РУССКИЙ STIL 2014stella-verlag.com/data/documents/Almanach-RS-2014.pdf · В книге...

ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХ

СОВРЕМЕННЫХ РУССКИХ АВТОРОВ

STELLA

Германия

РУССКИЙ STIL 2014

© Русский Stil-2014.

Литературный альманах современных русских авторов + CD.

В книге использованы работы, представленные на творческие конкурсы

сезона-2014.

ISBN 978-3-95772-012-2

Редактор-составитель Л. Баумгартен.

© Дизайн: В. Цветков.

Авторский стиль произведений сохранен.

Сохранены также особенности пунктуации и орфографии авторов.

Verlag «STELLA»

Deutschland

Фестиваль-конкурс литературы и искусства

Представление современной русской литературы международ-

ной литературной общественности;

Поиск значимых литературных произведений на русском язы-

ке, выявление новых талантливых авторов в России и за рубе-

жом, создание им условий для публикаций в средствах массо-

вой информации и издательствах Европы;

Популяризация литературного творчества через визуальные фор-

мы, в том числе фото- и видео- форматы;

Выявление талантливых поэтов-песенников, авторов-исполни-

телей и популяризация их творчества;

Установление контактов между поэтами и композиторами неза-

висимо от места их проживания.

Объявление победителей и вручение наград происходит на ежегод-

ном Фестивале в Германии, который по традиции проводится в пер-

вой половине осени. Участникам Фестиваля высылаются пригласи-

тельные документы в Германию.

6

Елена КРИКЛИВЕЦ

Лауреат 1-ой степени литературного конкурса «Русский Stil-2014»

К истокам…

***

Тополь, подпирая небосвод,

в толщу дней глядит с немым укором.

И тропинка робкая ведет

к старенькой скамейке у забора.

Здесь и тени поросли быльем…

Только почему-то год от года

окон заколоченный проем

не пускает душу на свободу.

Этот груз не разделить ни с кем.

Горький крик не вырвется наружу.

Тихо дрогнет жилка на виске,

и морщинки сделаются глубже.

Ни в погонных метрах, ни в рублях

не измерить дедовские хаты…

На таких вот сизых тополях

выбьет время памятные даты.

7

***

На земле была одна столица,

все другое – просто города.

Г. Адамович

Здесь не «бьется Нева о холодный гранит»,

не поет под ладонью ограда литая…

Этот город свои кружева мастерит,

настоящее с прошлым упрямо сплетая.

Здесь над старою ратушей кружит листва,

и взлетает Шагал над шуршащей аллеей.

Здесь поэт подбирает такие слова,

от которых осеннее небо теплеет.

Мелкий дождик дорожки к утру навощит,

пробежит по мостам, не жалея сандалий.

И согнется под лампой седой часовщик,

починяющий время в еврейском квартале…

Чтобы призрачных лет удержать череду,

чтобы терпкой истории вдоволь напиться,

я по древнему городу тихо пройду,

как по дремлющей в золоте лучшей столице.

8

Нина Гейдэ


***

Это просто дожди зарядили отчаянно,

и ореховой хрупкой скорлупкой душа,

покружившись на месте, куда-то отчалила,

вдруг устав от бумаги и карандаша.

Поплыла в переулках ночных: апельсиновый

свет из окон, луну среди туч завитком –

всё вбирала душа и с бездомною псиною

обменялась, как с давней знакомой, кивком.

Повстречала кота в подворотне: два камушка

изумрудных сверкнули во тьме колдовской.

Было грустно душе, потому что века уже

болен дождь-одиночка любовной тоской.

И в душе пронеслись очертанья и отзвуки

полдней страсти, её расписных колесниц.

Жизнь, пыльцой золотой трепетавшая в воздухе,

ломким крылышком бабочки падала ниц.

И закат остывал забродившей настойкою

недосказанных слов от второго лица.

Лишь один и остался под лампой настольною

остров света над белой равниной листа.

Возвратилась душа – ведь немного и надо ей:

побродить под дождём, словно в детстве – ничьей,

да принять перед сном стихотворного снадобья,

чтобы жар остудить безымянных ночей.

9

Русский язык

Мир с Вавилонской башни взирает бесшабашно,

как языки и страны лишаются границ

в глобальной перетряске, когда уже не важно,

в каком углу планеты грызть бытия гранит.

На языке английском – шекспировском и мглистом –

пойду бродить по книгам – с иронией в ладу.

На языке французском – в изящном платье узком –

стиль современной моды усвою на лету.

Когда колючий датский мне выучить удастся –

смогу сполна отдаться рутине бытовой.

На языке немецком однажды, может статься,

философы откроют код Мирозданья свой.

И есть ещё волшебный язык, в меня вошедший

Господним повеленьем – так, как вошла душа, –

на русском лишь, на русском лепечет вот и шепчет

о самом сокровенном – изломом падежа

и вкрадчивостью гласных. Нет слов нежнее русских –

взывают: в наважденье возвышенном живи.

На крыльях речи русской всё в поднебесье рвусь я,

чтобы тебе на русском поведать о любви.

10

Сергей МИТРОФАНОВ

Лауреат 3-ей степени литературного конкурса «Русский Stil-2014»

Дорога

Опять весна. Сырая полоса

Ныряющей то вниз, то вверх дороги.

Дурною бесконечностью леса,

У горизонта впившись в небеса,

Всё тянутся, как серые остроги.

Вползает в гору мой автомобиль,

Он стар, его года не есть богатство,

Он с жалким хрипом просится в утиль

– А до жилья ещё с полсотни миль –

И глохнет, предавая наше братство.

Его мотор не выдержал, а мой,

Стуча в груди, к тебе всё так же рвётся,

И вслед за надвигающейся тьмой

Неслышно выступает призрак Той,

С которой тоже встретиться придётся.

С той женщиной, но только не сейчас,

Хоть неизбежность встречи очевидна,

Ещё не израсходован запас

И, кажется, далёк ещё тот час,

Когда мотор в груди собьётся с ритма.

Здесь за сто вёрст ни дыма, ни огня,

Крадётся вязкий мрак на лапах волчьих,

Но женщина одна хранит меня

От той, что спину взглядом леденя,

От левого плеча уйти не хочет.

11

Но только ей меня не одолеть,

Ладонь с плеча под взглядом убирая,

Бесславно уменьшается на треть

И исчезает та, чьё имя смерть,

Когда глядит в её глаза Другая,

Чей фотоснимок справа на стекле

Уводит прочь бессмысленные тени

И не даёт сомкнуться липкой мгле,

Уверенно по стынущей земле

Очерчивая взглядом круг спасенья.

И я всегда черчу такой же круг

Вокруг тебя, как в гоголевском «Вие»,

Когда кривым шипом ползёт испуг

Под сердце, а в висках стучит: «А вдруг?»

И недоступны способы иные.

А что ещё? Языческий обряд,

Когда все звуки глушит расстоянье,

Единственный, не знающий преград,

Разматывает сотни мегаватт

На все меридианы мирозданья.

12

Светлана АСТРЕЦОВА

Дипломант литературного конкурса «Русский Stil-2014»

Галатея

Отрадно спать, отрадней камнем быть...

Прошу, молчи, не смей меня будить.

Микеланджело Буонарроти

Рассеченные силой слога

Рубцевались уста на коже.

В слуховые проемы окон

Опрометчиво окрик брошен:

Молоточки о наковальни

Застучали. Промчались разом,

Как мазурки по залам бальным,

От завески до зева спазмы.

Обращая глазницы в топи,

Жар пудовый валил из цеха.

Под нервюрной системой ребер

Разошлись два огромных меха.

Напоенные кровью алой,

Вены уголь носили в сердце.

Скульптор, мрамор сохранней в скалах,

Возврати мне мое бессмертье!

И покамест возносит череп

Исполин позвоночностолпый,

Виртуоз, беззаконник, гений,

Грудь громадам разъявший, проклят!

13

Жена Адмета

Меж бровей (между двух гробниц)

Тени движутся, как кентавры,

В жерловинах больных глазниц

Ужас вязнет багровой лавой.

Теплым пеплом осыпан – сер

Лоб Адмета. Подмены ищешь?

Добровольца у черни Фер,

Словно хлеба, молил у нищих.

Пришлый – жадный до пиршеств гость,

И над каждым клинок висячий.

В чаши кровь проливаю, кость

Плечевую свою – подачкой –

Я бросаю. Войду в Аид

Я царицей, так рвутся в отчий

Дом. Касанье могильных плит

(Губ моих) горячей пощечин.

Ладони

Как будто боясь: обронит

Жемчужину (Участь лакома?)

Цыганка мои ладони

Раскрыла, как створки раковин,

Как ноты. Расселись стаями

На стане рядком победы.

Меж бедами – расстояния

В полтакта. Маршрут разведан:

Стремнины (края изломаны)

Хребет прорезают горный.

Бумаги белей линованной

Ладони, как приговоры.

14

Александр КОЖЕЙКИН


Рекс-дворняга

1

Рекс-дворняга на посту всегда.

«Скорую» облаял – что за гости!

Поскулив, завыл, но не со злости –

вдруг почуял: страшная беда.

Вынесли старушку, увезли.

Пёс всю ночь бродил, гремел железом,

а наутро сын ее, нетрезвый,

заглянул и Рексу: «Не спасли».

Он и раньше с Рексом говорил…

Отстегнул кольцо из синей стали.

Две слезинки рядышком упали.

Пошатнулся сын, пошёл к двери.

Вынес сыр, желая угостить:

«Вот, держи!» Но пёс не сделал шагу.

«Как в квартиру – грязную дворнягу?

Мне жена велела: отпусти!»

2

Продан дом на слом, и третий год,

как добро поделено без ссоры.

У родного старого забора

Рекс свою хозяйку тихо ждёт.

Балуют мальчишки колбасой,

косточки несут ему соседи.

Смотрит вдаль – а вдруг она приедет

на машине с красной полосой?

15

Если тебя рядом нет

Как одиночка тюрьмы

в мрачном квадрате зимы,

дом без любви.

И зови – не зови,

страсть не попросишь взаймы.

Серые клетки дворов

в розе холодных ветров.

Чёрный квадрат

говорит, что пора

рамки раздвинуть миров.

Ромбы заснеженных клумб

плачут давно по теплу.

Ночь холодна,

но отступит она –

луч заскользит по стеклу.

Замкнутый круг – как змея,

супрематична заря.

Мысль обожгла:

посмотреть в зеркала:

я это или не я?

Прямоугольный рассвет

розовым красит портрет.

Знает мечта

как болит пустота,

если тебя рядом нет.

16

Надежда БЕСФАМИЛЬНАЯ


На Литейном проспекте, где пышечная-пирожковая

На Литейном проспекте, где пышечная-пирожковая,

В полуминуте от Невского, в шуме движения встречного,

Под увесистый ветер и морось в лицо бесконечную

Набегу, не по-светски, январь торопливо дожёвываю.

Холода истончились, и воздух лишился прозрачности,

(Из зимы холода – что из булки изюм выковыривать!)

Сизой мжицей охваченный, мокрым гранитом навыворот,

Этот город в туманах лица своего не растрачивает.

Исполинно спокоен, тепло принимает с поблажкою –

Предоплатой апреля в опару для хлеба и пышечек…

Корабли на приколе, их будто на время кто выключил,

С воробьями на реях по городу им не прохаживаться.

Под зелёною патиной – силища в крапинах жёлтого.

Медный всадник – не медный, он лучше, он крепче,

он – бронзовый.

Толстый лёд на Неве до весны однозначно не вскроется,

Сколько б неба не съели дожди и туманы прожорливые.

17

А до Яузы не донырнуть

Ну давай, славословь, словоблудь,

Вдохновенье расплёскивай втуне...

А до Яузы не донырнуть –

В неуёмных дождях утонула.

Захлебнулась, не чуя беды:

Всё, что небо копило до часа,

С раскалившейся сковороды

Разболтало да скинуло разом.

В полноводье зелёной тоски

Под разводы бесформенной ряски

С головою уходят мостки,

Как лосиное стадо на связке...

Лоси выплыли б, им же – стоять,

Неизбежность воды принимая,

И ловить через водную гладь

Приглушённые лязги трамвая,

Ожидать терпеливо, когда

Отдождит, отшумит, перельётся

И отcтупит большая вода,

Затаясь в озерках да болотцах.

Им не знать ли, что этот потоп

Превратится в обычные лужи...

...Только я не о том, не о том,

Ты же знаешь, о чём словоблужу.

18

Светлана ПОНОМАРЕНКО


Тюльпаны

Не юная красавица-тростинка,

Но лишь увидел – сразу сердце в дрожь.

В плаще весеннем, в шёлковой косынке

Шла женщина сквозь моросящий дождь.

Шла в лёгком аметистовом тумане

На тоненьких звенящих каблучках,

И огненные пышные тюльпаны

Алели ясным пламенем в руках.

Не о такой ли встарь слагались руны

Безвестными поэтами в тиши?

Взглянула только – и задела струны

Открытой очарованной души.

Шла женщина с таинственной улыбкой,

С тюльпанами сквозь моросящий дождь…

Не подошёл – и совершил ошибку.

Другой такой ты больше не найдёшь.

Она прошла так рядышком… и мимо.

Исчезла в дебрях времени глухих.

Но в памяти живут необъяснимо

Тюльпаны, дождь и тонкие духи.

19

***

Июльский день. Настой полынно-мятный,

Жужжаньем пчёл наполнен летний сад.

На крестовине арочной распятый

Неспешно зреет сладкий виноград.

Качает ветер сонно и лениво

Макушки груш, колеблет липкий зной,

И птичий щебет прячет в пышных гривах

Зеленых крон, и шепчется со мной:

«Будь счастлива! – горячий лепет слышу. –

Жизнь хороша! Года твои не в счёт»…

И, наливаясь алым соком вишни,

Душа моя светлеет и растет.

Ежевика

На зелёном лесном кордоне,

Среди мяты и повилики,

Я кормила тебя с ладони

Синей ягодой ежевики.

А шмели золотого цвета

В золотые играли трубы.

Бубенцами звенело лето,

Ежевикою пахли губы.

Над судьбою никто не властен.

Что ещё между нами будет?

Ежевичное наше счастье

Не забуду я. Не забуду,

Как тогда, на лесном кордоне,

Среди мяты и повилики,

Я кормила тебя с ладони

Синей ягодой ежевики.

22

Светлана АСТРЕЦОВА


Таверна в Лейпциге

Явившись до срока, я отпер ворота таверны,

Под звуки кларнета цыганка плясала прелестно.

Внезапно и грозно, как праведник четверодневный,

Багровое солнце в оконном проеме воскресло.

Мой спутник болтает с хозяйкой шутливо, по-свойски,

Его разговор исцеляет от старых болезней:

«У золота есть не одно любопытное свойство –

Способствовать дружбе и делать красавиц любезней».

Немецкие скромницы локоны носят высоко

И крепят гортензии к белым оборкам корсажей.

Фасады домишек выходят на людные стогны,

И полнятся брагой простые глубокие чаши.

Застольные песни начало ведут из Тавриды,

С трудом языками ворочают башенки звонниц.

«Во славу и здравие милой сестры Маргариты!»

«За хитрые выдумки наших неверных любовниц!»

Семейство шмелей хоботки погружает в бутоны.

За трапезой пролиты теплые стройные речи.

Крестьяне стога убирают с полей опыленных,

В тяжелые шали хозяйка укутала плечи.

23

Нелепость

Не гость, заказавший мессу,

На стол положил дукат.

И не вошла принцесса

В зеркало, словно в Ад

Из фильма Кокто. Уродец –

Шут, прихвостень, приживал, –

Кривляясь и хорохорясь,

В комнатку забежал.

С кошачьей повадкой ленной

Потерся о рукоять

Дверную, с тех пор вселенной

Стала моя кровать.

За сплетнями плыли свечи,

И полнились пузырьки.

К утру становились резче

И злее его черты.

Горазд отпускать остроты,

Услужлив, как мажордом.

Я бросил чуть слышно: «Кто ты?»

«Смерть ваша», – ответил он.

24

Мария МАЛИНОВСКАЯ


***

Я же была пироманкой – божественного огня…

Ты на меня смотрел сквозь стёклышко из угла.

Тело вжимали в пол три выдубленных ремня.

Я себя славно жгла, я себя славно жгла!

Ты стёклышко опускал, записывал за столом

Со слуха мои стихи, молча рыдал в кулак.

Музыка эта была – сущий металлолом.

После давал листки, дверь открывал: «Всех благ».

Что же там было с тобой? Что же там было с тобой?!

Не было сил подсмотреть – еле плелась домой.

Позже узнала, что ты занимался фигурной резьбой

По телу, для прочности раны порой обшивал тесьмой.

Мне об этом сказали врачи, кто вызвал – понять не могу.

За гóд без тебя сгорели амбары и сеновал.

Я извивалась, тёрлась спиной в подожжённом стогу.

Ты меня с пёсьей мордой день в день и час в час рисовал.

Дома наплывали на море, так виделось издалека.

Рыбацкие лодки плыли вверх дном – вниз рыбаком.

Будто пейзажную лирику этого уголка

На слух записал Творец, с автором не знаком.

Когда ты вернулся, вырвал из пола все три ремня.

Прикрутил кандалы. Я легла на раскрошенный старый лак.

Сквозь стёкла очков неотрывно, в затяг посмотрел на меня,

Как будто заранее непрекословно желал «всех благ»…

25

Гончая

Гончая-гончая, шубка горящая,

Пó снегу, пó ветру, женской рукой

Повод натянутый, снизу смотрящая

Смерть – начеку – под ладонью мужской…

Гончая, белая гончая, выследи…

Страшная сила выходит на лов!

Гончая, будь мне – молитва… И ввысь лети!

Ноги бывают правдивее слов.

Миг укради мне – чтоб руку родимую –

Накрепко! Ляг под призывной пальбой,

В пасти добычу зажав невредимую, –

Смерть заметается перед тобой…

Вспомнит, рванётся, пугнёт приближением –

Но далека, далека, далека…

Женской ладони чуть явным движением

Слабо ответит мужская рука.

26

Александра САМСОНОВА


***

В воздухе пахнет сгоревшими милями,

Днями и снегом, растаявшим засветло.

В улицах, первою засухой застланных,

В тени помятой, горячей и заспанной

Волнами треплется зеленокрылыми

Облачный голос, ветвями обветренный

В сахарной пудре и пыли асфальтовой,

Тянущий руки, забывшись и веруя,

К тени сеченью за синею смальтою,

Сложенной строфами и поверьями.

Тонут глаза в отражении жемчуга.

В мире колышется рябью бездонною

В вымокшем вечере, вечно изменчива,

Музыка. Годы сомкнулись бутонами.

Свет тяжелей, чем котомка заплечная.

И между ветвями, ветрами ветхими

Есть лишь бумага, от почерка чистая,

Глубже, чем озеро. Солнце монеткою

Бросилось в очи. Круги бегут искрами,

Гонят раздумья осенними листьями

До берегов незабытого светлого.

27

***

Я тебя посадила тёплым зерном в ладонь.

Из дождей разливалась живая смола и тьма.

Столько долгих секунд всё таилось. Не гас огонь

Над огромной страною, вычерпанной до дна.

Я звала тебя песней и снами, но ты во сне

Забывал адреса и забрёл наяву в наш край.

Не бывает дороги назад. Здесь дожди и снег

Расплескались молочной стынью в лучах костра.

Я тебя забывала по тысячу раз на сну.

Ты в дожде растворялся. На мокрых страницах книг

Проявлялся твой профиль, по линии полоснув

Карандашным ногтём, на строке отмеряя миг.

Но дожди стёрли всё, что лежало между тобой

И твоею телесной памятью между слов.

Здесь, где стрелки часов неизменно идут на бой,

Можно плыть по течению, если сломать весло,

Если мир обернётся на сотни оживших лет,

Если ветер изменится, реки прольются вспять…

Если время растёт браслетами на стволе,

Его можно кистью на пальцах нарисовать.

28

Анастасия СОРОКИНА


***

День настал. Беспечный, молодой –

После ночи сдержанной и мудрой.

Размягчённой после сна душой

Я вдыхаю тёплый запах утра.

Гонит время старенький пастух

Вдаль, куда-то к небу-водопою.

Тишина. Жизнь мечется вокруг

Непоколебимого покоя.

***

И минуты казались быстрыми,

И слова чрезвычайно смелыми.

Я не знала, что делать с мыслями,

Потому ничего не делала.

Всё быстрей уходило прошлое

За часами по-детски шустрыми.

Я не знала, что мне положено

Говорить. Говорила чувствами.

Помню: стрелки быстрее крутятся,

Каждый миг ощущала кожею.

Я не знала, кем нужно чудиться,

Я была на себя похожею.

Знаю: время не станет медленней,

И я буду, как прежде, искренней.

Мне покажется, что в неведеньи

И скрывается наша Истина.

29

***

Тише, милая. Это сон.

Не проснись.

Этой ночью тихой

Мы отчалим по лунным бликам

Вдаль по воздуху. В горизонт.

Дай мне руку и оторвись

От земли.

Так легко и странно...

Пусть сознанье твоё туманно,

Постарайся запомнить высь.

Видишь звёзды? Взгляни туда,

Где замёрзла звезда без крова.

Обогрей её тёплым словом,

И зажжётся твоя звезда!

Верь,

Что чудо подвластно нам,

Мир наш полон Больших поступков,

Что в ракушке, пусть самой хрупкой,

Есть свой собственный

Океан.

Улыбнись мне.

Сейчас, во сне.

Прошепчи себе: «Я летаю!»

Посмотри: мы летим над раем.

Ты не знала?

Он на Земле.

Ты проснёшься, как и всегда,

Только воздух так свеж и сладок,

Пахнет морем и райским садом,

И теплеет в руке

Звезда!

30

Екатерина КОВАЛЕНКО


***

Ломается голос. Моя грандиозность. Мой горемыка.

Тускнеет закладки акриловый волос, затерянный в книгах.

Учитель спокоен – ломаются троны, кости и судьбы,

А голос растет, зреет, крепнет, ветвится – или на убыль.

Ломается голос – стрелой не догонишь, конем не объедешь.

Ломается шпагой лихач-гладиолус в затерянном детстве,

Линяет, усердно с себя выживает полосы,

Голос, предатель, меня на кого-то меняет. Жужжат остроосы.

Август корзиной плетенной, аттической. Звезд – как яблок.

Голос лезет на дерево доисторически – хоть сбивай палкой

Его маскировку, манерную, минервоголовую,

Минное время невиннее рыболова!

Взятый в кольцо колючей музейной ватой,

Бутылью пятилитровой, громадной, надколотой,

Остался глупо и шумно отыгранный Гамлет –

Премьерный голос.

31

Фарс с четвертого этажа

Доктор, прошу, пропишите мне крылья,

Эксплуататоры небо – открыли!

Я истребитель второй эскадрильи –

Грядущего!

Я – испытатель.

Доктор, я не успеваю!

Доктор, поймите, если живу – то летаю.

По-другому не лучше.

Жалую кровь вам из пальца.

Терплю рыбный градусник.

Микробы времен, перепугавшись, шарахаются.

Уколы глядят в мои руки и томно, и ласково.

Троллейбусным зайцем

Я пропускаю русский и географию.

Доктор, я падаю, каждую ночь, я падаю!

Доктор, крылья – последняя память, несмятая.

Доктор, а летчики храбрые очень, правда ли?

34

35

36

37

38

39

40

42

Светлана ВОЛКОВА


Муха в янтаре

Все врут. Первушин сидел на корточках в правом углу реанимацион-

ного стола, маленький, ростом не больше суриката, и с усталым рав-

нодушием пялился на лежащее рядом собственное огромное тело,

вокруг которого роились несколько врачей в зелёных пижамах и го-

лубых намордниках. Кто там придумал, что есть некий тоннель в кон-

це свет? Наврали. Никакого тоннеля не было, он помнил лишь мали-

новую вспышку, чернильные пятна и вырастающие прямо перед гла-

зами оранжевые дырявые зонтики, похожие на мухоморы.

Свое тело ему не понравилось. Какие-то нескладные тощие ноги с

большими серыми ступнями, точно у мультяшного Братца-Кролика,

худые руки, лежащие вдоль туловища, как корабельные канаты. На

лице была пластиковая маска, что придавало ему сходство с прима-

том, из неё торчал короткий шланг с мешком, раздувающимся и сду-

вающимся, как рыбьи жабры. Впрочем, зрелище это воспринимал

Первушин без каких-либо эмоций, будто не он лежал сейчас в холод-

ном реанимационном блоке, весь утыканный трубками, а другой, чу-

жой дядька.

– Разряд! Ещё разряд! – услышал Первушин. Не было киношного

«Мы его теряем».

Молоденькая сестричка с «утюгами» дефибриллятора склонилась

над телом, он со своего ракурса полюбовался её гибкой грацией. Кар-

диомонитор неприятно пищал и показывал горизонтальную зелёную

линию. От манипуляций сестрички линия подрагивала, звук менял

тональность, врачи начинали шевелиться активней.

Первушин зевнул, по привычке закрыв ладонью рот, и сам себе уди-

вился: кто его зяв здесь увидит?

– Качаем! – басил доктор, видимо старший. – Хлористый кальций,

адреналин!

– Пал Саныч, адреналина последняя ампула!

– Атропин! И второй бедренный катетер, живо!

«Молодцы, – подумал Первушин, – стараются. Хотя глупо всё,

суета».

43

Гибкая сестричка дрожащими руками передавала Пал Санычу какие-то

штуковины, потом отошла на пару шагов, прислонилась к белой

стене, закрыла глаза. Первушин заметил, как краешек голубой бумаж-

ной маски окрасили два чёрных каракуля – у девочки потекла тушь.

«Я, наверное, первый у неё, – подумал он. – Жаль девку. С первым

покойничком тебя, милая!»

Первушин засмеялся, и ему показалось, что он услышал собствен-

ный хрипловатый смех. От неожиданности он привстал, вытянулся во

весь малый рост и тут заметил Ксению...

Она лежала на соседней каталке, и вокруг происходил такой же

спектакль. Первушин нашёл, что Ксения по-прежнему красива, её не

портила ни обезьянья пластиковая маска с «дышащим» мешком, ни

катетер, торчащий из-под ключицы, ни мятая бумажная шапочка со

слабой резинкой, из-под которой выбился клок её вьющихся пшенич-

ных волос.

Он вспомнил весь сегодняшний день и всю многолетнюю историю

их болезненной любви.

Автомобиль летел по загородному шоссе, давящая тишина в салоне

шинковала воспалённый мозг. Надо было как-то начать разговор. Он

хотел включить радио, но Ксю остановила руку Первушина, продол-

говатые пальчики сжали его ладонь. Нет, она не даст ему уйти и на

этот раз. Первушин не без труда выдернул руку и схватился за спаси-

тельный руль. Два года он задыхался от любви к этой женщине, два

безумных года! Мог ли подумать он тогда, что одно её прикоснове-

ние станет для него нестерпимым – все последующие дни! Он краем

глаза взглянул на Ксю и ещё раз поймал себя на том, что ненавидит

каждую чёрточку её красивого холёного лица. Когда это произошло?

Первушин не мог ответить. Был любимый человек, да весь кончился,

чужая женщина сидит сейчас в пассажирском кресле, скрестив точё-

ные острые колени, о которых он когда-то грезил.

– Ксю, нам надо что-то решить. Я больше не могу так.

– Не надо, Максим. Оставим всё, как есть.

Он тряпка, тряпка! Через неделю ему стукнет сорок, а так и остался

безвольным Максимкой. Внутренний голос шептал ему: «Ну давай

же, скажи ей, как она тебе противна, что борешься с брезгливостью,

когда вынужден делить с ней постель!» Но другой, ласковый тенорок

вторил первому: «Нельзя так с женщинами. Она ничего плохого не

сделала. Ты просто разлюбил, не её в этом вина». Но первый шептун

44

подначивал: «Её, её вина, женщина всегда виновата!» Первушин рез-

ко вошёл в поворот, и Ксения с опаской посмотрела на него.

– Осторожней, любимый, мы можем перевернуться.

Перевернуться? Смешно... Вся его жизнь перевёрнута. Он ненавидел

себя больше, чем Ксю, ненавидел за слабость, неспособность раз и

навсегда поставить точку.

Первушин пытался уйти от Ксю два раза. Первый раз она выплакала

его возвращение. Он подумал тогда: ну, чего тебе ещё надо, дурак,

вот девушка красивая, любит тебя, жить без тебя не может. Это «жить

без тебя не может» он прочувствовал на собственной шкуре, когда

уходил во второй раз. Ксю наглоталась таблеток, с трудом откачали.

Разумеется, он остался с ней. Что будет сейчас?

Их ждали на шашлыки друзья, оставалось проехать ещё минут два-

дцать до загородного дома. За окном автомобиля мелькал осенний

лес, грейпфрутово-красный в своём последнем предсмертном дефиле.

Первушин подумал о том, что образы смерти подозрительно часто

стали доминировать в череде киноплёнок, которые крутили у него в

голове. Ксю что-то говорила. Он давно воспринимал это как фон, се-

годня же задумался: а за что можно любить его так сильно? И не

нашёл ответа.

Финальный разговор он запланировал на вечер, когда она по при-

вычке обовьёт его руку, словно ядовитый плющ, уложит голову на

его плечо и впервые за вечер замолчит. Хозяйка дома, куда они

направлялись, была её ближайшей подругой, более того, как он подо-

зревал, очень его недолюбливающей, и Первушин делал на это боль-

шую ставку. Он скажет Ксю всё, что хотел сказать, – для успеха пред-

приятия он даже несколько раз в блокноте писал и переписывал

текст, стараясь выверить каждое слово, чтобы она не заистерила сра-

зу и дала ему закончить, – и большие надежды возлагались на подру-

гу, которая утешит и в своём презрении к нему будет остаток вечера

проводить с Ксю спасительную терапию: мол, туда ему, козлу, и до-

рога, всё к лучшему, пусть катится.

Ксю смотрела на бегущее полотно шоссе и теребила подаренный им

в первую неделю знакомства простенький медальон: кусок янтаря, в

прозрачной золочёной бездне которого застыла маленькая чёрная

муха. Он чувствовал себя этим глупым насекомышем, увязшим в гу-

бительной смоле неистощимой, вязкой любви когда-то боготворимой

им женщины. И точно так же, как несчастная муха, ощущал он свою

45

неподвижность, скованность лапок и тела, немощность в очередной

своей грядущей попытке вырваться на свободу.

«Она не отпустит меня, не отпустит», – стучало в висках. Руки вдруг

перестали слушаться, пальцы одеревенели, и под оглушительный

визг Ксении, словно в рапиде, увидел он приближающийся к лобово-

му стеклу бетонный ствол придорожного фонаря и удивился, как мед-

ленно протекали сотые доли секунды: вот бетонная сосна поглотила

его, крохотного насекомого, запаковала навечно в свою разноцвет-

ную смолу, изолировала от враждебной среды, принесла долгождан-

ное успокоение и покой...

Первушин таращился на тело, лежащее на соседней каталке, и вдруг

заметил саму Ксению, такую же маленькую, как и он, сутуло сидя-

щую на корточках рядом со своими большими ступнями. Она неот-

рывно смотрела на собственную белую тонкую шею, туда, где под-

прыгивал от манипуляций реаниматоров янтарный медальончик с

насекомым внутри. Шнурок кожаный, никакого металла, врачи не

стали тратить время, чтобы сорвать его, не до того. Казалось, она не

замечала никого, только водила носиком из стороны в сторону, слов-

но принюхиваясь.

Возле тела Первушина Пал Саныч, глядя на ровную зелёную ли-

нию на мониторе и вслушиваясь в мерзкий писк аппарата, устало

снял свою бумажную маску. «Кажется, всё. Не успели».

Первушин пожал плечами и вздохнул: ну, и ладненько.

Над Ксю суета продолжалась. Полная женщина-врач подгоняла

сестричек, наскоро давала непонятные Первушину указания. Он бро-

сил взгляд на её монитор. Изумрудная линия скакала, то выпрямля-

ясь, то горбясь. «У неё ещё шансы есть».

Но взглянув на безразличное личико её малого существа, на позу, в

которой она сидела на каталке, покачиваясь, на полное отсутствие

интереса к собственному телу, он вдруг с ужасом осознал: она «туда»

не вернётся. Она будет с ним вечно. Вечно...

Нет!!! Нет!!! Только не это! Он жил в аду рядом с навязчивым нелю-

бимым существом, но быть рядом в Вечности – это посильнее ада!

– Давай же, Ксюха! Не дури! – заорал он ей в ухо. – Марш назад!

Она повернула к нему вытянутую мордочку, взглянула отрешённо,

но Первушин не уверен был, что она его поняла.

– Живее, Ксю! У них минуты две на тебя осталось!

46

– Милый, – она вяло потянула к нему крохотные ручонки, – я тебя

не оставлю, Максимушка!

Первушин вскочил, пытался потрясти её за плечи, но ладони прохо-

дили сквозь них. Ксю улыбалась ему, пыталась приобнять, но руки

также проскальзывали. Её монитор запел фальцетом и показал пря-

мую линию горизонта.

Всё. Они теперь вместе навечно! Словно острое портновское шило

эта мысль пронзила крохотное «я» Первушина, разлилась горячим

глинтвейном по его невидимым венам, взорвало голову. «Я поклялся

себе, что сегодня мы расстанемся навсегда. Н-А-В-С-Е-Г-Д-А!». Ксю

танцевала на носочках по краю каталки, перепрыгивая через свои же

большие матово-белые ноги, и казалась неимоверно счастливой. Сёст-

ры снимали с её тела катетеры.

Сжавшись в кулак, превратившись в сгусток неизвестной плотной

субстанции, Первушин, будто теннисный мяч, с размаху влетел в соб-

ственный череп, распрямился там, растёкся по артериям, принялся

пинать своё сердце двумя ногами, словно упавшую боксёрскую гру-

шу. «Навсегда! Расстаёмся навсегда!» – билось у него где-то в теме-

ни, и пульс этот медленно передавался остывающему телу. Линия на

первушинском мониторе дрогнула и встала буквой «Л».

– Чёрт! – взревел где-то над ухом докторский бас. – Живой! Работа-

ем, девочки!

Девочки заработали. Он почувствовал, как профессионально завели

его сердце, ощутил острые запахи препаратов, холод приборов на

замёрзшей грудине. Ещё оставаясь маленьким, где-то в собственной

голове, Первушин вновь взглянул туда, где лежала неживая Ксю. Её

крохотное некрасивое существо порхало над красивым её телом, би-

лось, как русалка о люк закрытого иллюминатора, искало ходы. Но

сил не было. Все силы свои она истратила на то, чтобы удержать его,

живого, неблагодарного, отравить собою его жизнь. Её тело отсоеди-

нили от щупалец аппаратуры, маленький медальончик хрустнул, раз-

давленный качнувшейся каталкой о металлический штырь капельни-

цы, кусочек его отломился и с едва уловимым звуком брякнул о бле-

стящий кафельный пол. В осколке этом маленькой запятой чернела

доисторическая муха.

– Прощай, подруга. Сегодня мы, наконец, расстались!

…Но балансируя на грани сознания, Первушин вдруг ясно увидел её

улыбку.

–До встречи, любимый. Я умею ждать.

47

Елена ВЕРНЕР


Сорренто

Это история Джулио Канти.

При крещении, 20 августа 1942 года, его нарекли в честь деда-ры-

бака. В документах в графе «мать» стояло имя Бьянки Франчески

Канти, в графе «отец» – прочерк.

Джулио не давал покоя этот прочерк, особенно в детстве. Он был

поводом для насмешек и обидных прозвищ, придуманных соседски-

ми мальчишками, а больше – для тревожных вечерних размышлений.

Джулио пытался понять, как так получилось, что он родился. «У всех

есть папа и мама – или были и умерли, но были же… Ведь люди не

рождаются от мамы и пустоты…» – думал он. И тут же поглядывал в

окно на ближайший дом, где в сумраке под козырьком белела стату-

этка Мадонны с маленьким Иисусом на руках, и подрагивал огонек

лампады. Иисус был исключением, Джулио не был. Да и не от пусто-

ты родился Иисус, а от Бога, – мама, истая католичка, твердила ему

это раньше, чем он, кажется, научился говорить. Словом, с Иисусом

все было понятно.

Непонятно было с отцом Джулио. И стало еще непонятнее, когда

бабка Джованна, женщина крутого и довольно истерического нрава,

во время очередного скандала обозвала его детенышем дьявола. И

под дьяволом она подразумевала явно не свою дочь Бьянку. Тут уж

маленький Джулио и вовсе запутался: он что же, как Иисус, только

наоборот? Вопрос сорвался с языка и стоил ему увесистой затрещи-

ны и оставления без ужина. Ни то, ни другое жажды познания не уто-

лило.

Вскоре после восьмого дня рождения Джулио нашел фотографию.

Она лежала в ящике комода под ворохом бумаг, альбомов, старых

открыток и писем. Мальчик даже не успел толком рассмотреть запе-

чатленного на фото мужчину, как в комнату вошла мать. Испуганно

охнув, она выдернула из рук сына карточку и спрятала ее в свою

шкатулку, которую всегда запирала на ключ. А ключ носила на шее,

на одной цепочке с крестиком.

48

– Мам, а кто это?

– Где?

– Там, на фотографии был, – Джулио дергал черный подол материн-

ского платья и не отпускал, крепко вцепившись в шуршащую ткань. –

Кто, скажи, кто?

– Джулио, пусти, – Бьянка попыталась разжать его пальцы по одно-

му. – Это твой отец.

Мальчишки во дворе ему не поверили, и вскоре он перестал убеж-

дать их, что и у него есть не только отец, но даже его фото.

Был еще один случай, о котором Джулио почти забыл, пока не при-

шло время все понять. Вскоре после того, как фотография была за-

прятана в шкатулку Бьянки, он вдруг увлекся зигзагообразным орна-

ментом. Зигзаги и молнии он рисовал карандашом в конце тетради, и

куском терракоты от разбитого горшка – на камнях и скалистых усту-

пах, и пальцем на мокром песке. Набегающие волны смывали рису-

нок, и было очень приятно снова оставить стремительный росчерк:

раз, два, три! А следующая волна все исправляла на свой лад. Так

продолжалось около недели, хотя Джулио казалось, что намного

дольше, и закончилось в одночасье, когда за рисованием его застука-

ла бабка. Джованна заправляла делами и в семье, и в семейной трат-

тории, и не стала долго разбираться с внуком: выстегала хворостиной

так, что ему еще пару дней было больно сидеть за школьной партой.

В чем он провинился, Джулио так и не понял, но зигзаги чертить пе-

рестал.

Подрастая, Джулио осознал, что расспросы об отце расстраивают

Бьянку и злят Джованну, и предпочел больше не спрашивать. Мир в

громогласной семье Канти был делом хрупким, и без надобности раз-

рушать его не хотелось. Постепенно всем соседям тоже стало не до

него, у ровесников началась своя жизнь, но Джулио не покидало ощу-

щение, что старшее поколение знает о его рождении что-то, чего ему

не рассказали. То, из-за чего его мать угасает раньше времени и чего

стыдится, из-за чего не пропускает вечерней службы в церкви и часто

молится по ночам.

Она умерла, когда ему исполнилось двадцать девять. Спустя не-

сколько дней после похорон он зашел в ее комнату и вдруг понял, как

сурова обстановка вокруг. Только присутствие Бьянки, теперь утра-

ченное навсегда, делало эту комнату светлой и красивой. Без нее

49

остались просто комод, кровать, распятие и шкаф, полный темных

строгих платьев, пахнущих розмарином и цитрусовой цедрой. Здесь,

на верхней полке, он и нашел шкатулку. Несмотря на то, что ключ так

и остался лежать на успокоившейся груди матери, Джулио захотел

открыть ее и взломал замок. Фотография была там. Прояснилось мно-

гое, почти все. Мужчина с красивыми чертами лица был похож на

звезду кино, если бы не черная военная форма. На петлицах рельефно

выделялись две молнии руны «зиг».

– Все-таки СС… – пробормотал Джулио себе под нос. Он давно –

по прозвищам, по брошенным вскользь словам Джованны, часто бы-

вавшей невоздержанной на язык – догадался, что отец был немцем. А

год рождения намекал на вмешательство войны. Значит, вот как вой-

на ворвалась в жизнь Бьянки – в обличье этого мужчины.

На обороте фотокарточки имелась надпись, сделанная крепким че-

канным почерком:

«Любимой Бьянке… –

Ульрих Фрай.

Сорренто, декабрь 1941»

Человек войны. Что делал в Сорренто Ульрих Фрай зимой сорок

первого? Как он познакомился с Бьянкой? Раньше, когда войну еще

не прихватило инеем истории, Джулио часто доводилось слышать

полу-слухи и полу-легенды про Лебенсборн, про светлокудрых деву-

шек и зловещих красивых эсэсовцев, создающих новую расу. Но он

знал, что это не имеет к нему никакого отношения: Бьянка не была

арийской девой, она была итальянкой с жаркими глазами, тонким

носом с трепетными ноздрями, и южным характером, хотя в нем и

чувствовался надлом, который появился – Джулио подозревал –

именно из-за его рождения. Бьянка сохранила фотографию Ульриха

Фрая, и это значило многое, но Джулио смирился с тем, что никогда,

вероятно, не узнает их историю. Можно только вообразить, дав волю

фантазии, ту далекую зиму в Сорренто и дремлющую громаду Везу-

вия в прозрачности воздуха над заливом. Вкус лимончелло на губах,

когда они целовались. Долгие велосипедные прогулки по рощам и

узким извилистым улочкам. Сколько было у них времени, неделя,

две, месяц? Зная свою мать, Джулио был уверен – она влюбилась без

50

памяти, до бесчувствия. Только любовь могла стать причиной тому,

чтобы спустя девять месяцев родился ее сын.

А потом человек войны исчез. А Джулио остался.

И теперь сын хотел разыскать отца – что может быть естественнее?

Узнать, жив он или умер, и как прожил жизнь вдали от того, к чьему

появлению был причастен.

Думая про Ульриха Фрая (и никому не заикаясь об этом), Джулио

гнал от себя образы, вспыхивающие при одном только упоминании о

Ваффен-СС. Принимать их он не хотел – он хотел оправдать Ульри-

ха. Ведь могло же быть так, что он, вот именно этот человек, ничего

плохого и не делал? На фотографии в уголках его губ таилась улыбка,

которую любила мама. Этот человек называл маму «любимой Бьян-

кой». Он совсем не был похож на дьявола, кем считала его бабка

Джованна. Спокойное лицо, высокий лоб с ранней морщиной, умные

глаза с прищуром. Джулио скорее обвинил бы бабку в предвзятости и

несправедливости, чем отца – в жестокости. Даже несмотря на то, что

был с ним незнаком. Он так привык перечеркивать знак равенства

между именем Ульриха Фрая и его войсковой принадлежностью, что

в какой-то момент полностью уверился, будто знака этого и вовсе не

существует. Ведь могло же все это быть неправдой? Может быть, он

просто шутки ради (сомнительной, надо признать) нацепил на себя

форму СС, сфотографировался и тут же снял? Или фото было сдела-

но, когда Ульрих заплутал, ошибся, очаровался общей идеей, а когда

разобрался, что к чему, тут же унес ноги подальше. Только вот ку-

да… Он не мог быть исчадием ада, потому что был его отцом, – про-

стая арифметика складывалась в голове Джулио.

Несколько лет он посылал запросы. Но после войны союзники разо-

драли Германию на куски, и это затрудняло поиски. Джулио чувство-

вал себя крупицей песка, которая пытается найти в дюне другую пес-

чинку. Иногда его подхватывало ветром и несло в другую сторону, он

переезжал в Милан, женился, растил детей, снова переезжал, уже

с семейством. Видел в зеркале первую седину на висках. Обзаводился

коллегами, друзьями, приятелями, соседями, которые теперь уже не

знали про него ничего сомнительного или нечистого. И тогда Джулио

решил, что уже не найдет Ульриха в настоящем. И может думать про

него ровно то, что хочет про него думать. Спустя два дня жена Джу-

лио примчалась с почты, запыхавшись, в большом волнении тряся

51

конвертом. В конверте ждал ответ на очередной запрос: в Германии

нашлась могила Ульриха Фрая. И больше никаких подробностей.

И вот теперь, после всех границ, пропахших табачным дымом ваго-

нов, пропусков, виз, вопросов и косых взглядов, Джулио Канти стоял

здесь. Из Сорренто он привез в тряпичном мешочке горсть земли с

могилы Бьянки. Ему показалось правильным привезти эту землю сю-

да, чтобы как-то примирить двух мертвых, некогда ставших его роди-

телями…

Он трижды перечитал предоставленные ему документы в архиве

мемориала. Но только взяв личное дело Ульриха Фрая, и увидев на

фотокарточке знакомые – по другой фотокарточке – глаза, Джулио

поверил. Молнии в петлицах не наврали. Они даже пощадили его ко-

гда-то, не сказав всей правды.

Джулио вышел на свежий воздух. Здесь, в земле Бранденбург, было

холоднее, чем в Италии, намного. Пробрасывал холодный дождь, лю-

ди кутались в плащи, заматывались в шарфы до самых посиневших

хлюпающих носов. Гнусная погода была под стать гнусному месту –

мемориалу концлагеря. Джулио подумал: неужели Ульриху нрави-

лась такая погода? Или это место? Почему он был здесь, почему ра-

ботал в штате надсмотрщиков концлагеря шесть долгих лет? Почему

не попросил, чтобы его перевели? Должно же быть приемлемое объ-

яснение – чтобы Джулио мог понять все это… Он так продрог, что

тряслись губы, и в этом было что-то старческое, как будто постыдное.

В голове поселилось нечто большое и неповоротливое, как скомкан-

ная оберточная бумага, которая шуршит, не умещается и все норовит

расправиться и занять больше места, чем нужно. Джулио вдруг четко,

будто наяву, привиделась мать со склоненной головой. Он часто ви-

дел ее такой: затененные бессонницей глаза и пересохшие губы, шеп-

чущие молитву. Только ему никогда не приходило в голову спросить,

о спасении чьей души была молитва.

Теперь Джулио стоял у самого забора концлагеря. И знал, что прямо

перед ним, где-то под чахлой осенней травой, в общей яме лежит его

отец. Ульрих Фрай работал здесь, и здесь же погиб в апреле 45-го, во

время операции по освобождению лагеря советскими войсками. То ли

застреленный солдатами, то ли растерзанный недавними заключен-

ными. Родных у Ульриха не нашлось, и он так и остался здесь.

52

Джулио держал руки в карманах, тщетно пытаясь согреться, и паль-

цами в растерянности перебирал мешочек, внутри которого сухо по-

скрипывала земля. Она, кажется, была единственным тут, что храни-

ло хоть какое-то тепло и ощущение нездешнего, мирного и чистого.

И Джулио почувствовал, что не хочет расставаться с этой землей.

«Ведь вполне можно засыпать ее в рот и проглотить…» – подумал он

и еще больше растерялся от такой вопиющей мысли.

Неподалеку, прочавкав по луже сапогами, остановилась экскурси-

онная группа, и гид продолжил вещать:

– Осенью сорок первого года сюда доставляли военнопленных с

Восточного фронта и расстреливали. По разным подсчетам, за две

недели здесь было убито от 10 до 18 тысяч советских солдат. То есть

вы можете себе представить? По тысяче людей в день… После этого

участвовавшим в расстреле эсэсовцам в качестве награды за проде-

ланную работу были даны отпуска на остров Капри и в Сорренто.

Знакомое слово, имя города, от которого веяло зноем, запахом апель-

синов и выловленных на рассвете мидий в перламутровых створках…

Пальцы сами собой сжали мешочек с крохотной частью этого рая.

Экскурсионная группа давно скрылась в одном из бараков музея. А

Джулио Канти все стоял и не знал, что ему теперь делать.

53

Виктория ОРЛОВА


Про Снежную бабу

Всю зиму стояла себе во дворе Снежная Баба. Стояла, никого не

трогала. А её как раз трогали – все, кому не лень. То малышня по ней

ползает, то школьники в метании снежков по ведру упражняются. То

пэтэушники местные под морковку окурок сунут – для смеху. Но – не

ломали. Любили даже по-своему. А дворник Степаныч, который её

слепил, даже собирался портрет с неё писать. Ну, или пейзаж – как

пойдёт. Он ведь раньше художник был. Да всё некогда ему было – то

пил, то похмельем мучился.

А душа у Бабы была девичья, тонкая. В душе Баба была, может,

Снегурочка. Да кому об этом расскажешь, когда рот из веточки бере-

зовой, да и тот окурком заткнуть норовят? В общем, Баба страдала.

Думала даже покончить жизнь самоубийством, но возможности все

не представлялось. Ну как ты покончишь жизнь, если у тебя вместо

рук – палки, и даже упасть-рассыпаться никакой возможности, пото-

му что Степаныч каждый вечер возвращаясь домой с чекушкой, за-

ботливо подгребает снежок под ноги, проверяет прочность конструк-

ции. И даже с Ветром, похоже, договорился, чтоб он не очень-то на

Бабу дул. Ну, или зима не ветреная была. Подгребёт Степаныч сне-

жок, похлопает бабу по разным местам, сядет рядом на лавочку, заку-

рит. И дымок от неё в сторону отгоняет. Докурит, окурок затушит,

подальше отбросит, вздохнет: «Хорошая ты Баба. Жалко, снежная».

Да и домой пойдет.

В общем, Баба помаялась-помаялась, да привыкла. Все равно, дума-

ет, в марте таять, так чего торопить события. А как растаю, убегу от

них ото всех ручейком – пусть тогда поплачут, осознают, какие они

все мерзавцы. Ну, кроме Степаныча, конечно. Степаныч не мерзавец.

Просто ему в жизни не повезло. А так он талантливый и человек хо-

роший. Эх, думала Баба, была б я живая, варила б Степанычу борщ,

квартирку бы подмела – у него там кавардак наверно жуткий – кур-

точку бы постирала… Ну да чего об этом, вздыхала она, размечтав-

шись. Снежная я, не положено мне. И весь сказ.

54

Зима заканчивалась. Солнце светило всё ярче, и Баба приготовилась

таять. Ей было немножко страшно: Баба она была неопытная, и не

знала – вдруг это больно или неприятно. Но Баба храбрилась, только

веточка рта съехала немного с прежнего места, и улыбка стала казать-

ся натянутой.

Вечером двадцать седьмого февраля Степаныч не пришел. И два-

дцать восьмого тоже. А когда он не пришел двадцать девятого (год

был високосный), во втором коме у бабы зашевелился неприятный

холодок. Бабу затряс озноб, да такой, что ведро на голове стало ти-

хонько дребезжать. Всю ночь она пыталась заснуть, но не смогла, и

все думала, что же приключилось со Степанычем.

А утром началась весна. Угольные бабины глаза потекли и образо-

вали черные потёки на снежных щеках. Вокруг весело звенела ка-

пель, щебетали довольные воробьи, а заплаканная Баба стояла смир-

но и ждала, когда начнётся. Вдруг в глаза ей что-то брызнуло, да так,

что бабины слёзы черными капельками разлетелись в стороны.

– Чего ревёшь? – услышала она.

Баба изо всех сил старалась разглядеть, кто это с ней разговаривает.

Но в заплаканных глазах только плясали какие-то радужные пятна.

Впрочем, при внимательном рассмотрении, некоторые из пятен напо-

минали длинные уши и маленький круглый хвост.

– Ты кто? – спросила Баба и всхлипнула.

– Заяц я. Солнечный, – ещё быстрее запрыгали пятна. – Не видишь,

что ли?

– Не вижу. Слёзы мешают. – Баба изо всех сил вытаращила глаза.

Заяц отпрыгнул подальше, и она его разглядела. Хороший такой! Пу-

шистый, блестящий, на каждой шерстинке по блёсточке. Вроде сне-

жинок, только желтые.

– Ну, так чего ревёшь? – снова спросил Заяц.

– Таю, вот и реву. Страшно.

– Да ладно, не дрейфь. Знаешь как весело ручейком бежать! Поигра-

ем! А то стой на месте да стой – чего хорошего?

– Это да, – вздохнула Баба. – Только вот Степаныч как же?

– Какой такой Степаныч? – запрыгал от любопытства Заяц.

– Ну, Степаныч, дворник местный. Он третий день не появляется,

понимаешь? Вдруг с ним случилось что? Беспокоюсь я.

55

– Сейчас проверим, – деловито сказал Заяц и ускакал.

Вернулся он через час – Баба все глаза проглядела.

– Сидит твой Степаныч дома, холодильник пустой, стакан на столе

пустой, бутылка под столом пустая, перед ним лист бумаги – чистый-

чистый. А глаза у Степаныча мокрые. Вот как у тебя. Сидит и шеп-

чет: «Всё потерял, всё. Никому не нужен!» У него кот есть, рыжий

такой. Я с ним переговорил, третий день, говорит, так сидит. В об-

щем, плохо, видать, Степанычу твоему.

– Что ж это, а? – забеспокоилась Баба. – Зайчик, родненький, и ни-

кто к нему не приходит?

– Да непохоже, чтоб приходил, – почесал золотистую макушку За-

яц.

Баба рванулась было с места – надо же что-то делать! Но шагнуть

не сумела, только закачалась и шлепнулась на спину. Лежит и от бес-

силия плачет. Заяц рядом прыгает.

– Ну что ты, – утешает, – ну не убивайся ты так. Придумаем что-

нибудь.

– Да что придумаем-то? – рыдает Баба. – Чем человеку куча талого

снега помочь может?

– Не ной. – Заяц заскакал над Бабиной головой туда-сюда. Думал.

Она попыталась за ним следить, но в глазах заискрило, голова закру-

жилась, и Баба почувствовала, что совсем ослабела.

– Так, – наконец сказал Заяц. – Лежи тут, я сейчас.

– Ты куда? – крикнула Баба ему вслед.

– К начальству! – донеслось до нее. И Заяц исчез. Баба снова

вспомнила о Степаныче и залилась слезами.

Вернулся Заяц уже к вечеру, побледневший, шерстка почти не бле-

стит, но довольный.

– Разрешили! – радостно сообщил он.

– Что разрешили? – хлюпнула Баба.

– Разрешили тебе Степанычу помочь.

– А как?

– Значит, так. Сейчас лежи и думай про Степаныча. Ну, как ты ему

помогла бы, если б могла, – и Заяц прыгнул Бабе на грудь. Ну, на вто-

рой ком, в смысле.

– Да я и так всё время думаю! – Баба даже рассердилась немножко.

56

– Вот и хорошо. Думай и концентрируйся на внутренних ощущени-

ях. И запомни на всякий случай: вон его подъезд, этаж четвертый,

квартира с деревянной дверью – ты ж, наверное, цифр не знаешь – у

порога рыжий кот. Мур зовут.

– Не знаю. А это все зачем? – удивилась Баба.

– Ты думай давай, не отвлекайся.

И Баба стала думать. Думала-думала, думала-думала, представляла,

как она Степаныча отмоет, отстирает, теплым словом отогреет – и

вдруг почувствовала, как во втором коме вместо привычного холода

потеплело. «Ну всё, таю», – подумала Баба. Но это было уже всё рав-

но – ведь Заяц сказал, если про Степаныча думать, это ему обязатель-

но поможет!

Внутри становилось всё теплее, потом стало совсем жарко, а потом

вдруг – холодно. И стемнело.

«Ой, – подумала Баба. – Кажется, растаяла».

– Зайчик! – позвала она тихонько. – Ты где?

Но Заяц не отвечал. Баба попыталась шевельнуться – ведь если она

уже ручеек, то должно получиться – и действительно удалось! Она

шевельнулась еще раз, и еще… А потом как-то так шевельнулась, что

взяла и села. Сидит, головой крутит. А голова крутится! И глаза за-

крываются! И открываются. Глядит – а у нее – руки! Настоящие ру-

ки! Как у настоящего человека! И мёрзнет она, между прочим, как

настоящий человек.

Ну, решила Баба, раз такое дело, нечего тут рассиживаться, надо

скорей к Степанычу бежать, помочь, накормить, слово доброе ска-

зать. Вспомнила, что ей Заяц про адрес Степанычев говорил – и туда.

Дверь открытая оказалась. У порога кот, точно. Рыжий. Тощий! А

Степаныч как сидел у стола, так и сидит. Баба тогда тихонечко так

говорит:

– Здравствуйте!

Степаныч повернулся – аж протрезвел.

– Ты кто? – спрашивает.

– Не знаю, – говорит Баба. – То есть, сейчас не знаю, а раньше

Снежной Бабой была. – И Степанычу всё как есть выложила.

Степаныч слушал-слушал, потом как расхохочется:

57

– Выходит, – смеется, – я собственное счастье своими руками выле-

пил! Как Пигмалион прямо! Галатея ты моя снежная! Ох, Гала, ты же

настоящее чудо! Будет у нас с тобой теперь новая, счастливая жизнь!

И правда, началась у них счастливая жизнь. Кот рыжий Галу как

родную полюбил, отъелся опять же. Степаныч снова за кисть взялся,

пить забыл совсем, стал с Галы портреты писать.

Один, самый лучший, на выставку взяли. Покупатель нашелся сра-

зу, Степаныч заказов набрал. В общем, хорошо стали жить. И первым

делом люстру купили, с хрустальными сосульками. Откроет Гала

утром окошко, ветерок дунет – и по стенкам Зайцы Солнечные за-

прыгают. Смотрит на них Гала и радуется. А тот самый Заяц, кото-

рый счастье им со Степанычем подарил, так и живет у неё во втором

коме. В груди, то есть. Где сейчас сердце.

58

Александр КОЖЕЙКИН


Гришка

Гришка – мальчуган тринадцати лет, худенький, белобрысый и ко-

ротко стриженый, постарался проскользнуть незамеченным мимо

кухни, где за щербатым столом, мутно уставившись в этикетку поча-

той бутылки водки, сидел угрюмый отец. Сегодня Гришке это уда-

лось, и он пристроился на диване рядом с сестрой Веркой, которая

смотрела телевизор.

Старшая сестра была на три года старше. Да вот беда: уродилась

красивой, а выросла дурочкой. Не смогла освоить не то, что чтение и

письмо, даже речь, только мычала – довольно или требовательно.

Из-за Верки, за которой нужен был постоянный уход, мать устрои-

лась уборщицей. Быстро прибиралась «у фирмачей», как она их назы-

вала, в здании напротив и скоро возвращалась домой.

Этот вечер буднего дня ничем не отличался от таких же вечеров в

году, разве что на экране демонстрировалась не двадцать вторая, а

тридцать четвертая серия очередного сериала. Мать в уголке един-

ственной комнаты гладила бельё, стараясь не появляться на крохот-

ной кухне «хрущёвки» в то время, когда там находился злой глава

семейства.

Гришка любил будние дни по простой причине: в часы, свободные

от школы, в квартире не было отца. Хотя летом и во дворе мальчуга-

ну нравилось. Но, когда на улице устанавливалась дождливая погода,

Гришка удрученно поднимался в тесную клеть квартирки. Выходные

в такие хмурые дни превращались в сущий ад.

Если случалось, что отец замечал его появление, сын старался не

вступать в разговор с грозным родителем – это не предвещало ничего

хорошего. После обычных вопросов об учёбе, отец в лучшем случае

мог ограничиться нравоучением: мол, не будешь хорошо учиться –

станешь грузчиком, «как твой батя», а в худшем случае – болезнен-

ным кручением уха Гришки. В назидание за давно случившийся про-

ступок.

59

Гришка хорошо помнил, как на вполне безобидный его вопрос, от-

чего они не ходят теперь на рыбалку, отец разразился нецензурной

бранью. Забормотал про какие-то шлагбаумы, про то, где взять «ба-

босы», и про сволочей, которые «все куплены». На просьбу купить

удочку глава семейства не ответил, молча плеснув себе в стакан вод-

ки. И резко хрустнул солёным огурцом.

Допив поллитровку, отец обычно сидел, тупо покачивая головой,

слушая радио, а потом в одиннадцатом часу вечера прогонял всех с

дивана, выключал телевизор и шёл спать, требуя от матери быстро

застелить постель.

Это означало полный отбой всему семейству. Гришка быстро рас-

правлял свою койку наверху двухъярусной кровати. Лёжа на спине,

он некоторое время смотрел на звёзды, которые можно было наблю-

дать в узкий промежуток между шторой и стеной. Вспоминал расска-

зы доброй учительницы Варвары Петровны о далёких мирах, неиз-

вестных планетах.

«Интересно, как живут там мыслящие существа, если они есть? –

размышлял Гришка, – что они делают, на чем ездят? Может, там не

придумали вино и водку, тогда инопланетянам хорошо, особенно их

детям».

Гришка закрыл глаза и попытался вспомнить то время, когда батя

не пил, но у него ничего не вышло. Выходит, отец пил всегда. Он не

стеснялся даже бабушки, которая пришла однажды всего лишь на

несколько дней в их дом вместе со словом «аборт» и укоризненно вы-

сказала зятю всё, что о нём думает. Даже зачем-то сказала про дурочку

Верку. Она-то здесь каким боком? Как его сестра связана с водкой?

Только отец на эти слова так грязно выругался и с такой силой уда-

рил по столу огромным кулаком, что тихая бабушка только глубоко

вздохнула. И больше этой темы не касалась. Во всяком случае, Гриш-

ка не слышал.

Гришка закрыл глаза и хотел было провалиться в сладкие сны о

море, которое он видел по телевизору или помечтать о рыбалке на

далёком Иртыше, про который рассказывал Васька во дворе. Однако

шепот из другого конца комнаты привлёк его внимание.

– Спят давно, ну! – разобрал Гришка слова отца вместе с неясными

шорохами.

60

– Нельзя сегодня, – послышался шепот матери, – начались... потер-

пи несколько дней.

На диване шумно заворочались.

– К Верке опять пойду, – шепот главы семейства приобрёл непонят-

ные Гришке интонации, – красава! От неё не убудет, и хоть какой-то

прок. Да и не расскажет никому, корова.

– Совсем ум пропил! – угрожающе зашипела мать. – Ребёнка не

трогай! Только попробуй. Ты ж мне обещал, больше такое не повто-

рится. Я... в полицию пойду... расскажу.

– Попробуй только, замочу, сс... – мужской голос оборвался вместе

с глухим ударом. За первым ударом послышался второй, третий.

Мать ойкнула от боли. Гришка спрыгнул с кровати и схватил утюг с

гладильной доски:

– Не тронь мать, гад! Убью!

Отец огромной глыбой резко приблизился к нему, успел перехва-

тить тонкую руку, а второй рукой нанёс сыну удар, от которого пол

поплыл, стены комнаты зашатались, а потом вся квартира провали-

лась вместе с Гришкой в чёрную яму...

...Сколько времени он провёл без сознания, Гришка не понял. Оч-

нувшись на своём этаже кровати, ощутил сильную боль в скулах и

затылке. На голове было мокрое махровое полотенце, которым выти-

рали руки на кухне. Отец храпел. Мать приглушенно всхлипывала,

Верка на нижнем ярусе спала, мыча во сне.

Гришка долго ворочался в колючем одеяле жгучей ненависти. А

потом всё же привёл в порядок свои мысли, твёрдо решив: «Всё рав-

но убью».

***

Утром по дороге в школу он перебрал все известные ему по кино-

фильмам и рассказам способы лишения людей жизни. И ни один не

годился. Ударить кухонным ножом? Не получится – если он не спит,

легко выбьет нож. А когда дрыхнет – мать рядом. И сон её настолько

чуткий – Гришка знает – проснётся, не позволит. Да и он при ней не

сможет. Вариант отпадает. Пистолет достать? Задача нереальная. За-

душить, сбросить с балкона? Нет! Можно было нанять кого-то – так для

этого нужны деньги, которых у Гришки нет, и долго ещё не будет.

61

Решение задачи, над которой Гришка мучительно размышлял на

протяжении трех уроков и двух перемен, пришло неожиданно. После

окончания математики Ирина Васильевна попросила отнести в кла-

довую макеты геометрических фигур. Здесь-то Гришка и увидел па-

кетики, на которых значилась мерзкая мордочка грызуна, и было на-

писано: «Крысиный яд».

«А что если...», – мелькнула мысль.

Гришка взял один пакетик. Постаравшись придать голосу безраз-

личную интонацию, поинтересовался у старенькой кладовщицы

Прасковьи Матвеевны:

– Помогает?

– Да не то, чтобы... – уклончиво ответила старушка, – поначалу

вроде ить попадались дохлые. Но мыши и крысы теперича умные

стали, что попало, не жрут.

– Прасковья Матвеевна, а можно мне домой один пакетик? – робко

поинтересовался Гришка, у которого вдруг появилась дерзкая идея.

– Да мне нешто жалко, этого добра у нас полно, – улыбнулась ста-

рушка, – а что, крысы дома или мыши?

– Ага, – соврал Гришка, – крыса. Большая такая.

– Ну и ну, – покачала головой Прасковья Матвеевна, – я по телеви-

зору смотрела передачу, и в Москве они есть. В метро бегают. Ужас.

Гришка кивнул и удалился, спрятав в кармане пакетик с ядом.

***

Странно, но отец промолчал сегодня вечером при встрече, когда

Гришка прошмыгнул мимо. Он даже не удостоил сына взглядом.

Глава семьи пил опять водку, закусывая всё теми же огурцами.

Гришка прекрасно понимал: утром гад с похмелья пьёт рассол. И

никто из семьи не следует его примеру, даже глупая Верка. Вот, в

банку и надо подсыпать отраву. Пусть сдохнет – как крыса!

Задуманное приготовление удалось осуществить легче, чем предпо-

лагал Гришка. Отец пошёл в туалет – тут Гришка и поспел. Всю

отраву сыпать не стал, ограничился половиной пакетика. Разболтал

трёхлитровую банку и успел вернуться в комнату при звуках смывае-

мой воды в санузле. Остальную часть яда Гришка выкинул в унитаз

при очередном посещении туалета вместе с пакетиком. А потом вы-

62

мыл руки и успокоился – концы в воду, и теперь никто не будет их

мучить!

Время замедлило свой бег, а Гришка поймал себя на странном чув-

стве облегчения. Так было с ним, когда они всем классом ходили в

поход на озеро, и он решил помочь однокласснице Маринке, взял

вдобавок к своему и её рюкзак. На привале стало легко, словно он

обрёл крылья. Физическое чувство лёгкости было, конечно, другого

свойства, но сходство присутствовало.

Странно, как быстро прошло это чувство. Ночью Гришка не смог

уснуть. На верхнем ярусе кровати словно находился не один, а два

Гришки, которые вдруг затеяли меж собой непростой спор.

Временами второй Гришка куда-то пропадал. А первому казалось:

отец проснётся раньше, чем обычно. Потом выйдет грузно на кухню,

вытащив из пожухлого и исцарапанного холодильника банку с ядови-

тым рассолом....

Рассвет багровым заревом только начал жмуриться через китайские

глазки, когда отец закашлялся, заворочался и, шумно вздыхая, под-

нялся с дивана. Его шаги доносились до Гришки как в замедленном

фрагменте кинофильма: один, второй, третий... Интересно, Гришка

никогда не задумывался, сколько шагов от дивана до кухни. Сколько

его шагов, сколько шагов взрослого человека...

Неожиданно для самого себя Гришка соскочил с кровати, выбежал

на кухню и выбил из рук отца банку с рассолом в тот самый момент,

когда тот поднёс её к сухим и обветренным губам. Ёмкость разбилась

на мелкие кусочки.

Жидкость струйками стекала под ноги двух людей, стоящих на рас-

свете друг против друга на тесной кухне одной из бесчисленного мно-

жества российских квартир, во многих из которых нисколько не уди-

вились бы этой истории.

63

Людмила ШИЛИНА


Птичье горлышко

Сквозь приоткрытое окно сочилась знойная мякоть августовской

ночи, придавливая своей тяжестью к влажной подушке, и не было сил

шелохнуться. Наташа опустила на пол ноги, привычно нашаривая тапоч-

ки, и, также привычно их не находя, зашлепала босиком на кухню –

очень хотелось пить. Не включая света, плеснула из чайника в стакан и,

стоя у залитого чернилами ночи окна, прислушалась к тишине.

Тихо… Решив снова нырнуть под простыню и попытаться досмот-

реть прерванный сон, Наташа направилась к двери, и тут вдруг тиши-

на опрокинулась, как хрупкий стакан, и ее осколки разрезали ночь на

куски. Женский голос за окном, похожий больше на воронье карка-

нье, обрушивался на чью-то голову безжалостно и отчетливо:

– Мразь, скотина такая, ублюдок, придушить тебя мало! Что споты-

каешься, урод? Что спотыкаешься, спрашиваю? Спать он хочет! Щас

вот тут под кустом брошу – спи, сколько влезет!

Наташа выглянула в окно. В неярком свете фонаря увидела, как ми-

мо дома какая-то баба волочит за руку мальчишку лет пяти, прокли-

ная его на чем свет стоит.

…Она никогда не могла слышать тупую, бестолковую брань, ви-

деть, как унижают кого-то, радуя чужие уши словами, от которых

хочется умереть. Ведь есть же люди – с них, что с гуся вода. Ну по-

кричат, пообливают друг друга или близких своих дерьмом, да и

разойдутся как ни в чем не бывало. А Наташка, если вдруг оказыва-

лась свидетельницей подобных «откровений», бессознательно втяги-

вала голову в плечи, будто именно на нее сыпались эти слова-бу-

лыжники, и чувствовала чуть ли не физическую боль от барабанящих

по темечку тяжелых камней.

«Господи, зачем она так?» – в отчаянии думала Наташа, изо дня в

день наблюдая, как визгливо, мерзко разевая губастый рот, кричит на

ее больную мать соседка по коммунальной квартире Валентина. Ната-

ша затыкала уши и видела только разинутый, оскаленный рот толсту-

хи в вечно засаленном халате.

64

– Мама, ну почему ты молчишь, – плакала потом. – Почему не мо-

жешь накричать на нее, чтобы она боялась? Ненавижу-у-у…

Мать, худенькая, болезненная женщина, долго гладила ее вздраги-

вающие плечи и тихо успокаивала:

– Милая, не надо… Я же – женщина. Я вольная птица – вспорхнула

и улетела. А сердце и так в шрамах, зачем же еще один, расплата – за

что?

Так же тихо, улыбаясь, говорила она и с приходившим изредка к

ним Наташиным отцом, а когда он произносил заготовленные фразы

отретушированным голосом и уходил, она, качая головой, повторяла:

«Все пройдет, даст Бог! Или уже прошло…»

И склеенный Наташей сказочный бумажный домик, последнее при-

станище надежды («Здесь мы будем жить втроем: мама, папа и я»),

сминался в бесформенный комочек – ну почему, почему, мама? Кто

скажет, где оно, место на этой планете для двоих, изучивших друг

друга от макушки до пяток, не принявших и не понявших чужой сути

и завязших в непонимании, как в болоте? Столько лет говорить на

разных языках… И селилась в детском сердечке печаль, черным мяг-

ким котенком сворачивалась в клубок.

– Что ж, нам всем нужны какие-то подпорки и подставки, – будто

оправдываясь, приговаривала мама, пряча тоненькую пачечку денег

(подачка! – презрительно думала Наташа). – Да-да, чтоб гордость не

рухнула и не придавила бы своей тяжестью нашу совесть. Да и у кого

она, доченька, чиста? Чуть копни, а на дне души хлопья, как та сва-

лявшаяся пыль под диваном, где давно не мыли пол.

– Не осуждай… – добавляла мягко, а по ночам Наташа, чувствуя,

как от сердца отваливается маленький кусочек, слышала, что мама

плачет. Наверное, именно тогда она поняла – можно произносить

сколько угодно клятв в вечной любви, но если в один прекрасный

день ей выставят счет, то… то… Задыхаясь от детского своего макси-

мализма, Наташа мысленно уходила, не возвращалась, навсегда, наве-

ки, гордо… Она… Вот – завесила бы в доме все зеркала. В знак тра-

ура по умершей любви.

…Когда соседка Валентина, глухо всхлипывая, закрыла старенькой

их простыней единственное помутившееся зеркало на комоде, когда

неизвестные люди, толкаясь и матерясь в узеньком коридорчике,

внесли и поставили на стол гроб, Наташа, вжавшись в угол комнаты,

65

поняла – мама ушла. Ушла насовсем, не простившись, лишь проведя

ладонью по ее волосам, ласково взлохматив челку и произнеся: «Не

дожила я…»

…Сердце тупо толкнулось в груди. И Наташа побрела по бесконеч-

ному, усталому коридору. Впереди – свет тусклой лампочки, направо

дверь – впалой глазницей. Больничный запах, вязкий, белый, наби-

вался в ноздри, застревал в легких. Наташа открыла дверь палаты и

вдруг отчетливо увидела – над маминой койкой, тряся головой, скло-

нилась Смерть и мотает, мотает клубок, и нить эта скользит одино-

кая, как дыханье короткого сна… Но ведь мама ушла, не простив-

шись. А если не прощаются, значит, хотят непременно вернуться.

Вернуться, чтобы жить…

«ЖИТЬ!», – просыпаясь вновь и вновь все эти годы от своего соб-

ственного крика, Наташа запрокидывала залитое слезами лицо и дол-

го-долго, не мигая, смотрела в потолок, проходя взглядом каждую его

трещинку. Слезы высыхали, и приходило какое-то трезвое, мудрое

понимание – для нее наступило время, когда закончились прописи,

четкие линеечки, по которым можно было, не слишком задумываясь,

старательно выводить крючочки и палочки, переплетающиеся в креп-

кий канатик. За него она и держалась цепко всю свою сознательную

жизнь. И вдруг прочная, казалось бы, нить оборвалась, выскользнула

из рук, и перед ней новая, чистая, неразлинованная страница – хо-

чешь вдоль пиши, хочешь – поперек. И листочки, на которых оставит

свой автограф судьба, уже не переписать набело. И нет той резинки,

что может стереть мучительные строки изломанных надежд, сомни-

тельных полуправд, нелепостей и неудач.

Наташа именно тогда научилась смотреть на себя словно со сторо-

ны. И слушать изнутри. Иногда ничего не видела и не слышала… Как

она тогда, в те страшные дни, не пошла ко дну – щепка в водовороте,

которую швыряет из стороны в сторону? Всплывала и вновь захлебы-

валась в каком-то пофигистском угаре, шлялась по компаниям мало-

знакомых людей. Даже роман закрутила с мужем подруги, так, от

скуки. По инерции училась в институте, виртуозно списывая на экза-

менах с толстенных учебников…

Отца ждала только с одним желанием – гордо выставить его за по-

рог. Когда он позвонил, открыла дверь и… устало, сама не понимая,

что делает, прислонилась к его плечу. Почувствовав, как затряслось,

66

заклокотало что-то у него внутри, отшатнулась: «Ты… плачешь?»

Сгорбленный, постаревший, он достал неизменную пачечку денег,

положил на тумбочку, пробормотал: «Ты взрослая…», – и молча вы-

скользнул за дверь. Наташа долго растерянно смотрела ему вслед и

опомнилась только от соседкиного окрика: «Ну что дверь-то не за-

крываешь? Не май месяц, чай!» Больше отец не приходил. Никогда…

Наташа отошла от окна, постояла секунду в задумчивости, потом,

будто решившись на что-то, выскочила в коридор, сдернула с вешал-

ки куртку и, осторожно прикрыв дверь, выбежала на улицу. «Быстрее,

быстрее», – подгоняла себя, еще не до конца осознав, зачем ей это

нужно. Тетка с малышом уже заворачивали за угол дома. Наташа

подлетела к ним сзади, схватила малыша в охапку и помчалась к сво-

ему подъезду. Раздался жуткий визг, потом грузный топот – непово-

ротливая баба пыталась бежать за ними. Да где там – Наташа юркну-

ла в свой подъезд, буквально взлетела на второй этаж, захлопнула

дверь и вжалась в нее, боясь даже дышать.

Но лишь напряженная, наливающаяся звоном тишина обволакивала

ее со всех сторон, как елочную игрушку вата. Ребенок тоже был как-

то странно тих и неподвижен. Наташа осторожно разжала тонкие ру-

чонки, обхватившие ее за шею, поглядела мальчику в лицо. Спокойно

и ровно посапывая, ребенок спал, уснув, видимо, в ту же секунду, как

только Наташа подняла его на руки. Ей вдруг стало так страшно, что,

задыхаясь от внезапно накатившегося ужаса, она медленно съехала

по стене на пол и, привалившись головой к двери, застыла, судорож-

но прижимая к себе малыша. Какой-то липкий спрут вползал в душу,

леденящими щупальцами опутывая сердце, и оно перестало биться.

Наташа уперлась рукой в пол, закричав про себя: «Ты что!», – ее тут

же вырвало, и спрут отпустил свои лапы.

Кошмарная тошнота отступила, и внезапно до конца осознав, что,

собственно, произошло, она, словно отряхивая с себя остатки страха,

помотала головой, потом медленно-медленно поднялась с пола, оста-

вив так и не проснувшегося малыша на коврике у двери, и побрела в

ванную за тряпкой…

Едва приоткрыв глаза и вбирая в зрачки мутноватую белесость утра,

Наташа ощутила какую-то светлую радость, и вдруг ей захотелось ее,

эту радость, потрогать, прижаться к ней, не отпуская ни на миг. Она

67

повернула голову – там, в углу комнаты, на раскладушке, сидел ма-

лыш и, не дыша, разглядывал ее.

– Ты кто? Ты моя мама? Ты нашлась, ведь правда? Я же знал – ты

меня найдешь! – наклонив головенку, затараторил он. – А я тут тер-

пел-терпел и не дотерпел… Ты меня ругать будешь? Ты молчишь

почему – немая, да?

Наташа, трясясь от смеха, скатилась со своего диванчика и подполз-

ла к мальчику. Ей почему-то захотелось стать такой же маленькой, а

не нависать над малышом с высоты своего роста. Починяясь какой-то

неведомой силе, она положила голову ему на колени и увидела снизу,

как бьется синенькая жилка на его прозрачном виске. Как птичье гор-

лышко…

68

Ольга КОРШУНОВА


Рояль

Этот рояль был ещё совсем юн и по-юношески амбициозен, мечта-

телен. Внешне напоминал этакого голливудского супермена – лауреа-

та премии «Оскар»: широкоплеч, элегантен в своём чёрном смокинге,

подчёркивающем достоинства атлетической фигуры. Блистателен –

во всех отношениях! Он и сам это осознавал, и ослепительная, бело-

зубая улыбка – во весь ряд идеально подогнанных друг к другу гла-

деньких клавиш – так и рвалась наружу. Рояль готов был вступить в

большой свет. Он знал, что именно там его место и жаждал восхи-

щать, вдохновлять.

В магазин музыкальных инструментов наш герой был доставлен со

всеми предосторожностями. Ему оказали должное уважение и устано-

вили на лучшем торговом месте в центре большого, ярко освещённо-

го зала. Тут впервые он испытал, что значит оказаться в перекрестии

восхищённых и, что греха таить, завистливых взглядов.

Лампы на потолке восторженно распахнули глаза. Каждая мечтала

отразиться в его задумчиво-загадочной глади. Инструменты по сосед-

ству отнеслись к нему неоднозначно. Пианино, стоящие вдоль стены,

посчитали себя оскорблёнными до глубины души. На их взгляд, это-

му выскочке предоставили совершенно незаслуженные привилегии.

Они обиженно поджали губы и демонстративно бойкотировали но-

вичка. Балалайки и мандолины на все лады перемывали ему косточки,

посмеиваясь над его габаритами. Он казался им потомком давно вы-

мерших мамонтов. Но рояль был выше того, чтобы реагировать на эту

мышиную возню.

С явной симпатией отнеслась к нему аристократка-арфа, будучи

самой благородной в этом пёстром музыкальном семействе. В нежных

взглядах, которые она ему дарила, смешивались и томность, и скры-

тая страсть.

Рояль, находясь в центре внимания, стоял, подбоченясь, и столько

врождённой элегантности было в этой позе, что все перешёптывания

невольно стихали. Но вскоре пылкие взгляды ламп и вздохи арфы до

69

тошноты наскучили роялю. Душа артиста жаждала не ламп – прожек-

торов! Для счастья ему нужна была настоящая сцена. Ощущение жар-

ких прикосновений наэлектризованных вдохновением пальцев. Буке-

ты к ногам! Упоение! Слава…

К тому моменту, когда появился покупатель, рояль уже начал впа-

дать в депрессию. Теперь он стоял, угрюмо надвинув на глаза верх-

нюю крышку, и у него от тоски судорогой сводило клавиши.

Рояль даже удивился, когда его запаковали, как огромный новогод-

ний торт. С облегчением вздохнул и прикрыл глаза. И решил не от-

крывать их до тех пор, пока не окажется на месте. Наконец, закончи-

лась противная тряска, и его оставили в покое. Затаив дыхание, рояль

решил открыть глаза и… застыл в недоумении. «Куда завезли меня

эти тупицы? Откуда взялась эта комната? А, наверно, сцена ещё не

готова…».

С этой успокоительной мыслью красавец-рояль распрямил затек-

шие при перевозке плечи. Огляделся. Рядом стояли грузчики и до-

вольно приятная на вид молодая женщина. С хозяйским видом она

придирчиво осмотрела рояль. Как видно, осталась довольна. Ласково

провела рукой по блестящей крышке, и рояль невольно приосанился.

Женщина расплатилась с рабочими, и те удалились. Оставшись одна,

она придвинула к инструменту стул, села, подняла крышку, прикры-

вавшую клавиши, и наш герой поспешил очаровать её отрепетирован-

ной за время стояния в магазине улыбкой.

Пальцы женщины проворно пробежались по клавишам, пробуя их

на звук. Рояль с готовностью отозвался на её приглашение к знаком-

ству.

– Неплохо. Весьма недурно, – удовлетворённо кивнула незнакомка.

За её спиной раздался лёгкий скрип открывающейся двери. Она огля-

нулась.

– А, это ты, Вадик. Иди-ка сюда, сыночек. Посмотри, что мы тебе

купили.

Рояль осторожно скосил глаза в сторону двери и оторопел: там сто-

ял, насупившись, толстый мальчишка лет семи. Рояль нервно пере-

ступил с ноги на ногу. Такого поворота событий он никак не ожидал.

– И что это? Стол такой? – скривил губёнки мальчишка.

– Нет, милый, это рояль. На нём играют. Исполняют музыку, – ска-

зала мать и добавила, не заметив на лице сына радости. – Только по-

70

смотри, какой он красивый. Очень дорогой. Такой не стыдно в зале

поставить. Ты будешь учиться играть на нём. Мы нашли для тебя пре-

красного преподавателя. Зовут её Августой Витальевной. Лауреат меж-

дународного конкурса, между прочим.

– Не хочу, – набычился сын.

– Тебе понравится, вот увидишь.

– Не хочу, – нотки упрямства резче прозвучали в голосе мальчуга-

на. – Зачем вы его купили?

– Это тебе наш подарок ко дню рождения.

– А я вас что, просил, да? Вы же мне пони обещали!

– Ну, зайчик, твой пони ещё пока маленький. Ему надо подрасти.

Вот увидишь, через год у тебя обязательно будет своя лошадка.

– А, знаю я вас! Опять обманете! Хочу пони!!!

– Успокойся, – не повышая голоса, но всё же достаточно твёрдо

произнесла мать. – Будешь кричать, побеспокоишь отца, а у него сей-

час важные гости. Не надо его сердить, а то накажет. Не видать тебе

тогда «Диснейленда».

Мальчишка всхлипнул, как-то тоненько, по-щенячьи, губки его за-

дрожали, но всё же он замолчал и выбежал из комнаты. Но рояль успел

заметить, каким ненавидящим взглядом полоснул по нему напосле-

док его юный хозяин. Будто очередью из автомата вспорол бок.

От всего произошедшего на его глазах рояль просто оцепенел. Это

был крах. Катастрофа! Превратиться в игрушку капризного барчука!

Уж лучше бы навек остаться музейным экспонатом магазина…

Потянулись мучительные, полные беспросветности дни. Бездарные,

непослушные пальчики юного отпрыска тыкались в клавиши неуме-

ло, как слепые новорожденные котята. От такой «игры» у рояля начи-

нались приступы икоты. Едва горе-ученик приближался к нему, рояль

впадал в нервный ступор. Не спасали положение даже чуткие, трепет-

ные пальцы Августы Витальевны, пытавшейся иногда своей виртуоз-

ной игрой хоть как-то увлечь строптивого подопечного. Если бы не

присутствие на уроках матери, учёба вряд ли продвинулась хоть на

шаг. Матери мальчишка явно побаивался. Да роялю было от этого не

легче. И вот однажды…

Очередная пытка в виде урока музыки близилась к концу. В этот раз

мать была занята своими делами, и не смогла присутствовать на заня-

тии. Отрабатывался простенький пассаж из лёгкой пьески для начи-

71

нающих. Но, несмотря на кажущуюся лёгкость, музыкальный фраг-

мент никак не давался Вадику. Не слушались пальцы, и всё тут!

– Держи кисть руки мягче, не напрягай, – пыталась помочь ученику

Августа Витальевна. – Клавиши – они ведь, как живые. Ласку любят.

– Ничего они не любят!

– Любят, любят. Уж поверь мне. Я лучше знаю.

– Нет, не любят! И я их не люблю! Вот им!

И мальчишка со всего размаха ударил по клавишам крепко сжатым

кулачком. Августа Витальевна так и отпрянула от неожиданности. А

Вадик, радостно рассмеявшись, ударил ещё раз. И ещё! На этот раз –

сразу двумя кулаками.

– Что ты делаешь! Прекрати сейчас же! – оправилась от замеша-

тельства учительница и попыталась перехватить занесённые для оче-

редного удара кулачки. Но не тут-то было! Вадик извернулся, и рояль

ещё раз оглушительно ахнул от нестерпимой боли. Тут уж его терпе-

ние лопнуло. Больше он не мог позволить издеваться над собой. Он

крепко стиснул зубы и решительно хлопнул тяжёлой деревянной

крышкой по рукам ненавистного мальчишки.

– А-а-а!!! – взвился под потолок вопль Вадика.

– У-у-у! – удовлетворённо загудели басовые струны рояля.

– Ой-ёй-ёй! Как же так! Вот несчастье-то! – запричитала перепуган-

ная Августа Витальевна. – Надо скорей ручки в холодную воду. Да

«Скорую» вызвать!

Она подхватила на руки бьющегося в истерике, дрыгающего ногами

мальчика и стремглав выбежала с ним из зала. Рояль остался один.

Он стоял, как гладиатор, только что выигравший смертельную схват-

ку, – с гордо поднятой головой, тяжело дыша и крепко упёршись в

пол ногами, готовый вновь дать отпор, если понадобится. Он пони-

мал, что это лишь кратковременная победа, и не слишком обольщался

позорным бегством противника. Но если бы он мог предположить,

что произойдёт дальше…

Врач не обнаружил у Вадика переломов. Бунтарь отделался уши-

бом. Занятия музыкой отложили до его выздоровления. Но про себя

мальчуган твёрдо решил, что никакого продолжения не будет. Поздно

вечером, когда родители уснули, он потихоньку выбрался из кровати.

Взял заранее приготовленный тяжёлый танк с дистанционным управ-

лением. Но сейчас пульт ему был не нужен. Прижимая к груди танк,

72

мальчик прокрался в зал, где мирно почивал рояль. Не зажигая света,

решительно подошёл к инструменту.

А тот, успокоившись после дневного происшествия, благодушно

подрёмывал. Ему снилась залитая светом сцена. Звучал концерт для

рояля с оркестром. Длинные пальцы пианиста летали над клавишами,

извлекая звуки, но у рояля было чувство, что это он САМ рождает

музыку, струны пели – возвышенно, торжественно. И столь было в

этом исполнении вдохновения, упоения, что рояль неожиданно для

себя начал приподниматься над сценой, над оркестром, над притих-

шей публикой. Он взлетал к невиданным, сияющим высотам. Послед-

ний, жизнеутверждающий аккорд, последний бросок в Вечность и…

…Мальчик тихо приподнял крышку рояля и со всей силой ударил

танком по клавишам…

…Сначала роялю показалось, что это зал взорвался оглушительной

овацией, но потом его окатила оглушающая боль. Струны застонали,

моля о пощаде. Но мальчик торопливо, пока ему не помешали, с

мстительным упорством колотил по клавишам, и острые осколки ле-

тели во все стороны, как выбитые в драке зубы. Рояль захлёбывался

криком от нестерпимой боли, а Вадик ещё и приговаривал:

– Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!..

Когда через несколько минут в зал ворвались плохо соображающие

со сна родители, с роялем было покончено. Окончательно. Мать при

виде разгрома тихо ахнула и схватилась за сердце. Отец же в гневе

отшвырнул сына прочь от растерзанного инструмента, вырвал из его

крепко сжатых пальцев танк и в первом порыве сам замахнулся на

взъерошенного мальчишку.

– Саша! Не надо! Не надо! – с воем повисла на его руке жена...

Чем у них дело кончилось, рояль так и не узнал. Ослепший, оглох-

ший, весь в рваных ранах, но с освобождённой душой он уносился

ввысь, в солнечный поток света, где всё ещё счастливым отголоском

звенел последний, всепобеждающий аккорд…

73

Вадим РОССИК


Сапоги для Поднебесной

Вскоре после развода, моя жизнь вдруг сделала странный поворот.

Не успев привыкнуть к свободе, я снова женился. Новая жена оказа-

лась гражданкой Германии, и мне пришлось переселяться в Неметчи-

ну, так как Анке панически боялась России. Сколько я ей не говорил,

что в России тоже можно неплохо устроиться, все было напрасно.

– Не делай мне штресс! – отвечала моя фрау, с отчаянием глядя на

меня. – Россия – мрачная и жестокая страна! Здесь нет, и не будет

немецкий орднунг!

Спорить было бесполезно, и вскоре я уже жил в небольшом бавар-

ском городке, в окружении румяных и улыбчивых анкеных земляков.

После оформления вида на жительство, мне предложили пройти

языковые курсы для лучшей интеграции в немецкий орднунг. Делать

было нечего и я согласился.

На следующее утро Анке высадила меня у входа Еврошколы. Так

она называлась потому, что ее деятельность частично финансировал

Евросоюз, частично Бавария, а частично, видимо, никто, так как сте-

ны Еврошколы были ободраны, а мебель старенькая.

Группа собралась пестрая. Несколько турков, пара бывших югосла-

вов, кореянка, таиландка, кенийка, китаец и нигериец. Из России я

был один. Несмотря на такой сильный состав, немецкого никто не

знал и общались мы первое время с помощью улыбок и интернaцио-

нального «халло!».

Однако, если не принимать во внимание обшарпанные стены, обо-

рудована школа была хорошо. Аудитории были оснащены компьюте-

рами, подключенными к интернету. В комнате отдыха стояло не-

сколько автоматов с горячим кофе, колой и минералкой.

Занятия вела фрау Альтерготт – морщинистая, как шарпей, женщи-

на с вечно спутанными редкими седыми волосами, сухая, как пум-

перникель. Фрау Альтерготт была не замужем и всю нерастрачен-

ную энергию обрушивала на несчастных иностранцев. В первый же

день она призвала нас соблюдать дисциплину, не прогуливать, не

74

опаздывать и аккуратно выполнять все домашние задания. Не смуща-

ясь, наша учительница предупредила, что в конце курса она напишет

о каждом отчет, и от его содержания будет зависеть размер пособия

по безработице. Вдохновленные перспективой лишиться единствен-

ного дохода, мы с энтузиазмом приступили к занятиям.

Сразу выяснилось, что уровень учащихся очень разный. Одна тур-

чанка смущенно призналась, что живет в Германии уже 18 лет, но

язык пока не освоила. А крошечная фрау Нидермайер из Таиланда

наоборот, несмотря на то, что совсем недавно вышла замуж за герра

Нидермайера, уже бойко стрекотала по-немецки. Проблема была в

том, что ее никто не понимал. Окружающие были уверены, что фрау

Нидермайер говорит на своем родном тайском языке.

Самым экзотическим студентом был высокий худой нигериец с ри-

туальными шрамами на лице, а самым незаметным – молодой китаец

в кирзовых сапогах. Эти сапоги и привлекли мое внимание. Хотя на

дворе стоял июль, и вся Европа изнывала от жары, китаец неизменно

появлялся на занятиях в этих тяжелых солдатских сапогах. По утрам

он неразборчиво здоровался с нами и быстро занимал место в послед-

нем ряду. В течение урока он тихо сидел и старался не привлекать к

себе внимания. Никогда сам не задавал вопросов преподавателю и

часто вместо ответа лишь молча качал головой, смущенно улыбаясь.

В паузах китаец не вступал в общий разговор и, вообще, было видно,

что это очень застенчивый и скромный парень. На вид ему было лет

двадцать-двадцать пять, как его звать, никто не мог понять и произне-

сти. Даже фрау Альтерготт, обращаясь к нему, вместо имени издавала

какой-то неопределенный звук, похожий на э, но одновременно и на у.

Постепенно мы втянулись в занятия, привыкли к строгости нашей

преподавательницы и перезнакомились друг с другом. Симпатичная

кореянка Йонг часто расспрашивала меня о жизни в России, так как

ее мужа, работавшего в ФРГ представителем какой-то южнокорей-

ской фирмы, собирались переводить с повышением в Новосибирск.

Жозефин из Кении рассказывала нам о сафари, которые она организо-

вывала на своей родине. В Баварию ее послал хозяин турбюро для

изучения немецкого, так как богатых германских туристов в Африке

из года в год становилось все больше. Высокий нигериец объяснял

немногочисленным желающим, как можно вкусно приготовить ежа.

Оказывается, в Нигерии ежи относятся к съедобным животным.

75

Время летело быстро, и вскоре летний зной сменила осенняя про-

хлада. В октябре начались дожди. Пришла пора менять привычные

футболки и сандалии на куртки и ботинки. Только наш китайский

коллега продолжал неизменно приходить на занятия все в тех же

стоптанных сапогах с потрескавшимися голенищами.

Я ломал голову над тем, почему он в сорокаградусную жару мучил-

ся в этой неудобной обуви. Даже когда все вокруг него ходили в лег-

ких шлепках, этот загадочный товарищ не расставался с кирзачами.

Может, эти старые сапоги для него дороги как память? Может, в них

он хранит все свои сбережения? Или он исполняет какой-то суровый

обет? Если бы не эти сапоги, я никогда бы не обратил внимания на

этого человека. Обычный, ничем не примечательный китаец. Неряш-

ливо одетый, малообразованный, с натруженными руками крестьяни-

на. Тайна старых сапог стала всерьез занимать меня.

Анке, которой я рассказал про странного китайца, считала, что тот

просто немного отстал от Европы.

– Наверно на его родине кирзовые сапоги пока не вышли из моды, –

убеждала меня моя белокурая фрау, готовя вечером на ужин всякие

шпецли, кнёдли и прочие крустли.

– А может, он просто скупердяй? – предположил я. – Знаешь, эта-

кий Лепрекон из Поднебесной? Днем ходит в старых опорках, а по

ночам с вожделением пересчитывает сэкономленные евро?

Анке даже не улыбнулась. Она, как и всякая нормальная баварка, не

находила ничего зазорного в том, что кто-то откладывает монету-

другую…

Наступил декабрь. Курс, рассчитанный на полгода, подходил к кон-

цу. Незадолго до Рождества наш китаец вдруг перестал приходить на

занятия. Сначала никто не обратил особого внимания на это обстоя-

тельство. Но, когда китаец пропустил третье занятие подряд, фрау

Альтерготт встревожилась. Она попыталась узнать у нас что-нибудь о

пропавшем ученике, однако никто ничего не знал.

Возможно, мы так бы и закончили наш курс, и я так никогда бы не

узнал причины странной привязанности китайца к старым сапогам,

если бы, проходя однажды по улице, не встретил его. Гость из Подне-

бесной мирно сидел на остановке и ждал автобус. Узнав меня, он

смущенно улыбнулся и кивнул. Я улыбнулся в ответ и, сев рядом,

спросил его, почему он перестал ходить на курсы. Парень молча по-

76

казал на свои ноги. Вместо сапог он был обут в летние сандалии. Нос-

ков на нем не было, и его ступни представляли собой жалкое зрели-

ще. Распухшие, покрасневшие пальцы были все в грязи и в снегу.

Молодой китаец, как мог, попытался объяснить, как он дошел до

жизни такой. Из его звуков, жестов и мимики, я понял, что всю свою

жизнь он ничего не носил кроме сапог. Но вот его любимые, удоб-

ные, красивые сапоги совсем развалились. Бедный парень уже не-

сколько дней ищет новые и никак не может найти. В местных магази-

нах таких сапог нет. Никакой другой обуви он не признает и, скорее

отморозит себе ноги, чем наденет неудобные ботинки. Привычный

ему мир перевернулся, и он не знает, что теперь делать.

Пока мой собеседник рассказывал о своей беде, у него даже слезы

показались на глазах. Парня надо было выручать. Я попросил его

прийти на следующий день на занятия. Кое-как он понял и согласно

кивнул, грустно улыбаясь. Я ободряюще хлопнул его по плечу на

прощанье и отправился домой. По дороге я прикинул, где и у кого в

Баварии можно срочно достать кирзовые сапоги. Мои тропические

мульти-культи с курсов помочь вряд ли могли. Родственники Анке

тоже. Дедушки, когда-то служившего в Фольксштурме, у нее вроде

не было. Значит, только у русаков.

Придя домой, я начал обзванивать знакомых казахстанских немцев

в надежде, что у кого-нибудь завалялись кирзачи, как память о бес-

крайних родных степях. Позвонил одному-второму – ничего. Я уже

совсем отчаялся, как вдруг вспомнил о Марате. Марат – казах по

национальности, хотя уже давно перебрался из Азиопы в Германию,

по-прежнему приводил бундесов в недоумение своей неарийской

внешностью. Они никак не могли понять, почему этот китаец так хо-

рошо говорит по-русски.

Вот этот-то Марат меня и спас. Оказалось, что он летом ездил на

родину предков и привез оттуда новые кирзовые сапоги. Ему их пода-

рили родственники и отказаться он не мог. С тех пор дорогой подарок

валялся в подвале. Узнав, что кому-то немедленно нужны сапоги,

Марат сам привез их ко мне.

– Хорошо еще, что тебе юрту не подарили, – заметил я, когда он

благодарил меня и Аллаха за то, что мы избавили его от ненужной

обуви.

77

На следующий день я пришел в Еврошколу раньше всех. Поставил

подарок на стол, за которым обычно сидел наш китаец и стал ждать.

Первой прибежала Жозефин, потом собрались постепенно и осталь-

ные. Я рассказал им, что означают сапоги на столе. Под сочувствен-

ные восклицания, Жозефин вытащила красную ленточку из своих

курчавых волос и красиво перевязала ею голенища. Один из турков

вытащил из кармана деньги и положил их в сапог. Его примеру по-

следовали и другие.

– А это ему на десерт, – смеясь, заметила фрау Нидермайер, опуская

в другой сапог шоколадку.

Радостное оживление охватило всех. Мои товарищи бросились про-

верять содержимое своих сумок и карманов. Взятые с собой на заня-

тие конфеты, печенье, даже баночки колы и пакетики сока, исчезали в

сапоге. Наблюдая их трогательную суету, я подумал о том, что, не-

смотря на все различия, людей объединяет бескорыстное желание

помочь. В этом чувстве они, оказывается, совершенно одинаковы.

Увлекшись своей благотворительностью, мы и не заметили, что наш

пропавший друг тихонько стоит у дверей и недоуменно смотрит на

царящий в классе кавардак. Наконец кто-то первым обратил на него

внимание, за ним другой, и вот уже все, улыбаясь, приглашающе за-

махали руками.

Парень смущенно подошел ближе и увидел на своем столе новые

сапоги.

– Это тебе, – ласково сказала Жозефин, – подарок от всех нас.

Молодой китаец прижал к груди сапоги, наполненные до краев, нет,

не деньгами и сладостями, а человеческой добротой, и впервые мы

увидели на его лице широкую, радостную, более ничем не сдерживае-

мую улыбку. Его мир снова обрел равновесие. Все опять встало на

свои места. Ну и хорошо.

80

Елена ВАЙБЕРТ


Ведьма

Старые ведьмы ночами лютуют,

Снегом сухим засыпают дорогу,

Путают след, над кастрюлей колдуют

И на метле тарахтят понемногу.

Бабки-растрёпы, расстриги, растяпы,

Связка ключей на холщовой рубахе,

Чёрные стены, лягушачьи лапы,

Слава недобрая, детские страхи.

Старые ведьмы, никто их не любит

И в дом приличный никто не пускает:

Вдруг заворожат, сурочат, загубят,

Что на уме у них – кто его знает.

Рядом души человеческой нету,

Только козлы да болотные черти,

И не изжить эту нечисть со свету,

Как они все надоели, до смерти.

Ведьмина жизнь, словно горб за плечами,

Ни мужика, ни детей, ни подружки.

Старая ведьма глухими ночами

Тихо в цветастую плачет подушку.

В юности нежной была и несмелой

И, словно солнечный полдень, лучилась,

Лёжа в ромашках, на небо глядела…

Но ничего с той поры не случилось.

Травы завяли и высохли росы,

Век её бабий почти уж скончался,

Выпали беды и зубы, и косы,

Но на коне к ней никто не примчался.

81

Сроду никто не назвал её дивной,

А ведь она и летает, как птица,

И даже мыслит вполне креативно,

И уж давно ничего не боится.

Так и живёт без надежды и веры,

Думать забыв о себе и о прочем,

Эта кикимора, эта мегера,

Ну, нелюбимая женщина, в общем.

Женщина, будь то красотка из сказки

Или богиня, иль просто царица,

Но без любви, без тепла и без ласки

В ведьму любая из нас превратится.

Chanel № 5

Его жене не нравятся духи,

Хорошие французские духи,

За восемьдесят долларов, не ниже –

Привет из беззаботного Парижа.

Она не любит их, что очень странно,

И за порог кидает чемоданы,

Когда он возвращается домой,

А с ним опять любимый запах мой.

Сердце

Моё дырявое сердце

Вы можете взять как лейку,

Полить огурцы или астры,

А те пусть подумают – дождь.

А можете взять как сито,

Муку сквозь него просеять,

(Пожалуйста, только не мУку)

Пирог из неё испечь.

И даже очками сделать,

В каких исправляют зренье,

Чтоб перед компьютером смело

Ночами потом сидеть.

82

Глеб НАГОРНЫЙ


Слон, или биеннале национального идиотизма

Слон был огромен. Безумен. Сер.

Круп его занимал два этажа эклектичного здания в центре города, а

ноги являлись ни чем иным, как двумя вертикальными колоннами.

Нетрудно догадаться, какие мысли приходили в голову при входе. Но

нет. Все было в точности до наоборот – конечности были передними.

Фойе же представляло собой пещеристое шлангообразное помеще-

ние, влекущееся на второй этаж, и у каждого вошедшего внутрь скла-

дывалось впечатление, что его всосали. Точно хоботом.

Сдав билет контролерше в костюме клоуна с матерчатым носом и

разрисованным лицом, посетитель попадал не то в шапито, не то в

шалман, в котором дешевизна с лихвой окупалась количеством. Тут и

там слышались восхваления, охи и немного сумбурные, от выпитого

в кафе из пластиковых стаканчиков бренди «Арарата» (отчего-то в

меню именуемого коньяком), не то всхлипы, не то псевдовосторги.

Но увлекало. Влекло. Всасывало.

На стенах висели странноватые плевки дадаизма, под ними бирки:

«Слон. Акт 1. Сон», «Слон. Акт 2. Сон Слона 2». И так 13 слонов.

При этом дадаистическое искусство нет-нет, но оставляло в зрителе

странное ощущение чего-то вторичного, картинку осеннего курорт-

ного песка, на котором изрядно отлежались, отзагарались и, собрав

все крупицы янтаря, оставили на растерзание морской воде и морося-

щему октябрьскому дождику. С такой же легкостью «шедевры» мож-

но было окрестить «Инсталляция сна охотника на уток, перезаряжа-

ющего ружье во сне. Акт 2. Патрон в патроннике» или что-нибудь

наподобие «Пробуждение похищенной Европы». Далее хоть «инстал-

ляция», хоть «акт». Поскольку слона, охотника и Европу на картинах

мог узреть только запущенный вариант шизоида, целенаправленно

двигающегося к шизофрении. Не было на картинах ничего – ни хобо-

та, ни клювов уток, снящихся охотнику, ни тем более похищенной

дадаистами Европы. Чувствовалось другое, оно брезжило, напраши-

83

валось само собой, от него отмахивались, но опять и опять оно проса-

чивалось в мозг и каждым своим мазком вопило: «Всосали. Актом».

На втором этаже было замысловатей. Первая комнатенка представ-

ляла собой что-то вроде сердца, по крайней мере, об этом возвещала

табличка над входом: «Сердце» (видимо, чтоб ни у кого не возникало

сомнений в том, что это именно сердце, а не двенадцатиперстная

кишка или аппендикс), и зритель оказывался в комнате, разделенной

на четыре отсека, – по замыслу инсталлировавших четырехкамер-

ность должна была символизировать желудочки и предсердия. По

верху, под потолком, шли светящиеся трубки и шланги – вены и аор-

ты. В них пузырилось нечто малиновое. В углах же, в виде восковых

фигур, обретались голые классики. Достоевский с топором в руке –

беспорточный и не одинокий, а какой-то именно одичалый, точно

отказывающийся понимать происходящее и готовый зарубить всех

организаторов биеннале разом. Пушкин с пистолетом на коленях и

лукошком в руках. Поэт ел морошку. Толстой, лежащий на рельсах в

скрюченной позе, и Гоголь в гробу, чуть повернутый набок.

На одной из стен двигались слайды – нарезка из шедевров Тарков-

ского и Феллини. Если хватало терпения (а его почти ни у кого не

хватало), можно было понять тонкий замысел массовиков-затейников

от андеграунда. Получалось, что Сталкер плывет на корабле, вокруг

волны, но волны это ни что иное, как планета Солярис, являющаяся

внутренней проекцией Сталкера на самого себя, в душе мнящего себя

лайнером, с неведомой ему тайной. В конце шли титры: «Летучий

голландец» по-нашему. Art&Imagination. Группа «СЛОН». И аккурат-

ный фаллический символ.

После титров в голове начинало дребезжать, как при качке. Хоте-

лось затонуть. И чтоб не спасли.

Но снова комната. На этот раз – «Печень».

Разорванные книги. Битые бутылки. Пробки. Бычки. Фотографии

Сергея Довлатова и Венедикта Ерофеева на стенах. Газетные вырез-

ки. Шприцы. Плакат с Мэрилин Монро. Она непотребна, но употре-

бительна. Элвис, трясущий гитарой, что юнец в пубертатный период

достоинством. Группа «Нирвана» в уплывающей дали комнаты.

И тут резко «Желудок» – мрачное помещение с подсветкой на экс-

позициях. Копии работ Дали и Малевича. Все в потеках. Пикассо и

Шагал. В фекалиях. И вдруг – «передвижники». Измалеванные.

84

С трудом просматриваемые из-за вылитых на полотна ведер краски.

На стенах нарисованы доллары, звезды и свастика.

«Ягодицы» – фотосессии. Монтаж: президент, совокупляющийся с

мэром, сиамские близнецы с головами олигархов. Им жить вместе

невозможно, но и не жить нельзя. Депутаты, копающиеся в песочни-

це, – кудрявый с лопаткой, рыжий с ведерком… Кто-то чернявый –

грустный, обиженный, неверно определившийся. Около разгромлен-

ных песочных домиков в смоляных потеках. Черты лица смазаны.

Словно ему не хватает света. Из окна многоэтажного кремлеобразно-

го дома – восточная дама в очках и с короткой стрижкой. Крик:

«Ребята! Домой! Мультики!» Фотография – «Родина-мать зовет!».

И так далее, и тому подобное.

Попадая в «Хвост», зритель вливается даже не во вторичность об-

разных рядов, а в их третичность. Несколько загогулин, с трудом

напоминающих гвозди. Картина пять на пять метров: «Голгофа».

Фарфоровый бюст без головы: «Власть» и пара-тройка голых манеке-

нов – «Андроиды».

И, наконец, на выходе, как насмешка над самими собой – над

«инсталлирующими», – «Сфинктер». Посетитель спускается вниз и

думает об учениках-иудах, предавших Учителей.

Там – их фотографии. Они – «Гении»! Смердин, Лущенко, О, Ниги-

лев. Внимание заостряется на «О». «О» ничего не окончил. Но кто-то

в биографии был корейцем. Что якобы «знаково». Однако, сам – сле-

сарь. Смердин – закончил, но во времена гонений был не признан.

Нигилев – признан давно и обошелся без гонений. Лущенко – мать

двоих детей, очень любит своего кота де Сада.

И это все. Хотя можно продолжать до бес-конечностей.

Зритель плетется вниз по ступеням и понимает, что был он не всо-

сан, а…

Но это уже для биеннале национального идиотизма…

85

Людмила ЧЕБОТАРЁВА


Случайный гость

В Садах Моей Печали певчий дрозд

Отчаянно выщелкивал рулады.

Ко мне зашел на чай случайный гость,

А я – дуреха! – и такому рада.

Часы частят. Да, гостю бы уже –

Уйти, и на меня не оглянуться.

А я ему засахаренный джем

Зачем-то все подкладываю в блюдце.

Быть может, стоит предложить пирог?

Нет, вышло нынче неудачным тесто...

Мой гость несмел, но нарочито строг.

Салфетку мнет... И вазу сдвинул с места...

У нас крадет мгновенья время-вор.

Сердито чайник фыркает на кухне.

Я все пытаюсь склеить разговор,

Но разговор не клеится и тухнет.

Ну что ж, остаться Вас не попрошу,

Не зря ж Вы целый вечер промолчали.

Я дверь запру. И свечи загашу.

И вновь уйду в Сады Моей Печали...

86

Перемены в жизни

В Садах Моей Печали хор сверчков

Старательно выводит «Мизерере»...

Схожу к врачу. Избавлюсь от очков.

Решусь на изменения в карьере.

Сменю Ливайс на платье от Шанель.

Куплю себе собаку – спаниэля.

Хоть, впрочем, вон, соседский спаниэль

Так разжирел, что ходит еле-еле.

Да и хозяин у него – лопух!

Сегодня снова приглашал на суши.

Июль. Летучий тополиный пух

Мне лезет в рот, в глаза и в нос, и в уши.

Опять каблук сломала – черт-те что!

Нет! Лучше уж привычные кроссовки

Да старенькое серое пальто,

Чтоб мне не выделяться из массовки!

Долой Шанель! Даешь опять Ливайс!

Сверчки, зачем минор мне насверчали?!

Ну что ж, я только дотанцую вальс

И вновь уйду – в Сады Моей Печали.

87

Ольга МЕГЕЛЬ


Суперлуние

Луна апельсином катилась в окно –

Огромной такой не видали давно!

Мы с ней во Вселенной, казалось, вдвоём,

И было светло от Луны, словно днём.

Ты – солнце, бессонных причина волненья,

Кому – беспокойство, кому – вдохновенье!

Лунатики, зов твой призывный услышав,

Взбирались уже на холодную крышу...

Объединившись в порыве одном,

Безумно орали коты под окном...

Луна медным тазом сияла на небе,

И время зависло: не быль и не небыль...

В такую вот ночь хорошо б на метле!

Иль в ступе крутиться бы в мёртвой петле!

Иль к Воланду голой явиться на бал,

Чтоб он Королевой меня выбирал!

В отчаянье крикнуть: «Всё к черту катись!»

Иль плюнуть хотя бы на всё сверху вниз!

За ночь в сотый раз подхожу я к окну

И псиной побитой гляжу на Луну!

88

Что делать Афродитам?

Гуляют Афродиты

В купальниках открытых...

Никто их не оценит – здесь публика не та.

В Гераклах много лени –

Не преклонят колени,

Страдают от мигрени, – на что им красота?

Не встретишь Аполлона

У волн морского лона,

А, кроме Аполлона, кто может оценить?

Гермесы голубые –

С Нарциссами седыми!

Так об Амурах славных вам можно позабыть!

Придётся Афродитам

Пойти путём избитым,

Надёжным и возможным, – пора уж привыкать! –

Из моря выйти в пене,

Слегка прикрыв колени,

А всё, что выше, просто совсем не прикрывать!

И вот тогда Ясоны

И прочие персоны

Ну, просто не посмеют и глаза оторвать!

А вам на Одиссеев,

Тесеев и Персеев,

Нарциссов или геев – чихать и наплевать!

Поверьте, Афродиты,

Маруси, Тани, Риты...

Что даже среди Зевсов есть шансы выбирать!

89

Николай РАССАДИН


«Царiвна-жаба»

Стрела упала на болото,

И кажется, всему конец.

Судьба – зелёное чего-то

Вести сегодня под венец.

Судьбе бессмысленно перечить,

Царевной, жаба, будешь ты.

Привыкну, знаю – время лечит,

А в браке не до красоты.

Я стану жить с тобою, жаба,

Честь свою царскую храня,

Как будто ты простая баба

И что-то значишь для меня.

Пусть называют зоофилом,

Я с детства фауну любил.

Пускай постель пропахнет илом,

Мне нравится как пахнет ил.

Да, хорошо ещё, что жаба.

А если б дрогнула рука?

Моя стрела попасть могла бы

На дождевого червяка!

90

«Ссылка»

Я был сослан в колхоз «Красный лапоть»,

В окруженье свиней и коров.

Кто-то думал, что я буду плакать.

Снег вам в тачку! Я жив и здоров!

Я дояркам читаю творенья,

Они плачут, сморкаясь в платки,

И дают молоко и варенье,

И дают… ну, мы все – мужики.

Я беседы веду с комбайнёром

О цунами и сходе лавин.

После третьей я сплю под забором,

А он жнёт урожай, сукин сын.

Закрома наполняет пшеницей,

Чтобы было что кушать стране...

Ну а мне моя родина снится

В беззаботном, радужном сне.

Предлагал председатель в завклубы:

«Будешь в массы культуру нести!»

Чмокнул я его, старого, в губы

И сказал: «Председатель, прости.

Я же ссыльный, сиреч ненадёжный,

Огребёшь по спине, ни за грош!

А твоим заместителем можно?

Заместителем, батя, возьмёшь?»

Он похлопал меня по затылку

И послал… к комбайнёру Петру.

Я пошёл, прихватив две бутылки,

А вернулся в субботу, к утру.

Говорят: «Вам пришло сообщенье!

Телеграмма пришла, – говорят, –

Извиняемся. Просим прощенья.

Возвращайтесь скорее назад».

Ну, дела! Что удумали, дяди!

Я теперь не такой, как вчера:

Жизнь свою по иному наладил

И себя до бела отстирал.

Мне теперь деревенька Засланье –

И отец, и сестра, и жена.

И иная среда обитанья

Мне и вовсе теперь не нужна!

91

Елена ЗИНЧЕНКО


Кошельковая мышь или полный «капец»

– Капец… вот это – уж точно капец, – пробормотала Ксюха, немея

от ужаса. Этим полюбившимся ей словечком в последнее время она

выражала практически всю палитру человеческих эмоций. Надо при-

знать, что в мастерстве концентрации диапазона чувств в горстке

букв этой коротенькой части речи Ксюха превзошла незабвенную

ильфопетровскую Эллочку-людоедку, словарно-буквенный запас ко-

торой был несравненно шире.

Состояние оцепенения, казалось, поглотило не только её – оно лип-

кой паутиной опутало всё вокруг. Всё – даже звуки.

«Наверное, потому ужас и называют тихим, что бывает так, как сей-

час…» – эта неуклюжая мысль не позволила страху – коварному

предвестнику несчастья, окончательно парализовать мозг.

Ксюха заглушила мотор.

«Отстегнуть ремень безопасности, открыть дверь, выйти и посмот-

реть…» – дальше не думалось.

Извечный риторический вопрос бытия спрессовался в краткую кон-

кретику – «капец или не капец» лежит там, под колёсами её старень-

кого «Форда». Поёжившись от того, что сейчас предстояло увидеть,

Ксюха нерешительно отворила дверцу.

«Капец» (всё-таки капец!), безжизненно запрокинув голову и раски-

нув руки в стороны, распластался перед машиной. Ксюха, горестно

всплеснув руками, в которые она собиралась себя взять, беспомощно

опустилась рядом. В ту же секунду она ощутила жуткую потребность

выплеснуть свой протест: ужас был просто невыносим. Очевидно

поэтому из её груди – нет – из каждой ошалевшей, не желающей ве-

рить в произошедшее клеточки её существа вырвался нечеловеческий

крик. И если бы сей вопль души случился в тридевятом царстве, а не

на пустынном перекрёстке киевской окраины, то, наверняка на него

слетелись бы все имеющиеся в наличии в сказочном королевстве сив-

ки-бурки. Но, видно чудеса свершаются не только в сказках. То ли

ксюхин отчаянный мессидж был услышан небесами, то ли сегодня,

92

всё же был её день и, удалось невозможное – оглушить тихий ужас и

заставить его ретироваться восвояси…

– Ну чего ты орёшь, сирена? – с трудом ворочая языком, пытаясь

нащупать себя и как-то материализовать в привычной трёхмерной

системе координат, выкашлял из себя «Капец», оказавшийся к беско-

нечному счастью Ксюхи всё-таки не капцом. – Эй, слышь – заткни

сирену, говорю!

– Вы… Вы целы? – пролепетала она.

– Ты, блин, ещё спроси: а ю о´кей? А я, задавленный, радостно отве-

чу: «Ништяк, всё о´кей!»

Ксюха, мысленно преодолевшая тысячи миль тайги до зоны строго-

го режима, куда она только что едва не угодила, обречённая пригово-

ром судьбы на Полный Капец, тоже ещё не успела вернуться в при-

вычную систему измерения.

– Что я могу для вас сделать? Может быть… это – отвезти вас в

больницу? – продолжала по инерции хлопотать она.

Капец, наконец, ощутив себя сидящим вектором, перпендикуляр-

ным, по крайней мере, двум из осей земных координат, попытался

усложнить задачу и встать. Ксюха бросилась на помощь. Резкий за-

пах, присущий определённой категории населения постсоветского

пространства, исходивший от него, усиленный аккордами сочного

перегара, окончательно заставил её прийти в себя. Ксюха брезгливо

отпрянула. Капец, пошатываясь в унисон ветру, неверными шагами

направился к машине. По-хозяйски распахнув дверцу, он плюхнулся

на переднее сиденье рядом с водительским местом. Ожесточённо

сплюнув в сторону Ксюхи, он недовольно уставился на неё.

– Ну, чё глазами хлопаем? Чего, говорю, вытаращилась? В больни-

цу, так в больницу!

Капец, ожесточённо захлопнув дверцу, откинулся на спинку сиде-

нья. Сочтя свои распоряжения исчерпывающими и, ни капли не со-

мневаясь в их однозначной обязательности для растерявшейся Ксю-

хи, он, закрыв глаза, мгновенно захрапел.

– Ка-апец! – только и могла выдохнуть обескураженная таким пово-

ротом событий она. – Нет, это всё-таки полный капец!

Однако полный капец сейчас означал совсем иную категорию кап-

ца, нежели чем несколько минут назад: слышать храп дурно пахнуще-

го пьяного бомжа оказалось гораздо приемлемее, нежели чем над его

бездыханным телом мысленно уноситься в места не столь отдалённые.

93

Ксюха, устроившись за рулём (куда четверть часа назад она мыс-

ленно поклялась себе никогда больше не садиться), блаженно прихо-

дя в себя, дыханием пыталась отогреть руки. Чуть успокоившись, она

покосилась на Капца, издающего булькающие звуки. Его лицо, зарос-

шее щетиной и покрытое шелушинками то ли грязи, то ли обветрен-

ной кожи, показалось ей знакомым.

***

Курсы личностного роста, куда Ксюху затащила её подруга – акти-

вистка «по жизни» – Анжелка, ей быстро наскучили. Нудноватый

анализ замкнутого круга чьего-то невезения или, напротив, любезно-

стей фортуны, лично ей не давал никаких бонусов и уж подавно –

шаблонов превращения неудачников в везунчиков. Да и какой такой

невероятный зигзаг может совершить её судьба, нарушив привычное

течение блёклых будней? На что вообще можно надеяться ей – дале-

ко не молодой (уже не вчера за тридцать пять) и далеко не красавице,

бесперспективному младшему научному сотруднику нелюбимой науки в

ещё более бесперспективном НИИ, замершем в ожидании массового

сокращения!

«Жалко – заплачено наперёд: ходи сюда ещё месяц и слушай вся-

кую ахинею!» – раздражалась Ксюха, стараясь успокоить себя витие-

ватыми узорами на полях блокнота.

– Как только вы начнёте осознавать то, что вы не только хотите, а

ещё и заслуживаете лучшего качества жизни, в ней обязательно по-

явится место для белой полосы. Вы ощутите, что у вас достаточно

сил, чтобы достичь всех поставленных целей. И тогда удача станет

постоянной спутницей вашей жизни, а не пролетающей птицей сча-

стья! – продолжала испытывать ксюхино терпение преподавательни-

ца – особа весьма внушительных размеров, чем-то напоминающая

Фрейкенбок.

В аудиторию впорхнула опоздавшая Анжелка. Как всегда – в пол-

нейшем «ажуре»: макияж, причёска, костюм. А разве у длинноногих

блондинок бывает иначе? Мило извиняясь, щедро даря оживившимся

слушателям улыбки и аромат дорогих духов, она проскользнула на

свободное место рядом с Ксюхой. Фрейкенбок, недовольно покосив-

шись на подруг, явно намеревающихся о чём-то посплетничать прямо

сейчас, нарочито повысила голос:

94

– Итак, повторяем громко и уверенно: я хочу и заслуживаю того,

чтобы быть богатым! Мне сопутствует неслыханная удача!

Потенциальные анасисы, сидящие в аудитории, с напускной серьёз-

ностью, а вместе с ними Ксюха и Анжелка, словно пионеры на линей-

ке, вторили своей «гуру»:

– Я хочу и заслуживаю быть богатым! Мне сопутствует неслыхан-

ная удача!

– Кстати о богатстве… – интригующе прошептала Анжелка.

С загадочной улыбкой она медленно расстегнула сумочку. Жестом

иллюзиониста Анжелка торжественно возложила на стол маленький

пакетик, в котором угадывался какой-то крохотный, величиной с но-

готь предмет. Ксюха вопрошающе подняла глаза на подругу.

– Это тебе – подарок. – Анжелка, явно наслаждаясь недоумением

подруги, извлекла из пакетика… малюсенький кусочек янтаря. При-

смотревшись, Ксюха разглядела в нём силуэт забавной мышки. У ян-

тарного создания были глазки и носик и, разумеется – ниточка-хвост:

как и полагается для настоящей мышки.

– Это – Кошельковая Мышь. Она живёт в кошельке, охраняет день-

ги и заботится об их наличии. Сейчас мы поселим эту мышку в твой

кошелёк и произнесём заговор. – Анжелка с серьёзным видом извлек-

ла мышку из упаковки. – Ну что же ты сидишь? Доставай свой коше-

лёк!

Ксюха, повинуясь задору подруги, спешно закопошилась в сумочке.

Фрейкенбок, уже подчёркнуто адресуя свои посылы болтливым чаро-

дейкам, включила назидательный речитатив:

– Немаловажный фактор – фокус. Необходимо сфокусироваться на

цели. Состоятельные люди поступают именно так. Они строят план и

выполняют его, преодолевая трудности. Тогда как человек с мировоз-

зрением бедняка сосредотачивается именно на препятствиях.

Анжелка, одарив очаровательной улыбкой Фрейкенбок, жестом ве-

лела подруге распахнуть кошелёк. Она защёлкнула карманчик, где

хранились монеты.

– Глупая, вот сюда – к бумажным купюрам, зачем тебе мелочь пло-

дить? Мышка, селись, денежка водись! – священнодействовала Ан-

желка, отправляя в кошелёк магическую фигурку.

– Свершилось! – в тон подруге, торжественно, с некоторой долей

сарказма, снисходительно улыбаясь, произнесла Ксюха, закрывая жили-

ще волшебного грызуна. – Капец – буду ждать финансовых потоков!

95

***

Вы будете смеяться, но таки свершилось! Ксюха привыкала к

«хроническому» успеху – «фартило» – просто капец как! Их беспер-

спективный НИИ выкупил инвестор-толстосум, возвратив сотрудни-

кам многомесячный долг по зарплате. Лотерея – её Ксюха считала

охотой не за удачей, а за неудачниками, которым не на что больше

надеяться, кроме как на счастливый случай – обернулась для неё уже

дважды довольно приличным выигрышем…

Ну почему, почему люди не довольствуются необходимым и доста-

точным, забывая теорему алчности, добрую сотню лет тому доказан-

ную незабвенной золотой рыбкой?! Кем там хотела стать ненасытная

старуха? Владычицей морской? Ксюха, обречённо вздохнув, осто-

рожно вытащила из бардачка жилище своей «золотой рыбки» – мы-

ши. Ещё раз вздохнув, она извлекла из кошелька газетную вырезку с

портретом принца Монако и покосилась на мирно сопящего Капца.

Кошельковая мышь явно не одобрила ксюхин эксперимент – прин-

цессой Монако младшей научной сотруднице заштатного киевского

НИИ стать не светило… Скомкав клочок призрачной «мечты», Ксюха

швырнула его прочь. Озорной ветер, расправив импровизированный

воланчик, отразил подачу, возвратив его сопернице – бумажка мягко

спланировала прямо на ксюхины колени. Её глаза расширились…

Этого просто не могло быть! На обороте газетной вырезки красова-

лось фото Капца, сжимающего в руках фуражку с милостыней.

«Около сотни социальных работников провели воспитательную ра-

боту с бродягами и попрошайками в метро…» – поплыли перед глаза-

ми неутешительные «комменты» газетной заметки.

***

Их двухлетняя дочка засыпает только после папиной сказки. А он –

милый, дорогой, единственный, бережно подоткнув одеяло, любуется

маленьким солнышком. И это – оно, ксюхино счастье. Счастье, кото-

рого могло не случиться, выйди она тогда, упаси боже, замуж за

принца Монако. И это был бы уж точно – ПОЛНЫЙ КАПЕЦ!

98

Елена СТЕПАНОВА


Мне зонт подарили

Мне зонт подарили

Анюта и Вовка.

На нём нарисована

Божья коровка.

И вот, наконец,

Этим утром воскресным

С зонтом я стою

Под потоком небесным.

Но вдруг ощутил

Себя как-то неловко.

Ведь мокнет под дождиком

Божья коровка!

А тут ещё ветер

Порывистый дунул.

Я зонтик сложил

И за пазуху сунул.

Мамин крем

Вот это идея

Пришла мне на ум! –

Я маминым кремом

Намазал изюм.

А вдруг этот крем

(Как же буду я рад!)

Сумеет изюм

Превратить в виноград.

Я ждать целый вечер

Готов. Не вопрос!

Потом курагу

Превращу в абрикос.

99

Перевод со смехолянского

Зачем нам английский?

Зачем итальянский?

Когда есть чудесный

Язык смехолянский.

На нём говорим мы

Простыми словами.

Язык этот славный

Придумали сами.

«Ха-ха» – это значит

«Утрите слезинки».

«Хо-хо» – это «словно

Вы две половинки».

«Ха-хи» – это «солнце,

Скорее в тенёчек».

«Хи-ха» – это просто

«дождливый денёчек».

«Хе-хе» – это значит

«Мы вас рассмешили».

Что значит «хи-хи» –

Мы ещё не решили.

Клубника с усами

Сказала бабуля,

Взглянув на часы:

«Пойду у клубники

Обрежу усы».

Я эту клубнику

Не съем никогда!

А вдруг у неё есть

Ещё борода.

100

Марина ЛАМБЕРТЦ-СИМОНОВА


Почему кот не любит мыться

Кот не зря боится губки.

И влезать не хочет в таз.

Вот попробуйте-ка в шубке

Сами вымойтесь хоть раз.

Внимательная кошка

– Этот мост, – сказала Кошка, –

На меня похож немножко.

Я, когда врагов пугаю,

Тоже спину выгибаю.

Скромные кошки

Все кошки умеют играть на рояле! –

Они бы в театрах концерты давали,

Но очень боятся скопленья народа,

А скромности их научила природа.

Самый вкусный зверь

Не беда, что у сосиски

Нет ни глазок, ни ушей –

Всё равно, по мненью киски,

Этот зверь вкусней мышей!

Гладильная доска

На гладильной на доске

Рыжий кот сидит в тоске:

Гладят платье, плащ, жилет,

А кота не гладят, нет…

101

Мудрая кошка

Не водится рыба

Ни в море, ни в речке,

А водится рыба

На полке и в печке,

А водится рыба

В кастрюле и плошке! –

По мнению мудрой

И опытной кошки.

Кем станет котёнок

У мамы у кошки

не мало забот:

Кем станет котёнок,

Когда подрастёт?

Ах, кем же сыночек мой

Станет потом?

А я догадалась:

Он будет … котом!

Босая кошка

Босая кошка,

Без пальто и шляпы,

Сидела молча под окном

Всю ночь.

У кошки мёрзли

Тощий хвост и лапы,

Но ей никто-никто

Не мог помочь!

Она сидела так,

Прильнув к витрине,

Где красовались

Платье, шарф, жилет...

Всё это продавалось

В магазине,

А вот... хозяйка,

Вот хозяйка – нет...

102

Наталья ИВАНОВА


Я завёл себе веснушки

Каждый день к лесной опушке

Я горошинки несу –

Я завёл себе веснушки

На щеках и на носу.

Может, сто, а может, двести.

Их я мою по утрам.

А потом я с ними вместе

Убегаю по делам.

Солнце сыплет через сито

Золотистые лучи

И веснушки деловито

Выпекает, как в печи.

От большого перегрева

Их купаньем я спасу.

Брызги – справа, брызги – слева.

И не жарко на носу.

Вот и село солнце в дали,

Скоро луг накроет тьмой.

Мы с веснушками устали,

Возвращаемся домой.

103

Мама мыла ламу

«Мама мыла ламу!» –

Уверял мой брат.

Говорил упрямо,

Много раз подряд.

Верю – в куче хлама,

В тёмной кладовой

Затаилась лама

И хрустит травой!

Ходит утром ранним

Тихо, босиком.

С мамой в нашей ванне

Моется тайком!

Как-то за обедом

Нам поведал брат –

Даму-логопеда

Пригласили в сад.

«Мама мыра раму!» –

Брат открыл секрет.

Эх, спугнула ламу

Дама-логопед!

И в кладовке пусто,

И по всем углам.

Почему-то грустно

Жить совсем без лам…

104

Татьяна МАСЛОВА


Лучший друг

В «Детском мире», в магазине,

Целый год живёт медведь.

Каждый день хожу к витрине

На медведя посмотреть.

Он коричневый, мохнатый,

Ушки круглые торчком, –

Мне протягивает лапу,

Косит чёрненьким зрачком.

Много кукол и зверушек

Здесь толпится за стеклом,

Но у Мишки нет подружек,

Нет друзей – скучает он...

Ждёт, когда я вместе с мамой

Буду мимо проходить,

И прильну к витрине самой,

Чтобы с ним поговорить.

Громко крикну: «Мишка, здравствуй!»

Он кивнёт слегка: «Привет!»

И такой смешной, лобастый

Лапой мне махнёт в ответ.

Мама видит, понимает,

Что с медведем мы дружны,

Но она ещё не знает,

Как друг другу мы нужны.

Как порой нам одиноко,

Не с кем в игры поиграть,

Поболтать, поспорить толком,

Посмеяться, погулять…

Ночью я в своей кроватке

Не могу заснуть никак.

За окном звезда украдкой

Мне мигнула – добрый знак.

Жёлтый месяц незаметно

Опустился на карниз,

Синий бархат ночи летней

С крыш крутых сползает вниз.

На стене смеётся Мишка, –

Рот открыл, прищурил глаз.

В очень старой рваной книжке

Я нашёл его и спас:

Аккуратно вставил в рамку,

Взял большой надёжный гвоздь.

С папой вместе спозаранку

Потрудиться нам пришлось...

На портрет смотрю... Усталость

Мне мешает размышлять,

Но к медведю-другу жалость

Не даёт спокойно спать.

105

Лунный свет упал на кошку, –

Как же я о ней забыл?

Ведь в копилке на окошке,

Там ответ хороший был?

Деньги в ней! Купить мечтаю

Самый мощный самолёт,

Чтоб в него, когда играю,

Сесть и вырулить в полёт.

Но теперь я точно знаю,

Это может подождать.

Мой медведь в беде, страдает.

Должен друга я спасать!

Нет! – решил без сожалений, –

Завтра кошку разобью.

Хватит этих сбережений,

Чтобы мишку взять в семью.

И зевнул, под плед забрался,

Лёг удобней на бочок.

Сладкий сон ко мне подкрался...

Тихо пел в углу сверчок...

Утром я забыл про кошку,

Отправляясь в детский сад.

Как всегда, бегу к окошку,

Где стоят игрушки в ряд.

Мишки нет!.. Глазам не верю!

Встал, как вкопанный, реву...

Разные другие звери

Место заняли в ряду.

Мой медведь исчез куда-то!

Где теперь его искать?

Как вернуть его обратно?

Объявленье надо дать!

Я расстроился и плачу,

Слёзы горькие текут.

Тру глаза, стыжусь и прячу,

А они всё льют и льют…

Мама хитро улыбнулась,

Приласкала, обняла,

Моего плеча коснулась,

От витрины увела.

И сказала: «Если что-то

Очень сильно пожелать,

Это сбудется в субботу, –

Нужно только подождать»...

День прошёл в большой тревоге, –

Я грустил и не играл.

Даже к дому по дороге

Вслух желание шептал.

Так шептал его весь вечер,

Ночь, – пока не задремал,

Что приснилась с Мишкой встреча, –

Он меня тихонько звал...

Утром, глаз не открывая,

Долго-долго я лежал.

Словно чуда ожидая,

Всё желание шептал...

106

Но случайно вдруг сквозь шторы,

Сквозь окошко проскользнув,

Зайчик солнечный проворный

Нежно щёку мне лизнул.

Он меня заставил сразу

Пробудиться ото сна.

На столе стояла ваза,

И она – цветов полна!

Рядом с вазой, под портретом, –

Вздрогнул я и обомлел, –

Там с открыткой и букетом

Мой пропавший друг сидел!

Тут я вспомнил, что сегодня

День рожденья у меня.

Подскочил и Мишку обнял, –

Нет в году счастливей дня!

Дверь открылась. С самолётом

Папа в комнату вошёл: –

«Вот и транспорт для пилота, –

Ладный, прочный и большой!»

Это он! О нём так долго

В тайне думал и мечтал,

Что, подпрыгнув от восторга,

Папу я расцеловал.

Мчусь на кухню к милой маме –

Радость с нею разделю,

И скажу ей, лучшей самой,

Как же я её люблю!..

Мама светится от счастья,

Папа рядышком стоит.

Кончились мои напасти, –

В самолёте друг сидит!

107

Людмила ЧЕБОТАРЁВА


Кто живёт на чердаке?

Трам-Тарарам и Кавардак

Облюбовали наш чердак.

Ой-ой! Чего там только нет!

Вот – ворох порванных газет.

Вот – колченогий табурет

И молью съеденный берет.

Тут граммофон и патефон,

И нерабочий телефон.

Один сапог без каблука,

Один каблук без сапога.

Труба, гитара, барабан,

Старьём набитый чемодан.

– Скажите, как живётся там,

Вам, сэр О’Хлам Трам-Тарарам?

– А вам не тесен ли чердак,

Любезный мистер Кавардак?

– Ну что вы, нам приятно тут,

Тут наш, особенный, уют.

– Случится в гости заглянуть,

Ещё несите что-нибудь!

108

Неправильная сказка про разных правильных принцесс

Явилась из леса в поношенном платье,

В ней сразу принцессу сумел угадать я.

Приветственно каркнула с дуба ворона,

Принцессу признав без короны и трона.

Король согласился, что, вроде, похожа.

К тому же, лицом она тоже пригожа.

И лишь королева решила проверить,

Заставив хрустальную туфельку мерять.

Принцесса пыталась, принцесса старалась,

Но в туфельку ножка никак не вмещалась.

Была королева довольна процессом:

«К чему нам фальшивая эта принцесса?»

Но я заявил, что мечтаю жениться,

И мне и такая принцесса годится.

А если король с королевой откажут,

То пусть мне покажут, расскажут, докажут.

Тогда королева воскликнула: «Что же!

Принцессе в перины горошин подложим.

Посмотрим, как спится принцессе хорошей

На парочке твёрдых зелёных горошин».

Принцесса страдала, принцесса рыдала,

Всю ночь проискала, что спать ей мешало.

К утру обнаружила пару горошин,

Успехом таким был король огорошен.

Теперь королеве пришлось отступиться:

«Она настоящая – можно жениться!»

Историю эту придали огласке

И больше не путают разные сказки.

109

Наталья КАПУСТЮК


Зонтолёт и зонтопад

В день осенний

Дождик сеял,

А часы пробили пять.

По проспектам,

По аллеям

Вышел зонтик погулять.

Впереди него и сзади,

Слева, справа,

Через ряд –

Зонтик – тётя,

Зонтик – дядя,

Зонт – племянник,

Зонтик – брат!

Кто мечтал,

Кто волновался,

На свиданье кто-то шёл.

Зонтик синий

улыбался,

Просто было хорошо,

Но подул внезапно ветер,

Очень сильно,

невпопад.

И случился –

Я свидетель –

Зонтолёт

И…

Зонтопад!

110

Большой карман

Хмурый дядюшка ТУМАН

Положил себе в карман:

Солнце,

Сопку,

Речку,

Тропку,

Облаков пушистых стопку...

Но отважный лучик солнца

Просверлил в кармане донце!

Из дыры

Сначала робко

Убежали Речка с Тропкой,

Солнце вышло,

С ним и Сопка,

Облаков пушистых стопка...

Отощал большой карман

И…

Рассеялся туман!

Счастье

Ведро от радости сияло,

На всех глядело свысока –

Оно сегодня шляпой стало

На голове Снеговика.

111

112

Елена ДОЛГИХ


Меченный

«Убивая человека, обрекаем мы душу свою на великие муки, вну-

чек, ибо нельзя остаться прежним, забирая человеческую жизнь. Пом-

ни про это, Михеюшка», – так говорил мне дед перед смертью. Про-

жил он долгую и нелёгкую жизнь, а умер как раз перед войной, 19 июня

1941 года. Через неделю в деревню вошли фашисты.

У мамы нас было семеро, шесть девчат и я – двенадцатилетний па-

цан, последыш, единственный мужчина в семье. Сёстры были погод-

ки, старшей двадцать три года, младшей – восемнадцать. В семье оста-

лись две последних, на выданье, остальные вышли замуж и поразъеха-

лись кто куда. Отец умер летом 1938 года, испив на покосе в жаркий

полдень холодной родниковой воды. Сгорел от лихорадки за три дня.

Захватчики расстреляли всех коммунистов, навесили на правление

колхоза вывеску «Комендатура», выбрали старосту, оставили в де-

ревне догляд – шесть полицаев из местных, да взвод немецких солдат

и двинулись дальше, на восток.

Дней через шесть, ночью, в окно нашей избы тихо постучались.

– Кто там? – испуганно отозвалась мать.

– Свои, хозяйка, открой.

Их было трое. Израненные, смертельно уставшие солдаты-пехотин-

цы, пытавшиеся найти регулярные Советские войска. Мать, взглянув

на них, заохала, забегала, собирая еду на стол.

– Не боись, хозяюшка, мы ненадолго, – сказал старшой. – Передох-

нём малость и к утру уйдём.

– Куда же вы? – зачастила мать. – Немец далёко прошёл, и не гро-

мыхает уж по ночам, гонят наших повсюду.

– А много ли немцев в деревне? – подал голос второй боец, раненый

в ногу.

– Да как сказать… шесть полицаев, да этих штук сорок, поди.

Третий засмеялся и тут же закашлялся:

– Правильно, мамаша, на штуки их считай!

– У них мотоциклы, броневик и автоматы, а ещё пушки за лесом, –

зашептал я с печки.

113

Мать замахнулась тряпкой:

– Не лезь, Михей!

Поутру красноармейцы ушли, а в полдень к нам пожаловали Олесь

и Митяй, полицаи из соседней деревни. Мать, увидав их в окно, суну-

ла мне краюху хлеба:

– Миха, сховайся на задках!

Полицаи облазили весь дом и подворье и вскоре с криками и матом

повели моих сестёр и мать к комендатуре.

– Вот, гер комендант, нашли возле дома, – Олесь показал портянку

в крови.

Тот больно толкнул мать в грудь:

– Ти есть пАртизан?

– Что вы, гер комендант! – заплакала та в ответ. – Знать не знаю что

это такое.

– Кхе-кхе, – залился смехом Олесь, – не знает она! Да это ж портян-

ка комуняцкая, вся в крови! Тряпка казённая, видно сразу! Говори, ста-

рая, кто у тебя был!

Я прокрался огородами и теперь, наблюдая всё это, трясся от злости

и ненависти.

– Расстреляйт! – прокаркал комендант.

– Мама! – рванулся я.

Кто-то зажал мне рот, не давая крикнуть, и повалил наземь. Сопро-

тивляясь изо всех силёнок, тело моё билось, как рыба на травяном

берегу.

– Тихо, Михей, тихо! Уймись, а то и тебя схватят!

Автоматная очередь прорезала воздух.

– Мама! – ладонь не давала кричать.

Жёсткие руки прижали больно к земле голову:

– Помолчи, пацаненок!

Я задыхался, а потом потерял сознание.

Солнышко заставило открыть глаза и вновь зажмуриться. Простень-

кий ситчик на окне колыхался от ветерка.

– Отошёл, малец? На-ка, попей, – пчеловод Авдей наклонился над

топчаном.

Голова моя горела огнём от боли.

114

– Деда, где мои? – просипел я.

– Нетути их боле, Михей, – вздохнул дед. – Похоронил я их всех в

одной могилке, ночью сведу. Ты поплачь, малец, легшее будет.

Пчеловод оставил берестяной ковшик и, вздыхая, отошёл. Затаив-

шись под рогожей, как зайчонок, я молчал. Слёз не было, только сты-

лый комок в груди не давал никак сглотнуть. Дед не трогал меня, а

под вечер вывел на поляну, посреди которой темнел непривычный

холм.

– Тута они все, – шепнул Авдей, – и матерь твоя, и сёстры.

Встав на колени, я тронул тёплую землю, внутри меня было пусто…

Жил я у Авдея два месяца, оклемался, много думал, мало говорил,

помогая ему на пасеке и по дому. От деда узнал, что избу нашу спа-

лили, меня не искали, поскольку думали, что я у одной из старших

сестёр. Как-то Авдей отправился проверить силки на птиц, а меня

оставил на хозяйстве. В полдень к заимке подъехали два человека.

Глянув в окно, я узнал Олеся и Митяя. Решение пришло мгновенно.

Убить! Жар и озноб охватили моё тело одновременно. Собравшись

духом, вышел во двор.

– О, ты кто таков будешь? Внук что ли Авдею.

Я молча кивнул.

– А где сам-то? С пчелами, что ли возится?

Я снова кивнул.

– Собери поснидать чего-нибудь, да медовуху подай!

Я вынес нехитрую снедь и бутыль медовой настойки. Захмелели

они быстро, а после заснули тут же, за столом. Видать, совсем ничего

не боялись. Перекрестившись, я осторожно забрал их винтовки. Одну

закинул за плечи, а вторую, передёрнув затвор, направил на Митяя,

сидевшего ко мне спиной. Выстрел прозвучал сухо. Дернувшись, те-

ло полицая стало сползать со скамьи. Олесь открыл глаза:

– Ты чего, Митяй? – заплетающимся языком спросил он. Потом

привстал, не понимая, и увидел меня с винтовкой в руках. – Малец,

ты чего? Положь винтарь!

– Не малец я тебе, – голос треснутой веткой карябал горло. – А ты,

гад, за всё получишь сейчас!

115

Олесь попытался выйти из-за стола, но не смог и упал, растерянно

глядя в моё лицо. Повернувшись, он встал на четвереньки и быстро

пополз к лесу. Пуля угодила ему в левое плечо. Рыдая, он закрыл ра-

ну другой рукою, выкрикивая высоким голосом:

– Чего тебе надо? Кто ты?

Кровь, ярко-алая, билась родником между пальцами, скатывалась

вниз, прокладывая дорожку по белой, вышитой рубашке.

– Не убивай! – голос Олеся был пронзителен так, что хотелось за-

ткнуть уши. – У меня мать-старушка и две малых сестры!

В голове моей взорвался красный шар:

– Мать у тебя? А у меня нет матери! И сестёр нет! Ты их убил!

Судорожно передёргивая затвор, я нажимал и нажимал на курок,

пока вместо выстрелов не услыхал сухие щелчки.

Олесь лежал, согнувшись, неестественно вывернув одну руку в мою

сторону, как бы защищаясь от пуль. Щекой он прижимался к земле,

которая напитывалась его кровью. Кровь сочилась и сочилась неиз-

вестно откуда, наполняя воздух сладковатым тошнотворным запахом.

Непонятная боль охватила огнём мой желудок. Я бросил винтовку и,

перегнувшись через плетень, начал извергать эту боль, но лучше от

этого не становилось… В один из моментов спасительная темнота

отгородила меня от всего.

Авдей, вернувшись, нашёл моё полумёртвое тело на пороге дома и

сразу понял, что произошло. Закопав убитых, он сжёг пасеку и унёс

меня на болота, где стояла скрытая заимка. Пролежал я в горячке по-

рядком, около двух месяцев. Придя в себя, долго не разговаривал, а

только мычал. С левой стороны, на голове пробилась широкая белая

прядка, навеки оставив отметку о прошедшем.

Столько лет прошло, а ведь помню всё до мелочей – и рисунок на

рубашке Олеся, и лицо его, бледное в предсмертном ожидании, и за-

пах… запах подступающей смерти. Убивать мне более не доводилось.

Вместе с Авдеем помогали партизанам, пекли для них хлеб, силки на

зверя и птицу ставили. После войны пасечник умер, и уехал я в Под-

московье к старшей сестре. Женился, детки родились, вроде всё хоро-

шо, а только не было радости полной в душе моей. Навсегда, видно,

осталась она там, у холмика могилы и во дворе сожженной пасеки.

116

Эпилог

Старик рассказывал всё это спокойно, не торопясь, с перекурами,

внимательно выслушивал мои вопросы и обстоятельно отвечал. Вот

конец нашего диалога:

– Дед Михей, а почему вы решили мне всё это рассказать?

Он раздумчиво жуёт усы:

– Ты слушаешь, мне легчает…

– Так любой бы вас выслушал!

– Не петушись шибко, ты не из любопытства… ты чуешь боль.

Я смутилась:

– Так уж и чую... А можно ещё вопрос?

Дед, ожидаючи, приподнял вихрастые брови:

– Ну?

– Деда, вы ведь жизнь большую прожили, женились, дети у вас и

внуки, что ж разве не было радости у вас?

Михей прокурено покашлял, затянулся папиросой и наклонился ко

мне:

– Радости были и есть, но сердце с той поры ржаветь начало, пони-

маешь? Иной раз такое счастье охватывает мою душу, а сердце – ёк! –

и половина, а то и более на нет уходит. – Он смотрит на меня: – По-

нимаешь?

Я молча раздумываю, потом честно отвечаю:

– НЕ совсем.

Дед кхекает:

– Молода ты! Но ничего, со временем поймёшь. Иди ужо, полежать

хочу.

Через неделю после этого разговора дед Михей скончался. Мне так

и не удалось прочитать Михею написанный рассказ, не успела, ржав-

чина войны изъела его измученное сердце.

117

Виолетта МИНИНА


Прощай, Сыроежкин!

Мы решили с Наташкой так: она любит Электроника, а я – Сыро-

ежкина.

Всё началось с этого дурацкого фильма. На самом деле, фильм во-

все не дурацкий, даже хороший. Я его посмотрела целых три раза.

Только после него у всех наших посрывало крышу, и началась насто-

ящая любовная эпидемия. Все только про этот фильм и говорили…

Но больше всех про Электроника и Сыроежкина, конечно.

– А я ещё ни в кого не влюблялась ни разу, – призналась я Наташке.

– Только сказать про это никому не вздумай, – Наташка зашептала

мне в ухо, и я почувствовала на щеке её горячее дыхание, – а то ре-

шат, что ты отсталая. В нашем возрасте, в 12 лет, уже нормально,

если ты в кого-то влюбляешься. Сыроежкин – идеальный выбор!

Сначала мне эта идея не понравилась. Как можно влюбиться в пар-

ня, которого ты никогда не видела вживую? И вообще, мне сначала

больше понравился Электроник. Он такой… Ну… умный, красивый.

Но Наташка сказала: «Так не честно! Это моя идея. Я его первая

полюбила. И вообще: глупо ссориться из-за парней. Мы ведь подру-

ги! Правда?»

Ладно. Сыроежкин тоже парень прикольный. Даже получше Элек-

троника. Не такой зубрила и зануда. И тоже родинка на щеке. Тем

более в Электроника, как оказалось, влюблены почти все девочки

нашего класса. А в Сыроежкина только Вита и Элька.

Но если совсем честно, то я не очень-то и «отсталая»: я давно уже

сохла по Димычу. Только рассказывать об этом никому не хотела.

Он ведь не какой-то Электроник, и даже не Пашка Скворцов, вратарь

школьной сборной по футболу. И даже не Сашка Степанов, который

на гитаре играет и сам подбирает музыку. Так себе: непробиваемый

троечник, и к тому же учится в музыкалке на баяне. Не полный по-

зор, конечно, но всё-таки.

А потом мы сидели с Наташкой целые выходные и мечтали. Как мы

будем гулять все вчетвером – Наташка с Электроником и я с Сыро-

118

ежкиным – по парку. Гонять на великах по школьной площадке…. И

даже целоваться. Ну, я про целоваться, правда, не думала. Это всё

Наташка. У неё всё всегда по серьёзному. К вечеру воскресенья я уже

сама верила, что просто жить не могу без Сыроежкина. Закрывала

глаза и видела его лицо, с игривой ухмылкой, пухлыми губками и

непослушным вихром.

***

Во вторник Наташка забежала ко мне перед школой, хотя обычно за

ней заходила я.

– Ты видела последнюю «Пионерку»? – затараторила она.

– Нет ещё.

– Ну, так смотри! – и Наташка взмахнула передо мной газетой. На

последней странице в левом верхнем углу с фотографии на меня смотре-

ли Электроник и Сыроежкин. Красивые. Кудрявые. Такие классные!

– Ого!

– Их на самом деле Володя и Юра зовут. Торсуевы.

– Да знаю я.

– Чё стоишь? Беги скорей. Почтальонша уже раскидала все газеты

по ящикам.

Я с трепетом в сердце вытащила из почтового ящика последний вы-

пуск «Пионерской правды» – она ещё пахла типографской краской –

и медленно, осторожно развернула газету.

– Ну, привет, Сыроежкин! – прошептала я. – Что, будем дружить? –

И мне показалось, что Сыроежкин подмигнул мне с газетного портрета.

***

Целых два месяца мы с Сыроежкиным дружили душа в душу. Мне

это ужасно нравилось! Днём и ночью мы болтали обо всём на свете.

Про то, что я хочу стать археологом и изучать древние города. Про

путешествия по миру, про пирамиды и про астероиды.

А сегодня я ему всё честно рассказала про Димыча.

– Как думаешь, Сыроежкин, а можно любить сразу двоих?

«Не знаю. Не пробовал».

– А ты меня любишь?

«Обожаю!»

119

– Здорово! И я тебя!

«Ладно, поздно, Олишна! Спи уже. Завтра в школу».

– Ага.

Но спать совсем не хотелось. Часы на кухне пробили три. Я лежала

в кровати и смотрела на потолок – по нему плыли рыбки из ночника.

Плыли куда-то далеко, в Африку, к старым городам, к загадочным

фараонам. И мы с Сыроежкиным плыли вместе с ними…

***

Я возвращалась из школы, пиная по дороге тонкие льдинки, и кру-

тила в руках корочку наста. Она искрилась на солнце, будто усеянная

маленькими бриллиантиками. Красиво! У дома на скамейке сидел

Димыч и, опустив глаза, что-то тщательно чертил палкой на грязном

утоптанном снегу. Шапка у него сползла на лоб, шарф вылез из-под

куртки и одним концом свисал до самой земли. Увидев меня, он отки-

нул палку в сторону и стал быстро стирать ногой свои каракули.

Я кинула косой взгляд, и меня словно кипятком окатили. Сердечки,

много-много сердечек… Пронизанных стрелой. В них чётко были разли-

чимы «Д + О»…

Димыч покраснел, будто его застукали за чем-то криминальным. И

начал что-то невнятное мычать.

Я заговорила первой.

– Привет! Чего делаешь?

– ЗдорОво! – Димыч заёрзал на скамейке. – У меня тут… Ну, это…

Вот! – Димыч протянул мне бумажку.

– Это что?

– Это… «Озеро лебединое»… Билет. Тебе на день рождения. Пой-

дёшь со мной?

Я сглотнула слюну. И как можно спокойнее произнесла:

– Не знаю. Я у мамы спрошу.

А потом вошла в подъезд и понеслась вверх на седьмой этаж, как

сумасшедшая, перескакивая через ступеньки!

***

Наташка сидела у стола и раскачивалась на стуле. Мы с ней ещё

вчера решили написать письмо братьям Торсуевым. Она уже накида-

ла текст на клетчатой бумаге.

120

– Знаешь, Наташ, я не буду писать письмо Сыроежкину, – тихо про-

говорила я, не поднимая головы. – Я, наверное, его больше не люблю.

И вообще, меня Димыч в театр пригласил на «Лебединое озеро».

Наташка открыла рот и выронила ручку, которую крутила в руках:

– И ты что, согласилась?

– М-мгу, – я виновато закивала в ответ.

– Дура! Зачем тебе этот дегенерат-троечник?! Да над тобой все

ржать будут. Если ты с ним куда-то пойдёшь, то ты… ты мне больше

не подруга! – И так на меня зыркнула, что у меня даже во рту пере-

сохло.

– Ну, Ната-ашка!

– Всё! Я домой! – Наташка резко вскочила со стула. Стул зашатался

и с неприятным скрежетом рухнул на пол. Я даже подпрыгнула на

месте. А Наташка рванула в коридор, да так резко, что у неё на пово-

роте слетел тапок. – Тебе сутки на размышление! – крикнула она,

хлопая входной дверью.

Её голос завис у меня в голове и несколько раз повторился эхом:

«Дура!.. Ты мне больше не подруга!.. Сутки на размышление!»

Я металась по комнате, как раненый пудель. Тыкалась во всё носом

и подвывала. Не могла найти себе места. То плакала, то смеялась.

А потом включила музыку на полную катушку и просто начала виз-

жать. Хорошо, что дома никого не было! Какой идиотский выбор!

Как, как я могу выбрать кого-то из двоих? Я люблю Наташку! Пусть

она и стерва, но она моя подруга! Мы с ней с самого садика вместе!

Но Димыч… Я вспомнила его глаза, и меня снова обдало кипятком.

***

Я долго ворочалась в постели. Закрывала глаза, считала барашков.

Но уснуть никак не получалось. Всё думала и думала. «Сыроежкин! По-

говори со мной! Пожалуйста!» Но он не приходил. Обиделся, навер-

ное.

А потом всё-таки заснула, и мне приснился ужас. Обиженное лицо

Наташки нависло надо мной чёрной тучей: «Дура! Полюбила дебила!

Предательница!»

Сыроежкин исподлобья хмурился, то и дело сурово поднимал ле-

вую бровь… «Эх, ты! А как же велики? А Африка и пирамиды?» По

сцене театра метались лебеди. В дирижерской яме стояла Наташа и

121

махала руками так, что оркестр раскачивало из стороны в сторону.

Как по волнам. «Буря! Скоро грянет буря!» – орала наша училка по

лит-ре Елена Петровна, а оркестр звонко ударял в медь. Прямо в цен-

тре зала – Димыч в своей дурацкой шапке жмурился и всё рисовал и

рисовал в воздухе палкой сердечки, а из них вылетали огненные фор-

мулы «О + Д».

***

Я проснулась оттого, что мама трясла меня за плечо:

– Оля! Оленька! Проснись. Что с тобой?

Вся подушка была мокрая. Волосы слиплись. Было горячо. Глаза дави-

ло, а в горле скребли кошки. Такое ужасное чувство, будто я прогло-

тила маленький резиновый мячик, и он застрял у меня в животе. И

давил, давил изнутри… Я села и заплакала.

– На-ка. Температуру померь! – мама протянула градусник. – С ума

сошла, болеть на кануне контрольных!

– И дня рождения, – добавила я с грустью.

– Какой уж день рождения! Тридцать восемь и шесть! Придётся вы-

зывать врача!

– А театр? А «Озеро»?

– Очень жаль. – Мама вздохнула с пониманием и погладила меня по

голове. – Дима хороший парень. Пусть к нам в гости приходит.

***

– Эх, улете-ели наши лебеди, – протянула я.

– Да ладно, не расстраивайся, – взбодрил меня Димыч. – Прилетят

новые. Я обещаю!

Мы шагали с Димычем по улице – воздух пах весной: немного ми-

мозой, немного талым снегом и солнцем – и болтали про потерянные

города, про пирамиды Хеопса, про то, как появились на небе созвез-

дия и про то, что пантера, на самом деле ягуар, только пятен у неё не

видно.

У входа в парк тёк большой грязный ручей. Быстрые мутные воды пе-

рекатывались по горбатым порожкам пробудившейся от зимней спяч-

ки земли.

– А ты умеешь кораблики из бумаги делать?

122

– Легко! Даже пароход с двумя трубами. – Димыч оживился, и в его

глазах заиграли чёртики.

– Пароход не надо. Сделай лодочку. – Я вытянула из кармана курт-

ки измятую, замусоленную газету. Посмотрела на фото, поцеловала

Сыроежкина в лоб и протянула её Димычу. – На. Твори!

Димыч удивлённо взглянул на меня, но ничего не сказал. А потом

покрутил в руках газету, примерился деловито, оторвал от нее кусок

и ловко сложил лодочку. Мы опустили её в ручей, и она поплыла. Сна-

чала медленно, а потом всё быстрее и быстрее, увлекаемая потоком

вешних вод. С её борта на меня смотрело улыбающееся лицо с непо-

слушным вихром и родинкой на щеке…

– Прости, Сыроежкин, – прошептала я.

«Да простил я тебя давно», – отдалось гулким эхом у меня в голо-

ве…

– Не сердись, ладно?

«Ладно. Как-нибудь переживу».

– Давай просто расстанемся друзьями. Друзья?

«Друзья. Давай пять!» – и Сыроежкин хлопнул меня по ладони.

– Про-оща-ай!

Димыч уставился на меня:

– Ты с кем разговариваешь?

– Да так! Весна! – и почему-то рассмеялась.

***

Наташка стояла в дверях с ярким бумажным свёртком, переминаясь

с ноги на ногу. Щёки у неё пылали. Было видно, что она нервничает.

Мы уже полгода с ней не разговаривали. После её: «Прощай навсегда

и забудь моё имя», я на неё даже не смотрела. Ну, разве что украдкой.

– Привет! Я это… с Днём рождения! – и Наташка протянула мне

пёстрый свёрток. – От меня и от Витьки Груздева. Он меня на хоккей

в субботу пригласил. Давайте с нами.

«А как же Электроник?» – хотела спросить я. Но Наташка опереди-

ла мой вопрос.

– Я подумала: фиг с ним, с этим Электроником. Надо уметь расста-

ваться!

123

Ольга КОРШУНОВА


Мечта Снежной Бабы

– Деда, почему в этом году осень такая плаксивая? – спросила вось-

милетняя Танюшка, грустно глядя в окно. По стеклу быстрыми змей-

ками струились капли дождя. – Зима думает – приходить или нет?

– Никак по снежку соскучилась, игрунья? – оторвавшись от чтения

газеты, откликнулся дедушка Матвей.

– Ещё бы! Совсем заняться нечем – ни погулять, ни поиграть. Вот

завтра – выходной, а что делать будем? На улицу не выйдешь…

– Ничего, – постарался утешить внучку дед, – по всем приметам, уж

скоро быть зиме. Я так понимаю, что и земле надоело чумазой-то вы-

глядеть. Тоже хочется принарядиться. А снег может враз выпасть.

К примеру, ляжем мы сегодня спать, за окном будет черным-черно, а

к утру снежок всё выбелит, как в сказке.

– Дед, ты такой большой, а веришь в сказки? – не удержалаcь от

улыбки Танюшка.

– Как не верить, – серьёзно ответил дед Матвей. – Сказка – она, как

мечта: живёт рядом с теми, кто в неё верит.

Танюшка посмотрела в окно и снова невольно вздохнула.

– Верь, не верь, а этот дождь, наверно, никогда не кончится…

Дед хитро глянул на внучку и, прищурившись, сказал:

– А спорим, что завтра ляжет снег!

– Завтра? – недоверчиво протянула Танюшка. – Ни в жизнь не ля-

жет! Но, если хочешь, давай, поспорим. А на что?

– Если выиграешь ты… – призадумался дед, – я тебе весь день буду

читать сказки столько, сколько захочешь. Ну, а если выиграю я, то ты

сама сочинишь мне сказку.

– Всё, дед, держись, не отвертеться тебе завтра. Ах, как я люблю

слушать сказки!

– Утро вечера мудренее, – не сдаваясь, ответил дед и посмотрел на

девочку поверх очков.

124

***

– Дед! Признавайся, кто тебе сказал, что сегодня снег выпадет!

Танюшка будто прилепилась носом к стеклу окна. Она смотрела на

улицу и не верила своим глазам. Ещё вчера небо хлюпало дождём, а

сегодня мир стал белолицым, белокурым. Вчера деревья во дворе сто-

яли такие грустные, опустив к земле голые ветки, и ветер так трепал

их, что хотелось подойти и пожалеть. А сегодня берёзки выгляде-

ли одна другой краше – будто на бал собрались. Небо щедро рассыпа-

ло над землёй всё новые и новые пригоршни узорчатых, искристых

снежинок. Они плавно кружились в воздухе, как кружочки конфетти,

только были не цветными, а белыми.

– Деда, пойдём на улицу! – нетерпеливо приплясывала Танюшка, и

глаза её блестели от возбуждения.

– Дело хорошее, – согласился дед. – Вот позавтракаем и пойдём. А

про спор наш помнишь? Вечером с тебя сказка.

– Ладно! – девочка на всё была согласна, лишь бы скорее на улицу.

Снег, чистый, пушистый, так и просился в руки! Как тут удержишься

и не слепишь снежную бабу!

Ребятишки во дворе наперегонки катали снежные шары и громозди-

ли их друг на друга: на большой шар – ещё один поменьше, а сверху –

третий, ещё меньше, из которого должна была получиться голова. По

бокам юные скульпторы лепили руки, украшали свои снежные произ-

ведения, как могли. Вскоре в центре двора уже стояло несколько бра-

вых снеговичков. Два из них особенно выделялись среди других.

Один был самым крупным и крутобоким. Вместо глаз ему вставили

тёмные фасолины, носом послужила большая яркая морковка. Голову

украшал лес из веточек, которые должны были изображать волосы.

Торчали они у него по-боевому – как иголки на спине у ёжика. Под

носом кто-то воткнул ему две веточки, и всем сразу стало понятно,

что этот снеговик – бравый мужчина с усами. Если бы не метла, кото-

рую приладили к его снежной руке, то его вполне можно было бы

принять за генерала, готовящегося вести свою армию в бой.

Рядом с ним стояла снежная баба, которую слепила Танюшка. Она

смотрела на мир нежно-голубыми глазками-пуговками. Морковку для

носа нашли маленькую, аккуратненькую, а губы ей Танюшка нарисо-

вала томатной пастой, попросив немножко у мамы. На голову снеж-

ной бабе девочка приладила яркую пластмассовую тарелку, придавив

125

её сверху снежком. Стало очень похоже на беретик с белым помпо-

ном.

– Дедушка! Глянь, а у меня девушка получилась. Да какая хоро-

шенькая! – залюбовалась своей работой Танюшка.

– И впрямь, красавица хоть куда, – согласился дед.

– Вот и будут тут два снеговика, как жених с невестой, – рассмея-

лась девочка.

– А ты, мастерица моя, смотрю, уж вся промокла. Ой, заругает нас

мама. Пошли-ка домой, – предложил дед Матвей. – Аппетит-то нагу-

ляла?

– Зверский! Знаешь, как есть хочется! До свиданья, снеговички!

Танюшка помахала им рукой и заторопилась с дедом домой. По дороге

она ещё пару раз оглянулась, чтобы полюбоваться на свою работу.

Незаметно пролетел первый день зимы – такой радостный и весё-

лый! Дед приметил, что Танюшка нет-нет, да и подойдёт к окошку

посмотреть, как там снеговички поживают.

Вечером дед Матвей подозвал внучку и, усадив рядом с собой на

диван, напомнил о вчерашнем споре:

– Кто мне сказку обещал? Давай, придумывай.

– А про что придумывать?

– Про что хочешь. Да вот хоть про свою снежную бабу.

Девочка ненадолго призадумалась. Уже не первый раз они играли

так с дедом. Дед был самым большим другом Танюшки. Он понимал

её лучше всех, и она с ним никогда не скучала. Большая любительни-

ца сказок, она и сама иногда сочиняла такие затейливые истории, что

все родные просто диву давались. У мамы даже появлялось жела-

ние записать их, пока не забылись. А вдруг дочка когда-нибудь писа-

тельницей станет?..

Наконец, какая-то мысль, по всему видать, забавная, мелькнула в

глазах у девочки, и она начала рассказывать.

СКАЗКА О СНЕЖНОЙ БАБЕ,

КОТОРАЯ МЕЧТАЛА СТАТЬ ФОТОМОДЕЛЬЮ

Все ждали зиму, особенно дети, а небо – как прохудилось. Всё лил и

лил надоевший всем дождик. Только лужам было хорошо. Они, как

ненасытные обжоры, жадно глотали дождевую воду, расползаясь всё

126

шире. Но однажды, наконец, похолодало. Лужи замёрзли, превратив-

шись в крепкий лёд. Можно было кататься по нему с разбегу или хру-

стеть ледком там, где на краях он был потоньше. Найдёшь такое местеч-

ко, топнешь по льду, а он как хрумкнет! А снега по-прежнему не было.

Но однажды утром вдруг пришла зима. Вот это была радость! Дети

и в снежки поиграли, и снеговиков во дворе слепили. Одна снежная

баба получилась самой красивой: с накрашенными губами, с подру-

мяненными щеками, в яркой шляпке, сдвинутой на бочок, и в юбочке

из зелёных еловых веточек.

«Ах, какая же я красавица! – думала про себя Снежная Баба. – Все

остальные передо мной – какие-то простаки. Один стоит с метлой,

как дворник. Другой – как пугало, со старым ведром на голове. А но-

сы-то, носы… как у Буратино! То ли дело мой – маленький, хоро-

шенький. А уж таких необыкновенных голубых глазок, как у меня,

точно ни у кого нет. Ну, поглядите – какая же я красавица! Хоть сей-

час на конкурс красоты!»

Наступил вечер, и все дети разошлись по домам. Сначала в окнах

домов зажглись огни, а потом погасли. Люди легли спать, ведь по

ночам им нужно отдыхать. Зато для снеговиков ночь – самое волшеб-

ное время. Когда их никто не видит, они делают всё, что захотят. Вот

и в этом дворе все снеговики собрались вокруг Снежной Бабы – кра-

савицы. Они как настоящие кавалеры начали ухаживать за ней. Один

подарил снежок вместо мороженого, другой – букет из тоненьких

берёзовых веточек, украшенных инеем. А ещё один снеговичок робко

протянул страницу из журнала мод. Откуда она у него взялась, никто

не понял. Может, ветром во двор занесло. Все только позавидовали,

что не они нашли этот листок. На страничке была фотография девуш-

ки-фотомодели в ярком купальнике на фоне моря. Она была загоре-

лой и, может быть, поэтому очень красивой.

«Какое счастье – быть фотомоделью! – не сводя глаз с фотографии,

думала Снежная Баба. – Все тобой любуются, фотографируют, а по-

том снимки печатают в модных журналах. Вот бы и мне стать фото-

моделью! Я же красивая – все об этом говорят. Наверно, только надо

немножко похудеть и загореть, как эта девушка. А то кто же меня,

такую бледную, снимать будет?»

Весь следующий день она стояла на самом солнцепёке, с удоволь-

ствием подставляя бока и лицо лучам солнца. Остальные снеговики

127

поглядывали на неё с тревогой: не слишком ли эта модница увлеклась

загаром? Так и до беды недолго! А ну как растает?! От этой страшной

мысли у них самих сбегали со лба струйки пота. Но что можно было

поделать? Днём ведь они превращались в обычных снеговиков, по-

этому могли только смотреть и переживать за подружку. Снежная

Баба постепенно подтаивала.

«Какой стройненькой я становлюсь, – с удовольствием думала она. – И

загар мне к лицу. Скоро уже можно будет фотографироваться».

После обеда во двор вышли девочка, которая слепила эту снежную

бабу, и её папа. В руках у мужчины был фотоаппарат.

– Папа! Вот моя снежная баба. Сфотографируй меня рядом с ней, –

попросила девочка. Папа сделал несколько снимков, пока девочка весе-

ло обнимала свою красавицу. Сердце Снежной Бабы просто таяло от

восторга. Стоило ей только захотеть, и у неё всё получилось! Как в

сказке. Она – настоящая фотомодель! Какое счастье! Если бы у неё

были крылья, она бы взлетела в небо, как птичка, и запела от радости.

Но она была снежной бабой и стояла во дворе, и никто не догадывал-

ся о том, что она сейчас чувствовала. «Надо ещё побольше загореть. Вот

как дело хорошо пошло!» – думала она, радуясь удачному началу.

Она ещё старательней стала подставлять себя солнышку, которое

пригревало всё жарче и жарче. И не знала Снежная Баба, что первый

снег всегда тает. Через день от неё осталась лишь небольшая кучка

снега, в которой ярко блестели две голубые пуговки.

Вот такую короткую, но счастливую жизнь прожила Снежная Баба.

Но всё же её мечта сбылась! Хоть недолго, но она побыла фотомоделью.

***

Танюшка закончила свою сказку, и некоторое время они с дедом

сидели молча. Потом девочка вскочила с дивана и подбежала к окну.

– Стоят… – услышал дед. – Стоят наши красавчики. Деда, а если

они растают, мы же их слепим заново, правда?

– Конечно, – кивнул дед. – На то же она и зима, чтобы и детям, и

снеговикам вольготно жилось. А мечты… Что ж, у каждого они свои,

но пусть они все сбываются.

128

Наталия СУХАНОВА


Чудо-колокольчик

Жил-был на свете умелец Ивашко по прозвищу Колокольщик. Лю-

бил он отливать колокольчики, да каких только не делал: и большие,

и маленькие, и почтовые, и дверные, всякие! Колоколили они на раз-

ные голоса. Слава о мастере далеко шла. Вот как-то раз сделал он

новый колокольчик-гормотунчик. Для звону поболее меди добавил да

и орнамент по колпаку пустил. Ладный вышел колокольчик. Вскоре

мужик по делу в город поехал. Взял он с собой и гормотунчик – лю-

дям его показать.

Пришёл он там к одному знающему торговцу. Показывает ему ко-

локольчик, а самого гордость переполняет. Расхвастался: вот, мол,

как в глуши-то мастеровые делать умеют. Торговец хитроватый был,

посмотрел на колокольчик и говорит мастеру:

– Да! Всем хорош гормотунчик, видно, руки и впрямь у тебя золо-

тые.

А мужик от похвалы ещё пуще распаляется: что там гормотунчик, я

в другой раз и не такой привезу, а ещё лучше да звонче!

– Вижу я, мастер ты опытный, в своём деле толк знаешь. Слушай, −

говорит ему торговец тихим голосом, − расскажу тебе одну историю.

Много лет назад явился ко мне в лавку старичок – худенький, ма-

ленький, борода седая, а глаза живые такие, с искоркой. Говорит: «Я

уж стар стал, всякое может приключиться. К тебе со всего света

народ идёт, кто только не заглянет. Оставляю я тебе свой колоколь-

чик, сделан он по особому заказу из серебра, да вот беда − ушка нет

на колпаке, не подвесить. Как попадётся мастеровой, который ушко

сделать сможет, так ему и отдай колокольчик. И ушёл». Откуда у

старчика такой колокольчик, не сказал. Только чудится мне, заколдо-

ванный этот колокольчик. В те времена в городе слухи всякие были,

и про разные чудеса много сказывали.

Достаёт торговец колокольчик, показывает, а мастер от изумленья

чуть не дрожит. С виду колокольчик на барышню похож − юбка рас-

клешенная, а понизу слова печатными буквами процарапаны: «Кто

ушко приладит, тому и счастье». Взял Ивашко колокольчик в руки и

129

выпускать не хочет. Чистое серебро искрится жемчужным блеском,

сверкает, словно звёзды на небе. Качнул его, а колокольчик запел, да

так жалобно и глухо, что сердце у мужика замерло. Загорелся Ивашко-

умелец, захотелось ему такой колокольчик иметь. Говорит он торговцу:

− Что за чудо-колокольчик! Век такого не видывал. Я в своей сто-

роне один такой умелец, поеду домой − не поленюсь, сделаю ушко.

Торговец отвечает:

– Что ж! А как сделаешь, так и приезжай. Ждать буду.

Воротился Ивашко домой, а там работы полно: то одно, то другое,

да и колокольцы делать надо. Вспомнит про колокольчик серебря-

ный, про звук его неземной, а за ушко-то взяться ему опять некогда.

Время идет. Снова по делу в город надо. Приехал, тут ему торговец

встретился:

– Что, умелец, привёз ли ушко колокольчику?

Застыдился Ивашко:

– Да вот и гремок сделал, и балабончик, и бубенцы с бубенчиками, а

ушко не успел.

– Ну что ж, приходи, приладишь в другой раз.

Да случилось в этом городе побывать купцу. Пришел он в лавку

товар приглядеть, да и увидел колокольчик. Стоит купец, будто остолбе-

нел, глазами хлопает. Подзывает торговца и просит:

– Продай мне колокольчик! Озолочу тебя. Я всю жизнь такой искал,

за любые деньги − только продай!

Торговец отвечает:

– Нет! Слово дал! Не могу продать, сделаешь ушко – бери даром.

– Сам-то я не могу сделать, а вот мастера найду!

Поехал купец мастеровых искать. Весь город объездил − каких

только не привозил!

Один мастер засомневался:

– Больно металл редкостный, не найти такого.

Другой сразу отказался:

– Звук может повредиться.

Третий мастеровой из заморских земель был. Покрутил он, повертел

колокольчик и говорит:

– Слабоват я буду, не видал я ещё такой дивной работы.

Тут в скором времени умелец-Ивашко в город приехал, и на этот раз

ушко для колокольчика привёз. Пришёл он в лавку к торговцу, cтал

130

ушко колокольчику примерять. Долго возился и так, и эдак! Наконец

приладил ушко – оно как влитое, будто и было тут!

«Вот так чудеса! – подумал Ивашко, – думал, лучше меня никто

колокольцы не делает, а тут-то поискуснее будет мастер».

Перекрестился он на всякий случай, да и качнул колокольчик. Раз,

другой, а на третий – запел колокольчик голосом радостным, звон-

ким, а потом – мягким да ласковым. Удивляется торговец, уж больно

певучий колокольчик. Дивится умелец-Ивашко, виду не показывает, а

у самого душа словно в ясный день в роднике купается.

Тут и купец опять явился. Стал он мастера уговаривать:

– Зачем тебе, мужик, такой колокольчик? Продай его мне, я тебе

любые деньги дам! Ты себе другой сделаешь − какой тебе понравит-

ся. Почто в глуши такой дивный колокольчик держать. Я по белу све-

ту торгую, где только не бываю − c ним мне веселее будет. Продай,

не то худо будет!

Никогда у Ивашки много денег не было. Подумал он и решил:

– Ладно купец! Будут деньги и счастье придёт. Сделаю себе другой

колокольчик − какой захочу. Готовь деньги да поболее, к утру продам

тебе колокольчик!

Поставил Ивашко колокольчик на видное место и уснул. Да скоро

проснулся, не спится. Встал он в потёмках, рукой-то нечаянно и задел

колокольчик. Упал певунок на пол, но не разбился, а так жалобно

простонал, будто голосом девичьим пропел:

– Что ж, предаёшь меня, от счастья отказываешься? На деньги поза-

рился?

Сердце у мужика заныло от боли. «Глупый я, ведь знаю же, такого

колокольчика не сыскать мне более, а самому и подавно не сде-

лать», − только подумал так Ивашко, да уж утро настало. Глядь – а на

пороге чуть свет купец важный стоит, руки в боки и из кармана день-

ги вынимает.

Говорит ему Ивашко:

– Сердись − не сердись, купец, только не продам я тебе колоколь-

чик. Я ушко ему приладил, мне он и достался. Не отдам. Не проси, он

со мной и в печали, и в радости. Не боюсь я тебя!

Достал Ивашко шнур шелковый, продел через ушко и повесил себе

колокольчик на шею.

– Что ж, − говорит купец, − вижу я, не отдашь ты мне колокольчик,

дай хоть на прощание подержу его в руках.

131

– Ладно, подержи!

Купец качнул колокольчик, прижал его к уху, да так и замер. Про-

пел колокольчик − да так протяжно и грустно, что сердце заныло у

него, душа в комок сжалась.

Говорит купец:

– Всю-то жизнь я тебя искал, а песню твою до конца дней своих

помнить буду. Прощай, мужик, более не приеду. Правду люди гово-

рят: «Коли Бог не дал, счастье за деньги не купишь».

С тем собрался и уехал.

Спрятал Ивашко колокольчик за пазуху и поехал домой; едет по

дороге − колокольчик поёт, сердце радует, приляжет − колокольчик

убаюкивает, а если кто с хитростью подойдёт, то так ворчит и звонко

тараторит, что народ сбегается.

Доехал мастер до дома, а там случилась у него беда. Поналезли к

нему в дом завистники, разграбили всё, что было, да и колокольчики

растащили.

Сидит Ивашко, пригорюнился. И деньги на исходе. И дом-то разва-

лина. А колокольчик чуть слышно, тихим напевом утешает. Погоре-

вал мужик и решил: хватит колокольчики делать − есть один, дороже

его не найти. Надумал он заняться кузнечеством. Руки у него золотые,

скоро и кузницу поставил. Кому подковы, кому гвозди сделает. Толь-

ко смастерит, а колокольчик на десятки вёрст так звенит-зазывает,

что из дальних земель приезжать к мужику стали за товаром, все по-

купают да ещё просят. Так распелся певунок звонкоголосый, что по всей

округе молва пошла о мастере. Cтал богатеть он, живёт не тужит.

Время идет, работы у него день ото дня прибывает. Успокоился

Ивашко, снял с груди колокольчик и подвесил его высоко на гвоздик.

Всё реже он про колокольчик вспоминает, не слышно теперь его зво-

на весёлого. Тут соседи говорят мужику:

– Эх, Ивашко! Всего-то у тебя вдосталь, пора бы уж и жениться.

Призадумался он. И то верно. Стали ему невест сватать, каких толь-

ко не было: одна другой краше. А он перебирает, всё ему не по душе,

всё не по сердцу.

Сел Ивашко у кузницы, приуныл. Вспомнил тут он про колоколь-

чик. Отыскал его, снял с гвоздика, только не звенит, не поёт певунок.

Запылился он. Держит мужик в руках колокольчик да приговаривает:

– Нет у меня никого – одна работа да ты, колокольчик мой един-

ственный.

132

Стал его протирать да наглаживать, из рук-то колокольчик и вы-

скользнул. Наклонился мужик поднять его, да не удержался – со сту-

пеней оземь и ударился. Лежит. Голова кругом пошла, в глазах по-

темнело. И слышится ему со всех сторон звон колокольчиков. Каж-

дый колоколит по-своему: то грозно, то радостно. Вдруг явился коло-

кол невиданный, будто с неба до земли, и похож на барышню в юбоч-

ке, да так загрохотал, что от гула у мужика душа в пятки ушла. Не

поймёт он – жив ль – нет. Вдруг откуда-то голос нежный серебряный

послышался. Открыл он глаза – и ничего понять не может. Огляделся:

никого рядом нет. Вспомнил тут Ивашко слова торговца да, недолго

думая, в город поехал. Пришёл в лавку, хотел было рассказать ему,

что с ним приключилось. А тот торопит да приговаривает:

– Ждал я твоего приезда мастер, ох как ждал! Слух в городе идёт,

что чудесным образом на свет красна девица явилась вместе со стар-

чиком каким-то! Поспешай, Ивашко! Поди уж нас поджидают!

Ивашко в толк никак не возьмёт, что творится вокруг. Бегут они на

площадь, а там людей видимо-невидимо, колокола на колокольнях

перезваниваются. Торговец с мастером сквозь толпу пробираются.

Глядь: а там красна девица стоит. На ней сарафан расклешённый, а

понизу орнамент, словно буквы печатные. Рядом с ней старичок дав-

ний стоит и ему рукой машет – к себе зовёт.

Взговорил старичок тихим голосом:

– Вот твоя невеста, Ивашко – колокольных дел мастер!

Оторопел мужик, с места сдвинуться боится, смотрит на девицу и

налюбоваться не может: красива и скромна, а в глаза взглянул − слов-

но ласковыми тёплыми лучами сердце согрелось. А девица и говорит

ему:

– Здравствуй, Ивашко! Долго ждала тебя, вот и дождалась!

Вздрогнул он:

– Что за чудо! Это тот же девичий голос, какой услыхал он ночью у

своего колокольчика.

Взял он красну девицу за руку, рядом идёт, а у самого ноги от сча-

стья подкашиваются. Навстречу им люди бегут, ахают да удивляют-

ся. Вдруг грянул колокол и пошёл трезвон по всей Земле русской. То-

то радости было!

А в народе и по сей день сказывают, что песни чудо-колокольчика

по всему белу свету слышны. Тут и сказке конец.

133

Анна НИХАУС


Праздник Святого Мартина

– Папа! Смотри какой я фонарик смастерил! Ярче всех! – восклик-

нул веснушчатый пятилетний мальчик, гордо покачав в воздухе пест-

рым сооружением из картона, проволоки и пергаментной бумаги,

внутри которого мерцал световой диод. Звук «р» в словах «смотри» и

«смастерил» получался не особо хорошо – работа с логопедом еще не

принесла достойных плодов.

– Молодец, Мартин, – похвалил малыша дед. – Будешь нам дорогу

освещать. А то вот ведь темень какая. Он погладил внука по рыжим

кудряшкам и обратился к сыну: – Верно, Пауль?

– Да уж. Темень. И холод, – проворчал Пауль, поднимая воротник и

глядя на то, как ветер гонит по небу темные слои водного конденса-

та, закрывающие заходящее солнце, укоротившие и без того умень-

шенный световой день.

– Погода – хоть стреляйся, – подтвердила его мать, кутаясь в мохе-

ровую шаль. – Ноябрь – отвратительный месяц.

– Ничего, сейчас согреемся – и душой и телом, – обнадеживающе

заявил отец.

Под ботинками чавкала вязкая слякоть. Потоки холодного воздуха

готовы были смести с ног каждого, кто стоял на их пути и мешал им

перемещаться в пространстве. Черное небо слилось с черной землей,

они трансформировались в нечто угрожающее и неизвестное. Столь

же угрожающе звучало неровное глиссандо ветра. Однако это не ме-

шало небольшой группке людей уверенно шагать по сельской дороге.

Вскоре им удалось примкнуть к праздничной процессии, которая

уже начала свое движение по главной улице деревни.

– Мартин! Не подходи так близко к лошади! Лягнет еще! – бабушка

окликнула внука и погрузилась в оживленный разговор с невесткой.

Маленький Мартин нес в руках свой пестрый фонарик. Он хотел

подойти к всаднику, символизирующему Святого Мартина, как мож-

но ближе. Из книжек, которые читала воспитательница в садике, он

знал, что плащи и накидки в те времена были очень теплые – из овчи-

134

ны. Накидка же всадника, надетая поверх теплой куртки, представля-

ла собой что-то очень тонкое и пестрое – вряд ли такой можно спасти

человека от мороза. Подумав о морозе, Мартин дотронулся до мочек

своих ушей – зря он снял шапку, очень холодный выдался вечер.

Каждый выдох трансформировался в облако пара, каждый вдох был

каким-то колючим, щекотал и покалывал ноздри.

– Мартин! А ну надень быстро шапку! – снова дала знать о себе ба-

бушка.

Процессия послушно следовала за всадником, сопровождаемым духо-

вым оркестром, по кривым улочкам немецкой деревеньки – миновала

пекарню, спортивную площадку, прошла мимо парковки небольшого

супермаркета и остановилась, наконец, перед своей целью – деревен-

ской площадью, на которой все уже было готово к торжеству. Посре-

ди площади горел большой костер, источающий и символизирующий

свет и тепло. Лотки с глинтвейном, горячими сосисками, фургон для

раздачи калачей детишкам уже ждали своих первых посетителей.

Оркестр взошел на сцену небольшой летней концертной площадки с

навесом-ракушкой и завершил исполнение народной песни. Площад-

ку тут же обступили участники шествия. Вскоре под аплодисменты

толпы по деревянным ступенькам поднялся местный бургомистр –

тучный розовощекий мужчина в клетчатом полупальто. Он достал из

внутреннего кармана сложенный вчетверо листок, бережно развернул

его, поправил круглые очки и сиплым голосом затянул:

– Друзья мои! Уже отгремел праздник урожая. Позади День всех

Святых. До Рождества еще далеко. Мрачному и холодному ноябрю

необходимо торжество. А посему это было хорошо и правильно, что

кто-то когда-то вдруг вспомнил об одном человеке. Человек этот жил

очень давно – еще в четвертом веке, во времена Римской империи.

Его звали Мартином. В исторических справочниках он известен как

Мартин Милостивый или Турский, ибо именно в городе Туре он был

провозглашен епископом...

– Папа, – произнес маленький Мартин, дергая отца за рукав.

– Что тебе?

– А когда будут раздавать калачи?

– Скоро уже. Подожди немного.

Бургомистр продолжал:

135

– ...он рано был отправлен на военную службу, стал офицером, до-

служился до военноначальника, покинул армию, смело заявив о том,

что он больше не солдат императора, а солдат Христа. Принял хри-

стианство, жил затворником, основал монастырь – один из первых на

Западе. Стал священником, заботился о бедных и больных, не позво-

лял себе излишеств, жил в скромных хижинах и завоевал безгранич-

ную любовь народа, получив прозвание Милостивого...

– Бабуля, я пить хочу, – обратился Мартин к бабушке.

– Не мешай слушать, что говорит господин Клуг.

– Да ладно тебе, – вмешался дед, – что там слушать-то? Каждый год

одно и то же. Хоть бы речь другую написал. Так что я бы тоже сейчас

не прочь пунша глотнуть. Продрог совсем.

С трибуны все еще доносились слова бургомистра:

– ...еще во времена своей военной карьеры он прославился тем, что

однажды, входя со своим легионом в город Амис, отдал часть своего

теплого плаща одетому в рубище замерзающему нищему, разделив

собственный плащ мечом. В этот холодный ноябрьский вечер никто

из его легиона даже не заметил несчастного человека в мерцающем

свете факелов – только Мартин обратил на него внимание, разделив с

ним одежду и хлеб. Об этом поступке слагали легенды, говорят даже,

что в тот вечер в образе нищего перед Мартином предстал сам Хри-

стос...

– Ой, папа! Смотри! – снова воскликнул Мартин. – Лукас тоже при-

шел. А у его мамы детская коляска. Ты знаешь, что у Лукаса родился

братик?

Бургомистра сменил пастор:

– ...в такое время особенно не хватает не просто теплоты и светоиз-

лучения как физических величин, хочется еще и другого тепла – доб-

рых слов, дружелюбных жестов, согревающих душу мыслей, отзыв-

чивости, готовности помочь...

– А когда у меня будет братик? – поинтересовался Мартин.

– Об этом ты маму спроси.

Мартин хотел обратиться к матери, но, заметив недовольный взгляд

бабушки, поправил шапку и принялся слушать речь.

– ...поэтому люди всегда помнили о Мартине, предания о нем пере-

ходили из уст в уста, мысли о нем сложились в традицию осеннего

136

факельного шествия, ибо смерть этого человека тоже пришлась на

ноябрь. Это шествие тянется через века, передавая эстафету света и

тепла – через животворящий огонь факелов, треск воска свечей, запах

копоти керосиновых ламп – через источники света прошлых столетий

к нашей эпохе...

Пастор упомянул еще несколько фрагментов из жития святого и

покинул сцену, объявив праздник открытым.

Жители деревни организованно построились в очереди у лотков и,

получив желанные лакомства, уселись за дощатые столы – пристрои-

лись, собрались в группки, завели разговоры.

Мартин жевал свой калачик, запивая детским пуншем, состоящим

из горячего апельсинового сока и специй, и постоянно задавал вопро-

сы отцу:

– Папа, а Святой Мартин на самом деле был или его придумали лю-

ди?

– А вот надо было быть внимательнее, когда господин Клуг читал

свою речь, – назидательным тоном заявила бабушка. – Он такие важ-

ные вещи говорил. А ты ушами хлопал.

– Прости, бабуля. Я не хотел.

– А нужно всегда слушать, что говорят старшие. Они тебя многому

могут научить, – подняв вверх указательный палец произнесла ба-

бушка.

– А кто же Святой Мартин все-таки был – священник или военный? –

снова обратился к отцу мальчик.

– Ну чего же тут непонятного: хотел быть священником, стал воен-

ным, потом комиссовался.

– Пап, а почему же он тогда сначала военным-то был, а не сразу

священником стал, если он в священники пойти хотел?

– Почему-почему, – недовольно пробурчал Пауль, с вожделением

смотря на источающую вкусный аромат дымящуюся сосиску в булоч-

ке, от которой так и не удавалось откусить кусочек, – отец ему велел – и

все тут.

– Вот ведь были времена, а? – подхватил тему Гюнтер, дед Марти-

на. – Родители велят, дети слушаются. А у нас что? – Гюнтер уже

успел вкусить жареной колбасы, обильно покрытой горчицей, и, про-

жевывая последние куски, обратился к дочери Ирене: – Вот твоему

обалдую Оливеру скоро двадцать семь стукнет, а он до сих пор не

137

знает, чего ему в жизни хочется. Школу бросил, поступить никуда не

поступил, то пиццу развозит, то в кабаке официантом служит. Разве

это нормально?

– Оставьте ребенка в покое, – недовольно пробурчала Ирена.

– Хорош ребенок, – рассмеялся отец Мартина, – на две головы вы-

ше меня. На нем пахать надо, а он...

– Слушай, Пауль, своего вырасти сначала, а потом говорить будем, –

недовольно обратилась Ирена к брату.

– Папа... А что – Оливер умеет пахать? – спросил малыш, предста-

вив себе двоюродного брата, возделывающего землю.

– Иди поиграй с ребятами, сынок, – предложил Пауль, указывая

сыну на друзей по садику, резвящихся на площади.

– А что такое? – возразил Гюнтер, провожая взглядом внука, бегу-

щего к группке сверстников. – Мартин нормальный пацаненок растет.

Отличный внук. Умненький, веселый, добрый. Лично я им очень да-

же доволен.

– А что Мартин? Чего им недовольным-то быть? – перебила отца

Ирена. – Ему пять лет только исполнилось. Не волнуйтесь – накуро-

лесит еще. А я тогда посмотрю... И советы давать буду... Весьма ум-

ные...

– Да ладно вам, – вздохнул дед. – Давайте не будем переходить на

личности... Даже, если оставить вне обсуждения нашу семью, можно

заметить, что народ в массе своей... мельчает... Дисциплины нет. Це-

лей нет. Принципы им всем «по барабану»... Целостность личности

тоже отсутствует. Эх, мельчает народ, мельчает... Нет благородных

порывов души...

– Ну, ты поэт у нас прямо сегодня, отец. Как говоришь-то, – пере-

бил Гюнтера сын.

– Да уж. За глинтвейном больше не ходи, дорогой. С тебя хватит

уже на сегодня, – ворчливо заметила Сильвия, бабушка Мартина.

– Да ладно вам. Алкоголь тут ни причём. Скажете, я не прав? Что за

время у нас сейчас? Никто никому не помогает...

– А кому сейчас надо помогать? У всех все есть, – возразил сын Па-

уль, – а если кому что надо, для этого организации специальные есть.

На налоги наши финансируемые. Так что все мы – часть одной систе-

мы. Вот я лично налоги плачу. И немалые: и подоходные, и церков-

ные. Последние, скорее всего, перестану. Читали про епископа наше-

138

го? Проворовался, голубчик. Так что сначала с них со всех надо спро-

сить... про порывы душевные.

– Да я не про это... Не в глобальном я, так сказать, масштабе... Про-

сто обмельчал народ, понимаете? Не готов руку ближнему протя-

нуть... Просто так... Я вот, попросил у соседа дрель на пару часов, а

он мне знаете что сказал?

– А я тебе уже давно говорила – не ходи к Рихарду, – перебила му-

жа Сильвия. – От него и жена ушла. Тяжелый он человек. И кошка

его на нашу лестницу гадит.

– А тебе что, отец, денег на приличную дрель не хватает?

– Мартин! Не подходи так близко к костру!

***

Отыграл духовой оркестр. Отгремели разговоры. Жители деревни,

разгоряченные пуншем, направлялись домой, вдыхая морозный воз-

дух. На улицах еще стоял людской гул. Смеялись детишки. В эту гар-

моничную акустическую палитру торжества вторгался еще один стран-

ный механический звук – на дальней парковке кто-то пытался завести

машину.

Маленький Мартин всмотрелся в отдаленный силуэт. Он увидел

специальный прицеп для транспортировки лошадей и автомобиль с

открытым капотом. Владелец машины суетливо передвигался – он

что-то долго делал у моторного отсека, видимо, трогал какие-то про-

водки, потом снова садился за руль и поворачивал ключ зажигания.

Мотор обнадеживающе тарахтел, вздрагивал и снова замолкал. Багаж-

ник машины был тоже открыт. В нем лежали алая бархатная накидка и

шлем римского легиона, украшенный пурпурными перьями.

– Папа! Смотри! Святой Мартин! – взволнованно закричал мальчик.

– ...дрель, если покупать новую, лучше производства фирмы «Хил-

ти», – разъяснял отец деду, – конечно, потратишь приличные деньги,

но потом всю жизнь будешь благодарен. У моего коллеги есть такая.

Что хочешь можно пробурить – железобетон даже! Там такие ста-

бильные насадки! Я сам о такой давно мечтаю...

– Папа, папа! Ну смотри же! – маленький Мартин отчаянно дергал

отца за рукав.

– Ну что там у тебя еще? – недовольно отвлекся от разговора Пауль.

139

– Смотри – Святой Мартин!

– Это не Святой Мартин, а тренер из школы верховой езды.

– Но все равно – смотри! У него машина сломалась!

– Ну да, бывает...

– Так помочь, наверное, надо...

– С чего это ты взял?

– Так смотри же, он один там стоит...

– Ну да... Стоит... Кажется, я его даже знаю... Он из соседней дерев-

ни... Аккумулятор, наверное, сел. Можно, конечно же, дать ему «при-

курить» от моего «Мерса»... Но тогда мне надо из дома самому ехать,

а я пешком сегодня... И выпил я...

– А как же ему тогда быть?

– А никак. Аварийку вызовет – и все.

– А как же он ее вызовет?

– Позвонит, куда надо, по мобиле.

– А вдруг, у него мобилы нет?

– Это какой же идиот сегодня без сотового телефона из дома выхо-

дит?

– Пап, а лошади, наверное, холодно... А?

– Не должно быть, если хозяин не дурак. На ней, наверняка, попона

надета. И коневоз должен быть прилично изолирован... Грех на таком

деле экономить.

Маленький Мартин перестал задавать вопросы отцу. Он остановил-

ся. Посмотрел, как семья удаляется от него размеренной скоростью

праздничной процессии. Быстрыми шажками он добежал до места

происшествия, все еще держа в руках маленький мерцающий фона-

рик. Посмотрел на лошадь. Из кратеров ее ноздрей выходил обиль-

ный пар. «Святой Мартин» сидел в кабине машины и отчаянно пово-

рачивал ключ зажигания.

– Я могу вам помочь? – спросил водителя малыш.

Мужчина вздрогнул от неожиданности. Посмотрел на внезапно воз-

никшего перед ним мальчика и удивленно спросил:

– Это откуда же ты взялся... такой?

– Я с родителями сюда пришел... И с дедушкой... И с бабулей тоже...

– А у них с собой телефон сотовый имеется?

140

– Должен быть.

– Было бы здорово, если бы я мог позвонить. У моей мобилы акку-

мулятор сел. И у машины тоже... С утра сегодня день не заладился...

Свет забыл выключить – и вот...

Мартин бежал, вдыхая холодный воздух. За время разговора толпа

уже успела отдалиться от него метров на шестьсот. Ноябрьский ветер

беспощадно хлестал его своей ледяной колючей плетью, препятство-

вал быстрому передвижению маленького человечка. Но его крохот-

ная фигурка стремительно приближалась к группе взрослых, увлечен-

ных беседой.

– Папа! Папа! Нет у него мобилы! Сломалась... Она тоже сломалась!

Как и машина! – задыхаясь, кричал Мартин.

Он никогда не забудет этот вечер. Особенный. «Святой Мартин»

сделал спасительный звонок. Поцеловал малыша в макушку и пода-

рил ему пурпурное перо из своего шлема, назвав мальчика маленьким

героем. Мартин засыпал, и в его памяти отображался всадник в алой

накидке, скачущий на фоне моря пестрых мерцающих огоньков. Хо-

роший был праздник. Жаль только, что он прослушал, о чем говорили

бургомистр с пастором. Бабушка сказала, это были важные вещи. Ну

ничего, он ее завтра спросит. Сегодня он не решился. Видно, рассер-

дил ее, когда всем мешал. Но в следующий раз он обязательно будет

более внимательным. И послушает, что говорят старшие. Они ведь

многому могут научить.

141

Тамара ЧЕРЕМНОВА


Сбежавший сон

Анютка залезла с головой под подушку и там, тихо хихикая, играла

с кошечкой Муркой. Мурка с одного края подушки пыталась лапками

поймать Анюткины пальчики, с другого – Анютка ловила Муркины

лапки. А за окном уже стояла настоящая ночь. Сад за окном виделся

большим тёмным пятном, и даже луна пряталась в облаках. А Анют-

ке всё нипочем, весело ей с Муркой и спать не хочется. Но вот Мурка

утомилась играть, спрыгнула с Анюткиной постели и отправилась

отдыхать в бабушкину комнату.

Анютка осталась в одиночестве. Попробовала закрыть глаза – да

напрасно: всё равно не спится ей.

– Где же мой сон? – недоумевала девочка. Она поворочалась с боку

на бок, потом сделала из подушки шапку-треуголку, чтобы заткнуть

уши, хотя в комнате и так тихо, некому шуметь, все давно спят.

Хотя нет: под кроватью у Анютки кто-то заскребся.

– Ага, это, наверное, мой сон! – обрадовалась девочка. Она слезла с

постели и бесшумно нырнула под кровать. Под кроватью было со-

всем темно. Она пошарила руками по полу и вдруг кого-то поймала. –

Ага, вот ты где, мой сбежавший сон!

– Ой, пи-пи-пи, я не твой сон, я просто серая мышка, живу в вашем

подполье, отпусти меня, и я сразу убегу к себе в норку. Только, пожа-

луйста, не зови свою кошку Мурку, я её боюсь.

Анютка так удивилась, что даже забыла выпустить мышку, зажатую

в руке. И радостно закричала:

– А я тебя знаю, мне бабушка про тебя рассказывала! У меня вчера

молочный зуб выпал, и бабушка сказала: мы его сейчас в подполье

бросим, там живет мышка, она источит твой старый зуб, а у тебя вы-

растит новый крепкий. Ты уже источила мой старый зуб?

– Я его ещё не нашла, – огорченно пискнула мышка и взмолилась: –

Но обязательно найду, только отпусти меня.

142

– Ладно, иди уж, – вздохнула Анютка, и разжала ладошку. Хитрая

мышка быстренько юркнула в норку, и след простыл.

Анютка вылезла из-под кровати, села на стул, поджала колени к

подбородку, и ей сделалось грустно-грустно. Она принялась разгля-

дывать предметы, прятавшиеся в темноте: шкаф изменил свои очер-

тания и стал похож на волшебную пещеру, стол смахивал на подо-

гнувшего ноги коня, кровать – на истоптанный тающий сугроб. А вот

еще что-то едва выступает из темноты. Анютка пригляделась: да это

же её коробка с игрушками. Ну прямо короб, наполненный драгоцен-

ностями!

Она подошла к коробке, открыла её. Сверху лежала старая кукла.

Анютка взяла её на руки и прижала к себе. Кукла спала, как спят все

игрушки, не видя снов. Анютка положила куклу на свою кровать и

сама прилегла рядышком. Но всё равно не спалось. Она повернула

голову к окну и увидела бабушкину розу в горшке. Анютка вскараб-

калась на подоконник и задумчиво произнесла:

– Здравствуй, роза! Какая ты красивая… – И ткнула пальчиком в

прохладный венчик розы. Роза, вздрогнув, пугливо отвернулась. –

Фу, какая ты воображуля! С тобой даже поиграть нельзя.

Девочка слезла с подоконника и прошлась по тёмной комнате. По-

дошла к комоду, прикоснулась ладошками к прохладным ящикам, и

ей почему-то подумалось, что комод чем-то напоминает пароход. Она

приложила ухо к комоду, чтобы послушать человечков, которые сей-

час плыли на этом пароходе-комоде, но там было тихо. Зато она от-

четливо услышала, как тикают настенные часы-ходики. Тик-так, тик-

так, тик-так…

– Лучше я с ними поговорю, – обрадовалась Анютка. Она взяла

стул, приставила к стене, где висели ходики, взобралась на него, по-

тянулась рукой к равномерно ходившему маятнику и поймала его.

– О-о-ох… – горестно прохрипели ходики и остановили свой ход. –

Уважаемая девочка, на дворе ночь, а ты не спишь. И знай: время оста-

навливать нельзя ни в коем случае. Особенно маленьким девочкам!

Это чревато! Это всегда плохо заканчивается, – настораживающее

прошептали ходики и, когда Анютка отпустила руку, снова застуча-

ли: тик-так, тик-так.

– А почему нельзя останавливать время? – полюбопытствовала

Анютка.

143

– Потому что если останавливается время, значит, у кого-то обрыва-

ется жизнь, – сердито простучали ходики.

– Я больше не буду, – испуганно прошептала Анютка и хотела уже

слезть со стула, но тут увидела, как какие-то чуть заметные светящее-

ся точки, срываясь с циферблата ходиков, улетают, просачиваясь

сквозь оконное стекло. – Ой, смотрите, они от вас убегают! – И

Анютка испуганно ткнула пальчиком в светящиеся точки.

– Ничего страшного, это убегают освободившиеся секундочки, они

уже отработали свое время.

– А куда они улетают? – живо поинтересовалась девочка.

– В вечность… – вздохнули ходики.

– А что это такое – вечность? И где эта вечность находится? – тихо

спросила Анютка.

– Вечность находится там, где ничего нет, кроме ушедшего време-

ни, – пояснили ходики. – И у вечности нет ни начала, ни конца.

– Вечность, наверное, как небо: у неба тоже нет ни начала, ни кон-

ца, – предположила Анютка.

– Нет-нет, – протестующее застучали ходики. – Высоко-высоко,

если подняться к самым звёздам, небо все-таки заканчивается.

– А время там, в вечности, навсегда остается? – не унималась Анют-

ка.

– Нет, освободившиеся секунды, минуты и часы однажды обратно

возвратятся на землю – к тому, кто родится на этой земле. К малень-

кому родившемуся человечку.

– Ой, как это всё загадочно и интересно! – восхитилась девочка. – А

кто посылает время опять на землю? Оно что: само умеет слышать,

что на земле родился новый малыш?

– Его посылает тот, кто создал жизнь на земле. Боженька! – прошеп-

тали ходики.

– А я знаю его: это Боженька моей бабушки, он нарисован на икон-

ке, – вспомнила Анютка.

– Боженька не только у твоей бабушки, он существует для всех, и

он есть и сейчас, здесь, и там, далеко, в вечности. А тебе пора спать,

все давным-давно уже спят и видят замечательные сны, – сердито

проворчали настенные ходики.

144

– Нет, не пора, – заупрямилась Анютка и принялась оправдывать-

ся: – У меня сон потерялся. Где мне теперь его искать – не знаю.

– Попроси свою бабушку найти твой пропавший сон, уж она навер-

няка его отыщет, – устало подсказали ходики непокорной девочке.

Анютка спрыгнула со стула и на цыпочках вошла в комнату, где

спала бабушка. Подойдя к ней, девочка уткнулась головой в бабуш-

кины добрые натруженные руки и доверчиво прошептала:

– Бабушка, у меня сон потерялся…

Бабушка, улыбнувшись, погладила внучку по растрепанным волоси-

кам и молвила:

– Так ты же сама его прогнала, когда с Муркой играла. Сон надо

всегда уметь встречать. Он приходит к тем, кто его привечает, гото-

вится к его приходу. Пойдем-ка.

И бабушка, встав с постели, пошла укладывать внучку. Она подпра-

вила её разворошенную постель, помогла внучке улечься поудобнее,

заботливо накрыла одеялом и скомандовала:

– Положи свои ладошки под щечку и послушай тишину. И ты обяза-

тельно услышишь, как к тебе возвращается потерявшийся сон. – И

тихо добавила волшебные слова: – Спокойной ночи! Храни тебя Бо-

женька!

Не успела бабушка выйти из Анюткиной комнаты, а сон уже тут как

тут – подкрался к Анютке и крепко сомкнул её реснички.

145

Дмитрий ВИНОГРАДОВ


Отважное сердце

Случилось это в давние времена, когда волки траву ели, а зайцы

соловьями пели. В старом лесу протекала река. Вода её была такая

чистая, что в ней водились даже раки. Вот только жизнь у раков в те

времена была совсем не сладкая. Не было у них тогда ни панцирей,

ни клешней. Только и надежды было у раков на зоркие свои глаза да

на сильный хвост. Уж кто только не покушался на бедных раков: и

окуни, и судаки, и налимы – все обидеть норовили. А больше всех

свирепела щука по имени Бука. Не было от неё спасу. Только одного

рака Бука не могла догнать. Звали его Омар. Молодой и сильный, он

никого не боялся. Вот только опасался он за свою любимую – Рамо.

Была она очень красивая, но очень уж нежная и хрупкая. Вырыл у

крутого берега Омар для Рамо норку – чтобы безопаснее было жить

любимой. А сам приносил в подарок каждое утро цветок кувшинки.

Рамо любовалась цветком, а затем съедала его. Таков уж у раков обы-

чай, что подарок любимого нужно обязательно съесть. Зато Омар

знал, что его любимая сыта и ей не нужно подвергать себя опасности.

Но однажды, когда Омар в очередной раз принёс подарок, у самого

входа в норку Рамо лежала Бука. Она мрачно ухмылялась во весь

свой зубастый щучий рот:

– Ну, вот мы м встретились. Я знаю, что мне тебя не поймать. Но я

сыта, а Рамо голодна. Она рано или поздно захочет есть. А когда вы-

плывет из своей норки, я её съем.

– Послушай, Бука, – горестно ответил Омар. – Разреши уйти Рамо, а

взамен съешь меня.

– Ха-ха-ха, – злорадно рассмеялась Бука. – Ну, уж нет. Я дала са-

мую страшную щучью клятву, что сначала убью твою любовь, а за-

тем тебя. А когда ты ослабеешь от горя, тогда я убью тебя.

Рамо слышала из норки весь разговор. Она прокричала Омару:

– Любимый! Я никогда не выйду к Буке! Пусть даже я умру голод-

ной смертью. Береги себя!

146

Побрёл Омар по дну куда глаза глядят. Не заметил он с горя омут

глубокий и свалился туда. А в омуте жил сам Сом-С-Усом. Был он

очень старый, один ус от старости и отвалился. Никто не знал, сколь-

ко ему лет: может, лет сто пятьдесят, а может, и все двести.

– Дедушка Сом, – вежливо заговорил Омар, – извини, пожалуйста,

что потревожил тебя. Это я с горя не заметил твоего жилища.

– Это ты, Омар? – Старый Сом был доволен, что Омар обратился к

нему по имени, а не по кличке. – Наслышан о твоей удали. Говори,

какая беда у тебя приключилась.

Рассказал Омар о своей беде. Старый сом долго молчал, закрыв гла-

за. Омар уже подумал было, что старик уснул.

– Когда я был молод, как ты сейчас, слышал я от черепахи Евдахи о

том, что раз в тысячу лет на какой-то горе может засвистеть рак. То-

гда многие беды и горести исчезнут. Может, это и правда. Только жива

ли старая? Поищи, попробуй.

– Спасибо, дедушка, – уже с края омута прокричал Омар.

Долго искал он черепаху, пока не нашёл под старой корягой.

– Знаю, знаю о твоей беде, – заговорила Евдаха, хотя Омар не успел

даже открыть рот. Ведь старые черепахи всегда немного волшебницы

и владеют какой-либо тайной. – Велика твоя беда. Но помочь можно.

Только сможешь ли ты во имя любви пройти сильные муки, быть го-

товым принять смерть, если понадобится?

– Я готов, – вскричал Омар, – я всё вынесу! Лишь бы Рамо осталась

жить.

– Тогда слушай, – сказала Евдаха, – я покажу тебе дорогу. Но тебя

будут подстерегать опасности. Самая страшная опасность для живу-

щих в воде – жара. От неё никакой защиты нет. Но когда ты всё пре-

одолеешь и окажешься на горе, позови соловья. Скажи, что ты от ме-

ня. Он научит тебя свистеть. А когда научишься, то скажи тихонько

три волшебных слова и свисни.

Евдаха наклонилась к Омару и тихо прошептала заветные слова. На

берегу она надела на Омара костяной панцирь, а на передние ножки

клешни-ножницы.

– Это защитит тебя в дороге. Ни в коем случае не снимай свои до-

спехи, как бы тебе трудно и тяжело не было.

– Спасибо, бабушка Евдаха, – поблагодарил рак и бросился вперёд.

Но тяжёлые панцирь и клешни мешали идти. Хотел было Омар сбро-

147

сить их, но вспомнил наказ старой черепахи. Тогда развернулся он и

стал пятиться задом наперёд. Так было идти куда труднее, но возмож-

но. Встало солнце. И чем выше оно поднималось, тем сильнее жгло

панцирь. Когда уж невмоготу терпеть было, вспоминал Омар свою

любимую, и казалось ему, что вот-вот съест её Бука. Тогда с новыми

силами полз Омар в гору. Лишь поздно вечером добрался рак до вер-

шины. Там из последних сил позвал он соловья.

– Кто это такой страшный меня зовёт? – спросил соловей.

– Это я, рак Омар. Я к тебе от Евдахи.

Рассказал Омар соловью о своей беде.

– Я тебе помогу, – ответил соловей, – потому что любящее отваж-

ное сердце заслуживает награды.

Целую ночь учил соловей рака свистеть, но у того получался лишь

тонкий длинный свист, да и то едва слышный.

– Ну, что ж, свисти как можешь, – сказал соловей. – Удачи тебе.

Соловей улетел. А Омар свистнул в первый раз – получился свист

очень уж тихий и слабый. Свистнул во второй раз – получился свист

ещё хуже. Вспомнил тут Омр заветные слова, тихо произнёс их и

свистнул в третий раз. Содрогнулась от свиста земля, всколыхнулась,

забурлила вода в реке. Бросились щуки и окуни, судаки да налимы

вон из этой реки. А впереди всех спасалась Бука.

Отправился Омар в обратную дорогу. С горы оно куда как легче.

Вот и река, вот и жилище черепахи Евдахи. Поблагодарил Омар ста-

руху и хотел возвратить панцирь и клешни. Но она отказалась и пода-

рила ещё один панцирь и клешни – свадебный подарок для Рамо:

– Носите теперь не снимая. Хотя все щуки из реки убежали, но сюда

могут приплыть щуки из других рек, где свиста не слышали. И пусть

будет вам во всём удача, счастье и любовь.

С тех пор раки носят панцирь и ползают задом наперёд.

148

Татьяна КРАСИКОВА


Зимняя история

Дашенька вышла на улицу. Ветер на неё налетел:

– У-у-у!.. С ног собью!.. Унесу!..

А следом за ним мороз:

– З-з-заморожу!.. З-з-заморожу!.. З-з-заморожу!..

Дашенька юрк назад в домик. Для надёжности даже засов закрыла –

чтоб ни ветер, ни мороз внутрь не проникли. А те, возгордившись,

что прогнали девчушку, ну озорничать. Ветер в окна и дверь стучит, в

трубе воет. А мороз во все щели в дом проникает да окна леденит.

Так изрисовал – ничего сквозь них не видно.

Перепугалась Дашенька. Позвонила своему другу – Никите: «Мне

страшно, приди».

Никита, как услышал просьбу Дашеньки, тотчас же за дверь выско-

чил. А ветер тут как тут:

– У-у-у!.. С ног собью!.. Унесу!..

А следом за ним мороз:

– З-з-заморожу!.. З-з-заморожу!.. З-з-заморожу!..

Никита шмыг назад в домик. Тут уютно, тепло. А мысль о Дашеньке

всё точит и точит.

Вновь высунулся мальчик за дверь, и вновь ветер и мороз его одоле-

ли. А мысль о Дашеньке не унимается, точит и точит.

Пересилил себя Никита, в третий раз вышел на улицу. Ветер и мо-

роз только этого и ждали. Один твердит: «У-у-у!.. С ног собью!.. Уне-

су!..», другой: «З-з-заморожу!.. З-з-заморожу!.. З-з-заморожу!..»

Припустил мальчик к домику Дашеньки. И половину пути не пробе-

жал, как встречный ветер сбил его с ног и покатил.

Катится Никита, катится... До своего домика докатился, в крылечко

упёрся и остановился. Кто б увидел его, ни за что не признал бы в нём

мальчика – снежный ком, да и только.

Колотит Никита руками изнутри снежного кома, пытается наружу

выбраться. Лишь пробьёт брешь да высунет на белый свет руку, ухо

149

или нос, ветер тотчас на них охапку снега навалит, а мороз своими

лапищами этот снег прихлопнет и дыханием приморозит.

Может, и остался бы Никита навсегда в этом снежном плену, если б

не мысль о Дашеньке. Ни на секунду не забывал он, что она ждёт его.

Стал Никита думать-гадать, как же ему на волю вырваться. И при-

думал.

Земля от крылечка до забора резко под откос идёт. А у забора – ко-

лоды пчелиные. Если снежный ком с места сдвинуть, он покатится и

о какую-нибудь колоду ударится. А раз ударится, то рассыплется. А

раз рассыплется, то и Никита на волю выйдет.

Начал мальчик свой план в жизнь претворять. Качнёт снежный ком

туда, качнёт сюда, а с места сдвинуть не может. Нежданно-негаданно

ветер ему на помощь пришёл. Наскучило ветру смотреть, как снеж-

ный ком на одном месте елозит, вот и подтолкнул его, забавы ради. А

Никите только того и надо. Всё вышло, как он задумал. Ком покатил-

ся, о колоду ударился, от удара рассыпался, Никита вывалился из не-

го – и был таков.

Погнался за ним ветер да помимо воли вновь помог. Побежал-то

Никита не к домику Дашеньки, а в противоположную сторону: туда,

где жили Данилка, Максимка и Тимошка. Поэтому ветер ему не в

грудь, а в спину дул и этим лишь его бег ускорял.

Никита от бега так разогрелся, никакой мороз ему теперь не стра-

шен. Добежал мальчик до домика Данилки.

– Эй, Данилка, выходи на улицу!

– Холодно, – отвечает Данилка, – лучше ты в дом зайди. Чайку по-

пьём, поговорим о том, о сём.

– Не время гостевать! – кричит в ответ Никита. – Я к Дашеньке без

помощи друзей дойти не смогу. Ветер мешает.

Побежали Никита и Данилка к домику Максимки. Ветер в спину

дует – подгоняет. Мороз по пятам гонится – не догонит.

Вот и домик Максимки. Стали друзья с собой его звать. Данилка

вначале отнекивался, на мороз и ветер ссылался, но услышав о Да-

шеньке, присоединился к Никите и Максимке. Втроём побежали. Ве-

тер им в спины дует – подгоняет, мороз по пятам бежит – не догонит.

Прибежали друзья к домику Тимошки. С собой зовут.

– Что вы! Что вы! – замахал руками Тимошка. – На дворе ужас ка-

кой – мороз, ветер!

150

– Ну и что? – смеётся Никита. – Им с нами не совладать. Посмотри,

какие мы с Данилкой и Максимкой горячие, будто только что из печи.

Потрогал Тимошка друзей – и правда, жаром от них так и пышет, но

и это не убедило мальчика.

– Вы большие, а я – маленький. Меня ветер колобком по улице по-

катит, мороз в ледышку превратит…

– Ну, как хочешь, – отвечает ему Никита. – Только мы не просто так

тебя с собой зовём. Без помощи друзей я к Дашеньке попасть не смогу.

– Сразу бы так сказал! – Тимошка горло шарфом замотал, выбежал

следом за друзьями на улицу.

– А теперь, – сказал Никита, – надо нам крепко друг за дружку уце-

питься. Раньше ветер нам в спины дул, а сейчас в лицо дуть будет. Я,

когда один к домику Дашеньки добирался, не совладал с ним, а вме-

сте – прорвёмся!

Крепка цепь друзей. Ветер, как ни старается, ни разорвать, ни опро-

кинуть её не может. А мороз, сколько ни морозит, заморозить не мо-

жет. Шаг за шагом подошли Никита, Максимка, Данилка и Тимошка

к домику Дашеньки. Стучат.

– Кто там? – спрашивает Дашенька, а у самой голосок дрожит. Вот

как напугали бедняжку разбойники – ветер да мороз.

– Отвори дверь, это мы, – сказал Никита.

Дашенька дверь отворила. Друзья вошли в дом. Тепло, хорошо. А с

кухни Дашеньки пирожковым духом тянет. Это она в надежде, что

Никита придёт, тесто замесила, пирожков напекла. То-то друзьям радо-

сти! Горячего чая напились, пирожками угостились, а после на улицу

засобирались и Дашеньку с собой позвали.

– Нет, нет, не пойду, боязно, – сказала Дашенька. – И вы лучше не

ходите. Слышите, как ветер воет, да в окна стучит. А тут ещё мороз –

заморозить грозится.

– Полно тебе, Дашенька, не трусь! – стал увещевать девочку Ники-

та. – Это когда дома сидишь да в окно глядишь, ветер и мороз велика-

нами кажутся. А как на улицу выйдешь, да ещё с друзьями, и начнёшь в

разные игры играть, снежками кидаться, крепости строить, на санках,

лыжах и на коньках кататься, мороз сразу отступает.

– А ветер? – спросила Дашенька. – Как с ним быть?

Никита заговорщицки переглянулся с друзьями. Как обратить силу

ветра себе на пользу, они уже меж собой обговорили. К санкам по-

151

лотнище привяжут – чем не парус! Ветер его надует, и сани засколь-

зят по заснеженному полю. Эх, хорошо!

Дашеньке затея понравилась. Протянула она Никите свою самую

красивую скатерть, на ней солнышко золотыми нитями вышито.

– Это для паруса.

К саночкам Дашеньки лыжную палку вместо мачты прикрепили, к

ней скатерть привязали. Заскользили саночки по заснеженному полю,

будто парусник по морю-океану. И хоть малы саночки, а места всем

хватило. Дашенька, Данилка, Максимка и Тимошка на саночках си-

дят, а Никита, стоя, парусом управляет. В подветренную сторону сан-

ки сами бегут, а супротив ветра друзья их за верёвочку тащат. Пока

тащат, согреваются. Так что мороз им нипочём. А что до ветра, то он

надует парус, разгонит саночки, а после сам с краюшка пристроится.

Друзья не возражают – пусть прокатится!

154

Валерий ГАНСКИЙ


Любезный Саратов

Когда б не солнечный был глаз,

Как солнце мог бы он увидеть.

И. Гете

Русский «Фауст»

В 1838 году в «Новогоднике» у Н. С. Кукольника появился перевод

первой части легендарной трагедии Иоганна Вольфганга Гете «Фауст».

300 стихов. Переводчик в предпосланном предисловии изложил исто-

рию легенды о Фаусте и толкование трагедии Гете. Этим переводчи-

ком был наш земляк поэт Эдуард Губер.

Губер посвятил перевод своему кумиру – Пушкину.

Когда меня на подвиг трудный

Ты, улыбаясь, вызывал…

Ты разбудил немые силы,

Ты завещал мне новый свет…

Еще в 1837 году Эдуард писал родителям: «Любовь Пушкина ко

мне, его влияние на литературу вообще не кончились с его жизнью.

Он давал мне слово продать 3.000 экземпляров (перевода «Фауста»)

по 10 рублей». А при жизни Пушкина Губер писал своему брату Тео-

дору: «Я весьма коротко познакомился с Пушкиным, который весьма

одобряет мои произведения, особенно перевод «Фауста».

Существует 23 перевода гетевского «Фауста» на русский язык. А. Фет,

В. Брюсов, Н. Холодковский (1858-1921), профессор зоологии Петер-

бургской Академии медицинских наук, получивший Пушкинскую пре-

мию. Современникам известен пастернаковский перевод, сделанный в

1953 году:

Я дух, всегда привыкший отрицать,

Итак, я то, что ваша мысль связала

С понятьем разрушенья, зла, вреда.

Вот прирожденное мое начало,

Моя среда.

155

А вот перевод Губера этого фрагмента трагедии:

Я демон отрицанья,

Все, что на вас наводит страх,

И все, что зло в твоих глазах,

И все, что злом зовут другие, –

Моя природная стихия.

Эдуарда Губера его современники стали отождествлять с Мефисто-

фелем. Хотя он совсем не походил на остроносый, бородатый про-

филь Мефистофеля, известный нам по картинам Михаила Врубеля,

учившегося живописи в Саратове с 1864 по 1867 годы. Вот портрет

поэта-переводчика. «Среднего, почти высокого роста, с широкими

плечами, крупными чертами лица, толстым носом, такими же губами,

с длинными темно-русыми волосами, беспорядочно разбросанными

на голове, с проницательными и выразительными глазами, нависши-

ми бровями, густыми черными бакенбардами, смуглым, желтоватым

цветом лица, в платье, небрежно одетом. Оригинальный способ выра-

жаться, резкий тон, меткость речи». Таким был 24-летний переводчик

«Фауста», обласканный В. А. Жуковским и сестрой императора Алек-

сандра I Марией Павловной, подарившей Губеру бриллиантовый пер-

стень. В. Г. Белинский, напротив, ругал Губера: «Жалкий г. Губер, дву-

кратно жалкий – и по своему переводу, или искажению «Фауста», и

по пакостной своей философской статье, которая ужасно воняет гни-

лью и плесенью безмыслия и бессмыслия! Право, ограниченные люди

хуже, – то есть вреднее подлецов; ведь если бы не г. Струговщиков,

то Губер еще на несколько лет зарезал бы на Руси Гете. Впрочем,

черт с ними, с этими бездарными Губерами – начхать им на голову,

как говорит один из героев Гоголя». Существует любопытное письмо

поэта А. Кольцова В. Г. Белинскому от 14 марта 1838 года из Питера:

«У Губера выходит история с «Фаустом». Он Пушкину отдал отры-

вок «Фауста» посмотреть; а после смерти его взял с поправками Пуш-

кина и напечатал в «Современнике». Приехал Бек из Германии и го-

ворит, что этот отрывок ни Губера, ни Пушкина, а его. Он, бывший в

Германии, перевел и послал его Пушкину в журнал…» Кто же такой

Бек? Не дальний ли предок саратовца Александра Бека, автора «Во-

локоламского шоссе»? Иван Александрович Бек (1807-1842) русский

поэт и переводчик. В 1827 году, будучи в Дрездене, познакомился с

другом В. А. Жуковского Александром Ивановичем Тургеневым, волжа-

156

нином, историком и государственным деятелем, который увидел в

стихах Бека «истинный талант», способности к живописи и музыке.

Вот такая история появления первого русского «Фауста» Гете. Н. Г.

Чернышевский использовал в романе «Что делать?» куплет из «Фау-

ста» в переводе Губера:

И сладкие речи,

Как говор струй;

Его улыбка (у Губера «восторг объятий»)

И поцелуй.

И композитор М. И. Глинка написал романс на стихи Губера из

«Фауста» «Песнь Маргариты»:

Тяжка печаль и грустен свет,

Ни сна, ни покоя мне, бедной, нет.

История консистории

Родился Эдуард Губер 1 мая 1814 года в немецкой колонии Екате-

рининштадт, основанной в 1766 году (ныне город Маркс) на берегу

Волги, в семье пастора.

Сынов Германии разумной

Сюда Россия созвала

И по долинам Волги шумной

Им лес и поле отвела.

Там есть село; я помню живо,

Как на зеленых берегах

Оно раскинулось красиво

И отражается в волнах:

И в том селе, в иные годы

На берегу, где плещут воды

Был домик…

Э. Губер, поэма «Антоний»

Отец Эдуарда Иоганнес Самуил Губер окончил богословский фа-

культет Базельского университета в Швейцарии. С 1807 по 1820 год

Губер служил пастором прихода Северного Екатерининштадта. У Гу-

беров было четверо детей. Мать Эдуарда Луиза Виганд, дочь пропо-

ведника из самой южной поволжской немецкой колонии Сарепта Са-

ратовской губернии. Эдуард называл свою мать «бесподобной» (Hez-

zens Mutter).

157

Ты много жила и дышала,

Ты в стужу снимала лохмотья свои

И ими меня одевала…

Э. Губер «Антоний»

Подтверждая семейные ценности колонистов, Губер позже писал:

«Много сокровищ хранит человеческая память, но самое драгоцен-

ное, самое прекрасное из этих сокровищ есть святое воспомина-

ние о добрых родителях…» Уже в четыре года будущий поэт чув-

ствовал рифму, улавливал дисгармонию стиха, правда, немецкого.

Указом 25 октября 1819 года в Саратове учреждена евангелическо-

лютеранская консистория. Епископом и суперинтендантом назначен

И. А. Флесслер (1756-1839). Игнац Аврелий Флесслер в 1773 году всту-

пил в орден Капуцинов. Окончил кафедру восточных языков и ветхо-

заветной герменевтики Львовского университета. Служил профессо-

ром философии Петербургской академии. В поэме «Антоний» Губер

вывел Флесслера под именем Сильвио.

Он был учен, как все пасторы,

Он много жил и много знал,

Любил классические споры

И комментарии писал.

Ему и книгою настольной

Служил божественный Гомер.

Э. Губер «Антоний»

Флесслер переводит пастора Губера в правобережную колонию Мес-

сер. Ныне село Усть-Золиха Красноармейского района.

И вышел я из родины моей

В широкий мир сомнений и страстей.

Домой, домой на родину мою!

Я вновь дышу вечернею прохладой

В родных полях, я снова узнаю

И старый дом, и церковь за оградой,

И молодость веселую свою –

позже вспоминал поэт Губер свою малую родину. Некоторые краеве-

ды считают Усть-Золиху местом рождения поэта. В семь лет он уже

пишет стихи на немецком и латыни. На тетради со стихами надпись

детской рукой: «Полное собрание сочинений Эдуарда Губера, издать

после его смерти». И действительно, только через 13 лет после смер-

158

ти поэта, в 1860 году был издан трехтомник «Сочинения Э. И. Губе-

ра». Глава лютеранской консистории Флесслер, который считал, что

«консистория – это я!», в 1823 году перевел пастора Губера в Сара-

тов, назначив сениором, посредником между консисторией и мест-

ным поволжским духовенством.

С1Г

Эдуард Губер – особая песня в истории 1-й саратовской гимназии.

Ведь до поступления в гимназию он совершенно не говорил по-

русски, а на выпускных экзаменах сочинил панегирик своей альма-

матер. Как Пушкин когда-то читал перед Державиным оду Царско-

сельскому лицею, написанную в год рождения Э. Губера, так и сара-

товский поэт читал посвящение своей гимназии:

Здесь кротостью наставников водимый,

Наш слабый ум под сению родимой

Свой ранний плод впервые приносил.

Здесь, здесь, друзья, мы истину познали,

Здесь сделали мы благость бытия…

В Саратове Эдуард Губер стал изучать русский язык сначала с до-

машним учителем В. Я. Волковым, потом в гимназии у преподавате-

ля логики и словесности Ф. П. Волкова, которого после его смерти

заменил Н. Г. Чернышевский. Волков с любовью дарил своим питом-

цам книги из собственной скудной библиотеки, прося гимназистов

хранить подарок в память о нем. И вот гимназист Губер в черной су-

конной рубашке, подпоясанной ремнем, и таких же брюках, формен-

ной фуражке с лакированным козырьком, над которым перекрещен-

ные два листа дерева и буквы С1Г (Саратовская первая гимназия), в

черных ботинках шагает по Немецкой слободе, Соборной площади,

мимо Александро-Невского собора, Александровского бульвара в гим-

назию.

В 1825 году будущий выдающийся химик Николай Зинин вместе со

своим другом Эдуардом Губером сдавали экзамен в Саратовской пер-

вой мужской гимназии. На экзамене кроме директора И. П. Менделе-

ева, отца другого будущего выдающегося учёного химика Д. И. Мен-

делеева, присутствовал саратовский губернатор А. Д. Панчулидзев.

Алексей Давыдович обратился к «пухлому, круглолицему, белокуро-

159

му» гимназисту Губеру: «Пусть прочтет свое». «Я написал на смерть

нашего гимназиста Уфимцева, утонувшего весной», – отвечал Эдуард

и начал читать:

Покинул жизнь он слишком рано,

Чтоб мы смогли его забыть.

И мысль о нем, как в сердце рана,

Навеки будет с нами жить.

Из серии ЖЗЛ «Зинин» Л. Гумилевского

Три друга: два гимназиста Николай Зинин, Эдуард Губер и ученик

духовного училища Михаил Лавров шли на берег Волги, брали у ры-

баков лодку и отправлялись вверх по реке на рыбалку. Зинин садился

за весла, Лавров брал в руки руль, а Губер читал стихи, свои и чужие:

Пушкина, Жуковского, Шиллера, которого переводил. «Пламенные

мысли Шиллера волнуют грудь и стремят ее к высокому, его вера –

моя вера, его праотцы – предки отца моего…» – позже вспоминал

Эдуард Губер. Друзья высаживались за городом, купались, потом,

стоя по пояс в воде, ловили рыбу, а вечером варили уху, дымом отго-

няя комаров. В сентябре 1829 года Саратов посетил немецкий есте-

ствоиспытатель и путешественник, «второй Колумб» Александр Гум-

больдт. Бывший тогда губернатором князь А. П. Голицын перехватил

путешественника, ехавшего из Астрахани, переправил через Волгу и

поселил в губернаторском доме (ныне Московская, 31). Возможно,

губернатор привозил Гумбольдта в гимназию, и тот рассказывал уче-

никам о «Фаусте» Гете, с которым был дружен его брат.

А 14-летний гимназист Губер писал:

Я молод, кровь моя кипит,

Я жажду чести, жажду славы…

Наследник Пушкина

И вот – время расставания с Саратовом. «Где синих гор встают гро-

мадные вершины. За ними скрылся мирный дом. Где ныне мать в тос-

ке глубокой…». Эдуард Губер вместе с отцом едет в Петербург, Ни-

колай Зинин – в Казань, Михаил Лавров – в Астрахань. Лавров – уче-

ник Астраханской семинарии, Зинин казеннокоштный студент Казан-

ского университета философского факультета математического отде-

160

ления, которое потом окончил с золотой медалью, Губер – студент

Института Корпуса инженеров путей сообщения.

В северной столице студент Губер скучал по Саратову: «Я живу

здесь в философском одиночестве», – писал он друзьям. В одном из

писем в родной город в 1831 году он спрашивал: «Что делает любез-

ный град Саратов? Все ли на том же месте? Когда я окончу свои

учебные занятия, я наверно посещу Саратов. Я наперед радуюсь уви-

деть опять тех, кого привык уважать».

В начале 1836 года Губер сообщал своему брату Федору о переводе

«Фауста»: «Сидел почти пять лет (над переводом); в прошедшем году

он был готов, но цензура его не пропустила, и я с досады разорвал

рукопись. В нынешнем году я по настоянию Пушкина начал его во

второй раз переводить».

1837 год – трагический год для русской поэзии. «Погиб Поэт – не-

вольник чести – Пал оклеветанный молвой», – ходили в списках сти-

хи М. Лермонтова «На смерть поэта». Так же ходили в списках и сти-

хи Э. Губера «На смерть Пушкину»:

Я видел гроб его печальный,

Я видел в гробе бедный лик…

О. И. Сенковский писал о Губере: «Пушкинский стих остался у

Эдуарда Ивановича. Он один – наследник и владетель этой драгоцен-

ности». В 60-х годах XX века Ираклий Андронников рассказывал

историю, связанную со стихотворением «Мой Бог». Оно никогда не

печаталось, ходило в списках. Исполнялось как романс. Авторство

приписывалось Лермонтову, Рылееву, Венедиктову, Языкову. А Анд-

ронников предполагал, что это стихи Э. Губера.

Она одна моя святыня,

Всех радостей моих чертог,

Мне без нее весь мир – пустыня,

Она – мой Бог, она – мой Бог.

Богом была для Губера поэзия А. С. Пушкина.

Последний звук струны моей,

Как вестник смерти пронесется

И, может быть, в сердцах людей

На тайный вздох их отзовется.

161

Эмилия ДЕМЕНЦОВА


Сказка – ложь?

Зрителей Малой сцены МХТ у входа в зал «принимают» сотрудни-

ки правоохранительных органов. Всё и все по форме от проверки

билетов до прохода в зал «с сопровождением». Публику не столько

рассаживают, сколько делят согласно купленным билетам. В билетах

и программках сулят «Сказку о том, что мы можем, а чего нет» Мара-

та Гацалова.

«У кого на билете написано «кабинет» – за мной!», – командует

актер «при исполнении». Зрители начинают нервничать, вычислять,

что «кабинет» – это, вероятно, VIP-зона и волноваться о том, где же

окажется их место под прожектором. Публику организованными ма-

лочисленными группами, разводят по четырем (как потом выясняет-

ся) замкнутым павильонам. Павильоны выполнены из прочного кар-

тона, закрепленного на деревянном каркасе, и более напоминают ко-

робку. Зрители спешат занять места в первом ряду. Рядов в коробке

мало, но зрители, кажется, принимают начатую театром игру: сво-

бодная рассадка и не самый вежливый прием «плохих полицейских»

пробуждают в них соответствующее друг к другу отношение. Зри-

тельская и человеческая солидарность отрывается вместе с корешком

билета: остаются локти, толкотня и нервозность. Спектакль-экспери-

мент, едва начавшись, обнаруживает «что мы можем».

Но вот коробка укомплектована, и публика постепенно успокаива-

ется, осматривается, прислушивается. Если не считать коробку деко-

рацией, то оформление сцены кажется нарочито скупым: диван, пол

и потолок. Собственно нет и сцены. Душно, душно, душно. Пусто,

пусто, пусто. После получасового ожидания становится и страш-

но, страшно, страшно. Кто-то из зрителей пробует открыть входную

дверь, но «страж» не позволяет. На непраздный вопрос, когда же

начнется спектакль, отвечает, видимо сжившись с образом, заиграв-

шись: «Если кому-то чё-то не нравится, может уходить». «Хотим

спектакль!», – кричит бодрая зрительница и ответом ей служит хлоп-

нувшая дверь. «А спектакль уже идет», – замечает кто-то догадли-

вый, добавляя: «Но не здесь». В замкнутом пространстве зрители

начинают возмущаться, шутить, тревожиться в зависимости от тем-

перамента. Говорят не под запись, но многое хочется записать…

162

Коробку оглашают аплодисменты – намек исполнителям. Один из

зрителей выкрикивает: «Тише! Вы мешаете актерам!». «Может, с

нами играют?», – неуверенно замечает пожилой господин. «Мы уже

каждый не одну играем роль», – замечает другой. «А давайте в горо-

да!». «Нет, лучше в ассоциации, в театре все-таки». «Тогда уж лучше

дискотеку устроить!». Вдруг дверь открывается и мимо провозят то

ли баллон с газом, то ли огнетушитель». Дверь закрывается, и зрите-

ли вновь остаются наедине со всеми. «А когда газ пустят?» – острит

кто-то. Время от времени за закрытой дверью слышны переговоры по

рации «сказочных стражей»: непереводимая игра слов и, грубо гово-

ря, выражений. Мат сотряс и нашу коробку, возникнув изнутри. У от-

дельных наслушавшихся сдает терпение, в такие моменты обычно

вспоминается Жванецкий: «Миша, тут будет что-нибудь, или мы раз-

несем эту халабуду вдребезги пополам?». Кто-то, уткнувшись в би-

лет, глядя на его стоимость, припоминает анекдот про ослов: как в

одном городе люди, купившие билет на выставку ослов, ходили по

огороженной территории и спрашивали друг у друга: «А где же ослы?».

«Надо сделать то, что мы не можем!», – вдруг догадывается кто-

то… и покидает зал. Коробка время от времени превращается в бан-

дероль: отдельные зрители ее «посылают» и уходят. Но вновь откры-

вается дверь и нетвердой походкой движется полуголая особа под

конвоем, еще время спустя и точно по Жванецкому: «крики, плач,

кого-то понесли» – мимо тащат завернутый труп. И снова нависает

пауза. «Антракт» – разъясняет себе публика. Вероятно, этот парад-

алле аудиторию не вдохновил, а может быть, наша коробка оказалась

«проходной» – никто в ней не задерживался. Даже зрители. Действие

и то проходило мимо. В соседней коробке послышался смех, вызвав-

ший в нашей резервации недоумение и обидное ощущение что те, за

стенкой, знают больше нас. И снова возникают разговоры о первона-

чальном разделении на «них» и на «нас», на «тех» и «этих». Те, кото-

рых нельзя было видеть, те, за кордоном (за картоном), казалось, навер-

няка лучше устроились. Так театральный эксперимент мало-помалу

перерос в эксперимент социальный.

Но долго ли, коротко ли, а спектакль начинается для одних и про-

должается для других. Тишину нарушает лишь шелест программок-

вееров: кондиционер не справляется, а вентилятор в спектакле есть

только у священника. Батюшка венчает на царство местного царя-

батюшку, крестного отца в погонах Махмудова. У венчанного ски-

петр и держава, а на голове сегодняшний аналог короны, несомнен-

163

ный символ власти – фуражка с кокардой. Тут бы кстати и отметить,

что место действия сказки – «некоторое царство, некоторое государ-

ство», а не наши широты и параллели, ну мало ли где еще течет река

Яуза. А чтобы зрители не заблуждались и вообще никаких паралле-

лей не искали, их внимание обращают на форму «стражей» и облаче-

ние священника. Стражи, сквернословящие, распутствующие, право-

нарушающие, к нашей ни ми-, ни полиции отношения не имеют: фор-

ма не каноническая, нашивки и бляхи не те – вместо двуглавого

орла – зверь, вместо флага – витиеватый узор. Да и у батюшки вместо

кадила – гаджет – вентилятор переносной. Впрочем, можно ли срав-

нить воссозданный в спектакле недружелюбный мир Отделения с, на-

пример, премилым участком из очередного НТВшного сериала?! В об-

щем, разыгравшееся в отличие от актеров воображение зрителей

(«сокамерников») подводит. Подводит к тому, что разыгрываемая

«Сказка…» о беспределе, нам не столько поучительна, сколько зна-

кома.

«Сказка…» эта родом из 90-х. К нулевым ее сюжет не утратил акту-

альности, напротив, оброс ассоциациями и личным опытом. «Сказ-

ка…» из наброска сценаристов П. Луцика и А. Саморядова обрела

форму пьесы благодаря М. Дурненкову, так нереализованный проект

фильма получил воплощение по ту сторону экрана – на сцене. По сю-

жету дом некой гражданки Калашниковой вызывает повышенный

интерес местной милиции. В доме этом по ночам слышны шум, гам,

веселье и смех, а днем царят тишина да покой. Но по соседству царят

и царствуют милиционеры во главе с Махмудовым, который карает

без суда и дань собирает без меры. Кто не под «крышей» Махмудова

рискует остаться без крыши. Обложить оброком вознамерился он и

Калашникову и ее якобы притон, но не тут-то было. Схлестнулись

сила власти и сила неподвластная, мистическая. Одна из сил в спек-

такле нечистая. Какая из двух – решать зрителям.

Изначально пьеса называлась «Закон». Махмудов со свитой закон

блюдут и охраняют, но только тот закон, что установлен ими и не для

них. С законом привычным махмудовский закон схож лишь тем, что

тоже суров и пред ним немеют. «Закон» Дурненкова напоминает «За-

кон» Роже Вайяна, по которому был снят фильм с Марчелло Мастро-

яни в главной роли. В этом романе жители рыбацкого поселка прак-

тиковали игру в закон: выигравший игру назначался патроном и мог

творить то, что ему заблагорассудится, остальные же обязаны были

безропотно подчиняться. Кажется, Махмудов назначил себя пожиз-

164

ненным патроном, а его беззаконие утвердило себя единственным

законом. «Я к тебе не как Махмудов пришел, я к тебе как закон при-

шел. Как власть, как всё, что тебя вырастило, одело, обуло, человеком

сделало. Я теперь как Родина твоя и нет кроме меня никого тебе бли-

же», – приказывает Махмудов одному из своих нанятых опричников

Некрасову найти способ одолеть неуязвимую ведьму Калашникову.

«Ведьма» насылает на Махмудова порчу: лишает силы, не властной,

но мужской. «Ничего! Главное, чтоб душа была большая», – рассуж-

дают проститутки, ублажающие куклу Махмудова. Свита вызывает

батюшку снять сглаз. Тот высылает заговор смс-кой, потом проводит

языческий обряд, читая заклинание про «уд», но чуда не происходит.

Креативный батюшка лечит и смехотерапией: приказывает дежурным

смеяться во всю мочь, дабы лютой радостью недуг избить. Все четы-

ре коробки заполняет театральный смех студентов актерского колле-

джа О. Табакова. Смеются здесь только по приказу, потому и не дает

покоя неуставной смех в доме Калашниковой: с чего он, да над кем?

В вотчине Махмудова батюшка, как и древние этруски, заповедует

«роем жить». В доме Калашниковой нет ни закона, ни беззакония, нет

ни строя, ни иерархии. Из затхлости и «камерности» КПЗ зрители

попадают в магический мир «нехорошего дома», не покидая своих

мест: темницы рушатся, стены прорубают, картон разлетается прочь.

Разделенные на группы во владении Махмудова зрители объединяют-

ся в доме Калашниковой. Публика реагирует на трансформацию про-

странства крайне эмоционально: машет друг другу, радуется новым

лицам по сторонам и напротив. Мир Махмудова подавляет эмоции,

Мир Калашниковой – открывает им простор. Зрители теперь не толь-

ко слышат, но и видят происходящее, зрительный ряд, который ранее

предстояло домыслить, дорисовать, теперь предстал пред очи. Мгно-

вение и публику ослепляют яркой вспышкой. Еще мгновение мрак

превращается в звездное небо – удивительный по красоте эффект, для

которого не нужны стереоочки. Марина Калашникова поет a cappella

то ли заклинание, то ли молитву. Голос рождает то мелодию, то об-

рывки и фрагменты фраз, какофонию звуков. Пространство заряжает-

ся, околдовывается, заволакивается энергией, гипнозом, маревом и,

кажется, финал этой страшной сказки, как и преодоленный мрак сце-

ны, имеет шанс на свет. Иллюзии, впрочем, сродни картону и рушат-

ся с очередным появлением на сцене Махмудова. Оказывается, что

даже если звезды зажигают, то это кому-нибудь нужно. Махмудов

165

пуще прежнего желает не пожелавшую его женщину, ибо, по его за-

кону, право на нее имеет. У него на то бумага с красной печатью, а

против печати (не люцеферовой, гербовой) не попрешь. Так зрители,

уже отвыкшие от стен, вдруг отчетливо начинают видеть каркас кон-

струкции и понимают: они в клетке, много дверей вокруг, но выхода

нет. Тут-то и осознаешь, что иной раз лучше сто раз услышать, что

там за стеной, чем один раз увидеть, упереться в нее.

Звездное небо над головой рассеивается, нравственный закон ист-

лел еще раньше. Нравственность здесь не по нраву. Проводник из

мира Махмудова в мир Калашниковой – Некрасов путешествует, как

хоббит туда и обратно, но, когда ему предстоит сделать выбор с кем и

где оставаться, тут-то и откроется, что для мира Калашниковой у него

душа мелка. Ему по службе «добра желать не полагается», вот оно и

выветрилось из сердца и не приживается вновь. Некрасов предает

открывшую ему свой мир, – эту истину ему выскажет Махмудов, чер-

ный, но верный человек. Из последних сил взывает к Калашниковой

Махмудов, обращая к ней свою песнь песней: «Любовь моя, как серп,

а руки мои, как наждачная бумага. Поцелуи мои вырывают куски мя-

са, а объятья мои срезают кожу и пускают кровь». Но как Мидас при-

косновением все обращал в золото, так и прикосновение Махмудова

все умерщвляет: в его объятиях оказывается кукла Калашниковой:

тело одолимо, душа неуловима. Обманула, ведьма. Оба мира погло-

тит общее пламя. Но не примирит.

Очень многое в спектакле сделано в надежде на соучастие зрителей,

на то, чтобы снять муть и пелену сиюминутности с их глаз, но боль-

шинство с удовольствием готово считать в спектакле политическое и

социальное (вновь по Жванецкому, конфликт «силовиков» и «мозго-

виков»), и не вдаваться в «надмирные» подробности. Не нашего поле-

та. Не для быта. Выращены на сказке о том, чего не можем…

Из «Сказки о том, что мы можем, а чего нет» в очередной раз выяс-

нилось, что мы можем любить, творить чудеса (а любовь – это чудо),

а можем топтать и уничтожать, следуя примеру сверху, отказываться

от любви и ходить по клетке. «…а чего нет» становится ясно, когда

зрители, покинув зал, выходят на улицу. Воздух свеж и свободно ды-

шится, но воспоминания о душной «коробке» наводят на мысль, что

вокруг нас очередная иллюзия: неужели из коробка вновь в коробку?

Так что же вокруг: широкий простор или периметр?

166

Альбина ГАРБУНОВА


Хлеб наш насущный

В некотором городе некоторого европейского государства стоит во

дворе контейнер для органического мусора. По-братски прижавшись

друг к дружке, лежат в нем картофельные очистки. Стеснительно

прячутся в глубину пожухлые капустные листья. Чинно вдоль стенок

выстроилась яичная скорлупа. Рыбья чешуя, огрызки яблок, косточки

от слив, арбузные корки… И сверху большая краюха вчерашнего

хлеба.

С пластмассовым ведерком, наполненным пищевыми отходами, к

контейнеру подходит старушка. Она поднимает его крышку, на мгно-

вение замирает, потом бережно берет хлеб и, забыв обо всем, понуро

бредет к подъезду и устало опускается на лавочку. Ветерок нежно

перебирает листья сирени. В песочнице лепят «прянички» и звонко

щебечут малыши. Приглядывающие за ними мамы живо обсуждают

что-то очень важное. Но старушка ничего этого не замечает. Хлеб

лежит на ее коленях, морщинистую щеку перечеркивает слеза.

Она родилась в 1931 году в Поволжье, а через год там случился го-

лод. Тогда говорили, что засуха сгубила зерновые, теперь – что по

приказу Сталина все зерно у колхозников и единоличников отобрали

и увезли за границу. Она не помнит того времени – слишком мала

была. Сохранилась лишь одна единственная фотография, с которой

истощенная кроха с рахитичным животом не по-детски печально

смотрит на мир.

Через пару лет жизнь стала налаживаться, девочка подросла, пошла

в школу. Радовала своих родителей успехами в музыкальных конкур-

сах. Сама радовалась появлению на свет двух младших сестренок.

Потом началась война и их, немцев, депортировали в глухую сибир-

скую деревню. Отца сразу же забрали в трудармию. Мама пошла ра-

ботать на колхозный курятник. Денег тогда не платили, все зерно из

колхозных амбаров снова выгребало заготзерно, а народ в деревнях

пек хлеб из отрубей, лебеды, жмыха да хвои. И мама ее пекла. Хлеб

расплывался на поду, горчил и скрипел на зубах, но при этом был

таким вкусным, что дети, едва дождавшись, когда мама вытащит его

из русской печи, отламывали каждый по кусочку. Мама ругала их за

167

это и плакала. Плакала и ругала. И так долгие четыре года войны.

Старушка задумчиво поднесла краюшку к носу, понюхала ее:

«Тогда бы такую… А нынче выбрасывают…»

Она вспомнила, как, выйдя замуж, впервые самостоятельно пекла

хлеб. К тому времени в деревне уже появилась техника, и колхозни-

кам на заработанные трудодни осенью давали зерно. Рожь и пшеницу

молодые супруги отвезли на мельницу. Вернулись с мешками муки и

отрубей. Отруби пошли на сдабривание пойла для стельной коровы, а

из муки молодая вечером затворила опару. Закваской, помнится, у

соседки разжилась. Беспокоилась, ночью глаз не сомкнула – очень уж

не хотелось перед мужем неумехой выглядеть. Спозаранку заглянула

под полотенце, накинутое на квашню – опара пузырится и приятной

кислинкой от нее тянет. Замесила тесто, поставила его в куть1 на сто-

лик – самое теплое в избе место, растопила русскую печь. Пока мужу

завтрак собирала, да на работу его отправляла, пока со скотиной

управлялась, печь подоспела и тесто созрело. Скатала молодая жена

хлебы, оставила их на столе отдыхать. Тем временем скутала печь,

быстро, но аккуратно, чтобы не напылить, вымела весь под2 сосно-

вым влажным помелом, кинула щепоть муки на то место, где будут

«сидеть» ее творения, подождала немного – мука красиво зарумяни-

лась, – можно выпекать. Положила подошедшие ковриги на щедро

припорошенную отрубями деревянную лопату, огладила их мокрой

рукой, перекрестила и отправила в печь. Закрыла заслонку и стала

ждать. Дышать боялась, чтобы стряпня не опала. Скоро по избе по-

плыл квасной, уютный запах домашнего хлеба. На душе у женщины

стало светло и спокойно.

Через час-полтора отодвинула заслонку, вынула хлеб, постучала по

нему костяшками пальцев – звучит «пусто». Готов! Смочила корочки

караваев колодезной водой и пошла дальше хлопотать по хозяйству,

да все на стол поглядывала, где накрытый полотенцем хлебушек

остывал. Чувствовала, что удался, и очень хотела дождаться своего

любимого, чтобы именно он отрезал первый ломоть.

Рано скатилось за лес осеннее солнце, сумерки внезапной волной

накатили на деревню. Ей показалось, что возвратившийся муж как-то

особенно долго возится в сенях, снимая грязные сапоги и густо зала-

1Куть – (сиб.) стряпная за перегородкой (Даль). 2Под – нижняя поверхность русской печи (Ожегов).

168

танную фуфайку. Наконец он вошел, вдохнул теплый хлебный дух, и

улыбка расцвела на его усталом лице: «Хозяюшка ты моя!»

Шестьдесят лет прошло, а в ее памяти и сейчас еще живет тот су-

хой, спелый хруст, когда, прижав к груди свежую ковригу, муж отре-

зал от нее краюшку и протянул ей. И засмеялся, увидев, как жадно

впилась она в корку зубами: «Сынок будет». А она залилась румян-

цем. Следующим летом у них, действительно, мальчик родился.

Старушка машинально нащупала на шее длинный конец повязанно-

го назад ситцевого платка и вытерла им глаза.

В 62-ом в районный центр перебрались: муж там работу в школе на-

шел. Он ведь самым образованным парнем в деревне был, в Львской

гимназии до войны учился. Потом, как и положено в те времена, –

университеты – ГУЛаг да ссылка. Но он не унывал: из колхоза в село

с зерном приехали, а тут как раз перебои с хлебом в стране начались.

По одному «кирпичику» в руки давали, да и тот на тридцать процен-

тов с горохом. Народ от него животом маялся. А она пекла изо ржи и

пшеницы. Муж каждый день брал кусок ковриги с собой на работу,

угощал коллег.

Запасы муки постепенно подошли к концу, да и нужда в домашнем

хлебе отпала: Хрущева сняли, и в магазинах снова вдоволь стало вся-

кой выпечки. Вот тут и произошел тот неприятный случай. Муж был

справедливым и строгим учителем. Как-то он за ухо привел к дирек-

тору пацана, пинавшего по школьному коридору сдобную булочку. А

мальчишка оказался сыном второго секретаря райкома партии и нажало-

вался дома родителям. Начальствующий отец вызвал на ковер дирек-

тора, тот – к себе в кабинет ее мужа. С работы никого не сняли, но

нервов потрепали много. А за что, спрашивается? За то, что он хлеб

защитил? Да всю историю хлебопашества и хлебопечения его прихо-

дится от человека защищать. То враг прямо на поле попалит, то свой

дурак в амбарах сгноит. То его пинают да топчут, то в мусор кидают.

Старушка погладила сухонькой ладошкой лежащую на подоле кра-

юху.

Вчера в одной телевизионной передаче рассказывали, что пекари

заведомо на десять процентов больше, чем нужно, хлеба производят.

Это делается для того, чтобы каждого покупателя обеспечить его лю-

бимой булкой. А потом показали, как продавцы супермаркетов после

рабочего дня хлеб, у которого срок годности истек, прямо в упаков-

ках в мусорник бросают. А кто-то задумывался о том, может ли вооб-

ще у хлеба быть срок годности? Разве черствый – это уже не хлеб? Да

169

он еще полезнее свежего. А сухарь? Сват (царство ему небесное), бы-

вало, часто рассказывал, как он во время войны из окружения выхо-

дил. Зима, мороз, снег по пояс. Только тем от голода и спасся, что в

рюкзаке черные сухари припрятаны были. А сколько всяких блюд

можно из них приготовить. Один латышский хлебный суп чего стоит.

Вкуснее этого десерта и придумать ничего невозможно. Делала она

его как-то для внуков. Уплели за милую душу, хотя чисто ржаного

подового хлеба здесь не нашла. Не в традиции, должно быть. Но это

не беда: каждый народ свой каравай печет. Проблема в том, что ны-

нешний хлеб не черствеет, не сохнет, а плесенью покрывается. Гово-

рят, что от прессованных дрожжей. Будто бы дрожжи создают хоро-

шую среду для развития грибков-сородичей – плесени то есть. Ей это

правдоподобным почему-то не кажется. Сколько она дрожжевой сдо-

бы за свою жизнь испекла! Пирогов, пирожков, кренделей, плетенок,

рулетов, булочек! И хоть бы раз что заплесневело. Никогда! Если

черствело, то разрезала на кусочки, сбрызгивала водой и ставила в

духовку. Переворачивала разок, и сладкие сухарики к чаю готовы.

Нет, уж если есть какая вина на дрожжах, то не эта. Вот ржаной

хлеб на них точно не выпечешь – не поднимут. Тяжела рожь для них.

Тут натуральная закваска нужна. Та, которая раньше у каждой дере-

венской хозяйки водилась. Дочь тоже недавно такую вырастила и

теперь зятя домашним хлебушком потчует. И обе взрослые внучки

этим добрым делом «заразились». Пекут и им со старичком (дай ему,

Бог, и впредь многие лета) с оказией свеженький присылают. Вкус-

ный, духмяный. Не чета магазинному.

Старушка заулыбалась. Потом снова взяла в руки найденную в му-

сорнике горбушку, снова понюхала его. Вынула из кармана очки,

насадила их на нос. Поднесла кусок поближе и стала внимательно его

рассматривать: «Что же такое в тебя, милый, положили, что ты и хле-

бом-то не пахнешь?»

Затеяла она как-то этикетки на выпечке в супермаркете почитать.

Сколько же там кроме муки, воды да соли еще всякого намешано!

Разрыхлители, усилители вкуса, кислоты, эмульгаторы, стабилизато-

ры, фиксаторы – всего и не упомнишь. А названия у них – натощак не

выговоришь – химия одна. А народ это ест. Ест и болеет. Современ-

ный человек ведь уже не распознает подвоха. У него нюх пищевыми

ароматизаторами притуплен, инстинкт самосохранения не работает.

Другое дело – животные. Зять рассказывал как-то, что раскрошенный

им для птичек батон пернатые не клюют. А в России (по телевизору

170

недавно видела) так даже эксперимент провели: в одну тарелку тра-

диционного хлеба положили, а в другую так называемого «улучшен-

ного». Так вот, у первой посудины птицы дрались за каждую крошку,

а ко второй подлетали и тут же удирали от нее подальше. Значит, по-

чуяли что-то неладное. То, чего человек уже не чувствует – опасность

для здоровья и жизни.

А этот ускоренный процесс, который теперь в пекарнях применяют.

На советских хлебокомбинатах опара не меньше четырех часов вы-

стаивалась. Успевала подняться и чуть осесть, тогда только на ней

тесто замешивали. А сейчас заложат сразу все продукты да плюс всю

химию, вспенят автоматом, дадут 50 минут постоять и булки лепят.

Выпекут – красивые, румяные, легкие. Разрежешь – воздух один. А

уж какая революция в кишках после таких булок случается! Это бро-

дит то, что не успело в пекарне выбродить.

Старушка тяжело вздохнула.

Хлеб терпения просит, дисциплины. Поспешишь, не дашь тесту вы-

стояться – слишком пресным получится, при выпечке «крышку» с

него сорвет, зачерствеет быстро. Перестоит в квашне – выйдет слиш-

ком кислым, сядет. С ним вроде бы и работы не так много, да все вре-

мя начеку нужно быть: до обеда не проспишь и с соседкой полдня не

проболтаешь – значит, хлеб хозяйку к радивости приучает. В доме,

где пекут, люди реже простужаются, потому что опара да хлебы на

подъеме сквозняков не любят. И ссор, брани рядом не терпят. Поэто-

му взрослые и дети приучаются конфликтные ситуации спокойно разре-

шать, а не тарелки колотить да ногами друг на друга топать. Как не

поверни, в добрых руках от хлеба только польза. А в злых – хлебом

можно здоровье целой нации сгубить, ведь его едят практически все.

Старушка обреченно покачала головой, встала и, прижимая краюху

к груди, пошла к своему подъезду.

В некотором городе некоторого европейского государства рядом с

магазином стоит контейнер, доверху наполненный хлебом с истек-

шим сроком годности. В полночь туда подъезжает машина. Два про-

ворных работника лихо переворачивают контейнер в кузов и увозят

хлеб. Куда? Да снова в пекарню. Зачем? Одни говорят, что там его

размалывают и добавляют в завтрашний хлеб. Другие, – что им топят

печи, в которых выпекают завтрашний хлеб.

Страшно.

171

Наталия ГУРОВА


Сколько стоит дар?

У меня зазвонил мобильный телефон. Незнакомая женщина сооб-

щила, что мой номер ей дали в редакции газеты. Она хочет, чтобы я

посоветовала, что делать девочке, которая пишет стихи. Я посовето-

вала обратиться во Дворец детского творчества, рассказала о литера-

турно-поэтическом объединении «Литошка», которое там работает, в

котором школьники учатся писать стихи и прозу. Женщина ответила:

– Мы там были, нам это не подходит. Нам некогда – у нас гимнасти-

ка, музыкальная школа.

– А что же вы хотите?

– Понимаете, у нас очень талантливая девочка, она учится в пятом

классе, пишет стихи, рассказы.

– Руководитель «Литошки», Марина Борисовна Зубова – очень хо-

роший поэт, педагог. Покажите ей ваши произведения.

– Вы не поняли. Наша девочка хочет печатать свои произведения и

получать за это деньги.

– Но у меня нет собственной газеты, чтобы публиковать произведе-

ния вашей девочки.

В трубке раздались короткие гудки.

Забавная история, но достаточно показательная. Взрослые, мудрые

поэты и писатели бесплатно распространяют своё творчество в интер-

нете, радуются, если их произведения публикуют в журналах, и даже

не требуют гонораров. Некоторые авторы готовы сами платить за то,

чтобы их напечатали. Таких изданий, где можно опубликовать свои

произведения, заплатив собственные деньги, сейчас много. А наивная

пятиклассница, продукт современного воспитания, хочет зарабатывать

тем, что она сочинила. И в этом её поддерживает бабушка, которая

мне и звонила, как позже выяснилось.

Может быть, дети чего-то не понимают? Сынишка моей подруги,

когда был маленький, тоже говорил: «Я писателем стану – я работать

не люблю». А может быть, в современном мире слишком много зна-

172

чения придаётся зарабатыванию денег, а дети всего лишь копируют

отношения взрослых? Иначе откуда у наивного ребёнка желание за-

рабатывать нелёгким писательским трудом?

Со временем девочка многое поймёт, и пусть оплата труда писателя

не станет для неё слишком сильным разочарованием. Но зачем взрос-

лые, серьёзные писатели жалуются на то, что им мало платят?

В одном из журналов встретила статью Захара Прилепина «Досто-

евский круче, чем нефть» (SТORY, № 11, 2013, с. 24-25.) Он сетует на

то, что Маяковский, Есенин, Вознесенский, Белов, Астафьев очень

хорошо жили на гонорары от публикаций своих литературных произ-

ведений. Современным же авторам в этом смысле тяжело – мало пла-

тят, а то и вообще не платят. Да ещё этот ужасный интернет бесплат-

но распространяет плоды тяжких трудов.

В последнее время имя Захара Прилепина можно встретить доволь-

но часто. Его публикуют, показывают по телевизору, о нём много

материалов в интернете. На всевозможных литературных встречах

его упоминают не только как известного, но и как «модного» автора.

Признаюсь, однажды я испытала гордость, оказавшись с ним под од-

ной обложкой некоего провинциального альманаха. Конечно, сочла

необходимым познакомиться с его творчеством, оказавшимся для

меня чересчур «пацанским». Ну почему женские романы считаются

дурным тоном, а мужская проза, с матерком, забиванием стрелок и

любовными переживаниями типа «даст – не даст» – хорошим вкусом?

Захар Прилепин оказался не моим автором, ну и что? У него без меня

достаточно читателей и почитателей. Да и я всегда найду, чего почи-

тать. Есть у нас хорошие писатели, что бы ни говорили злые языки.

Однако и на встрече с главным редактором «Литературной газеты»

Юрием Поляковым, проходившей недавно у нас, в Нижегородской

области, прозвучал вопрос из зала, хорошо подготовленного, начи-

танного зала:

– А как вы относитесь к нашему земляку, Захару Прилепину?

Юрий Михайлович удивился, пошутил:

– Надо же, куда ни приедешь, всюду считают Захара Прилепина

своим земляком. Вот недавно в городе Скопин был Рязанской обла-

сти, там тоже такой вопрос задавали.

А потом ответил серьёзно:

173

– Когда я прочёл первый роман Прилепина, «Санькя», я решил, что

появилось новое имя в литературе. Но потом, когда стали появляться

его новые произведения, мне показалось, что он пишет всё хуже и

хуже. Не знаю, в чём тут дело, по идее, должно быть наоборот. Но

почему-то происходит именно так.

Я не возьмусь оценивать творчество Прилепина. Но, может быть,

главный редактор «Литературной газеты» прав? Может быть, это за-

кономерность, и так происходит потому, что писатель не должен ду-

мать о том, сколько ему заплатят, а Прилепин думает? Его дар писа-

теля ему не принадлежит, он лишь дан ему в пользование, не стоит

пытаться продать его подороже. Литератор должен быть одержим

творчеством. А то, что ему заплатят, должно быть вторичным.

Пожалуй, это касается всех творческих людей. Часто вспоминаю

слова одного талантливого актёра о своей профессии: «Я долго не

мог поверить. Как это так – я буду выходить на сцену, играть, это

такое счастье, а мне за это ещё и платить будут?» Наверное, именно

так надо относиться к своему таланту и музыкантам, и актёрам, и ис-

полнителям, и писателям.

Вспомнилась ещё одна встреча – с писателем Алексеем Варламо-

вым. Он рассказал, как работал над биографиями Паустовского, При-

швина для серии «ЖЗЛ». Говорил о том, что это очень интересная

работа, хотя некоторые писатели, в частности, Захар Прилепин, счи-

тают, что за неё слишком мало платят, поэтому не стоит и трудиться.

В принципе-то, желание писателя иметь побольше, как имели неко-

торые литераторы в советские времена, можно понять. Каждому хо-

чется, чтобы ему платили по рублю (полновесному) за строчку, как

Есенину, или чтобы у него был личный шофёр, как у Маяковского.

Однако, тот, кто щедро платит писателям, считает их своею собствен-

ностью – и правильно. Кто же будет просто так платить? А это для

творческих людей тяжело. В случае с Есениным и Маяковским это

оказалось непосильно тяжёлой ношей. В советские времена платили

далеко не всем. Да, кому-то из писателей приходилось работать двор-

ником. Неужели Прилепин мечтает прославлять партию, Ленина, ра-

бочий класс? Сейчас на этом много не заработаешь. Так ведь в наше

время тоже есть, кого прославить, и кто готов за это платить. Быть

прославленным самим Прилепиным – это, наверное, круто. Какие

проблемы?

174

Писатель однозначно осуждает пиратство в интернете. Он считает,

что его грабят: «Как же так! Ваше мне никак не принадлежит, а моё –

гипотетически – вам уже досталось». Но это вопрос непростой – при-

надлежит ли писателю им написанное. Например, создатели древне-

русских летописей не считали своим то, что написали. Самые первые

произведения русской словесности были написаны монахами по по-

слушанию и по благодати. Когда настоятель давал послушание со-

здать летопись, монах мог сказать: «Я не умею». Но в ответ слышал:

«Иди, молись!» Он шёл молиться. И лишь после вознесения молитвы,

когда на него нисходила благодать, он приступал к исполнению по-

слушания. Авторы летописей в большинстве своём неизвестны, пото-

му что они искренне не считали себя таковыми – они только записали

то, что поняли, уразумели, вознеся молитву. Они не авторы, они лишь

проводники. Об этом очень интересно рассказывает профессор

А. Н. Ужанков в лекциях по древнерусской литературе.

Стоит задуматься о том, что наша литература дана нам святыми –

все известные древнерусские авторы канонизированы. Это митропо-

лит Иларион, автор «Слова о законе и благодати», Феодосий Печер-

ский, Преподобный Нестор, Владимир Мономах. Может быть, оттуда –

вечные поиски истины, размышления о том, что есть душа, Бог, Исти-

на. Поэтому русская литература – явление особое. Она помогает отве-

тить на вечные вопросы: для чего жить, чего ждать, в чём цель и

смысл жизни. Поэтому «Достоевский круче, чем нефть», однозначно.

Древнерусским книжникам было известно, что молитва – разговор

человека с Богом. А книга – разговор Бога с человеком. Они понима-

ли, как велика ответственность того, кто пишет. Что изменилось с тех

пор? Писатель всегда был и теперь остаётся лишь проводником мыс-

лей, идей, которые должны быть услышаны людьми. Невозможно

создать художественное произведение без благодати. Это хорошо

известно всем, кто пробовал писать. Нет, писать-то нас всех научили

ещё в первом классе. И, казалось бы – чего проще, если есть мысли,

есть, что сказать, – бери карандаш и пиши. Но нет. До чего же непо-

датлив этот материал – Слово. То самое, которое было вначале. И

если тебе дано соизволение, дар создавать что-то из этого материала,

дар необходимо лелеять, беречь, развивать. Не продавать. А заплатят

или нет – не столь важно.

175

Писать нужно не для того, чтобы тебе заплатили, а для чего-то дру-

гого. Если написанное тобой ещё кто-то и прочтёт – уже хорошо. И

не такие уж они наивные, литераторы, бесплатно распространяющие

в интернете плоды своих размышлений. Не нужно говорить, что их

никто не читает. То, что должно быть услышано, будет услышано

и осознано. Оно перешагнёт рамки интернета, и оттуда придёт к

читателю.

На одном международном литературном фестивале в Праге дове-

лось встретиться с главным редактором журнала «Октябрь» Сергеем

Чуприниным. Запала в душу его фраза: «Вместо того, чтобы издавать

книги на свои деньги, лучше потратили бы эти деньги на то, чтобы

приобрести книги настоящих авторов. Вот это было бы правильно.

Тогда настоящие авторы смогли бы жить хорошо». Снова деньги,

снова желание жить хорошо. Неужели это самое главное для писате-

лей? Не говоря уж о том, что фраза, прозвучавшая на литературном

фестивале, и адресованная собравшимся литераторам, была не совсем

деликатной. Конечно, писатели – лауреаты фестиваля – сделали вид,

что эта фраза к ним не относится, хотя конечно, почувствовали себя

неловко. Их имена не были известны главному редактору. Но неуже-

ли он может взять на себя такую ответственность – сказать всем, за

что стоит платить, а за что не стоит, что стоит читать, а что нет.

Я тогда спросила, что же он сам читает. Я всем задаю этот про-

стенький вопрос. Однако главного редактора он поставил в тупик.

Сначала Сергей Иванович решил отшутиться, сказал, что он, как тот

чукча из анекдота, не читатель, а писатель. Потом не очень внятно

стал говорить, что сейчас читает в основном биографическую литера-

туру – биографии известных людей. Бедный-бедный главный редак-

тор! Наверное, это ужасно, когда литература становится профессией,

ремеслом, и человек перестаёт воспринимать её как искусство, со-

зданное для наслаждения, когда не понимает, чем же здесь насла-

ждаться. И непонятен ему Пушкин:

«Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь…»

176

Он уже не обольётся слезами над вымыслом. Он даже не знает, что

посоветовать почитать. А я почему-то знаю. И понимаю, что авторы,

распространяющие своё творчество в интернете, правы. Потому что

пытаются донести до людей какие-то мысли, разобраться в том, что

есть нравственные ценности, пытаются стать тем самым проводником

между Богом и людьми. А писатели, которые, говоря «пацанским»

языком, хотят просто «срубить побольше бабла» за своё так называе-

мое творчество, не правы. Нельзя продавать свой дар. Кому он даёт-

ся? за что? почему? как? Неведомо… Но, ниспослав его, Провидение

не оставляет избранника. Ведёт его по жизни и творчеству. А если

что-то не так, дар отнимается.

Непростая судьба выпадает русским писателям. Жизненные испыта-

ния, искушения даются им не просто так. Они должны пройти через

многое, многое испытать, чтобы рассказать о том, что они поняли. Их

творчество – возврат долгов.

Начавший писать уже не остановится. Он, начавший поиски Исти-

ны, будет искать её. Найдёт ли? Сможет ли донести до других? Отче-

го это зависит? Кто знает. Но не от того же, сколько ему заплатят.

И пусть говорят, что писатели никому не нужны, что эта профессия

скоро отомрёт. Признаться, поднадоело уже это стариковское брюз-

жание. Писатели есть, писатели были, писатели будут всегда. Как же

без нас?

177

Елена АНДРЕЕВА


О благодарности

Дон Кихот считал, что величайший из всех человеческих грехов –

есть неблагодарность, что неблагодарными полон ад.

Я благодарна за многое…

Сейчас я благодарна за Весну… именно весной кажется, что все

изменится, как после Парикмахерской…

Выходишь на улицу с новой прической и чувствуешь радостное

предвкушение… Вот сейчас… Из-за угла выйдет Моя судьба… Возь-

мет за руку и уведет в светлое будущее, но проходишь один угол,

другой, вспоминаешь, что нужно купить хлеб и отдать в ремонт туфли,

каблук от которых отлетел еще осенью… И если за третьим углом

встречный мужчина говорит тебе комплимент, ты проходишь мимо…

Опять пропустила!...

Мне всегда было интересно, как не пропустить?..

Есть ли предопределенность во всем?

Быть человеку примой или в кордебалете, и как при любом раскла-

де быть благодарным?

Как живут все эти не известные «Ван Гоги», люди, положившие

свою жизнь на алтарь искусства, и знающие, что они не прима, не

лучшие?

Понятно почему Ван Гог отрезал себе ухо, и почему многие люди

искусства принимают различные допинги – они спасаются, уходят в

другой мир, где нет первых и вторых, прим и кордебалетов, продаю-

щихся и не продающихся художников, признанных и никому неиз-

вестных…

Почему детям с детства не втолковывают: Что значит иметь творче-

скую профессию, какой это труд, какую силу духа нужно иметь, что-

бы вставать каждый день и идти, делать, пытаться что-то создать, ради

чего-то мнимого, иллюзорного, возможного будущего успеха в пер-

спективе, а если нет?

Если есть работоспособность, есть ли талант, есть ли удача? Как

можно спрогнозировать, будет успех или нет, и за какой из неудач

начинается удача, за каким поворотом улыбнется счастье?

178

Когда наступает тот момент, когда человек должен абстрагировать-

ся от общественного мнения, мнения родственников и «знающих»

людей, в каком месте человек должен прислушаться к себе и посту-

пить истинно правильно? Действительно правильно для Самого себя,

так, как нужно поступить, чтобы выйти на Свою дорогу.

Биографии многих успешных людей, начинаются с какой-то неожи-

данной удачной встречи, события, мгновения, или как принято гово-

рить озарения…

Но что является мерилом успеха? Для кого-то это прожитый день,

когда не испытываешь чувство голода, для кого-то это наличие соб-

ственной жилплощади, а кто-то считает обязательным иметь яхту. А

может, это, когда ты чувствуешь себя успешнее, талантливее, не на

фоне кого-то, а на фоне себя самого: вчерашнего, позавчерашнего,

годичной, десятилетней давности…

Мне кажется, существует грань между талантом и гениальностью.

Есть обычное состояние, так живут две трети людей, никакие новые

идеи к ним в голову не приходят, дальше – люди со способностями,

то есть у человека есть предпосылки для творческого созидания, но в

силу воспитания, образования, семейного положения он эти способ-

ности не раскрывает. Следующая прослойка – талант. Люди, которые

могут создать что-то новое, чего не было, достаточно интересное или

очень интересное.

В том месте, где заканчивается талант и начинается гениальность,

существует тонкая грань. На этой грани написаны картины В. Серова,

К. Коровина, написана повесть М. Булгакова «Собачье сердце», а вот

«Мастера и Маргариту» он написал за этой гранью, так же как и

М. Врубель своего «Демона», или Ван Гог некоторые свои работы.

Но они не выдержали, психика дала сбой, они не смогли переступить

эту грань обратно, в прежнее состояние.

Мне кажется, смог только Микеланджело, создал «Сотворение Ада-

ма», вышел за грань таланта, но смог вернуться обратно в здравый ум,

возможно благодаря своему невероятно аскетичному образу жизни.

Но каждый из них дорого заплатил за «эту грань».

Напрашивается вывод, что сильный, мощный талант будет сам за-

ставлять человека поднимать его с постели, отдирать от бутылки, из-

бавлять от лени и толкать, толкать что-то делать, не смотря ни на что

и вопреки всему, а удача будет или нет – это уже другой вопрос, но

все равно нужно быть благодарным… за все…

179

Алексей ФИЛИМОНОВ


«Распад атома» Георгия Иванова и

«Парижская поэма» Владимира Набокова

«Куда бы они не переезжали, – пишет в биографии Набокова Брайан

Бойд о семье писателя, – Париж неизменно угнетал Набокова и навсе-

гда запечатлелся в его памяти как серый мрачный город на Сене».

Тем не менее, вопреки сумрачности одной из столиц мира либо бла-

годаря ей, Набоков был вдохновлён на создание готической «Париж-

ской поэмы», одного из своих лучших поэтических полотен. Париж

вдохновлял многих русских писателей, посвящавших ему произведе-

ния. Поэты в стихах, по словам Иннокентия Анненского, служили

свою «Буддийскую мессу в Париже», посвящённую искусству. О. Ман-

дельштам писал:

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,

Я изучал твои чудовищные рёбра,

Тем чаще думал я: из тяжести недоброй

И я когда-нибудь прекрасное создам.

Сюжет «Парижской поэмы» (1943) в том, что некто, русский эми-

грант (сам автор, или его литературный соратник Ходасевич, либо

придуманный Василий Шишков, либо «полупавлинье существо», –

так у бабочки есть несколько имён, – из русской эмиграции) на фоне

картин Парижа пытается совершить акт уничтожения своего творе-

ния, рукописи, вырастающей до значения библейского свитка. Факти-

чески, это акт самоубийства обречённого на казнь из-за дальнейшей не-

возможности искусства. Так Гоголь сжигал рукопись «Мёртвых душ»,

а сам Набоков безуспешно пытался уничтожить рукопись «Лолиты».

В архитектонике «Парижской поэмы» сосуществуют много ассоциа-

тивных, проявленных и не проявленных пластов, она многомерна во

времени и пространстве, связывая конкретное и потустороннее. Наря-

ду с аллюзиями на известные строки русской поэзии – Незнакомкой,

мостами, светящимися окнами, сострадающими и равнодушными фона-

рями, отражающимися в ряби чёрной воды –

180

А мосты – это счастье навеки,

счастье чёрной воды. Посмотри:

как стекло несравненной аптеки

и оранжевые фонари. –

Набоков анаграмматически зашифровал в поэме свой псевдоним и

инициалы любимого поэта – Пушкина (аспирин – А. С. Пушкин –

Сирин). «Чуть жива красноглазая мышь» – вроде бы случайно упоми-

нает Набоков мышонка среди деталей скудного быта. Её глаза-бусинки

воспалились от отравляющих газов и пороха, если мы вспомним свя-

занное с мышиным образом стихотворение Ходасевича «Из мыши-

ных стихов» 1914 года, лирический герой которого тихо молится за

Францию и Бельгию в войне с Германией в своём «достоевском» под-

полье:

Франция! Среди твоей природы

Свищет меч, лозу твою губя.

Колыбель возлюбленной свободы!

Тот не мышь, кто не любил тебя!

День и ночь под звон машинной стали,

Бельгия, как мышь, трудилась ты, –

И тебя, подруга, растерзали

Швабские усатые коты...

В «Парижской поэме», своего рода итоговом произведении о рус-

ской эмиграции первой волны, Набоков не только описывает экзи-

стенциальную катастрофу отдельной личности, он продолжает вести

полемику с представителями «парижской ноты», в «Других берегах»

рассказывая о том, что ему было в ней чуждо: «Даровитый, но безот-

ветственный глава одной такой группировки совмещал лирику и рас-

чёт, интуицию и невежество, бледную немочь искусственных ката-

комб и роскошную античную томность. В этом мирке, где царили

грусть и гнильца, от поэзии требовалось, чтобы она была чем-то со-

борным, круговым, каким-то коллективом тлеющих лириков, общим

местом с наружным видом плеяды, – и меня туда не тянуло».

Книгу прозы Георгия Иванова «Распад атома» (1938) её рецензент

Ходасевич назвал поэмой. И «Распад атома» и «Парижская поэма»

пронизаны зияющими ветрами книг Владислава Ходасевича «Тяжё-

лая лира» и «Европейская ночь».

«Парижскую поэму» Набокова можно прочесть как полемическую

пародию на прозу Георгия Иванова, где по-иному набоковская разви-

181

вается тема: «Цветная спираль в стеклянном шарике – вот модель

моей жизни» («Другие берега»). «Спираль» Г. Иванова – это «штопор»,

ниспадение в бездну: «Наши отвратительные, несчастные, одинокие

души соединились в одну и штопором, штопором сквозь мировое

уродство, как умеют, продираются к Богу».

Прихотливое и дробящееся авторское сознание – или набоковского

персонажа, от лица которого создана «Парижская поэма», в зеркаль-

ном отражении спирали времени в ретроспективе как будто спароди-

ровано Г. Ивановым: «Ох, это русское, колеблющееся, зыблющееся,

музыкальное, онанирующее сознание. Вечно кружащее вокруг невоз-

можного, как мошкара вокруг свечки. Законы жизни, сросшиеся с зако-

нами сна. Жуткая метафизическая свобода и физические преграды на

каждом шагу. Неисчерпаемый источник превосходства, слабости, гени-

альных неудач. Ох, странные разновидности наши, слоняющиеся по

сей день неприкаянными тенями по свету: англоманы, толстовцы,

снобы русские – самые гнусные снобы мира, – и разные русские мальчи-

ки, клейкие листочки, и заветный русский тип, рыцарь славного орде-

на интеллигенции, подлец с болезненно развитым чувством ответ-

ственности».

«Распад атома» – это распад магического кристалла языка. Возмож-

но, в своё время Г. Иванов прочитал стихотворение Набокова «Фор-

мула» (1931) о развоплощении посредством метафизического пере-

гонного аппарата:

Сквозняк прошёл недавно,

и душу унесло

в раскрывшееся плавно

стеклянное число.

…………………………

мой дух преображался:

на тысячу колец,

вращаясь, размножался

и замер наконец

в хрустальнейшем застое.

в отличнейшем Ничто,

а в комнате пустое

сутулится пальто.

182

Таков и герой «Распада атома»: «Он раскачивается на паутинке. Вся

тяжесть мира висит на нём, но он знает – пока длится эта секунда,

паутинка не оборвётся, выдержит всё». Далее – возможен выход к теме

пушкинского «Пророка», пересотворения по образу и подобию Слова.

Однако Г. Иванов и его герой – или антигерой – не совершают подобно-

го поступка. Набоковский «пророк» обогащён страшным, небывалым

доселе опытом, когда язык родины, «божественный глагол» (Пуш-

кин) становится ему недоступным. И вместе с тем в стихотворениях

«Поэты» и «Парижской поэме» явствен мотив возможности грядуще-

го воскрешения, возвращения в детство, ибо узоры жизни, как водя-

ные знаки, стереть невозможно.

В этом кроется основа различия между эстетикой Иванова и Набо-

кова – первый подчёркивает только уродство мира, второй – жажду

переживать снова его красоту среди гибели. В стихотворении Василия

Шишкова «Поэты» используется ивановский образ кружения: «Вечно

кружащее вокруг невозможного, как мошкара вокруг свечки», символи-

зирующий мотив вечного возвращения к прекрасному через его

отрицание:

…не видеть всей муки и прелести мира,

окна, в отдаленье поймавшего луч.

лунатиков смирных в солдатских мундирах,

высокого неба, внимательных туч;

красы, укоризны; детей малолетних,

играющих в прятки вокруг и внутри

уборной, кружащейся в сумерках летних;

красы, укоризны вечерней зари;

всего, что томит, обвивается, ранит…

«Верба – колоколов напев узорный», так начал В. Набоков своё пер-

вое стихотворение, созданное в Париже (26 июля 1919 г.). Слово узор,

по Далю, имеет ещё один забытый смысл – это озорник, шалун, шут-

ник, иллюзионист. Набоков озорничает в стихах и прозе, его «подчёр-

кнутая внутренняя несерьёзность» (Владимир Марков) даёт шутов-

ское право указывать его второму «я» «короля в изгнании» говорить

о том, пред чем обычный язык немеет. Узорное – или мрачно-озорное –

пространство «Распада атома» заканчивается у Г. Иванова распадом

спирали и сознания: «Спираль была закинута глубоко в вечность. Раз-

183

битое вдребезги, расплавленное мировое уродство, сокращаясь, виб-

рируя, мчалось по ней. Там, на самой грани, у цели, всё опять слива-

лось в одно. Сквозь вращенье, трепет и блеск, понемногу проясняясь,

проступали черты. Смысл жизни? Бог? Нет, всё то же: дорогое, бес-

сердечное, навсегда потерянное твое лицо». В «Парижской поэме»

авторское «я» так же размыто, не сфокусировано, оно – блуждающий

огонь, дающий свет памяти и простирающее свет в грядущее, побеж-

дая тлен.

В этой жизни, богатой узорами

(неповторной, поскольку она

по-другому, с другими актёрами,

будет в новом театре дана),

я почёл бы за лучшее счастье

так сложить её дивный ковёр,

чтоб пришелся узор настоящего

на былое, на прежний узор;

чтоб опять очутиться мне – о, не

в общем месте хотений таких,

не на карте России, не в лоне

ностальгических неразберих, –

но, с далёким найдя соответствие,

очутиться в начале пути,

наклониться – и в собственном детстве

кончик спутанной нити найти.

Так внезапное ощущение счастья преодолевает уныние и распад в

«Парижской поэме». В стихах Набокова парижского периода нет те-

мы сиюминутного счастья, экстаза, что было нередко для его берлин-

ского периода, но есть вера в грядущее воскресение «молчащего зер-

на» поэзии: «но не мнима ли сама утрата, если мимолётное в мире

может быть заключено в бессмертный – и потому счастливый – стих?» –

вопрошал Набоков в рецензии на «Избранные стихи» Ивана Бунина.

В рассказе «Василий Шишков» фраза «Исчезнуть, раствориться»

через три абзаца, в самом конце рассказа, рифмуется с закавыченной

строкой «…прозрачность и прочность такой необычной гробницы»,

напоминая про пушкинскую «Сказку о мёртвой царевне и семи бога-

тырях», где невеста покоилась в хрустальном гробе, дождавшись

освобождения.

184

«Не переоценил ли он “прозрачность и прочность такой необычной

гробницы?”» – завершает Набоков рассказ «Василий Шишков». Ибо

страшен распад языка, «с полурусского, с полузабытого / переход на

подобье арго». В поэме запечатлелись, как оттиски мучительных со-

мнений перехода на чужое наречье, «чудовищные трудности предсто-

ящего перевоплощения, и ужас расставанья с живым, ручным суще-

ством ввергли меня сначала в состояние, о котором нет надобности

распространяться…» («Другие берега»). Зависание вне речи, когда

«…нет извне опоры, ни предела» (Тютчев), отражённое в стихотворе-

нии Набокова «Око», может способствовать видению вещей в ином –

возможно, подлинном свете:

К одному исполинскому оку

без лица, без чела и без век,

без телесного марева сбоку

наконец-то сведён человек.

Такой взгляд извне дает видение «всего, что сокрыто от прочих

очей» («Поэты»), позволяет узреть наложение призрачных волокни-

стых узоров – так при полёте авиалайнера на большой высоте откры-

ваются во взаимном наложении несколько этажей «завтрашних обла-

ков» («Дар»).

186

Татьяна МАРТЫНОВА


Ohne Rückkehr

Ein letzter Blick – die Brücke brennt,

Ein letzter Schritt – das war die Rettung,

Gesetzter Grenzen Übertretung

Zerreißt ein Herz, das Reue kennt.

Zu jenem Ufer, das da glüht,

Kehr ich nicht zurück.

Der Zeiger läuft gewählten Kreis

So täuschend sicher und vertraut

Und unabänderlich belauert

Vom gnadenlosen Räuber – Zeit.

Zum ersten reinen Atemzug

Kehrt man nie zurück.

Durchlebter Frühling wirkt verblüht;

Bekannte Plätze sind befremdend,

Die grelle Sonne, kalt und blendend,

Verwöhnt ein anderes Gemüt…

Zu einem Ort erlebten Glücks

Kehre nie zurück.

Tod oder Leben sei mein Lohn,

Dem Urteil Kopf und Wille beugend,

Durchbohrter Hände Weisung folgend,

Werd stehen ich vor Höchstem Thron –

Auf diese Erde voller Trug

Kehre ich nie zurück.

187

Im Sinnesnetz

Wem kann ich noch sagen, wie ich mich fühle?

Wem noch kann ich öffnen meine Gefühle?

Mit keinem Mitmenschen kann ich sie teilen:

Er würde mit leiden, würde urteilen.

Nur vor Dir kann ich sie gestehen,

Nur Du hilfst mir, sie zu verstehen.

Ob Recht oder Schuld – das ist nicht die Frage,

Ob falsch oder echt – ich will sie nicht haben!

Sprich denn mit mir!

Ich bin in der Enge meiner fünf Sinne,

Ich kann sie nicht ändern, kann nicht entrinnen.

Die Augen sehnen sich nach Konturen,

Ich will etwas hören, will etwas spüren.

Nur ein Zeichen kann ich wahrnehmen,

Trennt nur Zunge Wasser von Tränen.

Zuwenigst ein Hauch Deines Gewandes,

Der leichteste Duft des verheißenen Landes…

Sprich denn mit mir!

188

Ангелика РЕНЦ


Freiheit?

Was war heute für ein Tag?

Wieder komme ich erschöpft nach Hause.

„Morgen das Selbe?“, ich mich frag',

Wieder, wieder...! Jeder Tag genauso!

Wieder ich mir den Tee koche,

Danach gehe ich zu Bett.

Auf Neues morgen ich kaum hoffe,

Jetzt schlafen, es ist schon spät.

Doch das laute Summen einer Fliege,

Stört mich, lässt mich nicht einschlafen.

Und während ich da so liege,

Träume ich von komischen Sachen:

„Fliege, könnte ich nur du sein!

Nie wieder mehr zur Arbeit gehen,

Keine Verantwortung, kein Stress, nein!

Freiheit! Freiheit, nach der ich mich sehne!

Ich wäre nicht von Geld abhängig,

Ach, das wäre doch ein Traum!

Was man braucht, ganz selbstverständlich,

In der Natur man finden kann!

Man kann schlafen, wann man will,

Essen, wenn man Essen bräuchte,

Von der Freiheit bekommt man nie zu viel,

Doch, ...wozu ich das alles möchte?!

189

Auch die Fliege ist nicht frei,

Muss sich von den Feinden schützen,

Ihr Magen muss auch voll sein,

So muss sie sich in die Futtersuche stürzen!“

Lachen musste ich dann aber,

Wie lange, dass weiß ich nicht,

Dass ich eine Fliege beneidet habe,

Die nicht frei ist, genau wie ich!

Und frei sein, wie wäre das Leben?

Sinnlos und langweilig wäre es dann.

Man müsste sich nie Mühe geben,

Denn nur so man überleben kann.

Man würde leben ohne Lebensziel,

Was würde man ohne das machen wollen?

Nein, schließlich ich noch leben will,

Frei vom Leben sein wir einfach nicht können!

190

Юрий ЮРУКИН


Die Nelken

Sie saß im Kiosk an der Straße.

Er ging mit'm Stöckchen einfach rum.

Er kauft' einen Nelkenstrauß

und wusste selbst gar nicht warum.

Sie war ein hübsches, junges Mädchen,

er war ein ziemlich alter Mann.

Sie las ein Buch, hob dann ihr Köpfchen

und lächelte ihn freundlich an.

Er kam ganz aufgeregt nach Haus'

in seine Welt der Fantasie,

zog den schwarz karierten Mantel aus

und dachte ungewollt an sie.

Er schwebt', wie eine Seifenblase...

Was ist denn eigentlich passiert?

Die Nelken standen in der Vase

und dufteten verrückt nach ihr.

191

Иван АНТОНИ


Die kleine Schildkröten

Die kleine Schildkröten,

Die schwimmen im Wasser,

Sie wollen nicht mal

Ihren Wohnort verlassen.

So hell scheint die Sonne,

Das Wasser ist klar!

Für immer hier wohnen,

Das wär’ wunderbar!

Sie spielen das Fangspiel,

Verschwinden dann alle,

Verstecken sich hinter

Den bunten Korallen.

Sie haben zum Essen

Genug Wasserpflanzen,

Hier können sie sich

Nun fantastisch verschanzen.

Und wenn die Zeit kommt

Um in Ruhe zu schlafen,

Dann brauchen die Kleinen

Kein Bett ins Meer schaffen.

Kein Bett in dem Meer!

Das kann jeder verstehen,

Denn warm und so weich

Ist der Sand in dem See!

192

Das Ross

Reite schnell, mein treues Ross,

Du bist stark und du bist groß!

Reite ohne Rast und Ruh,

Springe wie ein Känguru!

Hüpfe vorwärts! Weiter! Weiter!

Ah, wie lustig ist das Reiten!

Plötzlich sagt das Ross den Kleinen:

– Bitte, Kinder, nur nicht weinen!

Wenn wir weiter rennen wollen,

Möchte ich mich nun erholen.

– Zwei Minuten kannst du stehen,

Dann musst du doch weiter gehen!

Man muss suchen unser Ball,

In dem Hof jetzt überall.

Irgendwo auf einem Platz

Muss er liegen, unser Schatz.

Nass und müde denkt er bloß,

Der erschöpfte Vater-Ross:

“Es ist schwer ein Ross zu sein,

Wenn die Kinder sind noch klein.”

193

Александра САМСОНОВА


Irgendwo im Westen

Irgendwo im Westen – da bist du,

Zu weit, und von hier kann ich dich nicht sehen,

So nah dass ich nicht vergessen kann.

Deine Augen sind blau wie Sturm

Und die Sonne die folgt dem See.

Nichts ist anders, sag mir das und dann

Sprich mit mir, und ich verspreche dir ein Lied,

Das niemand in der ganzen Welt bekommen hat.

Sprich über das Meer und die Blumen, die es liebt.

Ohne… Schuhe… Stille… Stimme… Schöne… Stadt…

Irgendwo im Westen – da bleibst du,

Das Gedächtnis schläft in dem leichten Arm

Deines Winds, der hält es geheim.

Du bist sicher man kann noch alles tun.

Du stehst zwischen Welten und ein paar

Himmel. Zwischen uns gibt’s eine Ewigkeit.

Sprich mit mir noch mal, mein schöner weiter Traum.

Sag, dass nichts verloren ist, noch mal, noch mehr

Du badest dich in Sonnenstrahlen, und wie ein großer Baum

Flüstern Worte über dieses stille Meer.

194

Марина ЛАМБЕРТЦ-СИМОНОВА


Kommen sie nach Baden-Baden

Wer hat heißes Blut in Adern

Wählt nicht Rom und nicht Paris!

Kommen sie nach Baden-Baden,

Коmmen schnell nach Baden-Baden

Kommen sie ins Paradies!

Wollen sie die Kräfte laden,

Wenn der „Akku“ ist schon leer,

Kommen sie nach Baden-Baden –


Und spazieren hin und her.

Auch Gott selbst lebt hier begeistert,

Nimmt von hier den Himmel Start,

Hier ist bester Bürgermeister,

Hier ist bester Bürgermeister

Und die beste Lebensart.

Jeder kann hier was gewinnen

Davon gibt es guten Grund

Auf der Rennbahn, im Casino,

In Trinkhalle, bei Galadinner

Sind die Kuren sehr gesund.

Wird für Sie sehr schwierig wallen:

(Angebot ist riesig groß),

Zwischen den prachtvollen Bällen,

Zwischen den prachtvollen Bällen,

Schönsten Termen, Märchenschloss.

195

Wo Schriftsteller inspirierten –

Ivan Turgenev, Leo Tolstoj,

Können Sie sich amüsieren,

Frisch verlieben, sich verlieren

Und erwecken! Toi-toi-toi!

Hier, wo alle leben wollen,

Hier entspannen Sie sich gleich

Hier, im Schatten der Azalien und Magnolien,

Werden glücklich Sie und reich

Fließen hier auch Milch und Honig,

Und bekommen Sie hier Spaß,

Leben können sie als König,

Leben können sie wie König,

Schloss besitzen und Palast.

Wollen sie ihr Kräfte laden,

Wenn „Akku“ bei ihnen leer,



Das hat immer große Wert!

198

Победители

Подноминация «Полный автор»

Николай РАССАДИН

Лауреат 1-ой степени музыкального конкурса «Русский Stil-2014».

Валентина ПОЛИНСКАЯ


Юлия ЭЛЕР

Лауреат 3-ей степени музыкального конкурса «Русский Stil-2014».

* * *

Подноминация «Исполнитель»

Виктория ПОЛИНСКАЯ


Людмила ЛУЦЕНКО


Светлана ТИМОФЕЕВА

Лауреат 3-ей степени музыкального конкурса «Русский Stil-2014».

199

Надежда БЕСФАМИЛЬНАЯ

Дипломант музыкального конкурса «Русский Stil-2014».

Сергей МИТРОФАНОВ


Наталья ЭЙКИНА


Константин ЭРБЕРТ


Александр МАНАЕВ


Анна САЦКАЯ


Ирина ШУЛЬГИНА


Сергей ТРУСОВ


Сергей СВЕТЛОВ


202

Александра КРЮЧКОВА

Член жюри литературного конкурса «Русский Stil-2014»

Поцелуй

Поцелуй молча в губы безоблачным небом,

Океанским дыханьем, парением птицы,

Вся земная любовь – очевидная небыль

Из шкатулки, где спрятаны сны-небылицы.

Поцелуй песней гор о немом эдельвейсе,

В час заката индиго – нежданным рассветом,

Я затеряна где-то – дрейфующий крейсер

В окружении льдин, унесённая ветром.

Поцелуй тихой лаской седых снегопадов,

Долгожданным дождём, миражами пустыни,

Появлением радуги на водопадах,

Эхом древних преданий, Местами Святыми.

Поцелуй нежным звуком волшебных прелюдий

Вечной Музыки Сфер, перекрестьем – в дороге…

Я когда-то любила, как здесь любят люди,

Я не знала, как сладко целуют нас боги.

Что такое счастье?

Не жди от Небес всепрощенья,

Проси лишь у сердца совета,

Не верь в сладость сказочных басен,

Ведь счастье – прямое общенье

Без слов, но со скоростью света, –

Безмолвия Голос прекрасен.

Теряя рассудок, безбожно,

С плеча вновь отчаянно рубишь,

Напрасно меня ты не слышишь,

203

Ведь счастье – благая возможность

Дышать, потому что ты любишь,

И жить, потому что ты дышишь…

Забудь про слепую покорность,

Люби безусловно, без «если»,

Зажги в окружающих пламя,

Ведь счастье – земная способность

Стихами, картинами, песней

Следы оставлять здесь на память…

Почувствуй земное призванье

И станешь в мгновение дружен

С душою немой, но нетленной,

Ведь счастье – в простом осознанье

Того, что ты всё-таки нужен

Творцу многомерной Вселенной…

Обычная жизнь – как творенье

Божественных сил – уникальна,

Подарком прими многогранным…

Ведь счастье – всего лишь уменье

Не думать о счастье банально

И быть каждый миг благодарным…

Спичка

Вцепляясь сердцем в последний атом,

Душой распятой итожа смету,

Я вспыхну спичкой – гореть закатом,

Ждёт электричка, билетик – в Лету.

Луна беспечно торопит вечер,

Доносит ветер плохие вести…

Ты к горизонту шагнёшь навстречу,

Но всё – пустое, как бег на месте.

204

Станцует пламя по кромке края,

Стирая память, – мне не знаком ты! –

Не приближайся, с судьбой играя, –

Есть шанс свалиться за горизонты…

И грянет полночь, ей повинуясь,

Проснутся звёзды, – Спокойной ночи!..

Кто станет небом, с землёй целуясь,

К ней возвращаться уже не хочет…

Листопад

Вступлю в осенний листопад

Рыжеволосою блудницей…

Люби меня, как любит брат

Свою несносную сестрицу.

Костры горят который день,

В них прошлое сожгу я смело!

Люби меня, как любит тень

По жизни данное ей тело…

И на ладонь – листочком – вздох…

Благослови моё паденье!

Люби меня, как любит Бог

Собственноручное творенье…

И кисть запляшет на холсте –

Запечатлею штрих твой каждый…

Люби меня, как любят те,

Кто через Смерть прошёл однажды.

205

Мама

Ласкаю портреты родителей взглядом,

Оставшись одна в замолчавшей квартире,

Ах, если б ты, мама, была где-то рядом,

Мне было бы проще дышать в этом мире,

В котором давно позабыли о Боге, –

И боль не лилась бы по строчкам реками…

Меня поддержав добрым словом в дороге,

Вмиг беды мои развела бы руками…

Смерть учит Любви… Ничего нет дороже

Души материнской – Сердечного Храма…

Но я и сама поняла это позже,

Когда ты ушла во Вселенную, мама…

Ничья

Путь спирально извит, мы бежим по кривой,

И от скорости кружится вновь голова –

Это чудо, что ты, как и прежде, – живой,

Это чудо, что я, как и прежде, – жива…

Поцелуешь звонком мочки сонных ушей,

Я приду, чтоб сыграть позабытую роль,

В дом, где кот, как и прежде, не ловит мышей,

В дом, где кот, как и прежде, – мышиный король.

Я безмолвно скользну по зажжённым глазам,

Ты погладишь меня по бескрылой спине, –

Этот город, как прежде, не верит слезам,

Этот город, как прежде, утоплен в вине.

В бесконечном потоке ненужных речей

Укачай в колыбели мужского плеча,

Я же знаю, что ты, как и прежде, – ничей,

Ты же знаешь, что я, как и прежде, – ничья.

206

Владимир КОРНИЛОВ


Метаморфозы весны

Пьяный ветер, толкаясь в плечо

(От весны захмелевший вдвойне), –

Был задирист, – но гнев его в чём

Сможет нынче сказаться на мне?

…Ветер вскоре обмяк и затих,

Как сомлевший ребёнок в жару.

В этот миг новорожденный стих –

Был мне весточкой доброй в миру.

Весна

Синеют сопки. Даль ясна.

Над Ангарою всплески чаек.

В сапожках розовых весна

Меня на улице встречает…

У горизонта тонкий след

Пронзил лазурный купол неба.

Февраль прошел… Он словно не был, –

В последних числах таял снег…

Водоворот весны и муз –

В нём грусть моя на самом донце.

А вон в коляске карапуз

Свои ручонки тянет к солнцу…

Весна! Весна! А песня где ж?

Чтоб в даль звала и ширь открыла!..

В душе моей опять мятеж –

Бунтует молодая сила…

Кипит в размытых лунках снег

И прожигает тротуары.

И юность, радуясь весне,

207

Уже настроила гитары…

Синеют сопки. Даль ясна.

Над Ангарою всплески чаек.

Идет по городу весна,

В ладонях солнышко качая.

У весны свои законы

У весны свои законы –

Вот по ним я и живу.

Жизни солнечные звоны

Сердцем слышу наяву.

Я по ним сверяю чувства –

Потому душа светла.

Жизнь вне всякого искусства –

Мне особенно мила:

Каждый день свои цветочки –

С жизнью солнечная связь.

Например, у старшей дочки

Дочка Юлька родилась.

Над кроваткою у Юльки

Зайчик солнечный дрожит,

За окном звенят сосульки,

Жизнь весенняя бежит.

Я по ней сверяю чувства, –

И душа моя светла.

Жизнь вне всякого искусства

Мне особенно мила.

Сеностав

Здравствуй, лето мое падунское! –

Смех и песни под щебет птах –

Здесь раздолье лугов июньское!

Шаг упруг и широк размах.

Косы тонко над лугом тенькают.

208

Дали вызвонил сеностав.

Косари, как ватага Стенькина, –

В этом буйном разгуле трав…

Небо светится синим донышком,

Распогодилось – знай коси!

Сверху огненной птицей солнышко

Сторожит сеностав Руси.

Рождение утра

Еще витают сны,

И люди спят покуда,

Рассветные часы

Рождают миру чудо…

Запели петухи

Свой гимн на всю округу.

Проснулись пастухи –

И жизнь пошла по кругу…

Во мгле еще заря,

Но мрак ночной редеет.

…И свет земной творя,

Господь о нас радеет.

Он шлёт свой первый луч

Сквозь дымную завесу,

Смахнул остатки туч,

Рассыпал трель по лесу…

Набрав лучей в горсти,

Посеребрил озёра.

Смотрю – не отвести

Восторженного взора…

На сердце благодать

От музыки и света.

…И я готов страдать,

Чтоб вновь увидеть это.

209

В августе

Какое согласье в Природе –

Умиротворения дух?!

Недаром у нас в огороде

Расцвел в эту пору лопух.

Но он, словно гость нежеланный

Для ярких нарядных цветов,

Небесной не ведая манны,

Ютился меж сорных кустов.

…Отшельник, отвергнутый всеми,

Познал он и тяпку, и плуг…

Но в августе гордое семя –

Лазоревым вспыхнуло вдруг.

И эту улыбку Природы

Случайно увидел поэт,

В заросшем углу огорода

Заметив лазоревый цвет.

И он восхитился растеньем, –

Хоть с виду лопух неказист,

Но нежное в бликах цветенье

Стихами просилось на лист.

…И пасынок жизни суровой –

Земли горемычная соль –

Восславлен был праведным словом

За все его муки и боль.

Сердце поэта

Сердце поэта – оно никогда не стареет:

Дни освещает ему молодая заря.

Даже любовь в нём с годами лишь яростней зреет

И расцветает цветами среди января...

…Годы седые когтями вонзаются в тело,

Душу терзают и мучают грешную плоть –

Только поэту – какое до этого дело:

Если устами любви с ним глаголет Господь!

210

Моисей БОРОДА


Стрела

Лошадь! Это была лошадь! Она была ещё далеко, но до него уже

дошёл запах её пота, её молодого тела, и он вдруг ощутил себя вновь

молодым, почувствовал, как налились силой, стали упругими мыш-

цы, как учащённо забилось сердце, ушла не дававшая ему всю ночь

покоя боль в голове.

Наконец он увидел, как лошадь, медленно перебирая ногами, време-

нами останавливаясь, как будто прислушиваясь к чему-то, идёт к то-

му месту, где стоял за решёткой он. Вдруг она остановилась и захра-

пела, а потом громко заржала. Идущий рядом с ней человек стал её

успокаивать, но она всё ржала и ржала, дёргаясь из стороны в сторо-

ну, пытаясь освободиться от повозки, в которую была впряжена.

Он знал, что значат эти крики. Такие или другие, они всегда означа-

ли одно – крик его жертвы, когда она убегала от него, её крик, когда

он настигал её, одним броском вскакивал ей на спину или, бросив-

шись снизу, схватывал за горло, а она громко, страшно, раздирая ему

уши, кричала и пыталась освободиться. Как кричал, ревел его первый

буйвол, которого он, уже опытный тигр, нагнал двумя прыжками и

впился ему в шею – ревел, а потом хрипел, мотая головой, пока обес-

кровленный, обессиленный, уже почти мёртвый, не упал на землю.

Он подошёл к решётке клетки и упёрся мордой в прутья. Если бы не

они – как бы он одним прыжком оказался на спине этой лошади, как

впился бы ей зубами в шею, как полилась бы ему в горло свежая

кровь, придавая силы! Ему не нужно было бы уже ждать, пока ему

вбросят через дверцу мясо на огромной кости – обескровленное, не-

свежее, которое он будет есть, преодолевая отвращение, а съев, оста-

нется недовольным, полуголодным, злым, готовым загрызть любую

добычу, чтобы наконец насытиться.

А лошадь продолжала ржать, храпеть и дёргаться, пока шедший

рядом с ней человек не ударил её плетью, заставив идти дальше. Но и

тогда она шла медленно, время от времени останавливаясь и повора-

чивая голову в его сторону, ожидая оттуда опасность, не веря, что он

не может настигнуть её и убить.

211

Он отошёл к стене и лёг. Слабость вновь охватила его, и вместе с

ней пришла злоба – на эту клетку, из которой ему не выйти, на свою

немощь. Он несколько раз ударил хвостом о пол, пытаясь унять эту

злобу, от которой у него начала болеть голова. Постепенно возбужде-

ние его угасло, он засыпал.

Он засыпал, и перед ним проплывали картины его прежней жизни

до того, как он попал сюда, в этот новый для него мир, с которым так

и не смог свыкнуться, который глухо ненавидел даже в те мгновения,

когда этот мир делал ему что-то приятное.

Он вдруг увидел себя маленьким, крохотным тигрёнком.

…Жаркий летний день. Мать, лёжа на боку, полуспит. Он и его двое

братьев копошатся у материнского живота, с писком отпихивая друг

друга, чтобы устроиться поудобнее и первыми пососать молока. Они

могли бы устроиться каждый у своего соска – у матери их четыре. Но

каждому хочется быть во время сосания единственным: молоко для

них не только еда, но и лакомство. Время от времени их возня и писк

будят мать, она глухо ворчит, а когда один из его братьев, совсем уж

расшалившись, начинает дёргать её за сосок, она слегка шлёпает его

лапой, и он, хоть удар и не был сильным, откатывается в сторону и

отчаянно пищит. Остальные двое испуганно притихают. Потом, видя,

что на его писк никто не обращает внимания, наказанный возвраща-

ется, и борьба за лучшее место у материнского живота разгорается

вновь.

Братья сильнее его, но он упорнее. В конце концов он отвоёвывает

себе возможность не иметь никого под боком, и теперь, дорвавшись

до соска, сосёт, сопя, пока не насасывается так, что уже едва дышит.

Он осоловел от еды, ему хочется спать, он уже выбрал себе место в

тени большого куста, недалеко от матери, уже улёгся – и вдруг вспо-

минает, что мать обычно, после того, как он поест, вылизывает ему

мордочку.

Ему бывает при этом хотя и щекотно, но приятно – особенно прият-

но, что мать так о нём заботится. Мать сейчас, правда, спит, она не

любит, когда её будят, шлепок, который достался брату ещё не забыт,

но ему сейчас уж очень хочется получить удовольствие, и это жела-

ние пересиливает и страх, и желание спать.

Он встаёт, подходит к матери и начинает её теребить. Мать то от-

крывает, то закрывает глаза, тихо рычит на него, но он не отстаёт.

212

Наконец он добился своего: мать перевернулась на живот, встала на

передние лапы и вылизывает его, а он мурлычет от удовольствия. Но

вот вылизывание закончилось. Мать легла и постепенно засыпает, а

он идёт к тому месту, которое уже выбрал, ложится и, нежась под

солнцем, разглядывает растущие неподалёку кусты, от которых доно-

сится приятный пряный запах. Его братья затеяли неподалёку какую-

то игру, и теперь то гоняются друг за другом, то, сцепившись, борют-

ся. Он смотрит на эти забавы, ему хочется принять в них участие, но

быть около матери ему всё же хочется больше, и он остаётся лежать.

…Вдруг картина меняется, и он видит себя уже не таким крохот-

ным, хотя всё же ещё маленьким тигрёнком.

Мать ведёт их гулять, показывая им свой – пока ещё их общий –

ревир. Он старается не отставать от матери, ему интересно всё, что он

видит вокруг. Братьям, наверное, тоже, но они устают быстрее, чем

он, и начинают понемногу отставать, и тогда мать останавливается,

оборачивается к ним и недовольно урчит. Они подтягиваются, и все

идут дальше. В конце концов они приходят к большому озеру.

Солнце припекает всё сильнее, им жарко. Мать, а вслед за ней и он

с братьями, ложатся в тени недалеко от берега и отдыхают. Потом

мать входит в воду и, держа голову над водой и время от времени

отфыркиваясь, плывёт к другому берегу. Он, подражая матери, тоже

входит в воду и пробует плыть. Не сразу, но это получается! Ему нра-

вится плавать, его просто распирает от радости, что он плывёт не ху-

же, чем мать, и он остаётся в воде даже и тогда, когда мать, поплавав,

выходит на берег и ложится. Он плавает и плавает, млея от удоволь-

ствия, пока мать не встаёт, показывая ему и братьям, что пора ухо-

дить.

Они идут обратно к их логову. Путь не близок, они приходят к себе

уже поздним вечером. Мать собирается на охоту: он и его братья уже

знают вкус мяса, на аппетит они пожаловаться не могут, и матери

приходится нелегко. Она уходит, а они засыпают.

Наступает утро, потом полдень, а матери всё нет. Они давно просну-

лись, им хочется есть, и, пристроившись к лежащей на земле кости с

остатками мяса, они объедают мясо, а потом, когда уже ничего не

осталось, начинают облизывать кость со всех сторон, пока не устают.

Приходит вечер, но мать не появилась. Наступает ночь. Им стано-

вится холодно. Со всех сторон слышны рычание, вой, лай. Охвачен-

213

ные страхом перед этими звуками, страхом, что мать, может быть,

уже вообще не придёт, они ложатся на то место в логове, где обычно

лежит мать, прижимаются друг к другу и, дрожа от холода, голода,

страха, засыпают.

Приходит следующее утро, проходит день, а мать всё не появляется.

Постепенно темнеет. Вот уже вечер, а матери по-прежнему нет. Стра-

хи вчерашней ночи вновь оживают в них. Вдруг совсем рядом слы-

шен шорох. Кажется, что к ним кто-то подкрадывается: их мать нико-

гда не ходит так, да и потом, они узнали бы её по запаху.

Они вслушиваются. Шороха как будто не слышно. Тогда они осто-

рожно вылезают и оглядываются. Вокруг никого нет.

Ещё не совсем стемнело, и в этой полутемноте они замечают непо-

далёку от их логова высокий, поросший травой холм. Им страшно

покидать логово, но ещё более страшно оставаться в нём, ведь каж-

дый из них слышал таинственный шорох. Трясясь от страха, они бе-

гут к холму, пытаются взобраться на вершину, несколько раз срыва-

ются, но в конце концов все трое устраиваются на вершине и, при-

жавшись друг к другу, сидят, прислушиваясь к голосам наступающей

ночи, пытаясь уловить в этой разноголосице голос матери.

Наконец, с первыми проблесками утра, они слышат знакомое урча-

ние. Мать приближается к ним! Вот они уже видят её, она волочит за

собой огромную косулю. Мгновенно скатываются они с холма и бе-

гут навстречу матери, счастливые, что она вновь с ними, что она при-

несла им поесть, что им не надо больше бояться. Они уже готовы ки-

нуться к матери, но сталкиваются с её недовольным взглядом и оста-

навливаются. Они смотрят то на тушу коcули, то на мать, не понимая,

чем она недовольна, почему им нельзя всем вместе тут же принятьcя

за еду. Но матери яcно, что они в опаcноcти, им надо поскорее ухо-

дить: привлечённые запахом cвежей добычи, здесь могут появиться

шакалы. C коcулей в зубах она не cможет защитить cвоих малышей, а

класть косулю на землю она не хочет тоже.

Она идёт, волоча тушу коcули к их логову; он с братьями бегут за

ней cледом. Наконец они дома. Мать кладёт тушу на землю и как буд-

то чего-то ждёт. Они опять не понимают – чего же?

Они окружают мать и ждут, чтобы она разорвала для них тушу, как

она это всегда делала раньше. Но мать стоит рядом и не прикасается

к косуле. Наконец они понимают, что делать это для них мать уже не

214

будет, и принимаются за дело. Мать отошла в сторону и ждёт, пока

они не насытятся, а они рвут мясо своими ещё не вполне окрепшими

зубами, проглатывают то, что удалось оторвать, рвут и рвут, хотя го-

лод уже утолён, и сонливость начинает разливаться по телу. Потом

ест мать, а они, стоя рядом, думают, не поесть ли им ещё, но сонли-

вость берёт своё, и они – довольные, умиротворённые, отходят каж-

дый в свою сторону, ложатся на траву и засыпают...

Видение спящей матери, воспоминание о том, как он почти три дня

был без неё, колыхалось перед его взором, будоража, вызывая непо-

нятную ему боль в груди. Он закрыл глаза и долго лежал, чувствуя,

как боль понемногу уходит. Что-то связанное с матерью колыхалось в

его памяти – и вдруг перед ним возникли картины его первых опытов

охоты.

…Он и его братья уже достаточно подросли, чтобы добывать себе

еду самим, и мать начинает с ними уроки охоты, показывает, как под-

ползать к жертве с подветренной стороны, время от времени ложась

животом на землю и замирая, и как потом внезапным прыжком насти-

гать её. Они стараются, сколько могут, подражать матери. Лучше всех

это выходит у него.

Вначале, правда, он слишком спешит с прыжком, и его жертвам не

раз и не два удаётся убежать. Но он упорен. И уже скоро ни один из

его братьев не умеет так точно, как он, рассчитать расстояние до

жертвы, и стремительно, как выпущенная из туго натянутого лука

стрела, одним-двумя прыжками настигнуть добычу.

Его первая удачная охота и первая добыча – маленький, ещё нетвёр-

до стоящий на ногах оленёнок – запомнились ему хорошо. Стадо что-

то почуяло и встревожилось, но он вовремя заметил эту тревогу, и,

прижавшись к земле, скрытый высокой травой, замер. Всё же, посто-

яв некоторое время в нерешительности, олени медленно покидают

поляну. Он по-прежнему лежит неподвижно, но у него уже начали от

долгого лежания затекать лапы. Ждать он больше не может. Он уже

выбрал свою жертву и стремительным броском настигает оленёнка.

Другие стремглав бросаются в лес, но оленёнку не убежать.

Картина лежащего перед ним маленького оленёнка часто возникала

в его памяти. И всякий раз при воспоминании об этой своей первой

самостоятельной удаче он испытывал приятно будоражащее чувство

удовлетворения: наконец он смог охотиться так, как это делала мать.

215

Он лежал с закрытыми глазами, пытаясь вернуть в памяти только

что пережитое – но перед его взором не возникало ничего, кроме яр-

ких вспышек света, от которых он внутренне съёживался.

Наступал час, когда в задней стене его клетки открывалась дверца, и

он мог выйти в другую клетку на противоположной стороне – высо-

кую, просторную, закрытую частой сеткой. Здесь ему свободнее ды-

шалось, и здесь он чувствовал себя более отделённым от людей.

На воле люди редко встречались ему, и он, чувствуя уже издалека

запах человека, уходил, прятался. Как добыча люди были ему неинте-

ресны – может быть, потому, что еды в его ревире хватало.

Первое время в зоопарке он с бешенством бросался к прутьям, как

только видел проходящего мимо его клетки и уж тем более останав-

ливающегося у неё человека, будь то служитель или кто-нибудь дру-

гой. Эти особи были для него те же самые, которые победили его,

поймали, связали, привезли сюда и поместили в тесное пространство.

Постепенно эта ненависть ушла, но примириться с человеком он не

примирился.

Ему не нравилось, что на него смотрят, его раздражало, что лю-

ди, стоящие у его клетки, видят, как он ест, как он ходит. Ему каза-

лось, что эти люди почему-то хорошо знают, что он не может напасть

на них, знают, что он для них безопасен, и то, что они не боятся его,

вызывало в нём глухую ярость. В большой, высокой, затянутой сет-

кой клетке он не ощущал людей так близко, и может быть, больше

всего поэтому переходы туда ему нравились, так что он с наступлени-

ем утра уже ждал, когда он выйдет туда, где сможет на некоторое

время забыть о тесном пространстве, о спёртом воздухе – и о разгля-

дывающих его людях.

Так было до самого последнего времени, до того дня, когда он вдруг

почувствовал, что в нём что-то оборвалось, и на него навалилась

усталость, которую он не может преодолеть. Теперь эти переходы из

клетки в клетку, то, что его будут заставлять встать, куда-то идти,

вызывали в нём мрачное раздражение. Вот и сейчас, когда он, разбу-

женный знакомым ему скрипом, открыл глаза и увидел приближаю-

щегося к его клетке человека с длинной палкой в руке, он почувство-

вал, как в нём подымается злоба, желание напасть на этого человека,

перекусить ему шею и растерзать. Но человек, словно почувствовав

это, прошёл, не посмотрев на него, мимо.

216

Злоба ещё клокотала в нём, но усталость медленно брала своё, и в

конце концов он лёг в дальнем углу и, закрыв глаза, лежал, ощущая,

как его окутывает дрёма.

В нём вдруг всплыло воспоминание о тигрице, с которой его свели в

зоопарке. Красивая, грациозная в движениях, с виду спокойная, она

сразу понравилась ему, хотя за её спокойствием угадывались сила и

умение дать немедленный отпор любому, кто захочет её заставить

делать что-то, что ей не нравится.

Она не была похожа на тех тигриц, с которыми он спаривался на

воле, и которые, чувствуя в нём мощного самца, отдавались его уха-

живаниям сразу, и начинали сопротивляться лишь тогда, когда он,

подойдя сзади, твёрдой хваткой зубами за холку удерживал их во вре-

мя акта.

Тигрица, которую к нему привели, была другой. Она долго не под-

пускала его к себе, а когда он делал попытку сближения, издавала

знакомые ему кашляющие звуки, означавшие готовность к небезопас-

ному для него отпору. Когда же он не отставал, она раскрывала пасть,

не оставляя сомнений в том, что будет дальше. Наконец, после мно-

гих дней ухаживания, она допустила его к себе – и мощное чувство

удовлетворения оттого, что она уступила, подчинилась его силе, его

подавляющему превосходству – заставило его на миг забыть обо всём

окружающем.

Он спаривался с этой тигрицей ещё несколько раз, но всякий раз

ему приходилось вновь и вновь завоёвывать её – и каждый раз, когда

её от него уводили, его охватывала незнакомая ему раньше тоска.

Потом, время от времени, к нему приводили других тигриц, но они

были ему неинтересны, их подчинение не доставляло удовольствия, и

когда их потом уводили, он не испытывал ничего, кроме желания

лечь и восстановить силы, потраченные на короткий миг акта.

Всколыхнувшееся в нём вдруг воспоминание о «его» тигрице долго

не оставляло его, приятная дрожь прошла по его телу. Он вновь ощу-

тил радость своей победы над её упорством. Он весь напрягся – как

тогда, когда он впервые овладел ею; он ощутил её холку в своих зу-

бах, её сопротивление, когда она, мотая головой, старалась освобо-

диться от его хватки. И вдруг тогдашнее ощущение слияния, накрыв-

шее мощной волной все другие его чувства, пришло к нему на мгно-

вение снова. Потом напряжение его спало так же вдруг, как пришло,

217

ощущение радости от вспыхнувшей в нём силы исчезло, ненавистная

ему усталость привычно взяла над ним верх, и к нему опять пришло

раздражавшее его последнее время состояние тревожного полусна.

…Резкий скрип железа о железо вырвал его из полудрёмы. Он

вздрогнул, открыл глаза и вновь закрыл. Этот тонкий, визгливый, режу-

щий ухо скрип напомнил ему скрип дверей клетки, в которой его,

пойманного, везли, а он метался и ревел, и дверца клетки скрипела на

петлях, усиливая его ярость – ярость на победивших его людей, ока-

завшихся сильнее, хитрее его, и ярость на себя – за то, что он не су-

мел растерзать их и освободиться, а до этого, привлечённый видом

стоявшей в двух прыжках от него молодой косули, начал медленно

подкрадываться к ней, а потом, стараясь остаться незаметным, стал

подползать, готовясь к прыжку, лёг на рассыпанные на его пути ши-

рокие листья – и вдруг почувствовал, что листья приклеились к нему,

что он не может ползти дальше, и перевернулся на спину, пытаясь

сбить лапами листья с груди и живота, но они не сбивались, и он стал

в бешенстве кататься по земле, но от этого только всё больше листьев

облепляли его, пока он не мог больше двигаться, и лежал, весь облеп-

ленный листьями, натужно дыша, а потом, когда около него оказа-

лись откуда-то появившиеся люди, только ревел, когда его связывали

и несли…

…А скрип железа о железо становился всё громче, теперь он слы-

шался со всех сторон, к нему уже примешивался вой, рёв, лай. В нос

ему ударил запах несвежего мяса, и он открыл глаза. Перед его клет-

кой стояла тележка, на которой лежали куски мяса. Дверца его клетки

открылась, и служитель вбросил в клетку кусок мяса на кости. Мясо

шлёпнулось с хлюпающим звуком об пол, а служитель, закрыв двер-

цу, покатил тележку дальше.

Дрожь отвращения прошла по нему при виде лежащего на полу ли-

шённого живой крови куска, из которого выпирала изжелта-бледная

кость; он почувствовал, как в желудке его что-то дёрнулось. Ещё не-

сколько дней тому назад ему удавалось, полежав немного с закрыты-

ми глазами, преодолеть эти ощущения, и тогда он вставал, подходил

к мясу, немного ел, отходил, потом подходил и ел снова, а под конец

даже – может быть, больше по привычке – облизывал и кость. Сейчас

же, не тронув мяса, он отошёл к стене, лёг, закрыв глаза, чувствуя,

как подступившая к горлу тошнота уходит куда-то вглубь.

218

Он лежал, ощущая как его всё больше и больше охватывает сла-

бость. Но теперь она не вызывала в нём ни раздражения, ни желания

ей сопротивляться. Какие-то неясные картины возникали в его памя-

ти – картины, за которыми он смутно угадывал события из его про-

шлой жизни. Но картины эти наплывали друг на друга, и у него не

было ни сил, ни желания остановить какую-то из них, вспомнить, о

чём она может быть, сделать её более ясной. Он засыпал.

Вдруг на границе сна он вздрогнул, как от толчка, и открыл глаза: в

его памяти всплыла картина того дня, когда он в последний раз уви-

дел мать.

Был уже год, как он, уйдя от матери, имел собственный, отвоёван-

ный у старого тигра, ревир. Братья покинули мать раньше его, а он

оставался с ней ещё некоторое время, пока инстинкт самостоятельно-

сти не взял над ним верх.

…Стоит по-летнему тёплый осенний день. Он обходит границы сво-

его ревира. Накануне три дня подряд шёл дождь. Он смыл его метки,

и теперь он должен метить свою территорию снова. Несколько меток

он уже поставил и идёт дальше.

Внезапно что-то заставляет его насторожиться. …Да, он не ошибся:

по его ревиру проходит другой тигр. Он уже видит его издалека, и

готов к отпору: посторонним в его ревире не место, даже если они и

просто проходят по территории. Он сам отвоевал себе ревир именно

так – проходя по территории другого тигра – и знает, что так же мо-

гут сделать и с ним.

Посторонний между тем приближается. Вот они уже на расстоянии

прыжка друг от друга. Он чувствует, как всё в нём напряглось – и

вдруг вся его напряжённость, готовность к борьбе сникают. Он узна-

ёт мать.

Медленно идёт он к ней, она же останавливается, поворачивается к

нему и смотрит, как он приближается. Вот он уже в нескольких мет-

рах от неё, вот он подходит ещё ближе, и вдруг она раскрывает пасть

и огрызается на него. Он не понимает, почему она это делает. Может

быть, она его не узнала и ожидает от него нападения?

Он стоит и смотрит на мать, и какая-то сила не даёт ему ни двинуть-

ся к ней, ни уйти.

Так они стоят друг против друга несколько минут. Потом мать по-

ворачивается и идёт дальше тем же путём, каким шла, а он ещё долго

стоит и смотрит ей вслед – смотрит и тогда, когда она исчезает из его

219

видимости. Потом он медленно отходит от того места, где стоял, идёт

к своему логову, ложится в ещё влажную от дождя, но уже немного

прогретую солнцем траву, и лежит так, то засыпая, то просыпаясь, до

позднего вечера, пока голод и охотничий инстинкт не заставляют его

выйти на поиски добычи.

...Он проснулся от дрожи и чувства, что у него похолодели лапы.

Несколько раз он пытался встать, наконец встал и начал медленно

ходить по клетке, не понимая, почему он это делает, но и не в силах

остановиться. Запах лежащего на полу мяса и особенно торчащей из

него изжелта-бледной кости раздражал его, вызывал тошноту, и он

старался ходить так, чтобы быть от мяса подальше. Но запах всё рав-

но доставал его, и в какой-то момент он бросился к бесформенному

красному куску и отшвырнул его в дальний угол клетки. Кость удари-

лась о стену, сухой как щелчок, звук от удара заставил его вздрог-

нуть, и вместе с дрожью пришла боль в груди.

Он уже не ходил, а метался по клетке, стараясь унять дрожь, унять

боль, но ни дрожь, ни боль не уходили. Наконец, устав от метания, он

лёг. Ложась, он почувствовал как всё в нем ослабло, и он почти упал

животом и грудью на холодный пол.

Он закрыл глаза и лежал, не двигаясь. Постепенно его стала одоле-

вать привычная дремота.

Вдруг он увидел себя молодым.

Он, скрытый высокой травой, медленно, осторожно, стараясь не вы-

дать себя даже шорохом, приближается к стаду антилоп. Он уже вы-

брал свою будущую жертву, и теперь осторожно подползает к ней на

расстояние прыжка. Но стадо почуяло его, и стремглав убегает.

Одна антилопа, стоявшая в стороне ото всех, почему-то не побежала

вместе с другими. Что-то отвлекло её от окружающего, и она задум-

чиво щиплет траву. Та, которую он выбрал, была крупней, он мог бы

лучше утолить голод, эта же – маленькая, совсем юная – но ему это

сейчас всё равно: уже несколько дней он не мог поймать никакой до-

бычи. И выждав, он внезапным прыжком устремляется к ней.

Она бежит, вот она уже в одном коротком прыжке от него – и в этот

момент он чувствует сильный, резкий укол в грудь и падает от боли

на землю.

Неизвестно откуда взявшаяся стрела вонзилась ему в грудь. Он пы-

тается ухватить стрелу лапами, дотянуться до неё зубами – но она

220

входит всё глубже и глубже. Всё его тело горит от невыносимой бо-

ли. Он ревёт, катается по земле, пытаясь унять боль, но она не остав-

ляет его, а наоборот, становится с каждым мигом всё сильнее. Всё

глубже входит в его тело стрела, вот она уже вонзилась в сердце.

…Боль в груди выбросила его из сна. Он почувствовал, что умира-

ет, и завыл тихим, тонким, протяжным воем – как тогда, когда он и

его братья, взобравшись ночью на холм, сидели, трясясь от страха, и

звали, и звали мать. Наконец она услышала их зов и ответила. Так и

теперь – чувствуя, как вошедшая в его грудь стрела раздирает его

болью, он вдруг услышал голос матери. Он уже видел её приближаю-

щейся, он чувствовал её запах, она была уже почти тут, рядом, он уже

представлял себе, как она ляжет на бок, а он прижмётся к её животу,

и пройдёт его боль, утихнет огонь, сжирающий его изнутри. Но в этот

момент что-то блеснуло перед его глазами, страшная боль пронзила

его тело – и сразу исчезла.

Сознание его затуманивалось, и последнее, что промелькнуло перед

ним, был летний день, и он, только что насосавшийся материнского

молока и разомлевший от еды, блаженно растянувшийся на тёплой

траве рядом с заснувшей матерью.

221

Михаил СЕРЕБРО


Валентин и Валентина

(Отрывок из романа)

В этом году Валентин заканчивает духовную семинарию.

Недавно в духовной семинарии прошел день открытых дверей, на

который пригласили молодёжь, интересующуюся христианской ре-

лигией. Открывая встречу, ректор сказал, что в будущем учебном

году отбор будет очень серьезный. Это правда, что семинария рас-

считана на 150 человек, а учатся в ней всего 50. Правда и то, что од-

но время ходили слухи, что семинария потеряет свой статус. Но,

правда и то, что на самом деле семинарии ничего не грозит. Во-

первых, увы, сейчас во всех вузах наблюдается спад в силу демогра-

фических проблем. А во-вторых, хотя количество студентов и сокра-

тилось, число тех, кто поступает в семинарию осознанно, для кого

это серьезный выбор, становится все больше. Молодые люди хотят

получить хорошее богословское образование. Семинария – это за-

крытое учебное заведение, семинаристы – на полном обеспечении.

И, кроме того, выпускник получает степень бакалавра. То есть, здесь

нет и не будет случайных людей. Главное основание для зачисления

в семинарию – насколько готов молодой человек к пастырскому слу-

жению. Семинария не стремится к заполнению мест любой ценой.

Гости интересовались: как поступают в семинарии с теми, кто, к при-

меру, имеет вредные привычки? Ректор сказал, что таких просто не

берут в семинарию. Будущий пастырь должен являть собой пример

благочестивой жизни. И их число будет увеличиваться. Перед нами

стоит грандиозная задача – в каждом поселке с численностью не ме-

нее тысячи человек надо постараться организовать приход. Идею

создания приходов поддержал народ. Люди убеждены, что только

вера может спасти народ от беспробудного пьянства, безделья и от-

чаяния.

Церковь должна помогать больным и одиноким. Священник на при-

ходе – это, конечно, пастырь, но еще и экономист, управленец, врач,

психолог. Сейчас в семинарии думают, как ребят всему этому научить.

222

А еще их учат служению в армии, тюрьмах, работе в интернет-

пространстве.

И еще одна проблема, с которой столкнулись выпускники семина-

рии. Даже прилежных студентов не сразу рукополагают в священни-

ки. Почему? Не успел найти спутницу жизни. Священником же мож-

но стать, лишь будучи женатым человеком. Где же ребятам закрытого

учебного заведения, коим является семинария, познакомиться с де-

вушками? В этом году в семинарии впервые пройдет бал, куда при-

глашаются, естественно, семинаристы и девушки. Условия такие: они

должны уметь танцевать классические танцы и быть подобающим обра-

зом одетыми, то есть в бальные платья, а ребята – в строгие костюмы.

И, конечно, обладать хорошими манерами. Два месяца дается на под-

готовку. Семинаристы даже будут брать уроки у специальных педаго-

гов. Но это, обещают в епархии, будет настоящий бал!

Много ещё о чём говорил Ректор. Но для Валентина ключевой фра-

зой стала: «…насколько готов молодой человек к пастырскому слу-

жению»

Ректор благословил его и ещё нескольких выпускников на работу с

молодёжью, которая ещё не обрела православие. И вот, без пяти ми-

нут священник сидит на старой скамье в парке и глазеет на танцпло-

щадку. Отсюда хорошо видно, как заполняется огороженное забором

пространство – танцплощадка. Как музыканты настраивают инстру-

менты. Как на заборе повисли дети. По скамейкам рассаживаются

девушки. Хихикают, переглядываются, бросают огненно-насмешли-

вые взгляды на парней. Те расположились у деревьев. Солидно поку-

ривают, поплёвывают, изредка поглядывают по сторонам… Но толь-

ко не на девушек… Хотя, ради них, конечно, и пришли.

С вызовом смотрят на милиционеров, которые сгруппировались у

входа в парк. Те пока нейтральны. Вообще-то здесь пост. Так что,

граждане, ведите себя достойно, и все будет в порядке. А это как по-

лучится, молча отвечают парни. Если не нагрянут чужаки и не станут

лапать наших девок, то, может, и обойдётся… А если что, то не взы-

щите, товарищи стражи порядка. И рыло начистим и хваталки укоро-

тим…

У кого – танцплощадка, у кого паркетный зал, у кого студия – у

всех были танцы. Первый поцелуй. Первая ночь…

223

Я помню танцплощадку в парке,

звук электрических гитар,

девчонок в летних платьях ярких,

ребят кружками, дым сигар…

я помню лодочки-качели,

взлетающие в небеса,

и хвойный запах свежих елей,

и музыкантов голоса.

Я помню очередь у кассы

и круглый танцевальный корт.

Кто редко там бывал, кто часто,

Кто зритель был, а кто танцор.

И как аккорды волновали,

И песня за душу брала.

Как в вихре вальса танцевали,

и как кружилась голова.

И вот сейчас, о ней мечтая,

я вижу старенький забор.

Он, как и прежде, охраняет

Давно пустующий танцпол.

А сад хранит воспоминанья

Тех старых песенных хитов –

Про старый клён, гармонь, свиданье…

Про свечи, слёзы и любовь…

Он уже собирался уходить, когда подошла девушка и села рядом.

ВАЛЕНТИНА

– У тебя закурить есть?

– Не курю.

– А выпить?

– Не пью.

– Да что вы все сегодня… А дома?

– Дома есть немного сладкого вина…

224

Девушка посидела. Повертела головой и, видимо, не обнаружив зна-

комых, снова обратилась к Валентину.

– Как зовут?

– Валентин.

– Ну, да!.. Прикалываешься?

– Почему?

– Так меня тоже Валентиной зовут..

– Очень приятно… тезка…

– Ребята меня Магдалиной кличут. Рубишь, почему?

– Нет.

– Ты что, совсем тупой? Про Марию-Магдалину слыхал?

– Приходилось.

– Ну?

– Что «ну»?

– Вот я и есть Магдалина.

– Нет. Про тебя я не слыхал. Есть такая святая. Мария-Магдалина.

– Иди ты!

– Честное слово.

– Расскажешь про неё?

– Я тебе книжку дам почитать.

– А где книжка?

– Книжка дома.

– А в дом пустишь, Валёк?

– Могу принести. Куда скажешь.

– Нет. Мы лучше вместе почитаем. На ночь. Так интереснее.

– Где?

– Где-где… В Караганде… Так пустишь, что ли? Не задаром. Оста-

нешься доволен.

– Да ты что!.. Денег я у тебя не возьму.

– Каких денег?! Ты что?! Головкой поехал. Где у меня деньги? Я –

натурой. Валёк! Ну, решай вопрос!

…Ну, вот и случай… Девушка славная. Сердце нараспашку и жар-

гон из подворотни. Просто Блудница или Заблудшая Душа… Мария

Магдалина…

Девушка, что жила в поисках совершенной, божественной любви.

Она не находила себе место в мире, подменяющем любовь суррога-

225

том, не способным насытить душу. Прошла множество искушений,

падала, вставала и продолжала искать. Уже потеряв надежду на встречу

с Божественным Возлюбленным, однажды она встречает и мгновенно

узнает Его.

– Ты мне сейчас во лбу дырку сделаешь.

– Хорошо. Пошли.

– Правда?

– Она самая.

– А ты не маньяк?

– Нет.

– Все так говорят…

– И я так говорю.

– Ты из этих, что ли?

– Каких?

– Самаритов…

– Самаритян…

– Ну?

– Идём.

Они уже выходили из парка, когда он взял её за руку и сказал:

– Ты не бойся. Я за постой тоже денег не беру.

ТАЙНАЯ ЖЕНА ИИСУСА

…Новенький, ещё пахнущий после ремонта свежей краской, дом

пуст и тих. Здесь не звучат женские голоса. Здесь больше не живут

мать и сёстры Валентина. Они спят под небольшой мраморной плитой

на городском кладбище. Все они погибли страшной смертью, когда од-

нажды ночью бандиты ворвались в дом его отца – человека, посланного

своим государством защищать интересы другого государства…

Раньше он жил в общежитии духовной семинарии. А когда они,

вместе с отцом восстановили родовое гнездо, он перебрался сюда. И

вот уже ничто не напоминает пепелище, ещё недавно слепыми, полу-

сгоревшими окнами, смотревшее на улицу.

Валентин и Валентина расположились на кухне. Он поджарил яич-

ницу с колбасой. Пошарил в буфете, налил в стакан красного сухого

вина и поставил на стол.

226

– Ешь.

– А ты?

– Я не хочу.

– Мне бы, конечно, надо бы отказаться одной…

– Ешь, ешь… А я тебе почитаю…

– Ну, извини. Очень кушать хочется.

И стала с аппетитом есть.

А он покопался у себя на полке, нашёл рукопись собственной ди-

пломной работы и уселся напротив.

– Ты извини, – сказала она с набитым ртом, – я буду есть и внима-

тельно тебя слушать.

– Ешь, ешь… Значит, так…

– Это что? Любовный роман, детектив?

– Одна из моих курсовых работ.

– А как называется?

– «Тайная жена Иисуса» или «Была ли ею Мария Магдалина?» Ну,

слушай… В «Полном православном богословском энциклопедическом

словаре» о ней говорится коротко: «Мария Магдалина – жена-миро-

носица родом из города Магдалы. Вела распутную жизнь…»

– Как я, что ли?

– А ты ведёшь распутную жизнь?

– Все говорят…

– А ты сама как думаешь?

– Ну, раз все так говорят…

Он молчал и долго смотрел, как она с аппетитом уплетает яичницу.

– Ну, хорошо. Твоё поведение мы обсудим потом. А сейчас слушай

дальше: «Иисус Христос своей проповедью приблизил Марию Маг-

далину к себе и сделал её своей последовательницей…». – Он ото-

рвал взгляд от рукописи. – Ты понимаешь, прежде чем писать работу,

я задал себе вопрос: А почему Иисус приблизил к себе блудницу, ко-

торую в соответствии с соблюдаемыми им строгими иудейскими за-

конами, нужно было забить насмерть камнями?..

– И почему?

– Да потому что он всегда приближал к себе изгоев общества, убой-

ных, калечных. То, что святая Мария Магдалина была блудницей, так

это факт, который ещё никто не опроверг. То, что по еврейским зако-

227

нам блудницу надо было забить камнями, а Христос приблизил её к

себе, это тоже факт. Расходятся только евангелисты. У Марка и Мат-

фея Мария является среди учеников Иисуса под своим именем только

в момент распятия. А у евангелиста Луки упоминается значительно

раньше. Встретившись с Иисусом в Галилее, Мария сопровождает его

в Иудею.

– Ну, сопровождает и что?

– Но в те времена для незамужней женщины было просто немысли-

мо путешествовать одной по дорогам Палестины. – Всё больше увлека-

ясь, Валентин продолжал читать, а Валентина поела, очистив тарел-

ки почти до блеска, посидела, послушала… Потом опустила голову

на стол и неожиданно уснула прямо посередине его чтения.

Он усмехнулся и закрыл рукопись. Затем убрал со стола, снял с де-

вушки туфли, отнёс её на кровать, погасил свет и ушел к себе.

…Он лежал на диванчике и смотрел на причудливые тени, которые

полная луна впустила в комнату через окно… Большую часть своей

недолгой жизни Валентин жил один… Ему не исполнилось ещё три-

надцати лет, когда в его жизни случилось такое, что не забудется ни-

когда: однажды ночью во двор их дома ворвались люди в масках.

– Я предупреждал! – кричал один из них. – Плати и живи спокойно.

– Нам не с чего тебе платить… – отвечала мать, закрывая собою

сына и двух дочерей. – Муж в Афгане. Ты же знаешь…

– А мне по… Хоть в Афгане, хоть на Магадане… Вы живёте на

нашей земле… Плати.

Они подожгли дом с четырёх углов и ушли…

Наутро мать собрала сына.

– Я отведу тебя к моему брату-священнику…

– А вы?

– Ты не беспокойся. Говорят, афганцев скоро по домам отпустят.

Мы пока по родственникам, по знакомым… Отец приедет – снова зажи-

вём всей семьей… Как раньше жили… Дом обгорел не сильно.

Так он попал в духовную семинарию.

Усилием воли он отогнал от себя воспоминания и попытался за-

снуть. Но сон не шёл. Что там ни говори, а девушка ему понравилась.

И ещё одно – она была просто поразительно похожа на ту, которую

он себе представлял, когда писал дипломную работу и мысленно во-

228

ображал внешность Марии Магдалины. Расскажи он об этом своим

сокурсниками, они бы просто подняли его на смех, а то и обвинили в

кощунстве. А почему, собственно, кощунство?.. Встретившись с Иису-

сом в Галилее, Мария сопровождает его в Иудею. Следовательно, Ма-

рия Магдалина должна была быть замужем за одним из учеников или

за самим Учителем… Евангелие от Филиппа, не вошедшее в Новый

Завет, свидетельствует, что ученики Иисуса весьма ревниво относи-

лись к тому, что только Марию он целовал в губы. В первых произве-

дениях христианских писателей, её так и называют – «супруга Хри-

ста». Авторы книги «Священная загадка» называют её сначала неве-

стой Христа, а затем и его женой. Подтверждением этой версии ав-

торы считают почитание Марии на юге Франции. В честь ее строи-

лись церкви и соборы. «Нотр-Дам» (по-французски – «наша дама, наша

госпожа, владычица). Великий Парижский собор также посвящен

«Нотр-Дам». На юге Франции почитается Мария Магдалина, а во-

все не Богоматерь. Большая часть храмов Парижа и его округа

представляют собой святилища Марии Магдалины На юге Франции

возникли и легенды о Граале, священной чаше, в которую была со-

брана кровь Христа, распятого на кресте. Чашу держала в своих ру-

ках Мария Магдалина. По левую руку от распятия изображена жен-

щина, одетая подобно женщине с чашей. Тем самым автор творения

настойчиво наводит на мысль, что эта женщина изображена в разные

моменты времени. Кто же та, которая собрала в чашу Грааля кровь

Спасителя и унесла ее с Голгофы? Специалист по российской иконо-

писи Н. Кандаков считает, что на тбилисской эмали Распятия Христа

изображена Мария Магдалина…

… Она вошла и остановилась прямо в луче.

– Ну, я так не играю… – проговорила-пропела она.

Не нужно было особо вглядываться, чтобы увидеть, что на ней ни-

чего из одежды нет. Пронзительный голубой свет из окна обливал её

обнажённую точеную фигурку. Он отвернулся.

– Что такое? – она провела рукой по груди. – Что со мной не так?

– Иди спать… – глухо проговорил он.

– Не хочу я спать. Я уже выспалась. Я девушка честная и привыкла

выполнять свои обещания.

– Я тебя освобождаю от твоих обещаний. Иди спать.

229

– Да что же это такое? – она подошла и села рядом. – Погоди, пого-

ди… Может, ты голубой? Или импотент? Да, нет, не похоже. Я же

вижу. В чём дело, Валёк? Мамка не велит?

– У меня нет мамки.

– Папка?

– Папка в мои дела не вмешивается.

– А у меня – вмешивается и за мамку-покойницу, и за себя. Прикинь –

гулять разрешает, а замуж – ни-ни… У них там кодекс чести такой…

– У кого это у них?

– У афганцев.

– Что-что? У тебя отец афганец?..

– А чо тут такого? Они у нас в городишке реальная власть. Ты чо не

знал? Слушай я заколела совсем. Пусти я лягу…

– Иди к себе. Я сейчас приду…

– А чо тебе тесно здесь, что ли? Ну, ладно-ладно… Хозяин-барин…

Только ты давай по-быстрому. Полюбим друг дружку, и я досыпать

побегу.

– Иди, ложись. Я – сейчас.

Она убежала.

– Как зовут отца? – крикнул он ей вслед.

– Он не любит, когда его по имени зовут. Его Слепой кличут.

– Почему Слепой?

– Он видит плохо. В Афгане зрение потерял…

– Кто?

– Да батя мой. Я ж тебе толкую.

Валентин вошёл в комнату и присел к ней на кровать. Она открыла

одеяло.

– Ну, давай. Ложись. А то заколела я вся.

Он взял у неё из рук одеяло и плотно укрыл девушку, подоткнув его

со всех сторон.

– Ты что? – Она удивлённо смотрела на него.

– Твоего батю Степаном кличут?

– А ты что знаешь его?

– И он меня знает.

– А ты кто?

230

– А ты меня совсем не помнишь?

– А мы знакомы, что ль?

– Мы так знакомы, что рядом на горшках сидели.

– Когда это? Я не помню…

– Девичья память короткая… Однако, ты выросла…

– Погоди, погоди… Ты кто? Ах, да… Ты Валентин… Валька, что ли?

– Ну?

Она надолго замолчала, а потом стала тихонько подвывать:

– Ва-а-алёк… Ро-о-одненький… Ты где пропадал столько лет… Что

ж ты бро-о-осил меня горемычную?.. Ты хоть, знаешь, сколько слёз я

выплакала…

– Ну, тихо-тихо…

Она вынырнула из-под одела, бросилась ему на грудь и уж тогда

разревелась в голос. А он снова завернул её в одеяло и стал носить по

комнате. Покачивая и баюкая…

– Ну, тихо-тихо…

Постепенно перестав рыдать, она рассказала ему свою горестную

историю. Как однажды пришли люди в масках, как вытащили во двор

всю семью и с углов подожгли дом. Подошел какой-то страшный че-

ловек с глазами наркомана и убийцы. Указал на неё пальцем и сказал:

«Эту не трогать. Остальных – в расход». – И, приблизив своё страш-

ное лицо, добавил: «Запомни. Во всём виновата твоя мать. Когда я гово-

рю: Платить – надо платить. И мне всё равно, кто у тебя отец – афга-

нец или засранец… Жди. Я приду и возьму тебя». Дом горел недолго.

Обуглился – и всё. Жить было можно. С тех пор к ней никто не под-

ходил. Какая-то женщина приносила продукты, готовила. Стирала,

убирала… Отшатывалась, как от чумной, если девочка хотела взять

её за руку.

– Тихо… тихо…

– Страшный человек пришёл однажды… Хотел… Но ничего у него

не получилось… Плакал. Больной. Наркоша…

– Тихо, тихо…

– Так и жила. Забросила школу. Пила. Подкладывалась. Никто не

брал. Боялись Наркошу…

– Поспи немного…

– Погоди. Я всё помню… Какие маленькие мы с тобой были… Ты

231

меня первый раз за руку взял… Помнишь? Притронулся… И у меня

вот здесь внутри прямо так захотелось… Желание почувствовать

твою кожу, твоё тепло рядом, чтобы убедиться в том, что ты действи-

тельно есть, существуешь. Это похоже на то, как слова перекидывают

мосты между людьми, так и прикосновение… А правда, я посплю

немного… А то сил больше нет…

– Спи, спи…

– Но ты не уходи…

232

Русский Stil – праздник сердец

Гимн фестиваля

Музыка и слова Ирины Шульгиной

Из года в год, стирая грани:

Пространства, времени, границ.

Встречают нас на фестивале,

На празднике сердец.

Здесь и поэзия, и проза,

Здесь юмор, даже – креатив.

Литературных виртуозов

Форум объединил.

Припев:

«Русский Стиль» – любовь и признание,

Фестиваль талантливых людей.

От России и до Германии

Собирает «Русский Стиль» друзей.

Ждем интересных встреч, общения,

Ждем новых творческих идей.

Наш фестиваль – Души творенье,

Свет в тысячу свечей.

Страна Бетховена и Гете

Нас снова будет вдохновлять.

И с нетерпением год от года

Мы будем встречи ждать!

Припев: 2 раза.

«Русский Стиль» – любовь и признание,

Фестиваль талантливых людей.

От России и до Германии

Собирает «Русский Стиль» друзей.

233

234

Что нового и необычайного подарит фестиваль-2015

В это раз мы отправимся исследовать землю Баден-Вюртемберг. Нас

ждет встреча с городом-барокко Людвигсбургом, всего несколько столе-

тий назад образовавшимся вокруг одноименного дворца, который кра-

суется в окружении живописных садово-парковых ландшафтов и вы-

зывает восхищение даже у бывалых путешественников, заслуженно

называясь «швабским Версалем». Помимо того, что здание по-прежнему

имеет статус правительственной резиденции, регулярно принимая

высоких гостей, оно используется как вместилище для целого ряда

уникальных музеев, расположенных во внутренних дворцовых залах.

В их числе Музей керамики и фарфора, Музей моды, выдающаяся

картинная галерея и др. Рядом с дворцом раскинут великолепный

парк, вместивший в себя сразу несколько живописных зон, в числе

которых Сад сказок, Долина рододендронов, очаровательное озеро с

водопадом, орнаменты из цветов, фонтаны, а также экзотические де-

ревья и растения. В разные годы жителями Людвигсбурга были такие

известные персоны, как писатели Фридрих Теодор Фишер, Эдуард

Мёрике и Юстинус Кернер, а также знаменитый критик-теолог Давид

Штраус. В местной латинской школе учился немецкий поэт, философ

и драматург Фридрих Шиллер.

235

В противовес королевской вычурности мы исследуем с вами Замок

Гогенцоллерн. Недалеко от города Тюбингена над рекой Цоллерн возвы-

шается живописный холм, увенчанный старинным замком. Замок Го-

генцоллерн немцы и многочисленные туристы называют «замком в

облаках». Этот замок действительно поражает своей неестественной

красотой. Расположен он на самой вершине Швабских Альб. Велико-

лепный замок повторяет контур горы и кажется неотъемлемой частью

пейзажа – настолько органично он в него вписывается.

Архитектурный ансамбль, который является последним оплотом

всего королевского рода, находится всего в сорока милях к северу от

города Штутгарта. Удивительный лес, гора, облака, замок – и это еще

не все. Поражает посетителей и внутреннее убранство замка Гогенцо-

ллерн. Здесь собраны уникальные полотна, старинная мебель, пред-

меты искусства, реликвии и сувениры, принадлежавшие королевской

семье.

Ну, а помимо перечисленных экскурсов, не стоит забывать, что в

рамках фестиваля состоится церемония награждений победителей

конкурсного сезона-2015, встречи с интересными людьми, мастер-

классы и различные тренинги.

Ждем вас в 2015 году на немецкой земле!

Содержание Финалисты конкурсов 2014 года

Номинация «Поэзия»

Лауреаты и дипломанты:

Крикливец Елена (Беларусь) 6

Гейдэ Нина (Дания) 8

Митрофанов Сергей (Канада) 10

Астрецова Светлана (Россия) 12

Кожейкин Александр (Россия) 14

Бесфамильная Надежда (Россия) 16

Пономаренко Светлана (Украина) 18

Звания «Автор – стильное перо!» удостоены:

Бендрышева Маргарита (Россия)

Элер Юлия (Германия)

Ельпитифоров Евгений (Украина)

Иваницкий Евгений (Россия)

Кейта-Станкевич Тамара (Беларусь)

Кудрявцева Наталья (Россия)

Петроченков Дмитрий (Россия)

Сарчин Рамиль (Татарстан)

Почтовалов Николай (Карелия)

Бурашникова Светлана (Удмуртия)

Игнатовская Елена (Казахстан)

Медведев Леонид (Россия)

Знакомая Алиса (Россия)

Буратынская Людмила (Украина)

Димакова Ольга (Германия)

Немарская Марина (Россия)

Плышевский Сергей (Канада)

Филимонов Алексей (Россия)

Лешкевич Татьяна (Россия)

Вуколов Константин (Башкортостан)

Номинация «Молодые дарования»


Астрецова Светлана (Россия) 22

Малиновская Мария (Россия) 24

Самсонова Александра (Россия) 26

Сорокина Анастасия (Украина) 28

Коваленко Екатерина, студия «Первоцвет» (Украина) 30


Сердюк Андрей (Украина)

Бельков Степан, студия «Первоцвет» (Украина)

Слюсаренко Антонина, студия «Первоцвет» (Украина)

Татаринова Милана, студия «Первоцвет» (Украина)

Гатауллина Динара, студия «Первоцвет» (Украина)

Номинация «Поэзия в фотографии» 33

Дипломанты:

Oxyd (Россия)

Дворсон Антон (Россия)

Соулев Антон (Россия)

Libra Libur (Германия)

Коэн Саша (Россия)

Звания «Мастер!» удостоены:

Астрецова Светлана (Россия)

Буратынская Людмила (Украина)

Мурашова Алена (Россия)

Воронова Галина (Россия)

Зинченко Елена (Украина)

Номинация «Проза»


Волкова Светлана (Россия) 42

Вернер Елена (Россия) 47

Орлова Виктория (Россия) 53

Кожейкин Александр (Россия) 58

Шилина Людмила (Россия) 63

Коршунова Ольга (Россия) 68

Россик Вадим (Германия) 73


Арсенина Елена (Россия)

Казарновский Лев (Германия)

Кураш Владислав (Украина)

Ткаченко Оксана (Россия)

Нагорный Глеб (Россия)

Рыжов Андрей (Россия)

Ушакова Валентина (Башкортостан)

Воронин Дмитрий (Россия)

Каримова Кристина (Россия)

Вист Нелли (Германия)

Кудрин Владимир (Молдова)

Ламбертц-Симонова Марина (Германия)

Краснов Владимир (Россия)

Минина Виолетта (Россия)

Новохатняя Наталья (Молдова)

Подколзина Надежда (Россия)

Номинация «Юмор, ирония, сатира…»


Вайберт Елена (Казахстан) 80

Нагорный Глеб (Россия) 82

Чеботарёва Людмила (Израиль) 85

Mегель Ольга (Германия) 87

Рассадин Николай (Россия) 89

Зинченко Елена (Украина) 91



Петроченков Дмитрий (Россия)

Шестаков Владимир (Украина)

Волкова Светлана (Россия)

Россик Вадим (Германия)

Рыжов Андрей (Россия)

Гурова Наталия (Россия)

Иванова Наталья (Россия)

Капустюк Наталья (Россия)

Орлова Виктория (Россия)

Номинация «Нашим детям»

(стихи)


Степанова Елена (Россия) 98

Ламбертц-Симонова Марина (Германия) 100

Иванова Наталья (Россия) 102

Маслова Татьяна (США) 104

Чеботарёва Людмила (Израиль) 107

Капустюк Наталья (Россия) 109



Млынаш Аркадий (Израиль)

Вуколов Константин (Башкортостан)

Номинация «Нашим детям»

(проза)


Долгих Елена (Россия) 112

Минина Виолетта (Россия) 117

Коршунова Ольга (Россия) 123

Кимбер Наталия (Суханова) (Россия) 128

Нихаус Анна (Германия) 133

Черемнова Тамара (Россия) 141

Виноградов Дмитрий (Беларусь) 145

Красикова Татьяна (Беларусь) 148


Арсенина Елена (Россия)

Марцеха Владимир и Рябцева Наталия (Украина)

Синцерова Светлана (Россия)

Бор-Паздникова Марианна (Россия)

Вист Нелли (Германия)

Камалова Альфия (Башкортостан)

Бейко Виктор (Германия)

Номинация «Публицистика, эссеистика»


Ганский Валерий (Россия) 154

Деменцова Эмилия (Россия) 161

Гарбунова Альбина (Германия) 166

Гурова Наталия (Россия) 171

Андреева Елена (Украина) 177

Филимонов Алексей (Россия) 179


Павлова Ульяна, школа № 38 (Россия)

Нагорный Глеб (Россия)

Кудрин Владимир (Молдова)

Чураева Светлана (Башкортостан)

Краснов Владимир (Россия)

Номинация «Луч надежды»


Мартынова Татьяна (Германия) 186

Ренц Ангелика (Германия) 188

Юрукин Юрий (Германия) 190

Антони Иван (Германия) 191

Самсонова Александра (Россия) 193

Ламбертц-Симонова Марина (Германия) 194

Номинация «Поющие сердца» 197

V.I.P.

Крючкова Александра (Россия) 202

Корнилов Владимир (Россия) 206

Борода Моисей (Германия) 210

Серебро Михаил (Германия) 221

Гимн фестивалю 232

Русский Stil-2015 234

CD-приложение

1. «Пепел». Музыка, аранжировка, сведение – Сергей Павкин, слова – Елена Радькова,

исполнитель – Виктория Полинская.

2. «Здесь не „бьется Нева о холодный̆ гранит…“». Автор текста – Елена Крикливец.

(Использован фрагмент музыки: И. С. Бах, Пастораль F-major, часть 3 (BWV-590) – ис-

полняет Олег Васильев). Исполнение и режиссура звука Герман Садченков.

3. «Город». Автор слов, музыки и исполнитель – Николай Рассадин.

4. «Это просто дожди зарядили отчаянно…». Автор текста – Нина Гейдэ. Использованы

фрагменты музыки Игоря Шинкарева). Исполнение и режиссура звука Герман Садченков.

5. «Гномик». Музыка – Сергей Светлов, слова – Ольга Шамшурина, исполнитель –

Сергей Светлов.

6. «Отважное сердце». Автор текста – Дмитрий Виноградов. (Использованы фрагмен-

ты музыки Игоря Шинкарева). Исполнение и режиссура звука Герман Садченков.

7. «Свет Любви». Автор слов, музыки и исполнитель – Ирина Шульгина.

8. «Дорога». Автор текста – Сергей Митрофанов. Исполнение и режиссура звука Гер-

ман Садченков.

9. «Яма». Автор слов, музыки и исполнитель – Александр Манаев.

10. «Слон, или биеннале национального идиотизма». Автор текста – Глеб Нагорный.

(Использованы фрагменты музыки Игоря Шинкарева, фрагмент из произведения компо-

зитора Юлиуса Фучика «Einzug der Gladiatoren» – исполняет Олег Васильев). Исполне-

ние и режиссура звука Герман Садченков.

11. «Память». Авторы слов, музыки и исполнители – Надежда Бесфамильная и Сергей

Митрофанов.

12. «Нелепость». Автор текста – Светлана Астрецова. Исполнение и режиссура звука

Герман Садченков.

13. «Лебедушка». Автор слов, музыки и исполнитель – Ирина Шульгина.

14. «Про котов», Автор текстов – Марина Ламбертц-Симонова. (Использованы фраг-

менты из балета «Спящая красавица» П. И. Чайковского: сюита «Кот в сапогах и Белая

кошечка», исполняет Юлия Назарова ). Исполнение и режиссура звука Герман Садченков.

15. «О времени». Автор слов, музыки и исполнитель – Юлия Элер.

© Русский Stil-2014

Литературный альманах современных русских авторов + CD

Все права защищены

Verlag „STELLA“

(Издание книг, в том числе аудио формат)

Bundesstr. 52

72379 Hechingen

Deutschland

http://stella-verlag.com

Tel. +49/07477 1521747

E-mail: [email protected]

[email protected]

ISBN 978-3-95772-012-2

Date post:	07-Jun-2020
Category:	Documents
Upload:	others
View:	5 times
Download:	0 times

РУССКИЙ STIL 2014stella-verlag.com/data/documents/Almanach-RS-2014.pdf · В книге...

Documents