощупкин А. Ю. Служилые казаки г. Ельца и уезда в конце XVI – первой поло-

вине XVII вв. Автореферат дис. . . .канд. ист. наук. Воронеж, 2016. 24 с.

13. Скобелкин О. В. Служилые люди южного фронтира: особенности землевладе-

ния, земельной и сословной политики государства во второй половине XVII в. // Вестник

Воронежского университета. Серия: История. Политология. Социология. 2013. № 1. С.58-

65.

References

1. Veselovskiy, S. B. Smety voennykh sil Moskovskogo gosudarstva 1661-1663 gg. [Esti-

mates of the military forces of the Moscow state 1661-1663] in Chteniya v imperatorskom obsh-

chestve istorii i drevnostey Rossiyskikh [Readings in the imperial society of Russian history and

antiquities]. Kn. 3. 1911 [Electronic resource]. Mode of access:

www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVII/1660-1680/Smet_voenn_sil_1661_3/text2.htm. (in

Russian).

2. Glaz'ev, V. N. Krest'yanskie i bobyl'skie dvory v pomest'yakh sluzhilykh lyudey Belgo-

rodskogo razryada v 1697 g. [Peasant and Bobyl households on the estates of servants of the Bel-

gorod class in 1697] in Problemy istoricheskoy demografii i istoricheskoy geogra-fii Tsentral'nogo

Chernozem'ya [Problems of historical demography and historical geography of the Central Black

Earth Region]. Moscow; Kursk, 1994, pp. 67-70. (in Russian).

3. Glaz'ev, V. N. «Skazki» voronezhskiy strel'tsov 1697 g. kak istoricheskiy istochnik

[―Tales‖ of the Voronezh archers, 1697 as a historical source] in «Morskim sudam byt'!...» [To

Maritime Ships !]. Voronezh, 1996, pp. 92-100. (in Russian).

4. Gosudarstvennyy arkhiv Voronezhskoy oblasti (GAVO) [The State Archive of the Voro-

nezh Region], f. I-182, op. 3. (in Russian).

5. GAVO, f. I-182, op. 4. (in Russian).

6. GAVO, f. I-182, op. 6. (in Russian).

7. Dopolneniya k aktam istoricheskim [Additions to historical acts]. St. Petersburg, Pratz

Printing House, 1875, t. 9, 352 p. (in Russian).

http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVII/1660-1680/Smet_voenn_sil_1661_3/text2.htm




77

8. Zagorovskiy, V. P. Belgorodskaya cherta [Belgorod trait]. Voronezh: Publishing house

of Voronezh. University, 1969, 304 p. (in Russian).

9. Lyapin, D. A. Rassloenie provintsial'nogo dvoryanstva v Rossii i sotsial'no-

politicheskaya bor'ba vo vtoroy polovine XVII v. [The stratification of the provincial nobility in

Russia and the socio-political struggle in the second half of the 17th century] in Rossiyskaya isto-

riya [Russian history], 2015, № 5, pp. 42-53. (in Russian).

10. Rossiyskiy gosudarstvennyy arkhiv drevnikh aktov (RGADA) [Russian State Archive

of Ancient Acts], f. 210, op. 12. (in Russian).


12. Roshchupkin, A. Yu. Sluzhilye kazaki g. El'tsa i uezda v kontse XVI – pervoy polovine

XVII vv. [Served Cossacks of the town of Yelets and the county at the end of the XVI - the first

half of the XVII centuries] Avtoreferat dis. . . .kand. ist. Nauk [Abstract dis. . . . kand. east.

sciences]. Voronezh, 2016. 24 p. (in Russian).

13. Skobelkin, O. V. Sluzhilye lyudi yuzhnogo frontira: osobennosti zemlevladeniya, ze-

mel'noy i soslovnoy politiki gosudarstva vo vtoroy polovine XVII v. [Service people of the southern

frontier: features of land ownership, land and estate policy of the state in the second half of the

17th century] in Vestnik Voronezhskogo universiteta. Seriya: Istoriya. Politologiya. Sotsiologiya

[Bulletin of Voronezh University. Series: History. Political science. Sociology]. 2013, № 1, pp.



78

Рощупкин А. Ю.

(Липецк)

УДК 908

ХОЗЯЙСТВЕННО-БЫТОВЫЕ АСПЕКТЫ ЖИЗНИ СЛУЖИЛЫХ ЛЮДЕЙ

«ПО ПРИБОРУ» ЮГА МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА В КОНЦЕ XVI В.

(ПО МАТЕРИАЛАМ ЕЛЬЦА И УЕЗДА)

История освоения и развития южнорусского региона Московского государства кон-

ца XVI в. – первой половины XVII вв. привлекает к себе внимание множества исследовате-

лей, поскольку позволяет реконструировать такие вопросы, как строительство крепо-

стей, формирование служилых групп, организация сторожевой и станичной службы про-

тив набегов крымских татар и черкассов, а также хозяйственно-бытовые и социальные

аспекты жизни русского общества. Среди возводившихся на границах южнорусского пору-

бежья крепостей можно выделить город Елец, построенный в конце XVI в. и ставший на

многие годы активным участником хозяйственной и военной жизни региона. По истории

города сохранился уникальный комплекс документов, раскрывающий различные аспекты

строительства и функционирования крепости. В связи с этим, статья посвящена рас-

смотрению особенностей повседневной жизни елецких «новоприборных» служилых людей,

составлявших большую часть нового гарнизона. Важную страницу в истории развития

служилых людей «по прибору» занимало их привлечение к возведению укреплений и строи-

тельству острога. Достаточно информативными являются челобитные и грамоты слу-

жилых людей и помещиков, раскрывающие многочисленные тяжбы и споры между ними.

Эти документы позволяют проследить истоки хозяйственного уклада первых защитников

города, которые своими корнями уходили в крестьянскую среду. В них можно рассмотреть

такие составляющие, как животноводство, выращивание зерновых культур и их обмолот,

а также сохранение за собой вещей личного пользования и бытового назначения. Ярко рас-

крывается жизнь служилых людей через призму бытовых картин, поскольку это позволя-

ет характеризовать внутренние взаимоотношения, как между отдельными индивидами,

так и между служилыми группами.

Ключевые слова: южные рубежи, служилые люди, крепость, казаки, стрельцы, хо-

зяйственная жизнь, бытовые сцены.

The history of the colonisation and development of the South region of the Moscow State in

the late 16th century - the first half of the 17th century attracts the attention of many researchers,

as it allows to reconstruct such issues as the construction of fortresses, the formation of service-

men groups, the organization of guard service against the raids of Crimean Tatars and Cher-

kasses, as well as the economic and social aspects of the life of Russian society. Among the for-

tresses built on the borders of South Russia the city of Elets can be distinguished, built at the end

of the 16 th century and became for many years an active participant in the economic and military

life of the region. A unique set of documents on the history of the sity has been preserved. It re-

veals various aspects of the construction and functioning of the fortress. In this regard, the article

is devoted to the consideration of the peculiarities of the daily life of the Elets " newly recruited"

servicemen people, who made up most of the new garrison. An important page in the history of the

development of servicemen people was their involvement in the construction of fortifications and

the construction of burg. The documents allow to trace the origins of the economic order of the

first defenders of the city, who had peasant origin. They can address such components as cattle

breeding, the cultivation of cereals, as well as the preservation of personal and household items.

The life of servicemen people is clearly revealed through the lens of household depictions, as it al-

lows to characterize internal relations, both between individuals and between servicemen groups.


79

Keywords: southern boundaries, servicemen people, fortress, Cossacks, musketeers, eco-

nomic life, household scenes.

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-78-84

своение южных окраин Московского государства на протяжении XVI-XVII вв.

было связано с политикой центральной власти по включению и закреплению

новых территорий в состав расширяющего свои границы русского царства.

Продвижение вглубь так называемого «Поля» было возможно только при условии заинте-

ресованности государства в строительстве новых крепостей и развитию станичной и сторо-

жевой службы [1, с. 86]. Необходимым звеном на пути присоединения и освоения новых

земель было привлечение в появившиеся крепости боеспособных служилых людей, которые

могли переносить не только все тяготы гарнизонной жизни, но и при необходимости защи-

тить интересы государства перед лицом татарской и черкасской опасностей [9, с. 100]. В то

же время на служилых людей возлагалась важная функция по освоению земель вокруг кре-

пости и формированию социально-экономической структуры местного служилого сообще-

ства с учетом специфики региона.

Совокупность внутренних и внешних факторов способствовала тому, что служилый

человек, по меткому замечанию исследователя Бобровского П. О., являлся одновременно «и

воином, и гражданином» [2, с. 59]. После службы дети боярские складывали оружие и пре-

вращались в землевладельцев или чиновников, а стрельцы и казаки отправлялись занимать-

ся прибыльным делом или торговать за прилавок. Сохранившиеся документы о строитель-

стве Ельца и заселении округи являются ярким примером жизни русской крепости на юж-

ных рубежах, превратившейся впоследствии в крупный средневековый город [4]. Служилые

люди крепости, согласно принятой историографической традиции, делились на служилых

«по отечеству» и «прибору» [6, с. 80]. Материалы многочисленных елецких грамот и чело-

битных позволяют восстановить хозяйственно-бытовую составляющую жизни каждой из

служилых групп.

Наиболее многочисленной и противоречивой по социальному составу являлись слу-

жилые люди «по прибору», которые были выходцами из соседних уездов: Алексинского,

Болховского, Епифанского, Каширского, Крапивенского, Новосильского, Орловского,

Пронского и Соловского [4, с. 5-6]. Это способствовало тому, что каждый из крестьян

привносил в жизнь елецкой крепости особенности своего уезда, тем самым создавая поли-

культурную основу для социума будущего города.

После того, как казацкие и стрелецкие сотники провели умелую агитацию среди на-

селения южнорусских уездов, в елецкую крепость начали стекаться многочисленные груп-

пы крестьян, будущих строителей и защитников города. Первостепенной задачей «ново-

приборных» служилых людей было их привлечение к процессу функционирования сторо-

жевой и станичной службы, а также охране строившейся крепости [5, с. 216]. Строительные

работы по возведению крепости первоначально ложились на плечи привлеченных «посоху»

крестьян [10, с. 28]. Однако несвоевременная оплата проделанной работы стимулировала

бегство из недостроенной крепости «посошных» людей в соседние города. В связи с этим,

большая часть нагрузки по строительству крепостных укреплений и острога легла на плечи

служилых людей, о чем они жаловались в своих челобитных в Посольский приказ. Сохра-

нившиеся документы достаточно ярко иллюстрируют хозяйственные трудности, которые

возникли перед служилым гарнизоном в первые годы функционирования елецкой крепости.

Служилые казаки сетовали, что их заставили без «посошных» людей возводить «то-

расы», а вокруг города копать ров и ставить около острога «надалабы». Кроме того, казаки

дорубали городовые башни и копали тайник. Для тайника они возили «бревенья дубавое

три сажен касых». От острожного и городового дела служилые казаки стали «наги, и пеши,

и голодны». Это привело к тому, что свою живность, лошадей и коров многие казаки выме-

няли на хлеб. Попутно с возведением укреплений многих казаков возвращали прежним по-

О


80

мещикам, которые требовали выдачи своих бывших крестьян [4, с. 38]. Привлечение каза-

ков к строительству крепости, плохое снабжение денежным и хлебным жалованьем в сово-

купности с возвратом детям боярским стимулировало многих ратников к массовому бегству

в соседние уезды и города. Так информация об ушедших со службы елецких казаках появ-

лялась в Данкове, Епифани, Черни, Новосиле, Крапивне, Мценске и Туле. Однако судьба

большей части казаков осталась неизвестна [4, с. 108].

Стрельцы, в свою очередь, возили четырехсаженный и пятисаженный лес, из которо-

го они вместе с «посошными» людьми возвели две башни и «рубили гародни». После бег-

ства из Ельца нанятых «посоху» крестьян И. Н. Мясной велел стрельцам приступить к

строительству еще двух башен. Одна располагалась около Пятницких ворот, а другая вверх

по реке Сосне. Вместе с казаками стрельцы участвовали в работах над тайником, к которо-

му возили дубовый лес. Несвоевременное денежное и хлебное довольствие также стимули-

ровало стрельцов наряду с казаками оставить свою службу и искать новое место для жизни

в других городах [4, с. 34].

Несмотря на привлечение служилых казаков и стрельцов к возведению острога и ук-

реплений, а также их стараниям и всем пережитым тяготам, полностью завершить строи-

тельство Ельца не получилось, о чем в своей отписке указал голова И. Н. Мясной. Он писал,

что «Елец срублен, а не крыт и тайник не сделан, и по острогу башни недорублены, и около

острогуров не копан и надолобы не поставлены, а на Аргамачьей горе острог не постален».

Поскольку казаки, стрельцы, пушкари и затинщики «городового дела делать не умеют»

главную причину неудачи в строительстве крепости елецкий голова видел в массовом бег-

стве «посошных» людей, плотников и кузнеца Ильи Горбуна. Наличие в городе кузнеца бы-

ло необходимым условием для нормального функционирования гарнизона, поскольку на

него возлагались задачи по установке и обеспечению в сохранности острожных и городо-

вых замков, а также в поддержании исправности пушек и пищалей служилых людей [4, с.

101].

Из-за сложных природных условий, удаленности от центральных районов и посто-

янной степной опасности, будущие служилые люди, бывшие крестьяне и холопы, приходи-

ли к строившейся крепости без своих семей и «рухляди» [7, с. 12]. Вокруг елецкий крепости

формировались будущие служилые слободы, в которых казаки, стрельцы, пушкари, затин-

щики и воротники ставили себе дворы и «клети», чтобы туда можно было привезти своих

родных и имущество. Это привело к череде многочисленных разбирательств между детьми

боярскими и елецкими служилыми людьми, поскольку помещики всячески пытались пре-

пятствовать уходу своих крестьян и их семей. Сохранившиеся грамоты и челобитные со-

держат большой пласт информации об имуществе елецких казаков и стрельцов, что позво-

ляет достаточно точно воссоздать хозяйственный облик «новоприборных» служилых лю-

дей.

Хозяйственный уклад елецких служилых людей в первые годы функционирования

крепости характеризовался их фактическим состоянием на момент записи в Елец, которое

соответствовало тому имуществу, что они имели в статусе крестьян, проживая у помещи-

ков. Имущество служилых людей, бывших крестьян состояло из подворной живности, раз-

личной «рухляди» - хозяйственно-бытовых вещей, а также зерновых культур, которые они

высаживали для себя.

Подворная живность, которую «новоприборные» служилые люди оставляли у поме-

щиков в надежде за нею вернуться, ярко иллюстрирует их как крепких хозяйственников,

способных себя обеспечить всеми видами животноводческой продукции. Во главе боль-

шинства списков казаки и стрельцы писали лошадей как важную единицу хозяйства. С ло-

шадью связано ее использование как при обработке земли, так при необходимости и на

службе. В связи с этим, прописывая количество, служилые люди указывали и боевые каче-

ства лошади [3, с. 95]. Так, казак М. Подойный жаловался, что приказчик Б. Г. Пущеев не

отдавал ему двух меринов общей стоимостью в 6 рублей [4, с. 25]. Стрелец М. Семенов не


81

мог забрать у помещика И. Болотенкова коня и двух кобыл [4, с. 43]. Казак К. Д. Пенков,

записавшись в Елец и оставив на своем месте трех братьев, также не смог вернуть своих

лошадей [4, с. 51-52]. Сын боярский Ч. М. Рыжов из Пронского уезда захватил у елецких

казаков К. К. Максимова и П. Киреева шесть лошадей, о чем они жаловались в Посольский

приказ [4, с. 103]. Не менее важным в хозяйственной жизни служилых людей было наличие

крупного рогатого скота - коров, а также молодняка - подтелков. Коровы давали молоко,

кожу, а также мясо. Молодняк приходил на смену старым или больным животным, тем са-

мым восполняя естественную убыль. У казака М. Подойного приказчик Б. Г. Пущеев захва-

тил двух коров стоимостью 2 рубля [4, с. 25]. Крапивенский сын боярский удержал у елец-

кого казака В. Ф. Комарова «корову и телицу» [4, с. 79]. У других казаков сын боярский Ч.

М. Рыжов забрал себе нескольких коров и двух подтелков [4, с. 103]. Достаточно часто в

списках имущества служилых людей встречались овцы, свиньи и куры [4, с. 51, 79, 87, 103,

177]. Их численность варьировалась от пары голов до нескольких десятков. От них получа-

ли мясо, шерсть, кожу и яйца. Из шерсти и кожи изготовляли элементы одежды, а мясо и

яйца употребляли в пищу или торговали друг с другом. Отдельным пунктом в челобитных

служилых людей указывались забранные у них детьми боярскими улья с пчелами, а также

продукты пчеловодства: воск и мед. Воск могли использовать при изготовлении свечей и

печатей, а мед применяли в кулинарии, лекарственных целях, а также при варке вина. Так,

помещик Л. Толдыкин не отдал казаку Е. Я. Мишину 30 ульев с пчелами [4, с. 78-79], а у

стрельца И. В. Дурнева возник конфликт с сыном боярским Д. Г. Токарем при продаже меда

и воска [4, с. 71].

Информация о «рухляди» раскрывает характер и размер имущества служилых лю-

дей. Стрелец М. Семенов требовал от помещика И. Болотенкова возвращения «платья зен-

день лазорева, да шапка черная червчета, да серьги черьвец на серебре, да четыре холсты,

да восьм рубашок муских и женских» [4, с. 43]. В челобитной елецкого казака В. Ф. Кома-

рова на крапивенского сына боярского Д. С. Елагина сохранился более развернутый список

личных вещей служилого человека [4, с. 79]. Он требовал возврата своей «всякой подвор-

ной рухляди», в которую вошли «ормяк, да крашенину, да щапку женскую камчяту белую,

да шапку нагольную лисью, да коробью с рубашками, да сошники с полицами». Интересно,

что Комаров перечислял также хозяйственный инвентарь для уборки зерна и сенного поко-

са, а именно: две косы и четыре серпа. Кроме того, казак упоминал о пропаже пивного кот-

ла и двух бочек пивных, что напрямую свидетельствует о том, что он занимался домашним

пивоварением. С большим сожалением Комаров констатировал, что ко всему вышеперечис-

ленному Елагин забрал три кадки с капустой и «четыре напола». Достаточно наглядной яв-

ляется челобитная стрельца Г. Я. Быкова на орловского казака Ф. В. Савенкова. Савенков

отказался возвращать «котел путной, да пивные суды три бочки больших, да четыре напо-

лы, да блюд красных, да 5 братин красных больших, да 10 ставцов красный, да два вынос-

ника больших, да сковорода меденая, да 30 ложек». Стрелец также подчеркнул, что в ходе

конфликта казак ему не вернул жернова, которыми тот, вероятно, молотил зерно, собирае-

мое со своего участка [4, с. 87]. В череде многочисленных челобитных встречается упоми-

нание о захвате у казака Ф. Терехова пищали, зелья, свинца, а также порашницы и седла с

уздой [4, с. 75].

Важным показателем хозяйственной самостоятельности «новоприборных» служилых

людей являлось разнообразие агрокультур, которые они указывали в общем списке имуще-

ства, захваченного помещиками. При этом челобитчики указывали не только количество

копен собранных ими с участка, а также обмолот той или иной зерновой культуры из расче-

та четвертей зерна из копны. Копнами производилось измерение сенокоса, при этом можно

провести взаимосвязь между количеством собранных копен и размером участка. Соответст-

венно, чем больше был участок, тем больше с него можно было собрать копен зерна [8, с.

126]. Елецкий казак П. Д. Пенков просил возврата от помещика Д. И. Карпова 20 четей ржи,

20 четей овса, 3 чети пшеницы, 3 чети гороха, 4 чети гречихи, 5 четей ячменя, а также 2 че-


82

ти семени конопляного [4, с. 51-52]. Другой казак Ф. Терехов не мог забрать 30 копен ржи,

20 копен овса, 10 копен ячменя, 15 копен пшеницы и 1 десятина гречихи [4, с. 75-76]. E. Я.

Мишин указал, что у него осталось у сына боярского Т. Ф. Карпова «хлеба стоячего», т. е.

не скошенного, 30 копен ржи. При этом он рассчитывал, что обмолот из копны мог быть

около 2 четвертей зерна [4, с. 81]. На аналогичный обмолот рассчитывал также стрелец Г. Я.

Быков, сделав пометку в челобитной, что « из копны с 2 десятин по 2 четверти ржи» [4, с.

87]. Чуть на больший результат рассчитывал казак К. К. Максимов. Он из 20 копен овса на-

деялся обмолоть по три четверти из копны [4, с. 103]. Всего елецкие «новоприборные» слу-

жилые люди оценивали свое хозяйство в зависимости от количества и качества потерянного

имущества, которое могло колебаться от 15 до 40 рублей.

Для понимания специфики формирования социальных отношений между служилы-

ми людьми необходимо обратиться к бытовым сценам и картинам жизни елецкого гарнизо-

на. Наиболее ярким и крупным конфликтом среди служилых людей стало выяснение отно-

шений между стрелецкими и казачьими сотнями, которое возникло в ходе конфронтации

воеводы А. Д. Звенигородского и головы И. Н. Мясного. Оно было связано с тем, что из По-

сольского приказа последовало указание передать стрельцов О. Каверина под управление

казачьего головы И. Михнева, а стрельцов Д. Болотова голове А. Хотяинцеву [4, с. 113]. О.

Каверин не подчинился предписанию и отказался передать И. Михневу список стрелецких

имен и поручных записей. В свою очередь, стрельцы воспользовались неразберихой в кругу

начальства и стали самовольно ездить «по городам и на Поле и по рекам для добычи», не

предупредив А. Хотяинцева [4, с. 156]. После этого последовало разбирательство по поводу

избиения казачьего сотника Д. Ровенского стрельцами О. Каверина. Ровенский жаловался,

что Каверин подговорил стрельцов «своей сотни бить» его, при этом стрелецкий сотник

всячески опровергал выдвинутые против него обвинения [4, с. 164]. В результате последо-

вало указание О. Каверина «присмирить», чтобы он вперед «не дуровал» и вместе со своей

сотней перешел под командование И. Михнева [4, с. 91, 92]. В последующем напряженные

отношения между казачьими и стрелецкими сотнями сохранились и проявлялись в мелких

конфликтах. Так, в процессе патрулирования крепостных стен казаки рассказывали, что

стрельцы называли их бранными словами и не давали спокойно нести караульную службу

[4, с. 23]. Согласно другому разбирательству стрелец отобрал у казака купленную им рыбу

и отдал ее своему сотнику О. Каверину [4, с. 24].

Не менее интересны грамоты и челобитные служилых людей, описывающие различ-

ные аспекты жизни крепости и характеризующие формирование внутренних связей. Поми-

мо крестьян, ставших «новоприборными» служилыми людьми, в рядах елецкого гарнизона

числились ливенские и тульские «сведенцы», а также группа донских казаков.

Елецкий стрелец Л. Лобанов выяснял отношения с ливенским «сведенцем», казаком

О. С. Нагим по поводу своей бывшей жены Дарьи, которая ушла от него, забрав имущество

стоимостью в 9 рублей. Конфликт между ними начался в 1590 г. «о Покров Святой Богоро-

дицы», а по прошествии нескольких лет, когда стрелец и казак встретились в Ельце, была

организована очная ставка, в ходе которой выясняли подробности бегства Дарьи и размер

похищенного ею имущества [4, с. 188, 189]. Другой инцидент произошел между ливенцами

Иваном, Новиком и Варнавой и казачьим головой И. Михневым. Челобитчики жаловались,

что голова «всяким воровством ворует» и забрал очень много их имущества, необходимого

для исправной елецкой службы. Поскольку обращение к ливенскому казачьему голове Д.

Яковлеву не дало результатов, казаки составили список похищенных вещей и живности и

обратились с ним к государю. Свое имущество ливенцы оценили в 67 рублей, надеясь на

положительный результат [4, с. 175, 176].

Тульский сведенец, елецкий пушкарь А. Понеев жаловался, что голова И. Михнов и

воевода П. Вельяминов, несмотря на его плохое материальное состояние, записали на елец-

кую службу, в то время, как «прожиточным» пушкарям удалось откупиться от них. В ходе


83

разбирательства было решено Понеева вернуть к месту прежней службы, а из Тулы напра-

вить «лучшего, прожиточного» пушкаря Е. Ротова [4, с. 116, 128].

Включение в состав елецких служилых людей донских казаков было важным шагом

на пути укрепления боеспособности крепости. Слобода донских казаков располагалась обо-

собленно от других, на правом берегу реки Сосны. Командование казаками осуществлялось

атаманами М. А. Шлыком и Р. Дробышевым (Клушин) [4, с. 126]. Многие из казаков сами

просились на правительственную службу. Так, донской казак А. К. Спицын, раненый во

время государевой службы на «Поле» и побывавший «без откупа и мены» в турецком пле-

ну, просил о назначении дальнейшего места службы, чтобы он мог поправить своѐ матери-

альное положение. Его направили в Елец, где он наравне со всеми должен был начать

строительство острога и жилого двора [4, с. 41, 42].

Таким образом, рассмотрев небольшой срез жизни елецких служилых людей «по

прибору» через призму хозяйственно-бытовых отношений, можно сказать, что первые годы

строительства и функционирования крепости были сопряжены с решением ряда проблем,

раскрывающих особенности социальных лифтов, позволивших крестьянам совершить пере-

ход из одной социальной среды в другую. «Новоприборные» служилые люди проявили себя

как активные участники жизни крепости. Они вместе с остатками «посошных» людей были

привлечены местными властями к строительству укреплений и острога, что дало им право

считать себя частью служилого гарнизона и просить царской милости и помощи. Множест-

во челобитных и грамот между помещиками и служилыми людьми ярко иллюстрирует осо-

бенности хозяйственной и бытовой жизни, раскрывающих казаков и стрельцов как крепких

хозяйственников, имевших в собственности все необходимое для жизни на новом месте.

Бытовые картины позволили освятить особенности формирования социальных связей меж-

ду служилыми людьми и проследить возможное развитие взаимоотношений, как между от-

дельными индивидами, так и целыми служилыми группами.


1. Алферова Г. В. Русские города XVI-XVII вв. М.: Стройиздат, 1989. 216 с.

2. Бобровский П. О. Переход России к регулярной армии. СПб.: Типография

В. С. Балашева, 1885. 217 с.

3. Воробьев В. М. «Конность, людность, оружность и сбруйность» служилых горо-

дов при первых Ромновых // Дом Романовых в истории России. Сб. статей. СПб.: Изд-во

СПб ун-та, 1995. С. 93-108.

4. Глазьев В. Н., Новосельцев А. В., Тропин Н. А. Российская крепость на южных

рубежах. Документы о строительстве Ельца и заселении окрестностей в 1592-1594 гг. Елец:

Изд-во ЕГУ им. И. А. Бунина, 2001. 274 с.

5. Загоровский В. П. История вхождения Центрального Черноземья в состав Рос-

сийского государства в XVI в. Воронеж: Изд-во ВГУ, 1991. 272 с.

6. Ключевский В. О. История сословий в России: Полный курс лекций. Минск: Хар-

вест, 2004. 208 с.

7. Ляпин Д. А. История Елецкого уезда в конце XVI-XVII вв. Тула: Гриф и К, 2011.

208 с.

8. Мацук М. А. Фискальная политика Русского государства и будущие государст-

венные крестьяне Коми края, Севера и Юга России: общее и особенное (XVII в.). Сыктыв-

кар: Ин-т яз., лит. и истории, 2007. 216 с.

9. Папков А. И. Порубежье Российского царства и украинских земель Речи Поспо-

литой (конец XVI-первая половина XVII в.). Белгород: Константа, 2004. 352 с.

10. Чернов А. В. Вооруженные силы Русского государства в XV-XVII в. М.: Воен-

издат, 1954. 224 с.


84

References

1. Alferova, G. V. Russkie goroda XVI-XVII vv. [Russian cities of XVI-XVII centuries.].

Moscow, Stroyizdat,1989. 216 p. (in Russian).

2. Bobrovskiy, P. O. Perekhod Rossii k regulyarnoy armii [Russia 's transition to a regular

army.]. St. Petersburg, Tipografiya V.S. Balasheva, 1885. 217 p. (in Russian).

3. Vorob'ev, V. M. «Konnost', lyudnost', oruzhnost' i sbruynost'» sluzhilykh gorodov pri

pervykh Romnovykh ["Conundrum, human, armament and slack" of sluzhilykh cities under the

first Romnova] in Dom Romanovykh v istorii Rossii [House of Romanovs in the history of Rus-

sia.]. Sb. statey. St. Petersburg, Izd-vo SPb un-ta, 1995. pp. 93-108. (in Russian).

4. Glaz'ev, V. N., Novosel'tsev, A. V., Tropin, N. A. Rossiyskaya krepost' na yuzhnykh ru-

bezhakh. Dokumenty o stroitel'stve El'tsa i zaselenii okrestnostey v 1592-1594 gg. [Russian for-

tress on the southern borders. Documents on the construction of Elz and the settlement of the sur-

rounding areas in 1592-1594.]. Elets: Izd-vo EGU im. I. A. Bunina, 2001. 274 p. (in Russian).

5. Zagorovskiy, V. P. Istoriya vkhozhdeniya Tsentral'nogo Chernozem'ya v sostav Ros-

siyskogo gosudarstva v XVI v. [History of Central Black Earth 's accession to the Russian State in

the 16 th century.]. Voronezh: Izd-vo VGU, 1991. 272 p. (in Russian).

6. Klyuchevskiy, V. O. Istoriya sosloviy v Rossii: Polnyy kurs lektsiy [History of classes in

Russia: Full course of lectures.]. Minsk: Kharvest, 2004. 208 p. (in Russian).

7. Lyapin, D. A. Istoriya Eletskogo uezda v kontse XVI-XVII vv. [History of Elets County in

the late 16 th-17 th centuries.] Tula: Grif i K, 2011. 208 p. (in Russian).

8. Matsuk, M. A. Fiskal'naya politika Russkogo gosudarstva i budushchie gosudarstvennye

krest'yane Komi kraya, Severa i Yuga Rossii: obshchee i osobennoe (XVII v.) [Fiscal policy of the

Russian state and future state peasants of Komi region, North and South of Russia: general and

special (17 th century).]. Syktyvkar: In-t yaz., lit. i istorii, 2007. 216 p. (in Russian).

9. Papkov, A. I. Porubezh'e Rossiyskogo tsarstva i ukrainskikh zemel' Rechi Pospolitoy

(konets XVI-pervaya polovina XVII v.) [The subjugation of the Russian Kingdom and Ukrainian

lands of the Speech of Poland (late XVI-first half of the XVII century).]. Belgorod: Konstanta,

2004. 352 p. (in Russian).

10. Chernov, A. V. Vooruzhennye sily Rycckogo gosudarstva v XV-XVII v. [Armed Forces

of the Russian State in the 15 th-17 th century.]. Moscow, Voenizdat, 1954. 224 p. (in Russian).


85

СТРУКТУРА И ФОРМЫ ОРГАНИЗАЦИИ ПРОСТРАНСТВА

ПОВСЕДНЕВНОСТИ 1

Ляпин Д. А.,

Афанасьева И. Н.,

Коршикова Е. А. (Елец)

УДК 908

НЕКОТОРЫЕ ФОРМЫ ОРГАНИЗАЦИИ ПРОСТРАНСТВА ПОВСЕДНЕВНОСТИ

НАСЕЛЕНИЯ КРЕПОСТЕЙ-ГОРОДОВ

ЦЕНТРАЛЬНО-ЧЕРНОЗЕМНОГО РЕГИОНА РОССИИ

В XVII – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВВ.2

Авторы статьи ставят своей целью показать особенности поведения населения

крепостей-городов Центрально-Черноземного региона в XVII – первой половине XVIII вв. в

контексте изучения форм организации пространства повседневности. Работа носит

обобщающий характер и подводит итог предыдущим исследованиям в этой области. В

течение нескольких лет исследовательской группой был собран и проанализирован большой

материал, в котором нашли отражение формы поведения служилых и посадских людей

Юга России в XVII в., а также некоторые особенности повседневной жизни горожан в

первой половине XVIII в. В итоге, в статье показано, как менялись особенности организа-

ции пространства бытовой стороны жизни людей на протяжении полутора столетий.

Авторы отмечают, что в начальный период истории региона служилое население пред-

ставляло собой замкнутое военное сообщество, сплоченное различными формами социаль-

ной организации. Со временем господствовавшая здесь военная повседневность наполня-

лась, сменялась новыми реалиями времени: люди были больше заняты торгово-

ремесленными заботами и внутренней конкуренцией, развивался рынок, росло значение хо-

зяйства и промыслов, менялся сам характер организации жизни. Процесс урбанизации, свя-

занный с постепенным превращением служилых людей в мирных торговцев и ремесленни-

ков, закономерно влиял на поведение человека, его нормы и ценностные ориентиры. В XVIII

в. население города было уже крайне разобщенным, здесь все подчинялось стремлению к

материальному достатку, значительно усилилось имущественное неравенство, начали об-

разовываться сословные границы.

Ключевые слова: поведение, повседневная жизнь, служилые люди, купечество, город,

крепость

The authors of the article aim to show the behavior of the population of fortresses-cities of

the Central Black Earth Region in the XVII - the first half of the XVIII centuries. The work is writ-

ten in the context of studying forms of organizing the space of everyday life. The article summariz-

es the great practical work with archival documents. A significant part of the sources used is re-

lated to the work of local authorities. A large amount of material was collected and analyzed by

1 В рубрике освещаются исследования в рамках реализации проекта 18-39-20001 мол_а_вед

«Структура и формы организации пространства повседневности населения Центрально-

Черноземного региона России в конце XVI – первой половине XVIII вв. в контексте социально-

демографической динамики развития социума», реализуемого по гранту РФФИ, проект № 8-39-

20001 мол_а_вед. 2 Статья выполнена при поддержке гранта РФФИ, проект № 8-39-20001 мол_а_вед


86

the research team, which reflected the behaviors of the servants and «posad» people of the South

of Russia in the 17th century, as well as some features of the everyday life of citizens in the first

half of the 18th century. The article shows how the features of organizing the daily living space of

the region’s inhabitants over a century and a half had changed. First, it should be noted that the

early period of history of the service population was a closed military community. These steppe

soldiers were rallied by various forms of social organization. Over time, the main military daily

life changed. People became traders and artisans, engaged in crafts. Now they were not as united

as before. The process of urbanization, associated with the gradual transformation of civil ser-

vants into peaceful merchants and artisans, naturally influenced human behavior, its norms and

value guidelines. In the XVIII century, the population of the town was very fragmented, everything

was subordinated to the desire for material prosperity, income inequality intensified, estates began

to form.

Keywords: behavior, everyday life, service people, merchants, city, fortress

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-85-93

данной статье мы ставим своей целью выявить некоторые особенности органи-

зации пространства повседневности жителей крепостей-городов, проживаю-

щих на территории современного Центрального Черноземья в XVII – первой

половине XVIII вв. На начальном этапе своей истории этот регион был южной окраиной

Российского государства, который активно осваивался и заселялся служилым населением.

На протяжении всего XVII в. здесь велась почти непрерывная война с кочевыми народами

северного Причерноморья и Кавказа. Только в самом конце столетия наступило, наконец,

мирное время, так как здесь были построены массивные оборонительные сооружения, а

граница отодвинулась далеко на юг. Военные крепости степного пограничья медленно пре-

вращались в полноценные города, модифицировалась их социальная структура, росла чис-

ленность жителей. В таких условиях неизбежно менялись и особенности организации по-

вседневного пространства местного населения. В данной статье мы попытаемся понять, как

же конкретно это происходило.

В основе нашей работы – материалы, полученные в ходе работы над документами

местных органов власти, кроме того, мы использовали исторические документы частного

характера.

На сегодняшний день поведенческая проблематика не часто находится в центре вни-

мания ученых. В качестве примера мы можем назвать несколько работ. Это книга англий-

ских историков Р. Е. Ф. Смита и Д. Кристиана «Хлеб и соль», посвященная социальной ис-

тории еды и напитков в России периода Нового времени [17]. В этой работе авторы показа-

ли изменение форм поведения и характера организации повседневной жизни русского насе-

ления в XVII-XIX вв., исходя из традиций употребления пищи. Другим показательным

примером может быть труд французского ученого Ж. Шаньета «Война и общество в эпоху

Нового времени» [16]. Историк детально изучил особенности восприятия войны различны-

ми группами населения стран Европы, показал изменение отношений человека к войне в

XVII-XVIII вв. Ж. Шаньет также затронул вопрос организации повседневной жизни людей

этого времени, где война занимала свое особенное место. Большой интерес представляет

первый том трехтомной истории тела – капитального исследования восприятия телесно-

материального начала человека, изданного под редакцией французских ученых А. Корбена,

Ж-Ж. Куртина и Ж. Вигарелло [4]. В первом томе показано, как изменялось средневековое

представление о теле под влиянием идей Нового времени и эпохи Просвещения.

Среди работ российских ученых можно упомянуть обстоятельную статью В. Н. То-

порова о московских людях XVII столетия [15]. Ученый предпринял интересную попытку

осмыслить поведение простого человека «бунташного века» в ретроспективе исторических

событий этой сложной и насыщенной событиями эпохи. Перед читателем данной статьи-

очерка проходит широкая панорама жизни простого русского человека, в которой его со

В


87

всех сторон окружают нужда, голод, пытки, жестокая и несправедливая власть, хитрые до-

носчики-соседи, корыстные торговцы. Вызывает интерес книга Б. Л. Шапиро об истории

кружева, где традиционное рукоделие показано как особый культурный текст эпохи. Иссле-

довательница представила появление и развитие кружевоплетения в России в связи с важ-

ными переменами в повседневной жизни человека XVIII в., а также с влиянием европей-

ской моды на жителей русского города.

Прежде всего, мы должны отметить, что на протяжении XVII в. формы поведения

населения изучаемого региона не были постоянными. Первоначально служилое сообщество

каждой крепости являлось довольно сплоченным. Документы конца XVI в., а также мате-

риалы по истории крепостей первой четверти XVII в. демонстрируют нам единый коллек-

тив, действующий как слаженный механизм. Мы можем указать на такие характерные для

этого времени формы поведенческих моделей местного общества как коллективизм, само-

организация, самодисциплина, патернализм, проявлявшиеся в отсутствии четких границ

между личной и общественной жизнью. Все это было важным инструментом для выработки

механизмов интегративной деятельности переселенцев на эти «дикие земли» степной ок-

раины страны. Суровые условия жизни развивали коллективное начало в основных формах

поведения служилых людей. Это было вызвано практической необходимостью колонизато-

ров пограничных земель, впервые начавших их освоение под ударами воинственных кочев-

ников.

Во второй половине XVII в. военная повседневность крепости, сплачивавшая в еди-

ное сообщество местных жителей, постепенно разрушалась: развивался рынок, росло зна-

чение промыслов, менялся сам характер организации жизни людей. Освоившись на новом

месте, наладив защиту от татарских нападений, люди стали проявлять большую активность

в получении материальных благ имущественного характера. В свободное от службы время

служилые люди занимались различными торговыми операциями, промышляли в степи, ез-

дили на Дон и Волгу, стремились получить прибыль везде, где было возможно. Интенсивно

росло и развивалось неслужилое население крепостей – посадские люди, профессионально

занимающиеся ремеслами и торговлей. В ряды посадского населения массово переходили

стрельцы, казаки, пушкари и их родственники, отказывавшиеся жить военным делом.

Неслучайно именно во второй половине XVII в. в крепостях Юга России мы видим

большое число дел, связанных с мелким воровством, драками, разбоем. Перед нами пред-

стает общество, уже прочно опутанное внутренними конфликтами и тяжбами. Мы не будем

подробно останавливаться на этом аспекте поведенческих моделей населения, отметим

только, что при изучении материалов Воронежской приказной избы наблюдаем неуклонный

рост числа преступлений: с 1625 по 1700 гг. он составил 50 %. Пусть и косвенно, но это

указывает нам на то, что единство служилой корпорации крепости разрушалось, и теперь

здесь господствовали конкуренция и стремление к личному достатку.

Однако, когда мы говорим о населении крепостей, то следует помнить, что это были

служилые люди и «государева служба» занимала важнейшее место в их повседневной жиз-

ни. Как бы они не стремились к обогащению, но именно ратное дело было главной реально-

стью их жизни. Повседневный, почти бытовой характер военной службы делал ее частью

обыденности, влиял на ментальность и систему ценностей человека. Это не значит, конеч-

но, что люди того времени были воинственны и всегда готовы на героические поступки,

война была частью их жизни, и ее каждодневный характер обусловливал восприятие ратно-

го дела как чего-то вполне естественного, иными словами, война и социум были тесно ин-

тегрированы между собой [17, p. 29-32].

Формы организации пространства повседневности человека во многом зависели от

существующих ценностных ориентиров местного общества, поэтому следует подробнее ос-

тановиться хотя бы на некоторых из них. К тому же, особую значимость проблема ценно-

стей приобретает именно в переходные периоды общественного развития, когда происхо-

дящие преобразования приводят к смене существовавших в нем систем ценностей, при этом


88

ценность – очень важная маркерная категория в изучении процессов эволюции человече-

ского поведения.

Начнем с того, что в XVII в. большинство населения было неграмотно, но при этом

никто не испытывал от этого каких-либо неудобств, ведь грамотность воспринималась как

практический навык, значимый для конкретной профессиональной работы. Например, на-

выки письма и счета были необходимы для того, чтобы служить целовальником в приказ-

ной избе, в кабаке или в таможне. Эти должности, однако, не считались престижными и

часто были скорее повинностями для представителей местного «мира», отчасти поэтому и

грамотность не воспринималась как важная способность. Как правило, в пределах крепости

грамотным был воевода, но он редко пользовался этим навыком для написания делопроиз-

водственных бумаг. Умение читать не использовалось людьми для развлечения или прове-

дения досуга, – это был практический навык, и, в целом, в обществе господствовала устная

культура. Грамотность давала возможность заработать небольшие средства, но не являлась

обязательным условием для успешной карьеры, а, следовательно, значительной ценностью

не являлась.

В условиях отсутствия достаточного числа грамотных людей большое распростране-

ние получали слухи и сплетни, часто обрастающие самыми фантастическими подробностя-

ми. Яркий пример господства слухов и легковерия жителей окраины – «всполохи». Всполо-

хами назывались сведения о нападении татар, которые заставляли местное сообщество

предпринимать ряд защитных мер, хотя часто они были неверны, и никаких татар поблизо-

сти на самом деле не было [10, л. 14-146].

Еще одна особенность менталитета жителей данного региона в XVII в. – их пред-

ставления о времени – всегда расплывчатые и неточные. Люди жили в рамках церковного

календаря, опираясь на праздники (в том числе и подвижные) как точки отчета. Описывая

случившиеся события они использовали такие выражения, как «за две недели до Велика дня

(т. е. Пасхи)», «неделю после Троицына дни». А в 1638 г. воронежскую помещицу ограбили

соседи «за неделю до Вербного воскресения» [3, л. 1-2].

При этом время для человека XVII в. шло как бы по кругу, было замкнуто. Следова-

тельно, в народной культуре длительная история почти полностью отсутствовала. У нас

нет никаких сведений о том, что население крепостей Юга России интересовалось прошлым

своего региона в познавательном отношении. Составлявшие отчеты (сметные росписи) в

Москву воеводы часто указывали на то, что жители не могут точно сказать, когда была по-

строена их крепость и сетовали на то, что им (воеводам) это тем более, неизвестно. Хотя

прошло 70-80 лет с момента постройки самых старых крепостей региона, их жители и не

пытались запоминать это событие, которое их совершенно не интересовало.

Рассуждая в случае возникшей необходимости об истории, люди ориентировались на

правление того или иного царя, Смутное время именовали «размирьем» или же «временем

войн». Часто условной исторической точкой отчета было какое-либо важное событие, на-

пример, нашествие гетмана П. К. Сагайдачного (1618). Вспоминая события последующих

10 лет, люди говорили, что «было де то после литовского разорения 5 лет» или «как тот

Саадашный город Елец разорил» [9, л. 253]. Точно так же, как хронологической точкой от-

чета был тот или иной церковный праздник, важное историческое событие или время прав-

ления какого-либо царя выступали условными точками измерения прошедшего времени.

Служилый человек крепости жил сегодняшним днем. Отчасти на это положение дел

влияла такая безусловно важная ценностная категория того времени, как умение воевать и

военная карьера. Храбрый и умелый воин пользовался безусловным уважением в окру-

жающем его коллективе, при этом война, связанная с риском для жизни, заставляла его от-

давать приоритет настоящему времени, поскольку слишком часто человек оказывался перед

лицом смертельной опасности.

Люди XVII в. отличались повышенной эмоциональностью и экспрессивностью, что

нашло свое отражение в их речи, попавшей в официальную документацию. Рассмотрим не-


89

сколько примеров такой речи в документах о строительстве Ельца 1592-1593 гг. Вот некий

елецкий пушкарь в своей челобитной жалуется на жизнь: «а яз, государь, живучи на Ельцы

вконец погиб: наг и бос и пить и есте нечево и твоей, государевой службы служити нечем»

[10, с. 116]. В другом документе елецкий стрелец винит своего бывшего помещика в ограб-

лении: «и меня, государь, били и мучили, и вымучили, государь, запись в дватцати рублех,

и животишка мои поимали, и женишку мою взяли» [10, с. 48]. Показательна и следующая

фраза из челобитной елецкого казака: «и я, холоп твой, ныне от того Данила, волочась, по-

гиб в конец, а женишка, государь, и братишка волочатца меж двор» [11, с. 52]. «Женишка»,

«братишка», «животишка» (т. е. живот – имущество) – обычные фразы в челобитных, со-

держащих какую-либо просьбу. Указывая на свое бедственное положение, люди обычно

писали, что они «наги, босы и голодны и волочатся меж двор», но едва ли стоит понимать

это выражение буквально. Так же, как и распространенная фраза в челобитных «били меня

до смерти», вовсе не означала, что человека на самом деле убили.

Во второй половине XVII в. мы видим большую ценность труда и зарабатывания де-

нег среди жителей крепости. В сохранившихся делопроизводственных материалах люди

часто указывали на свою честную службу, трудолюбие, надежность, как главные положи-

тельные качества человека. Честный труд был частью общей системы ценностей, и стрем-

ление к достатку вполне соответствовало общим тенденциям времени. Деньги и материаль-

ный достаток не считались среди жителей крепостей XVII в. чем-то греховным. Это пре-

одоление «презрения к миру» было важным признаком ухода в прошлое представлений

средневекового мышления, где труд выступал как наказание за первородный грех. Новое

восприятие труда как средства заработка, имевшего позитивную ценность, толкало челове-

ка на деятельность в различных хозяйственных направлениях. Люди брали на откуп участки

рек (ставили неводы или сети), утраивали бобровые ловы, занимались бортничеством в ле-

сах, ездили на рыбный и соляной промысел на Волгу.

Общество XVII в. было преимущественно мобильным. Воевода в силу действовав-

шей практики переезжал из крепости в крепость каждые два года, служилые люди ходили в

походы, занимались отхожими промыслами, ездили торговать, крестьяне законно (или не-

законно) покидали свои земли, все категории населения ездили на богомолья. Отчасти эта

мобильность объясняется тем, что люди не были богаты, их собственность была крайне

скудной, они с легкостью уходили из своей небольшой избы, поскольку нужное им имуще-

ство часто помещалось в мешке за спиной.

Важно отметить, что во второй половине XVII в. в крепостях Юга России зарожда-

ются купеческие династии. Безусловно, этому процессу способствовали посадские реформы

1646-1653 гг., особенно т. н. «посадское строение». В эти годы правительство предприни-

мало решительные шаги, чтобы законодательно определить основы существования посад-

ского населения, превратить его в замкнутую сословную группу, занимавшуюся торговлей

и ремеслами. При этом важный процесс превращения крепостей в полноценные города был

тесным образом связан именно с развитием торгово-ремесленного, посадского населения,

которое стало социальным фундаментом для формирования купеческого сословия, зани-

мающего ведущее место в истории городов второй половины XVIII-XIX вв. [8].

Таковы были ценностные ориентиры в контексте организации пространства повсе-

дневной жизни человека второй половины XVII в. Упорный труд простых людей этого вре-

мени всегда был связан с идеей достатка, и именно эта важная ценность направляла служи-

лое сообщество по пути развития материальной цивилизации.

В XVIII в., когда опасная граница отошла далеко на юг, служилых людей станови-

лось все меньше, а численность посадского населения резко выросла. На место военной

службы как важнейшего элемента структуры повседневности служилого человека приходи-

ли теперь другие принципы организации жизни, связанные с торговыми, хозяйственными и

иными заботами. Восприятие труда и зарабатывания средств как положительной стороны

жизни получило новый толчок к развитию. Однако теперь усилилось имущественное нера-


90

венство местного общества: небольшая часть жителей города значительно разбогатела, пре-

вращаясь в отдельную влиятельную группу торговцев, ставшую впоследствии купеческим

сословием.

У нас нет сведений о том, что рядовое население города воспринимало резкое обога-

щение некоторых семей однозначно в негативном контексте. Знатные фамилии, в основном,

пользовались уважением и почетом, а формы организации пространства их повседневной

жизни, полностью подчиненные коммерции, воспринимались как вполне естественные. Ес-

ли для общества XVII в. было характерно наличие многочисленных, но, в принципе, почти

равных по материальному положению «чинов», то в первой половине XVIII в. мы видим

тенденцию к разграничению сословных групп, закончившуюся становлением полноценных

замкнутых сословий уже в годы проявления Екатерины II. Потомки некогда единого в ма-

териальном плане служилого и посадского населения теперь четко делились на купеческую

элиту и городских обывателей (торговцев, ремесленников, разночинцев). Причем формы

организации их повседневной жизни мало отличались друг от друга, хотя и были наполне-

ны разным содержанием, исходя из личного достатка.

Повседневно-поведенческие модели предприимчивых торговцев были связаны с ри-

туализацией их образа действий, строгим подчинением принятым правилам и нормам. Ку-

печеская жизнь являлась, по сути, упорядоченной сменой повседневных будничных забот и

праздников, четко привязанных к годовому циклу церковного календаря. Если в XVII в. во-

енная служба пронизывала жизнь и быт населения, то теперь предпринимательство оказы-

валось в центре повседневности: коммерческому успеху подчинялись все действия купца, в

том числе – вступление в брак, характер внутрисемейных отношений, обучение грамоте,

общение с представителями других семей и слоев общества.

В брачных отношениях купечество искало выгодные родственные связи, родство

создавало кланы, совместные усилия представителей каждого из которых могли влиять на

торгово-экономическую ситуацию в городе. Тем самым корпоративный характер финансо-

вой элиты города становился все более очевидным. Строгие патриархальные устои делали

купеческую семью единым и сплоченным экономическими агентом. Грамотность имела те-

перь большую ценность, так как была необходима для успешного ведения торговых опера-

ций [1, с. 267-268].

Что касается отношения ко времени, то для людей XVIII в. оно было сугубо практи-

ческим, потому, что только его разумное использование могло позволить им получить при-

быль и обеспечить материальный достаток. Интерпретация времени как возможности для

получения богатств, характерная для ментальности общественного большинства, была той

силой, которая заставляла человека внимательнее следить за его использованием. Неслу-

чайно в середине XVIII в. в Тамбове, Воронеже, Ельце у горожан появляется устойчивый

интерес к собственной истории, к событиям прошлого, что нашло свое отражение в состав-

лении тетрадей с хронологическими записями об интересных фактах истории того или ино-

го города [3; 14].

Мобильность населения была уже не столь высока. Представители высшего купече-

ства, как рачительные хозяева, нанимали работников для дальних торговых поездок, другие

слои местного общества все больше реализовывали свои нужды в пределах своего уезда.

Люди в большинстве своем стали богаче, чем их деды и прадеды (служилые и посадские

люди), а материальный достаток так или иначе привязывал человека к определенному мес-

ту. В таких условиях большое развитие получили ярмарки, где можно было реализовать

свой товар, существенно сэкономив время.

Весьма показательным для нас будет сравнение жилища человека в крепости и в го-

роде. В пространстве русской деревянной избы XVII в. не возникало необходимости делить

внутреннее помещение на отдельные комнаты, ведь сами люди не были сильно обособлены

друг от друга [5; 13]. Служилые люди зачастую приходили в избу только для того, чтобы

переночевать. Деревянная изба была недолговечной, и срока ее службы не хватало даже на


91

жизнь одного поколения. В XVIII в. все чаще появляются каменные жилые постройки, ко-

торые к концу века заняли значительную часть в центральной части города [12, с. 53-56].

Для купеческой усадьбы было характерно наличие нескольких небольших комнат в доме

(вокруг печи, находящейся в центре здания), просторного двора для карет, вокруг которого

располагался комплекс хозяйственных построек. Со стороны уличного фасада, как правило,

выстраивали массивные каменные лавки [7]. Это было жилище, полностью приспособлен-

ное под коммерческие нужды, причем построено оно было человеком, не сомневавшимся в

том, что его дети, внуки и правнуки продолжат коммерческое занятие. Купеческая усадьба

строилась сразу на много поколений вперед. Следовательно, само мышление купца было

строго корпоративным, прибыль и материальные блага были в центре его мировосприятия

как вечные ценности.

Купец XVIII в., в отличие от служилого человека предыдущего столетия, не жил од-

ним лишь сегодняшним днем в силу самой специфики финансовой деятельности, требо-

вавшей расчетов на будущее. Предприимчивый торговец всегда исходил из реалий зав-

трашнего дня. Войны, эпидемии, природные катаклизмы и политические события в стране –

все это было в центре его внимания как факторы, влияющие на его жизнь завтра.

Таковы в общих чертах особенности организации пространства повседневности жи-

телей крепостей-городов современного Центрального Черноземья в XVII – первой половине

XVIII вв. На протяжении полутора веков формы поведения людей, их нормы и ценностные

ориентиры понемногу изменялись. Описание этих перемен – непростая, но важная задача

исторической науки. Мы должны с особым вниманием относиться к повседневной стороне

жизни простых людей, чтобы лучше понять особенности их менталитета и мировоззрения, а

значит и влияние, которое они оказывали своими действиями на важные общественно-

государственные процессы.


1. Бартенев А. А. Жизнь и воспоминания одного дворянина // Из истории Воронеж-

ского края. Вып. 17. Отв. ред. А. Н. Акиньшин. Воронеж: Центрально-Черноземное книж-

ное издательство, 2010. С. 243-288.

2. ГАВО. Ф. И–182. Оп. 4. Д. 7.

3. Записки сторожила Ивана Ивановича Исаева о городе Ельце (около 1825-1830 гг.)

// Труды Орловской архивной комиссии. Вып. 2. 1895. С. 44-47.

4. История тела / под ред. А. Корбена, Ж-Ж. Куртина, Ж. Вигарелло / пер. с фр.

М. С. Неклюдовой, А. В. Стоговой. М.: Новое литературное обозрение, 2012. Т. От Ренес-

санса до эпохи Просвещения. 480 с.

5. Красилова Л. А. Русская изба – традиции и современность // Вестник ИрГТУ. Се-

рия Строительство и архитектура. 2011. № 7 (54). С. 49-55.

6. Ляпин Д. А. Царский меч: социально-политическая борьба в России в середине

XVII в. СПб.: Дмитрий Буланин, 2018. 336 с.

7. Ляпин Д. А. Городская усадьба купчихи У. Г. Хренниковой в Ельце (по данным на

1857 год) // Исторический квартал. Альманах историко-культурного наследия Липецкого

края. 2017. Выпуск 7. С. 161-163.

8. Ляпин Д. А. Зарождение елецкого купечества (вторая половина XVII в.) // Лич-

ность в социуме, государстве, истории: Материалы региональной научной конференции,

г. Воронеж, 1 февраля. ВГУ. Воронеж: Истоки, 2017. С. 11-13.

9. РГАДА. Ф. 210. Оп. 1. Д. 16.

10. РГАДА. Ф. 210. Оп. 13. Д. 855.

11. Российская крепость на южных рубежах : Документы о строительстве Ельца, за-

селении города и окрестностей в 1592-1594 годах / подгот. текста и коммент. В. Н. Глазьев,


92

А. В. Новосельцев; вступ. статья В. Н. Глазьев, Н. А. Тропин. Елец: ЕГУ им. И. А. Бунина,

2001. 275 с.

12. Рудаков Л. По следам легенд. Воронеж: Центрально-Черноземное книжное изда-

тельство, 1973. 168 с.

13. Русская изба. Иллюстрированная энциклопедия. Внутреннее пространство избы.

Мебель и убранство избы. Домашняя и хозяйственная утварь / под ред. И. И. Шангиной.

СПб. : Искусство–СПб., 2004. 374 с.

14. Тамбовские известия / авт.-сост., вступ. ст., коммент.: В. В. Канищев, Ю. В. Ме-

щеряков, Ю. А. Мизис. Тамбов: ТГУ им. Г. Р. Державина, 2012. 288 с.

15. Топоров В. Н. Московские люди XVII в. (к злобе дня) // Philologiaslavica. К 70-

летию академика Н. И. Толстого / отв. ред. академик РАН В. Н. Топоров. М.: Наука, 1993.

С. 191-218.

16. Шапиро Б. Л. История кружева как культурный текст. М.: Новое литературное

обозрение, 2018. 272 с.

17. Chagniot J. Guerre et societeal' epoque modern. Paris: Presses Universitaires de

France, 2001. 360 p.

18. Smith R. E. F., Christian D. Bread and salt : a social and economic history of food and

drink in Russia. Cambridge: Cambridge University Press, 1984. 391 p.

References

1. Bartenev, A. A. Zhizn' i vospominaniya odnogo dvoryanina [Life and memories of a

nobleman] in Iz istorii Voronezhskogo kraya [From the history of the Voronezh region]. Vol. 17,

Ed. A. N. Akinshin, Voronezh, Central chernozhemnoe Publ., 2010, pp. 243-288 (in Russian).

2. GAVO, Gosudarstvennyi arkhiv Voronezhskoi oblasti [State archive of the Voronezh re-

gion], f. I – 182, op. 4, d. 7. (in Russian).

3. Zapiski storozhila Ivana Ivanovicha Isaeva o gorode El'tse (okolo 1825-1830 gg.) [Notes

guard Ivan Ivanovich Isaev about the city of Yelets (1825-1830)] in Trudy Orlovskoi arkhivnoi

komissii [Transactions of the Oryol Archival Commission], vol. 2, 1895, pp. 44-47. (in Russian).

4. Istoriya tela [The history of the body] / ed. A. Corben, M. Curtin, J. Vigarello / trans. M.

S. Neklyudov, A. V. Stogova. Moscow, New Literary Review Publ., 2012. T. Ot Renessansa do

epokhi Prosveshcheniya [From the Renaissance to the Enlightenment]. 480 p. (in Russian).

5. Krasilova, L. A. Russkaya izba – traditsii i sovremennost' [Russian hut – traditions and

modernity] in Vestnik IrGTU. Seriya Stroitel'stvo i arkhitektura [Bulletin of ISTU. Series Con-

struction and architecture], 2011, no. 7 (54), pp. 49-55. (in Russian).

6. Lyapin, D. A. Tsarskii mech: sotsial'no-politicheskaya bor'ba v Rossii v seredine XVII v.

[The Tsar Sword: socio-political struggle in Russia in the middle of the XVII century], St. Peters-

burg, Dmitry Bulanin Publ., 2018. 336 p. (in Russian).

7. Lyapin, D. A. Gorodskaya usad'ba kupchikhi U. G. Khrennikovoi v El'tse (po dannym na

1857 god) [Town estate of the merchant Khrennikova in Yelets (according to 1857)] in Istori-

cheskii kvartal. Al'manakh istoriko-kul'turnogo naslediya Lipetskogo kraya [Historical quarter.

Almanac of historical and cultural heritage of the Lipetsk region]. 2017, Issue 7, pp. 161-163. (in

Russian).

8. Lyapin, D. A. Zarozhdenie eletskogo kupechestva (vtoraya polovina XVII v.) [The birth

of the Yelets merchants (second half of the 17th century)] in Lichnost' v sotsiume, gosudarstve, is-

torii: Materialy regional'noi nauchnoi konferentsii, g. Voronezh, 1 fevralya. VGU. [Personality in

society, the state, and history: Materials of a regional scientific conference, Voronezh, February 1.

VSU]. Voronezh, Sources, 2017, pp. 11-13. (in Russian).

9. RGADA (Rossiiskii gosudarstvennyi arkhiv drevnikh aktov), [Russian State Archive of

Ancient Acts], f. 210, op. 1, d. 16. (in Russian).


93

10. RGADA (Rossiiskii gosudarstvennyi arkhiv drevnikh aktov), [Russian State Archive of

Ancient Acts], f. 210, op. 13, d. 855. (in Russian).

11. Rossiiskaya krepost' na yuzhnykh rubezhakh: Dokumenty o stroitel'stve El'tsa, zaselenii

goroda i okrestnostei v 1592-1594 godakh [The Russian fortress on the southern borders: Docu-

ments on the construction of Yelets, the settlement of the city and its environs in 1592-1594],

preparation. text and comment. V. N. Glazyev, A. V. Novoseltsev; entry article V. N. Glazyev, N.

A. Tropin, Yelets, Bunin YSU Publ., 2001. 275 p. (in Russian).

12. Rudakov, L. Po sledam legend [Following the footsteps of legends]. Voronezh, Central

chernozhemnoe Publ., 1973, 168 p. (in Russian).

13. Russkaya izba. Illyustrirovannaya entsiklopediya. Vnutrennee prostranstvo izby. Mebel'

i ubranstvo izby. Domashnyaya i khozyaistvennaya utvar' [Russian hut. Illustrated Encyclopedia.

The inner space of the hut. Furniture and hut decoration. Household and household utensils], ed. I.

I. Shangina, St. Petersburg, Art – St. Petersburg, 2004. 374 p. (in Russian).

14. Tambovskie izvestiya [Tambov news], ed., Entry. Art., comment of V. V. Kanishchev,

Yu. V. Meshcheryakov, Yu. A. Mizis, Tambov, Tambov University Publ., 2012. 288 p. (in Rus-

sian).

15. Toporov, V. N. Moskovskie lyudi XVII v. (k zlobe dnya) [Moscow people of the 17th

century (to the spite of the day)] in Philologiaslavica. To the 70th anniversary of Academician N.

I. Tolstoy, ed. ed. Academician of the RAS V. N. Toporov. Moscow, Nauka, 1993, pp. 191-218.

(in Russian).

16. Shapiro B. L. Istoriya kruzheva kak kul'turnyy tekst [The history of lace as a cultural

text]. Moscow, New Literary Review Publ., 2018. 272 p. (in Russian).


94

АКТУАЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ ИСТОРИИ

РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Дронов И. Е.,

Шерстюк М. В. (Москва)

УДК 94(47)

КИШИНЕВСКИЙ ПОГРОМ 1903 Г. И «ТЕОРИЯ ЗАГОВОРА»

(ПО ДОКУМЕНТАМ ИЗ АРХИВА В. К. ПЛЕВЕ)

Данная статья посвящена исследованию причин Кишиневского погрома 1903 года через

призму «теории заговора». Впервые «теория заговора» в качестве объяснения еврейских по-

громов была официально сформулирована императором Александром III весной 1881 г. Речь

тогда шла о заговоре «анархистов», предполагаемых тайных происках подпольной партии

«Народная воля», которая с помощью еврейских погромов пыталась разжечь революционную

гражданскую войну в России. Однако дальнейшие расследования не нашли подтверждения

этой версии. Вновь «теория заговора» завладела общественным вниманием после Кишиневско-

го погрома 1903 года. Но на этот раз в рамках этой теории произошла существенная инвер-

сия: теперь уже царский режим подозревался в организации еврейского погрома с целью по-

давления революционного движения. Роль вдохновителя и подстрекателя в натравливании по-

громщиков на евреев приписывалась общественным мнением издателю антисемитских газет

«Бессарабец» и «Знамя» П. А. Крушевану, а руководителя «заговора» – министру внутренних

дел В. К. Плеве. Эта картина событий надолго закрепилась в отечественной историографии.

И хотя новейшие исследования российских и зарубежных историков не находят фактических

подтверждений теории умышленного заговора с целью произведения погрома в Кишиневе в

1903 г., ее инерция велика. В данной статье подвергается критическому рассмотрению аргу-

ментация сторонников «теории заговора» и вводятся в оборот новые источники из архива В.

К. Плеве, позволяющие более точно установить ход событий и выяснить побуждения, цели и

образ действий главных их участников из лагеря охранителей царского режима.

Ключевые слова: еврейский погром, черта оседлости, теория заговора, П. А. Крушеван,

В. К. Плеве, С. Ю. Витте, Николай II.

This article is devoted to the study of the reasons for Kishinev pogrom of 1903 through the

prism of "conspiracy theory". In the spring of 1881, Emperor Alexander III officially formulated the

―conspiracy theory‖ as an explanation for the Jewish pogroms for the first time. It was then about the

conspiracy of "anarchists", the alleged secret intrigues of the underground party "Narodnaya Volya",

which with the help of Jewish pogroms tried to ignite a revolutionary civil war in Russia. However,

further investigations have not found confirmation of this version. Again, the "conspiracy theory" cap-

tured public attention after the Chisinau pogrom of 1903. But this time there was a significant inver-

sion within the framework of this theory: now the tsarist regime was suspected of organizing a Jewish

pogrom in order to suppress the revolutionary movement. Public opinion attributed the role of the in-

spirer and instigator in inciting the pogromists on Jews to the publisher of the anti-Semitic Newspa-

pers "Bessarabets" and " Znamya" P. A. Krushevan, and the head of the "conspiracy" – to the Minister

of internal Affairs V. K. Pleve. This picture of events was fixed in Russian historiography for a long

time. Its inertia is great although the latest research of Russian and foreign historians do not find ac-

tual evidence of the theory of deliberate conspiracy to commit a pogrom in Chisinau in 1903. This ar-

ticle critically examines the arguments of the supporters of the "conspiracy theory" and introduces new

sources from the archives of V. K. Plehve, allowing to more accurately determine the course of events


95

and to find out the motives, goals and actions of their main participants from the camp of the guards of

the tsarist regime.

Keywords: Jewish pogrom, pale of settlement, conspiracy theory, P. A. Krushevan, V. K. Pleve,

S. Yu. Witte, Nicholas II.

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-94-103

врейские погромы, окрасившие в кровавый цвет последние десятилетия существо-

вания Российской империи, являются событиями не только ужасными и траги-

ческими, подобно многим другим эксцессам революционной эпохи, но и в выс-

шей степени загадочными. Впервые мощная волна массовых еврейских погромов прокати-

лась по так называемой «черте оседлости» весной 1881 г. Начавшийся с бытового конфлик-

та на рынке, еврейский погром в г. Елизаветград (ныне – Кременчуг) Херсонской губернии

не остался изолированным явлением, как случалось ранее (например, погром в Одессе в

1871 г.), а послужил горючей искрой, давшей старт серии еврейских погромов, которые, по-

добно лесному пожару, охватили губернии юго-западной России. По официальным данным,

в 1881 г. погромы затронули 259 городов, местечек и сел черты оседлости. Такие необы-

чайные происшествия всколыхнули общественное мнение, в прессе развернулись ожесто-

ченные споры о причинах погромов и средствах их предотвращения. Либеральная пресса и

еврейская периодика указывали на правовые ограничения относительно евреев, приводив-

шие к их ненормальной скученности в черте оседлости, как на главную причину межэтни-

ческой напряженности и погромов. Консервативные органы, в особенности «Русь» И. С.

Аксакова и «Новое время» А. С. Суворина, возлагали ответственность за погромы на самих

евреев, обвиняя их в изощренной и жестокой эксплуатации христиан, в экономическом

«кровопийстве», что периодически закономерно приводило к вспышкам народного гнева

против угнетателей.

Массовые погромы явились неприятным сюрпризом и для правительства. Резолюции

и пометы Александра III на представляемых ему докладах о еврейских погромах свидетель-

ствуют о его недоумении по поводу причин этих небывалых волнений, распространявшихся

на все новые и новые области страны с быстротой стихийного бедствия. «Что это значит,

это повсеместное грабление евреев?», – вопрошал царь в помете на одном из докладов (о

погроме в Конотопе, Черниговской губернии, от 28 апреля 1881 г.). «Не может быть, чтобы

никто не возбуждал народ против евреев. Необходимо хорошенько произвести следствие по

всем этим делам», – писал он на другом докладе (о погромах в Херсонской губернии, от 26

апреля 1881 года) [6, с. 151-152]. 1 мая 1881 г. министр внутренних дел М. Т. Лорис-

Меликов составил для царя докладную записку, посвященную еврейским погромам. «В ос-

новании настоящих беспорядков, – утверждал министр, – лежит глубокая ненависть мест-

ного населения к поработившим его евреям, но этим, несомненно, воспользовались злона-

меренные люди, многие из производивших неистовства убеждены, что они мстят за царя,

убитого евреями... Подавление мятежа тем труднее, что, благодаря принятому им направле-

нию против евреев, мятежу сочувствует большая часть населения и только немногие из ос-

тальной части понимают, что направленное против евреев движение может идти гораздо

далее; простой народ, прислуга наша вполне сочувствуют движению, радуются разорению

евреев. Войска исполняют долг службы и присяги, но я уверен, что они охотнее пошли бы

против евреев...». Записку в целом Александр III оценил словами: «Чрезвычайно грустно и

тревожно». А выражение «глубокая ненависть» он подчеркнул и напротив него сбоку напи-

сал: «Меня удивляет» [6, С. 152]. Растерянность и недоумение, охватившие власти, включая

императора, при первых известиях о «еврейских беспорядках», были вызваны невозможно-

стью на основании получаемой ими противоречивой информации глубоко и всесторонне

осмыслить происходящее.

Через неделю, 11 мая 1881 года, к императору в Гатчину явилась депутация предста-

вителей столичного еврейства во главе с бароном Г. О. Гинцбургом. Император Александр

Е


96

III, в ответ на изъявления со стороны барона «верноподданнических чувств и беспредель-

ной благодарности за меры, принятые к ограждению еврейского населения в настоящее тя-

желое время», сказал, что он «смотрит на всех верноподданных без различия вероисповеда-

ния и племени», и «что в преступных беспорядках на юге России евреи служат только

предлогом и что это – дело рук анархистов» [4, кн. 1, с. 21].

Предположение о зловещей закулисной роли «анархистов» в возбуждении погромов

весной 1881 г. не могло не возникнуть у властей под сильным впечатлением цареубийства 1

марта 1881 г. и предшествовавшей ему серии террористических актов, осуществленных

подпольной организацией «Народная воля». Кроме того, синхронность возникновения бес-

порядков в десятках и сотнях населенных пунктов наталкивала на мысль об их неслучайном

характере, о стоящей за ними тайной организующей и координирующей воле. Некоторые

необдуманные действия революционеров подкрепляли эту мысль: в частности, проклама-

ция, изданная от имени Исполнительного комитета «Народной воли» 31 августа 1881 г.,

приветствовала еврейские погромы как проявление классовой борьбы народа с эксплуата-

торами и призывала к «бунту против царя, панов и жидов» [9, с. 164].

Однако «теория заговора» анархистов в качестве объясняющей еврейские погромы

схемы вскоре была отброшена. Тщательное расследование не смогло выявить достоверных

фактов, подтверждающих причастность революционеров к организации погромов. К тому

же, в 1882 и 1883 гг. погромные волны снова прокатились по черте оседлости, а практиче-

ски уничтоженная к тому времени «Народная воля», очевидно, была не в состоянии оказать

какое-либо воздействие на эти события. Поэтому в созданных для разработки мер предот-

вращения «антиеврейских беспорядков» специальных правительственных органах – коми-

тет Д. В. Готовцева (1881-1882 гг.), комиссия К. И. Палена (1883-1888 гг.) – версия заговора

крамольников в качестве реальной их причины не рассматривалась.

Целых пять лет «еврейский вопрос» тщательно изучался в «Высшей комиссии для

пересмотра действующих о евреях в империи законах» под председательством графа К. И.

Палена. Результатом пятилетних трудов этой Комиссии стало окончательное размежевание

сторонников двух противоположных путей решения еврейской проблемы в России. Боль-

шинство Комиссии во главе с самим графом Паленом представило Александру III отчетный

доклад, в котором признавалось, что «полная гражданская правоспособность евреев, дос-

тигнутая постепенно, после ряда лет, будет заключительной целью реформы, будет развяз-

кою векового узла, что, впрочем, отнюдь не обозначает, что к тому времени евреи потеряют

или преобразуют в себе все те вредные стороны, которые вызывают теперь на борьбу с ни-

ми. Но так же, как и в Европе, борьба эта может закончиться только полным освобождени-

ем и равноправием…» [4, кн. 1, с. 79].

Меньшинство Паленовской комиссии во главе с В. К. Плеве не согласилось с таким

либеральным подходом к еврейскому вопросу и предложило правительству более жесткий

образ действий. «Столетний опыт наблюдения за деятельностью евреев, – утверждали еди-

номышленники Плеве, – доказывает, что она почти во всех своих видах вредна в том имен-

но смысле, что направляется не на пользу страны, а к выгоде личных, узко-племенных ин-

тересов. Евреи, завладев в местах их оседлости торговлею, не обогатили края; промышлен-

ность их как заводская, так и сельскохозяйственная, не подвинула народного богатства, а

напротив, довела массу населения до значительной степени разорения, убив всякую русско-

национальную предприимчивость. Коренное там население стонет от экономического гнета

и порабощения евреями… Такое пагубное воздействие евреев на интересы коренного насе-

ления ясно указывает, что народ, не подготовленный к самостоятельной борьбе с еврейст-

вом на почве экономической, не может быть оставлен без особой правительственной охра-

ны. Поэтому главнейшая забота Правительства в еврейском вопросе должна быть направ-

лена к охранению польз и нужд господствующего населения от вторжения и влияния вред-

ного для благосостояния его элемента, каким являются евреи повсюду, где они поселяются

в значительном числе…».


97

Не отрицая за евреями и «некоторые хорошие черты», меньшинство Паленовской

комиссии, тем не менее, указывало, что «так как еврейское население соприкасается с хри-

стианским не столько добрыми, сколько недобрыми сторонами своей деятельности, то вся-

кие меры к постепенному уравнению прав евреев с другими подданными империи пред-

ставляется делом крайне опасным». Поэтому «основною точкою зрения по еврейскому во-

просу должна быть не столько общечеловеческая, не всегда применимая на практике, гу-

манность, сколько твердое сознание и настойчивое развитие интересов национального

свойства, интересов господствующего населения, ибо истинная сила государства покоится

не на космополитических принципах, а на непоколебимых устоях национального единства

и целости…» [2, л. 46].

В этом духе подозрительности и недоверия к еврейскому населению и проводилась

правительственная политика в царствование Александра III. С целью оградить христиан от

соприкосновения с «недобрыми сторонами» евреев принимались меры в сторону все боль-

шей изоляции и сегрегации последних: «Временные правила о евреях» 3 мая 1882 г. запре-

щали евреям поселяться в деревнях черты оседлости; в 1887 г. были введены процентные

нормы для приема евреев в средние и высшие учебные заведения; в 1893 г. издан закон о

запрете «ростовщичества»; до предела затруднялся доступ лицам иудейского вероиспове-

дания к адвокатской деятельности, к офицерским чинам в армии, в органы местного само-

управления, и т.д. [11, с. 62-71] Правительство надеялось таким образом парализовать вред-

ное влияние евреев и их хозяйственных практик на окружающее христианское население и

ликвидировать тем самым почву для межнациональных противоречий, которые имели, по

возобладавшему в эпоху Александра III мнению, преимущественно социально-

экономический характер. Такая политика до поры до времени казалась эффективной, по-

скольку в течение двух десятилетий значительных погромных проявлений в черте оседло-

сти удавалось избегать. Однако Кишиневский погром в апреле 1903 г. резко изменил харак-

тер общественных умонастроений и снова перевел конфликт интерпретаций еврейских по-

громов в плоскость «теории заговора».

В либеральных, оппозиционных и революционных кругах Кишиневский погром еди-

нодушно истолковывался как заговор темных сил в обществе и правительстве. Например, в

одном из перлюстрированных Департаментом полиции писем в мае 1903 г., например, со-

общалось: «Здесь, за границей, все в один голос говорят, что Кишиневская бойня была уст-

роена по распоряжению Плеве, чтобы напугать социалистов» [5, с. 79]. Огромную роль в

распространении подобного убеждения сыграло опубликованное в английской газете

«Таймс» («Times») 18 мая 1903 г. секретное распоряжение министра внутренних дел В. К.

Плеве бессарабскому губернатору С. Р. фон Раабену от 25 марта 1903 г., в котором реко-

мендовалось «способствовать немедленному прекращению могущих возникнуть беспоряд-

ков при помощи увещаний, отнюдь не прибегая, однако, к помощи оружия» [8, с. 222-223].

Эта публикация в «Таймс» была расценена европейским и российским общественным мне-

нием как фактическое поощрение еврейского погрома со стороны министра внутренних дел

и неоспоримое доказательство правительственного «заговора» во главе с В. К. Плеве. О

восприятии этой разоблачительной публикации среди российских евреев дает яркое пред-

ставление еще одна перлюстрации тех дней: «―Times‖ в одной статье говорит, что Киши-

невская бойня была не вспышкой русских фанатиков, но была планирована и ангажирована

Кишиневскими антисемитами с дозволения правительства, чему, – говорит ―Times‖, – слу-

жит доказательством телеграмма Российского Министра внутренних дел… Так пишет

―Times‖, газета более в европейском мире уважаемая и притом не социалистическая. Если

же ты читал, что правительство отрекается от этого письма, то знай, что это письмо было

выкрадено из министерства, потому что оно было ―секретное‖, а если так, то правительство

врет. Более того, эта газета самая справедливая, ей верят все, даже самые богатейшие купцы

и банкиры в Европе, и правительство может потерять свой кредит, поэтому оно и написало,

что это письмо подложное, а в действительности оно само безбожно врет…» [5, с. 92-93].


98

Но если за Плеве среди современников прочно закрепилась репутация главного «ор-

ганизатора» и «руководителя» Кишиневского погрома, то место главного «вдохновителя»

погрома безальтернативно занял публицист и общественный деятель П. А. Крушеван, про-

славившийся антисемитской агитацией в издаваемых им газетах «Бессарабец» (Кишинев) и

«Знамя» (Санкт-Петербург) [12, с. 213-218, 245]. Эта печальная слава виновника кровавых

событий в Кишиневе, которая несмываемым пятном легла на Крушевана, привела к поку-

шению на его жизнь 4 июня 1903 г. Совершивший это покушение еврей Пинхус Дашевский

показал следователям, что единственной причиной, побудившей его к преступлению, была

месть за Кишиневский погром, «главным виновником» которого Дашевский считал Круше-

вана благодаря антисемитским публикациям последнего [8, с. 309]. Наряду с этим, предпо-

лагаемая причастность В. К. Плеве к планированию Кишиневского погрома также сыграла

решающую роль в решении Боевой организации партии эсеров приступить к подготовке

покушения на министра внутренних дел. В результате Плеве погиб от бомбы террориста 15

июля 1904 г.

Несмотря на последовавшее еще весной 1903 г. официальное опровержение подлин-

ности «секретной телеграммы» Плеве, и даже, несмотря на то, что эта пресловутая депеша

так и не была обнаружена в полицейских архивах после свержения царизма в 1917 г, гос-

подствующая в общественном мнении убежденность в существовании антисемитского за-

говора в верхах, возглавляемого Плеве и Крушеваном, не только не пошатнулась, но и по-

степенно обрела историографическое оформление. Типичным образцом подобной историо-

графии могут служить сочинения историка С. М. Дубнова, изданные в 1920-х гг. Для этого

историка было совершенно очевидно, что «именовавшая себя правительством каста бюро-

кратов, цеплявшаяся за самодержавие для сохранения своих личных карьер, совершенно

потеряла рассудок перед разразившейся революционной бурей. В еврейских участниках ре-

волюции бюрократия видела своих личных врагов, за которых надо мстить всему еврейско-

му народу. Тут в уме главного инквизитора Плеве созрел дьявольский план: повести борьбу

с русской революцией путем борьбы с еврейством… Для этой цели имелось в виду инсце-

нировать где-нибудь жестокий антиеврейский погром, который бы запугал евреев и демон-

стрировал протест русского народа против еврейской революции. ―Утопить революцию в

еврейской крови‖ – таков был зародыш страшной идеи, которая с 1903 года неоднократно

проводилась жандармами Николая II в моменты сильных пароксизмов русского освободи-

тельного движения» [4, кн. 2, с. 40].

Непосредственно на месте исполнителями зловещей воли Плеве являлись, по мне-

нию Дубнова, начальник Кишиневского охранного отделения Л. Н. Левендаль, бессараб-

ский вице-губернатор В. Г. Устругов и П. А. Крушеван: «Триумвират Крушеван–Устругов–

Левендаль, по-видимому, был душой страшного юдофобского заговора» [4, кн. 2, с. 42].

Участие Крушевана в заговоре объяснялось Дубновым прямым корыстным интересом, а

именно получением крупных денежных субсидий от правительства на издание его газет

[4, кн. 2, с. 41].

По поводу же подложной «секретной депеши» Плеве бессарабскому губернатору,

опубликованной некогда в «Таймс», Дубнов замечает: «Даже если признать апокрифичным

это письмо с данным адресатом, то нет никакого сомнения, что инструкция в таком именно

смысле – скорее устная, чем письменная (вероятно, через тайного агента Левендаля) – была

дана властям в Кишиневе» [4, кн. 2, с. 45].

Концепция антисемитского заговора реакционеров, приведшего к еврейскому погро-

му в Кишиневе, надолго закрепилась в историографии и популярной литературе. Согласно

этой концепции, заговор имел все признаки тайной организации: идеологию – охранение

Старого порядка в неприкосновенности любой ценой, разработанную тактику борьбы –

«утопить революцию в еврейской крови», четкое распределение ролей – руководители и

координаторы (Плеве), подстрекатели (Крушеван), провокаторы и пособники (полицейские

и гражданские чиновники в Кишиневе), исполнители (темные народные массы). Однако эта


99

умозрительно стройная «теория заговора» изначально опиралась по большей части на внут-

реннюю убежденность ее приверженцев в априорной преступности царского режима и вро-

жденной злокозненности его защитников, способных на любую гнусность ради своих карь-

ер и привилегий, но была слабо подкреплена достоверно установленными фактами. Причем

с 1920-х гг. историкам так и не удалось разыскать какие-либо новые данные в пользу «тео-

рии заговора». Ахиллесовой пятой ее, несомненно, является отсутствие следов коммуника-

ции между предполагаемыми участниками заговора – руководителями, подстрекателями,

исполнителями. «Совершенно секретная» телеграмма Плеве бессарабскому губернатору С.

Р. фон Раабену давно признана фальшивкой [7, с. 15-16; 13, с. 726, прим. 93]; происхожде-

ние распространявшихся в Кишиневе подметных листков с призывами к еврейскому погро-

му до сих пор не выяснено, никаких доказательств причастности к ним коронной админист-

рации или активистов монархического движения нет. Антисемитские выступления в газете

Крушевана «Бессарабец» не содержали в себе прямой погромной агитации, степень и на-

правленность их влияния на умонастроения малограмотных масс трудноопределима.

Сам Крушеван утверждал, что целевой аудиторией его газеты была «христианская

интеллигенция края» и оказать ощутимое воздействие на разжигание страстей в низах не

могла. «В апреле 1903 года в Кишиневе, – писал Крушеван Николаю II 12 декабря 1904 г., –

разразился еврейский погром; разразился так же стихийно, по поводу такой же драки, вы-

зывающей вспышку затаенной веками обоюдной ненависти, под толчком тех же мотивов,

какие имели место во всех погромах, и до кишиневского, и после кишиневского, и в погро-

ме в Николаеве в 1899 году, и в погроме в Ченстохове в 1902 году, и в гомельском погроме

в прошлом году, и во всех погромах нынешнего года, где ни ―Бессарабец‖, ни ―Знамя‖ не

могли иметь никакого влияния, где о существовании их темной массе не было даже извест-

но» [1, ед. хр. 1400, л. 2 об.].

Нет также никаких документальных данных о тесной связи и координации между

Крушеваном и Плеве, чьи имена в сознании современников прочно сплелись в некий дуум-

вират организаторов Кишиневского погрома. В архиве В. К. Плеве отложилось лишь одно

единственное письмо Крушевана от 8 марта 1903 г., в котором автор в подчеркнуто почти-

тельных выражениях, исключающих какую-либо близость к адресату, просит принять из-

данную им книгу «Бессарабия» [1, ед. хр. 824, л. 1-1 об.]. Намного больше и гораздо более

доверительного содержания сохранилось писем Крушевана к сыну министра внутренних

дел – Н. В. Плеве, работавшему в тот период в канцелярии Государственного совета и, сле-

довательно, никакого отношения к текущей внутренней политике не имевшему. Кишинев-

скому погрому в этой переписке посвящен небольшой фрагмент письма Крушевана от 29

апреля 1903 г.: «Кишиневский погром, как ни мрачна эта трагедия, несомненно, сыграет для

евреев отрезвляющую роль грозы – и они поугомонятся. Конечно, сразу этого ожидать

нельзя: страсти продолжают клокотать; но, в конце концов, они поохладеют, т. к. для ―со-

циал-демократов‖, собирающихся спасать Россию, это все-таки ушат холодной воды» [1, ед.

хр. 1625, л. 1об.]. К этому Крушеван добавляет: «Меня, конечно, евреи решили уничтожить

и, как мне пишут, собираются ко мне направить сюда анархистов, либо ―истребить‖ по пути

в Кишинев» [1, ед. хр. 1625, л. 3]. В этих словах Крушевана легко увидеть его заблуждение

относительно политических последствий погрома, но едва ли возможно распознать следы

«заговора».

Рассмотрим еще один возможный канал связи Крушевана с гипотетическими заго-

ворщиками в центральном правительстве. В литературе до сих пор встречаются утвержде-

ния о том, что Крушеван получал правительственные субсидии на издание своих газет [3, с.

44-45; 9, с. 196; 10, с. 208]. Однако бумаги из архива В. К. Плеве не подтверждают государ-

ственного субсидирования изданий Крушевана. Так, в своем письме-исповеди к императору

Николаю II (12 декабря 1904 г.) он горько жаловался: «Каткову ―Московские Ведомости‖

давали огромные средства. Суворин составил себе миллионное состояние, Комаров, изда-

тель ―Света‖, имеет все-таки два-три больших дома в Петербурге. А я в теченье восьми лет


100

издания «Бессарабца» не только не получил никакой помощи от государства, не только не

получил ни гроша за свой труд, но сделал долгов на семьдесят тысяч рублей, лишь бы под-

держать русское дело» [1, ед. хр. 1400, л. 5]. Среди этих долгов был, по-видимому, и долг

государственному казначейству, поскольку, несмотря на многочисленные ходатайства,

единственное, чего Крушевану удалось добиться от государственных мужей – это кредит на

25 тысяч рублей, предоставленный ему министром финансов С. Ю. Витте весной 1903 г.

[1, ед. хр. 1625, л. 3, 9 об.] Из-за неоплатных долгов в 1903 г. Крушеван по суду лишился

прав на издание газеты «Бессарабец», избегнуть той же участи газете «Знамя» помогла

только финансовая помощь А. С. Суворина.

Отсутствие доказательной источниковой базы побудило большинство современных

исследователей прийти к выводу о том, что «погромы не имели единого плана, руководство

которым осуществлялось бы из центра», поскольку «никаких свидетельств подобного пря-

мого участия попросту не было найдено» [5, с. 18].

Тем не менее, в архиве В. К. Плеве нами обнаружен примечательный документ, со-

держание которого способно оживить дискуссию вокруг «теории заговора» в связи с Киши-

невским погромом. Поскольку этот архивный документ до сих пор не обращал на себя

должного внимания исследователей, приведем его текст целиком:

«Одна из мер к прекращению студенческих беспорядков».

В студенческих беспорядках в последние годы главную роль играют евреи. Агитируя

в студенческой среде, они в то же время пропагандируют революционные идеи и в еврей-

ской массе, всегда недовольной, всегда относящейся враждебно и зложелательно к корен-

ному населению страны, в которой они живут. Они вносят разложенье в среду учащейся

молодежи еще в гимназии, где дети евреев уже начинают неуловимо деморализировать де-

тей христиан. В университетах эта агитация идет энергичнее; еврейская интеллигенция вся-

чески содействует ей, особенно в последнее время, когда сознает свою силу, когда печать в

ее руках. Русское общество довольно индифферентно относится к этому и не способно на

живой протест против евреев, хотя иногда и высказывает негодованье, что, благодаря рево-

люционной агитации евреев, страдают дети русских и гибнут молодые силы. Если бы, од-

нако, наше общество было способно проявить такой протест и дать живой отпор евреям,

они, наверно, поднялись бы.

Но ничто не мешает дать им почувствовать, что такой отпор действительно может

иметь место, хотя бы путем фиктивного протеста. Он будет иметь характер только холосто-

го выстрела; но такой выстрел, безвредный и безопасный сам по себе, не раз ведь служит

спасеньем от грабителей.

Что, если бы, например, в будущем сентябре, в университетах, по примеру еврейских

революционных листков от имени разных «Комитетов объединенного протеста», листков,

которые печатаются в тайных типографиях евреями же, были разбросаны листки от имени

какого-нибудь мнимого «Русского общества объединенного протеста против евреев», при-

чем вся русская молодежь призывалась бы к борьбе с евреями? В листках можно было бы

высказать негодованье всего общества, и в особенности родителей, дети которых гибнут

благодаря беспрерывной еврейской агитации, – против евреев, и угрозу произвести еврей-

ский погром повсеместно в России. Более того, для вящей правдоподобности, можно было

бы с точностью указать даже день, когда «Русское общество объединенного протеста» ре-

шило произвести погром (хотя бы к первому октября), да призвать все студенчество к из-

гнанию из университетов евреев, прибавив, кстати, что обществом уже поданы в высшие

правительственные сферы коллективные ходатайства об этом.

Убежден, что такой воззвание произвело бы прекрасный эффект, и евреи, под его уг-

розой, утихомирились бы точно так же, как они притихают под угрозой погрома и обыкно-

венно. Убежден, что студенты-евреи сейчас же разъехались бы по домам, к семьям, что ев-

реи вообще стали бы менее наглы и развязаны. Убежден, что евреи, под угрозой погрома,

обратились бы, как обыкновенно, к правительству с просьбой о защите «этого несчастного


101

угнетенного народа», – и тогда правительство имело бы повод поставить им ультиматум:

или прекратите гнусную агитацию против России, или мы снимаем с себя всякую ответст-

венность за последствия заслуженного вами негодованья со стороны всего русского обще-

ства. Убежден также, что такие воззвания никаких последствий, в смысле погрома, не мог-

ли бы иметь, так как их можно было бы разбросать только в стенах высших учебных заве-

дений. Убежден, наконец, что раз евреи-студенты поунялись бы и еврейская интеллигенция,

в ожидании погрома и под угрозой протеста со стороны русского общества, призадумалась

бы, – беспорядки в университетах прекратились бы, так как группа русских-студентов ре-

волюционеров очень ничтожна и не станет лезть на стену, раз ее не будут разжигать и во-

одушевлять евреи. Конечно, воззвание должно быть написано в решительном тоне и не

иметь вида «фальсификации», выражая неудовольствие против правительства за слабое от-

ношение к евреям.

П. Крушеван» [1, ед. хр. 285, л. 1-2 об.].

Документ представляет собой автограф на бланке газеты «Бессарабец» и не датиро-

ван. Время его создания можно предположительно отнести к весне-лету 1902 г., т. е. после

вступления В. К. Плеве в должность министра внутренних дел (4 апреля 1902 г.) и до нача-

ла осеннего семестра в университетах. Сомнительно появление такого документа после

Кишиневского погрома (6-7 апреля 1903 г.). Записка Крушевана не адресована непосредст-

венно В. К. Плеве, но, очевидно, министр внутренних дел ознакомился с нею, поскольку в

итоге данный документ отложился среди его бумаг.

К анализу и истолкованию содержания записки необходимо подходить с крайней ос-

торожностью и взвешенностью. С одной стороны, инициативы Крушевана действительно

имеют явные признаки провокации и органично вписываются в дискурс «теории заговора».

Но, с другой стороны, Крушеван в своей записке специально подчеркивает, что речь идет не

о реальном терроре, а о чистой мистификации, и сам факт того, что он столь горячо уверяет

Плеве в мнимости угрозы еврейского погрома, косвенно свидетельствует об отношении к

этому вопросу адресата.

Нам ничего не известно о реакции Плеве на записку Крушевана. Можно предполо-

жить, что она была принята к сведению, но оставлена без последствий в силу сомнительной

практической применимости и даже опасности. Пускаться в предприятие, управление кото-

рым легко было выпустить из рук (как это произошло с зубатовщиной), могло показаться

хорошей идеей журналисту, но не опытному администратору, обремененному огромной

властью и ответственностью [7, с. 15].

Что же касается П. А. Крушевана, то вышеприведенные документы из архива

В. К. Плеве еще раз демонстрируют глубоко превратную картину важнейших пружин рус-

ского революционного процесса, которая сложилась в сознании этого даровитого литерато-

ра и побуждала его искренне предлагать и предпринимать действия, справедливо воспри-

нимавшиеся современниками в качестве нечистоплотной провокации. Причем эта преврат-

ная картина «всемирного еврейского заговора» (напомним, что в 1903 г. Крушеван впервые

опубликовал в своей газете «Знамя» печально известные «Протоколы сионских мудрецов»),

представлявшая еврейскую бедноту из черты оседлости, университетскую еврейскую моло-

дежь, евреев-членов подпольных революционных партий и еврейский банкирский интерна-

ционал во главе с «Ротшильдами» в виде единой организованной антирусской силы, явля-

лась зеркальным двойником теории об антисемитском погромном заговоре, который якобы

объединял в своих рядах и царя с министрами и тайной полицией, и монархистов-

интеллектуалов, и верноподданных громил. В действительности, «Ротшильды» были так же

отчуждены и далеки от евреев из молдавских городов и местечек, как и российские верхи –

от народных масс империи.


102


1. Государственный Архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 586 (В. К. Плеве). Оп. 1.

2. Государственный Архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 677 (Александр III). Оп.

1. Ед. хр. 624.

3. Джадж Эдвард. Пасха в Кишиневе. Анатомия погрома. Кишинев: Лига, 1998. 200 с.

4. Дубнов С. М. Евреи в России и Западной Европе в эпоху антисемитской реакции. М.;

Пг.: Издательство Л. Д. Френкель, 1923. 128 с.

5. Еврейские погромы в Российской империи. 1900-1916 гг. Сб. документов. М.: АИРО–

ХХ, 1998. 256 с.

6. Кантор Р. Александр III о еврейских погромах 1881-1883 годов // Еврейская Лето-

пись. Сб. 1. Пг., 1923.

7. Лопухин А. А. Отрывки из воспоминаний (по поводу «Воспоминаний» гр. С. Ю. Вит-

те). М.; Пг.: Государственное издательство, 1923. 99 с.

8. Материалы для истории антиеврейских беспорядков в России. Т. 1. Дубоссарское и

Кишиневское дела 1903 года. Пг.: [б. и.], 1919. 358 с.

9. Миндлин А. Б. Антиеврейские погромы на территории Российского государства. СПб.:

Алетейя, 2018. 412 с.

10. Погромы в российской истории Нового времени (1881-1921). М.: Книжники, 2016.

400 с.

11. Савиных М. Н. Законодательная политика российского самодержавия в отношении

евреев во второй половине XIX – начале XX вв. Омск: [б. и.], 2004. 164 с.

12. Слуцкий М. Б. В скорбные дни: Кишиневский погром 1903 года. СПб.: Нестор–

История, 2019. 328 с.

13. Урусов С. Д. Записки. Три года государственной службы. М.: Новое литературное

обозрение, 2009. 856 с.

References

1. Gosudarstvennyy Arkhiv Rossiyskoy Federatsii (GA RF) [State Archive of the Russian Fed-

eration]. F. 586 (V. К. Pleve). Op. 1. (in Russian).

2. Gosudarstvennyy Arkhiv Rossiyskoy Federatsii (GA RF) [State Archive of the Russian Fed-

eration]. F. 677 (Aleksandr III). Op. 1. Yed. khr. 624. (in Russian).

3. Judge, Edward. Paskha v Kishineve. Anatomiya pogroma [Easter in Chisinau. Pogrom

Anatomy]. Kishinev, Liga Publ., 1998. 200 p. (in Russian).

4. Dubnov, S. M. Yevrei v Rossii i Zapadnoy Yevrope v epokhu antisemitskoy re-aktsii [Jews in

Russia and Western Europe in the Age of Anti-Semitic Reaction]. Moscow, Petrograd, L. D. Frenkel'

Publ., 1923. 128 p. (in Russian).

5. Yevreyskiye pogromy v Rossiyskoy imperii. 1900-1916 gg. [Jewish pogroms in the Russian

Empire. 1900-1916]. Collection of documents. Moscow, AIRO–XX Publ., 1998. 256 p. (in Russian).

6. Kantor, R. Aleksandr III o yevreyskikh pogromakh 1881-1883 godov [Alexander III on the

Jewish pogroms of 1881-1883] in Yevreyskaya Letopis'. [Jewish Chronicle] Collection. 1. Petrograd,

1923. (in Russian).

7. Lopukhin, A. A. Otryvki iz vospominaniy (po povodu «Vospominaniy» gr. S. YU. Vitte) [Ex-

cerpts from memoirs (regarding the «Memoirs» by gr. S. Yu. Witte)]. Moscow, Petrograd, Gosu-

darstvennoye Publ., 1923. 99 p. (in Russian).

8. Materialy dlya istorii antiyevreyskikh besporyadkov v Rossii. T. 1. Dubossarskoye i Kishi-

nevskoye dela 1903 goda [Materials for the history of anti-Jewish unrest in Russia. T. 1. Dubossary

and Kishinev affairs of 1903]. Petrograd, [w. p.], 1919. 358 p. (in Russian).

9. Mindlin, A. B. Antiyevreyskiye pogromy na territorii Rossiyskogo gosudarstva [Anti-Jewish

pogroms on the territory of the Russian state]. St. Petersburg, Aleteya Publ., 2018. 412 p. (in Russian).


103

10. Pogromy v rossiyskoy istorii Novogo vremeni (1881-1921) [Pogroms in the Russian history

of the New Age (1881-1921)]. Moscow, Knizhniki Publ., 2016. 400 p. (in Russian).

11. Savinykh, M. N. Zakonodatel'naya politika rossiyskogo samoderzhaviya v ot-noshenii ye-

vreyev vo vtoroy polovine XIX – nachale XX vv. [The legislative policy of the Russian autocracy to-

wards Jews in the second half of the XIXth and early XXth centuries]. Omsk, [w. p.], 2004. 164 p. (in

Russian).

12. Slutskiy, M. B. V skorbnyye dni: Kishinevskiy pogrom 1903 goda [On mournful days: the

Kishinev pogrom of 1903]. St. Petersburg, Nestor–Istoriya Publ., 2019. 328 p. (in Russian).

13. Urusov, S. D. Zapiski. Tri goda gosudarstvennoy sluzhby [Notes. Three years of public ser-

vice]. Moscow, Novoye literaturnoye obozreniye Publ., 2009. 856 p. (in Russian).


104

Иванов М. А.

(Нижний Новгород)

УДК 433.93

СОВРЕМЕННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ О КУПЕЧЕСТВЕ РОССИЙСКИХ

РЕГИОНОВ XVIII – НАЧАЛА XX ВЕКА

Статья посвящена анализу современного состояния исследований по истории рос-

сийского купечества конца XVIII – начала XX века. Рассматриваются диссертации по ис-

тории купечества разных российских регионов. Делается вывод о том, что вопрос о соци-

альной природе русского купечества продолжает оставаться дискуссионным. Одни ученые

характеризуют купечество как сословие, другие – как часть (высшую страту) сословия,

третьи – вообще отказывают ему вправе именоваться таковым, считая купцов искусст-

венно выделенной государством привилегированной частью буржуазии. В историографии

пока отсутствует однозначный ответ на этот вопрос, а среди историков нет единства в

оценке социальной природы русского купечества. Например, для Б. Н. Миронова купечество

– это высшая страта единого городского сословия, представлявшего собой новую ипо-

стась посадской общины. Историки, работающие в указанном русле, делают объектом

исследования городские сословия как единую социальную общность. В качестве примера

укажем на диссертации В. П. Клюевой и К. А. Анкушевой. Их авторы согласны с Б. Н. Ми-

роновым в том, что результатом трансформации посадской общины стало создание на ее

основе будущих городских сословий. Однако значительная часть историков, в отличие от

Б. Н. Миронова, считает купечество не сословной стратой, а самостоятельным сослови-

ем. Таким образом, вопрос о социальной природе русского купечества продолжает оста-

ваться дискуссионным.

Цель данной статьи – выявить актуальные проблемы отечественной историогра-

фии по вопросу генезиса русского купечества. Приблизиться к его решению позволяет вве-

дение в научный оборот новых массовых источников в диссертациях и монографиях о ку-

печестве отдельных российских регионов.

Ключевые слова: купечество, сословие, гильдия, класс, буржуазия

The article is devoted to the analysis of the current state of research on the history of the

Russian merchants of the late XVIII - early XX centuries. The dissertations on the history of the

merchants of different Russian regions are considered. It is concluded that the question of the so-

cial nature of the Russian merchants continues to be debatable. Some scholars characterize the

merchants as an estate, others as part of the (highest stratum) of the estate, still others refuse it the

right to be called such, considering merchants to be an artificially isolated state as a privileged

part of the bourgeoisie. In historiography, there is still no definite answer to this question, and

among historians there is no unity in assessing the social nature of the Russian merchants. For

example, for B. N. Mironov merchants is the highest stratum of a single urban estate, representing

a new hypostasis of the posad community. Historians working in this direction make urban estates

an object of study as a single social community. As an example, we point to theses of V. P. Klyueva

and K. A. Ankusheva. Their authors agree with B. N. Mironov that the result of the transformation

of the posad community was the creation on its basis future urban estates. However, a significant

part of historians, unlike B. N. Mironov, considers the merchants not an estate stratum, but an in-

dependent estate. Thus, the question of the social nature of the Russian merchants continues to be

debatable.

The purpose of this article is to identify the current problems of Russian historiography on

the genesis of Russian merchants. An approach to its solution allows the introduction into the


105

scientific circulation of new mass sources in dissertations and monographs on the merchants of

individual Russian regions.

Key words: merchant class, estate, Guild, class, bourgeoisie

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-104-111

ассив диссертаций о региональных купеческих сообществах можно разде-

лить на три группы по заданным хронологическим рамкам исследования. В

одних охватывается период конца XVIII – первой половины XIX века, на-

пример, Е. В. Комлевой. В других рассматривается вторая половина XIX – начало ХХ века,

например, М. Н. Ермашов. В-третьих, оба этих временных промежутка объединяются, на-

пример, М. С. Судовиков. Третий вариант с точки зрения выявления тенденций социально-

го развития представляется наиболее предпочтительным.

Если говорить о проблематике, затрагиваемой в указанных исследованиях, то особый

интерес их авторов вызывает социокультурный облик (менталитет) русского купца. Пионе-

ром в разработке этой темы является М. М. Громыко. Данная тематика получила разработку

преимущественно на материалах купечества Москвы (О. Е. Нилова, Ю. В. Медведев) и Си-

бири (Т. В. Копцева, В. П. Бойко, О. А. Сутягина).

Исследователи солидарны в том, что для купечества конца XVIII – первой половины

XIX века. был характерен низкий уровень образованности, а во второй половины XIX – на-

чала ХХ века. этот уровень, параллельно с европеизацией гильдейского сословия, повыша-

ется. Но у историков нет единства мнений по поводу того, сопровождался ли указанный

процесс качественными изменениями купеческого менталитета. Для одних авторов купече-

ство и в конце XIX века, продолжало оставаться носителем традиционализма, более – менее

удачно адаптирующимся к модернизационным процессам. С другой стороны, М. С. Судо-

виков на материалах губерний Северо-Востока выдвигает утверждение о том, «интерес

представителей гильдейского сообщества к образованию способствовал превращению их в

один из источников складывания региональной интеллигенции» [24]. А это уже может слу-

жить основанием для причисления купцов к среднему классу индустриального общества.

Дискуссию о степени европеизации русского купечества недавно обогатили инте-

ресные публикации А. И. Федорец о влиянии на менталитет московских купцов-

текстильщиков английской культуры. Эта исследовательница показала себя мастером био-

графических исследований, которые в данной области являются весьма перспективной

формой исследования. На примере личности конкретного предпринимателя можно с наи-

большей степенью подробности и глубины выявить мотивы деятельности и описать социо-

культурный облик купца той или иной эпохи. Плодотворность данного подхода видна на

примере диссертации В. А. Григорькина о Д. Е. Бенардаки. Правда, фигура отставного офи-

цера Бенардаки не является типичной для русского купца. Но сама постановка проблемы –

особенности формирования российского типа предпринимателя-буржуа на примере био-

графии конкретной личности – является заслугой В. А. Григорькина.

Важным направлением современных исследований является изучение профессио-

нальных занятий купцов в контексте развития российской экономики. Ученые стремятся

проанализировать основные сферы приложения купеческого капитала и формы его накоп-

ления.

Еще одно приоритетное направление исследований – определение степени участия

купечества в формировании и развитии институтов гражданского общества через деятель-

ность купцов в органах местного самоуправления и в сфере благотворительности.

А. А. Исаева особо рассмотрела деятельность купечества в системе городского самоуправ-

ления во второй половине XIX – начале XX века по материалам Самарской и Симбирской

губернии [2]. На наш взгляд, эта тема является весьма перспективной. В меньшей степени

она изучена на материалах XVIII – первой половины XIX веков. В основном, они анализи-

М


106

ровались в контексте истории городского самоуправления (А. К. Семенов, А. И. Куприя-

нов).

Для изучения истории городского самоуправления в России весьма актуален теорети-

ко-методологический аспект работ американских историков Дж. Брэдли, В. Ханчетта,

Т. Пирсона, Р. Тарстона, Д. Бровера. Они, поставив важные вопросы о путях урбанизации

русского города и особенностях его превращения из «большой деревни» в капиталистиче-

ский мегаполис, затронули и политический аспект этого процесса.

Важно отметить работы Б. Н. Миронова ―Русский город в 1740-1860 годы» и «Соци-

альная история России периода империи». В данных исследованиях автор поднимает во-

просы генезиса гильдейского купечества, демографии городского населения, его социаль-

ной структуры и экономического развития российского города. В целом, рассматривая со-

циальную историю России с позиции теории модернизации.

Б. Н. Миронов приходит к выводу, что купеческое сословие выделяется вследствие

трансформации городской общины в Российской империи в конце XVIII века. В целом, оп-

ределяя посадскую общину, как администартивно-политическую и военно-оборонительную

организацию. Реформы Петра I, по его мнению, изменили социальные отношения в среде

посадской общины. Она стала более открыта, усилилась социальная мобильность посадско-

го населения, постепенно утрачивалась ее профессиональная направленность. Б. Н. Миро-

нов пишет, «что в целом, реформы Петра I, были направлены на создание административно-

налоговой системы российского города, составным звеном которой являлась посадская об-

щина» [12, с. 225].

Б. Н. Миронов приходит к заключению, что, в сущности, городовые реформы Екате-

рины II, официально имевшие цель установить всесословное самоуправления, реально еще

более законсервировали городское население. Упразднение посадской общины в 1785 году,

и учреждение «Общества градского», еще более ограничило возможности участия город-

ских сословий в органах местного самоуправления, так как мелкое купечество и мещанство

из-за высокого имущественного ценза, не имело такой возможности. По сути, данное соб-

рание стало собранием городских элит, в лице крупного купечества и незначительной части

промышленников.

По мнению Б. Н. Миронова, упразднению посадской общины способствовал ряд

причин.

1. Прекращение существования слободских общин.

2. Социальное, профессиональное и имущественное расслоение городского населения.

3. Усложнение механизма бюрократизации управления.

4. Рост численности городского населения и его мобильности.

5. Развитие рыночных отношений в городе.

6. Изменение менталитета городского населения [12, с.197].

Ряд функций посадской общины, фактически были переданы в купеческие и мещанские

общества, структура и управления которых, по определению Миронова, продолжали со-

вершенствоваться.

Важным исследованием, затрагивающим процесс генезиса гильдйского купечества,

является диссертация К. А. Анкушевой – «Городские сословия Зауралья в конце XVIII - на-

чале XX века» [1].

Автор данной работы соглашается с Б. Н. Мироновым по вопросу трансформации по-

садской общины, и создания на ее основе будущих городских сословий, в том числе и гиль-

дейского купечества. «Городские сословия купцов, мещан и цеховых ремесленников имели

общие генетические корни и формировались на основе трансформации посадской общины»

[1, с. 85].

По мнению К. А. Анкушевой, на данный процесс оказало влияние, как социально-

экономическое состояние региона, так и изменение в российском законодательстве.


107

В частности, для Зауралья, полагает К. А. Анкушева, «была характерна высокая эко-

номическая активность и мобильность городского населения. Отсутствие резких разграни-

чений прав и состояний членов посадской общины. Что в первом случае способствовало

активности данного процесса, а во втором, его замедлению».

К. А. Анкушева, в целом, придерживается общего мнения о зависимости посадской

общины от местной администрации, считает, что в особенности данный процесс ярко про-

явился в Зауральском регионе.

Помимо вышеприведенных исследований, стоит выделить диссертацию

В. П. Клюевой «Городские сословия Тобольской губернии в конце XVII – начале XX века».

Важно отметить работу А. Б. Каменского «Российская империя в XVIII веке: тради-

ции и модернизация». Так же, как и Миронов, Каменский рассматривает историю России

XVIII века с позиции теории модернизации. Однако считает, что «российская модерниза-

ция, в отличие от европейской, проходила с ярким отпечатком крепостничества, что было

обусловлено, прежде всего, особенностями исторического развития государства». Данная

политика, по мнению автора, предполагала закрепощение всего населения, в том числе и

посадского. Основываясь на данном тезисе, Каменский определяет посадскую общину, как

крепостническую организацию посадского населения.

Что касается благотворительности, то большой вклад в изучение купеческого меце-

натства внесла Н. Г. Думова. Эта проблематика затрагивается также в диссертации С. С.

Кострикова. Но наиболее глубоко и всесторонне проанализировала купеческую благотвори-

тельность Г. Н. Ульянова. Она подробно описала развитие российской благотворительности

в контексте формирования гражданского общества. Практика благотворительности в гу-

бернском городе была всесторонне рассмотрена Г. Н. Ульяновой на примере Нижнего Нов-

города и, в значительной степени, эта тема ей исчерпана.

М. С. Судовиковым была проделана большая работа по установлению моделей поли-

тической самоидентификации купечества. Основной чертой политических взглядов регио-

нального купечества, на его взгляд, была преданность монархической власти. При этом

ученый делает вывод о политической индифферентности основной части купцов и «весьма

слабой организованности региональной деловой элиты как политической силы». В западной

историографии такую же позицию занимал Ричард Пайпс, полагавший, что русские пред-

приниматели были настроены консервативно и аполитично. По мнению Пайпса, они пред-

почитали «оставаться в тени» и не вмешиваться в «судьбоносный конфликт между интел-

лигенцией и правительством» [19].

Иначе оценивал политический потенциал русской буржуазии Леопольд Хеймсон, ав-

тор концепции поляризации социальной и политической жизни России из-за неравномерно-

сти развития страны, сочетания «пережитков полукрепостного строя» с элементами «мо-

дернизации».

Характеризуя политические позиции социальных слоев, втянутых в модернизацию

(тех, что Л. Хантингтон назвал «средним классом»), Л. Хеймсон ввѐл понятие «революция

ожиданий». Под этим термином понималось резкое повышение уровня социальных ожида-

ний и требований, недовольство своим положением. По мнению Л. Хеймсона, этот процесс

еще в конце XIX века затронул и крупную буржуазию (купечество Центрального промыш-

ленного района). Выразителем настроений этого социального слоя Л. Хеймсон считал «мо-

лодое поколение» московского купечества (круг П. П. Рябушинского и А. И. Коновалова),

стоявшего за думской фракцией прогрессистов [25].

Ю. А. Петров показал, что нельзя характеризовать политическую позицию москов-

ского купечества как единого целого. Внутри этой социальной группы в начале ХХ века

наметилась отчетливая «дихотомия поколений». С одной стороны, находились представи-

тели старшей генерации, не обладавшие профессиональным образованием и, в целом, кон-

сервативно настроенные. Им противостояла группа высокообразованных «молодых» капи-


108

талистов, в 1900-х гг. игравших все более заметную роль в представительных организациях

и на политической сцене страны.

Если Ю. А. Петров главным признаком, характеризующим «молодых» предпринима-

телей из окружения Рябушинского, считал высокий образовательный уровень, то Дж. Уэст

обращает внимание на их принадлежность к старообрядчеству. В этой связи следует ука-

зать, что в отечественной историографии этноконфессиональная структура купечества изу-

чена явно недостаточно. Эта проблема поставлена Б. В. Ананьичем на материалах истории

частного предпринимательства в целом. Имеются исследования о старообрядческом пред-

принимательстве Д. Е. Раскова, В. В. Керова. В интересующем нас аспекте на региональном

материале эту тему исследовала Г. С. Егорова и Ю. А. Петров на примере Москвы конца

XIX – начала ХХ века впервые охарактеризовал деятельность предпринимателей евреев и

немцев. Д. Д. Яшибекян показал роль армянского купечества в торгово-экономических

взаимоотношениях Дагестана с Россией в XVIII – первой половине XIX века. Н. А. Кореева

сделала объектом изучения торгово-промышленную деятельность татарского купечества

Казанской губернии в первой половине XIX века. Указанная проблематика является весьма

перспективной для дальнейшего изучения.

Итак, одни ученые характеризуют купечество как сословие, другие – как часть (выс-

шую страту) сословия, третьи – вообще отказывают ему вправе именоваться таковым, счи-

тая купцов искусственно выделенной государством привилегированной частью буржуазии.

Для некоторых авторов «городское гражданство», в состав которого законодательство Ека-

терины II зачисляло купцов, представляется новой ипостасью посадской общины, т. е. пе-

режитком феодализма, продуктом традиционного общества. Другие настаивают на буржу-

азном характере «городского гражданства». В целом, анализ современного состояния ис-

следований по истории купечества показывает, что ближе всего подойти к определению со-

циальной природы этой группы предпринимателей можно через анализ их участия в про-

цессе перехода Российской империи от традиционного к индустриальному обществу. Вы-

яснение социальной роли купечества позволяет исследователю приблизиться к решению

ряда вопросов, связанных с актуальными проблемами современной отечественной историо-

графии – о единстве или противоположности социального развития России и Западной Ев-

ропы, о наличии сословий в России и о роли государства в период перехода от традицион-

ного к капиталистическому (индустриальному) обществу.


1. Анкушева К. А. Городские сословия Зауралья в конце XVIII – начале XX века:

дис. канд. ист. наук. Тюмень, 2005. 262 с.

2. Исаева А. А. Купечество в системе городского самоуправления во второй по-

ловине XIX – начале XX века: по материалам Самарской и Симбирской губерний: дис.

канд. ист. наук: специальность 07.00.03. - отечественная история. Оренбург, 2010. 226 с.

3. Комлева Е. В. Купечество городов Енисейской губернии в последней четверти

XVIII – первой половине XIX века: дис. канд. ист. наук. Тюмень, 2009. 147 с.

4. Лигенко Н. П. Купечество Удмуртии: вторая половина XIX – начало ХХ века.

д.и.н. Ижевск, 2003. 428 с.

5. Лернер Е. Л. Елецкое купечество в XIX веке: сословное развитие и предпринима-

тельская деятельность: Автореф… дисс. к.и.н. Воронеж, 2011. 218 с.

6. Медведев Ю. А. Роль московского купечества в социокультурном развитии России

середина XIX-начало XX века: Дисс. … канд. истор. наук. М., 1996. 353 с.

7. Макаров Б. Н. История государственного управления и местного самоуправления

в России. М.: Датастром, 2003. 301 с.

8. Макаров И. А. Купеческий Нижний. Н. Новгород: Книги, 2006. 352 с.


109

9. Мельгунов П. П. Очерки по истории русской торговли IX-XVIII века. М, 1866.

368 с.

10. Мельников П. И. Очерк истории Нижегородской ярмарки. М.: Издательство Ни-

жегородского ярмарочного купечества, 1858. 295 с.

11. Маслова И. В. Менталитет провинциального купечества Российской империи в

XIX – начале ХХ века (на материалах уездных городов Вятской губернии): автореф. дис. …

д-ра ист. наук. Казань, 2010. 245 с.

12. Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало

XX века.): генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового

государства. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. 352 с.

13. Мишакова О. Э. Верхнеудинское купечество в XVII – начале 60-х годов XIX ве-

ка: формирование и развитие: дис. ... канд. ист. наук. Улан-Удэ, 2003. 284 с.

14. Макитрин К. И. Самарское купечество в конце XIX – начале XX века: социально-

демографическая характеристика: автореф. дис. ... канд. ист. наук: 07.00.02 / Сам. гос. пед.

ун-т. Самара, 2005. 23 с.

15. Назмутдинова О. Р. Бирское купечество конца XVIII – первой половины XIX ве-

ка: автореф. дис. канд. ист. наук: специальность 07.00.02. - отечественная история. Екате-

ринбург, 2012. 30 с.

16. Нилова О. Е. Московское купечество конца XVIII – первой четверти XIX века:

социальные аспекты культуры: дис. ... канд. ист. наук: 07.00.02 / Ин-т истории. М, 1992. 225

с.

17. Нардова В. А. Городское самоуправление в России в 80 – 90-е годы XIX века. М.:

Просвещение, 2002. 256 с.

18. Нижегородская энциклопедия промышленности и предпринимательства / сост. и

науч. Ред. Ф. А. Селезнев. Н. Новгород: Книги, 2011. 616 с.

19. Пайпс Р. Россия при старом режиме. Кембридж, Массачусетс: Захаров, 2012.

376 с.

20. Писарькова Л. Ф. Развитие местного самоуправления в России до великих ре-

форм: обычаи, традиции, право. М.: Вече, 2001. 247 с.

21. Перхавко В. Б. История русского купечества. М.: Вече, 2008. 298 с.

22. Перхавко В. Б., Преображенский А. А. Купечество Руси в XI-XVII веках. Екате-

ринбург: Эксмо,1997. 270 с.

23. Петров Ю. В. Московская буржуазия вначале ХХ века: предпринимательство и

политика. М.: Букинист, 2002. 440 с.

24. Судовиков М. С. Купечество северо-востока Европейской России в последней

четверти XVIII – начале ХХ века: дис… д-ра ист. наук. Екатеринбург, 2013. 265 с.

25. Хейсмон Л. Об истоках революции // 1917 год глазами отечественных и зарубеж-

ных историков. 1993. № 1. С. 3-15.

26. Шацило М. К. Купечество и предпринимательство. М.: Наука, 1998. 257 с.

References

1. Ankusheva, K. A. Gorodskie sosloviya Zaural'ya v konce XVIII – nachale XX veka [Ur-

ban estates of the trans-urals in the late XVIII – early XX century: dis. Cand. east. Sciences]'.

Tyumen, 2005. 262 pp. (in Russian).

2. Isaeva, A. A. Kupechestvo v sisteme gorodskogo samoupravleniya vo vtoroj polovine

XIX – nachale XX veka: po materialam Samarskoj i Simbirskoj gubernij [merchant Class in the

system of city self-government in the second half of the XIX – early XX century]: based on the

materials of the Samara and Simbirsk provinces: dis. Cand. east. Sciences: specialty 07.00.03. -

national history. Orenburg, 2010. 226 pp. (in Russian).


110

3. Komleva, E. V. Kupechestvo gorodov Enisejskoj gubernii v poslednej chetverti XVIII –

pervoj polovine XIX veka [Merchants of the cities of the Yenisei province in the last quarter of the

XVIII – first half of the XIX century]: dis. Cand. east. sciences'. Tyumen, 2009. 147 pp. (in Rus-

sian).

4. Lisenko, N. P. Kupechestvo Udmurtii: vtoraya polovina XIX – nachalo HKH veka.

[The merchant Udmurt Republic: second half of XIX – beginning of XX century]. doctor of

Sciences, Izhevsk, 2003. 428 pp. (in Russian).

5. Lerner, E. L. Eleckoe kupechestvo v XIX veke: soslovnoe razvitie i predprinimatel'skaya

deyatel'nost' [Yelets merchant class in the XIX century: class development and entrepreneurial ac-

tivity]: autoref ... Diss. Ph. D., Voronezh, 2011. 218 pp. (in Russian).

6. Medvedev, Yu. Rol' moskovskogo kupechestva v sociokul'turnom razvitii Rossii sere-

dina XIX-nachalo XX veka [a. the Role of Moscow merchants in the socio-cultural development of

Russia mid-XIX-early XX century]. Diss. Cand. istor. sciences. Moscow, 1996. 353 pp. (in Rus-

sian).

7. Makarov, B. N. Istoriya gosudarstvennogo upravleniya i mestnogo samoupravleniya v

Rossii [History of state administration and local self-government in Russia]. Moscow, Datastream,

2003. 301 pp. (in Russian).

8. Makarov, I. A. Kupecheskij Nizhnij. N. Novgorod [Merchant Lower. N. Novgorod].:

Books 2006. 352 pp. (in Russian).

9. Melgunov, P. P. Ocherki po istorii russkoj torgovli IX-XVIII veka [Essays on the history

of Russian trade of the IX-XVIII century]. Moscow, 1866. 368 pp. (in Russian).

10. Melnikov, P. I. Ocherk istorii Nizhegorodskoj yarmarki [Essay on the history of the

Nizhny Novgorod fair]. Moscow, 1858. 295 pp. (in Russian).

11. Maslova, I. V. Mentalitet provincial'nogo kupechestva Rossijskoj imperii v XIX – na-

chale HKH veka [Mentality of the provincial merchants of the Russian Empire in the XIX – early

XX century] (based on the materials of the district cities of Vyatka province): abstract of the dis-

sertation of the ctor of historical Sciences. Kazan, 2010. 245 pp. (in Russian).

12. Mironov, B. N. Social'naya istoriya Rossii perioda imperii (XVIII – nachalo XX ve-

ka.): genezis lichnosti, demokraticheskoj sem'i, grazhdanskogo obshchestva i pravovogo gosu-

darstva [Social history of Russia during the Empire period (XVIII – early XX century.): the Gene-

sis of the individual, the democratic family, civil society, and the rule of law]. Sankt-Petersburg,

Dmitry Bulanin, 1999. 352 pp. (in Russian).

13. Mishakova, O. E. Verhneudinskoe kupechestvo v XVII – nachale 60-h godovXIX veka:

formirovanie i razvitie [Verkhneudinskoe merchant class in the XVII-early 60s of the XIX cen-

tury: formation and development]. Diss...candidate of historical Sciences, Ulan-Ude, 2003. 284 pp.

(in Russian).

14. Makarin, K. I. Samarskoe kupechestvo v konce XIX-nachale XX veka: social'no-

demograficheskaya harakteristika [Samara merchants in the late XIX - early XX century: socio-

demographic characteristics]: dis abstract. ... candidate of historical Sciences: 07.00.02 / Sam. state

ped. un-t. Samara, 2005. 23 p. (in Russian).

15. Nazmutdinova, O. R. Birskoe kupechestvo konca XVIII- pervoj poloviny XIX veka

[Birsk merchant class of the end of the XVIII - first half of the XIX century]: autoref. dis. Cand.

east. Sciences: specialty 07.00.02, national history, Yekaterinburg, 2012. 30 pp. (in Russian).

16. Nilova, O. E. Moskovskoe kupechestvo konca XVIII - pervoj chetverti XIX veka. : so-

cial'nye aspekty kul'tury [Moscow merchants of the end of the XVIII - first quarter of the XIX cen-

tury. : social aspects of culture]: dissertation ... candidate of historical Sciences: 07.00.02 / history

Institute. Moscow, 1992. 225 pp. (in Russian).

17. Nardova, V. A. Gorodskoe samoupravlenie v Rossii v 80 – 90-e gody XIX veka [City

self-government in Russia in the 80-90s of the XIX century]. Moscow: Enlightenment, 2002. 256

PP. (in Russian).


111

18. Nizhegorodskaya enciklopediya promyshlennosti i predprinimatel'stva [Nizhny Nov-

gorod encyclopedia of industry and entrepreneurship] / comp. and science. Ed. By F. A. Seleznev.

N. Novgorod, Books, 2011. 616 pp. (in Russian).

19. Pipes, R. Rossiya pri starom rezhime [Russia under the old regime]. Cambridge, Mas-

sachusetts, Zakharov, 2012. 376 pp. (in Russian).

20. Pisarova, L. F. Razvitie mestnogo samoupravleniya v Rossii do velikih reform: oby-

chai, tradicii, pravo [Development of local government in Russia before the great reforms: cus-

toms, traditions, and law]. Moscow, Veche, 2001. 247 pp. (in Russian).

21. Perhavc, V. B. Istoriya russkogo kupechestva [History of the Russian merchants],

Moscow, Veche, 2008. 298 pp. (in Russian).

22. Perhavc, V. B., Preobrazhensky, A. A Kupechestvo Rusi v XI-XVII vekah [Merchant

class of Russia in the XI-XVII centuries]. Yekaterinburg, Eksmo, 1997. 270 pp. (in Russian).

23. Petrov, Yu. V. Moskovskaya burzhuaziya vnachale XX veka: predprinimatel'stvo i po-

litika [Moscow bourgeoisie at the beginning of the twentieth century: entrepreneurship and poli-

tics]. Moscow, Bookseller, 2002. 440 pp. (in Russian).

24. Sudovikov, M. S. Kupechestvo severo-vostoka Evropejskoj Rossii v poslednej chetverti

XVIII – nachale XX veka [merchant Class of the North-East of European Russia in the last quarter

of the XVIII – early XX century]. Diss ... doctor of historical Sciences Yekaterinburg, 2013. 265

pp. (in Russian).

25. Heysmon, L. Ob istokah revolyucii [On the origins of the revolution] // 1917 through

the eyes of domestic and foreign historians. 1993. No. 1, pp. 3-15. (in Russian).

26. Chazile, M. K. Kupechestvo i predprinimatel'stvo [Merchant and entrepreneurship].

Moscow, Nauka, 1998. 257 pp. (in Russian).


112

Koschelnyak K.

(Poznan, Poland)

УДК 94(47).053

BATTLE OF GEMAUERTHOF ON 26 JULY 1705

Великая Северная война была событием, которое изменило не только Содружест-

во, но и государства Центральной Европы, в том числе Россию. Эта война принесла много

тактических и стратегических изменений, которые можно наблюдать на полях сражений

и в ходе кампании. Поэтому уместно вспомнить боевые отношения, которые имели место

во время Великой Северной войны. Такое сражение является столкновением между швед-

скими войсками во главе с Адамом Людвигом Левенгауптом и русскими войсками во главе с

Борисом Петровичем Шереметевым, произошедшим в Гемауэртофе 26 июля 1705 года.

Битва при Гемауэртофе 26 июля 1705 года была связана с Курляндской операцией Русской

армии во время Великой Северной войны. В начальный период шведская армия без особых

усилий расправлялась со всеми членами враждебной коалиции, избивая русских в Нарве и

заставляя саксов отказаться от осады Риги. В 1702 году Карл XII ввел шведскую армию на

территорию Содружества, полностью вступив в борьбу против Августа II - правителя

польско-литовского государства и саксонского избирателя. Шведское участие было ис-

пользовано царем Петром I. К 1704 году России удалось получить доступ к Балтийскому

морю, но Петр I и его генералы поняли, что наступление Карла XII на шведские балтийские

провинции может привести к потере этих завоеваний. Петр I хотел захватить Курлянд-

ское герцогство и разгромить корпус Адама Людвига Левенгаупта, который там находил-

ся. Весной 1705 года основная русская армия была сосредоточена на реке Даугаве, что сде-

лало ее относительно удобной стартовой позицией для наступления на шведов. Шереме-

теву было дано задание заблокировать восс Льюишопта и, при благоприятных обстоя-

тельствах, дать ему бой. Это сражение состоялось, но результат был иным, чем плани-

ровалось русским командованием.

Ключевые слова: битва, Великая Северная война, армия, Левенгаупт, Шереметев,

Гемауэртоф.

The Great Northern War was an event that changed not only the Commonwealth but also

the Central European states, among others Russia. This war has brought many tactical and strate-

gic changes that can be observed in battlefields and during the campaign. It is, therefore, appro-

priate to call up the battle relations that took place during the Great Northern War. Such a battle

is a clash between the Swedish troops led by Adam Ludwig Lewenhaupt and the Russian troops led

by Boris Petrovich Sheremetev, played at Gemauerthof on July 26, 1705. The Battle of Gemauer-

thof of July 26, 1705 was related to the Courland operation of the Russian army during the Great

Northern War. In the initial period, the Swedish army dealt quite effortlessly with all members of

the hostile coalition, beating the Russians at Narva and forcing the Saxons to abandon the siege of

Riga. In 1702, Charles XII led the Swedish army into the territory of the Commonwealth, engaging

fully in a fight against August II - the ruler of the Polish-Lithuanian state and Saxon elector. The

Swedish involvement was utilized by Tsar Peter I. By 1704, Russia managed to gain access to the

Baltic Sea, but Peter I and his generals realized that the offensive of Charles XII towards the

Swedish Baltic provinces could lead to the loss of these conquests. Peter I wanted to seize the

Duchy of Courland and crush the corps of Adam Ludwig Lewenhaupt, which stationed there. In

the spring of 1705, the main Russian army was concentrated on the Daugava River, which placed

it in a relatively convenient starting position for the offensive against the Swedes. Sheremetev was

given the task of blocking Lewishaupt's vossl and, in favorable circumstances, giving him a battle.

This battle took place, but the result was different than planned by the Russian command.


113

Keywords: battle, great north war, army, Lewenhaupt, Sheremetev, Gemauerthof.

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-112-121

he beginning of the 18th century was marked with two significant military conflicts

with a decisive influence on the history of modern Europe: the War of the Spanish

Succession and the Great Northern War. The Great Northern War filled the first two

decades in which Russia grew in significance, or rather increased its domination, and Sweden lost

its superpower position. Against this background, the fate of the Polish-Lithuanian Common-

wealth was being decided. Although not officially involved in the war, the Commonwealth most

severely suffered its consequences and became significantly weakened. For Poland and the Grand

Duchy of Lithuania it was not only an international but also an internal conflict. The Great North-

ern War of 1700-1721 until this day does not have a full monograph in the Polish historiography;

the only one written is by Jan Wimmer [12]. Many military threads are still unknown to the Polish

reader. Therefore, it is worth paying attention to the individual components of the war, which was

of such great importance to the Commonwealth. The war could be called a breakthrough in the

military and international situation of the Commonwealth; it was a „drastic‖ link between the

„great‖ seventeenth century and the „tragic‖ eighteenth century, which ultimately ended with the

erasure of the Polish-Lithuanian state from the map of Europe. This paper aims to present one of

the many battles of the Great Northern War, as in the Polish historiography, the number of works

devoted to the military activities of the conflict is very small. Polish researchers have not re-

searched or analysed the military clashes of the war which did not involve the participation of the

Polish army. However, the source material is plentiful, and the battles are related in many lan-

guages by both sides of the conflict. By compiling all the information, we obtain a full description

of a battle, ready for analysis and drawing conclusions. The Battle of Gemauerthof is an example

of such a battle.

The Battle of Gemauerthof, known in the Polish historiography also as the Battle of Mur-

miza (the Brick Manor House), took place on July 26th, 1705 (according to Julian's calendar, the

battle took place on July 15th, according to Swedish calendar, on July 16th, and according to the

Gregorian calendar, on 26 July 1705) between the Swedish and the Russian armies in Courland

(40 km south of Mitawa (Jelgava)) in the territory of today's Latvia. One of its accounts in the Pol-

ish literature is by Andrzej Kamiński [4, p. 230-259], who accurately specifies the number of

troops and the strategic situation before and after the battle, but presents the battle itself only

briefly: „Sheremetev, performing the task entrusted to him, attacked with his troops Lewenhaupt's

unit of 8000 men. The battle took place at Murmiza (the Brick Manor House/Gemauerthof), where

the Russians, despite their numerical superiority, suffered defeat‖ [4, p. 234-235]. A much broader

account of the battle is by Paweł Krokosz [7, p. 319-321], who devoted two pages of his work to

this clash. It is the most detailed description of the battle in the Polish historiography, which gives

an overview of the events on the Gemauerthof battlefield. Swedish and Russian researchers dealt

with this issue much more broadly. A description of the battle can be found, among others, in the

work of Hugo E. Uddgren [10, p. 146-184 and 9, p. 63-72], and in the monograph of the Russian

researchers B. C. Виеликанов and С. Л. Мехнев (V. S. Velikanov and S. L. Mehnev) [14]. These

two works accurately and illustratively present both the circumstances of the battle, the forces on

both sides, the course of the battle and its results. There are also several publications relating the

battle: a Russian one, in Письма и бумагu императора Петра Великого (Pis'ma i bumagi im-

peratora Petra Velikogo) [17, p. 870-873], a German one [10], which was written by the Swedish

side, and a Swedish one [2]. Karol Kościelniak discovered another relation in Polish (prepared and

published by him [6, p. 47-61]), which evidently praises the Swedish victory [8]. The Swedes

made sure that their victories, no matter how small, were adequately publicized, and thus, widely

known. It was a form of war propaganda and an attempt to influence both the enemy and those

who were considered potential allies.

T


114

The Battle of Gemauerthof of July 26, 1705 was related to the Courland operation of the

Russian army during the Great Northern War (1700-1721) [14, p. 48-57]. In the initial period, the

Swedish army dealt quite effortlessly with all members of the hostile coalition, beating the Rus-

sians at Narva (November 30, 1700) and forcing the Saxons to abandon the siege of Riga (July 19,

1701), the capital city of Livonia. In 1702, Charles XII led the Swedish army into the territory of

the Commonwealth, engaging fully in a fight against August II - the ruler of the Polish-Lithuanian

state and Saxon elector. The Swedish involvement was utilized by Tsar Peter I. After a shock

which was brought by the failure of the reformed Russian army in 1700, the country quickly re-

covered and after carrying out necessary changes and rebuilding its military potential, Russia be-

gan the operation of conquering the unsupported Esthonia and Livonia [1, p. 199-203]. By 1704,

Russia managed to gain access to the Baltic Sea, but Peter I and his generals realized that the of-

fensive of Charles XII towards the Swedish Baltic provinces could lead to the loss of these con-

quests [4, p. 234]. Therefore, it was in interest of Russia to keep the Swedes away from Livonia,

preferably on the territory of the Commonwealth. A breakthrough came only after the confirma-

tion of the Polish-Russian alliance in Narva on 30 August 1704, where both sides committed

themselves to continue the war on land and sea in cooperation, rejecting the possibility of negotiat-

ing and concluding separate treaties with Sweden. Peter I promised August II military assistance in

the form of a 12,000 military corps and 200,000 roubles to maintain an army of 48,000 in 1705.

The Tsar also guaranteed the King the return of all lands in Livonia which once belonged to the

Commonwealth. The favourable military situation of Russia, where Charles XII with the main

Swedish army was located in the depths of the Polish-Lithuanian state far away from Livonia, en-

abled the Russians to retain their newly conquered cities. Additionally, in Courland, the Swedes

had only one corps, which, according to Russian plans, could be crushed or blocked so that it

would not interfere with the main Russian forces. This situation allowed Peter I to send his main

army to the Commonwealth, and a separate corps to Courland [1, p. 517]. It should be also empha-

sized that Russia made an attempt to make peace with Sweden in order to maintain its present pos-

sessions on the Baltic Sea, but Charles XII did not intend to end the war. In this situation, the Rus-

sian staff finally decided to start an action against the Swedish army, and set the direction of war-

fare, which meant that the main attack was to be directed towards the lands of the Commonwealth

[4, p. 234].

As pointed out by Jacek Burdowicz-Nowicki, the warfare of 1704-1705 is worth noting, as

it was the first time the Russian army entered the lands of the Commonwealth, moving the Russian

war theatre deep into the territory of the Polish-Lithuanian state. The entry of the Russian auxiliary

corps in autumn 1704 [3, p. 154], and later the entry of the entire Russian army into the Grand

Duchy of Lithuania changed the previous strategic situation. Augustus II and Peter I, who until

then conducted military operations separately and in different operating theatres, started cooperat-

ing [1, pp. 517-518 and 524-526]. Peter I wanted to seize the Duchy of Courland and crush the

corps of Adam Ludwig Lewenhaupt, which stationed there. In the spring of 1705, the main Rus-

sian army was concentrated on the Daugava River, which placed it in a relatively convenient start-

ing position for the offensive against the Swedes. This position secured Baltic cities newly con-

quered by the Russians and had the advantage that opposite, instead of the main Swedish army,

was only Lewenhaupt's corps stationing in Courland. Even in the case of a Swedish offensive to-

wards Livonia, Peter I with his army was close enough to his operational base to withdraw easily

into his country.

The Russian army, gathered in the spring of 1705 in Polotsk, which was to enter the Com-

monwealth, consisted of 31,200 infantry [13, p. 104-105], and 16,200 horsemen [15, p. 61]. At the

end of June 1705, a council of war decided to separate a corps from these forces and direct it

against the Swedish troops of Lewenhaupt. The objective of the corps was to occupy Lewen-

haupt’s troops in Courland. In this way, the Russians wanted to eliminate, or at least block the

Swedes, so that they would not interfere with their activities in the Grand Duchy of Lithuania [4,

p. 233]. At the head of this separate corps, Peter I put Field Marshal Boris Petrovich Sheremetev,


115

one of his best commanders [16]. The same council of war decided that the main forces would

cross the Daugava River and enter the territory of the Commonwealth, but would not go too far, as

Peter I wanted to stay close to his borders. They were to stop at the line of the Neman River [1, p.

547]. This allowed to shield the Courland operation of Sheremetev and to support it if the situation

took an unfavourable turn.

The strategic objective of the Courland operation of Sheremetev was to secure the rear of

the main Russian army moving into the Grand Duchy of Lithuania from Swedish troops operating

in that area, crush the corps of Lewenhaupt, secure Russian territorial gains and make new con-

quests. Sheremetev led the following forces: three infantry regiments (Lieutenant General Adam

von Schonbeck's, Lang's and V. Powisz’s), eight dragoon regiments (Rodion Baur’s - the so-called

"Preobrazhenski Regiment", Semion Kropotov's, Ivan Ignatiev's, Grzegorz Wołkoński's, Grzegorz

Suchatin's, Bogdan Gagarin's, Piotr Mieszczerski's, Mikołaj Inflant's), one regiment of irregular

cavalry (250 Bashkirs and 50 Tatars form the area of Chuguev) and one selected squadron of

Sheremetev's dragoons (three companies, 478 men in total), as well as 16 cannons [13, p. 17; 4, p.

233]. The Russian army was divided into four brigades, one of infantry and three of dragoons,

commanded by Schonbeck (the infantry), Baur, Kropotov and Ignatiev (the dragoons). Shere-

metev's troops consisted in total of 7000 dragoons, 3000 infantry, 300 irregular cavalry, plus

troops manning the cannons, that is 10,400 men. The artillery comprised of six 3-pounder cannons

and nine 18-pounder howitzers [14, p. 43]. A. L. Lewenhaupt, who led the Swedish army, had in

Livonia troops of 12,000 men in total [1, p. 548; 4, p. 234; 7, p. 319; 14, p. 43-45], but he could

send only 6,000 to 8,000 men to direct battle. In the battle itself, he led 7,175 men [14, p. 50]. The

infantry comprised of Hälsinge Regiment (900 men), Upplands Tremännings Regiment (600),

Smålands Tremännings Regiment (400), Närike-Värmlands Tremännings Regiment (200), foot

soldiers from the Riga garrison (1000); the cavalry and dragoons comprised of Livländska Adels-

fanan (200), Estländska Adelsfanan (number unknown), Åboläns Cavalry Regiment (600),

Nylands Cavalry Regiment (200), Karelska Cavalry Regiment from Vyborg (700), Upplands

Ståndsdragon Regiment (800), Schreiterfeldt’s Dragoon Regiment (700), Skog’s Dragoon Squad-

ron (370), Karelska Dragoon Regiment (Zoge’s – number unknown), cavalry regiments of Norra

Skånska and Svenska Adelsfanan (150), Kaulbars Öselska Dragoon Squadron (200), light cavalry

of 300 men; the artillery comprised of 17 guns, probably light regiment cannons [10]. The army

probably included 300 Lithuanians (light cavalry), but the information is unconfirmed and uncer-

tain [5, p. 501; 14, p. 50]. According to H.E. Uddgren they were Vlachs at the service of the Sa-

pieha family [10]. They could have been Polish light cavalry.

On 28 June, Sheremetev received an instruction from Peter I to seek a confrontation with

Lewenhaupt [17, p. 362]. In order to provoke the battle, Sheremetev had to manoeuvre his troops

in such a way as to cut the Swedes off from Riga and force them to fight in an open field. At the

end of June, Lewenhaupt and his horsemen stood in the region of Žagarė, while most of the infan-

try stood in Mitawa. The concentration of the Russian army in Polotsk did not escape the attention

of the Swedes [8, p. 41]. Sheremetev left Polotsk on July 8th, crossing the Daugava River, and on

July 10, reached Druya, where the units of Baur, Kropotov and Chambers were already located.

On July 12, without waiting for Ignatiev, he set off further towards Riga [14, p. 44]. On July 14,

Sheremetev's army reached Anykščiai, and on July 18, the Russians approached Neustadt. On re-

ceiving the information that the Russians are in Neustadt, Lewenhaupt ordered his troops to con-

centrate in Žagarė, waiting for the situation to develop. Meanwhile, on July 22, Sheremetev

reached Mežotne (10 km west of Bauska and 40 km south of Riga), where he set up camp. The

same day in the evening he sent a unit of Baur's cavalry to Mitawa to gain information about the

enemy. Baur approached Mitawa at dawn on 23 July, and immediately started attack, which sur-

prised the Swedish garrison, which was driven out of the city and sought refuge in Mitawa castle

[14, p. 46]. Baur took prisoners and loot and around noon withdrew from Mitawa. At the same

time, a messenger from Mitawa went to Lewenhaupt to inform him about the attack of the Rus-

sians. Lewenhaupt, unaware of the exact scale of the attack, decided to send his cavalry to Mitawa,


116

while the infantry was to follow behind and approach Mitawa through Gemauerthof [8, p. 41-42].

He approached Mitawa at around 4 pm, finding no Russians in the city. Having no information

about the strength and location of Sheremetev's troops, he withdrew from Mitawa in the direction

of his infantry, which approached Gemauerthof, where it set up camp on July 23 in the evening.

Lewenhaupt himself arrived at Gemauerthof the next morning, and was waiting for his remaining

troops, which finally arrived on 25 July [14, p. 46-47].

Sheremetev, having learned from captives brought to him by Baur that Lewenhaupt was in

Žagarė, decided to cut Lewenhaupt off from Riga, and he set off with his army north towards Ge-

mauerthof. However, he was unable to leave at once, since his infantry was left behind and he had

to wait for all his troops to merge. The Russian army set off from Mežotne towards Gemauerthof

(30 km) only in the morning of July 26th around 5 am, unaware that the Swedish army was already

there [14, p. 48]. For reconnaissance, Sheremetev sent forward Cossack and Kalmyk troops, who

came across the Swedish improvisation units gathering food to the north-east of Gemauerthof. The

Cossaks managed to catch two captives, the rest escaped and informed the main forces about the

Russian approach. To check if the approaching troops are the main army, Lewenhaupt sent several

hundred horsemen with colonel Bremens for reconnaissance. At around 2 pm, Lewenhaupt re-

ceived the information that the Russians are approaching Gemauerthof from the north-west in sev-

eral columns. That made him realize Russians want to cut him off from Mitawa and Riga, so he

decided to take up a position on the right bank of the Svete River, on the northern edge of a forest,

between the Klein-Wilzen stream and the Svete River and give them a battle [14, p. 48-49].

The battlefield at Gemauerthof was wide and slightly hilly with numerous watercourses.

While marching from the camp at Mežotne to Gemauerthof, the Russians had to overcome about

thirty water obstacles within 30 km distance (these were rather streams and irrigation ditches) [14,

p. 49]. The battlefield itself was bounded to the west by the Svete River, 15-20 meters wide, to the

south by a forest with a stream, to the east by a small lake with marshy banks. It was 2-2.5 km

wide and 5 km long, with a small forest and some bushes in the middle [14, p. 49]. The Swedish

army formed two lines: in the first line there were 12 squadrons of horsemen (cavalry and dra-

goons, the dragons positioned on the edge of the left wing), 13 infantry battalions in the centre,

and another 15 squadrons of horsemen on the right flank (cavalry and dragoons, the dragoons on

the edge of the right wing); in the second line there were three infantry battalions and seven squad-

rons of horsemen. Positioned in the gap between the two lines were two grenadier battalions from

the Hälsinge Infantry Regiment and the Upplands Tremännings Infantry Regiment; the artillery of

17 guns was distributed among all the infantry battalions [7, p. 319]. The Russian troops ap-

proached the battlefield at five o'clock in the afternoon, after a 30 km march, and formed a line

with the right wing resting on the Svete River and the left wing resting on the Klain-Wilzen

stream. The centre was occupied by Schonebock’s infantry and the wings by horsemen; Baur's and

Ignatiev's brigades on the right wing and Kropotov's on the left wing. The distance between the

two armies was 3-4 km. There were about 9,500 Russian soldiers on the battlefield; the rest of the

initial number was left at Mežotne [14, pp. 50-51]. In this situation, the Swedes were unable to go

unnoticed northwards in the direction of Mitawa and further to Riga, without being exposed to at-

tack during the march. Sheremetev, like Lewenhaupt, wanted to play the battle the next day. With

this aim in mind, he sent Lieutenant General George Gustav Rosen with Bauer's brigade to the left

bank of the Svete River, and spread the rest of the army out on the edge of the forest, keeping the

infantry in the centre and the horsemen on the wings. He also gave an order to prepare supper and

secure the camp. Sheremetev and Baur left to reconnoitre the enemy forces. Additionally, Shere-

metev sent four squadrons of dragoons to watch the Swedes, with the order to stay out of a fight.

The Russian army was preparing to rest. Meanwhile, on the Swedish side, Lieutenant Colonel

Kacper Stakelberg, having seen the four Russian dragoon squadrons, without Lewenhaupt's order,

left his post and attacked the enemy. Sheremetev, seeing this assault, withdrew the units, but the

Russian sentries had already got into a fight with the Swedes. Stakelberg, having realized he could

be cut off from the main force, withdrew. This unexpected clash provoked a reaction on both sides.


117

Lewenhaupt started preparing his troops for battle. On the Russian side, Colonel Kropotov mistook

Stakelberg's withdrawal for a retreat of the whole Swedish army. He informed Sheremetev about it

and, without an order from the Commander-in-Chief, he attacked the Swedes. Colonel Ignatiev

and his brigade followed Kropotov's example. Thus, the Russian cavalry and dragoons hit the en-

emy. In this situation, all Sheremetev could do was to put the infantry in the centre into battle for-

mation and go with his horsemen to support his wings. Bauer's troops stayed on the left bank of

the river and moved along it. The battle began in a quarter of six, contrary to the original plans of

the commanders of both sides. The Swedish cavalry attacked on the Russian left wing, inflicting

considerable losses on the Russians. However, Kropotov's counterattack pushed the Swedes back.

On the Russian right wing, the battle took a favourable course for the Russian side. On this wing,

the Swedes attacked Ignatiev's brigade, but they got under fire of Baur’s dragoons, who crossed

the Svete River from its left bank to the right and attacked the Swedes from the flank, practically

surrounding them. The Swedes started to retreat. The retreating Swedish horsemen got in the way

of their own grenadiers, standing between the first and the second line. In this way, the left wing of

the Swedish first line was destroyed. That was a decisive moment of the battle, but the Russian

dragoons chasing the Swedes came across the Swedish camp and they chose it as their target. In-

stead of surrounding the enemy, they occupied themselves with looting the camp. In this situation,

the Swedish regiments on the left wing were able to reorganize and adopt a battle formation. The

infantry and horsemen of the second line came to their aid. The Swedes counter-attacked. Ig-

natiev's troops pushed back the Swedish horsemen and even took over a few guns, but then they

encountered the Swedish infantry and horsemen from the second line.

The fight was so fierce that Ignatiev himself fell in combat, together with several senior of-

ficers on both sides. On the other side of the battlefield, that is on the Swedish right wing, Stakel-

berg started to push hard on the Russian left wing, forcing the Russians to retreat and abandon

their cannons. Two hours after the battle began, the fighting came to a short pause. At that point

the situation was as follows: the Swedish cavalry of the left wing was crushed and partly escaped

from the battlefield, and partly moved to the centre; part of the infantry of the Swedish centre and

the right wing crushed Kropotov's troops and crossed to the left bank of the Klain-Wilzen stream.

It became apparent that the battle formations of both armies were shattered. The infantry, Kropo-

tov's dragoons, and some of Ignatiev's dragoons crossed the Klain-Wilzen stream, and the rest of

the dragoons stood opposite Lewenhaupt, nearer to the Svete River. Taking advantage of the

break, Sheremetev decided to move his troops to the right bank of the Klain-Wilzen stream. The

Russians did not consider the battle to be finished and were preparing to continue fighting, ignor-

ing the falling darkness. Lewenhaupt was also preparing an attack by reorganizing his forces. He

ordered Stakelberg to move the right-wing troops to the other side of the Klain-Wilzen stream, and

together with the rest of his forces, started a slow march towards the enemy, leaving the Russians

no time to reorganize their formation. After crossing the Klain-Wilzen stream, Colonel Gabriel

Horn attacked the Russian lines. However, the Russian cavalry, supported by the infantry, circled

and attacked the Swedish horsemen of Horn. The Swedes were saved from a complete breakdown

by the arrival of their infantry, which let the cavalry to break out of the surrounding Russian

troops. The battle had already lasted three hours, but it continued with unabated intensity. Lewen-

haupt came to the rescue of his right wing, across the Klain-Wilzen stream; the Russian troops of

Baur and Ignatiev did the same. Thus, the front of the battle was changed, and both armies met

again at the same battlefield, undivided by streams. Around 9:30 pm, the fire ceased. Both armies,

tired and blood-drained, stood in battle formation facing each other. Finally, it got dark. The situa-

tion of the Swedes was grim, as the infantry were left with only 2 or 3 bullets. The artillery was

also short of ammunition. The camp was destroyed, and another one, where the materials could be

replenished was at a five-kilometre distance, on the other side of the Svete River. The situation of

the Russian forces was similar, but aggravated by exhaustion, as the Russian soldiers had been

marching and fighting for fourteen hours. Neither side wanted to start fighting again that day, so

Lewenhaupt decided to reorganize his cavalry, which had suffered considerable losses, moving it


118

behind the infantry. However, when the Russian dragoons saw the Swedish cavalry retreating, they

threw themselves at the enemy. The offensive was withheld when the Swedish cavalry returned to

its position after Lewenhaupt withdrew his order. Both armies stayed in this configuration for an-

other 45-60 minutes until it got completely dark. At about 10:30 pm, Sheremetev gave order to

withdraw. The Swedes failed to realize that the Russians were gone. They stood in readiness all

night, only to find out at dawn that the enemy was gone. The Swedes had no strength or means to

pursue Sheremetev, so Lewenhaupt ordered his troops to withdraw to the destroyed camp and rest.

Sheremetev, in turn, went south-east towards Biržai [2; 8, p. 41-44; 9, p. 63-72; 10, p. 320-321;

11; 14, p. 51-55; 17, p. 871-872].

The Swedish losses in the battle were about 800-900 dead and 1000 wounded. The Russian

losses, on the other hand, according to Russian researchers, amounted to about 2,500 dead,

wounded and missing, including over 1,300 infantrymen and over 1,100 horsemen. Additionally,

the Russians lost six 3-pounder regiment guns, seven howitzers, eight banners, and one standard

[14, 55-56]. The losses suffered by Sheremetev show that the Russian army had yet to get ready to

face the Swedish army in an open field. The Swedes surpassed the Russians in terms of tactics and

combat experience. However, at the beginning of the battle, it was the Russians who were closer to

victory. Coincidence, failing to wait for orders and trying to take advantage of the situation, led to

starting the battle without adapting combat formation and preparing to fire. Seeing what was hap-

pening, Sheremetev was right to bring all his troops into battle; he was left with no other choice! A

mistake, together with poor orientation in the situation, resulted in the Russian dragoons looting

Lewenhaupt’s camp instead of chasing or surrounding the Swedish troops which stood in forma-

tion. That gave the Swedes time to reorganize and launch another assault. The fight itself was in-

tense, with soldiers on both sides showing skill, courage and bravery. Importantly, Sheremetev

wanted to bring the battle to an end and use his advantage to achieve his goal, which was to crush

the Swedes. He reacted to the changing conditions of the battlefield, but so did Lewenhaupt. Both

commanders knew what they were doing, which is why the fight was so even. The battle could be

considered unresolved. However, it was Sheremetev who left the battlefield, saving his troops. He

was unaware of how bad Lewenhaupt’s situation was. Having had known that, he might have

taken a different decision. Definitely, for the Swedes, it was a Pyrrhic victory, as the Russian army

could be reinforced by the 40,000 troops standing in Lithuania, and Lewenhaupt had no possibility

to receive reinforcements. After a few weeks, when the Russians entered Courland again, Lewen-

haupt had no power to stop them.

Having heard about Sheremetev's defeat, Peter I personally went to support him. On Au-

gust 1, 1705, Peter I, at the head of a detached corps, set off from Vilnius to Courland, hoping to

surprise and crush the forces of Lewenhaupt. He ordered Sheremetev to gather the scattered forces

and continue his efforts to cut the Swedes off from Riga, but without entering into direct combat in

an open field. Ultimately, Sheremetev was unable to fulfil this task. Due to the losses he suffered

at Gemauerthof, he failed to stop Lewenhaupt and his army from getting through to Riga. The

Swedes were unable to take advantage of the success at Gemauerthof, as Lewenhaupt’s forces

were weakened by the losses suffered in the battle. They lost almost 1/3 of their initial count. That

is why the Swedish commander decided to concentrate on securing Riga. After the Swedes re-

treated to Riga, Peter managed to conquer Mitawa and Bauska in September 1705 and ultimately

took over Courland. Thanks to this success, the Russian troops were able to penetrate deeper into

the territory of Poland without fear for their lines of communication. However, after only half a

year, reinforced Lewenhaupt’s troops entered Courland and forced the Russian army to evacuate

[1, p. 548].

Swedish propaganda exploited the victory over the Russians to show that the Russian army,

going to the rescue of the Commonwealth, was not able to defeat the Swedes. In all accounts (is-

sued by the Swedish side), you can read the message that the Poles and Lithuanians should fear the

army of Charles XII, capable of defeating anyone. Time has shown how illusory the idea was!


119


1. Burdowicz-Nowicki J. Piotr I, August II i Rzeczpospolita 1697-1706. Kraków: Arcana, 2013. 767 p.

2. Een sanfärdig Berättelse, om den blodige träffning och härlige Seger, hwilken Gref Adam Ludwig Leijonhuf wud beföchtet emot den Musskowitiske General-Fält-Marschalken Knees Boris Petrovitz Scheremethoff, d. 16 Julij 1705 wed Gemäuert Hoff, [Electronic resource]. Mode of access: http://cbdu.ijp.pan.pl/13500/

3. Jarochowski K. Opowiadania i studia historyczne. Warszawa: Żupański, 1877. 450 p. 4. Kamiński A. Przeciwko Szwedom i Leszczyńskiemu. Działania wojsk rosyjskich na

terenie Polski w 1705-1706 roku // Studia i Materiały do Historii Wojskowości. 1966. № 12, cz. 2. S. 230-259.

5. Karl XII pa slagfaltet. Stockholm: P. A. Norstedt & Söner, 1918. 322 p. 6. Kościelniak K. Polskie źródło do przebiegu bitwy pod Gemauerthof/Murmizą z 2 lipca

1705 roku // Studia z Dziejów Polskiej Historiografii Wojskowej. 2017. № 12. S. 47-61. 7. Krokosz P. Rosyjskie siły zbrojne za panowania Piotra I. Kraków: Arcana, 2010. 427 s. 8. Prawdziwa relatia. Sławnego zwycięstwa, y krwawey bitwy przy assistentii Boskiey

otrzymana nad woyskiem Moskiewskim przeciwko hetmana wielkiego kniaza Borisa Petrowicza Szeremeta, przy murowanym dworze, pultrzecy mil od Zagarn, dnia 16 July S. V. a 26 S. N. Roku 1705. Pod commęndą Jaśnie Wielmoznego Jmsc. Pana Adama Ludwika hrabiego Lewenhaupta, General-Majora, y Vice-Gubernatora Kurlanskiego J.K.M. Szweckiego // Archiwum Państwowe w Gdańsku. Akta miasta Gdańska. 300, R, Gg, 39, k. 41-44.

9. Uddgren H. E. Karolinen Adam Ludvig Lewenhaupt, t. II, 1705-1709, Uddevalla, 1950. 10. Uddgren H. E. Slaget vid Gemeuerthof // Karolinska Förbundets Årsbok, 1913, s. 146-

184: translation D. Schorr, The battle of Gemauerthof, 16 July 1705 by H. E. Uddgren, http://northenwars.site40.net/Grmauerthof.pdf

11. Wahrhafter Bericht von der blutigen Aktion und gloriosen Viktoria, welche der Gene-ralmajor Löwenhaupt wider den moskowitischen Generalfeldmarschall Szeremietiew auf der Grenze von Kurland ausgefochten hat, http://cbdu.ijp.pan.pl/13520/

12. Wimmer J. Wojsko Rzeczypospolitej w dobie wojny północnej. Warszawa: Wydawnictwo Ministerstwa Obrony Narodowej, 1956. 610 s.

13. Архив кн. Ф. А. Куракина. Кн. 1. СПб. : Тип. В. С. Балашева, 1890. 421 с. 14. Виеликанов В. С., Мехнев С. Л. Курляндская операция 1705-1706 гг. и сражение

при Гемауэртгофе. М.: Русские витязи, 2016. 87 с. 15. Донесения и другие бумаги чрезвычайного посланника английского при русском

дворе, Чарльза Витворта с 1704 г. по 1708 г. // Сборник Императорского Русского историче-ского общества, т. 50, СПб.: Типография Траншеля, 1886. С. 60-83.

16. Заозерский А. И. Фелдьмаршал Б. П. Шереметев. М.: Наука, 1989. 312 с. 17. Письма и бумаги императора Петра Великого, т. 3 (1704-1705). СПб.: Государст-

венная типография, 1893. 1160 с.

References

1. Burdowicz-Nowicki, J. Piotr I, August II i Rzeczpospolita 1697-1706 [Piotr I, August II i

Rzeczpospolita 1697-1706]. Kraków, Arcana Publ., 2013. 767 p. (in Polish). 2. Een sanfärdig Berättelse, om den blodige träffning och härlige Seger, hwilken Gref

Adam Ludwig Leijonhuf wud beföchtet emot den Musskowitiske General-Fält-Marschalken Knees Boris Petrovitz Scheremethoff [A truthful Story, of the bloody meeting in glorious Victory, which Count Adam Ludwig Leijonhuf wud fought against the Muscovite General-Field Marshal Knees Boris Petrovitz Scheremethoff], d. 16 Julij 1705 wed Gemäuert Hoff, [Electronic resource]. Mode of access: http://cbdu.ijp.pan.pl/13500/ (in Polish).

3. Jarochowski, K. Opowiadania i studia historyczne [History of studia historyczne]. Warszawa, Żupański Publ., 1877. 450 p. (in Polish).

http://cbdu.ijp.pan.pl/13500/


120

4. Kamiński, A. Przeciwko Szwedom i Leszczyńskiemu. Działania wojsk rosyjskich na te-renie Polski w 1705-1706 roku [Against Swedes and Leszczyński. Activities of Russian troops in Poland in the years 1705-1706] in Studia i Materiały do Historii Wojskowości [Studies and mate-rials for military history]. 1966, № 12, cz. 2, ss. 230-259. (in Polish).

5. Karl XII pa slagfaltet [Karl XII on the battlefield]. Stockholm: P. A. Norstedt & Söner, 1918. 322 p. (in Swedish).

6. Kościelniak, K. Polskie źródło do przebiegu bitwy pod Gemauerthof/Murmizą z 2 lipca 1705 roku [Polish source for the battle for Gemauerthof] in Studia z Dziejów Polskiej Historiogra-fii Wojskowej [Studies in the history of Polish military historiography.], 2017, № 12, ss. 47-61.

7. Krokosz, P. Rosyjskie siły zbrojne za panowania Piotra I [Russian armed forces during the reign of Piotr I]. Kraków, Arcana Publ., 2010. 427 s. (in Polish).

8. Prawdziwa relatia. Sławnego zwycięstwa, y krwawey bitwy przy assistentii Boskiey otrzymana nad woyskiem Moskiewskim przeciwko hetmana wielkiego kniaza Borisa Petrowicza Szeremeta, przy murowanym dworze, pultrzecy mil od Zagarn, dnia 16 July S. V. a 26 S. N. Roku 1705. Pod commęndą Jaśnie Wielmoznego Jmsc. Pana Adama Ludwika hrabiego Lewenhaupta, General-Majora, y Vice-Gubernatora Kurlanskiego J. K. M. Szweckiego [Real relativity. Famous victory, bloody battles under the Assistant of Boskiey during Moscow's journey against the cap-tain, the great king Boris Petrovich Sheremet, in a stone court, 16 km from Zagarno, on July 16 SV and 26 SN in 1705. Under the command of Jasni Wielmoznym Jmsc. Mr. Adam Ludwik, Count Lewenhaupt, Major General, and Deputy Governor Kurgan J. K. M. Szweckiego] in Archiwum Państwowe w Gdańsku. Akta miasta Gdańska [State Archives in Gdańsk. Files of the city of Gdańsk], 300, R, Gg, 39, k. 41-44. (in Polish).

9. Uddgren, H. E. Karolinen Adam Ludvig Lewenhaupt [Caroline Adam Ludvig Lewen-haupt], t. II, 1705-1709, Uddevalla, 1950. (in Swedish).

10. Uddgren, H. E. Slaget vid Gemeuerthof [Battle of the Gemeuerthof] in Karolinska Förbundets Årsbok [Karolinska Förbundets Yearbook], 1913, s. 146–184: translation D. Schorr, The battle of Gemauerthof, 16 July 1705 by H. E. Uddgren, [Electronic resource]. Mode of access: http://northenwars.site40.net/Grmauerthof.pdf (in Swedish).

11. Wahrhafter Bericht von der blutigen Aktion und gloriosen Viktoria, welche der Gene-ralmajor Löwenhaupt wider den moskowitischen Generalfeldmarschall Szeremietiew auf der Grenze von Kurland ausgefochten hat [A truthful report of the bloody action and glorious Victoria, which General Major Löwenhaupt szerzy the Moscow General Field Marshal Szeremietiew had fought on the Kurland border], [Electronic resource]. Mode of access: http://cbdu.ijp.pan.pl/13520/ (in Swedish).

12. Wimmer, J. Wojsko Rzeczypospolitej w dobie wojny północnej [Wojsko Rzeczpospoli-ta during the Northern War]. Warszawa, Ministry of National Defense Publ., 1956. 610 s. (in Polish).

13. Arkhiv kn. F. A. Kurakina [Archive of Prince Kurakin], kn. 1, St. Petersburg: Balashev Publ., 1890. 421 p. (in Russian).

14. Vielikanov, V. S., Mekhnev, S. L. Kurlyandskaya operatsiya 1705-1706 gg. i srazhe-nie pri Gemauertgofe [Kurland operation 1705-1706. and the battle of Gemauerthof], Moscow, Russkie vityazi, 2016. 87 p. (in Russian).

15. Doneseniya i drugie bumagi chrezvychaynogo poslannika angliyskogo pri russkom dvore, Charl'za Vitvorta s 1704 g. po 1708 g. [Reports and other papers of the Extraordinary En-voy of English at the Russian Court, Charles Whitworth from 1704 to 1708] in Sbornik Impera-torskogo Russkogo istoricheskogo obshchestva, t. 50, St. Petersburg, Tipografiya Transhelya, 1886, pp. 60-83. (in Russian).

16. Zaozerskiy, A. I. Feld'marshal B. P. Sheremetev [Field Marshal B. P. Sheremetev]. Moscow, Nauka, 1989. 312 p. (in Russian).

17. Pis'ma i bumagi imperatora Petra Velikogo, t. 3 (1704-1705) [Letters and papers of Emperor Peter the Great, vol. 3 (1704-1705)]. St. Petersburg, State Printing House, 1893. 1160 p. (in Russian).

http://cbdu.ijp.pan.pl/13520/


121

Карта 1. План первой Курляндской операции Шереметева в июле 1705 г. (Виеликанов В. С.,

Мехнев С. Л., Курляндская операция 1705-1706 гг. и сражение при Гемауэртгофе, Москва

2016, p. 47.)

Карта 2. Битва при Гемауэртофе, автор неизвестен,

http://rusmilhist.blogspot.com/2012/02/battle-of-gemauerthof-on-16-july-1705.html


122

Топильский А. Г.

Житин Р. М.

(Тамбов)

УДК 93/94

ПОЛЬСКОЕ ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ ВОСТОЧНОЙ ГАЛИЦИИ ВО ВТОРОЙ

ПОЛОВИНЕ XIX – НАЧАЛЕ XX ВЕКА В КОНТЕКСТЕ РОСТА

УКРАИНСКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ1

В статье проанализированы ответы польских землевладельцев Восточной Галиции

на активизацию украинского национального движения, рассмотрены идейные (попытки

удержать культурно-духовное единство пространства Речи Посполитой и утверждения

мифа «восточных областей») и политические (поиск собственного пути в условиях проти-

воборства в провинции идеологий краковского консерватизма и польской национал-

демократии) контексты их формирования. Утверждается, что процессы экономической и

политической модернизации заставляли восточную шляхту задумываться об угрозе поте-

ри своих позиций, ставили под сомнение саму перспективу существования польского поме-

щичьего имения как центра влияния в определенной местности. Ища программу действий,

польские землевладельцы пытались совместить древние представления об особой близости

между поляками и русинами с доктринами общественной солидарности. В итоге им не

удалось создать современную политическую идеологию, которая бы отвечала вызовам

времени. Политически «подолякам» пришлось поделиться между краковскими консервато-

рами и польскими национал-демократами, оставив выполнявшуюся ими ранее роль соци-

альной верхушки русино-украинского общества. Попытки польских активистов в Восточ-

ной Галиции создать организацию с местными ячейками, основная цель которой заключа-

лась бы в защите польских национальных интересов, были неудачными из-за противодей-

ствия русино-украинских организаций и австрийского правительства. В исследовании про-

анализированы тексты выступлений местных польских деятелей во время акции В. Коз-

ловского 1902-1903 гг., что позволило выделить их мотивы и аргументы относительно ру-

сино-украинского национального движения. Рассмотрены представления о русино-польских

отношениях, утверждается, что повседневные практики общения между русинами и по-

ляками влияли на общую картину представлений восточно-польских землевладельцев о со-

вместном будущем с русинами, однако не могли остановить обострение межнациональ-

ных отношений.

Ключевые слова: Восточная Галиция, польские консерваторы, русино-польские от-

ношения, землевладение, Австро-Венгрия.

The article analyzes the answers of the Polish landowners in Eastern Galicia on the inten-

sification of the Ukrainian national movement, addressed the ideological (trying to keep cultural

and spiritual unity of the space of the Commonwealth and the approval of the myth of the "Eastern

regions") and political (find their own route in conditions of confrontation of Cracow ideologies of

conservatism and Polish national democracy in the province) contexts of their formation. It is ar-

gued that the processes of economic and political modernization forced the Eastern nobility to

think about the threat of losing their positions, questioned the very prospect of the existence of the

Polish landlord's estate as a center of influence in a certain area. Looking for a program of action,

Polish landowners tried to combine the ancient ideas of special closeness between poles and Ru-

thenians with the doctrines of social solidarity. As a result, they failed to create a modern political

1 Статья подготовлена в рамках проекта «Влияние землепользования в Галиции во второй половине

XIX – начале XX века на развитие украинского национального самосознания» (грант Президента

Российской Федерации для поддержки молодых ученых МК-752.2019.6).


123

ideology that would meet the challenges of the time. Politically, "the podolyaky" had to be devided

between the Cracow conservatives and the Polish national Democrats, leaving previously per-

formed the role of a social elite Rusyn-Ukrainian society. Polish activists attempts to create by in

Eastern Galicia an organization with local cells, the main purpose of which would be to protect

Polish national interests, were unsuccessful due to the opposition of Rusyn-Ukrainian organiza-

tions and the Austrian government. The study analyzed the presentations of the local Polish lead-

ers during a protest V. Kozlowski 1902-1903, that allowed to identify their motives and arguments

about the Rusyn-Ukrainian national movement. The ideas about Rusyn-Polish relations are stu-

died, it is argued that everyday practices of communication between Ruthenians and poles affect

the overall picture of the views of the Eastern Polish landowners about the future together with the

Ruthenians, however, could not stop the aggravation of interethnic relations.

Keywords: Eastern Galicia, Polish conservatives, rusino-polish relations, land ownership,

Austria-Hungary.

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-122-132

ир представлений польской шляхты в Восточной Галиции после изменения

ее положения в водовороте войн, социальных революций и модернизатор-

ских преобразований претерпел существенные перемены. Попытки охарак-

теризовать его как целостную систему порождают немало вопросов. В национальной исто-

рической памяти поляков и украинцев утвердились и в дальнейшем функционируют проти-

воположные образы польских землевладельцев в Галиции. В польской традиции этот образ

сформировался как ностальгически-романтический. Его непременной составляющей явля-

ется идеализация красоты земли, что приближается к описанию райских уголков. Так же

идеальными считаются отношения с местным, в подавляющем большинстве украинским

населением, которое якобы было окружено родительской любовью и опекой. В воображе-

нии украинцев акцент перенесен на межнациональную конфронтацию, а мир с польской

шляхтой нередко выглядит таким, что он не просто исчез, а, возможно, никогда не сущест-

вовал. Целью исследования является выделение ключевых ответов польских землевладель-

цев в Восточной Галиции на модернизацию украинского национального движения. В конце

XIX – начале ХХ в. польская шляхта в Восточной Галиции пережила важный перелом в

восприятии и осмыслении своих взаимоотношений с тогдашним украинским национальным

движением. Чувство страха перед новой «гайдаматчиной» стало важной отправной точкой в

мотивации польских землевладельцев, о которой следует помнить каждый раз, пытаясь по-

нять и объяснить их действия.

Первую попытку представить полный портрет польской восточной шляхты совер-

шил в начале ХХ века польский публицист Вильгельм Фельдман. Подолян он определил

как «преимущественно потомков польских колонизаторов, которые пятьсот лет назад нача-

ли оседать на Руси и ведут там политику, от которой до сих пор не выиграли ни один из

двух народов, ни вообще европейская культура». По утверждениям В. Фельдмана, сочета-

ние социального и национального конфликта с ощущением «чужой почвы», страхом, что

«она уходит из-под ног», привело эту среду к крайнему консерватизму. В последней чет-

верти XIX в. подоляки четко сформулировали тезис об «особом положении», призвание за-

щищать польские форпосты от потопа в русском море, которым оправдывали любые дейст-

вия, а чаще – бездействие [17, s. 227-242].

В монографии «Подоляки» Артур Гурский отмечает, что восточные шляхтичи на ос-

новании исторической традиции и уверенности в цивилизационной миссии польского двора

считали политику своей сферой и не понимали претензий на участие в ней других слоев.

После конституционных преобразований они взяли уездные органы власти, нередко ис-

кренне считая, что им принадлежат почти диктаторские полномочия. Автор отметил, что

восточные консерваторы не могли нейтрально относиться к русино-украинскому движе-

нию, в котором видели угрозу, и прилагали усилия, чтобы его нейтрализовать, заигрывая

М


124

как с русофилами, так и украинофилами, а под влиянием сельскохозяйственных забастовок

они задумались о солидарности с польскими крестьянами, что окончательно переместило

польско-украинский конфликт в национальную плоскость [18].

Важным вкладом в изучение польских землевладельцев в Восточной Галиции стали

научные биографии нескольких их видных представителей. Интересом польской историо-

графии пользуется фигура Агенора Голуховского – австрийского премьера в 1859-1861 гг.,

автора конституционных реформ, наместника Галиции (1849-1859, 1866-1868, 1871-1875),

который сыграл ключевую роль в закреплении преимуществ поляков в Галицкой автоно-

мии. Он всю своей жизнью доказывал целесообразность австрофильськой ориентации [6].

Подробно изучена деятельность князя Адама Сапеги, сына первого краевого маршалка Ле-

она Сапеги, владельца имения в Красичине вблизи Перемышля. Участие в польском осво-

бодительном движении помешало ему сделать стремительную политическую карьеру, ко-

торую позволяло аристократическое происхождение, однако он много десятилетий сохра-

нял влияние на среду польской шляхты в Восточной и Центральной Галиции, искал про-

грамму развития русино-польских отношений [24]. Тщательно проработанны жизнеописа-

ния представителей семейства Дзедушицких – Влодзимежа [22] (владелец имений Соколь-

ском и Жешувском уездах, меценат) и Войцеха (владелец Езуполе Станиславовского уезда,

философ, писатель, один из ключевых политиков Галиции и лидеров польского кола в Вене,

руководитель клуба автономистов в Сейме, министр Галиции в 1906-1907 гг.) [14]. Эти био-

графии показывают, несомненно, незаурядных личностей, которые посвятили жизнь разно-

сторонней деятельности на польско-украинской этнической границе.

Основные подходы австрийского правительства и польских политических группиро-

вок к «украинскому вопросу» изложены в монографии Януша Ґрухалы [19]. Важные аспек-

ты поисков польской восточной шляхтой собственной формулы современной национальной

идентичности можно проследить по исследованиям польских и украинских историков о но-

сителях двойной национальной идентичности – «Gente Rutheni, natione Poloni» [5].

Понять образ мышления представителей польской восточной шляхты можно только

в более широких контекстах поисков «своих» территорий-границ, народа-нации, культуры-

языка, которые развернулись в XIX в. на территории бывшей Речи Посполитой, сочетая ин-

теллектуальное и духовное «распознавание» отечества потерянного и того, которое еще

предстояло найти [2]. Пользуясь литературными образами, польские писатели-романтики

искали аргументы в пользу целостности разделенного пространства. Знаковые фигуры

польской литературы XIX в. – Адам Мицкевич, Юлиуш Словацкий – вселяли в читателей

уверенность в том, что литовские, украинские и белорусские земли остаются частью поте-

рянной, но не забытой Речи Посполитой. Отправной точкой конструирования «идеологиче-

ского отечества» стало утверждение в исторической памяти образа воина – героического

защитника Речи Посполитой, воплощенного, прежде всего, в герое поэмы Винцента Поля

«Могорт», знаменитого рыцаря, для которого в жизни существовали две величайшие цен-

ности: вера в бога и защита восточной границы («украинских степей»), выраженные в фор-

муле: «Кто в Бога верит, тот в саблю верит» [27].

Важным акцентом, который должен связывать в единое целое культурно-духовное

пространство старой Речи Посполитой, был упор на отношение к восточным областям

(«крэсам»). Под «крэсом» понимали пространство к востоку от польских этнических зе-

мель, где были очаги польской культуры. Образ «областей» с акцентом на исторической

границе стал едва ли не ключевым польским национальным мифом периода разделов и лег

в основу представлений об особой миссии польского народа, его посланничестве и мучени-

честве [10]. Пространства «областей» способствовали выработке носителей нескольких

идентичностей (лиц, свободно чувствующих себя одновременно в нескольких национально-

стях), ощущению угрозы и «конца» польского присутствия, обостренное осознание особой

ценности «малой» родины [8]. Т. Хжановский для подчеркивания значимости образа «ма-

лой родины» применил понятие «дух территории», под которым понимал синтез характера


125

людей, сформированного в специфических условиях их «малых отечеств», которые оказы-

ваются значительно более длительным объем, чем политические границы и даже войны

внутри этих сообществ [13].

Все эти моменты были характерны для мировоззрения польской восточной шляхты

рубежа XIX-ХХ вв., однако, с некоторыми особенностями. В это время она оказалась как

бы на пересечении двух миров. Хотя предоставление Галиции фактического статуса поль-

ской автономии позволило шляхте почувствовать себя хозяевами, однако даже в пределах

провинции ей приходилось постоянно объяснять «специфику» своего положения «на Руси»

и противостоять попыткам русино-украинских политических сил решить «русский вопрос»

по своему усмотрению. С другой стороны, на взгляды восточных консерваторов влияли на-

строения в шляхетстве Правобережной Украины, где имения были значительно больше

территориально разбросаны. Их владельцы, по наблюдению французского историка Дани-

эля Бовуа, «старались отмежеваться от украинской стихии и окопаться в своих дворах-

крепостях» [2, c. 280].

В литературе наиболее полно благородная среда была представлена в романах Яна

Захариясевича. Уроженец Радымно Ярославского повета, сын местного землевладельца,

армянин по этническому происхождению, он стал польским общественным деятелем и пи-

сателем, который к тому же позиционировал себя как представитель формации «gente

Ruthenus, natione Polonus». Шляхтичи – герои его многочисленных романов – были мечта-

телями и идеалистами, правда, живя ожиданиями европейских катаклизмов, они забывали

ежедневные дела, и их хозяйства приходили в упадок. Польско-русинским отношениям был

посвящен роман Я. Захариясевича «Святой Юр», который утверждал неразрывность связей

между поляками и русинами. Братство между поляками и русинами считалось делом разу-

меющимся, органическим, тогда как недоразумения списывали на внешние, враждебные

влияния. При таком подходе было вполне достаточно вернуть русинов, подвергшихся этим

воздействиям, к идее сообщества как пространства пограничья под польским доминирова-

нием [23]. Такие призывы к польско-русинскому согласию не находили отклика среди га-

лицких русин.

Польские землевладельцы в Восточной Галичине осознавали себя как высший соци-

альный слой на «своей» территории. Они видели этнические различия в составе местного

населения, впрочем, не считая это какой-то проблемой. В их воображении Восточная Гали-

ция была частью разрушенной Речи Посполитой. Польский патриотизм, укрепленный жи-

вой памятью о восстаниях XIX века, был понятием совершенно естественным, его привива-

ли в семье, а впоследствии развивали через школу.

Впоследствии польские землевладельцы в Восточной Галиции встали перед необхо-

димостью по-новому посмотреть на территорию своего проживания, привычное окружение,

даже слуг и наемных рабочих. Сельскохозяйственные забастовки, которые прокатились по

многим уездам Восточной Галиции летом 1902, были восприняты местными помещиками

как последнее грозное предупреждение, которое заставляло их выйти из состояния бездей-

ствия. Хотя в идеологии украинского национального движения польские паны однозначно

были представлены как враги, захватившие чужую землю и эксплуатировавшие ее ресурсы

и население, с точки зрения самих землевладельцев, они должны были защищаться [20, s.

3].

То, что нужно было защитить в Восточной Галиции, польские землевладельцы опре-

деляли термином «stan posiadania», понимая под этим реальное положение вещей, которое

исторически сложилось на этой территории и предопределяло перевес польских имущест-

венных, политических и культурных позиций. Логический ряд, который выстраивали на его

объяснении, был примерно таким: поляки в Восточной Галиции доминируют в высших сло-

ях общества, является богаче, прежде всего за счет земельной собственности и позиций в

городах, платят высокие налоги, что дает им право контролировать органы власти и удер-

живать преимущества польского языка, который является признаком «высшей» культуры в


126

культурно-интеллектуальном и образовательном пространстве и карьерных практиках;

расширение национальных прав русин в этом же пространстве означает наступление на

польские позиции, от которого нужно себя защитить.

В основу политических программ курса на защиту «stanu posiadania» легли лозунги

единства всех поляков вокруг общенациональных интересов и противостояния украинскому

движению. Себя группа активных польских землевладельцев видела в роли центра и вер-

хушки такого объединения, которая бы определяла стратегию его развития, стояла на стра-

же целостности и немедленно исправляла «ошибки» других польских политических сил,

якобы недостаточно знакомых с сутью «русинского вопроса». Такой подход очень отчетли-

во просматривается в политических дискуссиях в Галиции в начале ХХ века. Он вызвал пе-

регруппировку политических сил и лежал в основе изменения представлений о структури-

ровании общества от деления на сословия и слои к признанию приоритета национальных

интересов.

Частью этой риторики был тезис о неразрывном польско-русинском братстве, кото-

рый отвергал любые мысли о возможности разделения и с большим удивлением восприни-

мал утверждение о том, что в польско-русинских отношениях есть проблемы: «На той об-

щей любимой земли, на которой нас соединил Бог и историческая судьба, хотим жить с ва-

ми вместе и совместно работать для ее счастья - ли не над вами, не под вами, но рядом с ва-

ми» [29].

Общей тенденцией Галиции было нежелание землевладельцев вкладывать средства в

модернизацию хозяйств. После отмены барщины они не понесли убытки из-за благоприят-

ной конъюнктуры цен на зерновые культуры. Выплаты по индемнизации, замысел которых

заключался в предоставлении возможности модернизировать хозяйства, были в большей

степени растрачены не по назначению. На рубеже ХIХ-ХХ вв. хозяйства уже настоятельно

требовали изменений, однако большинство владельцев решали материальные проблемы пу-

тем парцелляции земельной собственности и продажи земельных участков. Деньги, поло-

женные в банк, давали более быструю и понятную прибыль, нежели чем перевод хозяйств

на современные рельсы. Так же и в Галицком сейме польская шляхта избегала крупных ин-

вестиционных проектов. Исключение составляли только крупные латифундии, в которых

модернизация (выращивание культур на продажу и создание промышленных предприятий)

в определенной степени осуществлялась. Активные политики понимали опасность упадка

помещичьего хозяйства в категориях угрозы национальному делу, исходя из политического

контекста, что дворянство является центром высокой польской культуры и потому должно

служить примером во всем.

На этом основании предпринимались попытки сконструировать даже определенный

идеальный образ польского землевладельца. Таким, к примеру, считался третий сын Агено-

ра Голуховского Адам (1855-1914), который после окончания учебы посвятил жизнь хозяй-

ствованию в унаследованном от отца Гусятинском имении, расширил его в несколько раз,

построил фабрику крахмала, развил полеводческое и лесное хозяйство, построил резиден-

цию (дворец во французском стиле по проекту архитектора Юлиана Захаревича и парк) в

Грабник вблизи Гусятин, а одновременно, будучи многолетним председателем Гусятинско-

го уездного совета, вложил вклад в хозяйственное развитие уезда, в частности в прокладку

дорог, построил в Гусятине госпиталь. Считался мастером политических компромиссов,

благодаря чему в 1912 г. стал маршалом сейма [9, s. 169, 170].

Такое сочетание могло создавать модель единого общества, способного совместно

осуществлять определенные проекты, прежде всего, в интересах местного населения. С

этой целью еще с 1845 г. действовало Галицкое хозяйственное общество. Возглавляли об-

щество, как правило, влиятельные деятели, например Леон и Адам Сапеги, Влодзимеж Коз-

ловский, Витольд Чарторыйский.

Заметим, что восточные консерваторы очень долго избегали объединения в полити-

ческую силу с выразительной идеологической программой, пока естественная политическая


127

дифференциация уже к концу XIX века не привела к их объединению вокруг нескольких

политических центров. В отличие от владельцев латифундий, средняя и мелкая шляхта

трудно справлялась с поддержанием уровня жизни, соответствующему их социальному ста-

тусу. Исследователи отмечают, что в семейной корреспонденции даже средних землевла-

дельцев присутствует обсуждение способов экономии при пошиве костюмов, кроме того,

семейное воспитание включало определенный цикл советов о способах сбережения. Боль-

шинство мелкой шляхты Галиции своим материальным уровнем не слишком отличалось от

богатых крестьян и вело близкий к ним способ повседневной жизни, однако память об осо-

бом статусе позволяла выстраивать целую конструкцию из социальных маркеров. Эти мар-

керы сначала говорили о социальной, а не этнической идентичности [7, c. 81], однако с ру-

бежа XIX-ХХ в. вопрос национального выбора стал важным.

Таблица 1. Доля земельной собственности в общей структуре по размерам землевла-

дения, 1902 г. [12, s. 245].

Территория, га вся Галиция Западная Галиция Восточная Галиция

до 0,5 6,9 7,4 6,5

0,5-1 12,4 11,7 12,6

1-2 23,3 22,5 23,5

2-5 37,4 37,5 37,2

5-10 15,0 15,5 14,4

10-20 0,8 0,85 0,7

50-100 0,25 0,28 0,2

свыше 100 0,52 0,59 0,34

Большие по размерам хозяйства были распределены следующим образом: 100-200 га

- 1798, 200-500 га - 2325, 500-1000 га - 870 и более 1000 га – 474.

Наибольшие землевладения в Галиции принадлежали семьям Бадени, Любомирских,

Потоцких. В Галиции было относительно мало средних хозяйств площадью от 20 до 100 га,

которые в Западной Европе составляли основу сельского хозяйства. Довольно бедная жизнь

малоземельного крестьянского населения, с одной стороны, и наличие больших магнатов, с

другой, удерживали провинцию в статусе страны контрастов, порождая благоприятную

почву для недовольства бедного населения.

В последней четверти XIX в. польские шляхтичи в Подолье опасались потерять свои

позиции. «Gazeta Narodowa», призывая русин не расшатывать ситуацию, апеллировала к

понятию «общей почвы», использованной Константином Телишевским в новоэровской ре-

чи в Сейме в 1890 году [30].

Мотив почвы, уходящей из-под ног, нарастал по мере приближения к началу ХХ в., и

периодически проявлялся в публичных выступлениях, став важным аргументом в опреде-

лении позиции восточных консерваторов в отношении любых событий. Употребляли это

выражение в двух значениях: узком, когда речь шла о переходе земельной собственности в

руки представителей непольской национальности, и более широком, когда имели в виду

процесс вытеснения польских землевладельцев с позиций хозяев края.

Если в 1889-1902 гг. площадь табулярной собственности в Галиции в среднем

уменьшалась ежегодно на 0,4%, причем парцелляция составляла здесь около двух третей

всех причин, то в следующее десятилетие ее темпы резко выросли: в течение 1902-1912 гг.

Табулярная собственность ежегодно сокращалась примерно на 0,9% преимущественно че-

рез парцелляцию [4, c. 30].

Парцелляция земельных участков попала в поле зрения идеологов национальных

движений, начав дискуссии о необходимости учета национальных интересов при каждой

продаже. Впервые об этом открыто заговорили во время рассмотрения в Галицком сейме в


128

1901 г. т.н. закона о ренте, который предусматривал кредитную поддержку для создания

средних земельных хозяйств. Способствуя их развитию (они могли быть созданы как зажи-

точными крестьянами, так и бедными шляхтичами), проект закона одновременно внедрял

принцип их неделимости, что в условиях аграрного перенаселения вело к пролетаризации

крестьянства. Дополнительные вопросы русинских депутатов вызвал порядок формирова-

ния комиссии, принимавшей решение о кредитовании. Предполагалось, что в ее состав вой-

дут два делегата от галицкого сейма, два члена Краевого управления, два человека, назна-

ченные наместником, и маршалок или еще один член Краевого управления как глава. Таким

образом, комиссия находилась в руках поляков, что вызвало подозрения русин в вероятно-

сти использования этого закона против них [31, s. 140].

О размахе беспокойства законом о ренте свидетельствует, к примеру, тот факт, что в

начале 1903 г. украинская пресса сообщила, что римско-католический архиепископ львов-

ский Бильчевский пытался получить в Вене многомиллионный кредит под залог митропо-

личьего имущества на цели «колонизации Руси Мазурами», а польские издания опроверга-

ли этот слух [28].

Развитие характера земельной собственности, таким образом, попало в плоскость

общественного обсуждения. В польском дискурсе появился тезис, что продажа земельных

участков русинам или евреям должна порождать атмосферу общественного осуждения. Так,

к примеру, корреспондент «Gazety Narodowej» в начале 1903 г. рассказывал о намерении

создать в Золочевском уезде союза во главе с местным землевладельцем Казимежом Обер-

тинским, который занимался парцелляцией земли исключительно между польскими кресть-

янами [1, c. 601].

Хотя конституционные реформы 1860-х годов в Габсбургской монархии определяли

выборность власти, магнаты-землевладельцы еще несколько десятилетий сохраняли пре-

имущества. Наряду с лучшими возможностями доступа к ней, которые открывало благо-

родным сословиям имущественное положение, вращение в высших кругах, уровень образо-

вания, на страже их позиций стояло и законодательство, опирающееся на принципе «пред-

ставления интересов». Он предусматривал проведение выборов в органы власти всех уров-

ней на основании имущественного ценза и, в пересчете на численность населения, обеспе-

чивал значительные преимущества состоятельным землевладельцам. В Галицком сейме они

имели гарантированные 44 мандата в курии крупных землевладельцев, а также выигрывали

выборы по другим куриям, в том числе и в восточных округах, где им, как правило, проти-

востояли русино-украинские кандидаты; для получения депутатских мандатов польскими

землевладельцами оказывалось давление на избирателей.

Поскольку польский консерватизм XIX в. прежде всего, означал приспособление к

чужой власти, он отличался от западноевропейских образцов. Обосновывая свое право на

власть, которая означала согласие с Веной во имя реализации польской программы, краков-

ские консерваторы ввели в оборот термин «исторический слой». В условиях отсутствия

польской государственности речь шла не только о его претензии на управление на основа-

нии реального влияния, но она подчеркивалась «моральным» правом управлять и доверии

остального общества. Хотя «исторический слой» теоретически не отождествлялся со шлях-

той, а был скорее духовной категорией, на практике лишь единицам других поляков удава-

лось встать в один ряд с аристократией [26, s. 20]. В 1889 польский демократ Леслав Борон-

ский писал «Консервативные группировки являются одновременно аристократией, ведь она

хочет, чтобы было как раньше, исключительно потомки первых семей удержались у власти,

и считает, что люди, которые не происходят из древней шляхты, имеют меньше прав, чем

потомки старых благородных семей» [11, s. 63].

В конце XIX в. польская аристократия в Галиции оставалась замкнутой средой. Мно-

гие ее представители имели владения на землях бывшей Речи Посполитой в разных госу-

дарствах, что иногда мотивировало их политическую позицию, поскольку они должны бы-

ли учитывать угрозу конфискации имений. Отдельные выходцы из польских аристократи-


129

ческих семей имели генеалогические связывания с монархами. Непростым вопросом было

формирование взаимоотношений польских аристократов с Габсбургами: длительное время

они не шли на сближение с венским двором, однако позднее, с 1860-х гг., произошло сосре-

доточение в руках польской аристократии высших должностей в Галиции и даже создания

типа польского и одновременно австрийского патриота. Его олицетворением стал Агенор

Голуховский. Наместник Галиции в 1866-1868 гг., использовал все возможные управленче-

ские рычаги для ее стремительного превращения в польскую автономию и нейтрализации

политических стремлений русин, прежде всего по разделу провинции [6, c. 249].

Другой знаковой фигурой в среде польских аристократов, которые сыграли ключе-

вую роль в определении характера Галицкой автономии и места в ней украинский, был пер-

вый маршал сейма князь Леон Сапега (1803-1878), внук участника Барской конфедерации

Юзефа Сапеги, сын Александра Сапеги, одного из адъютантов Наполеона. После конфи-

скации за участие в восстании 1830-1831 гг. родового имения в Теофиполе (Станислав Тар-

новский в предисловии к воспоминаниям Л. Сапеги вспоминал о его письмо к матери, где

он писал, что не жалеет о потере, ведь сознательно выбирал путь служения Польше), Л. Са-

пега приобрел ренессансный замок в Красичине недалеко от Перемышля и навсегда связал

жизнь с Галицией. Этот замок стал настоящим «родовым гнездом»: Леон Сапега, а впослед-

ствии его сын Адам (все другие дети Л. Сапеги умерли в детстве) пытались так вести свой

дом, чтобы следующего поколения он был лучшим местом в мире. В результате это имение

служило центром притяжения для крупных польских землевладельцев, особенно с полосы

польско-русинского этнического пограничья, среди которых было принято советоваться «с

князем» по важным вопросам [25, s. 23-29].

С точки зрения А. Сапеги, украинскую проблему принадлежало решать путем взаи-

мопонимания между землевладельцами и крестьянами (украинский вопрос не имел шансов

стать национальным без формирования украинского слоя землевладельцев) и между римо-

и греко-католическим религиозными обрядами (ради последнего А. Сапега даже предлагал,

чтобы группа влиятельных польских землевладельцев перешла в греко-католическую цер-

ковь). А. Сапега одним из первых в Галиции обратил внимание на то, что нарастающие

противоречия между русинами и поляками объективно сдерживают их развитие по многим

направлениям.

Для Дзедушицкого важной была территориальная связь с Русью. Войцех Дзедушиц-

кий разграничивал понятия «Руси», под которой понимал «малую родину» местных поля-

ков, и Галиции, которую считал политическим образованием без исторической традиции

[16, s. 211]. Всячески подчеркивая самоценность автономии Галиции, В. Дзедушицкий мно-

го времени проводил в столице Габсбургской монархии, понимал ситуацию и такой, какой

она виделась из Вены и Кракова. Он предостерегал от опасности нарастания в Восточной

Галиции открытой межнациональной конфронтации, в которой поляков, с его точки зрения,

ожидал проигрыш [15, s. 324-339].

Таким образом, польские землевладельцы Восточной Галиции, пытаясь отвечать на

растущее русино-украинское движение, стремились сосредоточиться на идейно-

политической борьбе с ним, практически не ведя экономических преобразований – как в

рамках отдельных поместий, так и на законодательном уровне.


1. Аркуша О. «Ми не знаємо кордонів»: моделі поведінки польських

землевласників у Східній Галичині зламу ХІХ-ХХ століть щодо українців // Україна: куль-

турна спадщина, національна свідомість, державність. № 15. 2006-2007. С. 586-606.

2. Аркуша О. Краківський консерватизм та проблема українсько-польських взаємин

у Галичині на початку ХХ століття // Записки Наукового товариства імені Шевченка. Львів,

2008. Т. 256. С. 282-315.


130

3. Бовуа Д. Битва за землю в Україні. 1863-1914: Поляки в соціо-етнічних

конфліктах, Київ: Критика, 1998. 334 с.

4. Клапчук В. М. Сільське господарство Галичини. Івано-Франківськ: Фоліант,

2015. 336 с.

5. Мудрий М. Ідея польсько-української унії та «русини польської нації» в

етнополітичному дискурсі Галичини 1859-1869 років // Вісник Львівського університету.

Серія історична. 2005. №. 39-40. С. 83-148.

6. Пияй С. Політика Аґенора Ґолуховського щодо галицьких українців у 1866-1868

роках та її наслідки // Вісник Львівського університету. Серія історична. Львів, 2002. №. 37

(1). С. 246-267.

7. Сливка Л. Галицька дрібна шляхта в Австро-Угорщині (1772-1914 рр.). Івано-

Франківськ: Місто НВ, 2009. 220 с.

8. Совтис Н. М.Українсько-польське пограниччя як мовно-культурний феномен //

Слов’янський збірник. 2013. №. 17. С. 272-281.

9. Adam hr. Gołuchowski // Sylwan. Organ Galicyjskiego towarzystwa leśnego (Lwów).

1914. № 5. S. 169-170.

10. Beauvois D. Mit «Kresów wschodnich» czyli jak mu położyć kres // Polskie mity

polityczne XIX i XX wieku / [pod red. W. Wrzesińskiego]. Wrocław, 1994. S. 93-105.

11. Boroński L. O Sejmie i wyborach do Sejmu. Lwów, 1889. 109 s.

12. Bujak F. Galicya. Lwów - Warszawa, 1908. T. 1. 560 s.

13. Chrzanowski T. Kresy czyli obszary tęsknot. Kraków, 2013. 238 s.

14. Daszyk K. K. Osobliwy Podolak. W kręgu myśli historiozoficznej i społeczno-

politycznej Wojciecha hr. Dzieduszyckiego Zeszyty Naukowe Uniwersytetu Jagiellońskiego.

Prace Historyczne. № 105 (1993). S. 5-151.

15. Dzieduszycki W. Bezrobocie podczas żniw na Rusi // Przegląd Polski (Kraków). 1903.

Zesz. 439-441. S. 324-339.

16. Dzieduszycki W. Listy ze wsi. Serja 1. Lwów: Nakl. "Gazety narodowej", 1889. 420 s.

17. Feldman W. Stronnictwa i programy polityczne w Galicyi 1846-1906. Kraków: Ksika,

1907. T. 1. 640 s.

18. Górski A. Podolacy. Obóz polityczny i jego liderzy. Warszawa: Wydawnictwo DiG,

2013. 340 s.

19. Gruchała J. Rząd austriacki i polskie stronnictwa polityczne w Galicji wobec kwestii

ukraińskiej (1890-1914). Katowice: Uniwersytet Śląski, 1988. 146 s.

20. Hajdamackie zapędy // Gazeta Narodowa (Lwów). 1903. № 26. S. 3.

21. Józef Buzek. Własność tabularna w Galicyi według stanu z końcem roku 1902. Lwów,

1905. 212 s.

22. Karolczak K. Dzieje rodu. Linia poturzycko-zarzecka. Kraków: Wyd. Naukowe

Akademii Pedagogicznej, 2001. 332 s.

23. Kaszewski K. Jan Zacharjasiewicz (czterdziestolecie powieści). Lwów: Wild, 1895.

228 s.

24. Kieniewicz S. Adam Sapieha. 1828-1903. Lwów: Zakład imienia Ossolińskich, 1939.

474 s.

25. Kieniewicz S. Środowisko rodzinne Adama Stefana Sapiehy // Księga Sapieżyńska. T.

1: Archi-diecezja krakowska za pasterzowania Adama Stefana Sapiehy / [pod red. ks. Jerzego

Wolnego]. Kraków, 1982. S. 23-29.

26. Król M. Przedmowa // Stańczycy. Antologia myśli społecznej i politycznej

konserwatystów kra-kowskich / [wybór tekstów, przedmowa i przypisy M. Król]. Warszawa,

1982. S. 20-21.

27. Mohort. Rapsod rycerski z podania Wincentego Pola. Z 24 illustracyami Juliusza

Kossaka. – Lwów, [1883]. 199 s.

28. Ostatnie wiadomości // Gazeta Narodowa. 1903. № 33. 11 lutego.


131

29. Po Sejmie // Dziennik Polski (Lwów). 1903. № 4. 3 stycznia.

30. Przypomnienie Rusinom // Gazeta Narodowa. 1903. № 38. 17 lutego.

31. Sprawozdanie Komisyi dla włości rentowych o sprawozdaniu Wydziału krajowego w

tym przed-miocie // Alegata do sprawozdań stenograficznych szóstej sesyi siódmego peryodu

Sejmu Krajo-wego Królestwa Galicyi i Lodomeryi z Wielkiem Księstwem Krakowskiem z roku

1900/901. Lwów, 1901. 410 s.

References

1. Arkusha, O. «Mi ne znaєmo kordonіv»: modelі povedіnki pol's'kih zemlevlasnikіv u

Skhіdnіj Galichinі zlamu XIX–XX stolіt' shchodo ukraїncіv ["We know no boundaries": models of

behavior of Polish landowners in Eastern Galicia at the junction of the XIX-XX centuries in

relation to Ukrainians] in Ukraїna: kul'turna spadshchina, nacіonal'na svіdomіst', derzhavnіst'

[Ukraine: cultural heritage, national consciousness, statehood], № 15, 2006-2007, pp. 586-606. (in

Ukrainian).

2. Arkusha, O. Krakіvs'kij konservatizm ta problema ukraїns'ko-pol's'kih vzaєmin u

Galichinі na pochatku XIX stolіttya [Cracow conservatism and the problem of Ukrainian-Polish

relations in Galicia in the early twentieth century] in Zapiski Naukovogo tovaristva іmenі

Shevchenka [Notes of the Shevchenko Scientific society]. Lvіv, 2008, T. 256, pp. 282–315. (in

Ukrainian).

3. Bovua, D. Bitva za zemlyu v Ukraїnі. 1863-1914: Polyaki v socіo-etnіchnih konflіktah

[The Battle for land in Ukraine. 1863-1914: Poles in socio-ethnic conflicts]. Kiїv: Kritika publ.,

1998, 334 p. (in Ukrainian).

4. Klapchuk, V. M. Sіl's'ke gospodarstvo Galichini [Agriculture of Galicia]. Іvano-

Frankіvs'k: Folіant Publ., 2015, 336 p. (in Ukrainian).

5. Mudrij, M. Іdeya pol's'ko-ukraїns'koї unії ta «rusini pol's'koї nacії» v

etnopolіtichnomu diskursі Galichini 1859-1869 rokіv [The Idea of Polish-Ukrainian Union, and

"Rusyn Polish nation" in ethnopolitical discourse of Galicia 1859-1869 years] in Vіsnik L'vіvs'kogo

unіversitetu. Serіya іstorichna [Bulletin of Lviv University. The historical series], 2005, №. 39-40,

pp. 83-148. (in Ukrainian).

6. Piyaj, S. Polіtika Agenora Goluhovs'kogo shchodo galic'kih ukraїncіv u 1866–1868

rokah ta її naslіdki [Policy of Agenor Goluhovs'ki relative to the Galician Ukrainians in the years

1866-1868 and its effects] in Vіsnik L'vіvs'kogo unіversitetu. Serіya іstorichna [Bulletin of Lviv

University. The historical series]. Lvіv, 2002, №. 37 (1), pp. 246-267. (in Ukrainian).

7. Slivka, L. Galic'ka drіbna shlyahta v Avstro-Ugorshchinі (1772-1914 rr.) [Galician

petty gentry in the Austro-Hungarian Empire (1772-1914)]. Іvano-Frankіvs'k: Mіsto NV Publ.,

2009, 220 p. (in Ukrainian).

8. Sovtis, N. M. Ukraїns'ko-pol's'ke pogranichchya yak movno-kul'turnij fenomen [The

Ukrainian-Polish Borderlands as linguistic-cultural phenomenon] in Slov’yans'kij zbіrnik [The

Slavic collection], 2013, №. 17, pp. 272-281. (in Ukrainian).

9. Adam, hr. Gołuchowski in Sylwan. Organ Galicyjskiego towarzystwa leśnego. Lwów,

1914, № 5, S. 169-170. (in Polish).

10. Beauvois, D. Mit «Kresów wschodnich» czyli jak mu położyć kres in Polskie mity

polityczne XIX i XX wieku / [pod red. W. Wrzesińskiego]. Wrocław, 1994, S. 93-105. (in Polish).

11. Boroński, L. O Sejmie i wyborach do Sejmu. Lwów, 1889. 109 s. (in Polish).

12. Bujak, F. Galicya. Lwów - Warszawa, 1908. T. 1. 560 s. (in Polish).

13. Chrzanowski, T. Kresy czyli obszary tęsknot. Kraków, 2013, 238 s. (in Polish).

14. Daszyk, K. K. Osobliwy Podolak. W kręgu myśli historiozoficznej i społeczno-

politycznej Wojciecha hr. Dzieduszyckiego Zeszyty Naukowe Uniwersytetu Jagiellońskiego.

Prace Historyczne. № 105 (1993). S. 5-151. (in Polish).


132

15. Dzieduszycki, W. Bezrobocie podczas żniw na Rusi in Przegląd Polski (Kraków).

1903. Zesz. 439-441. S. 324-339. (in Polish).

16. Dzieduszycki, W. Listy ze wsi. Serja 1. Lwów: Nakl. "Gazety narodowej", 1889. 420 s.

(in Polish).

17. Feldman, W. Stronnictwa i programy polityczne w Galicyi 1846-1906. Kraków:

Ksika, 1907. T. 1. 640 s. (in Polish).

18. Górski, A. Podolacy. Obóz polityczny i jego liderzy. Warszawa: Wydawnictwo DiG,

2013. 340 s. (in Polish).

19. Gruchała, J. Rząd austriacki i polskie stronnictwa polityczne w Galicji wobec kwestii

ukraińskiej (1890-1914). Katowice: Uniwersytet Śląski, 1988. 146 s. (in Polish).

20. Hajdamackie zapędy in Gazeta Narodowa. 1903. № 26. S.3. (in Polish).

21. Józef, Buzek. Własność tabularna w Galicyi według stanu z końcem roku 1902.

Lwów, 1905. 212 s. (in Polish).

22. Karolczak, K. Dzieje rodu. Linia poturzycko-zarzecka. Kraków: Wyd. Naukowe

Akademii Pedagogicznej, 2001. 332 s. (in Polish).

23. Kaszewski, K. Jan Zacharjasiewicz (czterdziestolecie powieści). Lwów: Wild, 1895.

228 s. (in Polish).

24. Kieniewicz, S. Adam Sapieha. 1828-1903. Lwów: Zakład imienia Ossolińskich, 1939.

474 s. (in Polish).

25. Kieniewicz, S. Środowisko rodzinne Adama Stefana Sapiehy in Księga Sapieżyńska. T.

1: Archi-diecezja krakowska za pasterzowania Adama Stefana Sapiehy / [pod red. ks. Jerzego

Wolnego]. Kraków, 1982. S. 23-29. (in Polish).

26. Król, M. Przedmowa in Stańczycy. Antologia myśli społecznej i politycznej

konserwatystów kra-kowskich / [wybór tekstów, przedmowa i przypisy M. Król]. Warszawa,

1982, S. 20-21. (in Polish).

27. Mohort. Rapsod rycerski z podania Wincentego Pola. Z 24 illustracyami Juliusza

Kossaka. Lwów, 1883, 199 s. (in Polish).

28. Ostatnie wiadomości in Gazeta Narodowa. 1903, № 33, 11 lutego. (in Polish).

29. Po Sejmie in Dziennik Polski, 1903, № 4, 3 stycznia. (in Polish).

30. Przypomnienie Rusinom in Gazeta Narodowa, 1903, № 38, 17 lutego. (in Polish).

31. Sprawozdanie Komisyi dla włości rentowych o sprawozdaniu Wydziału krajowego w

tym przed-miocie in Alegata do sprawozdań stenograficznych szóstej sesyi siódmego peryodu

Sejmu Krajo-wego Królestwa Galicyi i Lodomeryi z Wielkiem Księstwem Krakowskiem z roku

1900/901. Lwów, 1901, 410 s. (in Polish).


133

КУЛЬТУРОЛОГИЯ И ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ

Богатырѐв Р. А.

(Орѐл)

Демидов А. Г.

(Москва)

УДК 93/94

ИСТОРИЯ ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ В СФЕРЕ СОХРАНЕНИЯ

ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОГО НАСЛЕДИЯ РСФСР В 1980-е гг.

Сохранение культурного наследия многие годы было одним из основных направлений

государственной культурной политики РСФСР. Актуальность изучения связана с необхо-

димостью всестороннего анализа влияния изменений в законодательстве государства на

работу по охране объектов культурного наследия. В данной статье впервые рассматрива-

ется влияние закона «Об охране и использовании памятников истории и культуры», приня-

того в 1976 году на управление и охрану объектов культурного наследия с целью определе-

ния развития государственной политики в вопросах охраны памятников истории и культу-

ры. Методологическая база связана, прежде всего, с историко-системным и историко-

сравнительным методами. Главными источниками исследования стали документы и зако-

нодательные акты, связанные со структурными изменениями в правилах охраны объектов

культурного наследия на территории РСФСР. Законодательная база системы охраны па-

мятников РСФСР имеет богатое прошлое и принятый в 1977 году Закон стал своеобраз-

ным воплощением всех предыдущих законодательных актов, принятых государством в

этой сфере. Поскольку на территории РСФСР находилось несколько десятков тысяч па-

мятников разного уровня, изменения в законодательстве были, в большей степени, связаны

с уточнением правил пользования и благоустройства. Помимо этого, изменения в законо-

дательстве выделяли наказание за ненадлежащий уход за памятниками истории и культу-

ры. В ходе проведенного исследования авторы приходят к выводу, что изменения в законо-

дательстве закрепляли за советскими гражданами права и обязанности в рамках сферы

охраны памятников. Важное место в тексте нового Закона занимает определенный фор-

мат группировки памятников, который распределял объекты культурного наследия по но-

вым спискам.

Ключевые слова: РСФСР, сохранение культурного наследия, законодательство, па-

мятники истории и культуры.

The preservation of cultural heritage for many years was one of the main directions of the

state cultural policy of the RSFSR. The relevance of the study is associated with the need for a

comprehensive analysis of the impact of changes in state law on the protection of cultural heritage

sites. This article is the first to examine the impact of the Law on the Protection and Use of Mo-

numents of History and Culture, adopted in 1976 on the management and protection of cultural

heritage sites, with the aim of determining the development of state policy in the protection of his-

torical and cultural monuments. The methodological base is primarily associated with historical-

systemic and historical-comparative methods. The main source of research was documents and

legislative acts related to structural changes in the rules for the protection of cultural heritage in

the RSFSR. The legislative framework of the system for the protection of monuments of the RSFSR

has a rich past and the Law adopted in 1977 became a peculiar embodiment of all previous legis-

lative acts adopted by the state in this area. Since there were several tens of thousands of monu-

ments of various levels on the territory of the RSFSR, changes in the legislation were, to a greater


134

extent, related to the clarification of the rules for use and improvement. In addition, changes in

legislation punished inappropriate care of historical and cultural monuments. In the course of the

study, the authors come to the conclusion that changes in the legislation assigned the rights and

obligations of Soviet citizens within the scope of protection of monuments. An important place in

the text of the new Law is occupied by a certain format for the grouping of monuments, which dis-

tributed objects of cultural heritage according to new lists.

Keywords: RSFSR, preservation of cultural heritage, legislation, historical and cultural

monuments.

DOI: 10.24888/2410-4205-2020-22-1-133-139

охранение культурного и природного наследия являлось одной из важнейших

тем в деятельности советского государства. Активная работа, которая началась

еще в 20-ые годы XX века, получила новый виток в 1965 году вместе с образо-

ванием Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры [1, с. 167]. Ре-

гиональная сеть Общества была представлена практически во всех союзных республиках и

регионах РСФСР. Активисты ВООПИиК, вместе с государственным аппаратом, активно за-

нимались работой по сохранению культурного наследия государства и большим успехом

для подобной работы были изменения в законодательстве, которые относились ко второй

половине XX века [2, с. 32].

Вступивший в силу 1 марта 1977 года Закон «Об охране и использовании памятни-

ков истории и культуры», утвержденный пятой сессией Верховного Совета СССР стал зна-

менательным событием для всех общественных организаций и краеведов-энтузиастов, ко-

торые во главу угла своей деятельности ставили постоянную работу по сохранению и попу-

ляризации историко-культурного и природного наследия страны, для более полного удов-

летворения культурных запросов граждан.

Новые изменения в законодательстве стали подспорьем воплощения в жизнь поло-

жения, сформулированного в статье 27 проекта новой Конституции. В статье прописыва-

лось, что государство берет на себя обязанность заботиться, охранять и приумножать куль-

турные и духовные ценности общества. Объекты культурного и природного наследия

должны быть использованы как инструмент для повышения культурного уровня населения.

Принятый закон стал естественным шагом в деле освоения, распространения и охраны

культурного наследия.

Для принятия подобного закона государству потребовался большой промежуток

времени, в разные периоды которого отношение к культурному наследию было различным.

На первых этапах культурной революции государство определило позиции в таком слож-

ном вопросе как отношение к культуре прошлого, роль культурного наследия и традиции,

преемственность в области культуры [6, с. 44].

Первым законодательным актом, направленным на изменения в сфере охраны объек-

тов культурного наследия стал охране декрет «О регистрации, приеме на учет и охранении

памятников искусства и старины, находящихся во владении частных лиц, обществ и учреж-

дений», который был принят в 1918 году. В том же году было принято одно из важнейших

решений в сфере музейного и библиотечного дела - постановление о национализации одно-

го из крупнейших художественных музеев страны - Третьяковской галереи. Помимо этого

были приняты решения об охране библиотек и книгохранилищ, и запрещении вывоза за

границу художественных ценностей, что позволило в тяжелые годы Гражданской войны

сохранить многовековое наследие нашей страны. В первые же послереволюционные годы

создаются органы охраны памятников, формируются реставрационные коллективы. На

смену филантропическим и частным коллекциям любителей старины приходит общегосу-

дарственная политика сохранения и приумножения культурного достояния народов страны.

Стоит отметить, что в самые тяжелые для государства годы, когда народнохозяйственные

задачи должны были вытеснить «второстепенные» проблемы, проводились крупномас-

С


135

штабные реставрационные работы, совершались открытия новых или «забытых» и незаме-

ченных феноменов искусства, открывались музеи и картинные галереи.

Культурное строительство в советский период в полной мере было зависимо от дос-

тижений в области социально-экономического развития [3, с. 34]. Повышение общего обра-

зовательного и культурного уровня населения стало необходимо для полноценного роста

общественного сознания. Вопросы культуры и культурного наследия постоянно включа-

лись в повестки сессий Верховного Совета СССР, что показывало значимость развития это-

го направления для руководства страны. Появление закона «Об охране и использовании па-

мятников истории и культуры» стало окончанием шестидесятилетней работы в этой облас-

ти, подвело итог достигнутого в создании соответствующих законодательных норм, содер-

жал систему норм, вобравшую в себя богатый опыт законодательства в этой сфере, систему

норм, методологически основанную на принципах политики в области культуры

В одном из положений закона отмечалось, что в Советском Союзе памятники исто-

рии и культуры являются достоянием народа, определялось значение памятников для раз-

вития современного общества и воспитания молодого поколения. В государстве, на тот пе-

риод времени, памятники были инструментом развития различных сфер жизни: образова-

ния, культуры, науки, помогали сформировать у населения патриотические чувства. От-

дельно необходимо отметить памятников, как механизма нравственного, воспитания. Ох-

рана памятников, на государственном уровне, была провозглашена одной из важнейших за-

дач РСФСР. Население активно включилось в работу по сохранению культурного наследия

– бережное отношение памятникам стало долгом и обязанностью каждого гражданина го-

сударства.

В новом Законе выделялся ряд определений и давалось описание различным поняти-

ям, таким как «памятник», «памятное место», «археологический памятник», выделялись

критерии, необходимые для признания объекта памятником. Текст Закона описывал, что

памятники истории и культуры - это сооружения, памятные места и предметы, связанные с

историческими событиями, развитием государства и общества, произведения материально-

го и духовного творчества, представляющие историческую, научную, художественную или

культурную ценность [7, с. 157].

Впервые за все время работы по сохранению культурного наследия в государстве,

все объекты культурного наследия были разделены на пять групп:

1) Группа памятников археологии;

2) Группа исторических памятников;

3) Группа памятников архитектуры;

4) Группа памятников искусства;

5) Группа документальных памятников

Ранее документальные памятники не выделялись в отдельную группу памятников,

что было очередным примером нового Закона. В группе документальных памятников выде-

лялись: различные акты органов государственной власти, письменные графические доку-

менты, древние и другие рукописи и архивы, записи фольклора и музыки, редкие печатные

издания.

Вторая половина XX века в РСФСР ознаменовалась проведением масштабных

строительных работ во всех городах нашего государства: повсюду велась реконструкция

районов со старой застройкой. Многие здания, попадавшие под реконструкцию, не были

обследованы и изучены до конца. Новый Закон регламентировал действия строительных и

других профильных организаций, занятых на реконструкции старой застройки. Обнаружен-

ные во время работ объекты культурного наследия любой из групп (археологические, архи-

тектурные или иные объекты, обладающие исторической ценностью) могли стать причиной

приостановки работ для дальнейшего изучения и научного описания государственными ор-

ганами охраны памятников.


136

Изменения в законодательстве усиливали ответственность, которую несут лица, ви-

новные в нарушениях охраны и использования памятников истории и культуры. Причем эта

ответственность варьировалась уголовной до административной, в зависимости от степени

вины обвиняемого [7, с. 201].

Например, административными законодательствами ряда союзных республик за не-

которые виды нарушений (нарушение режима охранных зон, производство самовольных

раскопок и т. п.) определялась ответственность в форме штрафа. Одна из статей УК РСФСР

предполагала наказание за уничтожение, разрушение или порчу объектов культурного на-

следия или природных объектов, которые находятся под охраной государства в виде лише-

ния свободы сроком до двух лет.

К уголовной ответственности могли привлекаться лица, виновные в присвоении

кладов, которые зачастую включают ценные исторические и художественные памятники.

Новый Закон должен был способствовать принятию строжайших мер к тем, кто по небре-

жению или недомыслию наносит урон общественному достоянию. К ответственности за

нарушение Закона «Об охране и использовании памятников истории и культуры могли при-

влекаться как отдельные лица, так и организации.

Особое место в Законе занимали памятники архитектуры. Охрана и использование

памятников архитектуры связаны с целым комплексом экономических, градостроительных,

транспортных и иных проблем. Правовое регулирование вопросов, связанных с охраной и

использованием памятников архитектуры, требовало именно законодательного решения.

Стоит отметить, что в Положениях по охране памятников раздел «Памятники архитектуры»

включал список отдельных архитектурных сооружений, а новый Закон давал этой группе

памятников наименование «Памятники градостроительства и архитектуры», чем расширял

список памятников, относящихся к группе.

Если глубже рассматривать законодательные изменения в разделе архитектурных

памятников, то необходимо отметить, что указанный раздел, до 1977 года, включал в себя

сооружения гражданской, промышленной, военной, культовой архитектуры, народного

зодчества и связанные с ними произведения монументального, изобразительного, декора-

тивно-прикладного, садово-паркового искусства, природные ландшафты. Закон «Об охране

и использовании памятников истории и культуры» добавлял к этому списку архитектурные

ансамбли и комплексы, целые исторические центры, кварталы, площади, улицы, остатки

древней застройки городов и других населенных пунктов.

Считалось, что формулировка, данная в Законе, была определена изменениями, про-

исходившими в обществе на тот момент и действиями государства. Партийное руководство

и правительство начали уделять большое внимание воссозданию целостных исторических

центров. Ярким примером подобного воссоздания могут стать реконструкции и реставра-

ции центров Ростова Великого и Суздаля, Самарканда и Бухары.

Большое значение приобрела проблема комплексного, «градостроительного» подхо-

да к реконструкции и охранной деятельности. Подобный подход нашел отражение в Законе,

который устанавливал, что проекты планировки, застройки и реконструкции городов и дру-

гих населенных пунктов, имеющими памятники истории, археологии, градостроительства в

архитектуры, монументального искусства, подлежат согласованию с соответствующими ор-

ганами охраны памятников. Для обеспечения охраны перечисленных памятников устанав-

ливались охранные зоны, зоны регулирования застройки и зоны охраняемого природного

ландшафта в порядке, определенном законодательством СССР и союзных республик.

Государство логично предполагало, что бережное отношение к памятникам архитек-

туры имеет особый смысл, потому что архитектура, в сравнения с другими видами ис-

кусств, обладает своеобразной силой непосредственного и постоянного воздействия [10].

Создавая материальную среду, в которой воспитываются поколения, она незаметно, но

очень сильно передает лучшие национальные традиции творчества.


137

Можно привести немало примеров удачного использования памятников архитектуры

в советский период. В Москве, кроме соборов Кремля, следует отметить ансамбль памятни-

ков Новодевичьего монастыря) (на тот момент – филиал Государственного исторического

музея), Спасо-Андроников монастырь – музей древнерусской живописи имени А. Рублева и

многие другие.

Особое место в практике удачного использования памятников архитектуры занимали

исторические города «Золотого кольца» – Переславль-Залесскнй, Ростов Великий, Юрьев-

Польскнй, Владимир, Суздаль, памятники Вильнюса, Львова, Киева и Бухары.

Одной из наиболее актуальных и острых проблем в РСФСР стало использование

объектов культурного наследия, градостроительных комплексов и памятников. Новый За-

кон давал возможность получить памятники в собственность. Собственниками объектов

культурного наследия могли стать: государство, колхоз, кооперативная или общественная

организация. Помимо этого, памятники могли находиться и в личной собственности граж-

дан, что позволяло, частично, использовать потенциал этих объектов, но этому препятство-

вал ряд ограничений, которые выделялись в законодательстве.

Физические лица, колхозы и кооперативы имели определенные возможности для

реализации потенциала объекта культурного наследия, но в свою очередь, несли ответст-

венность за памятник, чьим собственником являлись. Отчуждение памятников разрешалось

собственникам, но этому должно было сопутствовать предварительное письменное уведом-

ление органов охраны памятников на местах, причем при продаже государство имело пре-

имущественное право приобретения. Объекты культурного наследия, которые использова-

лись не по назначению, или без учета их характера и профиля, подвергающиеся разруше-

нию или уничтожению, могли изыматься у владельцев в порядке, который тоже определял-

ся законодательством.

В большей степени, не имело значения, в чьей именно собственности находится па-

мятник: все памятники подлежали учету, порядок которого определялся на государствен-

ном уровне. В зависимости от их значимости недвижимые памятники подразделялись на

три категории: местного, республиканского и союзного значения, что делает эту группи-

ровку похожей с существующей на данный момент (муниципальный, региональный и феде-

ральный уровни).

Хозяйственное использование памятников архитектуры - явление неизбежное, а под-

час и необходимое. Новый Закон допускал использование памятников истории и культуры

в хозяйственных и иных целях; однако, если это не наносит ущерба сохранности, не нару-

шает их историко-художественной ценности.

Помимо этого, запрещались любые изменения недвижимых памятников истории и

культуры, будь то снос, или перемещение. Исключение из этого правила предполагалось

лишь с особого, в каждом отдельном случае, разрешения Совета Министров СССР. Любой

из собственников, получивших разрешение на подобные изменения, был обязан обеспечить

соблюдение государственных требований, а соответствующий орган охраны памятников

был обязан провести научные изыскания, связанные с данным объектом культурного насле-

дия [4].

Последствия нарушения законодательства четко обозначались для каждого из собст-

венников. Так, например, предприятия, организации, учреждения и граждане, причинившие

вред памятнику или его охранной зоне, были обязаны восстановить его или его охранную

зону в прежнем состоянии с соблюдением установленного порядка реставрации, а в случае

невозможности этого - возместить причиненные убытки. Должностные лица и другие ра-

ботники, по вине которых предприятие понесло расходы, связанные с возмещением убыт-

ков, несли прямую материальную ответственность.

В новом Законе содержался целый ряд и других важных положений, направленных

на обеспечение сохранности памятников истории и культуры. Были определены виды борь-

бы с расхитителями культурного наследия и незаконными частными коллекциями: Законом


138

запрещалось собирать старинные документальные памятники, произведения древней живо-

писи и древнего декоративно-прикладного искусства, если на это не было выдано специ-

альное разрешение. Тем самым государство старалось минимизировать эту незаконную

деятельность.

Закон предусматривал условия временного вывоза культурных, художественных

ценностей из СССР для устройства выставок и т. п., а также устанавливает ответственность

Советского государства за обеспечение мер сохранения культурных ценностей других

стран, временно ввозимых на территорию СССР в целях культурного обмена.

Изменения в законодательстве несли в себе, по замыслу авторов, не только мотива-

цию к сохранению культурного наследия народов СССР, они должны были направить насе-

ление на путь бережного отношения к памятникам истории и культуры, через понимание

необходимости формирования идейных, нравственных и эстетических идеалов. Строгое и

неукоснительное соблюдение предписаний Закона всеми ведомствами, предприятиями, уч-

реждениями, организациями и гражданами позволило бы добиться еще больших успехов в

развитии многонациональной культуры.

Отдельно стоит отметить, что Закон «Об охране и использовании памятников исто-

рии и культуры» был принят в юбилейный год шестидесятилетия Советского государства,

что еще раз подчеркивало роль и значение, которые придавались работе в этой области со-

хранения культурного наследия.

Таким образом, новое законодательство закрепляло право советских граждан поль-

зоваться всеми богатствами передовой культуры как современной, сегодняшней, так и ми-

нувших эпох. Это право обеспечивалось общедоступностью ценностей отечественной и ми-

ровой культуры, находящихся в государственных и общественных фондах, развитием и

равномерным размещением культурно-просветительных учреждений на территории страны,

расширением культурного обмена с зарубежными государствами.


1. Богатырѐв Р. А. Проблемы развития Орловского областного отделения Всерос-

сийского общества охраны памятников истории и культуры во второй половине 1960 гг. //

Вестник государственного и муниципального управления. 2019. Т. 8. № 4. С. 167-175.

2. Ливцов В. А., Богатырѐв Р. А. Сохранение культурного наследия как инновацион-

ная сфера перспективного развития регионов России // Ученые записки (Алтайская государ-

ственная академия культуры и искусств). 2019. №2 (20). С. 31-34.

3. Михайлова Н. В. Памятники прошлого: охрана исторического наследия / Н. В. Ми-

хайлова, A. M. Беда, А. Н. Журов. М.: Истоки, 1997. 64 с.

4. Об охране и использовании памятников истории культуры: закон СССР № 4692-IX

принят Верховным Советом СССР 29 октября 1976 г. // Справочник партийного работника.

М, 1977. Вып. 17.

5. Рожнова К. А. Они были первыми Деятельность по охране памятников истории и

культуры в СССР. // Памятники Отечества. 1988. № 2. С. 7-14.

6. Рубаник А. С., Богатырѐв Р. А. Формирование системы образования в сфере тури-

стско-экскурсионной деятельности: исторический аспект // Образование и общество. 2017.

№ 1 (102). С.43-45.

7. Сергеев А. П. Гражданско-правовая охрана культурных ценностей в СССР /

А. П. Сергеев. Ленинград, 1990. 339 с.

8. Соболев B. C. Для будущего России: Деятельность АН по сохранению националь-

ного и культурного наследия 1890-1930 гг. СПб.: Наука, 1999. 192 с.

9. Стешенко Л. А. Правовая охрана памятников культуры СССР / Л. A. Стешенко.

М., 1974.


139

10. Тульчинский Г. П. Возможные роли государства в управлении культурной сферой

/ Г. П. Тульчинский // Менеджмент в сфере культуры. СПб., 2001.

References

1. Bogatyryov, R. A. Problemy razvitiya Orlovskogo oblastnogo otdeleniya Vserossijskogo

obshchestva ohrany pamyatnikov istorii i kul'tury vo vtoroj polovine 1960 gg [Problems of devel-

opment of the Oryol regional branch of the All-Russian Society for the Protection of Monuments

of History and Culture in the second half of 1960] in Vestnik gosudarstvennogo i municipal'nogo

upravleniya [Journal of public and municipal administration]. №4, 2019, pp. 31-34. (in Russian).

2. Livcov, V. A., Bogatyryov, R. A. Sohranenie kul'turnogo naslediya kak innovacionnaya

sfera perspektivnogo razvitiya regionov Rossii [Preservation of cultural heritage as an innovative

sphere of perspective development of Russian regions] in Uchenye zapiski (Altajskaya gosu-

darstvennaya akademiya kul'tury i iskusstv) [Scientific notes (Altai State Academy of Culture and

Arts)]. № 2 (20), 2019, pp. 31-34. (in Russian).

3. Mihajlova, N. V. Pamyatniki proshlogo: ohrana istoricheskogo naslediya [Monuments

of the past: preservation of historical heritage] in Istoki [The origins], 1997, pp. 64. (in Russian).

4. Ob ohrane i ispol'zovanii pamyatnikov istorii kul'tury: zakon SSSR № 4692-IX prinyat

Verhovnym Sovetom SSSR 29 oktyabrya 1976 g. [On the protection and use of cultural monu-

ments: USSR law No. 4692-IX adopted by the Supreme Soviet of the USSR on October 29, 1976]

in Spravochnik partijnogo rabotnika [Party Worker Handbook]. Moscow, vyp. 17. (in Russian).

5. Rozhnova, K. A. Oni byli pervymi Deyatel'nost' po ohrane pamyatnikov istorii i kul'tury

v SSSR [They were the first activities to protect monuments of history and culture in the USSR] in

Pamyatniki Otechestva [Monuments of the Fatherland]. № 2, 1988, pp. 7-14. (in Russian).

6. Rubanik, A. S., Bogatyryov, R. A. Formirovanie sistemy obrazovaniya v sfere turistsko-

ekskursionnoj deyatel'nosti: istoricheskij aspect [Formation of an education system in the field of

tourist and excursion activities: historical aspect] in Obrazovanie i obshchestvo [Education and

Society]. № 3 (102), pp. 43-35. (in Russian).

7. Sergeev, A. P. Grazhdansko-pravovaya ohrana kul'turnyh cennostej v SSSR [Civil pro-

tection of cultural property in the USSR]. Leningrad, 1990, 339 p. (in Russian).

8. Sobolev, B. C. Dlya budushchego Rossii: Deyatel'nost' AN po sohraneniyu nacional'no-

go i kul'turnogo naslediya 1890-1930 gg. [For the future of Russia: Activities of the Academy of

Sciences to preserve the national and cultural heritage of 1890-1930]. Leningrad: Nauka

Publ., 1999, 192 p. (in Russian).

9. Steshenko, L. A. Pravovaya ohrana pamyatnikov kul'tury SSSR [Legal protection of cul-

tural monuments of the USSR]. Moscow, 1974. (in Russian).

10. Tul'chinskij, G. P. Vozmozhnye roli gosudarstva v upravlenii kul'turnoj sferoj [Possible

roles of the state in managing the cultural sphere] in Menedzhment v sfere kul'tury [Cultural man-

agement]. St. Petersburg, 2001. (in Russian).


140

НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ

Жиромская В. Б.

(Москва)

УДК 314.04

К ВОПРОСУ О ДЕМОГРАФИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ В КАЗАХСТАНЕ

В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

емографическая ситуация накануне войны была стабильной, свойственной рас-

ширенному воспроизводству населения.

В 1940 г. родилось 258 тыс. чел., то есть четверть миллиона, Рождаемость в горо-

де и деревне отмечалась почти равная и традиционно высокая – 43 и 42 % [10, л. 50], при

этом мертворождений было относительно мало – всего 1000 случаев, практически поровну

в городе и деревне. В этот период мертворождения статистика не скрывала, а тщательно

учитывала как проблему, которую необходимо решать.

Умерло же за год 135 тыс. человек, то есть показатель рождаемости почти вдвое пре-

вышает смертность. Смертность в городе выше, чем в селе – 26 против 20% [10, л. 50]. В

целом, показатель смертности для традиционного типа воспроизводства населения невысо-

кий и это – особенность республики.

Население республики быстро росло.

Тревожным был только показатель младенческой смертности (до 1 года). В городе

он составлял 215, а в селе 160 % [10, л. 50].

Мертворождений, как мы видели, мало, поэтому преобладала неонатальная и пост-

натальная смертность.

В годы войны, в тяжелом 1942 г. показатели естественного движения населения рез-

ко ухудшились [16, с. 275-285]. Особенно резко снизилась рождаемость. Родилось 175 тыс.

чел., т. е. на треть меньше, чем в мирное время. При этом число мертворождений и умер-

ших в возрасте до года сократилось на 26 % [11, л. 4-7об.].

Смертность населения возросла – на 7 % [11, л. 4-7об.]. Эта ситуация говорит и о

трудностях военного периода – гибель на фронте, смерть в госпиталях, смерть в тылу граж-

данского населения, среди которого было много эвакуированного, производственный трав-

матизм и пр. Но эта цифра могла бы быть значительно выше, если бы не удалось сократить

младенческую смертность, поскольку в это время большое внимание на государственном

уровне повсеместно уделялось сохранению жизни детей. И мы видим положительные ре-

зультаты – не только нет роста, но даже сокращается детская смертность.

1943 г. отличается дальнейшим снижением рождаемости. Рождаемость очень замет-

но снижается – до 103 тыс. чел. В то же время снижается и смертность населения – 99 тыс.

Однако из-за низкого уровня рождаемости естественный прирост населения очень низкий,

практически нулевой [4, л. 11].

При этом мертворождения становятся редки, всего 200 случаев за год, а смертность

до года продолжает сокращаться: она в 3 раза меньше, чем в 1942 г. И это не оттого, что ма-

ло рождается детей, т.к. эти показатели прямо не связаны. Более того, угроза жизни мла-

денца нарастает из-за того, что слабеют матери. Поэтому борьба за жизнь каждого младенца

становится все более сложной, однако ведется успешно.

К концу войны в 1945 г. удается переломить негативные тенденции в демографиче-

ском развитии. Правда рождаемость осталась на том же уровне, демобилизация еще не дала

результатов. Интересен тот факт, что увеличилось число многоплодных родов даже по

сравнению с довоенным временем: почти 2 тыс. двоен и 15 троен [8, л. 1-2].

Д


141

В 1945 г. резко снизилась общая смертность. Всего 64 тыс. умерших, то есть на 35%

меньше по сравнению с 1943 г. Мертворождения единичны, детская смертность продолжает

снижаться [8, л. 1-2].

Война ухудшила эпидемиологическую обстановку в республике.

Среди эпидемических заболеваний более всего распространен был брюшной и сып-

ной тиф.

Уже в 1942 г. вспыхнула и начала нарастать заболеваемость тифом. От брюшного

умерло 900 чел. и около 1000 от сыпного [12, л. 16-16об.].

В 1943 г. было зафиксировано 14 тыс. заболевших брюшным тифом, особенно в го-

родах – более 9 тыс., и 16 тыс. заболевших сыпным тифом. Борьба с эпидемией велась ак-

тивно [1, л. 1,6]. Примерно 90 % заболевших было госпитализировано, многие жизни спасе-

ны. Так, из заболевших сыпным тифом в 1943 г. умерло всего 250 чел., что говорит об ак-

тивной и своевременной медицинской помощи.

По поводу эпидемических вспышек была направлена в Госплан уполномоченным по

Казахской ССР докладная от 15 мая 1944 г. [7, л. 14-16], в которой рост заболеваемости ти-

фом объяснялся поступлением в республику спецпереселенцев.

Конечно, факт имел место, но распространение эпидемических заболеваний объяс-

нялось не только этой причиной.

Переселенцы размещались вне городов, а в городах отмечались значительные и не

единичные вспышки. Скученность, наплыв эвакуированных, ухудшение условий жизни в

связи с войной, нарушение систем жизнеобеспечения, ухудшение коммунальной работы в

городах – создавали условия для распространения остроинфекционных заболеваний.

Если сыпняк и мог быть связан с прибытием спецпереселенцев, то брюшной тиф,

распространившийся в основном в городах, – результат антисанитарного состояния жилищ

и некачественного питания.

Нужно сказать, что в докладных в Госплан число заболевших заметно преуменьше-

но: указано 9 тыс. заболеваний за 1943-март 1944 г, а только за 1944 год по сведениям ме-

дицинских органов было 15 тыс. заболеваний [7, л. 14-16].

В 1944 г. ситуация эпидемиологическая ситуация продолжала ухудшаться. В док-

ладных фигурировали 12 тыс. заболевших, а по отчетам Наркомздрава 80 тыс. [3, л. 11], из

них 23 % в городе. И только в 1945 г. начинается спад заболеваемости сыпным тифом – уже

только 20 тыс. заболевших, то есть уменьшилась заболеваемость в 4 раза. Ситуацию с рас-

пространением эпидемических заболеваний удалось переломить. И свидетельство этому –

снижение смертности, начиная с 1943 г., о чем говорит приведенная выше статистика.

Что касается брюшного тифа – с ним справились быстрее. Уже в 1944 г. отмечена

положительная динамика. Число заболевших сократилось более чем в 2 раза [3, л. 1, 6].

В городах в 1943 г. свирепствовала дизентерия, особенно от нее страдали дети в воз-

расте до 2 лет. От этой причины умерло 2 тыс. чел. взрослых и детей [5, л. 21-22]. С дизен-

терией бороться было труднее, чем с тифом, заболеваемость ею распространялась вплоть до

1945 г., смертность от дизентерии снижалась, но медленно.

Среди желудочно-кишечных заболеваний довольно широко был распространен гаст-

ро-энтероколит, но смертность от него была значительно ниже, чем от дизентерии.

Известно, что в годы войны по многим тыловым районам СССР фиксировалась вы-

сокая заболеваемость малярией. Не миновала она и Казахстана. Госплан все время запра-

шивал отчеты по случаям заболеваний малярией. Вспышки малярии были и до войны, но в

военные годы эта болезнь угрожающе распространилась. По статистическим данным видно,

как после 1942 г. усилилась заболеваемость малярией. Так, в 1943 г. заболело свежей маля-

рией 47 тыс. чел., а в 1944 г. еще – 49 тыс. [2, л. 21; 3, л. 34].

Не сократилось число заболеваний и к 1945 г. Всего страдающих от свежих и хрони-

ческих заболеваний в 1945 г. насчитывалось 200 тыс. чел.


142

Следствием малярии было малокровие, общее ослабление организма, снижение им-

мунитета, нарушение состава крови. Как итог – потеря трудоспособности, в некоторых слу-

чаях – летальный исход.

Следует сказать, что к 1945 г. многих из вспышек эпидемических болезней не было

допущено. Так, не было заболеваний оспой, сап и бруцеллез – зафиксированы единичные

случаи, также были зафиксированы лишь единичные случаи сибирской язвы. Распростра-

нение этих бичей было предотвращено.

В целом, ситуация, кроме тифа и малярии, не вышла за рамки эпидемиологического

перехода.

Война с ее тяготами способствовала оживлению заболеваний социальными болезня-

ми – прежде всего туберкулезом. В 1942-1943 гг. 7 тыс. чел. умерло от туберкулеза, и даже

в 1945 – 4 тыс. [5, л. 21-22; 6, л. 20-21; 9, л. 39-49]. Смертность снизилась, но проблема ос-

талась.

В связи с привлечением подростков на производство имелись случаи смерти от про-

изводственных травм в очень раннем возрасте. Например, в 1943 г. было зафиксировано

1341 смертей от производственных травм взрослых, подростков и детей, начиная с 10 лет

[5, л. 21-22; 6, л. 20-21; 9, л. 39-49]. В 1945 г. смертности детей и подростков от производст-

венных травм не зафиксировано, поскольку они к работе уже не привлекались.

Нарушения в развитии демографических процессов привели к негативным измене-

ниям возрастно-половой структуры населения Казахстана.

Важнейшим источником для исследования изменений состава населения Казахста-

на являются материалы переписей населения [15].

Сравнение данных Всесоюзных переписей населения 1939 и 1959 гг. показывает, что

возрастно-половая структура Казахстана в военные годы претерпела значительные измене-

ния. Первое, что бросается в глаза, это появление новых демографических ям, связанных с

людскими потерями в годы Великой Отечественной войны.

Если в 1939 г. четко выделялась демографическая яма, связанная с пониженной чис-

ленностью лиц, родившихся в 1930-1934 гг. [14, с. 76-78], то есть из-за снижения рождаемо-

сти и повышения детской и младенческой смертности в голодные годы, то в 1959 г. появ-

ляются 2 новые ямы – одна – это люди, родившиеся в военные и первые послевоенные го-

ды, и вторая – люди призывного возраста в период войны, участники войны.

Так, при сравнении с пограничными группами получается следующее: лиц 1940-1944

гг. рождения в структуре сельского населения Казахстана (на нем более ярко видны поте-

ри), 8%, а тех, кто родился в 1950-1954 гг. - 13, 3% [13, л. 36-37].

Вторая яма охватывает тех, кому в 1959 г. было от 20 до 35 лет.

Особенно пострадали те, кому в начале войны было 20-24 года. В мужском населе-

нии к 1959 г. осталось всего 3,5%, поскольку именно на эту возрастную группу пришлась

основная мобилизация. Люди этого возраста погибали на фронте, умирали от ран не только

в военные, но и в первые послевоенные годы. Зажившие раны могут открываться вновь в

течение 8 лет и очень опасны. В течение многих лет выходят осколки после осколочных ра-

нений, из-за полученных ран были случаи возникновения гангрены конечностей. Вернув-

шийся с войны боец через несколько лет иногда становился инвалидом или умирал от полу-

ченных на фронте и, казалось бы, заживших уже ранений. Бойцы страдали и от обмороже-

ний и пневмоний. Хронические пневмонии и послефронтовые астмы сокращали жизнь уча-

стников войны.

Людские потери видны и по сельскому, и по городскому населению.

Подобные нарушения возрастно-половой структуры наблюдаются и в других рес-

публиках СССР, но в Казахстане есть две особенности, которые проявились при проведе-

нии переписи 1959 г.

Во-первых, более поздний бэби-бум, который начался только на рубеже 1950-х гг.

Во многих регионах СССР он проявился уже в 1946 г., но был прерван голодом 1947 г. В


143

Казахстане же бэби-бум имел более позднее начало и спокойное, беспрерывное протекание,

из-за чего он полнее реализовался.

Второе – убыль населения в группе призывного возраста начинается с 20 лет в сель-

ской местности, а в городской с 18. Можно предположить, что в селе из-за необходимости

экономического обеспечения фронта массовая мобилизация шла на практике с более позд-

него возраста, а 18-летних оставляли работать вместе с подростками. Тем более, что не бы-

ло прифронтовых территорий, где молодежь, как правило, через ополчение шла на фронт с

16-17 лет.

Потери войны привели к преобладанию женщин в населении. Диспропорция полов в

1959 г. прослеживается, начиная с 30-летнего возраста, т. е. достаточно рано, и особенно

резко проявляется в возрастной группе 34-39 лет. Дисбаланс полов резко выразился в воз-

растных группах, находившихся в призывном возрасте. Но была повышена смертность и

подростков, на плечи которых лег тяжелый труд в тылу. В целом, по не пострадавшим воз-

растным группам в Казахстане мужчин в послевоенное время было больше¸ чем женщин –

52, 5 : 47,5 [13, л. 36-37].

Соотношение менялось в пользу женщин лишь в очень пожилом возрасте. Но в при-

зывных группах, а в 1959 г. они еще молоды, соотношение в пользу женщин 60 : 40.

Война нарушила семейно-брачные отношения.

У казахов в послевоенное время, и это особенно проявляется у сельского населения,

были традиционно устойчивые брачные отношения. В молодых возрастных группах со-

стояло в браке свыше 85% и мужчин и женщин. Браки были достаточно ранними. Так, в

1959 г. в возрасте от 10 до 14 лет было 3 женатых мужчины и 10 замужних женщин, а в воз-

расте 15-19 лет состоят в браке 4% мужчин и 21% женщин, т.е. каждая пятая женщина за-

мужем [13, л. 37]. После 20 лет брачность среди мужчин и женщин стремительно возрастает

и достигает очень высоких показателей.

Но война внесла горькие коррективы.

Начиная с пострадавших от войны групп брачность женщин значительно снижается.

В 1959 г. среди 35-39-летних женщин в казахском селе 20% одиноки – вдовы и не создав-

шие семей. Мужчин этого возраста 96% состоит в браке. С 50 лет уже половина женщин не

состоит в браке, а среди мужчин 95% женаты [13, л. 37].

Отсюда появляются неполные семьи, проблемы внебрачной рождаемости и внебрач-

ных отношений, увеличивается число неполных семей с матерью во главе. Возникают

предпосылки изменения ролевых функций членов семьи, хотя последнее еще слабо выра-

жено. Учащаются случаи, когда старший сын, будучи еще подростком, встает во главе се-

мьи.

Но надо подчеркнуть, что причина женского одиночества – вдовство и отсутствие

женихов, а не разводы. Разводимость и в войну, и после была низкой, поэтому о кризисе

брака говорить было бы неверно. Положение смягчали сильные внутрисемейные связи при

слабой нуклеаризации семьи – помогали братья, родственники мужа и т. д.

Население Казахстана, как и все население СССР, пострадало от людских потерь в

годы войны. Демографическое эхо людских потерь долго оказывало негативное влияние на

демографическое развитие населения.


1. Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 1562. Оп. 18. Д. 275.

2. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 18. Д. 276.

3. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 18. Д. 298.

4. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 1014.

5. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 1019.

6. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 1463.


144

7. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 1473.

8. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 1882.

9. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 1888.

10. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 398.

11. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 794.

12. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 801.

13. РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 336. Ч. 2. Д. 323.

14. Алексеенко А. Н. Голод начала 30-х годов в Казахстане (методика определения

числа пострадавших) // Историческая демография: новые подходы, методы, источники. М.:

Ин-т рос. истории, 1992. С. 76-78.

15. Асылбеков М. Х., Галиев А. Б. Социально-демографические процессы в Казахста-

не (1917-1980 гг.). Алма-Ата: Гылым, 1991. 191 с.

16. Козыбаев М. К. Казахстан в годы Великой Отечественной войны // Казахстан на

рубеже веков: размышления и поиски. В 2-х книгах. Книга 2. Алматы: Гылым, 2000. С. 275-

285.

References

1. Rossiyskiy gosudarstvennyy arkhiv ekonomiki (RGAE) [Russian State Archive of Eco-

nomics]. F. 1562, op. 18, d. 275. (in Russian).

2. RGAE. F. 1562, op. 18, d. 276. (in Russian).











13. RGAE. F. 1562, op. 336, ch. 2, d. 3238. (in Russian).

14. Alekseenko, A. N. Golod nachala 30-kh godov v Kazakhstane (metodika opredeleniya

chisla postradavshikh) [The famine of the early 30s in Kazakhstan (methodology for determining

the number of victims)] in Istoricheskaya demografiya: novye podkhody, metody, istochniki [His-

torical demography: new approaches, methods, sources], Moscow, Institute of Russian History,

1992, pp. 76-78. (in Russian).

15. Asylbekov, M. Kh., Galiev, A. B. Sotsial'no-demograficheskie protsessy v Ka-

zakhstane (1917-1980 gg) [Socio-demographic processes in Kazakhstan (1917-1980)], Alma-Ata,

Gylym Publ., 1991, 191 p. (in Russian).

16. Kozybaev, M. K. Kazakhstan v gody Velikoy Otechestvennoy voyny [Kazakhstan dur-

ing the Great Patriotic War] in Kazakhstan na rubezhe vekov: razmyshleniya i poiski [Socio-

demographic processes in Kazakhstan (1917-1980)], v. 2-kh knigakh, kn. 2. Almaty, Gylym Publ.,

2000, pp. 275–285. (in Russian).


145

Клевцова О.В.

(Елец)

УДК 93/94

ДОКУМЕНТЫ ГОСУДАРСТВЕННОГО АРХИВА ЛИПЕЦКОЙ ОБЛАСТИ,

КАК ИСТОЧНИК ИЗУЧЕНИЯ ИСТОРИИ ФОРМИРОВАНИЯ СИСТЕМЫ

НАЧАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ В ТАМБОВСКОЙ ГУБЕРНИИ1

государственном архиве Липецкой области содержится значительное число

документов, в которых описывается развитие образования во второй половине

XIX в. Имеются фонды, отражающие историю деятельности уездных училищ-

ных советов Данкова, Лебедяни, Липецка и Усмани. Широким спектром представлена ин-

формация о состоянии и работе женских и мужских гимназий, ремесленных школ и реаль-

ных училищ Липецкого и Усманского уездов Тамбовской губернии. Также имеются прото-

колы собраний Лебедянского и Липецкого отделов епархиального училищного совета. По-

полнение фондов периодически осуществляется из хранилища государственного архива

Тамбовской области.

Документы представлены отчетами о состоянии церковно – приходских школ и школ

грамотности Данковского уезда Рязанской губернии, Елецкого уезда Орловской губернии,

Липецкого и Усманского уездов Тамбовской губернии. В них даются сведения о названиях

школ духовного ведомства, годах их основания, количестве учащихся, преподавательском

составе и суммах вознаграждений. Собранные отчеты написаны, в основном, скрупулѐзно.

Благодаря ответственному подходу к составлению граф ведомости, а также к ее заполнению

перед нами раскрываются важные данные по истории формирования начального народного

образования на территории Тамбовской губернии.

Широкий спектр информации содержится в фонде 23 «Липецкое отделение Тамбов-

ского епархиального училищного Совета, г. Липецка Липецкого уезда Тамбовской губер-

нии». Здесь представлены статистические сведения о состоянии системы народного образо-

вания уезда, а также собраны прошения и жалобы учителей и сотрудников церковно-

приходских школ и школ грамотности. В соответствии с данными ведомостей о начальных

школах Липецкого уезда за 1893 г. в уезде располагалось 22 церковно – приходских школы

и 37 школ грамотности [3, л. 158]. В 1899 г. упоминается о 59 сельских школах. А в 1900 г.

их число увеличилось до 62 [2, л. 159].

«Списки церковно–приходских школ Липецкого уезда» позволяют провести анализ

демографических данных. В 1893 г. на территории Липецкого уезда проживало 139.043 че-

ловек. Из них детей школьного возраста было 23.473, а начальные школы в уезде посещали

11.830 мальчиков и 11.643 девочки. В школах духовного ведомства и училось 1.655 маль-

чиков и 427 девочек. Без обучения оставалось около 18.807 человек [3, л. 158].

В Липецком уезде с конца XIX в. наблюдается положительная тенденция касательно

числа детей, посещающих учебные заведения всех типов. По данным ведомости за 1890 –

1891 уч. г. в селе Красиловка Липецкого уезда проживало 1.015 человек, среди них - 139 де-

тей школьного возраста. Местную школу посещали 28 мальчиков и 2 девочки. Таким обра-

зом, лишь 21, 6 % детей от общего числа было привлечено к обучению [1, л. 25]. Наличие

ежегодных отчетов о состоянии школ уезда позволяет проследить изменения в школьной

среде. Анализирую отчет Красиловской школы 1894 г. можно констатировать положитель-

ную динамику в росте числа детей, охваченных обучением. На основании архивных данных

1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и администрации Липецкой

области в рамках научного проекта № 19-49-480001.

В

https://kias.rfbr.ru/index.php


146

видно число обучаемых возросло на 117 % по сравнению с предыдущим годом и достигло

61 человека (50 мальчиков и 11 девочек) [1, л. 59].

Этот же фонд содержит данные о Ситовской школе грамоты села Новые Ситовки

Липецкого уезда. В «Отчѐтных ведомостях» за 1890 г. есть информация об обучении 32

мальчиков из 191 жителя села школьного возраста [1, с. 197]. Здесь мы наблюдаем туже по-

ложительную тенденцию в увеличении числа детей, проходящих обучение. Через год их

число достигло 69 и продолжало расти [1, с. 99].

В «Протоколах собраний Липецкого отдела Тамбовского епархиального училищного

совета» за 1896 г. находится письмо заведующего церковно – приходской школой священ-

ника Николая Смирнова. В своѐм прошении священник обращает внимание Липецкого от-

дела епархиального училищного совета на необходимость создания, на территории села Ка-

рамышева Липецкого уезда Тамбовской губернии, школы для крестьянских детей. В нѐм

также даѐтся яркое, эмоциональное описание материально-технического состояния наѐмно-

го здания, в котором учитель был вынужден обучать детей. «На селе Карамышева школа не

имеет собственного здания, а пользуется наѐмным в доме крестьянина, в простой крестьян-

ской избе, тесной и грязной» [2, л. 76].

На селе Карамышева располагаются лишь крестьянские избы, местные люди отли-

чаются крайней бедностью. Материальные доходы прихожан местной церкви в последние

годы резко уменьшились. В прошении священника Николая Смирнова указывается основ-

ная причина такого положения населения. На селе в 1886 и 1889 гг. произошли крупные

пожары, от которых пострадали все односельчане, он указывает, что население «ещѐ не со-

всем оправилось».

Священник неоднократно обращался к прихожанам с просьбой организовать школь-

ные классы в помещениях строящегося храма, в которых можно было создать нормальные

условия для обучаемых, но его просьба «была отклонена ими» [2, л. 76].

Не получив положительного ответа, он попытался своими силами построить новое

помещение и «смог найти в приходе денег на половину дела». Смирнов неоднократно об-

ращался к жителям с просьбой оказать содействие в строительстве, но «благотворителей

для школьного дела в приходе не имеется» [2, л. 76].

В протоколах собраний того же года находится ответ на прошение, в котором Ли-

пецкий отдел Тамбовского епархиального училищного совета выразил особую озабочен-

ность ситуацией, сложившейся в селе Карамышева [2, л. 140].

Для организации школы на 50 человек в селе в качестве основного строительного

материала требовался лес. Епархиальным советом совместно с управлением государствен-

ных имуществ принимается решение о «безденежном отпуске казѐнного леса из Куликов-

ской дачи Усманского лесничества, на построение церковно – приходской школы» [2, л.

139].

В «Протоколах собрания Липецкого отдела Тамбовского епархиального училищного

совета» содержится информация о позиции церкви в отношении распространения грамот-

ности. К примеру, в протоколах собраний Липецкого отдела Тамбовского епархиального

училищного совета от 1896 г. зафиксировано прошение законоучителя Лукавской церковно

– приходской школы. Местный священник Михаил Успенский сообщает, что в состав Кос-

моданиловского прихода входят семь деревень «в расстоянии от церкви 1 – 5 вѐрст».

«Прихожане – жители села, деревень не знают ни одной молитвы, что в некоторых

этих деревнях на зимовку являются бродячие учителя пьяницы, внимающее с мальчика по

15 копеек нечему доброму ненаучающие, а развращающие». Именно по – этому местные

жители в лице священника просят помочь в организации школ хотя бы в трѐх населѐнных

пунктах и для этого были выбраны самые крупные сѐла – Верхняя Лукавня, где проживало

540 душ обоего пола, Петровка – 430 человек и Колоусовка – 345 человек [2, л. 140].


147

Отец Михаил Успенский просил лишь предоставить жалование учителю, а расходы

на содержание учительской квартиры, оборудование классной комнаты предполагалось

производить на местные средства.

Липецкий отдел епархиального учительского совета рассмотрел это прошение и

принял решение открыть школы грамоты для детей, проживающих в селах Верхней Лукав-

не, Петровки и Колоусове и расположенных вокруг них деревнях с общим числом жителей

4.420 человек обоего пола. С 1900 г. в данных населѐнных пунктах начали работать церков-

но–приходские школы для крестьянства. Отдел епархиального училищного совета со своей

стороны распорядился о предоставлении учителю ежемесячного жалования в размере от 8

до 10 рублей [2, л. 140].

Особый интерес вызывает фонд 44 «Усманское отделение Тамбовского епархиально-

го училищного Совета, г. Усмани Тамбовской губернии». В нем содержатся данные отчет-

ных ведомостей за 1890-1898 гг. Эти документы позволяют познакомиться с демографиче-

скими данными. Из них видно, что в Усманском уезде Тамбовской губернии в 1890 г. про-

живало 202.658 душ. Анализируя «Отчѐтные сведения о числе церковно–приходских шко-

лах и школах грамотности Усманского уезда» можно сделать вывод о том, что из 31.723 че-

ловек учебные заведения всех типов посещало только 5.808. Таким образом, от общего чис-

ла детей школьного возраста эта цифра едва достигала 18 %, а процент не охваченных обу-

чением достигал 82 % или 25.915 человек [4, л. 1]. Данные ведомостей позволяют оценить

ситуацию с численностью учебных заведений. В уезде в этот период была организованна

работа 56 церковно–приходских школ и школ грамоты, их посещали 1.553 ребѐнка.

На основании анализа «Отчетных ведомостей за 1892 – 1893 уч. гг.» можно заметить

сокращение численности населения уезда на 2,7 %. Естественная убыль составила 198.291

человек. При том, число детей школьного возраста напротив увеличилось на 1,5 % и соста-

вило 32.206. Также мы наблюдаем положительные тенденции и в сокращении числа детей,

не посещающих школы. Без обучения оставалось 14.194 ребенка, что на 6,4 % меньше по

сравнению с прошлым годом. При этом число сельских начальных школ оставалось преж-

ним, но возросло количество учеников до 2.848 человек [5, л. 1].

Таким образом, привлечение данных дел из фондов Государственного архива Ли-

пецкой области дает дополнительную возможность ознакомиться с реформаторскими про-

цессами в области народного образования на территории отдельно взятой губернии. На ос-

новании этих документов можно охарактеризовать состояние и развитие системы образова-

ния в государстве после отмены крепостного права и выделить немаловажную роль пред-

ставителей церкви в организации и строительстве новых учебных заведений, которые гото-

вы были вкладывать в это дело свои собственные сбережения. В документах также отраже-

на сложная ситуация в уровне подготовки народных учителей и слабом материально – тех-

ническом обеспечении школ духовного ведомства.


1. Государственный архив Липецкой области. (ГАЛО). Ф. 10. Оп. 1. Д. 10. Липецкий

уездный училищный Совет Тамбовского губернского училищного Совета Министерства

народного просвещения, г. Липецка Липецкого уезда Тамбовской губернии. Отчѐтные све-

дения о состоянии церковно-приходских школах и школах грамоты.

2. ГАЛО. Ф. 23. Оп. 1. Д. 1. Протоколы собрания Липецкого отдела Тамбовского

епархиального училищного совета (1888).

3. ГАЛО. Ф. 23. Оп. 1. Д. 7. Списки церковно-приходских школ Липецкого уезда.

4. ГАЛО. Ф. 44. Оп. 1. Д. 7. Отчѐтные сведения о числе церковно-приходских шко-

лах и школах грамотности Усманского уезда (1890–1891).

5. ГАЛО. Ф. 44. Оп. 1. Д. 10. Отчѐтные сведения о церковно-приходских школах и

школах грамотности в Усманском уезде (1892 – 1899).


148

References

1. Gosudarstvennyy arkhiv Lipetskoy oblasti (GALO) [The state archive of the Lipetsk re-

gion]. F. 10. Op. 1. D. 10. Lipetskiy uezdnyy uchilishchnyy Sovet Tambovskogo gubernskogo uchi-

lishchnogo Soveta Ministerstva narodnogo prosveshcheniya, g. Lipetska Lipetskogo uezda Tam-

bovskoy gubernii. Otchetnye svedeniya o sostoyanii tserkovno-prikhodskikh shkolakh i shkolakh

gramoty [Lipetsk District School Council of the Tambov Provincial School Council of the Minis-

try of Education, Lipetsk, Lipetsk Uyezd, Tambov Province. Reporting information on the status

of parochial and literacy schools]. (in Russian).

2. GALO. F. 23. Op. 1. D. 1. Protokoly sobraniya Lipetskogo otdela Tambovskogo epark-

hial'nogo uchilishchnogo soveta (1888) [Minutes of the meeting of the Lipetsk department of the

Tambov diocesan school council]. (in Russian).

3. GALO. F. 23. Op. 1. D. 7. Spiski tserkovno–prikhodskikh shkol Lipetskogo uezda [Lists

of parish schools of the Lipetsk district]. (in Russian).

4. GALO. F. 44. Op. 1. D. 7. Otchetnye svedeniya o chisle tserkovno–prikhodskikh shko-

lakh i shkolakh gramotnosti Usmanskogo uezda (1890–1891) [Reporting information on the num-

ber of parochial schools and literacy schools in the Ottoman district]. (in Russian).

5. GALO. F. 44. Op. 1. D. 10. Otchetnye svedeniya o tserkovno–prikhodskikh shkolakh i

shkolakh gramotnosti v Usmanskom uezde (1892 – 1899) [Reporting information on parochial and

literacy schools in the Ottoman district]. (in Russian).


149

Sirzén F. (Basel, Switzerland)

УДК 94 (430)

TREATY OF VERSAILLES 1919, ARTICLE 231 -

THE GERMAN GUILT CLAUSE

n June 28th

1919, exactly five years after the assassination of the Austrian Archduke

Franz Ferdinand which sparked WW1, the peace treaty between the Allies and Ger-

many was signed in the Hall of Mirrors at Versailles. A long and devastating war,

much longer and much more destructive than any of the belligerents had imagined, was declared

officially over. Yet there was no rejoicing. The general sentiment was far from the joy and relief

that followed the armistice on the Western front 8 months earlier, and it was insightfully captured

in the words of the Supreme Allied Commander, Marshal Foch: ―this is not a peace but an armis-

tice for 20 years‖.

The Allies could have been happier about the outcome of the peace process. After all, it

started with an armistice, which in practice was a capitulation, and the conditions imposed on

Germany in November 1918 were largely reflected in the Versailles document. For the German

delegation this was an ultimatum, resulting in an unjust peace and easily fueling the ―stab in the

back‖ propaganda in terms of domestic opinion. The Allies had started the peace process with dif-

ferent aims and, not surprisingly, it had been impossible to fully reconcile these differences.

To understand the peace process we need to go back and reflect on the conduct of hostili-

ties and the evolution of the war aims of the opposing powers. On the Western front, Germany,

France and Britain had fought an attrition trench war and after the horrendous casualties of Somme

and Verdun, by the beginning of 1917, the belligerents were exhausted and there was a growing

sentiment in both camps, that victory is out of reach. Could the belligerents go to the negotiation

table and stop the war at that point? One may argue that in the face of such a gigantic loss of hu-

man life on both sides, an armistice was a logical step. However the perverse logic of the war trig-

gered the opposite: the more casualties, the less the willingness to stop.

On the Eastern front the operations were more fluid, resulting in a war of movement with

shifting fortunes. It would all change during 1917, with the entry of the US into the war and the

collapse of Russia, triggered by the February revolution, reinforced by the October revolution and

culminating with the peace of Brest-Litovsk on March 3rd

1918.

With Russia out of the war, Germany had the opportunity of transferring 50 divisions to the

Western front and to aim for a decisive blow before the US built up its fighting force. The German

high command seized this opportunity and using new infantry tactics, launched the first spring of-

fensive in March, followed by a second in April. The Allies stabilized the front with difficulty and

re-organized the chain of command. The French Marshall Ferdinand Foch was appointed as Su-

preme Commander on the Western Front and the Americans became fully integrated into the new

command structure. The 3rd

German offensive by the end of May failed to split the French and

British forces and by the 2nd

battle of Marne in July, the Germans ran out of offensive steam. The

Allies counterattacked, seizing the initiative and using new tactics based on armored formation. At

the battle of Amiens, in August, the Allies’ tanks smashed through the German lines. This was in

Ludendorff’s words ―the black day of the German Army‖, the beginning of the Allies’ 100 days

offensive, which pushed the Germans out of France and parts of Belgium. With frequent mass de-

sertions and fearing imminent collapse, the Germans asked for an armistice on October 4th

. This

sequence of events is important in order to understand the shock of the defeat. The Germans had

fought well, holding the lines in the West almost to the very end and making large advances in the

East. By the time of the armistice not a single inch of German territory was occupied by the ene-

my. No wonder that the collapse of the army on the western front was difficult to understand by

the common soldiers and civilians at home. This was a very different sequence of events, com-

O


150

pared with the long series of defeats, leading to the disintegration of the Wehrmacht in the second

world war.

On the Southern front, the defense of the Central Powers rapidly collapsed. Bulgaria was

knocked out of the war by the end of September and Turkey signed an armistice on October 30th

.

With the fall of Trieste, the Habsburg empire signed the armistice on November 3rd

.

On October 30th

the sailors of the German Navy refused the order to embark on an all-out

attack against the British Royal Navy and the revolt quickly spread in the country. The Germans

started armistice negotiations on November 7th

and on November 9th

Kaiser Wilhelm II abdicated

and the republic was proclaimed.

The 2nd

Reich was no more and the peace process barely involved the new, fragile German

republic faced by civil unrest. The negotiations were the business of the victors and the German

delegation was faced with a fait accompli. From the German perspective it was a humiliating

peace not only because of the harsh terms, but also because Germany was excluded from the nego-

tiations. It was indeed unprecedented: unlike the congress of Vienna following the Napoleonic

wars, the defeated powers were not invited to the peace conference.

But were the peace terms that harsh to be remembered as unjust and a reason for the raise

of the Nazis and ultimately leading to the second world war? With the exception of Alsace and

Lorraine, annexed 1871 after the Franco-Prussian war and retroceded to France, the territorial in-

tegrity of the German territory was maintained. The war reparations were high but not unreasona-

ble considering the size of the German economy. Of the 132 billion gold marks stipulated by the

treaty, Germany only paid 21 billion and the payments were suspended after 1932. The Germans

were angered for the restrictions imposed on their military force (article 159, restricting the num-

ber of troops to 100 000), for the loss of colonies (article 119) but most of all, for the so called

―guilt clause‖ (article 231). It continued to be bitterly resented through the years of the Weimar re-

public and was subsequently amply used by the Nazi propaganda.

It is still debated what the guilt clause really meant at that time. Is it really blaming Germa-

ny for starting the war?

The Versailles treaty infamous article 231 reads as follows:

―The Allied and Associated Governments affirm and Germany accepts the responsibility of

Germany and her allies for causing all the loss and damage to which the Allied and Associated

Governments and their nationals have been subjected as a consequence of the war imposed upon

them by the aggression of Germany and her allies‖.

This could be interpreted as blaming Germany for starting the war. But it can also simply

represent a legal device to justify the reparations. Some historians claim that article 231 was ac-

tually a compromise to France and Belgium in exchange of reduced war reparations.

The start of WW1 was amply researched and the prevailing thesis is that ―sleep walking‖

politicians and a badly calculating military, let a regional conflict which could have been a 3rd

Bal-

kan war explode into a world war, engulfing all European big powers and their overseas territories.

However since the publication of Fritz Fisher’s ―Germany’s Aims in the First World War‖ in

1961, many historians agree that the major cause of WW1 was Germany’s determination to be-

come a world power and seeking parity to the British Empire’s war fleet. The September program

(1914) envisaged to quickly cripple France and Russia, in order to quickly achieve victory like in

1871 against France and it also stated that Belgium should be turned into a vassal state. However

by the time of the September program, Belgium was already occupied and the front line was al-

ready in northern France. The German war aims were not clearly articulated prior to the start of

hostilities but rather evolved during the war. It is true that the German ambition upset the balance

of power in Europe and triggered an arms race, but this is rather the underlying condition than the

immediate cause of converting a local conflict into a world war. The ―sleepwalkers‖ scenario has

its merits and I defended it in a previous article.

To us, hundred years after the events, rather than interpret and over-interpret article 231, it

is more important to answer the question: what was the guilt of the German 2nd

Reich in WW1?


151

―On August 25, 19__, the German army ravaged the city of ___, deliberately burning the

university library with gasoline, killing 248 residents, and expelling the population of 10,000. Ci-

vilian homes were set on fire and citizens were often shot where they stood‖. If we fill the blanks

this could be a description of an Einsatz Kommando rampage during the operation Barbarossa but

it actually describes the sack of Leuven 1914:

―On August 25, 1914, the German army ravaged the city of Leuven, deliberately burning

the university library of 300,000 medieval books and manuscripts with gasoline, killing 248 resi-

dents and expelling the population of 10,000. Civilian homes were set on fire and citizens often

shot where they stood.‖ Similar atrocities were witnessed in Tamines (383 dead) and Dinant (674

dead). The ―rape of Belgium‖ is today little known, overshadowed by the brutal German occupa-

tion in WW2, but at that time it gave fuel to the Allied war propaganda and it was definitively not

forgotten during the peace negotiations. The pattern reminiscent of medieval warfare was repeated

in the northern French territories during the German advance, before being stopped at the battle of

Marne. In Belgium, as in the occupied French territory, the systematic looting of industrial assets,

compulsory labor and deportation of workers to Germany caused outrage in the Allied camp. This

was a new type of war, the total war to be repeated at a grander scale by the Germans in WW2.

The image of Germans as the new barbarians, was reinforced by the decision of the high

command to wage unrestricted submarine warfare, sinking military and civilian, enemy and neu-

tral ships alike. Finally to complete the picture of a ruthless enemy, in the fall of 1918, the retreat-

ing German army systematically destroyed the industrial infrastructure in the territory it had occu-

pied in northern France.

The French and British peace negotiators and probably to a lesser extent the Americans,

were well aware of these facts when the article 231 was drafted. They must have also been aware

of the evolution of the German war aims during the war, as these were subject to public debate and

not repressed by censorship. The victorious peace (Siegfrieden) was the center piece of the war

aims debate in Germany and was vigorously pursued by the radical nationalist Pan-German

League. This group did not just call for extensive annexations in the East and the West, but called

for the population of occupied Belgium to be used as an inferior workforce and regions to be an-

nexed in France to be entirely depopulated and used as special military zones. With the collapse of

the Russian Empire and the rapid advance of the German army in Ukraine the prospect of massive

territorial annexations in the East to satisfy the ―German hunger for territories‖ through large-scale

settlement, became the dominant feature of the war aims debate.

Towards the end of the war, the German high command dominated by Ludendorff devel-

oped the concept of a greater area ruled by Germany from the Bay of Biscay in France to the Ural

Mountains, a pre-Hitlerian dream revived with catastrophic consequences by the Nazis. These

plans must have rang serious alarm bells to the allied peace negotiators but it seems that only the

French took this seriously.

If we take these factors into consideration, article 231 was a rather reasonable acknowled-

gement of Germany conduct of the war in violations with the Hague Conventions. By not clearly

stating what exactly the German war guilt was, the article became a matter of controversy, giving

fuel to the postwar German propaganda, which interestingly enough impacts the contemporary

popular view of the Versailles peace.

The postwar German propaganda painted a picture of an unjust attribution to the war guilt

exclusively to Germany, associated with very harsh peace terms. It clearly focused on the starting

the war aspect and exaggerated the severity of the peace terms.

The reality is that at the end of the war, the German economy was intact, the vast utter de-

struction landscapes were located in France not Germany, the economy of Belgium was in ruin

and of that of France was in dire conditions. From this perspective, the peace terms were reasona-

ble for Germany and too lenient for France and Belgium. The instinct of Petain, the hero of Ver-

dun, to continue the war and invade Germany was understandable, but given the general exhaus-

tion in the Allied camp and the fear of additional staggering casualties, not realistic.


152

Marshall Foch prophetic words ―this is not a peace but an armistice for 20 years‖ is the

right characterization of the Versailles peace, taking into account the available information at that

time, not the hindsight wisdom after the outbreak of WW2. Foch must have been painfully aware

of the inherent strategic disadvantage of France vs Germany not only in terms of population and

size of economy, but in sheer geographical realities. Taking Sedan near the Belgian border as a

reference point (assuming Belgium to be overran in the eventuality of war) the distance to Paris is

240 km and to Berlin 800 km. If we consider the coal-iron industrial powerhouse of Ruhr, Duis-

burg is 300 km away from the Franch-Belgian border but the basin of Longwy is just at the border

and it was quickly overrun in the early phase of WW1.

The French position requiring the harshest peace terms to deprive Germany of the capacity

to attack France, is therefore understandable and, given the aforementioned strategic realities, the

most rational. The American position based on the 14 points and ―a peace without victory‖, is also

understandable considering Wilson’s grand vision of the postwar world but, underestimating the

realities on the ground and Germany’s capability to rearm, it was hardly compatible with the

French hardline terms. Less understandable, given their massive losses in the war and the better

knowledge of the European realities, is the British concern about an excessively strong France up-

setting the balance of power in Europe, which ultimately added to the American drive towards a

more lenient peace terms. This position would be understandable in 1815, after the Napoleonic

wars but it was clearly shortsighted in 1919 and, what is worse, it continued in the interwar period.

In the end, article 231, not backed by efficient peace terms and a closer, trustful coopera-

tion between France and Britain, was an isolated toothless statement for the Allies and an useful

tool to the German postwar propaganda.


1. Andelman D. A Shaterred Paeace: Versailles 1919 and the Price We Pay Today. New

Jersy: Wiley, 2014. 554 p.

2. Brezina C. The Treaty of Versailles, 1919: A Primary Source Examination of the Treaty

that Ended World War I. New York: Rosen Pub. Group, 2006. 64 p.

3. MacMillan M. Peace Makers: Six Months that Changed the World. New York: Random

House, 2001. 571 p.

4. Tampke J. A Perfidious Distortion of History: The Versailles Peace Treaty and the Suc-

cess of the Nazis. Melbourne: Scribe Publications, 2017. 314 p.

5. Tardieu A. The Truth about the Treaty. Indianapolis: Bobbs-Merrill, 1921. 473 p.


153

Погорельский А. В.

(Воронеж)

УДК 94(41/99)

РЕЦЕНЗИЯ НА МОНОГРАФИЮ: КИРЧАНОВ М. В. ИЗОБРЕТАЯ АМЕРИКУ,

ВООБРАЖАЯ НАЦИЮ: ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ АРХЕОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ

АМЕРИКАНИЗМА МЕЖДУ НАЦИОНАЛИЗМОМ, ФУНДАМЕНТАЛИЗМОМ

И КОММУНИЗМОМ. ВОРОНЕЖ: ООО «РИТМ», 2019. 440 С.

онография доктора исторических наук, доцента Воронежского государст-

венного университета М. В. Кирчанова посвящена актуальным проблемам,

связанным с историей и современным состоянием американского политиче-

ского и культурного национализма. В своей работе М. В. Кирчанов рассматривает феномен

американизма как одну из форм политической идеологии национализма. М. В. Кирчанов

анализирует религиозные и светские течения в развитии американизма как попытки инсти-

туционализации американской политической нации и идентичности. Автором проанализи-

рованы правые и левые тренды в интеллектуальной и культурной истории американизма.

Американский коммунизм и деятельность культурных левых рассматриваются как формы

националистического воображения. Интеллектуальные практики левых и правых политиков

и авторов рассмотрены как политические изобретенные традиции.

Традиционно историки рассматривают Старый свет как родину современного на-

ционализма. Большинство авторов полагают, что национализм как политическое явление,

идеология и доктрина возник именно на территории Европы и своим появлением был обя-

зан буржуазным революциям. Однако совершенно неясно, какую из европейских буржуаз-

ных революций следует считать родоначальницей национализма. Все европейские револю-

ции Нового времени имеют репутацию буржуазных, хотя некоторые из них решали вовсе не

экономические задачи. Их вдохновители, идеологи и участники были вынуждены решать

вопросы национального и религиозного освобождения. Нидерландская революция, хотя и

объявлена буржуазной, в одинаковой степени решала проблемы национального и религиоз-

ного освобождения. Английская революция и вовсе имела преимущественно религиозный

характер, соединив воедино национальные и религиозные политические мотивации участ-

ников революционного процесса.

Великая Французская революция решала преимущественно политические и эконо-

мические задачи, запустив механизмы радикальной модернизации французского общества и

государства, а также став решающим стимулом для трансформации архаичных институтов

и появлении современных наций на всем европейском пространстве. Американская рево-

люция или Война за независимость имела место между английской и французской револю-

циями, используя наследие первой и во многом предвосхитив политические перемены и

трансформации, порожденные второй. По мнению М. В. Кирчанова, Соединенные Штаты

Америки, возникшие вследствие Американской революции «стали таким же продуктом и

последствием прогресса и развития национализма как нации и нации-государства в Европе,

возникшие после буржуазных революций»[4, с. 8]. В своей монографии М. В. Кирчанов

отмечает, что Соединенные Штаты внесли свой весомый вклад в развитие национализма,

который стал универсальным языком политики в 19 веке и не утрачивает своего значения и

мобилизующего потенциала и в настоящее время. По мнению автора, развитие национализ-

ма в США в значительной степени отличалось от аналогичных процессов, происходивших

на территории Европы, хотя развитие национализма в Соединенных Штатах подпадает под

классическое определение Э. Геллнера, который понимал под национализмом «политиче-

ский принцип, суть которого состоит в том, что политическая и национальная единица

М


154

должны совпадать» [2,с.23]. Расширяя и конкретизируя эту дефиницию Э. Геллнер писал,

что «национализм является следствием новой формы социальной организации, которая

опирается на полностью обобществленные, централизованно воспроизводящиеся высокие

культуры, каждая из которых защищена своим государством»[2, с.112]. По мнению М. В.

Кирчанова, «если европейский национализм XIX столетия заявил о себе как почти светское

политическое движение, основной целью которого было создание модерновой политиче-

ской (гражданской) нации, то американский национализм развивался в интеллектуальной

атмосфере, в которой значительную роль играли религиозные течения»[4, с. 9].

Несмотря на светский характер американской государственности, в частности отсут-

ствие (в отличие от европейских стран) государственной Церкви, различные религиозные

движения внесли свой вклад в развитие американской идентичности и американизма как

американской версии светского национализма Старого света. Если предположить, что Э.

Геллнер был прав, утверждая, что «национализм представляет собой принцип, при котором

политическая и этническая единицы должны совпадать»[3,с.147], то США стали одним из

первых государств, которые попытались реализовать этот принцип на практике, отдавая

предпочтение политической составляющей в развитии американского национализма, кото-

рый вообразил нацию, наделив ее особой идентичностью и изобретенными политическими

традициями и ритуалами, которые обеспечили существование и развитие американцев как

политической нации.

М. В. Кирчанов считает, что, несмотря на близость исторического процесса и общие

социальные, культурные и политические корни национализма, американский национализм

развивался отлично от европейских национализмов. Американский национализм стал од-

ним из первых национализмов трансплантационного типа, потому что исторически возник

на территории английских колоний в Северной Америке, которые в определенной степени

копировали институты и отношения метрополии. Колонисты накануне войны за независи-

мость могли иметь с метрополией общую этничность, но их социальные, политические и

религиозные идентичности отличались [1].

После обретения независимости, американский национализм развивался как пре-

имущественно политический и гражданский проект, хотя попытки актуализации этниче-

ских уровней американской идентичности имели место, но они носили спорадический ха-

рактер и не влияли на общие векторы и траектории развития американского национализма в

целом.

Американский национализм относительно быстро трансформировался в америка-

низм – комплекс представлений об особом историческом пути Америки, богоизбранности

американской нации, уникальности американского социального, культурного и историче-

ского опыта[5]. По мнению М. В. Кирчанова «американизм стал универсальной формой

американского национализма, который требовал политической лояльности и не предъявлял

никаких дополнительных требований к этническому происхождению, языку и крови, хотя

радикальные тренды и течения все же пытаются актуализировать расовый фактор, но эти

попытки уникальны и практически не имеют ничего общего с традициями европейских эт-

нических национализмов»[4, с. 12].

В качестве объекта своего монографического исследования М. В. Кирчанов выделяет

- правый политический дискурс США и Канады в его идеологическом разнообразии. Пред-

метом работы выступают различные идеологические и политические предпочтения амери-

канских и канадских правых от политических партий до альтернативных и несистемных

групп. Целью монографии является изучение американского и канадского правого полити-

ческого дискурса.

Монография М. В. Кирчанова имеет традиционную для подобных работ структуру и

состоит из Введения, шести глав, Заключения и Библиографии.

Во введении автор раскрывает теоретические и методологические основы моногра-

фического исследования. Помимо деклараций ритуального характера о предмете, объекте,


155

целях и задачах монографии, М. В. Кирчанов особое внимание уделяет националистиче-

ским штудиям как основе изучения американского национализма. Особое внимание во

Введении уделено национализму в США, анализируются его европейские корни и их разви-

тие в американском политическом и интеллектуальном дискурсе. Автор рассматривает на-

ционализм как форму светской политической религии, анализируя множественные интел-

лектуальные генеалогии американского национализма, включая политические правые и

культурные левые практики.

В первой главе М. В. Кирчанов анализирует правый и левый политический фунда-

ментализм. Рассматриваются несколько феноменов американского национализма, особое

внимание уделено роли религиозных тенденций в истории и идеологии американского на-

ционализма. Также рассматривается феномен американских правых, их место в идеологии

американского национализма между консерваторами и фундаменталистами.

Во второй главе анализируются религиозные тренды в истории американского на-

ционализма. Особое внимание уделено роли мормонов в развитии и продвижении изобре-

тенных традиций американского национализма. Мормоны рассматриваются в контекстах

интеллектуальной истории как воображенное сообщество.

В третьей главе рассматриваются левые тренды в интеллектуальной истории амери-

канского национализма. Автор анализирует особенности развития левого национализма в

контекстах его советизации и развития в соответствии с нормами левого политического ка-

нона. В главе анализируются особенности и основные векторы культурной истории левых

трендов в американской националистической традиции.

В четвертой главе рассматриваются проблемы истории американских культурных

левых националистов от их интеллектуального рассвета 1960-х годов до идеологической

эрозии 1980-х годов. Автор рассматривает, как левые националисты формировали проекты

и концепты американской политической и культурной идентичности.

В пятой и шестой главах представлены проблемы истории американского национа-

лизма в XXI веке. М. В. Кирчанов анализирует идеологические предпосылки и основания

политической повестки дня современных американских правых националистов в 2000-е го-

ды. Политические координаты американских правых в 2000-е годы, основные проблемы

американизма как формы политического национализма 2000-х гг.

В Заключении М. В. Кирчанов приходит к следующему выводу: «Истоки современ-

ного американского политического национализма исторически чрезвычайно гетерогенны и

разнообразны. Он опирается на развитую американскую консервативную традицию, основы

которой заложены уже религиозными пуританскими фундаменталистами. Политический

идеал американского национализма – сильное американское государство, минимально ин-

тегрированное во внешний мир и его формализованные международные политические, эко-

номические и социальные институты, которое базируется на религиозных ценностях и аме-

риканских традициях. В такой ситуации, для современного американизма характерен зна-

чительный антимодерновый нарратив. Антимодерность американского национализма свя-

зана с резким неприятием современных тенденций политического развития, представлен-

ных интеграционными процессами и глобализацией. Внешнеполитическая программа со-

временных американских националистов правой ориентации отличается значительным ра-

дикализмом, направленным в сторону последовательного политического изоляционизма.

Приверженность традиционным ценностям, почти слепая вера в теорию заговора, непри-

ятие магистральных тенденций в развитии современных международных отношений спо-

собствует тому, что американские националисты нередко являются политическими марги-

налами, реальный политический вес которых несравним с крупнейшими и доминирующими

политическими партиями» [4, с. 385].

В целом, монография М. В. Кирчанова производит благоприятное впечатление, хотя

возможно и несколько замечаний критического характера. Первое, на что обращает внима-

ние читатель - это то, что книга М. В. Кирчанова значительно выделяется из контекста дру-


156

гих российских исследований, посвященных американистике. Если большинство отечест-

венных монографий по истории Америки XX века условно могут быть отнесены к постпо-

зитивистской или неопозитивистской парадигме, то рецензируемая монография М. В. Кир-

чанова может быть локализована в рамках модернистской или конструктивистской пара-

дигмы, что придает ей определенную маргинальность среди других текстов, посвященных

данной проблематике. Это является следствием того, что автор достаточно последователен

в своих попытках трансплантировать западные методы в изучение истории американской

общественной и политической мысли, воспринимая ее как конструкт. Кроме этого, не со-

всем понятна для потенциального читателя попытка М. В. Кирчанова анализировать эту ис-

торию в категориях национализма, так как последний в российской историографической

традиции ассоциируется с другими регионами или социально-политическими и культурны-

ми явлениями. Попытки автора написать историю американского коммунизма в категориях

национализма, конечно, интересны, но, вместе с тем, и чрезвычайно спорны, хотя следует

признать, что в сравнении с более ранней советской историографией, подход, предложен-

ный М. В. Кирчановым, следует признать в значительной степени оригинальным. В целом,

идеи, предложенные автором, могут быть определены как ревизионистские в силу того, что

проявления национализма он находит в тех сферах жизни американского общества, которые

ранее описывались и анализировались в качественно другой теоретической и методологи-

ческой системе координат.

Таким образом, основные критические замечания к монографии М. В. Кирчанова

связаны с особенностями используемой автором методологии, а потенциальное неприятие

идей автора в этом контексте может быть проявлением не кризисного состояния российской

американистики, а последствиями ее роста и освоения новых моделей и языков написания

истории.

Монографическое исследование «Изобретая Америку, воображая нацию: интеллек-

туальная археология и история американизма между национализмом, фундаментализмом и

коммунизмом» представляет оригинальную попытку написания междисциплинарной исто-

рии американского национализма с современных методологических позиций и, несомненно,

восполняет пробел в изучении данной темы отечественной американистикой.


1. Бурстин Д. Американцы: колониальный опыт. М.: Прогресс-Литера, 1993. 480 с.

2. Геллнер Э. Нации и национализм. М.: Прогресс, 1991. 319 с.

3. Геллнер Э. Пришествие национализма. Мифы нации и класса // Нации и национа-

лизм. М.: Праксис, 2002. С. 146-200.

4. Кирчанов М. В. Изобретая Америку, воображая нацию: интеллектуальная археоло-

гия и история американизма между национализмом, фундаментализмом и коммунизмом.

Воронеж: ООО «РИТМ», 2019. 440 с.

5. Лукьянов Ф. Конструирование самосознания. Из чего состоит американский на-

ционализм. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://kaleidoscopelive.ru/novosti/konstruirovanie

_samosoznaniya_iz_chego_sostoit_amerikanskij_nacionalizm/

References

1. Burstin, D. Amerikancy: kolonial'nyj opyt [Americans: Colonial Experience]. Moscow,

Progress - Litera, 1993. 480 p. (in Russian).

2. Gellner, E. Nacii i nacionalizm [Nations and nationalism]. Moscow, Progress, 1991. 319

p. (in Russian).

http://kaleidoscopelive.ru/novosti/konstruirovanie


157

3. Gellner, E. Prishestvie nacionalizma. Mify nacii i klassa [The coming of nationalism.

Myths of nation and class] in Nacii i nacionalizm [Nations and nationalism]. Moscow, Praksis,

2002, pp. 147-162. (in Russian).

4. Kirchanov, M.V. Izobretaya Ameriku, voobrazhaya naciyu: intellektual'naya arheolo-

giya i istoriya amerikanizma mezhdu nacionalizmom, fundamentalizmom i kommunizmom [Invent-

ing America, Imagining a Nation: Intellectual Archeology and the History of Americanism be-

tween Nationalism, Fundamentalism and Communism]. Voronezh, OOO «RITM», 2019. 440 p. (in Russian).

5. Luk'yanov, F. Konstruirovanie samosoznaniya. Iz chego sostoit amerikanskij naciona-

lizm [The construction of self-awareness. What American nationalism consists of]. [Elektronnyj

resurs]. Rezhim dostupa: http://kaleidoscopelive.ru/novosti/konstruirovanie_samosoznaniya_iz

_chego_sostoit_amerikanskij_nacionalizm/ (in Russian).

http://kaleidoscopelive.ru/novosti/konstruirovanie_


158

Соловьев В. С.

(Елец)

УДК 902/904

ИЗ РАБОТ В ХИСАРСКОЙ ДОЛИНЕ

. В. Зеймаль проводил раскопки в Хисарской долине в течение нескольких лет.

По результатам своих исследований он собирался издать монографию, но не

сделал этого. В частности, он не опубликовал материалы, касающиеся форти-

фикации; вместе с тем, они представляют собой определѐнный интерес для истории форти-

фикационного зодчества Бактрии кушанского периода.

В сезон 1976 г. на территории Шахринауского городища был вскрыт участок обо-

ронительной стены длиной 9,2 м и одна башня. Стена и башня возведены из квадратного

сырцового кирпича (34 34 10 — 12 см), кладка аккуратная; соблюдена горизонтальность

рядов кирпича, перевязка швов, ширина их по вертикали равна 3 — 10 см, по горизонтали

— 3 — 4 см. Швы увеличивались по горизонтали в том случае, если нужно было устроить

бойницу на определѐнном расстоянии от предыдущей бойницы или от башенного угла.

Стены башни сохранились на высоту 5,5 м, они перевязаны с башней.

Южный и северный фасады башни прорезают по две бойницы. Одна из них, кото-

рая ближе к стене, — боевая, а та, которая ближе к углам башни, — ложная. Бойницы стре-

ловидные, стрелку образуют два наклонных кирпича, поставленные под углом друг к другу;

высота ложных бойниц равна 0,96 — 1,0 м, высота стрелки — 0,30 м. Кирпичи, образующие

еѐ, поставлены на полочку внутри стены. У боевых бойниц имеется разница в высоте: из-

нутри — 0,7 — 0,74 м и снаружи — 0,96 — 1,0 м; бойницы расширяются за счѐт наклона их

пола, это повышало маневренность стрельбы защитников; они были рассчитаны на фрон-

тальную стрельбу. На восточном фасаде башни средняя бойница — боевая, крайние —

ложные (рис. 1).

Рис. 1. Шахринауское городище. Оборонительная башня

Внутрибашенное помещение вытянуто с севера на юг, длина его равна 2,6 —

2,72 м, ширина — 1,92 — 1,95 м. Вход во внутрибашенное помещение устроен в центре за-

падной стены, он был перекрыт аркой, выложенной в технике ложного свода. Ширина его

равна 0,67 м, стены оштукатурены тонким (до 5 мм) слоем без примеси самана. Полом для

Е


159

внутрибашенного помещения служила пахсовая подушка толщиной 0,20 м, боевые бойни-

цы расположены на высоте 0,87 м от пола.

Стена сохранилась на высоту до 4,4 м, через равные промежутки длиной 2,15 м еѐ

толщу прорезают бойницы: две ложные и боевая. Толщина стены — 3,4 м, внутренняя и

внешняя поверхность еѐ вертикальная. Стена стоит на материковой площадке, которую пе-

ред началом строительства выровняли. Бойницы располагаются в стене на высоте 0,80 м от

пола, как и в башне

Летом 1977 г., во время работы в составе археологического отряда под руково-

дством Е. В. Зеймаля, мне довелось вести раскопки одной оборонительной башни на горо-

дище Чимкурган в Регарском районе. Башня имела снаружи форму равнобедренного тре-

угольника, основанием которого была крепостная стена. Длина боковых сторон треуголь-

ника равна 4,85 м, ширина башни в месте еѐ примыкания к стене равна 7,25 м. Крепостная

стена имеет толщину 1,8 м; она, как и башня, сложена из квадратного сырцового кирпича

(34 34 12 см). Толщина стен башни различна — от 2,5 до 3,1 м. Вход во внутрибашенное

помещение расположен в юго-западном углу, ширина его равна 0,65 — 0,8 м, само помеще-

ние имеет подпрямоугольную форму (2,25 1,65 м), вытянуто оно с севера на юг, стены

помещения не оштукатурены.

В юго-восточном углу помещения устроена боевая бойница, основание еѐ находит-

ся на высоте 0,38 м от пола. Бойница имеет высоту 1,1 м, ширину внутри помещения 0,12 м

и постепенно расширяется наружу; сверху она перекрыта двумя кирпичами, образующими

«стрелку», высота которой равна 0,24 м. При таком расположении бойница служит для обо-

роны пространства в месте смыкания основания стены и башни. Она рассчитана на наполь-

ную стрельбу.

В середине фасада той же стены была устроена ложная бойница, также имеющая

стреловидную форму; высота еѐ — около 1,0 м, ширина — 13 см, глубина — 38 см. Судя по

размерам сырцового кирпича, фортификационная система городища возводилась в кушан-

ское время, сама башня построена на забутовке развалин башни предыдущего периода.

Стены описываемой нами башни сохранились на высоту 1,7 м (рис. 2).

Рис. 2. Чимкурган. Оборонительная башня


160

«Мода» на стреловидные бойницы в бактрийском фортификационном зодчестве

появилась, видимо, в эллинистический период. В. Л. Воронина считала, что «стреловидная по фасаду форма бойниц вызвана конструкцией их перекрытия из составленных наклонно сырцовых кирпичей» [1, с. 42-51]. В кушанский период подобные бойницы становятся ха-рактерными не только в Бактрии, но и в других регионах Средней Азии [6, с. 104, с. 41; 3, с. 411, рис. 112; 4, с. 36-49; 5, с 82]. В целом, оборона, когда бойницы устраивались в толще стены, была неэффективной, для ее усиления в стене устраивались ниши, а по верху стены возводился бруствер с валгангом, который служил для защиты оборонявшихся воинов. Ложные бойницы создавали у наступающих иллюзию наличия большого числа защитников.

Башни в кушанское время были разной формы: квадратные, прямоугольные, полу-круглые; треугольная башня Чимкургана являет собой новый тип. В военном отношении она была малоэффективной. Понять причину столь необычной конструкции можно было в контексте всей фортификационной системы памятника, но она не изучалась.

В раннем средневековье сочетания системы «стрелковая галерея — внутрикамер-ные башни» постепенно переходят в монолитные стены и башни, а защита переносится на гребень стены. Бойницы в толще стены носят, как правило, чисто декоративный характер, в некоторых случаях они имеют стреловидную форму. Стрелку бойниц при этом перекрыва-ли дополнительно небольшими арочками. Такая система, например, использовалась на ци-тадели вахшской Кафиркалы [2, с. 88-95].

Список литераутры

1. Воронина В. Л. Из истории среднеазиатской фортификации // Советскя археология.

1964. № 2. С. 42-51. 2. Литвинский Б. А., Соловьѐв В. С. Средневековая культура Тохаристана. М.: Наука,

1985. 263 с. 3. Неразик Е. Е. Археологическое обследование городища Куняуаз // Труды Хорезм-

ской археолого-этнографической экспедиции. Т. II. М.: Наука, 1958. 26 с. 4. Пугаченкова Г. А. Пути развития архитектуры Южного Туркменистана // Труды

Южно-Туркменистанской археологической комплексной экспедиции. Т. V. М., 1958. 5. Ртвеладзе Э. В. Кушанская крепость Кампыр-тепе // Вестник Древней истории.

1984. № 2. С. 87-106. 6. Толстов С. П. Древний Хорезм. М.: Изд-во МГУ, 1948. 440 с.

References

1. Voronina, V. L. Iz istorii sredneaziatskoy fortifikatsii [From the history of Central Asian

fortification] in Sovetskya arkheologiya, 1964, № 2, pp. 42-51. (in Russian). 2. Litvinskiy, B. A., Solov'ev, V. S. Srednevekovaya kul'tura Tokharistana [Medieval

culture of Tokharistan]. Moscow, Nauka, 1985, 263 p. (in Russian). 3. Nerazik, E. E. Arkheologicheskoe obsledovanie gorodishcha Kunyauaz [Archaeological

survey of the Kuniauaz settlement] in Trudy Khorezmskoy arkheologo-etnograficheskoy ekspeditsii [Transactions of the Khorezm archaeological and ethnographic expedition], t. II, Moscow, Nauka, 1958. 26 p. (in Russian).

4. Pugachenkova, G. A. Puti razvitiya arkhitektury Yuzhnogo Turkmenistana [Ways of development of the architecture of Southern Turkmenistan] in Trudy Yuzhno-Turkmenistanskoy arkheologicheskoy kompleksnoy ekspeditsii [Transactions of the South-Turkmen archaeological complex expedition], t. V, Moscow, 1958. (in Russian).

5. Rtveladze, E. V. Kushanskaya krepost' Kampyr-tepe [Kushan fortress Kampyr-tepe] in Vestnik Drevney istorii. 1984, № 2, pp. 87-106. (in Russian).

6. Tolstov, S. P. Drevniy Khorezm [Ancient Khorezm]. Moscow, Publishing House of Moscow State University, 1948. 440 p. (in Russian).


161

ИНФОРМАЦИЯ ОБ АВТОРАХ

Афанасьева Ирина Николаевна – магистрант Елецкого государственного университе-та им. И.А. Бунина, Елец, Россия, [email protected]

Богатырѐв Роман Автандилович – заместитель председателя Орловского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, Россия, Орел, [email protected]

Гайденко Павел Иванович – доктор исторических наук, доцент заведующий архивом Институт украинской археографии и источниковедения имени М. С. Грушевского НАН Украины, Киев, Украина, [email protected]

Глазьев Владимир Николаевич – доктор исторических наук, профессор, декан исто-рического факультета Воронежского государственного университета, Воронеж, Россия, [email protected]

Демидов Артѐм Геннадьевич – председатель Центрального Совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, Россия, Москва, [email protected]

Дудина Ольга Владимировна – кандидат исторических наук, старший преподаватель Воронежского государственного университета, Воронеж, Россия, [email protected]

Жиромская Валентина Борисовна – доктор исторических наук, ведущий научный со-трудник РАН, руководитель Центра изучения истории территории и населения России, Мо-сква, Россия, [email protected]

Житин Руслан Магомедович – кандидат исторических наук, главный библиограф от-дела краеведческой библиографии Тамбовской областной универсальной научной библио-теки им. А. С. Пушкина, Тамбов, Россия

Иванов Максим Андреевич – аспирант Нижегородского государственного универси-тета им. Н. И. Лобачевского, Нижний Новгород, Россия, [email protected]

Камардин Игорь Николаевич – доцент, начальник отдела довузовской подготовки Пензенского государственного университета, Пенза, Россия, [email protected]

Кирсанов Роман Сергеевич – преподаватель Пензенского государственного универ-ситета, Пенза, Россия, [email protected]

Клевцова Оксана Владимировна – кандидат исторических наук, доцент Елецкого го-сударственного университета им. И.А. Бунина, Елец, Россия, [email protected]

Коршикова Елизавета Андреевна – магистрант Елецкого государственного универ-ситета им. И.А. Бунина, Елец, Россия, [email protected]

Ляпин Денис Александрович – доктор исторических наук, доцент, заведующий ка-федрой истории и историко-культурного наследия Елецкого государственного университета им. И.А. Бунина, Елец, Россия, [email protected]

Погорельский Александр Валерьевич – кандидат исторических наук, доцент Воро-нежского государственного технического университета, Воронеж, Россия, [email protected]

Рощупкин Алексей Юрьевич – кандидат исторических наук, независимый исследова-тель. Липецк, [email protected]

Соловьев Виктор Степанович – доктор исторических наук профессор Елецкого го-сударственного университета им. И.А. Бунина, Елец, Россия

Топильский Алексей Геннадьевич – кандидат исторических наук, старший преподава-тель Тамбовского государственного университета им. Г.Р. Державина, Тамбов, Россия, [email protected]

Федюнин Иван Владимирович – кандидат исторических наук, доцент кафедры исто-рии России Воронежского государственного педагогического университета, Воронеж, Рос-сия, [email protected]

Филина Юлия Сергеевна – младший научный сотрудник ИРИ РАН, Москва, Россия, [email protected]

Шапиро Бэлла Львовна – кандидат исторических наук, доцент, Российский государ-ственный гуманитарный университет, Москва, Россия, [email protected]

Koschelnyak Karol – доктор наук исторического факультета университета им. Адама Мицкевича, Познань, Польша, kkos@amu,edu.pl

Sirzén Fiorin – PhD, независимый исследователь, Базель, Швейцария, [email protected]

mailto:[email protected]


162

INFORMATION ABOUT THE AUTHORS

Irina N. Afanasyeva – undergraduate of Bunin Yelets State University, Yelets, Russia, afanase-

[email protected]

Roman A. Bogatyrev – Deputy Chairman of the Oryol Branch of the All-Russian Society for the

Protection of Monuments of History and Culture, Orel, Russia, [email protected]

Pavel I. Gaydenko – Doctor of Historical Sciences, Associate Professor Grushevsky Archive Insti-

tute of Ukrainian Archeography and Source Studies of the National Academy of Sciences of Ukraine, Kiev,

Ukraine, [email protected]

Vladimir N. Glazyev – Doctor of Historical Sciences, Professor, Dean of the Department of Histo-

ry, Voronezh State University, Voronezh, Russia, [email protected]

Artyom G. Demidov – Chairman of the Central Council of the All-Russian Society for the Protec-

tion of Monuments of History and Culture, Moscow, Russia, [email protected]

Olga V. Dudina – Candidate of Historical Sciences, Senior Lecturer, Voronezh State University,

Voronezh, Russia, [email protected]

Valentina Borisovna Zhiromskaya – Doctor of Historical Sciences, Leading Researcher of the Rus-

sian Academy of Sciences, Head of the Center for Studying the History of the Territory and Population of

Russia, Moscow, Russia, [email protected]

Ruslan M. Zhitin – candidate of historical sciences, chief bibliographer of the department of local

history bibliography of the Tambov Pushkin Regional Universal Scientific Library, Tambov, Russia

Maxim A. Ivanov – graduate student of Lobachevsky Nizhny Novgorod State University, Nizhny

Novgorod, Russia, [email protected]

Igor N. Kamardin – Associate Professor, Head of the Department of Pre-University Training, Penza

State University, Penza, Russia, [email protected]

Roman S. Kirsanov – Lecturer at Penza State University, Penza, Russia, [email protected]

Oksana V. Klevcova – candidate of historical sciences, associate professor of Bunin Yelets State

University, Yelets, Russia, [email protected]

Elizaveta A. Korshikova – undergraduate of the Bunin Yelets State University, Yelets, Russia, kor-

[email protected]

Denis A. Lyapin – Doctor of Historical Sciences, Associate Professor, Head of the Department of

History and Historical and Cultural Heritage of Bunin Yelets State University, Yelets, Russia, lyapin-

[email protected]

Alexander V. Pogorelsky – candidate of historical sciences, associate professor of the Voronezh

State Technical University, Voronezh, Russia, [email protected]

Alexey Y. Roshchupkin – сandidate of Historical Sciences, indestructible researcher, Lipetsk, Rus-

sia, [email protected]

Viktor S. Soloviev – Doctor of Historical Sciences, Professor of Bunin Yelets State University, Ye-

lets, Russia.

Aleksey G. Topilsky – candidate of historical sciences, senior lecturer at Derzhavin Tambov State

University, Tambov, Russia, [email protected]

Ivan V. Fedyunin – candidate of historical sciences, associate professor of the Department of Rus-

sian History, Voronezh State Pedagogical University, Voronezh, Russia, [email protected]

Julia S. Filina – Junior Researcher, IRI RAS, Moscow, Russia, [email protected]

Bella L. Shapiro – Candidate of Historical Sciences, Associate Professor, Russian State University

for the Humanities, Moscow, Russia, [email protected]

Karol Koschelnyak – Doctor of Science, Faculty of History, Adam MickiewiczUniversity, Poznan,

Poland, kkos @ amu, edu.pl

Fiorin Sirzén – PhD, Independent Researcher, Basel, Switzerland, [email protected]


163

ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ АВТОРОВ

Объем статьи не должен быть меньше 15 страниц А4, с текстом, набранным 14 шрифтом.

Библиографический список статьи должен содержать не менее 10 позиций (не считая ссылок на

архивные фонды).

ТЕКСТ научной статьи следует строго оформлять согласно следующим требованиям:

Текстовый редактор – Microsoft Word.

Формат – А4.

Поля – 2 см со всех сторон.

Шрифт – Times New Roman (при необходимости – другой; если шрифт не входит в список обще-

принятых, его нужно прислать отдельным файлом).

Размер шрифта – 14.

Межстрочный интервал – 1,5.

Абзац (отступ) – 1,25.

Ориентация – книжная, без простановки страниц, без переносов.

Редактор формул – пакет Microsoft Office (MathType).

Графики, таблицы и рисунки – черно-белые, без цветной заливки, допускается штриховка.

УДК (см., например: http://teacode.com/online/udc/ или http://udkcodes.net).

Краткая аннотация статьи на русском языке (курсивом). Объем аннотации не менее 200 слов. Анно-

тация должна содержать: актуальность работы, новизну, методы, источниковую базу, результаты

(выводы).

Ключевые слова (курсивом, не менее 5-7).

Краткая аннотация статьи на английском языке (курсивом).

Ключевые слова на английском языке.

Фамилия, имя, отчество автора(ов) (жирным шрифтом, курсивом, имя и отчество сокращенно), ниже

– город, который представляет автор (курсивом), – по левому краю, строчными буквами.

Название статьи – по центру, без отступа, прописными буквами.

Текст статьи – выравнивание по ширине.

ССЫЛКИ в тексте оформляются по следующему образцу: [1, с. 195], [4], [3, с. 20; 7, с. 68], [8, д.

143, л. 8]. Библиография оформляется в соответствии с образцом, который прилагается к данным

требованиям.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ приводится в алфавитном порядке в виде нуме-

рованного списка. В списке литературы указывается издательство и количество страниц.

После списка литературы обязательно следует References.

REFERENCES

Список литературы на английском языке (References) – комбинация транслитерированной и англоя-

зычной частей русскоязычных ссылок.

Более подробно об оформлении статей можно узнать на сайте: http://historic-journal.ru/about/for-

authors/requirement/

Дополнительно

Уважаемые авторы! Заявки на публикацию принимаются только по указанному выше ад-

ресу электронной почты. Рецензирование научной работы осуществляется редакционной коллегией

журнала, которая принимает решение о публикации статьи, внешние рецензии не учитываются. Ре-

дакция оставляет за собой право не принимать к рассмотрению статьи авторов, материалы которых

неоднократно отклонялись редакционной коллегией. Публикуются только одобренные редакцион-

ной коллегией статьи.

Рассылка печатных экземпляров редакцией не осуществляется. Оформить подписку можно в

любом отделении «Почты России».

Редакция отдает предпочтение статьям, связанным с историей повседневной жизни, работам,

посвященным историко-антропологическим проблемам, микроистории и исторической культуроло-

гии.

http://historic-journal.ru/about/for-authors/requirement/

http://historic-journal.ru/about/for-authors/requirement/


164

Научное издание

ИСТОРИЯ:

ФАКТЫ И СИМВОЛЫ

№ 1 (22) / Елец, 2020

Литературный редактор, корректор – В. В. Ряполов

Технический редактор – Н. П. Безногих

Техническое исполнение – В. М. Гришин

Дизайн обложки – П. А. Фрольцова (ИАИ РГГУ)

Подписано в печать 12.03.2020

Дата выхода в свет 13.03.2020

Бумага 82,0 п.л. формат А-4. Гарнитура Times. Печать трафаретная

Тираж 1000 экз. Заказ № 4

Свободная цена

Адрес редакции и издателя:

399770, Липецкая область, г. Елец, ул. Коммунаров, 28,1

E-mail: [email protected] Сайт журнала: http://historic-journal.ru

Подписной индекс журнала № 64989 в каталоге периодических изданий

органов научно-технической информации агентства «Роспечать»

Подписной индекс журнала № 43281 в объединенном каталоге «Пресса России»

Отпечатано с готового оригинал-макета на участке оперативной полиграфии

Елецкого государственного университета им. И. А. Бунина


Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего образования

«Елецкий государственный университет им. И. А. Бунина»


http://historic-journal.ru/

Date post:	23-Jun-2020
Category:	Documents
Upload:	others
View:	19 times
Download:	0 times