СОДЕРЖАНИЕedu.tltsu.ru/sites/sites_content/site25/html/media24615/... · Web viewХотя...

СОДЕРЖАНИЕ

ФИЛОСОФИЯЦарев Б.В. ОБ АКТИВАЦИИ ИНТЕРЕСА СТУДЕНТОВ К ВОПРОСАМ

ФИЛОСОФСКОЙ ПРОПЕДЕВТИКИ

Андронова И.О. СЕМАНТИКА КУЛЬТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫХ ДЕКОРАЦИЙ РУССКОГО ИНТЕРЬЕРА КОНЦА XIX – НАЧАЛА XX ВЕКА: ПЕТЕБУРГ, МОСКВА, САМАРА

Пантыкина М.И. ФЕНОМЕНОЛОГИЯ КАК НЕКЛАССИЧЕСКАЯ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРОГРАММА

ИСТОРИЯБезгина О.А. К ПРОБЛЕМЕ ВОЗНИКНОВЕНИЯ СЕЛЬСКОЙ КРЕДИТНОЙ

КООПЕРАЦИИ В РОССИИ

Вещева О.Н. ПИСЬМА КРЕСТЬЯН САМАРСКОЙ ГУБЕРНИИ В РЕДАКЦИЮ «КРЕСТЬЯНСКОЙ ГАЗЕТЫ» КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК

Рогожникова Н.Е. РАЗВИТИЕ СИСТЕМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО ПИТАНИЯ И ТОРГОВЛИ НА ПРОМЫШЛЕННЫХ ПРЕДПРИЯТИЯХ ГОРОДА ТОЛЬЯТТИ В 1970–80 ГГ.

Здерева Г.В. КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ В СТАВРОПОЛЬСКОМ РАЙОНЕ

Адаевская Т.И.Ямашев В.М.

ДИНАМИКА ЧИСЛЕННОСТИ И СФЕРЫ ЗАНЯТОСТИ НАСЕЛЕНИЯ ТОЛЬЯТТИ В 1950–2009 ГОДАХ

СОЦИОЛОГИЯЖелнина Е.В. СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНАЯ ЗНАЧИМОСТЬ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ

ПОДГОТОВКИ ПЕРСОНАЛА КОМПАНИИ

Иванова Т.Н. СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ПРОЕКТИРОВАНИЯ СИСТЕМЫ КООРДИНАЦИИ ДЕЙСТВИЙ ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫХ УЧРЕЖДЕНИЙ И ПРЕДПРИЯТИЙ ПО ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ОРИЕНТАЦИИ МОЛОДЕЖИ

Скрипачева И.А. СОЗДАНИЕ УСЛОВИЙ ДЛЯ ОРГАНИЗАЦИИ ДОСУГА НАСЕЛЕНИЯ В ГОРОДСКОМ ОКРУГЕ ТОЛЬЯТТИ

Цветкова И.В. СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ КРИТЕРИИ СОЦИАЛЬНОЙ АКТИВНОСТИ МОЛОДЕЖИ

ПСИХОЛОГИЯЯкунин В.Е.Колосов К.А.Иванова В.Е.

КУЛЬТУРОЦЕНТРИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ФОРМИРОВАНИЮ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ЗДОРОВЬЯ СТАРШЕКЛАССНИКОВ

Иванов Е.Н. ПСИХОЛОГО-ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ УСЛОВИЯ ВОЕННО-ПАТРИОТИЧЕСКОГО ВОСПИТАНИЯ КУРСАНТОВ ВОЕННЫХ ВУЗОВ

Николаева С.Ю. ЭТНОПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ КАК НАУЧНАЯ ПРОБЛЕМА ПСИХОЛОГИИ

ФИЛОЛОГИЯАндреюшкина Т.Н. РОЛЬ ЭМИГРАЦИИ В ТВОРЧЕСТВЕ НЕМЕЦКИХ ПОЭТЕСС

XX ВЕКА (Э. ЛАСКЕР-ШЮЛЕР, М. КАЛЕКО, Н. ЗАКС, Р. АУСЛЕНДЕР, Х. ДОМИН)

Каменская О.Г.Мустафина Э.К.

КОМПЛЕКСНЫЙ АНАЛИЗ ДРЕВНЕРУССКОГО ТЕКСТА: ПРОБЛЕМЫ, ПРИНЦИПЫ, МЕТОДЫ

Прокофьева Л.П. К ВОПРОСУ О ПРЕДМЕТЕ И МАТЕРИАЛЕ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ ЗВУКО-ЦВЕТОВОЙ АССОЦИАТИВНОСТИ

Крамарь О.К. ОППОЗИЦИЯ БЫВШЕЕ/СУЩЕЕ В ПИСЬМАХ М. ЦВЕТАЕВОЙ К В.Н. БУНИНО

Тюркин Б.В. СЦЕНИЧНОСТЬ КАК ОСНОВА ДРАМАТИЧЕСКОГО ТЕКСТА

ЛИНГВИСТИКА И МЕЖКУЛЬТУРНАЯ КОММУНИКАЦИЯАнохина С.П. РЕАЛИЗАЦИЯ КАТЕГОРИИ СУБЪЕКТА В ОБЪЯВЛЕНИЯХ О

ЗНАКОМСТВАХ

Горбунов Е.Ю. ТЕЗАУРУСНОЕ МОДЕЛИРОВАНИЕ ТЕРМИНОЛОГИИ ГРАММАТИЧЕСКИХ КАТЕГОРИЙ ЧИСЛА И РОДА-ПОЛА В ПРЕДМЕТНОЙ ОБЛАСТИ «АНГЛИЙСКАЯ МОРФОЛОГИЯ»

Князева А.А. ПРАГМАТИЧЕСКОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ И ЦЕЛЬ ПРОГНОСТИЧЕСКИХ ТЕКСТОВ

Косс Е.В. ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕВОДА НА РУССКИЙ ЯЗЫК ИМЕН СОБСТВЕННЫХ В ПРОИЗВЕДЕНИИ ДЖ. К. ДЖЕРОМА «ТРОЕ В ЛОДКЕ (НЕ СЧИТАЯ СОБАКИ)»

ЖУРНАЛИСТИКАЩелокова Е.Ф. ПРАКТИКУМ «ТЕХНИКА ПУБЛИЧНОЙ РЕЧИ»

ДЛЯ СТУДЕНТОВ ЮРИДИЧЕСКИХ СПЕЦИАЛЬНОСТЕЙ

Щербакова Г.И. ИЗУЧЕНИЕ ЧИТАТЕЛЬСКОЙ АУДИТОРИИ КАК НАУЧНАЯ ПРОБЛЕМА

Крайнова Н.В. СПЕЦИФИКА СОВРЕМЕННОГО ПУТЕВОГО ПАЛОМНИЧЕСКОГО ОЧЕРКА

ОТЧЕТЫ И РЕЦЕНЗИИКаменская О.Г. А.Р. ГАБИДУЛЛИНА «УЧЕБНО-ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ДИСКУРС» :

МОНОГРАФИЯ

Тараносова Г.Н. Л.А. СОМОВА «СТРУКТУРА КОММУНИКАЦИИ НА УЧЕБНЫХ ЗАНЯТИЯХ ПО ЛИТЕРАТУРЕ» : МОНОГРАФИЯ

Ольховиков К.М. АКТУАЛЬНОСТЬ ПРАВА: ФИЛОСОФСКИЙ ВЗГЛЯД. М.И. ПАНТЫКИНА. ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ МЕТОДОЛОГИЯ: ОПЫТ ИССЛЕДОВАНИЯ ПРАВА

НАШИ АВТОРЫ

ФИЛОСОФИЯ

УДК 1(091):378.147

ОБ АКТИВИЗАЦИИ ИНТЕРЕСА СТУДЕНТОВ К ВОПРОСАМ ФИЛОСОФСКОЙ ПРОПЕДЕВТИКИ

Б.В. Царев

В статье рассмотрены некоторые пути повышения интереса студентов к философской отрасли знания. Особое внимание уделено обучению формулировке предельно общих вопросов, доходящих до метафизических, на основе анализа конкретных ситуаций в инженерной и управленческой деятельности.

Положение с преподаванием курса философии в современных вузах

редко обсуждается на страницах солидной педагогической и философской

прессы. Правда, иногда и здесь, а также на вузовских совещаниях и

конференциях, раздаются возгласы о большом неблагополучии в этой области,

а о почти полном равнодушии нынешних студентов (особенно обучающихся на

коммерческой основе) к мировоззренческой проблематике, к раскрытию путей

выхода из духовного вакуума потребительско-гедонистической цивилизации, к

идеологическим и партийным дискуссиям. Многое неясно и самим

преподавателям в отношении учета реалий жизни современной

постперестроечной молодежи, специфики ее интересов, в отношении

соединения академического учебного материала с масскультом и телевизионно-

интернетовской сериально-развлекательной продукцией, что, разумеется, не

лучшим образом воздействует на весь учебный процесс, на психологическое

состояние неопытных и даже опытных преподавателей, на студенческую

аудиторию. Негативную роль играет и категорическое нежелание российских

политических лидеров и высших чиновников обсуждать вопросы развития

страны и отдельных сфер общественной жизни на высоком философско-

социологическом и гносеологическом уровне; профессионалы – философы же

(даже видные) – крайне редкие гости в важнейших СМИ даже при обсуждении

актуальных социокультурных, этических вопросов, неизбежно переходящих на

метафизический уровень их осмысления. Много неясного и в отношении

увязывания учебного материала с идеологическо-партийными дискуссиями

наших дней.

Все это говорит, как представляется, о необходимости формирования еще

одной частной философской дисциплины – философии преподавания

философии, поскольку в сложившейся ситуации явно требуется выход в

существенных масштабах за пределы методическо-дидактической тематики.

Значительное место в этой отрасли знания должна занимать, конечно, и теория

создания учебников по общей философии и отдельным философским

дисциплинам. Начало этому, можно считать, положено известным

отечественным автором многих учебников и пособий по общей философии и ее

отдельным разделам профессором В.А. Канке, выпустившим в 2007 году книгу

по общей теории учебника (поместив сюда и конкретные 100 рекомендаций

авторам учебников и учебных пособий), базируясь во многом на своем личном

опыте в данной области [1].

Производство разнообразных учебников и учебных пособий по

философии вообще в наше время, пожалуй, одна из самых процветающих

отраслей отечественной экономики: курсы лекций, готовые ответы на

экзаменационные вопросы, шпаргалки и тому подобное сыплются как из рога

изобилия и присутствуют в большом количестве на полках почти всех книжных

магазинов. Выпушено даже пособие для желающих лишь притвориться

знатоком философии в интеллектуальном обществе [2].

За последние годы в учебной литературе немало сделано по линии

объективного раскрытия достоинств и слабых пунктов влиятельных

философских направлений и течений, по осмыслению важных аспектов

социально-исторической жизни, теории познания, глобалистики и

антропологии, различных функций философского теоретизирования. К

сожалению, мимо внимания авторов такой литературы проходит ряд вопросов

философской пропедевтики (круга вопросов, связанного с определением

предмета и функций философского знания и специфики философских

проблем), особо актуальный для преподавателей на нынешнем историческом

этапе и заключающийся прежде всего в активизации интереса учащихся к

самому предмету философии, ее значению для осмысления и решения

многообразных общественных и личностно-индивидуальных проблем. В

конечном счете это не лучшим образом отражается и на представлениях

студентов относительно важности специфики и реальных возможностей

теоретической философии в решении назревших практических задач больших и

малых коллективов, организации и предприятий. Снова встает вопрос – как

победить равнодушие учащихся, особенно не гуманитарных специальностей, к

этой отрасли знания.

В деле повышения интереса студентов к философскому знанию,

преодоления их мировоззренческо-ориентационной пассивности, равнодушия,

по-видимому, необходимо учитывать и преподавателям и авторам учебников

такие важные реалии современного состояния общественного сознания (и

прежде всего преобладающей части отечественной и западной молодежи), как

конец эпохи так называемых больших идеологий, эпохи острейших дискуссий

относительно достоинств различных социально-экономических и политических

систем, вытекающая отсюда деполитизация молодежи, ее слабый интерес к

партийным структурам, преобладание в молодежных кругах социал-

дарвинистской мифологии, прагматическо-меркантилистский подход к жизни.

Нужно учитывать и фронтальное воздействие компьютерных технологий и сети

Интернет, производящих виртуальную реальность, что «ведет к формированию

и распространению специфического типа умонастроения и мироощущения, к

становлению виртуальной картины мира и соответствующей ей методологии

исследования» [3]. Это становится устойчивой тенденцией, как бы доминантой

современного общественно-исторического процесса, важным фактором

динамики общественной жизни. В конечном счете и в самой философии

XX века (пусть и не всегда резко) проявляются в немалой степени эти черты и

тенденции. В.А. Канке отмечает, что «главное революционное событие XX века

представляет собой случившийся в ней прагматический поворот» [4]. И данный

поворот характерен не только для философии, но и для всей культуры, в том

числе и науки, XX столетия. В пропедевтических экскурсах новейших

учебников подчеркивается, что философия « исследует предельные основания

практической деятельности человека, вырабатывает некую общую систему

норм данной деятельности, ее параметры и ограничения» [5]. В учебнике,

выпущенном под редакцией Э.Ф. Караваева и Ю.М. Шилкова, пишется, что «в

прагматическом смысле слова, если человек хочет стать личностью,

предпочесть свободу в своем нравственном выборе, распоряжаться

собственными страстями и влечениями, принимать и претворять в жизнь

рациональные, эффективные и оптимальные решения, он может обратиться к

философии» [6].

Конечно, прагматическо-меркантилистские тенденции в общественном

сознании и культуре формируют негативное отношение к метафизическому или

близким ему уровням мышления, а это отрицательно сказывается на общем

состоянии социума. Студентов в наши дни весьма затруднительно убеждать в

правильности того вывода, что если в процессе развития умаляется или даже

игнорируется его духовно-культурный компонент, разбухают материально-

потребительские элементы, то это неизбежно ведет к упадку общества, что

великие империи уходили в небытие не столько в результате финансово-

экономических катаклизмов, а прежде всего вследствие культурной

деградации, нравственного кризиса и упадка [7]. Впрочем, некоторые авторы

учебников находят новые нюансы и акценты в выдвижении центрального

положения философского знания в противодействии процессам духовно-

культурного распада. В учебнике В.А. Канке подчеркивается, что «философия –

это обостренно совестливое отношение человека к окружающему его миру»,

что «философия – это такая любовь к мудрости, которая заставляет человека в

его обостренно совестливом отношении к окружающему миру вести поиск и

находить ответы на главные вопросы своего бытия» [8].

Одним из оптимальных возможных средств приобщения

технократически-прагматично настроенного студенчества к философской

культуре, к философской теории является практика формулировки все более

общих вопросов, доходящих в конечном счете до метафизических,

применительно к конкретным ситуациям в инженерной или менеджерско-

управленческой сферах деятельности. Отсутствие примеров своего рода

тренировки по формулировке такого рода вопросов – один из существенных

недостатков содержания учебной литературы по философии. Студентам

инженерных, экономических специальностей для этого может быть

представлена ситуация разработки какой-либо фирмой новой, экономически

очень выгодной технологии, которую, скажем, правозащитники, экологи,

региональные и федеральные чиновники упрекают в чрезмерной

рискогенности, в большом количестве возможных жертв среди работников

завода, в отрицательных долгосрочных последствиях. Если фирм,

разработавших новые, экономически выгодные технологии в разнообразных

отраслях производства, становится много, то волей-неволей приходится

обращаться к проблеме определения достоверности, основательности

представлений, мнений о допустимой степени технологической рискогенности.

В такого рода ситуациях возникают предельно общие вопросы, до

формулировки которых студенты могут доходить сами: что есть риск вообще?

Каковы основные критерии рискогенности вообще? Какова цена человеческой

жизни, т. е. какие масштабы человеческих жертв допустимы ради технического

и экономического прогресса и в какой мере здесь может учитываться мировой и

отечественный опыт? Каковы реальные возможности человека знать

долгосрочные последствия технических и прочих инноваций? В какой мере

риск, в отличие от опасности, социальный конструкт, продукт исторически и

культурно обусловленной интерпретации? В какой мере рискогенные

опасности имманентное свойство научно-технического, социального

прогресса?

Перед менеджерами, управленческим корпусом, когда их критикуют за

неэффективность управления фирмой, неизбежно встают предельно общие

вопросы относительно эффективного определения содержания понятий

«управление», «эффективная деятельность», а также относительно общих

критериев эффективной деятельности, онтологических, гносеологических,

аксиолого-эстетических хитросплетений вокруг данных понятий.

Представляется, что это один из необходимых путей решения важнейшей

задачи перестройки системы современного образования среднего и высшего

уровней – развития системно-холистического мышления, формирования

умения понимать широкий (возможно и глобальный) контекст

рассматриваемых практическо-ситуационных вопросов. Формирование такого

холистического взгляда на мир и свои частные проблемы становится

неотложной потребностью современной науки и образовательной сферы [9].

«Думай глобально, чтобы успешно решить свою частную и локальную

проблему!» – вот лозунг сегодняшнего дня [10].

Интересной для активизации интереса студентам к вопросам

пропедевтики философии была бы, по нашему мнению, постановка вопроса

относительно пределов такой рефлексии в условиях цейтнотного принятия

решений, относительно гамлетовского вывода:

Так трусами нас делает раздумье,И так решимости природный цветХиреет под налетом мысли бледнойИ начинанья, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, Теряют имя действия.

Следовательно, перед преподавателями и авторами учебников по курсу

философии стоят задачи более внимательного учета прагматическо-

технократических умонастроений в студенческой среде, и должна быть

проведена соответствующая работа по привитию уважения к философско-

теоретическому уровню мышления и философскому осмыслению текущих

производственно-управленческих и социально- политических проблем.

Библиографический список

1. Канке, В.А. Философия учебника / В.А. Канке. – М., 2007.2. Хэнкинсон, Д. Философия: притворись ее знатком / Д. Хэнкинсон. – СПб., 2001.3. Бодров, А.А. Виртуальная реальность: становление, сущность, формы проявления /

А.А. Бодров. – Самара, 2006. – С. 4.4. Канке, В.А. Философия учебника / В.А. Канке. – М., 2007. – С. 48.5. Миронов, В.В. «Деидеологизация» – новая идеология? (о месте философии в

образовании) / В.В. Миронов // Высшее образование в России. – 2003. – № 3. – С. 69.6. Философия : учебник / под ред. Э.Ф. Караваева, Ю.М. Шилкова. – М., 2004. – С. 8.7. Аваков, Р. Духовно-культурная доминанта развития / Р. Аваков // Мировая

экономика и международные отношения. – 2001. – № 12. – С. 79–84.8. Канке, В.А. Основы философии / В.А. Канке – М., 2000, – С. 7, 9.9. Зимин, С.М. Философия как наука и как явление культуры / С.М. Зимин //

Философия и общество. – 2003. – № 3. – С. 130.10. Князева, Е.Н. Трансдисциплинарные комплексы знаний: синергетическая

мудрость в образовании / Е.Н. Князева // Полигнозис. – 2001. – № 2. – С. 66.

УДК 008(075.8)

СЕМАНТИКА КУЛЬТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫХ ДЕКОРАЦИЙ РУССКОГО ИНТЕРЬЕРА КОНЦА XIX – НАЧАЛА XX ВЕКА:

ПЕТЕРБУРГ, МОСКВА, САМАРА

И.О. Андронова

Автор предпринимает попытку дать целостную картину семантики восточной темы в русском интерьере второй половины XIX – начала ХХ века, опираясь на совокупность материалов: сохранившиеся памятники, иконографический материал, архивные и литературные источники. Тема Востока в русском интерьере рассматривается в контексте общей исторической эволюции искусства интерьера в России и в Европе. Термины «Восток», «ориентализм» в соответствии с художественной практикой XIX века, используются в самом широком географическом и историческом смысле – для определения культур выходящих за границы европейской эстетической традиции.

С конца XIX века за так называемыми терминами Запад и Восток в

философской, культурологической и искусствоведческой литературе

закрепляются характеристики идеальных типов культуры, используемых не в

качестве географических понятий, а в качестве обозначения образов культуры,

противоположных друг другу. И в настоящее время тема принципиального и

неизменного различия Запада и Востока по типу духовности, художественно-

пластических форм выражения постоянно присутствует в философских, общих

культурологических сопоставлениях.

Отсюда следует, что назрела необходимость воссоздать целостную

картину семантики культурного пространства дальневосточных декораций

русского интерьера конца XIX – начала XX века.

«К концу столетия интерьеры в «ближневосточном» вкусе, ставшие

почти классикой сменившей античное убранство, начинают иначе

восприниматься современниками» [1, с. 33–34]. Этому способствовали, с

одной стороны, изменение прочтения восточной темы российским обществом

[2, с. 36], с другой – логика развития моды на восточные интерьеры.

Доминантой звучания темы Востока стала не экзотичная роскошь и нега, а

образ могущества, который тут же в силу особенностей национального

сознания «обернулся» в России комическим образцом «псевдовеличия,

вседозволенности, праздности». Этому немало способствовал и тот факт, что

мода на восточные стили из-за своего широчайшего распространения

неизбежно подверглась обытовлению. Отдельную группу восточных

интерьеров представляют те, в которых мы видим декорации, созданные

самими владельцами. Для нас особенно ценно в этом случае личностное

прочтение восточной темы, возможность понять, что именно из тех тенденций

и стилевых особенностей, созданных мэтрами архитектуры, писателями,

художниками, столь широко освещаемое на страницах периодической печати,

оказалось воспринято современниками.

Гостиная [3] и кабинет [4] Кучерова, оформленные в восточном вкусе,

отражают, как видно на фотографиях, передающих не только эклектичные

интерьеры, но и увлечения владельцев, явственно живущих в духе движения

«искусства и ремесла». В гостиной запечатлена хозяйка дома за чтением, за ее

спиной висит восточный ковер, над ним – раскрытый веер, возможно, в одном

из таких интерьеров М. Врубелю пришла идея написать картину «Девочка на

фоне персидского ковра», или, напротив, вся декорация комнаты создана под ее

впечатлением [5]. Есть в комнате и ткацкий станок. Примечательно, что сквозь

натянутые нити плетения отчетливо проглядывает характерный для начала

XIX века рисунок дальневосточной тематики для будущего панно: цапля на

фоне двух ветвей сосны. Работа, очевидно, предстояла долгая, гобелен в виде

живописного японского свитка должен был бы быть почти в рост человека. В

восточной декорации ориентального интерьера явно уживались эстетические

традиции Ближнего и Дальнего востока как символ всего экзотического для

хозяев.

Использование различных приемов декорирования коврами для придания

восточного колорита находило своеобразное воплощение в особняках и

квартирах на фоне всеобщего увлечения ковроткачеством [6; 7, с. 18–19] и

коллекционирования [8, с. 23] о чем Жерар де Нерваль писал: «Ну а если вы

хотите, чтобы ваше жилище выглядело роскошным, обзаведитесь коврами, и

даже занавесями» [9, с. 35]. Так, в гостиной квартиры князя

М.М. Андроникова на Фонтанке, 54 все простенки, оконные проемы, пол были

декорированы коврами. Глухие, тяжелые шторы довершали композицию

псевдошатра. Практически ту же идею оформления мы видим в дамском

кабинете квартиры потомственного дворянина В.В. Нонтбека [11] на

ул. Моховой, 36 в г. Санкт-Петербурге нижняя часть оконных проемов

декорирована коврами. На фотографии интерьера квартиры инженера Делаваль

[12] мы видим, как старательно создавался мир роскоши и уюта восточной

сказки теми средствами, какие были возможны. На каминной полке стоит

металлическая курильница в окружении двух подсвечников. У подножия

топочного отверстия тонкой работы восточный ковер. Рядом с камином

напольная чаша с золотой росписью в восточном колорите, столик-курси,

кресло, над которым висит на стене особый коврик – «намазлык» [13], коврик

для совершения намаза. Все вещи сгруппированы по принципу

функциональности, за исключением намазлыка, служащего, очевидно,

декоративным украшением весьма скромной «Альгамбры»; так религиозное

прочтение вещи оставалось на втором плане после эстетического.

Неизбежный восточный ковер или же табуретка в мавританском стиле,

которые наивно демонстрируют на фотографиях той поры даже

высокопоставленные лица как означение своей включенности в модный

контекст, становится синонимом обывательской пошлости и дурного вкуса.

Вместе с тем интеллигенция символистского круга, стремясь к

позиционируемому «жизнетворчеству», включала в реальную бытовую жизнь

элементы иной культурно-исторической среды, в том числе восточной.

Особенно это характерно для знаменитой «башни» В. Иванова, в интимном

кругу которой возникает «гафизский кружок» (1905–1909), атмосфера которого

была наполнена реминисценциями, среди членов кружка были художники

Л. Бакст, К. Сомов. В кружке были приняты переодевания (например,

Н. Бердяев появляется в виде Соломона, есть указание на «шальвары» и какое-

то покрывало, зеленое (или голубого газа Л. Зиновьевой-Аннибал), сиденье на

коврах, свечи, сладости и вино. Л. Зиновьева-Аннибал писала М. Замятиной:

«Есть у нас заговор… устроить персидский, гафизский кабачок, очень

интимный, очень смелый, в костюмах, на коврах, художественной,

эротический…предполагалось выполнить портреты участников кружка в стиле

персидских миниатюр и изображение обстановки такой, какая она у нас есть

(только стилизованной)» [15, с. 176]. На страницах журнала «Живописное

обозрение» словно оживает образ восточной красавицы с картины художника

Зихеля, вызывая желание подражать ему: «Вот одна из восточных красавиц…

Вот любимица мароккского бея или султана, в гареме которого она цветет

роскошно и величаво… Глубокие черные глаза дышат… вечным пламенем

востока. Длинная, мягкая ткань восточной одежды покойно облегает пышный

стан восточной красавицы…» [16, с. 360]. Журнал «Золотое Руно»,

комментируя в статье « Персидская живопись» одну из таких коллекций

(собрание П.И. Щукина) [17, с. 6–24], пишет: «Все сильнее сказывающийся в

последнее время на западе и в России интерес к персидскому искусству,

несомненно, находится в связи с движением нового искусства…», «стремление

к синтезу… должно было заставить современного художника обратить взоры

на мусульманский восток…» [18, с. 38]. М. Врубель ведет работу над

иллюстрированием восточного цикла М. Лермонтова, вновь воскрешая в духе

романтических традиций начала XIX века в сознании зрителя свободолюбивые

аналогии, связанные с Кавказом. «Восточная сказка», написанная им в

1886 году, также могла бы стать иллюстрацией к одной из альгамбрских новелл

Вашингтона Ирвинга. Обращение к культуре Ближнего Востока в творчестве

композиторов, театральных постановщиков привлекло художников, которые, в

силу поставленных перед ними задач по созданию декораций, порой были

вынуждены кропотливо изучать подлинные памятники искусства, создавая в то

же время для зрителя своего рода театральные интерьеры [19].

М.В. Добужинский в своих воспоминаниях о блестящем триумфе «Русских

сезонов» С. Дягилева в Париже писал: «Восток» Шехерезады, покорившей

Париж, был замечателен именно вдохновенной интерпретацией Л. Бакста.

Понимая и чувствуя, как редко кто из стилистов, он создал свой стиль

«полуперсии-полутурции». Этот пряный сказочный восток пленял

необычайным размахом фантазии. Изысканность ярких цветов, роскошь

тюрбанов и затканность золотом тканей, пышное изобилие орнамента и

украшений – все это настолько поражало воображение, настолько отвечало

жажде нового, что воспринято было жизнью» [20, с. 295] и творчеством

Ф.О. Шехтеля, воплотившего свое представление о Востоке в конце XIX –

начале XX века.

Примечательно, что мода на стиль «мореск» сохранялась и в период

модерна 1890−1910-х годов, когда на рубеже веков образцом для

архитектурного подражания становится искусство Дальнего Востока.

Флоральное направление модерна концептуально было близко

ближневосточной идее о райском саде, что позволило создавать в этом ключе

новые по форме стилизации мусульманского искусства. Занимал

мусульманский восток и теоретиков, размышлявших о путях развития нового

художественного языка: «Поэтому современные художники обращают свой взор

на Восток: они чувствуют, что внимательное изучение особенностей

мусульманского востока могло бы указать на верный путь для выхода из

кризиса, к которому привела крайняя дифференциация творчества от природы и

от жизни» [21, с. 38а].

Интерес к Востоку был связан и с идеями «нового религиозного

сознания», стремлением к философским обобщениям, примечательно, что,

несмотря на увлечение теософией в русском обществе, отношение к ней среди

творческой интеллигенции было скептическим. «Восток становится синонимом

иррациональной стихии. Не только в географическом, но и в социально-

психологическом смысле, описывая тем самым психологическую реальность,

причем отношение к этому бессознательному было не только отрицательным,

но и положительным как источнику творческой стихии». Вместе с тем образ

Востока постепенно получает и дополнительную нагрузку нравственного

характера, воспринимаясь, порой как нечто излишнее, развлекательное, в

неуместное на то для России военное время: Так, если Япония теряет свой

нежный облик из-за ее агрессивной политики сначала по отношению к Китаю,

затем к России, то Ближний Восток, на курортах которого в Египте, Индо-

Китае [23, с. 19] развлекалась русская знать во время Первой мировой войны и

в национальную одежду которого наряжается аристократия на специально

проводимых балах, как-то: костюмированный бал М.Э. Клейнмихель [24,

с. 10], как правило, отождествляется в периодической печати с разгульным

недостойным, праздным поведением, «пиром во время чумы».

Написанная поэтом и издателем князем Эспером Эсперовичем

Ухтомским [25] в 1900 году работа «К событиям в Китае. Об отношениях

Запада и России к Востоку» отражает миссионерский взгляд на культуру и

образ Востока. В ней автор размышляет о « престижной» позиции в освоении

Азии и о том, что мы «добровольно пока уступаем, кому придется, свою

историческую роль, завещанную предками миссию главарей Востока», отмечая

далее, что «философски-художественная история нашего движения в Азию до

сих пор не написана. Ухтомский проводит синтетический для своего времени

анализ взаимоотношений между обозначенными в названии его книги

регионов, открывая Восток как шкатулку, наполненную кладезями

самостоятельных культур.

В самом деле, уже к 1890-м годам эпитет «азиатский» практически

перестает восприниматься как оскорбление. Многие поэты в Москве и Санкт-

Петербурге были заинтригованы Востоком. Как и их французские

современники, русские декаденты и символисты Серебряного века соединяли в

себе глубоко пессимистическое мировоззрение с увлечением экзотикой. И все

же в то время как Бодлер, Гюисманс и Жера де Нерваль не обнаруживали в себе

признаков азиатской крови, поэты серебряного века – Владимир Соловьев,

Андрей Белый, Александр Блок и другие – сознавали свои восточные корни.

Увлечение российских интеллектуалов Востоком совпало с переориентацией

имперских целей в восточном направлении, большей степени дальневосточном

[26].

В архитектуре примером дословного копирования в китайском стиле не

только интерьера, помимо выставочных павильонов [27], является дом чайного

торговца, купца С.В. Перлова, перестроенный в 1886–1896 гг. по случаю

принятия чрезвычайного китайского посла, канцлера Ли-Хун-ганга, с двумя

сыновьями и свитой.

Работы для будущего «чайного домика» были поручены известному в

архитектурной среде мастеру проектирования и декоративного оформления

домов в национальном стиле К. Гиппиусу, который осуществил проект в 1895–

1896 гг. [28]. «Музейный эффект», созданный архитектором, действительно

порождает иллюзию благолепной подлинности благодаря имитациям и вместе с

тем театральный эффект, так как все создано в некоем «китайском вкусе».

Немалую роль сыграли и отделочные скульптурные элементы. Все было

доставлено из Китая. Но наиболее «китайским» вариантом оказалась

двухъярусная башенка «пагода», венчающая здание по центру фасада, а также

сильно разработанный рельеф стены с выносными кровельками из черепицы.

Кованые ворота, ограда крыши и балконов явились элементами,

завершающими архитектурный образ.

По воспоминаниям современников, дом действительно восхитил

чрезвычайного посла идентичностью лучшим архитектурным образцам его

родной культуры, не пожелавшего, правда, после посещения гостеприимного

дома на Мясницкой, 19 «в стиле его родины» там остановиться. Таким образом,

нетрудно заметить, что в России со странами дальнего Востока складывались

взаимоотношения, помимо модных увлечений, и отношения эти порой

оказывали большее влияние на искания русских архитекторов, пытавшихся

применить дальневосточные традиции для создания как публичных интерьеров,

так и камерных, уютных кабинетов.

В 1894 году архитектор Н.И. де Рошефор заново отделал интерьеры

дворца на набережной р. Мойки 26 в Санкт-Петербурге для молодоженов

великой княгини Ксении Александровны, младшей сестры Николая II и

великого князя Александра Михайловича. Колорит кабинета князя был

выдержан в болотно-охристой гамме, декорирован соломкой и практически

лишен освещения, по аналогии с природной хижиной конфуцианского

философа, укрывающегося здесь от невзгод суетного мира.

К концу XIX века в художественных пристрастиях в России, во многом

под влиянием западноевропейского примера, Япония все больше вытесняет

Китай. В 1900 году в Петербурге прошла Японская художественно-

промышленная выставка, ее устроителями являлись гг. Езаки и Сузуки. Езаки

имел в Нагасаки собственную мастерскую, «хорошо известную всем русским,

бывавшим там» [29, с. 103]. В Петербурге, в доме № 44 по Невскому

проспекту, против Гостиного двора, открывается магазин «Япония»,

торгующий произведениями японских мастеров из бронзы, драгоценных

металлов, лака, фарфора и фаянса. Коллекции восточного искусства

«Товарищества чайной торговли и склады «Братья Поповы К. и С.»,

пожертвованные Московскому Строгановскому училищу 10 января 1899 года,

были собраны специальной экспедицией, спонсированной братьями на

островах Гонулулу, Китае и Японии. В описи указывается, что это – бронза и

фарфор Китая, переданные, как пишет газета «Новости дня» [30, с. 3] , в

количестве 28 000 экземпляров.

Нельзя не отметить также, что к началу XX века быстро развивался и был

в короткие сроки налажен прямой экспорт предметов Дальневосточного

искусства в Россию. Об этом, в частности, свидетельствует спектр

предложения: от магазина-салона «Япония» на Невском проспекте до

многочисленных дешевых товаров – «разный брик-а-брак, достаточно

известный по всем нашим базарам…», писал современник [31, с. 103].

На Невском проспекте, 40 в Санкт-Петербурге архитекторами В.А. Щуко

и А.И. Тамановым было оформлено кафе де Франс в 1906 году. Интерьер кафе

сохранился частично и используется в настоящее время действительно как

кафе, но современникам этот интерьер запомнился как розничный магазин, и на

фотографии тех лет мы видим, что справа и слева от входа на задрапированных

подиумах стояли вазоны с пальмами. Расписные четырехгранные фонарики,

прикрепленные к тонким стволам бамбука в центре потолка под декоративной

розеткой плафона, освещали два удивительных зала, попадая в которые вы

словно совершали путешествие в Японию.

Произведения дальневосточных мастеров широко распространялись в

русских интерьерах. Дух коллекционирования, когда в руках нескольких

людей могли сосредоточиваться тысячи экземпляров [32] прикладного

искусства, охватил практически все социальные слои.

Однако, в отличие от европейского «японизма», в России на судьбу этого

явления значительно подействовали события русско-японской войны. С одной

стороны, это не могло не повлиять на привлекательность образа далекой

страны, внезапно представшей в амплуа жестокого врага. Но, с другой стороны,

состояние военного конфликта спровоцировало пристальный интерес к Стране

восходящего солнца, в том числе появление специальной исследовательской

литературы, преимущественно исторического и публицистического свойства. В

этот период Перечень книг о Дальнем Востоке, опубликованный в журнале

«Весы» в 1904 году (всего около 50 наименований), позволяет судить о

популярности темы Востока и об информированности публики, в свою очередь,

в конце XIX – начале XX века. Анализ данной литературы выявил широкий

спектр интересов к Востоку от остро социально-политического – Ю. Елец

«Надо знать своего врага в лицо» (1903); до узкоспециальных,

искусствоведческих: F. Brinkle «Japan. Its History Arts and Literature» (1904).

Так или иначе, но к моменту издания в 1908 году в России книги

С. Гартмана «Японское искусство», первого специализированного издания на

русском языке, сформировалось достаточно полное представление о восточном

искусстве и о его значении для искусства Европы.

Историю японского стиля, по словам Дона Джонса, можно рассматривать

как историю шинуазри в миниатюре, ее подъем и упадок плотно уместились в

рамках последних лет XIX века. Тем не менее между судьбами «шинуазри» и

«японизм» есть важные отличия. Если отвлечься от одного, бросающегося в

глаза признака, то есть активного участия самих японцев в распространении

своего стиля, их различают в основном две черты. Шинуазри развивался под

покровительством меценатов, а импульсы для развития японского стиля как в

Европе, так и в России исходили непосредственно из артистической среды.

Ведущая роль в этом смысле принадлежит И.Грабарю, но и в отдаленных от

столицы регионах были свои примеры: К.П. Головкин [34], В.А. Михайлов

[35], собравшие коллекцию предметов японского искусства [36]; знаменитая

певица Д.М. Леонова [37, с. 213], совершившая кругосветное путешествие в

Китай, Японию, Америку, Всемирные гастроли певицы с триумфом

продолжались три года – с 1874 по 1876. Устроенная в петербургской квартире

у Египетского моста в Санкт-Петербурге китайско-японская комната стала

своего рода Восточным музеем, чем произвела в столице фурор. На субботние

платные концерты в ее дом ходили не только послушать музыку, но и

посмотреть музей. Из Японии Дарья Михайловна вывезла богатейшую

коллекцию редкостей, тканей, оружия, замечательных изделий из слоновой

кости, разной домашней утвари и посуды великолепной тонко художественной

работы. Все это собрание чисто музейного характера занимало в ее квартире

особую комнату, называлась она «японская гостиная». Здесь иногда Дарья

Михайловна принимала своих гостей, сидя за маленьким столиком на

низеньких подушках, угощала их крепким кофе и делилась воспоминаниями о

пребывании своем в Японии» [38, с. 214].

Возможно, один из таких интерьеров описывал А. Белый: «На стенах

японские пейзажи, изображавшие вид Фудзи-Ямы <...>, в развешанных

пейзажиках вовсе не было перспективы, но в комнатах, туго набитых креслами,

софами, пуфами, веерами и живыми японскими хризантемами, тоже не было

перспективы»; сама хозяйка «в своем розовом кимоно... была настоящей

японочкой» [39, с. 142-143].

Контраст ярких цветных росписей с драконами и пагодами с темными

лаковыми под палисандр панелями создавал тот экзотический колорит

восточных декораций, который позволял отрешиться от нередко гнетущего

серого петербургского неба и уйти в приятный мир иллюзий, чтобы на время

отвлечься от государственных и повседневных забот.

Восточный интерьер должен был погружать владельца в мир приятных

воспоминаний о его путешествиях [40]. Вернувшись из почти трехлетнего

путешествия на Дальний Восток, великий князь Алексей Михайлович в

1890 году привез целую коллекцию артефактов, разместив ее в Ново-

Михайловском дворце в согласии с собственным представлением о

восточном интерьере, соединив в анфиладном ансамбле традиции искусства

ислама и буддизма. Стоит также заметить, что параллельное сосуществование

в отечественных коллекциях прикладного искусства Китая и Японии, Турции,

Средней Азии, Испании отнюдь не привело к путанице в стилях, как можно

видеть на примере восточного кабинета А.А. Половцова на Большой

Морской, 52 в Санкт-Петербурге [42]. Но, напротив, предоставило

возможность создания нового этнического стиля «погружавшего» в ситуацию

путешествия [42, с. 39], как в «Китайской гостиной» дворца великого князя

Алексея Александровича в Санкт-Петербурге, анфиладных комнатах Ново-

Михайловского дворца великого князя Алексея Михайловича, когда ничто не

смущает Ваше художественное видение прекрасного.

В убранстве жилых и общественных интерьеров тех лет подлинные

работы восточных мастеров соседствовали с произведениями, созданными в

Европе под их воздействием. Упомянутый нами выше самарский художник

В.А. Михайлов также пытался интерпретировать мотивы японского искусства:

так, в одной из комнат его квартиры (проданной перед отъездом в Харбин) [43,

с. 7] на тумбочке стояли две оригинальные вазы, одна из них была расписана

совместно с В.И. Суриковым в «японском стиле».

Художник К. Коровин несколько прямолинейно экстраполирует в

европейскую ситуацию восточный опыт, в созданной им «Чайной комнате» он

заимствует не мотивы и орнамент, а конструкцию «фусума» (систему

балочного перекрытия свода), благодаря чему реальные растения оранжереи,

сада выглядят как тени, отбрасываемые сквозь бумагу, как в каком-нибудь

богом забытом доме у Фудзиямы. Александр Бенуа писал: «Из других комнат

мне более других нравилась «Чайная» Коровина. Это была немудреная затея:

суровый желтоватый холст, которым были обтянуты стены маленькой,

лишенной окон комнаты, был покрыт шитьем темно-оливкового цвета –

силуэтно представлявшим не то кленовые листья, не то дикий виноград. Эти

панно были прикрыты темной решеткой, что создавало впечатление

трельяжной беседки. По низу тянулся широкий, совершенно простой диван»

[44, с. 15]. Одним словом, художник воссоздал с фотографической точностью

главные черты японского интерьера, воплощавшиеся в бесперерывном диалоге

и созерцании совершенства Природы, с ее меняющимися на ветру очертаниями

деревьев, видимыми сквозь просвечивающие бумажные перегородки, или

свитки с пейзажем в нише алтаря.

В полной мере идея К.А. Коровина воплотилась, когда Ф.О. Шехтель,

словно сняв копию с выставочного варианта художника, перенес ее на

деревянную плоскость в жилом интерьере кабинета-библиотеки особняка

А.И. Дерожинской, в Кропоткинском переулке, 13 в Москве [45], в виде некой

конструкции, которая создает двойственное впечатление. С одной стороны, это

устойчивые перегородки, резные основы корпусной мебели, с другой –

пейзажная композиция, в которой основой служит ритм движущихся деревьев,

гигантские кроны которых склоняются друг другу словно от порыва ветра. Все

это создает полную иллюзию, что мы не только уменьшились в своем размере,

но и оказались внутри пространственной копии художественного произведения

японского мастера гравюры, «который решает, где и как ему нас разместить».

Таким образом, посетители интерьера своим присутствием «формировали»

ритмическую композицию, становясь ее частью, совершая «творческий акт

создания красоты» в лучших традициях символизма.

Примечания1. Кириченко, Е.И. Русская архитектура 1830–1910 годов / Е.И. Кириченко. – М. :

Искусство, 1982. – С. 33–34.1. Как заметил Ф. Достоевский в 1881 годы: «В Европе мы были приживальщики и

рабы, а в Азию мы явимся господами» / Цит. по: Ф.М. Достоевский. Полн. собр. соч. : в 30 т. / Ф.М. Достоевский. – Л., 1984. – С. 36.

2. ЦГАФФКД. – СПб. – Фотоархив. – Раздел: дореволюционные интерьеры. – Интерьеры. – Комнаты Кучерова. – Фото К.К. Булла, нач.1910 годы. – Е 18917 (рассматривается впервые).

3. ЦГАФФКД. – СПб. – Фотоархив. – Раздел: дореволюционные интерьеры. – Интерьеры. – Комнаты Кучерова. – Фото К.К. Булла, нач.1910 годы. – Е 18916 (рассматривается впервые).

4. Врубель, М. «Девочка на фоне персидского ковра». – 1886.5. Восточные ковры // Столица и усадьбы. – СПб., 1915. – № 40–41. – 1 сент. – С. 18–19.6. Открытие фабрики ковров «для удовлетворения усилившегося в виду парижской

выставки спроса на туркменские ковры» // Искусство и художественная промышленность. – СПб., 1899. – С. 21–22.

7. Кондаков, С. Собрание восточных ковров Н.Ф. Бурудукова // Столица и усадьбы. – 1889. – № 32. – С. 23.

8. Цит. по: Жерар де Нерваль. Путешествие на Восток : репр. воспр. текста изд. 1851 г. – М. : Наука, 1986. – С. 35.

9. Квартира литератора, редактора газеты «Биржевые ведомости» В.А. Бонди. – Фото К.К. Булла. – 1916. – ЦГАФФКД. – СПб. – Фотоархив. – Раздел: «интерьеры». – Е 10972.

10. ЦГАФФКД – СПб. – Фотоархив. – Дореволюционный раздел. – Интерьеры. – Е 10503. – Фото 1914 год (рассматривается впервые).

11. Квартира инженера Делаваль. Часть кабинета. – Фото Булла // ЦГАФФКД, – СПб. – Фотоархив. – В дореволюционном разделе «Интерьеры». – Д 12924 (рассматривается впервые).

12. Ковер с изображением арки, вершина которой указывает направление на Мекку.13. В поэтическом творчестве символистов Восток предстает как: «Восток лучезарный,

спасительный: трилогия Андрея Белого; <На нас ордой опьянелой / Рухните с темных становий –/ Оживить одряхлевшее тело/ Волной пылающей крови> (Брюсов); <Туда, туда, где Изанаги читала <Моногатори> Перуну>(Хлебников)». Восток

грозный, апокалипсический: <Как саранча неисчислимы и ненасытны, как она...>(Соловьев); <Штабс-капитан Рыбников>. Восток манящий, экзотический: <Восемь дней от Харрара я вел караван...>(Гумилев); <Гейши, девочки, малютки, вы четырнадцати лет...<(Бальмонт) / Цит по: Г.Ш. Чхартишвили. Но нет Востока и Запада нет (О новом андрогине в мировой литературе) / Г.Ш. Чхартишвили // Иностранная литература. – 1996. – № 9. – С. 251.

14. Шумакова, М.П. Миф о Востоке. Миф о востоке в менталитете русской интиллегенции на рубеже XIX–XX вв. / М.П. Шумакова // Уржумка. – Челябинск, 1996. – № 1(2). – С. 176.

15. «Альме» С картины художника Зихеля // Живописное обозрение. – № 44. – С. 360.16. Коллекции П.И. Щукина // Московские коллекционеры произведений искусства

Востока. – ГМВ. – М., 1997. – С. 6–24.17. Г.Т. Персидская живопись // Золотое Руно. – 1908. – № 3–4. – С. 38.18. В поставленном в программе Второго балетного сезона 1910 года балете

«Шехерезада» на музыку одноименной симфонической поэмы Н.А. Римского-Корсакова с декорациями и костюмами Л. Бакста, увертюра вначале шла без «своего» занавеса. В.А. Серов, добровольно на себя принявший обязательства его создания, весь 1910 год провел в изучении персидских миниатюр в собраниях Петербурга и Парижа. Художник писал о декорации: «скорее похожа на фреску персидскую».

19. Цит. по: Добужинский, М.В. Воспоминания / М.В.Добужинский. – М., 1997. – С. 295.20. Г.Т. Персидская живопись // Золотое Руно. – 1908. – № 3–4. – С. 38а.21. Цит. по: Шумакова, М.П. Миф о Востоке в менталитете русской интеллигенции на

рубеже XIX−XX веков / М.П. Шумакова // Уржумка. – Челябинск, 1996. – № 1(2). – С. 29.

22. «Как веселятся в Индо-Китае» // Столица и Усадьба. – 1914. – № 8. – С. 19.23. См.: Костюмированный бал у графини М.Э. Клейнмихель // Столица и Усадьба. –

1914. – № 5. – С. 10.24. Обладая хорошими связями при дворе и будучи страстно увлечен восточным

искусством, князь Ухтомский получил должность при будущем царе Николае на период его путешествия по Азии в 1890–91 гг., написав впоследствии трехтомный труд «Путешествие на Восток Е.И.В. Государя Наследника Цесаревича 1890–91». Петербург–Лейпциг. – 1894–98. – Ч. 1–4.

25. .В начале 1890-х гг. издается указ Александра III о строительстве железнодорожной магистрали с целью соединения Петербурга с тихоокеанскими территориями. К концу десятилетия царские дипломаты заключили секретный договор о сотрудничестве с Китаем.

26. Подобные архитектурные решения в мавританском вкусе – дом Мурузи в Санкт-Петербурге, дом А. Морозова в Москве.

27. Москомнаследие г. Москвы. – Архив. – М., иск. Интерьеры. – Магазин «Чай». – Кв. 183. – 2–99.

28. Художественные новости //Архитектурные мотивы. – 1900. – № 4. – Ноябрь. – С. 103.

29. Новости дня. – М., 1899. – 9 авг. – С. 3.30. Архитектурные мотивы. – 1900. – № 4. – Ноябрь. – С. 103.31. Купцы «Поповы К. и С.»32. Гартман, С. Японское искусство : пер. с англ. О. Кринской / С. Гартман. – СПб.,

1998. – С. 85.33. Самарский художник второй половины XIX – начала XX века.34. Самарский художник-фотограф второй половины XIX – начала XX века.35. Дневник К.П. Головкина. В Японию. 1918–1919 годы (декабрь-январь) // Доклад на

конференции 22 ноября 1994 г. главного хранителя Самарского художественного музея Т.Ф. Алексушиной.

36. Дебютировала на сцене Мариинского театра. Леонова общалась с такими великими музыкантами, как М.И. Глинка, А.С. Даргомыжский, М.П. Мусоргский, Н.А. Римский-Корсаков, Ц.А. Кюи, А. Н. Серов; была, как правило, первой исполнительницей заглавных партий в написанных ими операх // Кто есть кто в коллекционировании старой России : новый биографический словарь / под ред. Полуниной. – М. : РИПОЛ КЛАССИК, 2003. – С. 213.

37. Полунина. Кто есть кто в коллекционировании старой России : новый биографический словарь / Полунина. – М. : РИПОЛ КЛАССИК, 2003 – С. 214.

38. Белый, А. Крещеный китаец / А. Белый. – М., 1992. – С. 142–143.39. 15 октября 1872 года русская эскадра вошла в гавань Нагасаки. «Стоянка в Нагасаки

одна из самых приятных…», – писал матери Императрице Марии Александровне Великий Князь Алексей (ГАРФ. – Ф. 641. – Оп. 1. – Д. 34. – Л. 143–144).

40. ИМК РАН. – СПб. – Фотоархив. – III683Q848.25.41. Мария Меньшикова. Искусство Китая в коллекциях Половцовых (покровителей музея

и Училища) // Наше Наследие. – 2006. – № 79–80.42. Вязова, Е. Интерьер эстета / Е. Вязова // Камера обскура другой мир: комнаты и

ширмы // Пинакотека. – № 18–19. – С. 39.43. Алексушина, Т.Ф. Художник. Декоратор. Шаржист. В.А. Михайлов / Т.Ф. Алексушина

// «Самарские губернские ведомости-150». – 1999. – № 6. – Июнь. – С. 744. «Современное искусство» // «Квартальный надзиратель. – Спб. – 2005. – № 26. –

Февраль. – С. 15.45. 1901–1902 гг.

УДК 165.62

ФЕНОМЕНОЛОГИЯ КАК НЕКЛАССИЧЕСКАЯ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРОГРАММА

М.И. Пантыкина

Статья посвящена недостаточно изученному аспекту феноменологии – ее научно-исследовательской программе. Ее уникальность определяется принципиальной открытостью, строгой последовательностью методологических процедур и эвристическими теоретическими конструкциями, применение которых способно задать новые направления развития научного познания.

В последние десятилетия проблема исторической изменчивости научного

знания и границ научной рациональности стала одной из самых актуальных и

живо обсуждаемых в философской и науковедческой литературе. При этом в

исследованиях, посвященных историческим типам научной рациональности,

наибольший интерес вызывает противопоставление классического (модернизм)

и постнеклассического (постмодернизм) типов, в то время как неклассический

тип научной рациональности оценивается как переходная эпоха и остается без

должного внимания. Между тем неклассическая наука, особенно в области

социальногуманитарного знания, является незавершенным проектом, значение

которого состоит в отказе от гносеологического монологизма в пользу

признания нескольких альтернативных теоретических описаний. В качестве

ограничивающего условия такого познавательного плюрализма утверждается

лишь наличие ясной методологической программы и ссылок на средства и

операции познавательной деятельности.

С конца XIX до середины ХХ века в рамках переосмысления

классической науки и ее стиля мышления были разработаны такие

неклассические научно-исследовательские программы как феноменология,

семиотика, теория систем, герменевтика и синергетика. В рамках данной

работы ограничимся исследованием философской феноменологии, которая, в

отличие от других направлений неклассического научного знания, оказалась в

наименьшей степени представлена в современной эпистемологии и философии

науки. Впервые понятие «феноменология» было употреблено в 1764 году

И. Лабертом в качестве наименования теории, которая занимается вообще тем,

что определяет то, что есть истинного и реального во всяком кажимом…» [Цит.

по: 5, с. 64]. Данная задача феноменологии и ее предмет были затем

восприняты и развиты в философских учениях И. Канта (чистое учение о

движении), И. Г. Фихте (учение о явлении и иллюзии) и Г.В.Ф. Гегеля (наука об

опыте сознания). Не останавливаясь на детализации феноменологических

представлений этих философов, подчеркнем, что только в трудах Э. Гуссерля

понятие «феноменология» приобретает четкие смысловые рамки, а за

феноменологией закрепляется статус строгой философской науки.

Феноменологический призыв Э. Гуссерля «Назад к самим вещам!»,

означающий обращение к феноменам сознания, определяющим смысл вещей и

углубление пределов нашего непосредственного опыта, был подхвачен

философами-экзистенциалистами (С. Франк, М. Хайдеггер, М. Мерло-Понти,

Ж.-П. Сартр), культурологами (М. Шелер, Э. Кассирер), социологами

(П. Бергер, Т. Луман, А. Щюц, Ф. Кауфман, Ю. Хабермас, П. Бурдье),

правоведами (Н.Н. Алексеев, А. Райнах, П.Ф. Линке). Впоследствии этот

призыв стал идейным стержнем феноменологического движения, в

многообразии теорий которого можно выделить, по крайней мере, три

основных направления. Первое направление связно с совершенствованием

феноменологии в ее первоначальном варианте. Второе направление

представлено исследованием онтологических, аксиологических и

антропологических проблем с использованием феноменологического метода.

И, наконец, третье направление развивает феноменологическое учение по

линии углубления в различные предметные сферы – горизонты «жизненного

мира». Если первые два направления развития феноменологии представлены

теориями, ставшими классикой философской мысли, то третье направление до

сих пор находится в стадии становления. Таким образом, современное развитие

«феноменологического проекта» идет разными путями, а многообразие

«законных наследников» Э. Гуссерля доказывает правомерность оценки

феноменологии как открытой исследовательской программы.

Открытость феноменологии во многом обусловлена и тем, что этап ее

концептуального становления был осложнен идейной конкуренцией с

психоанализом и аналитической философией. Поток интеллектуальных

интеракций между их представителями может стать предметом отдельного

компаративистского исследования. В данной же работе ограничимся

выделением общего и особенного между феноменологией и психоанализом,

феноменологией и аналитической философией с целью уточнения специфики

феноменологической исследовательской программы.

Так, и для психоаналитической философии и для феноменологии

свойственна унаследованная от Р. Декарта установка на обретение смысла

(феномена) в опыте самоочевидного и достоверного, а их методологический

арсенал объединяют методы редукции и рефлексии. Стремление как

психоаналитической философии, так и феноменологии стать «археологией»

изначальных смыслов реализовывалось, тем не менее, разными средствами. Во-

первых, если Э. Гуссерль и его последователи отстаивали незыблемость и

исходный характер ценности рациональности, то философия психоанализа –

доминирование физиологической составляющей мыслительного процесса. Во-

вторых, существенные различия между психоанализом и феноменологией

обнаруживаются в трактовке понятия феномена. Если в психоаналитической

традиции феномен ограничен узкой сферой индивидуальных переживаний, то

Э. Гуссерль предлагает расширить эйдетику отдельного ego эйдетикой

интерсубъективности. В-третьих, хотя редукция традиционно причисляется к

методам психоанализа, однако ее применение существенно отличается от

аналогичной феноменологической процедуры. Редукция в психоанализе в

большей мере соответствует эмпирическому исследованию в условиях обмена

сообщениями между больным и психоаналитиком или аналитической ситуации.

Специфическое применение редукции в психоанализе приводит к

несовпадению пониманий и сущности рефлексии. Если в феноменологии

рефлексия является частью структуры сознания и условием

интенциональности, то в психоанализе она представлена как производная от

непосредственного переживания в виде объяснения закономерных следствий

психического, того, что представляется на настоящий момент статически

понятным [7]. Выявленные различия и параллели между психоаналитической

философией и феноменологией не отрицают перспективу их интеграции, о

которой неоднократно писали Э. Гуссерль и К. Ясперс.

Как представители феноменологии нередко критиковали

психоаналитические исследования, основанные на зыбких иррациональных

аргументах, так и представители аналитической философии обнаруживали в

феноменологии аналогичный изъян. Несмотря на явное недоверие

представителей аналитической философии к программе феноменологических

исследований, их объединяет общий интеллектуальный источник. Все они

выступали против психологии Юма и Милля, требовали освобождения логики

от психологии, считали развитие понятия значения средством критики

субъективистских концепций мышления. И тому, и другому направлению

свойственна трансцендентальная ориентация, закрепленная в базовых

методологических процедурах. Для феноменологии такой процедурой является,

как известно, феноменологическая редукция, а для аналитической

феноменологии – лингвистическая редукция (понятие введено

Л. Витгенштейном). Если феноменолог, стремясь к ясности и отчетливости

данного, вопрошает не о мире, как таковом, а его смысле в процессе умозрения,

то философ-аналитик уточняет, что имеется в виду в момент говорения о мире,

и насколько корректно построены наши высказывания

Кроме того, и феноменологию, и аналитическую философию объединяет

метод исследования поля смыслов – дескрипция. Этот метод символизирует их

принципиальное дистанцирование от каузального объяснения – метода

естественных наук, то есть сведения какого-либо предмета к тому, чем он на

самом деле не является. Однако если Гуссерль ограничивает дескрипцию

сферой сознания (отсюда частые наложения значений понятий «дескрипция»,

«идеация» и «эйдетическое усмотрение»), то для философов-аналитиков важна

репрезентация имманентной данности в языке.

Решающим аргументом в противопоставлении феноменологии и

аналитической философии является лингвистическое учение Б. Рассела и его

последователей. Если между идеями Гуссерля и Фреге обнаруживается общее

исследовательское пространство – смысл, представляющий собой способ

тематизации обсуждаемого предмета, то Б. Рассел заменяет его значением или

ментальным аналогом мира вещей. Если для Гуссерля и Фреге прямая связь

между языком и миром представляется абсурдной, поскольку смысл

индифферентен по отношению к решению вопроса о реальном существовании

или несуществовании сформированных посредством этого смысла предметов,

то Рассел стремится построить реальную онтологию, а феноменологию

объявляет наивной. В расселовской онтологии простые объекты реального

мира образуют между собой элементарную связь – событие, которое адекватно

изображается элементарной лингвистической картиной – структурой

предложения, подобной структуре события. Как следствие в аналитической

философии постепенно формируются такие черты позитивизма, как натурализм

и универсализм, не выдерживающие испытания феноменологической

редукции.

К середине ХХ века идеи Гуссерля были оценены как новый вид

практики, целью которой должно стать совершенно новое человечество,

способное нести ответственность перед самим собой, исходя из абсолютных

теоретических интуиций, которые являются результатом синтеза

«теоретической универсальности с универсальными интересами практики.

Практикоориентированность феноменологии становилась все более очевидной

по мере внесения корректив в философский замысел Э. Гуссерля.

Действительно, если на начальном этапе развития феноменологии мир

определялся как то, что представляется любому трансцендентальному

индивиду, то впоследствии место трансцендентального эго заняло

трансцендентальное сообщество индивидуумов – «жизненный мир». В

результате феноменология из теории, предназначенной для описания отдельной

сферы бытия, «превратилась в способ размышления 1) над путями, которыми

реализуется наш коллективный опыт, 2) над критерием согласованности

различных типов опыта и 3) над адекватностью этого опыта» [4, с. 229].

«Неклассичность» феноменологии в данном случае проявляется в

установке на погруженность сознания в стихию действительности, которая

актуализирует процесс познания. Заметим, что если в классической модальной

логике понятие актуального обретает содержание только в связи с понятиями

потенциального, возможного, то в философии Гуссерля актуальное или

«теперь» (Jetzt) становится свидетельством подлинности присутствия человека

в мире. Актуальность как подлинность раскрывается им как антитеза

допущений объективистской науки о вечности и универсальности сущего.

Учитывая важность точного понимания специфики феноменологии как

неклассический научно-исследовательской программы, следует более подробно

остановиться на ряде концептуальных положений. Так, важнейшим аспектом

нового парадигмального поворота является призыв феноменологии обратиться

к поиску средств целостного, интегративного описания реальности. К числу

методологических инструментов, призванных реализовать этот призыв

феноменологии, относятся базовые методологические процедуры:

феноменологическая редукция, дескрипция и интерпретация.

Так, феноменологическая редукция помогает изменить установку

сознания, устраняя из него спорные предпосылки повседневности и научности,

открывая путь к чистым самоочевидным феноменам – данностям сознания.

Цель редукции – получение изначальной формы опыта сознания, а ожидаемый

результат – обнаружение смысла предмета, который не привносится, а

раскрывает, показывает себя. Достижение цели редукции предполагает

поэтапное движение от психологической редукции к эйдетической и

трансцендентальной.

Полученные результаты редукции, согласно феноменологической

методологии, на следующем шаге должны быть подвергнуты дескрипции и

интерпретации. При этом под феноменологической дескрипцией принято

понимать процедуру осмысления и регистрации самоочевидных качеств

описываемого предмета. Такое описание предполагает обращение к двум

взаимосвязанным измерениям предмета: данности предмета в

интенциональном представлении и в интерсубъективном конституировании

«другого». Специфика дескрипции состоит в том, что ее применение порождает

проблему «дурной бесконечности» возможностей описания предмета. Именно

поэтому следующая за дескрипцией процедура интерпретации или

истолкования смыслов феноменологических данностей содержит в себе

проблему, получившую в герменевтике название «герменевтического круга».

Суть ее состоит в том, что реализация дескрипции как бесконечной регрессии

описаний ставит под сомнение возможность беспредпосылочного понимания.

Думается, что отсутствие методологических средств решения данной

проблемы, с одной стороны, провоцирует феноменолога на умышленное

создание спорных, креативных ситуаций, поиск результатов в режиме

«свободной вариации в фантазии». А с другой – является основанием

постановки вопроса о границах (мере) рациональности познания.

Таким образом, знание, достигаемое в результате редукции, дескрипции и

интерпретации, типизировано и субъективировано, и поэтому никогда не

схватывает всей подлинности жизненного мира. Как замечает Ю. Хабермас,

коммуникативно-действующие индивиды всегда движутся внутри горизонта их

жизненного мира и не могут выйти за его пределы. Как интерпретаторы, они

сами вместе со своими речевыми действиями принадлежат жизненному миру,

но не могут соотнестись с «чем-то в жизненном мире» таким образом, как с

фактами, нормами или переживаниями [6, с. 109]. Чтобы избежать

неоправданных требований, необходимо, по мнению Ю. Хабермаса, не

отрицать рациональности социальных действий, а установить границы и

критерии рациональности. В частности, им предложена следующая

классификация критериев рациональности:

1) исторический критерий, выражающийся в установлении наличия

процессов в обществе, обеспечивающих преемственность традиций;

2) когнитивный критерий, фиксирующий когерентность знаний,

достаточных для воспроизводства социальной практики;

3) социально-психологический критерий, предполагающий наличие

солидарности участников коммуникации и их личностную вменяемость.

Данная классификация показывает меру рациональности познания через

выяснение наличия/отсутствия преемственности, когерентности знаний

солидарности участников коммуникации, в результате которых знание

становится пониманием. Что такое «понимание» в контексте феноменологии?

Заметим, что Э. Гуссерль не использовал понятия понимания. Для его

творчества характерно употребление другого понятия – очевидности. В

частности, он писал: «Очевидность… есть нечто иное, как «переживание»

истины. Истина… переживается только в том смысле, в каком вообще может

быть пережито идеальное в реальном акте… Переживание совпадения

мыслимого с присутствующим, пережитым, которое мыслится, – между

пережитым смыслом высказывания и пережитым соотношением вещей – есть

очевидность, а идея этого совпадения – истина» [3, c. 164–165.]. Согласно

Гуссерлю, мы идем от очевидности к очевидности, причем каждая

последующая очевидность может отменить предыдущую. Этот бесконечный

регресс очевидностей задает контекст понимания и осмысленности действия.

Подчеркнем, что очевидность, в отличие от понимания, не предполагает

коммуникации, но и не исключает ее, если нечто становится очевидным в

пространстве жизненного мира.

Заслуга Э. Гуссерля состоит в том, что он не только создал развитую

методологическую базу феноменологического исследования, но и обогатил

научное знание теоретическими конструкциями, включающими в себя идею

единства онтологического и гносеологического. К числу таких теоретических

конструкций относится, прежде всего, принцип интенциональности сознания,

являющийся одним из дескриптивных измерений предмета, и к которой, по

меткому выражению Гуссерля, сводятся все метафизические и познавательные

загадки. Благодаря интенциональности становится возможным совпадение

чистой предметности и чистой субъективности, то есть сознание предстает

отягощенным предметностью, которая, в свою очередь, является основанием

единства сознания.

Другим измерением дескрипции и важнейшим феноменологическим

понятием является понятие интерсубъективности. Необходимость введения

этого понятия Э. Гуссерль обосновывал тем, что трансцендентальное «Я» как

результат трансцендентальной редукции может оказаться в ситуации solus ipse

и оставаться в ней на всем протяжении процесса последовательного

самоистолкования под титулом феноменологии [2, c. 91]. Интерсубъективность,

как априорно-идеальная общность, означает, что трансцендентальное «Я»

может мыслить и понимать других по аналогии с собой. Это, собственно, и

следует считать, по мнению Гуссерля, предпосылкой существования

человеческого сообщества.

Не менее значимо, в контексте границ рациональности научного знания,

и понятие жизненного мира. Введение этого понятия в тезаурус феноменологии

было связано с критикой философом объективизма новоевропейской

научности. В частности, он настаивал, что именно жизненный мир является

областью изначальных эвиденций, в которых коренятся эвиденции науки. Он

представляет собой универсум принципиальной наглядности и первоначальных

допредикативных очевидностей, которые западноевропейское человечество

заслонило научной картиной мира, наивно полагая, что она и есть подлинное

представление о мире. Жизненный мир, будучи пространством жизни и

повседневного опыта людей, составляет основу для материальной и духовной

деятельности, так как он «действительно наглядный, действительно

испытуемый и доступный опыту мир, в котором практически разыгрывается

вся наша жизнь, остается, как он есть, в его собственной сущностной структуре,

в его собственном конкретном стиле причинности неизменным, чтобы мы

безыскусно или в порядке искусства ни делали» [1, с. 54].

Поскольку мир одинаково доступен всем, то можно говорить о

многообразии исторических (культурных, профессиональных и пр.) жизненных

миров. Тем не менее жизненный мир имеет универсальную структуру, которая

интегрирует многообразие в единое целое. Каковы же принципы такой

интеграции? Э. Гуссерль не дает ответа на этот вопрос, полагая, что он должен

стать одной из задач новой науки, которая, в отличие от объективистских наук,

была бы универсальной наукой.

Подводя итоги описания научно-исследовательской программы

феноменологии, следует констатировать, что ее специфику определяет

методологическая составляющая. Она позволяет понять, что наука должна не

доминировать над жизненным миром, а соотноситься с ним, допуская

возможность различных дескриптивных измерений одной и той же реальности.

Думается, что задача современной философии как раз и состоит в том, чтобы

раскрыть действительность как жизненный мир и показать необходимость

«принимать в расчет» очевидности, показывающие себя в таком, а не в иной

положении вещей.

Библиографический список

1. Husserl, E. Die Krisis der europäischen Wissenschaften und die Transcendentale Phänomenologie. – «Husserliana», Bd.6. – Haag, 1954. – 443 S.

2. Гуссерл, Э. Картезианские размышления / Э. Гуссерл. – Пер. с нем. Д.В. Скляднева. – СПб. : Наука : Ювента, 1998. – 160 с.

3. Гуссерл, Э. Логические исследования : собр. соч. Т. 3(1): Логические исследования / Э. Гуссерл. – М. : Гнозис: Дом интеллектуальной книги, 2001. – 474 с.

4. Сурия Пракша Синха. Юриспруденция. Философия права : краткий курс / Синха Сурия Пракша ; пер. с англ. – М. : Академия. – 284 с.

5. Разее, Д.Н. В сетях феноменологии / Д.Н. Разее // В сетях феноменологии. Гуссерль Э. Основные проблемы феноменологии. – СПб. : Изд-во СПбГУ, 2004. – 364 с.

6. Фур, В.Н. Философия незавершенного проекта Ю. Хабермаса / В.Н. Фур. – Минск : Эконом пресс, 2000. – 223 c.

7. Ясперс, К. Феноменологическое направление в психопатологии // Логос. – 1994. – № 5. – http://anthropology.rinet.ru/old/5/yaspers_fen.html

ИСТОРИЯ

УДК 94(47+57):334.73

К ПРОБЛЕМЕ ВОЗНИКНОВЕНИЯ КРЕДИТНОЙ КООПЕРАЦИИ В РОССИИ

О.А. Безгина

В статье рассматриваются проблемы начального этапа становления сельских кредитных обществ и ссудо-сберегательных товариществ в пореформенный период, а также показана роль представителей первого слоя кооперативных деятелей и земства в распространении кооперативных организаций в России.

Известный организатор и теоретик кооперативного движения в России

С.Л. Маслов в начале ХХ века писал: «Кредитная кооперация – это наиболее

простой и понятный для населения вид кооперации» [1, с. 21]. Однако, прежде

чем кооперация в России стала «простой и понятной», была проведена большая

подготовительная работа, причем отнюдь не крестьянами. Как и большинство

реформ в нашей стране, развитие кооперативного движения начиналось

«сверху».

Основоположниками отечественной кредитной кооперации были

представители высших и даже аристократических кругов. Работа этого слоя

кооперативных деятелей отразила первый этап в развитии кооперативного

движения России. Период этот характеризовался в большей степени

деятельностью теоретического и подготовительного характера.

Среди людей, стоявших у истоков отечественного кооперативного

движения, следует назвать Святослава Федоровича Лугинина, основавшего в

1865 году первое в России ссудо-сберегательное товарищество в Костромской

губернии; гласных Петербургской городской Думы Василия Николаевича

Хитрово, Александра Васильевича Яковлева, Владимира Федоровича

Лугинина, Александра Илларионовича Васильчикова и еще многих других

представителей русской общественной мысли, активно пропагандировавших

устройство кооперативных организаций среди сельского населения. В

1870 году В.Ф. Лугинин и А.В. Яковлев издали популярную брошюру

«Сельские ссудные товарищества», послужившую руководством к

практическому устройству кредитных товариществ. А.В. Яковлев стал также

одним из авторов образцового устава ссудо-сберегательных товариществ и

принципов их организации.

В Самаре одним из первых озаботился улучшением жизни крестьян Иван

Андреевич Лишин (1835–1892) офицер, занявшийся в 1883 году после

прекращения военной службы земской деятельностью. Первоначально он

получил звание гласного Николаевского уезда, затем – губернского и занял

должность Члена от правительства в Николаевском уездном по крестьянским

делам присутствии.

Занявшись сельским хозяйством на четырехтысячном степном участке

Николаевского уезда, И.А. Лишин на собственном примере показывал

местному населению выгодность рационального ведения хозяйства. Так, для

обработки своей земли он стал использовать усовершенствованные орудия,

заменять ручной труд машинным, производить посевы улучшенных семян,

обводнять свою степную землю с помощью нескольких искусственных запруд,

разводить леса и фруктовые сады, развивать огородничество. И.А. Лишин

активно способствовал устройству и оборудованию сельских школ, подбору

учителей. Для организации образцовых сельскохозяйственных школ передал

Губернскому земскому собранию 50 десятин земли в Николаевском уезде.

Одновременно он много писал в местных и других периодических

изданиях статей, касающихся как Николаевского уезда, так и в целом

Самарской губернии. По некоторым вопросам были изданы отдельные

брошюры [2]. В основу этих работ были положены проекты, выносимые

И.А. Лишиным в земские собрания. Некоторые из них, такие как, например,

«Зерновой кредит», был принят губернским собранием и начал осуществляться

на практике. Председатель самарской губернской земской управы П.В. Алабин

писал, что «зерновой кредит… уже практикуется несколько лет и ждет только

благоприятных его полному развитию годов, чтобы принести плоды

несомненно благотворные» [3, с. 5].

Ориентируясь на опыт западноевропейских стран, наиболее передовые

люди своего времени хорошо понимали необходимость развития кредитной

кооперации на русской почве. Освобождение огромной массы крестьян от

крепостной зависимости обострило проблему кредитования крестьян.

Нуждающиеся в средствах крестьяне занимали их у ростовщиков.

Ростовщиками выступали мещане, купцы, духовенство, мировые судьи,

доктора. Как правило, кредитовались крестьяне перед началом летних работ, а

возвращали ссуды после уборки и продажи хлеба.

В 1886 году 11 крестьянскими обществами Николаевского уезда

Самарской губернии было занято у купцов и зажиточных крестьян 23 138 пудов

хлеба по 1 рублю за пуд ржи, в то время как рыночная цена этого хлеба

составляла 50–55 коп. за пуд. Отдельными крестьянами занято было в том же

году 43 343 руб., с оплатою в среднем 80–100% в год. В некоторых местностях

страны ростовщический кредит доходил до 140%. Положение усугублялось

еще и тем, что купцы и кулаки нанимали своих кредиторов – бедных крестьян –

еще зимой и даже осенью на будущие летние работы за цены вдвое и втрое

ниже сезонных.

Вопрос об организации сельского краткосрочного кредита и устройства

ссудо-сберегательных товариществ наиболее активно начал обсуждаться с 70-х

годов ХIХ в. Ключевой темой Второго съезда сельских хозяев при

Императорском Московском обществе сельского хозяйства в декабре 1870 году

стал вопрос «О важности краткосрочного кредита и мерах к развитию его в

России». А.В. Яковлев объяснял его актуальность тем, что «пока народ

находился в крепостной зависимости, вопроса о народном кредите не могло и

быть». Он подчеркивал, что «обольщать себя надеждами, ждать, пока эта масса

населения сама дойдет до сознания необходимости школ и кредитных

учреждений, значит откладывать этот дело на неопределенное время».

А.В. Яковлев утверждал, что обязанность продвигать эти вопросы и

способствовать их осуществлению, не ожидая пока сами крестьяне дойдут до

сознания важности этих учреждений», лежит на «лицах, которых

обстоятельства жизни поставили вперед и которые в состоянии понять» всю их

важность [4, с. 435].

По мнению князя А.В. Васильчикова, помощь в организации кредитных и

ссудо-сберегательных товариществ должна была проистекать из трех

источников: от частных лиц, земства и правительства. «Земство должно помочь

ссудами для образования первоначального капитала. Правительство может

помочь… облегчением и упрощением формальностей при утверждении уставов

и гарантией» [5, с. 114]. Серьезная полемика развернулась вокруг этого

вопроса. Одни говорили, что инициатива частных лиц в этом деле была бы

вредной, так как могла бы подчинить действия кооперативных обществ

исключительно их влиянию. Другие сомневались в возможностях земства,

утверждая, что последние не имеют ни материальных средств, ни довольно

нравственной силы, чтобы оказывать помощь сельским кредитным

учреждениям [5, с. 115].

Дискуссионный период закончился в 1871 году созданием при

Московском обществе сельского хозяйства Комитета сельских ссудо-

сберегательных и промышленных товариществ, а затем его Петербургского

отделения, которые начали активно популяризовать идеи кредитной

кооперации.

Начался практический этап, который сразу же показал, что открытие

кредитных обществ требовало от их организаторов не только хорошего

образования, но и знания местных условий. Поэтому главную роль в этом деле

играли земства, выполнявшие организационную и просветительскую работу.

По запросу Комитета сельских ссудо-сберегательных товариществ вопрос

организации в селах ссудо-сберегательных товариществ обсуждался

большинством земских собраний, на которых вырабатывались различные

проекты данного начинания.

Открывать товарищества рекомендовалось в центральных селениях

уездов, чтобы дать возможность большему числу окрестных жителей принять

участие в кооперативной деятельности. Для получения кредита крестьяне

должны были подавать заявления в уездные земские управы. Последние, в свою

очередь, обязаны были выявлять на местах людей, пользующихся доверием

среди местного населения, способных познакомить крестьян «с началом

устройства ссудных товариществ», принять на себя попечительство, контроль и

руководство этим делом. На земства возлагалось также снабжение образуемых

товариществ основным капиталом и, наконец, утверждение уставов этих

товариществ у министра финансов.

Однако практическая реализация проектов организации сельских

кредитных кооперативов и ссудо-сберегательных обществ была сопряжена с

многочисленными трудностями. Так, Пензенское уездное земство обсуждало

вопрос об учреждении ссудо-сберегательных товариществ несколько раз, но не

смогло реализовать эти идеи на практике из-за ограниченности земских

средств; и все ходатайства заинтересованных лиц «принимало лишь к сведению

и руководству». Курмышское уездное земство Симбирской губернии на запрос

Комитета о судо-сберегательных товариществах ответило, что «хотя нельзя

отрицать пользы учреждения ссудных товариществ, но осуществление их

немыслимо по собственной инициативе сельских обществ; земство же сделать

этого пока не в состоянии, потому что и обязательные сборы едва собирает».

В Самарской губернии вопрос о сельских судо-сберегательных

товариществах поднимало только Новоузенское уездное земское собрание и

пришло к выводу, что «в уезде едва ли возможно учреждение таких

товариществ, ввиду неразвитости сельского и городского населения и по

отсутствию в уезде просвещенных земледельцев, которые могли бы руководить

товариществами» [6, с. 231].

В целом по России к 1881 году благодаря усилиям Комитета сельских

ссудо-сберегательных товариществ, земств и отдельных инициативных людей

было зарегистрировано 902 кредитных общества. Однако работа обществ,

созданных по инициативе сверху, зачастую заключалась лишь в распределении

выделенных обществу средств. Крестьяне получали ссуду и теряли интерес к

своему обществу. Взятые кредиты обычно не возвращались.

В Николаевском уезде Самарской губернии при волостных правлениях

«на бумаге» числилось 50 вспомогательных касс, восемь ссудо-сберегательных

товариществ и три сельских банка, общий размер капитала которых достигал

284404 руб. Фактически наличных денег во всех этих кассах находилось всего

4040 руб. Да и эта небольшая сумма сохранилась лишь благодаря уплате

процентов некоторыми заемщиками из крестьян. Основной же капитал роздан и

не возвращен. Так, в отчете липовской волостной вспомогательной кассы

значилось, что из 272 заемщиков у 104 «поручительство потеряло силу», а у

25 лиц – «совершенно безнадежно». Из 311 заемщиков малоглушицкой кассы

37 «давно умерли, и взыскивать не с кого» [6, с. 211]. В отчетах отдельных

волостных правлений не указывалось даже точное число заемщиков.

Уже во второй половине 70-х гг. ХIХ в. стало очевидно, что ссудо-

сберегательные товарищества не в состоянии обеспечить рост благосостояния

всех крестьян. Не вызывали оптимизма и факты разорения отдельных

товариществ. Постепенно земство теряло интерес к сельским кредитным

учреждениям. В результате с 80-х гг. ХIХ в. количество обществ неуклонно

сокращалось. По подсчетам А.А. Исаева, в целом по России число кредитных

товариществ в 1871 году составляло 12, в 1881 году – 902, в 1891 году – 822, в

1901 году – 788, большинство из которых существовали лишь номинально [7,

с. 6].

Среди основных причин недолговечности кредитных обществ и ссудо-

сберегательных товариществ, созданных в 70–90-е гг. ХIХ в., следует назвать

искусственный характер большинства из них; неподготовленность крестьян,

зачастую не умевших рационально распорядиться кредитом и не понимавших

сути кредитной кооперации; отсутствие опыта по организации кооперативной

работы у земства; наконец, главное – отсутствие правовой базы кредитных и

ссудо-сберегательных товариществ, открытие которых в тот период было

крайне затруднено.

К 90-м годам ХIХ в. развитие кредитной кооперации в России зашло в

тупик. Однако большая организационная и подготовительная работа первого

слоя кооперативных деятелей не была напрасной. Они привнесли на русскую

почву и зародили идею сельского кредита; привлекли земство к началу ее

реализации; обратили внимание государственных органов к проблеме развития

кредитных организаций на селе.

Не желая расставаться с идеей сельских ссудо-сберегательных и

кредитных товариществ, с середины 90-х гг. ХIХ в. государство взяло на себя

активную роль в деле их внедрения. С этого момента начался новый период в

развитии сельской кредитной кооперации. Содействие ей стало одной из форм

государственной политики по отношению к крестьянству.

1 июня 1895 г. было издано Положение об учреждении мелкого кредита,

предусматривавшее три их типа: ссудо-сберегательные товарищества и кассы

на кооперативных началах с уплатой членами паевых взносов; кредитные

товарищества – кооперативы, не предполагавшие уплату паевых взносов;

сельские банки, не являвшиеся кооперативами.

Кредитные товарищества отличались от ссудо-сберегательных прежде

всего отсутствием паевых взносов. Таким образом предполагалось привлекать в

кооперацию беднейшие слои крестьян. Для образования основного капитала в

начале своей деятельности кредитные товарищества получали ссуды в

государственном банке, через который устанавливался правительственный

контроль за деятельностью кооператива.

Положением предусматривался преимущественно производственный

характер выдаваемых ссуд, то есть на развитие земледелия и животноводства.

Кредитным товариществам разрешались посреднические операции по

снабжению крестьянских хозяйств и сбыту сельскохозяйственной продукции,

залоговые операции и долгосрочные ссуды.

В 1896 году министр финансов России С.Ю. Витте утвердил образцовые

(типовые) уставы ссудо-сберегательных и кредитных товариществ. В них

отмечалось, что управление товариществом ведется «по разумению, согласно

воле и интересам его членов». Выразителем этой воли выступало общее

собрание равноправных членов. Общее собрание уполномоченных избирало

совет и правление, в некоторых случаях и ревизионную комиссию, в других –

только правление и ревизионную комиссию. Совет контролировал соблюдение

устава и исполнение решений общего собрания, утверждал общие правила

ведения делопроизводства и отчетности, правление занималось оперативным

руководством хозяйственной деятельностью.

Помощь и одновременно контроль государства способствовали

активному развитию кооперации в России. В начале ХХ века количество

кредитных и ссудо-сберегательных товариществ стремительно росло. Вместе с

числом кредитных товариществ увеличивались и их средства, а соответственно

и помощь, которую они могли оказывать сельскому населению. С каждым

годом увеличивалось число выданных ссуд. Расширялся круг лиц,

пользующихся этим кредитом. Незначительный, из года в год уменьшающийся

процент просроченных ссуд свидетельствовал о сознательном отношении

крестьян к своему кредитному товариществу, а также и о том, что это были, так

называемые, производительные ссуды, которые брались на развитие хозяйства,

а не на ежедневные потребности.

Кроме того, кредитные товарищества явились и первыми культурными

центрами в деревне, работа которых воспитывала у крестьян стремление к

самостоятельному улучшению жизни. Все это дало возможность накануне

первой мировой войны С.Н. Прокоповичу написать: «Мы знаем, что в

кооперацию идет более работоспособный, более культурный и

предприимчивый крестьянин. …Передовые в хозяйственном отношении,

прогрессивные элементы крестьянства нашли в кооперативных товариществах

и союзах ту форму объединения, которая наиболее удачно обслуживает нужды

их хозяйств» [8, с. 91].

Примечания1. Маслов, С.Л. Кооперация в крестьянском хозяйстве / С.Л.Маслов. – М., 1922. 2. «Проект положения о юго-восточной хлебопромышленной и сельскохозяйственной

выставке в Самаре в 1890 году»; «К сведению сельских обществ степной полосы Самарской губернии»; «Охранительные меры против неурожаев и упадка сельских производительных сил степной полосы Самарской губернии»; «Приложение к заметке комиссии по обводнению и облысению степной полосы Самарской губернии»; «О земском зерновом кредите» и др.

3. Алабин, П.В. Иван Андреевич Лишин : биографический очерк / П.В. Алабин. – Самара, 1892.

4. Из материалов Второго съезда сельских хозяев при Императорском московском обществе сельского хозяйства // Кооперация. Страницы истории. – Избранные труды российских экономистов, общественных деятелей, кооператоров-практиков. – Т. 1. Кн. 2. Ч. 1. – М., 2001.

5. Васильчиков, А.В. Ссудо-сберегательные товарищества в России / А.В. Васильчиков // Кооперация. Страницы истории. – Избранные труды российских экономистов, общественных деятелей, кооператоров-практиков. – Т. 1. Кн. 2. Ч. 1. – М., 2001.

6. Соколовский, П.А. Деятельность земства по устройству ссудо-сберегательных товариществ / П.А. Соколовский. – СПб., 1890.

7. Исаев, А.А. Новое кооперативное законодательство / А.А. Исаев. – Пг., 1918. 8. Прокопович, С.Н. Сельскохозяйственная кооперация и бюджет крестьянского

хозяйства / С.Н. Прокопович. – М., 1922.

УДК 070(470.4):94(47+57)

ПИСЬМА КРЕСТЬЯН САМАРСКОЙ ГУБЕРНИИ В РЕДАКЦИЮ «КРЕСТЬЯНСКОЙ ГАЗЕТЫ» КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК

О.Н. Вещева

В статье проводится анализ неопубликованных писем в газету за период с 1923–1927 гг. и показывается, как остро и быстро реагировали деревенские жители на все перемены в своей жизни. С привлечением этого важного и малоизученного источника менталитет крестьянства раскрывается более емко и всесторонне. Письма дают возможность изучить комплекс проблем социально-экономической и культурной жизни села, рассмотреть деревню как социальное явление.

Постепенное смещение акцентов в изучении проблемы послеоктябрьской

деревни в сторону анализа крестьянского социума ставит задачу обратиться к

анализу источников, непосредственно возникших в крестьянской среде:

стенограммам крестьянских сходов, телеграммам в органы государственной

власти, письмам в редакции журналов и газет. Менталитет крестьянства

раскрывается более объёмно и всесторонне с привлечением этих важных и

малоизученных источников.

В июле 1923 г. в Самарской губернии волисполкомам было поручено

выделить из наиболее опытных и грамотных граждан села по одному

волостному корреспонденту. Непосредственно для работы с селькорами на

места командировали сотрудника от волисполкома. Обязательным требованием

к его кандидатуре являлось членство в РКП(б). Волкорреспонденты обязаны

были подавать еженедельные сводки о состоянии дел на местах [1]. Редакции

газет предлагали крестьянам писать истории из жизни своего села. В письмах

просили рассказывать «об отношении односельчан к власти на местах, к

религии, проводится ли антисоветская агитация со стороны духовенства, какие

типы кулаков, их внешность, характер, чем проявляет себя кулак» и т. п. [2].

Соответственно данной установке и осуществлялся подбор печатного

материала для газет из приходящей корреспонденции. Тем интереснее сегодня

для нас списанные в архив письма, так как рассматриваемый в них круг

вопросов намного шире отражённых в прессе.

В статье проводится анализ неопубликованных писем крестьян

Самарской губернии в «Крестьянскую газету» с 1923 по 1927 гг. Данную

корреспонденцию можно разделить на группы соответственно поднятым в них

вопросам:

экономическое положение крестьянства (налоги, голод, состояние

хозяйства, использование наёмного труда);

отношение к коммунам, артелям;

отношение крестьян к центральным и местным органам власти;

о расслоении деревни.

По форме изложения письма носят преимущественно описательный

характер, незначительная их часть требует разъяснения или ответа.

В большинстве писем прослеживается стремление крестьянства

разобраться в происходящих событиях. Привносимые в деревню идеи о

всемирной революции, построении коммунистического общества оставались

непонятными деревенскому жителю. Письма-вопросы отражают проблемы,

которые более всего волновали крестьян. «В первую очередь, сколько

собирается налогу и куда он расходуется» [3, л. 9], «как работают фабрики и

заводы и что они дали крестьянину,…что дала нам Октябрьская революция и

почему теперь должен чувствовать каждый крестьянин себя свободным против

империалистического строя» [4].

Отражением нестабильности политики центральных и местных органов

власти являлось отношение крестьянства к декретам и другим руководящим

документам правительства, к лицам её представляющим от признания и

сочувствия до явно выраженной враждебности. «Отношение к

коммунистической партии так же, как и к советской власти, разнообразно: одни

смотрят на коммуниста как на самозванца, насильно севшего на тот или иной

пост, и ни в чём ему не доверяют, другие – как на помещика, жандарма или

управляющего и третьи – как на путеводителя, дающего свет» [5].

Живое слово хлебопашцев ярко выражает те проблемы, которые не всегда

поднимались в официальных отчётах, донесениях или докладах. Крестьяне

открыто говорили о своих проблемах, об отношении к власти. Подтверждением

этого может служить письмо, написанное в 1925 году крестьянином

Ф.Е. Воронцовым из Бугуруслана: « В настоящее время в обществах до того

ненавидения и злобы… только не кричат открыто «Долой Советскую власть»

[3, л. 78].

Много вопросов, сомнений и, наконец, недовольство рождали у

хлебопашца появившиеся коммуны и артели. И если беднейшее крестьянство и

сами коммунары, рассказывая в своих письмах о жизни в коммунах, заостряли

внимание на том, что нового и хорошего они им дали: « Школы, кружки

просвещения, детские сады» [6], то письма общинников отражают

настороженность к новым объединениям и даже недовольство. «В артели

боятся идти», «не поладим, бабы побранятся, Бога забудем» [3, л. 3, 4], «артель

отымает от общества самые лучшие куски земледельческих наделов» [3, л. 29],

«откуда-то вышли сельхозартели, которые самовластно захватывают самые

удобные земли», – отмечали авторы писем [3, л. 14]. Интересно изначально

сложившееся отношение крестьян к артельному имуществу: «Пала корова,

крестьянин заплакал. А если бы я был в артели, я бы наверняка не заплакал, что

тут особенного» [7, л. 4].

Двадцатые годы были отмечены развернувшейся борьбой с

неграмотностью. Увеличилось число статей на данную тему как в центральной

прессе, так и в местной печати. Всколыхнувшаяся волна стремления к

образованию в начале 20-х гг. исходила из необходимости разобраться в

происходящих событиях. Появилась тяга к чтению и знаниям для своей

выгоды: знать, чтобы не быть обманутым, знать, чтобы уметь постоять за себя.

Но с середины 20-х гг. эта тенденция стала утихать. Статистика роста числа

изб-читален в волостях не является показателем роста политической

грамотности населения. В Самарской губернии на каждую избу- читальню

выписывалось не менее пяти изданий. Обязательными считались: «Самарская

коммуна», «Крестьянская правда», «Беднота», «Деревня», «Крестьянская

газета» и волостные издания. Работа библиотекарей включала обязательно

чтение газет вслух. Приходили они часто с опозданием до трёх месяцев.

Агитаторы, побывавшие в деревнях, отмечали, что мужчины использовали

газеты чаще всего для изготовления самокруток. Библиотеки сельским

населением посещались редко. Средний возраст читателей определялся 18–

28 годами [8]. Корреспонденты отмечали: «Некоторые крестьяне в культурном

отношении начинают развиваться: посещают собрания, курсы, участвуют в

беседах о развитии сельского хозяйства. Они сами задают массу вопросов

агроному, сами участвуют в прениях. Но основная масса крестьян смотрит на

это сквозь пальцы» [9, л. 1].

Распространение политизданий среди малограмотной крестьянской

массы требовало немалых усилий. В подписной кампании 1923 года Самарским

губисполкомом были установлены конкурсные премии для наиболее активных

распространителей доклада Л. Троцкого на XII съезде РКП(б) и календаря на

1923 года. Премиальный фонд включал «три больших портрета Ленина,

Калинина и Троцкого с их подписями, серебряный портсигар и золотую

зажигалку 56 пробы» [10].

Нивелировка крестьянства в экономической жизни лишала его и одного

из стимулов стремления к овладению и использованию знаний на практике.

Рабочие по-своему оценивали образовательный уровень деревенских жителей.

«Почему русский крестьянин каждый год чем-нибудь да страдает? То у него

хлеба горят от засухи, то хлеба ложатся и гниют от проливных дождей, то

появятся на полях вредители, то болеет у крестьянина скотина. И почему же не

страдает от этих бедствий германский или бельгийский крестьянин? А потому,

что русский крестьянин неграмотный, не обучен, а германский и бельгийский –

в науках по сельскому хозяйству разбирается не хуже учёного агронома» [9,

л. 17]. Сами крестьяне так объясняют причины своей безграмотности: «А

почему до сих пор хлебороб беден и глуп, потому что сами себе хлеб растим и

вас кормим» [11, л. 20], «есть ли время учиться да образовываться. А если кто

начал учиться из нашего брата-хлебороба, то он уже не возвращается в наш

стан хлеборобов и становится лишним нахлебником для нас, хлеборобов» [9,

л. 1]. «Чему может научить голодный учитель, по 3–4 месяца проживающий без

жалованья и пайка, получающий по существу такое ничтожество, что

содержаться не только с семьёй, но и одному совершенно немыслимо» [12].

Большой поток крестьянских писем в центральные и местные органы

печати в 1925 году был связан с прошедшей избирательной кампанией.

Политика «оживления» Советов, проводившаяся с 1924 года, была направлена

на вовлечение крестьян в советское самоуправление посредством их участия в

работе секций и комиссий при волисполкомах и сельсоветах. Особое внимание

в выборной кампании уделялось выдвижению беднейшего крестьянства.

Письма волкоров негативно оценивают данную тенденцию.

Анализ писем показывает, что чаще приоритет в выборе председателей

сельсоветов получали зажиточные крестьяне и середняки. Сельские жители

считали, что только хороший хозяин способен к управлению.

Отношение к беднейшему крестьянству в большинстве было

отрицательным и даже враждебным. «Бедняки по целым дням обивают пороги

сельсовета, всё слышат, всё знают. Часто такие попадают на выборные

должности потому, что они как праздные люди научаются краснобайству. Чему

мы будем учиться у бедноты? Поставят бедняка, который в работе не

сапожник, не пирожник. Поэтому плохо и живёт крестьянин»[7, л. 18 об.].

Способствовала этому не только оценка бедняка как «лодыря и

бездельника», но и широко используемая практика выявления излишков и

неуплаты налогов с помощью доносов беднейшего крестьянства. С 1924 года с

последних складывались недоимки по уплате продналога, если указывалось на

зажиточное платёжеспособное хозяйство. К тому же, беднейшему крестьянству

предоставлялись льготы по налогу, что вызывало сильное возмущение

основной массы крестьянства. « С бедняка налог не берут, ему каждую весну

дают семена, и обратно не спрашивают. Он бедняк, платить ему нечем» [9,

л. 1]. «Бедняки только и ждут, как бы им что-либо дали. Такие бедняки часто

указывают на чужие недостатки, мол у него всё есть, можно у него взять» [13].

Более чем в 50% корреспонденции отмечается новое явление –

выдвижение в сельсоветы женщин. Это была первая избирательная кампания с

постановкой цели широкого вовлечения тружениц «от станка» и от «сохи» в

работу советских органов. Сельским сходам была направлена инструкция, в

которой ставилась задача «стремиться к тому, чтобы женщины и молодежь

принимали больше участия в общественной работе и особенно там, где

интересы молодежи, домашней хозяйки-женщины затрагиваются жизнью –

потребительская кооперация, комиссии сельсоветов, избы-читальни» [14]. В

этом большевики видели действенное средство экономического и правового

раскрепощения тружениц. По данным сельсоветов Самарской губернии, на

каждые 100 выборных должностей приходилось 7–8 женщин [11, л. 29].

Сельчане также отмечали возросшую активность в выборах самих

крестьян. Из писем можно выделить и те явления, которые крестьянами

оценивались как негативные: спуск кандидатур сверху, влияние на исход

выборов представителей из центра, приоритет партийных в выборах. «В

настоящее время на нас беспартийных крестьян не так-то стали смотреть

власти. Куда-либо в Советы провести беспартийных крестьян очень стало

трудно и вообще совершенно нельзя» [3, л.78].

В 1925 году, по распоряжению из центра, начинается работа по

составлению списков кулаков сельсоветами. Документы и инструкции,

посылаемые из губернии в уезд, постоянно требуют выявления и подавления

сопротивления кулачества. В опросных листах, предназначенных для

выяснения политического состояния на местах, ставится вопрос о случаях

противоборства беднейшего крестьянства и кулачества. Селькорам

предлагалось указывать, «обнаружилось ли на предвыборных собраниях

столкновение интересов: кулаков и середняков, кулаков и бедноты, середняков

и бедноты» [7, л. 11].

Но документы с мест показывают, что в действительности крестьянство

было едино в противостоянии городу как внешнему миру. В отчетах с мест, в

графе «количество кулаков», постоянно встречается прочерк, в делах о

незаконных сделках, об использовании наемного труда свидетели, в

большинстве случаев, бедняки, выступают на стороне лиц, лишенных

избирательных прав. В письмах же крестьяне отмечали, что боятся перечить

кулаку, так как зависят от него материально.

В связи с трудностями, которые вызывало само определение «кулак»,

появляется большое количество писем, требующих разъяснить отличие кулака

от середняка. И здесь же крестьяне сами пытаются определить свое отношение

к социальной политике советской власти в деревне. «Как отличить кулака от

середняка? Что значит по местным условиям?... Середняк – звание почетное, –

делает вывод селькор П. Грачевский из Бугурусланского уезда, – но только

звание, нет расчета стараться к достатку, как бы не произвели в кулаки» [7,

л. 18]. «…Что за штука кулак? Когда перестанут его поминать? Дело боязное,

если середняк будет стараться улучшать своё хозяйство. Уродится хлеб,

прибавится скот, глядишь через три, четыре года середняк сделается «кулаком»

[7, л. 65]. «Кличка «кулак» плохая, а всё же хочется жить в достатке. А если все

будут жить хорошо? Ведь выходит все будут кулаки?» [3, л. 4 об.]. «По-моему,

нужно государству принять все меры к увеличению скота с инвентарём, а не

стоять за рост армии батраков, как товарищ Калинин» [9, л. 15–17].

Кулаки, в сознании деревенских жителей, не являлись противостоящей

основной массе крестьянства социальной группой, как это определялось

государством. Крестьяне употребляли этот термин чаще для обозначения

людей, живущих не так, как все односельчане, иногда использовали его как

прозвище для обидевших их. Не случайно в письмах встречаются обороты:

«кулачок Синицын», «изрядные кулачки», «кличка «кулак». В 1924 году, когда

из-за неурожая крестьянство вынуждено было продавать по более низким

ценам инвентарь и скот, появилось определение – «спекулянты-кулаки»[3, л. 4,

12, 24].

В 20-е годы формирование местных советов всё более подпадает под

инициативу центра. В связи с этим крестьянство начинает противопоставлять

себя – хлебопашца представителям власти. «Крестьянин кормит себя и власть, а

живет хуже, нищенствует… крестьянину, который остается на колосе, все

трудней становится, с тем как убывает физических работников и прибывает

умственных» – эти строки принадлежат самому юному корреспонденту, 15-

летнему Андрею Кичилину [11, л. 27]. Крестьянство, давая оценку тем или

иным явлениям, пропускало их через определение:

справедливо – несправедливо. Непомерно высокие ставки советских

работников не вписывались в концепцию крестьянской уравнительности.

Крестьянин Бузулукского уезда Шурков от имени односельчан писал:

«Крестьяне от себя выдвигают то, чтобы коммунистическая партия и Советская

власть как можно скорее снизила ставки жалованья, а раз так, то мы скорее

вообще шагнём из области необеспеченности, жалкого существования, из тьмы

и невежества и быстрыми шагами пойдём к светлой радостной и счастливой

коммунистической жизни от проклятой капиталистической» [3, л. 38].

«Снизить ставки до такого предела, чтобы каждый получающий мог

существовать по-человечески, чтобы мог свести концы с концами и достаточно,

а не могли бы на жалованье жить по-буржуйски и тем самым разжигать злобу в

крестьянах» [3, л. 42].

Анализируя своё экономическое положение, крестьянство постоянно его

сравнивает с тем, что было раньше. В этом в полной мере проявилась

консервативная психология крестьянства, привыкшего опираться на свой

прошлый опыт. «Раньше платили один оброк, а теперь один большой прямой и

множество косвенных» [11, л. 30]. «У крестьян отбивают охоту расширять

посевную площадь, а вдруг будет недород, а плати налог» [3, л. 106]. Даже

будущий строй крестьянство воспринимало как «царство социализма».

Из женщин в газету в основном писали коммунарки. Возможность

посещать школы, создание детских садов, получение различных видов помощи

со стороны государства являлись главными темами их писем. Всё это давало

крестьянкам чувство осознания себя самостоятельными, независимыми. «Жила

я у помещика… И всю ту жизнь на меня смотрели как на свинью, которых я

пасла. А теперь труженицей называют, чествуют как героя. Как будто и

дышать-то стало свободнее и легче. Молодёжь это меньше чувствует »[15, л. 9].

Так, приводя высказывания, звучащие на сходе женщин в марте 1923 г.,

селькор «Крестьянской газеты» передаёт происходящие изменения в сознании

крестьянок.

Представление о нарушении старых моральных норм дают краткие, но

лаконичные выдержки из писем: «Теперь мы знаем, что бога нет, а значит, и

греха» [15, л. 13], «мужчины разводятся большинство, как ни печально,

общественники, и как побудет председателем сельсовета или в драмкружке,

отойдёт от деревни и уже, как бы выразиться, гонится за узкой юбкой» [15,

л. 27].

Основная же часть писем позволяет сделать вывод, что деревня

стремилась оградить себя от новых веяний, сохранить свой менталитет.

Поэтому все происходящие изменения крестьяне оценивали через призму

сложившихся обычаев, своего мировоззрения. Приводя аргументы в пользу

совместной обработки земли, крестьянин Мурысев делает акцент на

сохранении прежнего образа жизни, что более всего волновало тех, кто

сомневался. «В Бога верить никто не запретит, как ходим в церковь, так и

будем ходить, как жили и верили, так и будем, как жили в своей избе, так и

будем жить в ней, только землю сообща станем обрабатывать, а потом делить»

[7, л. 3 об.].

Исходя из содержания писем, нельзя говорить о полной замкнутости

крестьянской общности, углубление только в свои хозяйственные проблемы.

Письма затрагивают и вопросы нового устройства жизни в деревне, положения

в стране, отношения к крестьянству нового государства и вопросы политики. В

письме «Не пора ли нам изжить высшую меру социальной защиты» крестьянин

Пугачёвского уезда В.С. Сорокин пишет: «Пусть в буржуазных странах

вешают, казнят, но в рабоче-крестьянской Республике, идущей к коммунизму, к

той эпохе, когда не будет войн, когда не будет истребления человека

человеком, Республике, ставшей экономически за восемь лет первым

государством в мире, истребление человека человеком надо изжить. Пусть

Республика Советов отменит расстрел, докажет этим самым всему

человечеству, что она действительно та республика, которая идёт по пути

коммунизма» [3, л. 108].

Объясняя свой интерес к вопросам советского строительства, крестьяне

Бузулукского уезда отмечали: «Во-первых, нам это нужно знать как

крестьянам, как классу трудящихся, который весь целиком должен участвовать

в строительстве государства, по выражению великого вождя Ленина. И ещё, по

словам Всесоюзного старосты Калинина, который в одной брошюре пишет, что

вся Советская власть должна быть сверху и донизу подотчётна народу» [16].

Остро и быстро реагировали деревенские жители на все перемены в своей

жизни. Письма обычно передавали мнения, высказанные крестьянами на

сельских сходах, в разговорах между собой или отражали взгляд определённой

группы сельчан. Поэтому крестьянские письма являются тем историческим

источником, который помогает исследователю сформировать представление об

отношении самих крестьян к происходившим в их жизни изменениям и

определить наиболее волновавшие их проблемы. Письма дают возможность

изучить комплекс проблем социально-экономической и культурной жизни села,

рассмотреть деревню как социальное явление.

Примечания1. ГАУО. – Ф. 2720. – Оп. 1. – Д. 63. – Л. 50.2. ТГА. – Ф.Р-80. – Оп. 1. – Д. 65. – Л. 29.3. РГАЭ. – Ф. 396. – Оп. 3. – Д. 544.4. РГАЭ. – Ф.396. – Оп. 3. – Д. 9. – Л. 14.5. ГАУО. – Ф. 134. – Оп. 1. – Д. 44. – Л. 73. 6. РГАЭ. – Ф. 396. – Оп. 2. – Д. 154. – Л. 4, 12.7. РГАЭ. – Ф. 396. – Оп. 3. – Д. 535.8. ТГА. – Ф. 227. – Оп. 1. – Д. 114. – Л. 22.9. РГАЭ. – Ф. 396. – Оп. 2. – Д. 63.10. ГАСО. – Ф. 80. – Оп. 1. – Д. 6. – Л. 113.11. РГАЭ. – Ф. 396. – Оп. 1. – Д. 2.12. ГАСО. – Ф. 81. – Оп. 1. – Д. 561. – Л. 90.13. ТГА. – Ф. 87. – Оп. 1. – Д. 59. – Л. 176. 14. ТГА. – Ф. 80. – Оп. 1. – Д. 71. – Л. 12. 15. РГАЭ. – Ф. 396. – Оп. 1. – Д. 5.16. РГАЭ. – Ф. 396. – Оп. 3. – Д. 364. – Л. 45.

УДК 94(47+57):642(470.4)

РАЗВИТИЕ СИСТЕМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО ПИТАНИЯ И ТОРГОВЛИ НА ПРОМЫШЛЕННЫХ ПРЕДПРИЯТИЯХ ГОРОДА ТОЛЬЯТТИ

В 1970–80-е ГОДЫ

Н.Е. Рогожникова

Статья посвящена проблемам развития системы общественного питания и торговли на предприятиях города Тольятти в 1970–80-е годы. Выделены особенности организации заводского общепита, методы и формы борьбы с нарушениями. Показаны изменения, произошедшие в конце 1980-х годов, связанные с распространением новых производственных отношений.

Общественное питание на промышленных предприятиях города было

важнейшей составной частью общегородской системы общественного питания.

Более 70% всех предприятий, находящихся в ведомстве городского треста

столовых, располагались на территории заводов [1, л. 13]. Забота о

поддержании системы заводского общепита ложилась на администрацию

предприятий и городские организации общепита, а её финансирование входило

в себестоимость промышленной продукции.

Система общественного питания любого крупного промышленного

предприятия города представляла собой сеть столовых и буфетов. Их

строительство закладывалось в техническом проекте предприятия. Столовые и

буфеты на заводах располагались таким образом, чтобы их услугами могли

воспользоваться работники нескольких соседних цехов или производств.

Буфеты старались разместить в каждом цехе завода так, чтобы в свободную

минуту работникам не нужно было покидать территорию производства.

Распределение продовольствия в системе заводского общепита

представляло собой разновидность карточного обеспечения населения.

Ежемесячно работники могли получить некоторое количество талонов на

питание, либо денежную компенсацию за них. Лица, работавшие на вредных и

особо вредных производствах, обеспечивались специальным лечебно-

профилактическим питанием по талонам.

Обслуживание на крупных промышленных предприятиях

осуществлялось по следующим направлениям:

организация продажи комплексных обедов;

продажа абонементов на питание сотрудникам;

организация отпуска обедов на дом (с 10% скидкой по сравнению

со стоимостью обедов в заведениях общепита, расположенных в черте города)

[2].

Система общественного питания, сложившаяся на промышленных

предприятиях города Тольятти, позволяла достаточно сносно обслуживать

своих работников, хотя качество услуг общепита было предметом постоянных

нареканий со стороны заводчан. Не устраивали качество и ассортимент

подаваемых блюд, плохо обслуживались работники, выходившие на работу во

вторую смену. Вызывали недовольство и санитарные условия помещений

общепита. Постоянной проблемой была невнимательность и грубость по

отношению к работникам со стороны обслуживающего персонала.

Ежегодные проверки, проводимые представителями профкомов

совместно с администрацией заводов, выявляли факты обвесов и недостачи

продукции, низкого качества блюд, подпольной торговли алкогольными

напитками и т. д. [3, л. 34, 35]. Такое положение дел в системе заводского

общепита было связано, прежде всего, с нехваткой продовольствия в городе и с

отсутствием свободной конкуренции в системе обслуживания промышленных

предприятий. В условиях нарастающего дефицита продовольственных товаров

система заводского общепита была тем «хлебным местом», реальные ресурсы

которого в виде продовольственных талонов могли поправить имущественное

положение ее работников. Поэтому заведения заводского общепита были

объектами пристального контроля со стороны заводской администрации,

парткомов и профкомов заводов.

Меню заводских столовых составлялось таким образом, чтобы первые

блюда состояли из одного мясного, одного молочного и одного овощного

изделия. Вторые блюда состояли из 1–2 мясных, одного молочного, 1–

2 мучных и 4–5 овощных изделий. Также в заводских столовых старались в

наибольшей степени представить производимую выпечку с тем расчётом,

чтобы работники могли не только пообедать, но и перекусить на ходу. В

результате до 70% производимой выпечки в городе реализовывалось на

крупных предприятиях [1, л. 14].

Для промышленных предприятий важным был вопрос об организации

диетического питания и спецпитания для лиц, занятых на вредных и особо

вредных производствах. Такие производства существовали на всех химических

заводах города, на заводе ртутных выпрямителей и в отдельных производствах

Волжского автозавода. Организация спецпитания на заводах началась с 1960–

61 гг. В столовых небольших заводов, а также в столовых, обслуживающих

отдельно стоящие вредные производства, для спецпитания выделялись

специальные столики, или, если столовые были крупные, отдельные

диетические залы. Комплекс вредных производств обслуживался

специализированной столовой. Меню таких заведений составлялось под

наблюдением заводских врачей и инженеров по технике безопасности.

Качество обслуживания в спецстоловых было намного лучше, чем в обычных

столовых.

Проверка деятельности комбинатов общественного питания на

предприятиях города находилась в преимущественной юрисдикции

профсоюзных комитетов. Для осуществления контроля выбирались

общественные контролёры от трудовых коллективов производств. Их число на

больших заводах было достаточно велико. Перед тем, как приступить к

выполнению обязанностей, выборные контролёры проходили специальные

курсы, организованные Госторгинспекцией, на которых изучались правила

ведения контроля за работой торговых предприятий. Особое внимание

контролёры уделяли проверке качества блюд, нормам закладки продуктов и

весу готовых блюд, системе расчётов с покупателями. Проверялась

исправность весовых приборов, санитарное состояние помещений, готовность

столовых к работе в зимнее и летнее время.

Кроме профкомов, проверкой деятельности комбинатов со стороны

государственных органов занималась Госторгинспекция. Такие проверки имели

плановый характер и осуществлялись по специальному графику, составленному

на год. Практиковались и внеплановые проверки. Их проводили по фактам

поступления жалоб на то или иное подразделение общепита. Такие проверки

проводились преимущественно при содействии групп народного контроля

предприятий.

В 1980-е годы были разработаны и внедрены новые формы контроля за

системой общественного питания промышленных предприятий.

Общественными контролерами и руководством комбинатов общепита стали

проводиться регулярные очные конференции с посетителями, на которых

разбирались жалобы работников и их предложения по улучшению системы

питания. Вопросы, связанные с питанием рабочих, всё чаще выносились на

повестку дня профсоюзных конференций, освещались в заводской прессе. С

появлением на предприятиях в конце 1980-х годов «телефонов доверия» по

фактам нарушений работники могли непосредственно обращаться к дирекции

предприятий. В целом данные новые формы контроля носили вспомогательный

характер, так как большинство нарушений продолжало выявляться после

проведения плановых и внеплановых инспекций.

При выявлении нарушений против виновных работников применяли

санкции. За мелкие хищения судил товарищеский суд, наказывали штрафом

или депремированием. Случаи увольнения были единичными, только при

выявлении хищений в особо крупных размерах, когда к расследованию

подключались правоохранительные органы. Администрация заводов не была

заинтересована в контроле сторонних организаций за деятельностью

собственной системы общественного питания, так как опасалась выявления

теневых схем распределения продовольствия, имевшихся на предприятиях.

Создание этих схем было следствием усиливающегося дефицита

продовольственных товаров и создания на предприятиях собственной

инфраструктуры производства части продовольственных товаров.

Регулируемое предприятием распределение дефицитных товаров

становилось действенным средством проведения экономической и кадровой

политики [4]. Была создана особая форма зависимости работника от

предприятия – работодателя. Впервые факт использования дефицита как

средства проведения кадровой политики был отмечен в Тольятти в конце 1960-

х годов. Во время строительства Волжского автомобильного завода перед его

руководством остро встала проблема обеспечения вводимых в эксплуатацию

производств квалифицированными кадрами. Для ее решения, в частности,

начали переманивать квалифицированных рабочих (станочников и сварщиков)

и ИТР с химических предприятий города. Ассортимент и качество

предлагаемых блюд, возможность предприятия производить натуральные

выплаты (мясом, рыбой, колбасой), наряду с возможностью распределять

дефицитные услуги и товары народного потребления, стали важным фактором

закрепления ценных работников.

Создание закрытых систем производства и распределения

продовольствия в условиях усиления дефицита провоцировало рост коррупции

в системе общественного питания, проявлявшейся, прежде всего, в виде так

называемого «блата». Люди, так или иначе связанные с работниками системы

общественного питания на крупных заводах, имели преимущественную

возможность получения дефицитного продовольствия, льготное право на

посещение кафе и ресторанов, принадлежащих заводам и пр. Остальные

работники вынуждены были либо стоять в очереди на получение благ, либо

производить доплаты работникам сферы общественного питания для того,

чтобы при необходимости получить товары нужного качества. Такие доплаты

не были законными и квалифицировались как взятка. В настоящее время, в

связи с тем что архивы МВД, в которых хранится информация о коррупции в

СССР, остаются закрытыми для исследователей, мы не в состоянии определить

масштабы коррупции в системе общественного питания на промышленных

предприятиях города. Однако выборочная проверка материалов, оставшихся от

деятельности групп народного контроля и товарищеских судов трёх

крупнейших заводов города, даёт возможность предположить, что с течением

времени коррупция только нарастала [3, л. 36, 39, 40].

Коррупция в системе общественного питания выступала как одно из

проявлений кризиса социалистической системы производства и распределения

продукции в целом, следствием неспособности существующей системы

обеспечить всё более возрастающие потребности граждан. Работники системы

общественного питания на местах пошли по самому простому пути – создали

две параллельные клиентские базы: простую и привилегированную, с

последующим распределением благ в пользу последней.

Постепенный переход к новым экономическим отношениям в системе

торговли и общественного питания города начался с 1986–87 гг. Заводы города

постепенно были переведены на самоокупаемость и получили право создавать

из отчислений от прибыли специальный фонд, средства которого

расходовались на закупку товаров народного потребления и продовольствия

для своих работников. В среднем промышленные предприятия города в конце

1980-х годов тратили на эти цели не менее 100 млн рублей в год, при этом 75–

80% этой суммы приходилось на фонды Волжского автозавода [5, л. 6].

Для того чтобы стимулировать экономический рост на предприятиях,

некоторым из них было разрешено создать собственную фирменную торговую

сеть. К 1990 году в городе имелось четыре фирменных магазина,

принадлежавших местным заводам: магазины «Эластик» (владелец – завод

синтетического каучука), «Люкс» (владелец – обувная фабрика), «Эффект»

(владелец – объединение «Мебельхозтовары»), «Новинка» (владелец –

трикотажная фабрика) [5, л. 5]. На правах самостоятельного подразделения

функционировал УРС (Управление рабочего снабжения) Волжского автозавода.

Остальные предприятия распределяли поступавшие к ним товары через

магазины розничной торговли, находившиеся в городской торговой сети.

Однако распределение шло неравномерно: товары проходили через один-два

«подшефных» магазина, имеющих особые привилегии.

Создание собственных фирменных магазинов привело к хаосу на местном

потребительском рынке. Получив право на реализацию собственной

продукции, предприятия города перестали в достаточной мере снабжать

товарами городскую торговую сеть, переключившись на обслуживание

собственных магазинов. Так, фирменный магазин «Люкс», торгующий обувью,

присваивал себе 51% всех городских фондов, в результате чего обеспеченность

фондами данного магазина составила 215% от плановой, в то время как

городская торговая сеть обеспечивалась лишь на 80%. Фирменный магазин

«Новинка», продающий трикотаж, забирал 41,8% соответствующих фондов,

выделяемых городу, остальное распределялось по 27 городским магазинам,

реализующим трикотажные изделия [5, л. 2, 5]. При таком неравном

распределении ресурсов в пользу фирменных магазинов лишь два из них

приносили незначительную прибыль, а остальные, как свидетельствуют

официальные документы, были убыточными. Убытки покрывали предприятия-

владельцы [5, л. 3]. Однако трудно поверить в убыточность фирменных

магазинов, торгующих остродефицитным товаром. Скорее всего они приносили

своим владельцам огромные прибыли, которые проходили через «чёрную»

кассу.

Особое место в городе занимал УРС Волжского автозавода – крупнейшая

торговая организация города с годовым объёмом реализации в 80 млн рублей.

УРС ВАЗа обслуживал по талонам только работников Волжского автозавода,

либо лиц, которым удалось достать эти талоны. Импортный ширпотреб и

дефицитное продовольствие реализовывались по спекулятивным ценам,

установленным согласно директивам ВАЗа – государственного предприятия,

находящегося на хозрасчёте и стремящегося к максимальному увеличению

прибыли. Предприятие закупало у поставщиков продукцию по одним ценам, а

продавало по другим, более высоким. На продукцию собственных подсобных

хозяйств цены устанавливались и вовсе произвольно. Госплану СССР УРС

ВАЗа фактически не подчинялся. Придание самостоятельного статуса УРСу

ВАЗа привело к массовым жалобам на социальную несправедливость по

обслуживанию между районами [5, л. 5]. Если в 1960–70-е годы лучше

обслуживалось население Центрального района, то теперь в преимущественном

положении оказались жители Автозаводского района, в большинстве своём

связанные с ВАЗом.

Администрация города и народные депутаты были прекрасно

осведомлены о сложившемся положении, но ничего не могли изменить, так как

предприятия чаще всего являлись поставщиками соответствующих товаров на

прилавки городских магазинов и на предприятия общепита.

Стремительное внедрение капиталистических отношений в систему

потребления сильно отразилось на предприятиях общественного питания,

связанных с промышленностью города. С принятием закона о государственном

предприятии в 1987 году и постепенным переходом заводов на

самоокупаемость остро встал вопрос о содержании заводской системы

общественного питания. Руководство заводов не имело права отказываться от

её содержания, так как законодательно оно всё ещё было обязано обеспечивать

своих работников горячим питанием. В то же время уменьшение дотаций на

ведение производственной деятельности из центра побуждало директоров

заводов искать пути уменьшения себестоимости продукции для того, чтобы

получить прибыль. Первым разделом, на который накладывался секвестр в

бюджете промышленного предприятия, был раздел «непроизводственные

расходы», включавший в себя содержание объектов соцкультбыта, оказание

помощи сотрудникам и др.

В условиях тотального продовольственного дефицита в годы перестройки

дирекция заводов не пошла по пути сокращения дотаций и ликвидации

комбинатов общественного питания, которые также входили в сферу

«непроизводственных расходов». Более того, наблюдается расширение

финансирования и введение новых объектов в данной сфере.

Особенно показателен пример тольяттинского завода синтетического

каучука. Здесь был введён тепличный комплекс площадью 1,3 га, в котором

выращивали овощи и цветы. Первую продукцию выдало производство

товарной рыбы, организованное на пустующих площадях одного из цехов.

Завершилось строительство свинокомплекса на 500 голов. Началось

строительство ещё одного свинокомплекса. В 1987 году был заложен заводской

сад. Введены в эксплуатацию крупные мощности по производству колбасной

продукции, фарша и т. д. [6]. Это позволило в значительной степени улучшить

текущее обеспечение столовых мясом и овощами. Каждый работник имел

право в течение месяца получить дополнительно 1 кг колбасных изделий

(государственная система снабжения обеспечивала население колбасными

изделиями из расчёта 600–800 гр на человека в месяц), мог приобрести

продовольствие, выращенное на подсобных предприятиях завода по льготным

ценам.

Администрация заводов увеличивала расходы на производство

продовольствия и систему общественного питания, так как, помимо

обеспечения своих работников, она извлекала прибыль от реализации

продукции частным лицам и сторонним организациям по «договорным» ценам.

Промышленные предприятия приняли активное участие в складывании

частного сектора в системе общественного питания города путём оказания

шефской помощи в организации так называемых «молодёжных» кафе. Впервые

о молодёжных кафе заговорили в период «хрущёвской» оттепели. Они должны

были превратиться в своего рода молодёжные клубы, в которых можно было

организовать встречи с интересными людьми, выступления начинающих

артистов и т. д. В Тольятти молодёжные кафе появились в 1960-е годы

посредством переименования из обычных кафетериев [7]. К началу 1980-х

годов на каждый район города приходилось по одному молодёжному кафе. Но

какой-то специфики в их работе не прослеживалось.

Ситуация начала меняться с 1986–87 гг. Особую активность в этом

направлении проявил Автозаводский РК КПСС, поддержанный комсомольской

организацией Волжского автозавода. В короткий срок в Автозаводском районе

было создано десять молодёжных кафе и баров. Горисполком высоко оценил

активность комсомольцев ВАЗа и рекомендовал распространить эту

инициативу в других районах города [8, л. 36].

В действительности инициатива создания молодёжных кафе стала

прикрытием захвата предприятий общественного питания. Кафе создавались на

уже имеющихся площадях. Главное – менялись поставщики. Ими становились

организации, так или иначе связанные с Волжским автозаводом. Как только

вазовские комсомольцы закрепляли своё шефство над заведением, около них

начинали появляться фирмы и кооперативы, предоставляющие различные

хоздоговорные услуги по «договорным» ценам [8, л. 37]. Такие «молодёжные»

кафе были рассчитаны не на целевую аудиторию, а на всех клиентов,

способных платить за услуги.

Наличие «молодёжных» кафе позволяло эффективно манипулировать

продовольственными ресурсами, уводя их «на сторону» с целью извлечения

прибыли. Такие кафе, как «прогрессивные заведения», получали

дополнительные фонды, а также могли рассчитывать на постоянную помощь

своих шефов, имевших свой корыстный интерес.

Подводя итоги, необходимо отметить, что изменения в системе

общественного питания и торговли на промышленных предприятиях

наметились в конце 1980-х годов в связи с распространением

капиталистических отношений. Все эти изменения проходили на фоне падения

темпов роста товарооборота и уменьшения товарной массы, доступной

рядовому потребителю. Регресс в области общественного питания

первоначально не привёл к существенным изменениям инфраструктуры.

Общественное питание на крупных промышленных предприятиях продолжало

оставаться важным способом социальной поддержки работников. Закон об

обязательной организации заведений общественного питания на предприятиях

и в организациях с численностью сотрудников свыше 1000 человек не был

отменён.

Не претерпев существенных изменений, заводской общепит, однако,

начал постепенно приходить в упадок. Перестроить заведения общественного

питания для рабочих не получилось. Руководство промышленных предприятий,

ставших акционерными обществами, всеми силами пыталось сделать

общественное питание прибыльным или сократить затраты на его содержание.

Полностью этого сделать не удалось.

Примечания1. ТГА. – Ф.Р-229. – Оп. 1. – Д. 96.2. ТГА. – Ф.Р-229. – Оп. 1. – Д. 200. – Л. 3.3. ТГА. – Ф.Р-165. – Оп. 1. – Д. 399. 4. Косалс, Л.Я. Монополизм – тормоз развития советского общества./ Л.Я. Косалс //

Постижение: социология, социальная политика, экономическая реформа. – М., 1989. – С. 129–131.

5. ТГА. – Ф.Р-165. – Оп. 1. – Д. 470. 6. СОГАСПИ. – Ф. 656. – Оп. 197. – Д. 89. – Л. 40.7. ТГА. – Ф.Р-229. – Оп. 1. – Д. 73. – Л. 1.8. ТГА. – Ф.Р-94. – Оп. 1 – Д. 1060. – Л. 36.

УДК 94(47+57)(470.4)

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ В СТАВРОПОЛЬСКОМ РАЙОНЕ

Г.В. Здерева

В статье раскрывается политика коллективизации на территории Ставропольского района, в котором она, согласно документам, должна была быть завершена осенью 1930-, весной 1931 гг. Представлена динамика колхозного строительства, показана специфика развития сельского хозяйства Ставропольского района в 30-е годы, что позволило сделать вывод о негативных последствиях ускоренной коллективизации для района.

Политика сплошной коллективизации начинается с 1929 года после

опубликования 7 ноября в газете «Правда» статьи И.В. Сталина «Год великого

перелома». Тогда же вошел в обиход и сам термин «коллективизация».

10–17 ноября 1929 г. состоялся пленум ЦК ВКП(б), на котором уже

говорили не о кооперации, а о коллективизации сельского хозяйства. Большое

место в работе пленума уделялось вопросу об укрупнении колхозов и

вовлечении крестьян в коллективные хозяйства. В резолюции Пленума «О

контрольных цифрах народного хозяйства на 1929/30 год» подчеркивалось:

«1929/30 год должен быть годом дальнейшего и значительного шага вперед в

деле обобществления сельского хозяйства. Посевные площади… должны

возрасти… в колхозах – до 15 млн га против 4,3 млн га.

В 1929/30 г. должны влиться в сельское хозяйство 40 тыс. тракторов.., из

числа которых должны быть организованы 102 машинно-тракторные

станции…» [1, с. 627].

В резолюции Пленума «Об итогах и дальнейших задачах колхозного

строительства» был поставлен вопрос об активизации классовой борьбы по

отношению к кулачеству. Требовалось усилить борьбу против

капиталистических элементов деревни, развить решительное наступление на

кулака, пресекать его попытки пролезть в колхоз. Хотя и не было прямых

указаний на применение административно-репрессивных мер по отношению к

зажиточным крестьянам, решения пленума именно к этому и подводили [1,

с. 643–644].

5 декабря 1929 г. Политбюро ЦК создало специальную комиссию во главе

с наркомом земледелия Я.А. Яковлевым для разработки планов организации

коллективизации. В комиссию из 18 человек вошел и секретарь Средне-

Волжского крайкома партии М.М. Хатаевич. На основе его предложений и

редакторских правок И.В. Сталина 5 января 1930 г. было принято

постановление ЦК ВКП(б) «О темпе коллективизации и мерах помощи

государства колхозному строительству». Согласно этому постановлению

Среднее Поволжье, а следовательно, и Ставропольский район входили в зону

сплошной коллективизации, где ее сроки определялись осенью 1930 года или

во всяком случае весной 1931 года» [1, с. 665].

Ставропольский район был середняцко-бедняцким. Однолошадных

хозяйств было 50%, безлошадных – 35%. Одну корову имело 64% хозяйств,

23% были бескоровными [2].

В районе еще до ноябрьского пленума и даже до XV съезда ВКП(б),

определившего в качестве основной задачи преобразование «мелких

индивидуальных крестьянских хозяйств в крупные коллективы» [3 с. 1282.],

насчитывалось 25 колхозов, объединявших бедняцкие хозяйства [4]. В

соответствии с решениями пленума в районе был организован еще 21 колхоз. В

Ставрополе, к примеру, был создан колхоз «Новый путь к социализму» [5]. Но

процент объединенных хозяйств был незначителен – всего 12%, так как каждый

колхоз включал в себя не более 14 хозяйств [6].

Не было в Ставропольском районе и образцовых колхозов, которые

можно было бы ставить в пример при организации новых колхозов.

Провозглашение «сплошной коллективизации» в 1929 году поставило

целый ряд задач: обобществление всех крестьянских хозяйств, борьбу с

кулачеством, увеличение посевных площадей, выполнение планов

хлебозаготовок.

Еще на объединенном пленуме Средневолжского Крайкома ВКП(б) и

Краевой Контрольной Комиссии, проходившем 23–27 ноября 1929 г. было

заявлено, что сохраняется проблема хлебозаготовок в Средне-Волжском крае.

Хлебозаготовки по Ставропольскому району в 1929 году были выполнены на

70%, по Ставрополю – на 35%. Бедняки выполнили план хлебозаготовок на

64%, середняки – на 52%, а зажиточные, саботируя, лишь на 22%. Общее

собрание населения Ставрополя сделало выводы о действиях кулаков: «Они

плачут, а между тем находят у них хлеб зарытым». Обязуясь найти кулацкий

хлеб, бедняки и середняки заявляли: «Позорное пятно нужно смыть…и назло

кулакам сказать: «Мы строим социализм», «Может быть через трупы кулаков,

но все-таки вперед» [7].

В 1929 году по району «за злостное сокрытие в ямы» были привлечены к

суду 47 кулаков, 22 зажиточных и один середняк. Конфисковано более 47 тыс.

пудов хлеба. Проведено восемь показательных судебных процессов. В

результате план хлебозаготовок был выполнен. Сдано государству более

миллиона пудов хлеба [8]. Однако удельный вес колхозов в хлебозаготовках

составил лишь 25% [9]. Это означает, что основную тяжесть

хлебозаготовительной кампании несли на себе индивидуальные крестьянские

хозяйства.

Выполнение планов хлебозаготовок требовало активизации колхозного

строительства, отмечалось, что «урожайность в колхозах, по сравнению с

индивидуальными хозяйствами была выше на 30%» [10]. В действительности, в

колхозах просто невозможно было укрыть хлеб, как делали это единоличники,

и планы хлебозаготовок выполнялись бы без осложнений.

В связи с этим выполнение плана хлебозаготовок и создание колхозов

проводилось под руководством шефов: в Ставрополе – завода № 42 г. Москвы

[11].

Ставропольским районом был заключен договор о социалистическом

соревновании с Бауманским районным рабочим обществом потребителей

г. Москвы. Обязательства Ставропольского района предусматривали

расширение посевных площадей на 14%, повышение урожайности на 6,5%,

расширение социалистического сектора до 50% путем коллективизации [12].

Постановление от 30 января 1930 г., провозгласившее начало ликвидации

кулачества как класса, давало право раскулачивать и выселять кулаков. Для

разъяснения методов этой политики партии 31 января на закрытом заседании

самарского партактива выступил секретарь Крайкома М.М. Хатаевич. Главной

причиной перехода от вытеснения и ограничения кулачества к политике

ликвидации его как класса Хатаевич назвал то, что в январе 1930 г. сплошная

коллективизация в основных зерновых районах (Средне-Волжский край,

Нижняя Волга, Северный Кавказ) стала уже свершившимся фактом. В своем

выступлении он особо подчеркнул: «Крестьяне должны идти в колхозы не для

того, чтобы о них позаботилось государство. Крестьянин в каждой коммуне, в

каждой артели должен увидеть нечто такое, чему государственная власть

помогает, и найти в них новые способы земледелия, показывающие

преимущества перед старыми» [13, с. 15]. Большое значение в докладе получил

вопрос об использовании кулацкого имущества. Все: орудия производства,

земля, постройки – должно было поступить в неделимый фонд колхозов в

качестве паев за батраков и бедняков, не имеющих средств для их внесения.

Завершал свой доклад Хатаевич предостережением от извращения партийной

линии, подчеркивая, что основной способ ликвидации кулачества является

коллективизация бедняков и середняков. В то же время он уточнял, что «если в

отдельном случае бедняк или середняк выступает против советской власти,

если он организует террористические акты и прямое сопротивление

мероприятиям советской власти, тогда мы с ним церемониться не станем и

примем по отношению к нему все меры, которые имеются в нашем

распоряжении» [13, с. 29].

III съезд Советов Ставропольского района, проходивший в январе 1931 г.,

принял решение к весне 1931 года добиться объединения 75% хозяйств на

основе ликвидации кулака как класса [14]. На съезде отмечалось, что

«недостаточен нажим на кулака», помимо этого в условиях жесткого

налогообложения «кулак, чтобы скрыть доходы, пытается пролезть в колхоз»

[15].

В соответствии с принятыми постановлениями в центре и на местах,

процесс коллективизации сопровождался активной борьбой против

зажиточного крестьянства. Для решения вопроса о лишении кулаков

земельного надела во всех сельсоветах создавались комиссии из

представителей батрацко-бедняцкой части населения, которые обсуждали

каждый двор и относили его к бедняцкому, середняцкому или кулацкому. В

некоторых селах, помимо перечисленных трех, выделяли еще категорию

зажиточных крестьян [16]. Поскольку не было выработано критериев

определения кулака, да и район был середняцко-бедняцким, в списках одних

сельсоветов отсутствовали лица, относящиеся к кулакам, в других, наоборот,

наблюдалось раскулачивание середняка. В этой ситуации последнее слово

оставалось за партийными организациями, которые и определяли «лица явно

кулацкого вида». Списки лиц, лишенных прав на землю, оглашались на

собраниях бедноты и затем утверждались сельсоветами [17].

Процесс социалистических преобразований в районе сопровождался

раскулачиванием и лишением избирательных прав всех, применявших наемный

труд, занимавшихся частной торговлей, живших на нетрудовые доходы,

бывших жандармов и служителей религиозного культа.

В 1929–30 гг. в районе было лишено избирательных прав более полутора

тысяч человек. Восстановлен в правах лишь каждый шестой [18]. В Ставрополе

в этот период были лишены избирательных прав и раскулачены 68 человек [19],

хотя по статистике было всего пять зажиточных [20]. Среди них были:

Лошкарев Константин Андреевич (61 год) за то, что до революции имел

30 десятин арендованной земли, применял наемный труд и торговал семенным

луком. Кердановский Михаил Ильич (54 года) применял до и после революции

наемный труд, торговал луком и хлебом. Нестеров Иван Иванович (43 года)

имел арендованную землю, применял наемный труд, торговал хлебом. Будучи

членом сельсовета, был замечен в злоупотреблениях при разделе земли и

сослан по линии ГПУ и др. [21].

Борьба с кулачеством, безусловно, привела к росту числа колхозов.

Однако при создании колхозов нарушался принцип добровольности. Кроме

того, не все колхозы были оформлены документально, не составлялись планы

работ в колхозах, не проводились учет и нормирование труда [22].

С целью достижения поставленных задач по сдаче хлеба государству,

процесс коллективизации сопровождался привлечением к суду, в том числе и

колхозников, по разным причинам: за хищения, спекуляцию, за уклонения от

выполнения обязательств, за хищническое отношение к скоту [23] и т. п.

В результате многие колхозы распались после выхода 2 марта 1930 г. в

газете «Правда» статьи И. Сталина «Головокружение от успехов». Если к

началу 1930 года в районе было создано 65 колхозов, в которых было

объединено 37% крестьянских хозяйств, то к лету осталось всего 33 колхоза,

объединявших 17,5% крестьянских хозяйств [24]. Однако план «сплошной

коллективизации» оставался определяющим в развитии сельского хозяйства.

С целью улучшения работы по колхозному строительству был создан

Райколхозсоюз [25]. Провозглашались десятидневки коллективизации. Но это

не изменило ситуацию. Райколхозсоюз больше надеялся на самотек в этом

процессе, поэтому обеспечить сплошную коллективизацию, согласно планам,

не удалось [26]. В 1931 году в Ставропольском районе было объединено в

40 колхозов [27]: лишь 35% хозяйств за счет бедняцко-середняцкой части

деревни [28].

К концу первой пятилетки крестьянское население района должно было

быть коллективизировано на 93–94%. На 1 января 1934 г. было создано в

районе 63 колхоза [29], которые объединили только 73,5% крестьянских

хозяйств [30].

Коллективизация в Ставропольском районе [31]

1928 1929 1930 1931 1932 1933Количество колхозов 46 65 33 40 55 63

Объединенных хозяйств (%) 12 37 17,5 35 65,6 73,5

Колхозы были привлекательны для крестьян из-за обещаемой колхозам

техники, так как выполнение главной задачи – расширения посевных

площадей – при наличии в районе более 1/3 безлошадных хозяйств было

невозможным [32].

Но в районе завозу сельскохозяйственных машин уделялось мало

внимания. Было создано лишь три МТС, одна из которых находилась в

Ставрополе, которые обслуживали 53 колхоза [33].

Численность тракторного парка была явно недостаточной. В 1928 году

было всего 12 тракторов, в 1929 – 27, в 1930 – 41 [34]. Количество тракторов

заметно увеличилось лишь в 30-е гг., но большинство из них подлежало

ремонту [35].

Наличие сельхозтехники в Ставропольском районе [36]

Количество сельско-хозяйственной техники 1928 1929 1930 1931 1932 1933 1934

Тракторов 12 27 41 58 80 123 226Комбайнов – – – – 1 12 14

Первый комбайн на территории района появился лишь в 1932 году, в

1934 году на полях Ставропольского района работало 14 комбайнов.

В основном колхозники опирались на живую тягловую силу, численность

которой ежегодно сокращалась из-за использования молодняка на тяжелых

работах и частой смены работающих на лошадях. Только за 1932–33 гг.

сокращение живой тягловой силы составило более 40% [37].

В период сплошной коллективизации в Ставропольском районе на

протяжении 1931–33 гг. отмечался неурожай из-за суховеев, в особенности

тяжелые последствия были в результате засухи 1933 года. Из 63 колхозов

района 59 испытывали значительные трудности из-за неурожая [38].

Из-за сложных природных условий, сказавшихся на развитии сельского

хозяйства, население района к 1934 году сократилось наполовину [39]. Многие

из района уезжали на временные заработки, но в район не вернулись.

Во второй половине 30-х гг. Ставропольский район оставался аграрным.

Сельским хозяйством было занято 77% населения [40]. На территории района

выращивались разные сельскохозяйственные культуры: рожь, пшеница, овес,

просо, подсолнух, бобовые. Но посевная площадь района существенно

сократилась. Если в середине 30-х гг. пашней было занято 174 тыс. га [41], то к

концу 30-х – всего 41 тыс. га. Всего было 132 трактора и 148 комбайнов [42],

сосредоточенных в четырех МТС [43]. По-прежнему, как и в начале

коллективизации, использовали на пашне лошадей, волов и коров.

Из 46 объединенных колхозов планы хлебозаготовок выполняли

только 26. Вместо сдачи хлеба государству многие колхозы продавали его

кооперации [44]. Шестнадцать колхозов выполняли планы поставок

государству капусты, огурцов, помидор, корнеплодов и ягод [45].

Большое внимание уделялось животноводству. На территории района

было три совхоза по производству мясомолочной продукции. Разводили в

районе бестужевскую племенную породу крупного рогатого скота, свиней

белой английской породы, овец породы меринос и рамбулье [46]. Особенно

было развито овцеводство. В 1938 году начало развиваться кролиководство

[47].

Несмотря на проведенную коллективизацию, в районе сохранялись

215 единоличных крестьянских хозяйств [48]. Как единоличники, так и

колхозники должны были платить налоги государству, среди которых наиболее

тяжелым был ежегодный мясоналог. Помимо этого, колхозники должны были

сдавать – 110 л, единоличные хозяйства – 170 л молока с одной коровы в год

[49]. Пассивный протест налогообложению выливался в уничтожение скота

[50]. Имело место огромное количество обращений в сельсоветы с просьбой

снизить мясо- и молокопоставки [51]. Но государственные планы определяли

иные цели. В результате к концу 30-х гг. в ряде колхозов отмечалось

значительное сокращение крупного рогатого скота. Причины падежа скота,

сокращения его поголовья связывались преимущественно с «вредительством» и

«плохим уходом», что определяло новый виток в репрессивной политике по

отношению к колхозникам и единоличникам [52].

Несмотря на то, что животноводство в своем развитии, особенно

племенное, набирало обороты, Ставропольский район в конце 20-х–30-е годы

сохранял свой аграрный характер. Но ускоренная коллективизация оказала

негативное воздействие на развитие сельского хозяйства в районе и самого

района. Она привела не только к сокращению производства зерновых культур,

но и посевных площадей, а самое главное – к сокращению населения

Ставропольского района.

Примечания1. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. II.. – М. :

Гос. изд-во полит. лит-ры, 1954. 2. Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 57. – Л. 127.3. XV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенографический отчет.. – М.–

Л. : Гос. изд-во, 1928.4. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 57. – Л. 20.5. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 58. – Л. 54; – Д. 105, – Л. 12.6. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 61. – Л. 1.7. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 33. – Л. 2об, 5об., 6.8. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 57. – Л. 36.9. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 158. – Л. 23.10. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 57. – Л. 131.11. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 61. – Л. 1.12. ТГА. – Ф. Р-19. – Оп. 4. – Д. 56. – Л. 32, 36–37.13. О ликвидации кулачества как класса : доклад на собрании Самарского партактива от

31 января 1930 г. – Самара : Гос. изд-во Средне-Волжского краевого отделения.14. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 158. – Л. 7, 23.15. ТГА. – Ф. Р.19. – Оп. 4. – Д. 77. – Л. 5.16. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 57. – Л. 36.17. ТГА. – Ф.Р-77. – Оп. 5. – Д. 49. – Л. 10об–11.18. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 75. – Л. 5.19. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 76 . – Л. 61–62об.20. ТГА. – Ф. Р-19. – Оп. 4. – Д. 58. – Л. 54.21. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 78. – Л. 4–6.22. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 61. – Л. 30.23. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 105. – Л. 228.24. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 57. – Л. 64 об.25. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 61. – Л. 15.26. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 61. – Л. 56, 6327. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 105. – Л. 38.28. ТГА. – Ф. Р-19. – Оп. 4,. – Д. 158. – Л. 2.29. ТГА. – Ф. Р-19. – Оп. 4. – Д. 120. – Л. 30.30. ТГА. – Ф. Р-19. – Оп. 4. – Д. 105,. – Л. 19331. Составлено по: Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 56. – Л. 32; – Д. 57. – Л. 2. – Д. 58. – Л. 54. –

Д. 61. – Л. 1; – Д. 105. – Л. 38, 11, 193.32. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 158. – Л. 5–6.33. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 105. – Л. 1.34. ТГА. – Ф. Р-19. – Оп. 4. – Д. 57, л.35. ТГА. – Ф. Р-19. – Оп. 4. – Д. 120. – Л. 75.36. Составлено по: Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 57. – Л. 77–78, 127.; д.105. – Л. 193.37. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 120. – Л. 73–74.38. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 113. – Л. 5.39. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 105. – Л. 186.40. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 105. – Л. 185.41. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 113. – Л. 1об.

42. ТГА. – Ф.Р-25. – Оп. 1 доп. – Д. 29. – Л. 21об.43. ТГА. – Ф.Р-25. – Оп. 1 доп. – Д. 19. – Л. 4.44. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 184. – Л. 14.45. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 199. – Л. 24.46. ТГА. – Ф.Р-25. – Оп. 1 доп. – Д. 19. – Л. 4–4об.47. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 205. – Л. 38. 48. ТГА. – Ф.Р-22. – Оп. 1 доп. – Д. 8. – Л. 86.49. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 124. – Л. 139.50. ТГА. – Ф.р-19. – Оп. 4. – Д. 204. – Л. 7об.51. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 184. – Л. 68–82; – Д. 198. – Л. 2–32.52. ТГА. – Ф.Р-19. – Оп. 4. – Д. 120. – Л. 73.

УДК 311:94(47+57):94(470)

ДИНАМИКА ЧИСЛЕННОСТИ И СФЕРЫ ЗАНЯТОСТИ НАСЕЛЕНИЯ ГОРОДА ТОЛЬЯТТИ В 1950–2009 гг.

Т.И. Адаевская, В.М. Ямашев

В статье дан анализ изменения состава населения Ставрополя – Тольятти за период с 1950 по 2009 гг., показаны источники повышения численности населения, изменения в структуре прироста, закономерности миграции из села, городов и республик бывшего Советского Союза, причины привлекательности городского округа Тольятти.

Широкомасштабное использование кадрового потенциала и возведение

новых промышленных центров, характерное для предвоенного времени,

сменилось в 50-е годы выверенным подходом в области трудовых ресурсов.

Основными факторами развития уже созданных промышленных центров,

каким являлся в этот период Ставрополь, стали экономические и

демографические.

К середине ХХ века в Ставрополе насчитывалось 12 тысяч жителей. На

десяти небольших предприятиях трудилось 750 человек. Провинциальный

Ставрополь можно было пересечь по пыльным улицам в течение 40 минут.

Жизнь в городе текла размеренно, неспешно: тихий дачный и курортный

городишко, один из центров кумысолечения, оживал лишь с летним приездом

отдыхающих. Три училища, библиотека, курзал с театральной ареной, клуб,

стадион – такова была культурная жизнь городка. Горожане любили отдыхать в

благоустроенном саду им. Воровского с летней эстрадой, аллеями и клумбами.

Люди пользовались водой из колодцев и реки Воложки, и только в 1950 году

был построен водопровод с шестью разборными колонками и оборудована баня

в помещении пожарной охраны [1].

После строительства Волжской ГЭС город стал выделяться из числа

городов Куйбышевской области, ставших в то время объектами промышленных

инвестиций (Новокуйбышевск, Отрадный, Чапаевск). В начале 60-х годов в

Ставрополе функционировали крупные промышленные предприятия с

формировавшимися трудовыми коллективами: Синтезкаучук (3422 работника –

по данным 1961 года), Волгоцеммаш (4935 работников), завод ртутных

выпрямителей (1311 работников), судоремонтный завод (1225 работников),

СУтр Гидромеханизация (818 сотрудников), управление

«Волгоэлектромонтаж» (893 сотрудника). Численность работников

предприятий города менее чем за год (с 1961 по 1962 гг.) увеличилась на

три тысячи [2]. Началось быстрое расширение городских границ: в состав

Ставрополя вошли рабочие поселки – Комсомольск и Шлюзовой.

Объявляя всесоюзной комсомольской стройкой строительство заводов в

нашем городе (1959, 1962, 1967, 1976 гг.), государство создавало оптимальные

условия для его развития. Город становился привлекательным, в него

стремились, оставляя деревенские хозяйства, а зачастую, меняя и столичные

квартиры.

Десятки тысяч энтузиастов приехали в город по собственной инициативе.

Так как вначале рабочих на завод не принимали, то они шли в строители, в

монтажники, возводили производственные корпуса. А когда вступали в

эксплуатацию корпуса, зачислялись в штат, продолжая работать в тех цехах,

которые строили своими руками. С октября 1966 по сентябрь 1967 года

численность городского населения выросла в два раза, на сентябрь 1967 года в

Тольятти проживало уже 162 тыс. человек. Приезжая в город, молодые

специалисты имели возможность начать самостоятельную жизнь, создать

семью, имея льготы на получение жилплощади сначала в общежитии, затем в

отдельной квартире. Каждый видел для себя в городе личные перспективы,

многие мечтали прокатиться на своем автомобиле (до 1970 года «Жигули»

реализовывались только в пределах Куйбышевской области). Молодые

строители были очарованы романтикой созидания в новом, современном

городе.

Не случайно именно в молодежном городе вошел в традицию ежегодный

фестиваль туристической песни, посвященный трагически погибшему в

1967 году Валерию Грушину.

Личные радости молодые работники завода с удовольствием делили с

коллективом и всем городом. Так, местная газета сообщала, что 28 января

1968 года состоялась первая комсомольская свадьба на ВАЗе: браком

сочетались Владимир и Альбина Касаткины. 13 мая 1969 года родился первый

коренной житель Автозаводского района – Сергей Акулов [3, с. 67–71].

17 февраля 1978 года в городском ЗАГСе был зарегистрирован 500-тысячный

житель города – Леночка Козлова. Её родители работали в одной бригаде

сборочно-кузовного производства. Их радость стала радостью всего города.

В 1979 году в городе проживали 502 тыс. человек [4, с. 35]. За 20 лет

население города увеличилось в семь раз. 30 октября 1984 года состоялась

торжественная регистрация 600-тысячного тольяттинца – Саши Орлова [5].

Каждый двадцатый житель города работал в 1970 году на ВАЗе. И у этого

работника были родные и близкие, пользующиеся развивающимся социально-

культурно-бытовым комплексом. За кратчайшие сроки был построен, по

существу, новый самостоятельный город – Автозаводской район, который по

количеству жилой площади, культурных и коммунальных объектов более чем в

полтора раза превосходил Тольятти 1967 года (численность Автозаводского

района в 1967 году составляла около 20 000 человек, 1972 – 100 000 человек)

[6].

Городское население Поволжья и Тольятти, в частности, формировалось

как промышленное. Большую часть городских жителей составляли работники

промышленности и члены их семей. Усложняющиеся технологии предъявляли

высокие требования к квалификации работников и его общему кругозору. Если

в городе с 1950 по 1956 гг. прижился только каждый третий переселенец, то в

70-х годах поток уезжающих из Тольятти значительно сократился.

При изучении миграционных потоков в Поволжье и в Тольятти

прослеживается закономерность зависимости интенсивности миграции между

различными местностями от расстояния между ними: меньше расстояние –

интенсивнее процесс миграции. Большинство мигрантов (более 70%),

прибывших из сельской местности, жило в этом же или соседнем

административном районе. Строительство ВАЗа расширило географию

приезжающих, но не изменило основной источник пополнения работающих на

заводе. Состав сельских мигрантов по возрасту был следующим: до 14 лет –

10,7%; 14–17 лет – 8,1%; 18–24 года – 32,3%; 25–34 года – 21,7%; 35–44 года –

14,5%; 45–55 лет – 7%; 55–59 лет – 3,4% [7]. Выходцы из сельской местности

оказывали положительное влияние на демографическую обстановку: они были

настроены на создание семьи и рождение нескольких детей в течение первых

пяти лет проживания в городе.

Со второй половины 60-х годов в Тольятти усилился новый

миграционный поток «город – город», внутреннее содержание которого можно

определить как миграцию жителей поселков городского типа в города, жителей

небольших городских поселений в средние и крупные города; около трети

мигрантов из городской местности составляли жители поселков городского

типа. Уклад жизни многих из этих населенных пунктов напоминал сельский.

Большинство поселков городского типа в Куйбышевской области было

построено вокруг одного крупного предприятия. Увольнение по каким-либо

причинам работника с данного предприятия ставило перед ним

трудноразрешимые задачи. Люди в этой ситуации находили выход в переезде в

крупные промышленные города, в которых действовало большое количество

промышленных предприятий. Одним из таких городов был Тольятти.

В отличие от большинства схожих между собой городских населенных

пунктов (Сызрань, Новокуйбышевск, Чапаевск), где миграционный приток

населения завершился с момента запуска последней очереди объекта

индустрии, в Тольятти продолжалось увеличение населения за счет

механического прироста, который, несмотря на высокие темпы естественного

прироста, превосходил его.

Перед мигрантами вставали сложные проблемы, связанные с адаптацией

к непривычной для них специфике социальной, бытовой, производственной

сфер жизни. Трудности социальной и бытовой адаптации приводили к тому,

что после разрыва с традиционной средой обитания, бывшие сельские жители

не могли вписаться в новую городскую жизнь. Значительная часть

переселенцев приобретала маргинальные черты, вызывавшие нарушение

социальных норм поведения.

Слабо адаптируясь к городской культуре и социальной среде, сельчане

старались трансформировать непривычную окружающую действительность,

стремясь подстроить последнюю под собственное миропонимание и

целеполагание, влияя, таким образом, на развитие городской культуры

Тольятти. Но очень сильным было у бывших сельских жителей стремление

учиться, овладевать новыми знаниями.

В 1970-х годах Тольятти был самым молодым в стране. Средний возраст

жителей в 1970 году составлял 29,9 лет, а в 1979 году – ещё моложе – 27,3 лет

[8]. В группе прибывших доля мужчин превышала удельный вес женщин:

большая часть которых были менее мобильными. Второе место по удельному

весу как среди прибывших, так и среди выбывших, занимала возрастная группа

25–29 лет. В обеих группах доля мужчин превышала долю женщин [9].

В середине 70-х годов демографическая структура города

корректировалась в нескольких направлениях: 1) имело место старение

работников промышленности за счет сокращения удельного веса молодых

возрастов, основную часть представляла возрастная группа 26–35 лет, лица

наиболее трудоспособного возраста; 2) увеличилась численность женщин на

фоне уменьшения их удельного веса в общем составе работников

промышленности; 3) значительное число женщин, занятых на производстве и

компенсирующих нехватку «мужских рук», были отвлечены от сферы

семейных отношений.

Так строительство и становление в Тольятти крупного промышленного

центра изменило демографическую ситуацию города: механический прирост

несколько превышал естественный, то есть приезжающих в город мигрантов

ежегодно регистрировалось больше, чем рождающихся коренных

тольяттинцев. Эта тенденция усилилась со второй половины 1980-х – начала

1990-х годов. Город по-прежнему был привлекателен для приезжающих. Да и

как было не приехать, ведь вся страна знала строки знаменитого бардовского

хита О.Митяева: «Послушай, приятель, ты не был в Тольятти, а значит, и

женщин красивых ты не видал».

Экономическая инфраструктура города выстояла в условиях социальных

катаклизмов тех лет: общественной нестабильности, экономического кризиса,

распада СССР, угрозы гражданского противостояния в самой России.

Спасаясь от этнических конфликтов, неразрешимых экономических

проблем, в город приезжали люди из бывших республик Советского Союза.

Пик этой стихийной миграции отмечался статистами в 1994 году. Несмотря на

затруднения с оформлением прописки, статуса вынужденного переселенца,

отсутствие жилья и другие трудности, приезжавшие быстро адаптировались.

Помогало знание русского языка, образование и общее воспитание в традициях

русской культуры.

Перенести трудности 1990-х годов было сложно и многим коренным или

давно считавшим себя таковыми тольяттинцам. Общий дискомфорт

обусловливал высокий процент смертности горожан; низкая, не

обеспечивающая простого замещения поколения рождаемость; быстрый рост

внебрачной рождаемости, нелегитимность брачности (гражданский брак) и

дестабилизация семьи.

На снижение рождаемости в городе, безусловно, влияло и увеличение

среднего возраста тольяттинцев. В 2005 году он составлял 40 лет. Однако

количество пожилых людей в возрасте 80 лет и старше насчитывало всего 1%.

Как и во многих городах России, женщин-долгожителей в Тольятти было

больше, чем мужчин. Среди 80-летних горожан 1181 женщина и 296 мужчин, а

в возрасте 90 лет – соответственно 197 и 29. Двадцать четыре тольяттинца

достигли векового возраста и даже перешагнули за него.

Особенным по демографическим характеристикам городского округа

Тольятти стал 2006 год, в котором проявились положительные последствия

государственной политики по стимулированию миграции. Снизилась

смертность (практически на 3%), а темпы рождаемости увеличились более чем

на 2%. Соответственно, естественная убыль населения уменьшилась почти

наполовину. Миграционный прирост, составлявший в 2005 году 1,5 тыс.

человек, что больше соответствующего показателя 2004 года на 77%, стал не

единственным элементом замещения естественных потерь населения нашего

города. Родилось больше коренных тольяттинцев. На 1 января 2009 г. в

Тольятти сохранялся естественный прирост населения. Это дает надежду на

восстановление репродуктивного потенциала жителей города.

Население городского округа Тольятти, находящегося в сердце России,

всегда было многонациональным. И в конце XXI века его населяют русские

(83,4%), татары (3,8%), мордва (3,6%), чуваши (3,6%), украинцы (2,5%) и

другие национальности (3,1%). Активной жизнью живут диаспоры армян,

поволжских немцев, евреев.

На 1 января 2008 года в нашем городе проживало 705 462 жителя. За

последние шестьдесят лет оно увеличилось в 58 раз, что гораздо выше средних

темпов увеличения населения по России. Современный город родился на

памяти одного поколения, не случайно социологи называют его феноменальной

точкой на карте.

Позитивный опыт крупномасштабного созидания помог городу пережить

государственные катаклизмы без национальных и социальных конфликтов. В

течение второй половины ХХ столетия отличительной чертой населения

Тольятти являлась высокая социальная мобильность, доброжелательное

отношение к приезжим, облегчающее их адаптацию в городе. Такие

характеристики отличают далеко не все города России.

Сегодняшние проблемы миграции – это один из новых вызовов, на

который нашей стране придется отвечать в XXI веке. Такой вызов нельзя

принять, не имея тщательно разработанной миграционной политики.

Безусловно, заслуживает внимания опыт формирования населения в городе, где

в предшествующий исторический период наблюдалось общественное согласие

и согласие политических элит в вопросе о миграции, понимаемом как один из

первостепенных вопросов национальной безопасности.

Примечания1. ТГА. – Ф.Р-378. – Оп. 1. Личный фонд А.И. Галанина. – Л. 42.2. ТГА. – Ф.Р-14. – Оп. 1. – Д. 132. – Л. 5–6.3. Исторические хроники Ставрополя-Тольятти. – Самара. 2007. 4. Численность населения российских городов (1897–1992 гг.) : справочник. – Ярославль,

1995. 5. За 600 тысяч! // За коммунизм. – 1984. – 31 окт. – № 211.6. Правосуд, В.М. Роль и значение социальной политики ВАЗа, как градообразующего

предприятия. Уроки, проблемы современности. История ОАО «АВТОВАЗ». – Тольятти, 2003.

7. ТГА. – Ф.Р-14. – Оп. 1. – Д. 72. – Л. 5–6.8. Подсчитано по данным Самарского комитета статистики и комитета по делам

молодежи при администрации Самарской области.9. ТГА. – Ф.Р-14. – Оп. 1. – Д. 8. – Л. 12–15.

СОЦИОЛОГИЯ

УДК 316.1:65.01

СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНАЯ ЗНАЧИМОСТЬ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ПОДГОТОВКИ ПЕРСОНАЛА КОМПАНИИ

Е.В. Желнина

В статье обосновано колоссальное значение крупных компаний в общественной жизни. Приведенные результаты авторских социологических исследований выявляют значимое влияние проводимой в крупной компании профессиональной подготовки персонала на социально-культурное состояние региона, в котором функционирует данная компания. Также определены основные социально-культурные функции системы профессиональной подготовки персонала: функция социализации личности, функция обеспечения занятости населения, функция обеспечения уверенности сотрудников, функция достижения социальной стабильности и другие.

В силу специфики современного рынка, компании вынуждены работать в

условиях жёсткой конкуренции, оперативно реагировать на различные

изменения внешней среды. Делая упор в своей деятельности на улучшение

производственных, экономических и управленческих результатов работы,

руководители зачастую забывают о социально-культурных аспектах

функционирования организации, изучение и учёт которых особенно важны

именно в крупных компаниях1, так как, во-первых, они привлекают большое

количество работников, оказывая тем самым значительное воздействие на

общество. Во-вторых, крупные компании занимают значительную территорию.

В-третьих, крупные компании являются, как правило, градообразующими

предприятиями и имеют свои обособленные населённые пункты, большая часть

населения которых работает в компании. В-четвёртых, представители крупных

компаний зачастую взаимодействуют с муниципальными структурами, а также

выступают представителями в системе государственных организаций. В-пятых,

крупные компании выделяют значительные средства на создание и

1 Крупная компания представляет собой большую структурированную группу людей (более 200 чел.), объединённых для достижения социальных, производственных, экономических и иных целей (прим. автора).

обслуживание объектов муниципальной инфраструктуры. Примером тесного

взаимодействия крупной градообразующей компании и населённого пункта

является ОАО «АВТОВАЗ», основное производство которого размещено в

г. Тольятти (численность населения г. Тольятти в 2003 году составляла 704 тыс.

чел.2). Среднесписочная численность персонала ОАО «АВТОВАЗ» в том же

году составила 16,59% населения города (116 808 чел.), причём за указанный

год в компанию было принято 9900 чел., а уволено – 11790 чел.3. Не сложно

подсчитать, что почти каждый пятый житель г. Тольятти (19,67%) каким-либо

образом связан или был связан с этой компанией. Анализ этих статистических

данных позволяет сделать вывод о колоссальном значении крупных компаний в

жизнедеятельности общества. Именно поэтому руководителям и сотрудникам

служб по персоналу необходимо организовывать и направлять работу по

созданию комплекса мероприятий по профессиональной подготовке

сотрудников, который в полной мере будет способствовать реализации

социально-культурных функций профессиональной подготовки персонала.

Подводя итог сказанному, отметим, что повышение уровня

профессиональной квалификации персонала, происходящее вследствие

организации и проведения профессиональной подготовки, способствует

оказанию позитивного воздействия как на экономическое положение компаний

и организаций, так и на социальное благополучие в регионе в целом. Именно

поэтому при разработке технологий профессиональной подготовки персонала

необходимо учитывать основные характеристики и принципы построения

социальных технологий, а при внедрении и функционировании технологий в

деятельности крупных компаний следует отдавать предпочтение реализации

социально-культурных функций профессиональной подготовки.

Социально-культурные функции профессиональной подготовки

персонала крупной компании, безусловно, важны для компании, но

наибольшую значимость они имеют для отдельного человека и для общества в

2 Федеральная служба государственной статистики // www.gks.ru (от 21.02.2009).3 См.: Годовой отчет ОАО «АВТОВАЗ» за 2004 г. // Официальный сайт ОАО «АВТОВАЗ» // www . lada - auto . ru (от 20.12.2008).

http://www.lada-auto.ru/

целом. Основные социально-культурные функции профессиональной

подготовки персонала крупной компании проявляются в социализации

личности, в обеспечении занятости населения, в достижении социальной

стабильности и направлены на формирование социальной уверенности

личности. В своей совокупности реализация социально-культурных функций

обеспечивает социальную защищённость человека и его социокультурное

развитие в соответствии с требованиями современного общества.

Наиболее важной и очевидной социально-культурной функцией

профессиональной подготовки персонала крупной компании является функция

социализации личности. Ж.Т. Тощенко утверждает, что социализация

личности представляет собой «процесс становления личности, постепенное

усвоение ею требований общества, приобретение социально значимых

характеристик сознания и поведения, которые регулируют её отношения с

обществом»4.

Успешная социализация личности предполагает усвоение

организационных ценностей и норм посредством вовлечения данной личности

в производственную, административную и социальную системы компании и

общества. В рамках процесса социализации личности в крупной компании

можно выделить следующие этапы: усвоение личностью системы ценностей

крупной компании; осознание и принятие мотивов поведения в условиях

работы в крупной компании; усвоение личностью формальных и

неформальных норм и правил поведения внутри компании и дальнейшее

следование им. Участие сотрудника в мероприятиях профессиональной

подготовки, вследствие получения и усвоения им информации о деятельности в

компании, способствует его успешной социализации. Реализуемая в процессе

осуществления профессиональной подготовки персонала крупной компании

функция социализация личности создаёт благоприятные предпосылки для

решения ряда важных для общества задач:

4 См.: Тощенко, Ж.Т. Социология: Общий курс. 2-е изд., доп. и перераб. – М. : Прометей ; Юрайт, 1999. – С. 314.

осуществление изменений, нововведений в обществе, которые

посильны только высокообразованным, высококвалифицированным личностям,

вовлеченным в процессы постоянного развития и самосовершенствования;

решение общественных проблем, осознание, оценка и преодоление

которых возможно только при условии постоянного профессионально-

личностного совершенствования;

снижение влияния и преодоление возможных негативных явлений в

сознании и поведении людей.

Важной функцией профессиональной подготовки персонала крупной

компании является функция обеспечения занятости населения. Занятость

населения представляет собой деятельность граждан, направленную на

удовлетворение личных и общественных потребностей посредством получения

дохода, основанного на личном труде. Человек, который успешно работает в

компании, имеет постоянный и стабильный доход, социально защищён и

достаточно уверенно чувствует себя в социальном сообществе.

В целях достижения стабильной занятости работнику необходимо

поддерживать уровень своей профессиональной квалификации (образование,

опыт работы, знания, умения, навыки) настолько высоким, насколько этого

требуют условия функционирования компании, в которой он работает.

Детальное рассмотрение результатов социологического опроса, проведённого

компанией «Дистанционный консалтинг»5 в марте – апреле 2005 г., в котором

участвовало 172 респондента, позволило выяснить, что наличие

соответствующего образования, и как следствие этого, знаний, умений,

навыков, значительно повышает шансы на получение желаемой работы.

Анализируя данные опроса, можно увидеть, что образование и владение

необходимыми знаниями, умениями и навыками (13%) занимает ведущие

позиции среди факторов, способствующих получению желаемой работы.

Опрос явился ещё одним подтверждением того, что в условиях жёсткой

конкуренции на рынке труда наиболее опытные и квалифицированные кадры 5 См.: Социологические опросы компании «Дистанционный консалтинг» // www . dist - cons . ru (от 21.10.2008).

http://www.dist-cons.ru/

имеют преимущество перед остальными при получении высокооплачиваемой

работы6.

Функция обеспечения социальной уверенности сотрудников

направлена на повышение уверенности сотрудников во взаимодействиях,

взаимоотношениях между собой. Проведение профессиональной подготовки

персонала способствует выработке у сотрудников субъективной уверенности в

возможности внести свой вклад в результаты деятельности компании, что, в

свою очередь, становится основой успеха в их производственной и

общественной жизни. Посредством экспертного опроса менеджеров компаний

г.о. Тольятти эмпирически подтверждено влияние уровня профессиональной

подготовки на уверенность персонала в успешности своей профессиональной

деятельности. На вопрос о возможностях, которые предоставляет пройденная

подготовка сотруднику, респонденты поставили на четвёртое место (из

двадцати возможных) повышение уверенности в своей профессиональной

деятельности.

Функция обеспечения социальной уверенности сотрудников в некоторой

степени связана с управленческой функцией мотивации персонала крупной

компании, так как сотрудник, вовлечённый в постоянную профессиональную

подготовку в компании, неизбежно чувствует, что компания нуждается в его

квалификации, знаниях, умениях и навыках. В свою очередь, ощущение

ценности сотрудника для компании способствует формированию уверенности

работника в своей профессиональной успешности, что значительно повышает

уровень его лояльности по отношению к компании. Таким образом, за счёт

повышения лояльности сотрудников, возникающей и укрепляющейся в

процессе их профессиональной подготовки в период работы в компании,

происходит удержание ведущих специалистов.

Профессиональная подготовка персонала крупной компании направлена

на реализацию еще одной социально значимой функции – функции

достижения социальной стабильности. Социальная стабильность достигается 6 Подробнее см.: Тенденции в сфере высшего образования развитых стран // Человек и труд. – 2002. – № 6. – С. 28–32.

тогда, когда в обществе большинство его членов чувствуют уверенность,

защищённость. Стабильное положение работников крупной компании

обеспечивается стабильностью положения этой компании на рынке, которая,

как показывает практика деятельности многих компаний, может достигаться

повышением уровня квалификации персонала. Преимущество стабильно

функционирующей компании заключается в том, что потенциальные

сотрудники оценивают работу в ней как престижную, интересную,

перспективную и адекватно оплачиваемую. Именно поэтому в подобных

компаниях наблюдается приток квалифицированных специалистов с новыми

идеями, знаниями, опытом и методами работы. В связи с этим в компаниях

прослеживаются тенденции предпочтения определённого уровня образования в

конкретной профессионально-должностной группе работников.

Таблица 1Предпочтительный уровень образования

представителей различных профессионально-должностных групп7

Уровень образования

Профессионально-должностные группы, в%

Специалисты, руководители среднего звена

Служащие из числа

технического персонала

Квалифицированные рабочие

Предприниматели, имеющие наемных

работников

Среднее 2,8 11,6 29,9 12,9Среднееспециальное 11,4 31,2 57,7 26,2

Высшее 80,2 36,8 12,4 57,9Ученая степень 5,6 0,4 - 3

Анализ статистических данных таблицы позволяет сделать вывод, что для

представителей рабочих специальностей предпочтительнее средне-специальное

образование, а для категории руководителей и специалистов – высшее. Хотя,

необходимо отметить, что в процессе трудовой деятельности работники

проходят профессиональную подготовку с учётом своей специальности,

характеристик и условий работы.

7 См.: Российский средний класс: динамика изменений // www . fesmos . ru / Pubikat /6_ Medium %20 klass 2003/ Sklass _ rus _4. html (от 12.12.2008).

http://www.fesmos.ru/Pubikat/6_Medium%20klass2003/Sklass_rus_4.html


Привлекательность высшего образования у потенциального работника

компании также подтвердилась проведённым автором 17–26 октября 2007 г. в

рамках данного исследования телефонным интервью руководителей

структурных подразделений Открытого акционерного общества «АВТОВАЗ»

(г.о. Тольятти), направленного на выявление предпочтительного типа

работника.

Метод телефонного интервью был выбран в связи со следующими

факторами:

руководители подразделений заняты текущими делами и на очную

встречу соглашаются достаточно редко и неохотно, в то время как телефонное

экспресс-интервью, состоящее из малого числа вопросов, является наиболее

приемлемым вариантом сбора информации;

ответы респондентов, полученные в ходе телефонного интервью,

более откровенны;

за счёт того, что нет необходимости приезжать на рабочее место

респондента, сокращается время проведения интервью.

В телефонном интервью приняло участие 176 респондентов –

руководителей структурных подразделений (отделов, цехов, бюро) ОАО

«АВТОВАЗ»8.

Как выяснилось в результате интервью, руководители стараются

принимать на работу в большинстве случаев специалистов с высшим и

неоконченным высшим образованием, хотя для некоторых должностей ряда

подразделений, например, производственных цехов, работнику достаточно

среднего специального образования по необходимой в данном подразделении

компании профессии (табл. 2).

Таблица 2Наиболее предпочтительный

уровень образования работника компании

8 В телефонном интервью не велась статистика отказов респондентов от участия. Однако изучение отношения руководителей к опросам возможно в специальном исследовании (прим. автора).

№ п/п Уровень образования Количество ответов, шт.

% от общего числа респондентов

1. Ниже среднего 0 02. Среднее 7 3,983. Среднее специальное 54 30,684. Неоконченное высшее 26 14,775. Высшее 85 48,306. Ученая степень 4 2,27

Работников с неоконченным высшим образованием предпочитают

нанимать в компанию, так как у них есть значительный потенциал развития и

стремление получить производственный опыт, но в некоторых случаях

руководителей останавливает то, что им необходимо будет предоставлять

учебный отпуск для сдачи экзаменов, написания и защиты дипломной работы.

Некоторые современные формы профессиональной подготовки (например

дистанционное обучение) позволяют работникам получить желаемый уровень

образования, необходимый для занятия конкретной должности, не отвлекаясь

от основной работы.

Кроме того, по итогам телефонного интервью оказалось, что в

потенциальном работнике ценятся и знания, и опыт работы, и образование

(табл. 3).

Таблица 3Наиболее предпочтительные, с точки зрения руководителей,

характеристики работников компании

№ п/п Характеристики работника Количество

упоминаний, раз% от общего

числа ответовПолученный

ранг

1. Наличие знаний по специальности 173 32,76 1

2. Наличие опыта работы по специальности 106 20,08 2

3. Наличие необходимого образования 101 19,13 3

4. Владение необходимыми умениями работы 82 15,53 4

5. Владение практическими навыками работы 66 12,5 5

Среднее количество упоминаний 105,6

Анализ результатов телефонного интервью позволил сделать вывод о

значимости профессиональной подготовки в достижении работником

необходимого уровня профессиональной квалификации, так как одним из

основных способов получения знаний (наличие которых является наиболее

предпочтительной, с точки зрения руководителей, характеристикой работника)

является прохождение сотрудником мероприятий по профессиональной

подготовке.

Тем не менее наиболее значимыми в характеристике работника оказались

умения и способности (табл. 4). Иными словами, руководители компании

отдадут предпочтение сотруднику, обладающему необходимыми для

выполнения работы знаниями, умениями и практическими навыками, даже если

у него нет подтверждающих документов (диплома, свидетельства, сертификата

и т. п.).

Таблица 4Предпочтения в выборе работника компании

№ п/п Характеристики работника Количество

ответов, шт.% от общего числа

респондентов

1.Отдам предпочтение умелому, способному кандидату, даже если у него нет высшего образования

94 53,41

2.Отдам предпочтение кандидату с высшим образованием, даже если у него нет необходимого опыта работы

82 46,59

Необходимо отметить, что, помимо владения знаниями, умениями и

практическими навыками, для эффективной и качественной работы сотруднику

необходимо обладать рядом личностных качеств. Анализ ответов респондентов

экспертного опроса менеджеров компаний г.о. Тольятти позволил выявить

качества идеального работника, с точки зрения руководителей современных

российских компаний. Руководителями компаний в сотрудниках ценятся такие

качества, как умение работать в команде (11,20%), исполнительность (10,43%),

инициативность (7,72%), а также стремление и способность приобретать новые

знания, умения и навыки (7,73%) и умение, желание и готовность обучать и

передавать свой опыт коллегам (3,85%). Но всё же основным качеством

сотрудника признаётся владение профессиональными знаниями и умениями

(18,92%). Важным является тот факт, что данное качество работника можно

приобрести в процессе прохождения им мероприятий профессиональной

подготовки.

Кроме того, проведение профессиональной подготовки персонала создаёт

условия для компенсации возможных пробелов в работе государственной

системы образования (школа – ПТУ – вуз), что благоприятно сказывается на

обеспечении стабильной занятости и социальной защищённости членов

общества.

В процессе профессиональной подготовки персонала реализуется важная

социально-культурная функция профессиональной подготовки – функция

формирования статуса работника в компании и в обществе. Как правило,

ведущие позиции в компании занимает сотрудник с высокой квалификацией,

отлично владеющий профессиональными знаниями и умениями. Такой

работник всегда востребован на рынке труда, и это отражается и на его

положении в обществе. Профессиональная квалификация, уровень и качество

которой повышается в процессе профессиональной подготовки, играет важную,

практически определяющую роль в становлении работника, свидетельствует об

уровне его конкурентоспособности и престиже в обществе. Возможность

влияния профессиональной подготовки персонала на формирование статуса

работника в компании также подтверждено результатами экспертного опроса

менеджеров компаний г.о. Тольятти. Перспективу повысить свой статус в

компании после прохождения определенной профессиональной подготовки

респонденты поставили на тринадцатое место (из двадцати возможных).

Мировоззренческо-просветительская функция профессиональной

подготовки персонала отражается на аспектах как непосредственно связанных с

работой сотрудника в компании, так и на многих других сторонах его

жизнедеятельности. В процессе профессиональной подготовки происходит

расширение и в ряде случаев формирование мировоззрения работников. Данная

функция особенно актуальна в крупных компаниях, имеющих большую

численность работников, так как организация в компании профессиональной

подготовки персонала способствует вовлечению большого количества человек

(членов общества) в процессы личностного и профессионального развития,

самосовершенствования.

Функция социальной интеграции также является важной социально-

культурной функцией профессиональной подготовки персонала. Данная

функция особенно значима в процессах общения, взаимодействия работников

крупной компании и членов общества. Организационная интеграция – это

процесс, в ходе которого сотрудники (в том числе руководители) и их группы

устанавливают между собой более тесные социальные, экономические и другие

отношения. Оптимизацию, повышение эффективности процессов интеграции в

крупной компании возможно реализовать посредством проведения

мероприятий профессиональной подготовки персонала. Например, на

некоторых обучающих курсах по коммуникациям, формам и методам общения,

работе в команде и др. слушатели знакомятся с различными способами

взаимодействия друг с другом, эффективными методами совместной работы на

предприятии. Анализ результатов экспертного опроса менеджеров г.о. Тольятти

подтверждает влияние профессиональной подготовки персонала, проводимой

крупной компанией, на процессы интеграции (возможность эффективно

работать в команде респонденты поставили на второе место, а возможность

улучшить взаимоотношения с коллективом – на девятое место из двадцати

возможных).

Крупные компании привлекают очень большое число работников,

поэтому решение социально-культурных проблем и задач становится одной из

задач, стоящих перед руководителями и менеджерами компании. Разворачивая

деятельность по разработке технологий профессиональной подготовки

персонала, крупные компании вносят значительный вклад в социокультурное

развитие регионов, так как успешная деятельность крупных компаний создаёт

благоприятные предпосылки для роста благосостояния общества.

Учитывая столь разнообразные функции профессиональной подготовки

персонала, крупной компании при подборе персонала на должность кадровых

служащих, ответственных за разработку, внедрение и функционирование

технологий профессиональной подготовки, целесообразно ориентироваться на

дополнительные требования к должности, учитывающие необходимость

владения и использования информации, касающейся производственно-

экономического, управленческого и социально-культурного аспектов

функционирования компании.

Библиографический список1. Годовой отчет ОАО «АВТОВАЗ» за 2004 год // Официальный сайт ОАО

«АВТОВАЗ» // www.lada-auto.ru (от 20.12.2008).2. Российский средний класс: динамика изменений // www.fesmos.ru/Pubikat/6_Medium

%20klass2003/Sklass_rus_4.html (от 12.12.2008).3. Социологические опросы компании «Дистанционный консалтинг» // www.dist-cons.ru

(от 21.10.2008).4. Тенденции в сфере высшего образования развитых стран // Человек и труд. – 2002. –

№ 6. – С. 28–32.5. Тощенко, Ж.Т. Социология: общий курс / Ж.Т. Тощенко. – 2-е изд., доп. и перераб. –

М. : Прометей, Юрайт, 1999. – 527 с. 6. Федеральная служба государственной статистики // www.gks.ru (от 21.02.2009).

УДК 316.3:65.01СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ПРОЕКТИРОВАНИЯ

СИСТЕМЫ КООРДИНАЦИИ ДЕЙСТВИЙ ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫХ УЧРЕЖДЕНИЙ И ПРЕДПРИЯТИЙ

ПО ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ОРИЕНТАЦИИ МОЛОДЕЖИ

Т.Н. Иванова

В статье рассматривается вопрос социализации личности в обществе. Интерпретируется понятие «социальная среда», «профориентационная среда» с точки зрения социологии. В работе автор рассматривает воспитательный процесс как социально-психологический феномен. Автор раскрывает вопросы проектирования и реализации системы координации единства социальных и педагогических действий социально-психологических центров и учреждений микросоциума по оптимальной профессиональной ориентации учащихся.

Социологические исследования и практика показывают значительное

влияние общества на социализацию и профессиональное самоопределение

http://www.dist-cons.ru/



http://www.lada-auto.ru/

личности. Под термином «Окружающая среда» обычно понимается природная

среда, окружающая человека; нередко в это понятие включают элементы

искусственной среды (жилые строения, промышленные предприятия, канал,

водохранилища и т. п.).

Помимо понятия «окружающей среды» существует более узкое понятие

социальной среды: «Среда социальная – это окружающие человека

общественные, материальные и духовные условия его существования и

деятельности. Среда в широком смысле (макросфера) охватывает общественно-

экономическую систему – производительные силы, общественные отношения и

институты, общественное сознание и культуру. Среда в узком смысле

(микросфера) включает непосредственное окружение человека – семью,

трудовой, учебный и другие коллективы и группы. Среда оказывает решающее

воздействие на формирование и развитие личности. В то же время под

влиянием деятельности человека она изменяется. И в процессе этих

преобразований изменяются сами люди.

Известно, что человек становится личностью только в процессе

социализации, т. е. общения, взаимодействия с другими людьми. Вне

человеческого общества духовное, социальное, психическое развитие личности

происходить не может.

Общество с целью воспроизводства социальной системы, сохранения

своих социальных структур стремится сформировать социальные стереотипы и

стандарты, образцы ролевого поведения. При адаптации к обществу личность

усваивает этот социальный опыт путем вхождения в социальную среду,

систему существующих социальных связей. Однако в силу своей природной

активности личность сохраняет и развивает тенденцию к автономии,

независимости, свободе, формированию собственной позиции, неповторимой

индивидуальности. Следствием действия этой тенденции является развитие и

преобразование не только самой личности, но и общества.

Социализация – это непрерывный процесс, длящийся в течение всей

жизни человека. В отечественной педагогике при определении стадий

социализации исходят из того, что она происходит более продуктивно в

трудовой деятельности. В зависимости от отношения к трудовой деятельности

выделяются следующие ее этапы.

Дотрудовая, включающая период жизни человека до начала

самостоятельной трудовой деятельности по полученной профессии.

Этот этап в свою очередь разделяется на два более или менее

самостоятельных периода: ранняя социализация, охватывающая время от

рождения ребенка до поступления его в школу; юношеская социализация,

включающая обучение в школе, техникуме, вузе и т. д.

Трудовая стадия охватывает весь период трудовой деятельности человека.

Послетрудовая стадия, наступающая в пожилом возрасте в связи с

прекращением трудовой деятельности.

В процессе социализации личность примеривает на себя и выполняет

различные роли, которые называются социальными. Через роли личность имеет

возможность проявить себя. По динамике выполняемых ролей можно получить

представление о тех вхождениях в социальный мир, которые были пройдены

личностью. Выделим основные задачи социализации:

Естественно-культурные задачи связаны с достижением на каждом

возрастном этапе определенного уровня физического и сексуального развития,

которое характеризуется некоторыми нормативными различиями в тех или

иных регионально-культурных условиях.

Социально-культурные задачи – это познавательные, морально-

нравственные, ценностно-смысловые задачи, которые специфичны для каждого

возрастного этапа в конкретном историческом социуме. Они определяются

обществом в целом, региональным и ближайшим окружением человека.

Социально-психологические задачи связаны с развитием и становлением

личности, ее самоопределением, самоактуализацией и самоутверждением,

которые на каждом возрастном этапе имеют специфическое содержание и

способы их достижения.

Решение названных задач в процессе воспитания вызвано

необходимостью развития личности. Если какая-либо группа задач или

наиболее значимые из нее остаются нерешенными на том или ином этапе

социализации, то это либо задерживает развитие личности, либо делает его

неполноценным. Об этом ярко свидетельствуют факты и последствия

пребывания детей вне человеческого общества. Отсюда следует решающая

роль воспитания в процессе социализации личности.

Воспитание, в отличие от социализации, происходящей в условиях

стихийного взаимодействия человека с окружающей средой, представляет

собой процесс целенаправленной и сознательно контролируемой социализации,

составными частями которой являются семейное, религиозное и школьное

воспитание.

Воспитанию присущи две основные функции: упорядочивание

разнообразных влияний (физических, социальных, психологических и др.) на

личность и создание условий для ускорения процессов социализации с целью

развития личности. В соответствии с этими функциями воспитание позволяет

преодолеть или ослабить отрицательные последствия социализации, придать ей

гуманистическую ориентацию, востребовать научный потенциал для

прогнозирования и конструирования социальной стратегии и тактики в

зависимости от факторов социализации.

Факторами социализации называют такие обстоятельства, при которых

создаются условия для протекания процессов социализации. Как много

обстоятельств, вариантов и сочетаний, так много и факторов (условий)

социализации.

Микрофакторы, как отмечают социологи, оказывают влияние на развитие

человека через так называемых агентов социализации, т. е. лиц, в

непосредственном воздействии с которыми протекает жизнь.

Социализация осуществляется с помощью широкого выбора средств,

специфичных для определения возраста человека. К ним можно отнести,

например, методы поощрения в семье, в группах сверстников, в учебных и

профессиональных группах; разнообразные виды и типы отношений в

основных сферах жизнедеятельности человека (общение, игра, спорт) и др.

Факторы социализации являются одновременно и средовыми факторами

формирования личности.

В нашей работе мы исходим из идеи о том, что воспитательный процесс

как социально-психологический феномен конструируется, располагается,

развивается во вполне определенном социуме, имеющем свои

пространственные рамки.

В свою очередь, социум размещается в географическом пространстве. Он

формирует представление о существующих связях общества с миром и в

обществе, если связи традиционны, учащийся без особых усилий осваивает эту

реальность. Когда говорят «среда воспитывает», подразумевается, что ребенок

прожил тот спектр социальных отношений, который ему предоставило

социальное пространство.

В социуме как в предназначенном для жизни человека пространстве

ребенок проявляет и утверждает свое «Я», функционируя как социальное

существо и в этом обретая свою социальную сущность через контактные

повседневные группы, в которых протекает его реальная жизнь. Семья, детский

сад, двор, школа, дом творчества, спортивная секция, клуб, студия,

общественные и производственные учреждения – вот основной перечень этих

слагаемых социального пространства и социума, в которых происходит

социализация и профессиональное самоопределение учащихся.

Под профориентационной средой, призванной содействовать

профессиональному выбору, мы понимаем совокупность микрофакторов,

оказывающих непосредственное воздействие на учащихся: школа, семья,

группа сверстников, окружающие школу организации, культурно –

просветительные, общественные, учебные, профессиональные и другие

учреждения, предприятия, в которых осуществляется социальное воспитание и

формирование профессиональных намерений молодежи.

Проблема заключается в том, чтобы спроектировать и реализовать

систему координации единства социальных и педагогических действий

социально-психологического центра и учреждений микросоциума по

оптимальной профессиональной ориентации, а не надеяться на их стихийное

влияние на учащихся.

В связи с этим следует подчеркнуть, что профориентационная среда – это

результат совместной целенаправленной деятельности социально-

психологического центра и учреждений социума созидательного и

интеграционного характера. Чтобы профориентационная среда выполнила

возлагаемые на нее функции, надо определить ее основные компоненты;

установить, что должно их связывать; включить в проектируемую модель

взаимосвязанную деятельность учителей школы, работников учреждений

социума, родителей и самих учащихся. Только тогда можно рассчитывать на то,

что профориентационная среда станет существенным фактором в оптимальном

выборе профессии учащихся.

При таком понимании структурной единицей рассматриваемой

профориентационной среды являются образовательные, культурные,

просветительные, медицинские и другие учреждения с их материально-

техническим оснащением и профессиональными коллективами. А основным

механизмом функционирования этой среды становится взаимодействие

коллективов, руководствующихся едиными социальными задачами,

принципами и подходами к профориентационной работе с молодежью.

Библиографический список1. Алашеев, С.Ю. Эффективное поведение на рынке труда / С.Ю. Алашеев

[и др.]. – Самара, 2000.2. Андреянов, А.А. Ориентация и образования как фактор социально-

профессионального самоопределения выпускников общеобразовательных школ : автореф. дисс. … канд. соц. наук / А.А. Андреянов. – Казань, 2000. – 18 с.

3. Анисимова, С.Г. Воздействие социальных институтов на профессиональное самоопределение молодежи : автореф. дисс. … канд. соц. наук / С.Г. Анисимова. – М., 2002. – 22 с.

УДК 0.08;930.85

СОЗДАНИЕ УСЛОВИЙ ДЛЯ ОРГАНИЗАЦИИ ДОСУГА НАСЕЛЕНИЯ В ГОРОДСКОМ ОКРУГЕ ТОЛЬЯТТИ

И.А. Скрипачева

В настоящей статье анализируется один из аспектов социокультурной деятельности – организация досуга населения по месту жительства органами территориальных общественных самоуправлений и институтами социокультурной сферы. Автор предполагает, что социокультурный облик и социальное поведение жителей молодых городов в значительной мере определяются способами и степенью их участия в общественном производстве и потреблении, социокультурной и досуговой деятельности.

Российская система реформирования органов местного самоуправления

вошла в полосу радикальных изменений, идет интенсивный пересмотр

принципов регулирования культурными процессами, с изменением полномочий

государства и объема его обязательств.

Вводятся социальные стандарты, распределение финансовых ресурсов

происходит на конкурсной основе, вводится бюджетное финансирование,

ориентированное на результат, качеству предоставляемых услуг предъявляются

новые требования, обостряется конкуренция на рынке культурных услуг.

Очевидно, что учреждения культуры в стремлении выжить, развиваться,

достигать своих долгосрочных целей обращаются к элементам стратегического

управления, которое особенно эффективно в рыночной экономике. Но вряд ли

можно управлять, не зная особенностей объекта управления.

Основным содержанием культурной деятельности организаций и органов

управления остаются поиски путей и форм выживания в условиях

происходящих государственных реформ и как следствие – коррекция

сложившихся реалий в сфере культуры в соответствии с новыми нормативно-

правовыми документами.

Отказ государства от монополии в культурно-развлекательной сфере,

возникновение и стремительное расширение теневого рынка привели к

существованию, параллельно с официальной, неофициальной культуры. Наряду

с функционированием сферы культуры в традиционном режиме возникли

новые явления. Наиболее значительным из них было начало процесса

муниципализации учреждений и объектов культуры, приведение отношений

собственности в соответствие с новым законодательством.

Культурно-досуговые объекты отрасли культуры сегодня – это

некоммерческие организации, организационно-правовая форма которых –

учреждение. Некоммерческая организация не имеет своей основной целью

извлечение прибыли и может осуществлять предпринимательскую

деятельность лишь постольку, поскольку это служит достижению целей, ради

которых она создана, и соответствует этим целям.

Основные цели учреждений установлены законодателем, они находятся в

сфере образования, культуры, искусства и воспитания.

Управление инфраструктурой отрасли культуры органов местного

самоуправления регламентировано государством, подлежит контролю

государства и общественности, зависит от позиции заинтересованных групп,

прежде всего работодателей и местного сообщества.

Каждая сфера человеческой активности характеризуется специфическим

характером деятельности и общения: труд – общественной полезностью,

семья – концентрацией и разнообразием межличностных отношений, досуг –

реализацией личностного потенциала.

Каким образом очерчена граница между досугом и культурой?

В современной отечественной литературе досуг рассматривается как

структурный элемент так называемого «свободного времени», как части

нерабочего времени. Зачастую досуг понимается нами как отдых, релаксация,

расслабление. Однако имеется и другой взгляд на досуг – как на «более

возвышенную деятельность» (К. Маркс), направленную на развитие творческих

потенций человека [1, с. 463].

В русском языке слово «досуг» происходит от слова «досягнуть». Таким

образом, буквальное понимание досуга сводится к возможности что-то сделать,

чего-то достичь. В прошлом «досужесть» означала умелость, мастерство.

Именно в таком свете следует понимать высказывание Р. Тагора о том, что

«лучшие плоды цивилизации взращены на ниве досуга» [2, с. 8].

Одним из основных направлений деятельности органов местного

самоуправления в городской отрасли культуры является обеспечение условий

для эффективного функционирования и качественного развития

муниципальных учреждений досуга, поддержка инициатив и активности

населения для вовлечения его в процесс социально-культурного творчества и

рекреативно-развлекательного досуга.

Местные органы власти выполняют важную роль в создании условий для

художественного творчества и отдыха, в развитии культурной деятельности и

культурной демократии [3].

Культурологический подход позволяет нам определить степень

готовности муниципалитета и социальных групп к целенаправленным

изменениям способов деятельности, взаимодействия, поведения, ценностных

ориентаций и новых образцов культурных решений.

Касаясь вопросов культурно-досуговой деятельности людей в городской

среде, следует пояснить, что к этой сфере относятся их интересы в искусстве,

литературе, эстетическом освоении мира. Сюда можно отнести потребности

людей в физической культуре, спорте, туризме, а также запросы и интересы,

проявляемые в межличностном общении, творческом познании, общественно

полезной деятельности, отдыхе и развлечениях.

То удовольствие, которое сопровождает развлечения, поднимает

жизненную энергию и, если при этом сохранены должные пределы, делает

человека более производительным во всех отношениях [4, с. 156].

Часть желаний и потребностей горожан может быть удовлетворена в

кругу семьи и друзей. Однако большая их часть – лишь при помощи

посредников, предоставляющих необходимые для этого условия или

помещения, инструменты, инвентарь и транспорт, аудиовизуальные средства

и т. п., именуемые культурными услугами. Как правило, такими посредниками

оказываются различные культурно-досуговые учреждения: клубы, парки,

центры досуга и т. п., предоставляя как платные, так и бесплатные услуги.

Анализ исследований в этой области культуры показал, что приоритетное

положение в системе культурных услуг занимают те из них, что связаны с

организацией отдыха и культурных развлечений: массовые праздники, вечера

отдыха, дискотеки и т. п. На втором месте – услуги в области художественного

самодеятельного творчества: занятия в кружках, студиях, платные концерты

художественной самодеятельности, показательные выступления творческих

коллективов.

В настоящее время мэрией городского округа Тольятти сохраняется

ведущая роль социальных институтов в деле организации и регулирования

процессов в сфере массового досуга; создаются условия для реализации

конкретных проектов по организации массового отдыха жителей.

Со стороны отрасли культуры обеспечиваются условия:

по организации городских и районных культурно-массовых

мероприятий,

поддержке народного художественного творчества и декоративно –

прикладного творчества,

поддержке творческих союзов, национальных центров,

любительских объединений,

реализации творческой инициативы и самореализации жителей

г. Тольятти в социокультурной деятельности.

Социокультурная деятельность сегодня шагнула в те сферы

индивидуальной и общественной жизни, которые ранее теоретическое сознание

не связывало с феноменом досуга, саморазвития, активности и творчества

горожан.

В современных условиях вопросы, связанные с особенностями

городского образа жизни, многообразием социальных групп и их

взаимоотношений, приобретают во многом новое звучание.

Это предполагает, что социокультурный облик и социальное поведение

жителей города Тольятти в значительной мере определяются способами и

степенью «включенности» в общественное производство и потребление,

политическую и социокультурную деятельность.

В настоящее время одним из приоритетных направлений деятельности

органов местного самоуправления городского округа в области культуры,

согласно действующему законодательству, становится «создание условий для

организации досуга и обеспечения жителей услугами организаций культуры».

Это определяет основные направления деятельности органов местного

самоуправления в сфере культуры муниципальных образований:

создание условий для эффективного функционирования и

качественного развития муниципальных учреждений культуры и досуга,

поддержка инициатив и активности населения для вовлечения его в

процесс непрерывного просвещения, социально-культурного творчества и

рекреативно-развлекательного досуга.

Понятие «создание условий для развития» подразумевает право

муниципального образования создавать и финансировать муниципальные

учреждения, формировать и размещать муниципальный заказ, принимать и

организовывать выполнение программ комплексного социально-

экономического развития муниципального образования исходя из нормы,

установленной п. 3 и 6 ч. 1 ст. 17 Федерального закона № 131-ФЗ,

определяющей полномочия местного самоуправления по решению вопросов

местного значения [5, с. 3].

В настоящей работе сделана попытка на основе анализа проблем,

характеризующих ситуацию, определить приоритетные направления

деятельности органов местного самоуправления, сформулировать

перспективные цели, задачи, связанные с улучшением ситуации в работе с

населением по организации досуга.

Историческое отступление

Возникает вопрос: может быть, в современном городе отсутствует

необходимость в создании условий для организации досуга, а информации и

общения достаточно? Возможно, территориальные общности необходимы были

только в традиционном старом городе XVIII–XIX вв., где социальные группы

по месту жительства (слобода, усадьба, кварталы ремесленников, этнических

общин и т. д.) складывались естественно и представляли собой один из

важнейших культурных механизмов, фиксировавший социальное расслоение.

После революции насильственное социальное выравнивание городского

населения за счёт миграции сельских жителей, административного

распределения жилья, препятствий любым проявлениям локального

самоуправления, а также ряд других факторов разрушили традиционную базу

для формирования социальных общностей и по интересам. Попытки же

восстановить их на новой основе оказались бесплодными.

Сегодня всё более проявляются отрицательные последствия отсутствия в

крупном городе социальных общностей по месту жительства. Отчуждённое

восприятие горожанином территории, невозможность территориального

общения и социализации, отсутствие стимулов для самодеятельного поведения

населения – только некоторые из таких последствий.

Исчезновение территориальных общностей в традиционном обществе,

выполнявших функции группового контроля за подрастающим поколением,

обеспечивающих передачу молодёжи образцов поведения и социально

значимых образцов, привело к усилению в городах эгоцентрических тенденций

и ориентаций формирующейся личности, а также способствовал

формированию «молодёжных субкультур» (рокеры, хиппи, панки, гопники,

металлисты и т. п.), которые зачастую находятся в конфликте или оппозиции к

взрослому населению. Кроме того, в городах, где большую часть времени

работающие люди проводят в обществе друг друга, в значительной мере

утрачена публичность, в результате чего каждый человек становится

замкнутым и погружённым в личные проблемы.

Человек в современном городе

Осознание негативных последствий этих процессов обусловило то, что в

настоящее время необходимо возвратить интерес горожан к традиционным

территориальным общностям по месту жительства, к формированию процесса

создания жителями микрорайонов некой публичной зоны, где они вместе с

представителями общественности, отдельных специалистов смогут иметь

возможность организовывать совместную деятельность и взаимопомощь в

проведении различных досуговых мероприятий, реализовывать свою

потребность в совместном времяпровождении, начиная с мероприятия в жилом

доме и кончая проведением общественно значимых мероприятий и праздников.

В социологическом опросе населения, который проводился в 2005 году в

городе Тольятти Муниципальным Центром социальных технологий в рамках

городского проекта «Человек. Культура. Город», наглядно представлено

отношение населения к культурно-массовым и досуговым мероприятиям [6].

Уровень вовлеченности населения в такие мероприятия достаточно

высок – 34% опрошенных заявили, что по месту их жительства такие

мероприятия проводятся более или менее регулярно, хотя ситуация очень

заметно различается по районам (30% в Автозаводском, 41% в Центральном,

55% в Комсомольском). Наиболее популярны детские праздники, которые

более или менее регулярно проводятся на территориях в 21% случаев. 9–10%

ответов приходится на молодежные программы (дискотеки, вечера отдыха

и пр.) и праздники двора (квартала). В 5–6% случаев по месту жительства

организуются спортивные соревнования, семейные праздники и

самодеятельные концерты.

3% ответов приходится на чествование именинников, юбиляров,

молодоженов и так далее, по 1% – различные конкурсы и выставки. Из других

мероприятий по месту жительства в свободной форме были названы

субботники по посадке деревьев, музыкальные вечера, анимэ-фестивали,

праздники к выборам, проводы зимы, дни рождения школы, школьные

праздники и праздники улиц, конкурсы детского и взрослого рисунка.

В ходе опроса респондентам предлагалось назвать культурно-массовые

мероприятия по месту жительства, в которых они готовы были бы принять

участие. Доля потенциальных участников составила 25%. Из них 60% готовы

принять участие в детских праздниках. Более трети опрошенных привлекают

спортивные и семейные праздники. Один из четырех респондентов выразил

готовность участвовать в праздниках двора (квартала) и молодежных

программах. По 17% потенциальных участников отмечено по различным

конкурсам и чествованиям именинников, юбиляров и т. д.

Завершают ранжированный ряд различные выставки и самодеятельные

концерты, которые привлекают по 14% опрошенных.

Уровень интереса к различным досуговым мероприятиям заметно

различается по социально-демографическим группам. Мужчин больше

привлекают спортивные праздники и молодежные программы, женщин –

детские и семейные праздники. У пожилых горожан большей популярностью

пользуются семейные праздники и чествование юбиляров, именинников и т. д.

За необходимость организации спортивных соревнований чаще высказываются

родители детей подросткового возраста.

7% опрошенных в свободной форме указали, что именно им нравится в

организации культурно-массовых мероприятий по месту жительства:

возможность организовать досуг детей и молодежи, интересная тематика,

энтузиазм организаторов и участников, подарки детям (мороженое, сувениры),

общение соседей, удобное место проведения, сам факт того, что такие

мероприятия проводятся.

24% опрошенных в свободной форме указали, что их не устраивает в

организации культурно-массовых мероприятий по месту жительства:

26% ответов – недостаточная рекламно-информационная

поддержка;

9% – недостаточно высокий профессиональный уровень

организации (мало семейных конкурсов, детских игр);

по 7% – недостаток инициативных организаторов, отсутствие

профессиональных ведущих со специальной подготовкой; недостаточная

частота проведения;

по 5% – пассивность горожан, отсутствие специально

оборудованных площадок, просто отсутствие таких мероприятий во многих

кварталах;

по 3% – недостаточная активность ТОСов и старших по дому в этом

направлении;

по 2% – отсутствие помощи ТОСам в организации этой работы

(сценарии, сувениры, оформление, финансирование); проблемы обеспечения

безопасности; низкий общий культурный уровень граждан; бесконтрольное

употребление алкогольных напитков; проведение мероприятий во внеурочное

время (после 23.00); низкая посещаемость; факты агрессивного поведения

молодежи в связи с употреблением алкоголя, наркотиков.

За необходимость культурно-массовых мероприятий по месту жительства

высказались 27% опрошенных. В большинстве своем это или пожилые

горожане, или родители детей дошкольного и школьного возрастов. Более 40%

опрошенных хотели бы, чтобы культурно-массовые мероприятия по месту

жительства проводились не реже одного раза в месяц. Каждый третий

респондент считает оптимальным вариантом ежеквартальное проведение таких

мероприятий. Средняя желательная частота составила 8,8 раза в год или один

раз в полтора – два месяца.

Наиболее удобными местами для проведения культурно-массовых

мероприятий по месту жительства большинство опрошенных (48–49%) считает

дворовые спортивные площадки, а также парки и скверы. Каждый четвертый

респондент указал в этом качестве школьные дворы в теплое время года и

школьные актовые залы зимой. Возможность посещения культурно-массовых

мероприятий на площадках около торговых центров и учреждений культуры

привлекает 15–17% горожан [6].

Таким образом, взаимодействие людей, социальных групп,

специализированных структур и так далее в процессе досуговой деятельности

по месту жительства может носить спонтанный, самодеятельный характер, но

вместе с тем осуществляется и под управленческим воздействием органов

местного самоуправления, обеспечивающим этот процесс в соответствии с

федеральным и региональным законодательством и местной нормативно-

правовой базой, т. е. с изначально заданной моделью и методически

инструментованной технологией.

Модели управленческих технологий и культурно-досуговая среда

города

Определение культурной среды, соответствующее нашему исследованию,

дал Л.Н. Коган, который рассматривает культурную среду как устойчивую

совокупность вещественных и личностных элементов, с которыми

взаимодействует социальный субъект (личность, группа, класс, общество) и

которые оказывают влияние на его деятельность по созданию и освоению

духовных ценностей и благ, на его духовные потребности, интересы и

ценностные ориентации в области культуры [7, с. 37].

Обеспечить эту работу призваны имеющиеся институты социокультурной

сферы городского округа Тольятти и органов местного самоуправления.

Впервые городская стратегия регулирования культурных процессов была

предпринята администрацией города в 1985 году в виде проекта «Программы

эстетического воспитания населения на период 1985–1990 гг.», основанием для

разработки которой было Решение VI сессии Тольяттинского городского

Совета народных депутатов восемнадцатого созыва от 22.09.1983 г. «О задачах

местных Советов народных депутатов, коллективов предприятий, организаций

и учреждений города по повышению роли учреждений культуры и искусства в

коммунистическом воспитании населения г. Тольятти в свете решений

июньского (1983) Пленума ЦК КПСС». Работу осуществляла комиссия по

разработке проекта при участии Всесоюзного научно-методического центра

народного творчества и культурно-просветительской работы Министерства

культуры СССР и проблемной лаборатории по всестороннему развитию

личности при кафедре научного коммунизма Горьковского инженерно-

строительного института им. В.П. Чкалова, а также при участии видных

ученых-консультантов: В.А. Разумного, доктора философских наук, профессора

НИИ художественного воспитания Академии педагогических наук СССР и

Л.А. Зеленова, доктора философских наук, профессора, завкафедрой научного

коммунизма ГИСИ.

Проект определял цели и задачи Государственной комплексной целевой

программы эстетического воспитания подрастающего поколения. При этом

учитывался всесторонний и многообразный опыт эстетического воспитания в

республиках и регионах страны, опыт стран социалистического содружества.

Проектировщики отмечали актуальность для крупных промышленных городов-

новостроек, к которым относится Тольятти, комплексность перехода к вопросу

воспитания гармонически развитой и общественно активной личности.

В основе проекта программы лежало представление о том, что всякий

организованный процесс развития личности должен иметь конечной целью

реализацию личности в деятельности. Эстетическое развитие понималось как

процесс формирования определенной эстетической культуры личности, которая

должна быть реализована в ее эстетической деятельности.

Проект опирался на серьезную научную базу и использование системного

подхода к анализу программы, который позволил всесторонне рассмотреть

возможности работы секций и на этой основе разработать рекомендации по

организации их деятельности.

Одним из недостатков разработчиков данного фундаментального проекта

было то, что задачи инкультурации личности сводились преимущественно к

эстетическому развитию. В стороне осталась борьба с антисоциальными

явлениями, общегуманитарное развитие – любовь и интерес к истории,

памятникам наследия и т. п.

Позднее была предпринята успешная разработка локальной стратегии в

одном из районов города Тольятти («Культура Автограда») благодаря участию

и поддержке С.Ф. Жилкина, являвшегося в то время руководителем

администрации Автозаводского района. Но проект был направлен в основном

на решение проблем развития культуры Автозаводского района и отдавал

предпочтение инновационным начинаниям. Работа велась специалистами

управления культуры администрации Автозаводского района при участии

консультантов: Л.Г. Катковой – главного эксперта Министерства культуры

Российской Федерации, А.Е. Чириковой – члена научно-экспертного Совета по

культурным инновациям Министерства культуры Российской Федерации,

кандидата психологических наук.

Несмотря на то, что она не имела под собой глубокой научной и

методологической обоснованности (в отличие от комплексной программы

эстетического воспитания), её безусловным достоинством было создание

работающего механизма реализации предложенных проектов, а также системы

фандрайзинга (сбора финансовых средств) в сфере культуры. Как опережающая

модель, опробованная в действии, проект «Культура Автограда» имеет особую

ценность для развития программного метода в городе. Ее появление дало

импульс к разработке общегородской программы развития культуры города

Тольятти «Мозаичная культура», в которую вошли программа развития

культуры «Я – человек» Комсомольского района, программа развития культуры

Центрального района города Тольятти. Разработчиками программы являлись

Управление культуры Администрации города Тольятти, специалисты

управлений и отделов культуры районов, при участии экспертов Проектного

научно-консультативного бюро «Архитектура и культурная политика»,

экспертов Министерства культуры РФ, ведущих ученых проектировщиков

Института культурологии: В. Дукельского, С. Адасинского, С. Шишкина.

Документ свидетельствовал о значительной аналитической работе группы

высокопрофессиональных социальных проектировщиков, достаточно полно и

глубоко изучивших состояние и тенденции культурного строительства в городе

Тольятти в 1990-е годы. Программа «Мозаичная культура» отличалась

ясностью и последовательностью аргументации в пользу авторской концепции,

образно представляющей культуру Тольятти как мозаичную, многокрасочную и

разнообразную.

Важнейшими задачами программы «Мозаичная культура» являлось

создание целостного общегородского культурного пространства, согласующего

интересы как районов города, так и других субъектов культурной деятельности,

учитывающего специфику районов и их индивидуальность в городском

культурном пространстве. Стратегия районных программ была направлена на

максимальное приближение культурных ресурсов к человеку, стимулируя тем

самым синергетические процессы, выдвигая на передний план личность и ее

взаимодействие с окружающим миром.

Несмотря на то, что судьба проектов оказалась подверженной «болезням

бюрократии» и с приходом новых руководителей не была соблюдена

преемственность в принятых ранее стратегических направлениях культурного

строительства, приобретенный опыт города Тольятти показал, что участие в

разработке большого числа субъектов культуры города значительно повышает

интерес руководителей учреждений, предприятий, населения к проблемам

культуры и ее практическим результатам, предопределяет выход на уровень

принятия адекватных управленческих решений.

Современные социологические исследования в сфере культуры и досуга

имеют немаловажное значение не только для изучения динамики организации

не только досуга, но и для определения приоритетов городской культуры,

реально отражая уровень обеспеченности населения города Тольятти услугами

учреждений культуры и искусства, который в настоящее время характеризуется

следующими факторами:

1. Неравномерность обеспеченности услугами учреждений

культуры и искусства территории города связана с отставанием темпов роста

сети учреждений культуры и искусств в новых условиях.

2. На территориях лишены полномочий в социокультурной сфере

главные координационные центры – администрации районов, которые

максимально приближены к населению и призваны осуществлять работу по

месту жительства, эффективно используя ресурсы отраслей социокультурной

сферы.

3. Работа институтов социокультурной сферы города не имеет

общей модели в организации досуга населения.

4. Введение рыночных отношений и платных услуг сделало

учреждения культуры менее доступными для большинства населения города

Тольятти.

В системе культурной и досуговой деятельности городского округа

Тольятти все более стали преобладать формы, которые не требуют или требуют

небольших материальных затрат и направлены не на творческое и духовное

развитие, а только на развлечения, поддержание жизненного тонуса или

домашний отдых.

Очевидно, что городская культурная среда должна быть комфортна для

жителя нашего города, а сети обслуживания разветвлёнными и

мелкоструктурными, максимально приближенными к человеку.

По мнению ведущего британского социолога Ч. Лэндри, еще одна

примета нашего времени заключается в том, что «мы должны уйти от

гигантских иерархических структур к горизонтальному партнерству, к

принципам объединения небольших институтов, их творческому содружеству»

[8,256], которые впоследствии изменят культурный облик горожанина и

значительно улучшат качество городской культурной среды.

От замысла к реализации

Сегодняшние требования городского населения Тольятти связаны с

потребностью людей вернуться к нормальной социальности: к групповой

идентичности и социокультурной локальной самоорганизации.

Этот полюс задаёт вторую шкалу – ценности индивидуального. Это

чувство собственности, положительные эмоции, вызываемые владением каким-

либо местом, территорией; ощущение безопасности, социальной, физической и

психологической защищённости, возможность снизить негативные эмоции,

обеспечение индивидуальности, неповторимости среды, служащей для

экспозиции «себя» внешнему миру, и одновременно для создания глубоко

персонализированной среды, точно соответствующей вкусам и смыслам её

обитателей.

На основе существующих социальных проблем, одновременно

характеризующих ситуацию в городском округе Тольятти как

неблагополучную (усиление социальной напряженности, рост детской

преступности, расцвет маргинальных элит преступного мира, пассивность,

озлобленность и потребительство населения), необходимо сформулировать

перспективные цели, которые заключаются в следующем:

формирование у населения города чувства добрососедства и

общности, чувства гордости и принадлежности к своей территории (город –

район – микрорайон – двор – дом);

приобщение населения города к знанию и интересу родного города,

многообразию его национальных культур, духовное и интеллектуальное

обогащение через это знание, воспитание потребности в доброжелательном

взаимодействии и общении.

В числе основных задач по организации досуга, решение которых

диктуется формулированными целями, можно выделить следующие:

создание благоприятных условий для художественного творчества и

отдыха, удовлетворения культурных потребностей, запросов и интересов

жителей, проживающих на локальной территории;

изучение и понимание проблем жителей районов и микрорайонов во

взаимосвязи с городскими культурными процессами.

Отличительной чертой данной методологии является территориальная

инфраструктурная ориентация, предполагающая создание максимальной

свободы для организации досуговой деятельности, двигателем которых

выступают не управленческие решения, а общественные инициативы и

творческая индивидуальность жителей города.

Характерной особенностью такого подхода является использование более

широкого для традиционного понимания представления об организации досуга

населения. Следовательно, основные ориентиры для этой работы – это

усиление взаимодействия различных социальных институтов на основе

согласования их интересов, в рамках общепринятых правовых и культурных

норм, основанных на комплексе объединенных потребностей горожан.

Библиографический список1. Психология человека от рождения до смерти / под общ. ред. А.А. Реана. – СПб. :

Прайм-ЕВРОЗНАК, 2001. – 656 с.2. Романова, И.Е. Досуг как общечеловеческий феномен / И.Е. Романова //

Российский статистический ежегодник. – Екатеринбург, 1999.3. Европейская Хартия Городов (русская версия, неофициальный перевод) :

материалы XXVII сессии Постоянной Конференции местных и региональных Органов Власти Европы. – Страсбург, 1992. – С. 5–59.

4. Спенсер, Г. Синтетическая философия : пер. с англ. / Г. Спенсер. – Киев : Ника-Центр, 1997. – 512 с. (Серия «Познание». – Вып. 2).

5. Методические рекомендации по организации работы органов местного самоуправления в решении создания условий для развития местного традиционного народного художественного творчества. – МК РФ. – М., 2006. – 178 с.

6. Отчет по результатам социологических исследований «Человек. Культура. Город» по проблемам городской культуры // Вестник департамента культуры мэрии города Тольятти. – Тольятти, 2005. – Вып. 7. – 110 с.

7. Коган, Л. Культурная среда и роль ее изучения в управлении культурой / Л. Коган. – М. ; Ташкент, 1971. – 187 с.

8. Лэндри, Ч. Креативный город : пер. с англ. / Ч. Лэндри. – М. : Классика-ХХI, 2005. – 399 с.

УДК 316.3

СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ КРИТЕРИИ СОЦИАЛЬНОЙ АКТИВНОСТИ МОЛОДЕЖИ

И.В. Цветкова

Актуальным вопросом социализации современного молодого человека является формирование ценностных ориентаций, связанных с гражданским самосознанием, патриотическими убеждениями. Автором представлены социологический анализ и выводы проведённого исследования среди девятиклассников г.о. Тольятти.

Одной из важнейших задач школьного воспитания в современных

условиях является формирование активной жизненной позиции у

подрастающего поколения. Она находит воплощение в системе ценностей,

связанных с гражданским самосознанием, патриотическими убеждениями.

Проведение социологических исследований позволяет проанализировать

социальные диспозиции различных групп молодежи, рассмотренные в аспекте

социальной активности. Основой данной публикации послужили материалы

анкетирования 1110 девятиклассников, проведенного сотрудниками отдела

мониторинга Ресурсного Центра Департамента образования г. Тольятти в конце

2008 года. Основные цели исследования были связаны с выявлением

эффективности системы гражданско-патриотического воспитания в школах

города. Гипотеза исследования предполагала проверку предположения о

существовании взаимосвязи между патриотическими ценностями и критериями

социальной активности.

Мнения респондентов о самооценке жизненной позиции выглядят весьма

обнадеживающе. Две трети подростков считают свою жизненную позицию

активной. 9% учащихся и учителей отвечают на вопрос отрицательно.

Примерно четверть респондентов из трех групп затрудняются ответить на

вопрос.

Почти три четверти девушек утвердительно отвечает на вопрос о своей

активной жизненной позиции. Среди юношей этот вариант ответа встречается

на 5% реже. Учащиеся, которые имеют высокие показатели успеваемости, на

14% чаще, чем «троечники», считают свою жизненную позицию активной.

На отношении к активной жизненной позиции отражается материальное

положение респондентов. Три четверти подростков, высоко оценивающих

материальный достаток семей, считают себя активными. В группе подростков

со средней оценкой материального положения только две трети подростков

придерживаются подобного мнения, а среди респондентов из семей с

серьезными материальными проблемами – таких только половина.

Подростки, занимающие активную жизненную позицию, на 20% чаще,

чем другие респонденты, считают себя патриотами. Среди юношей и девушек,

которые не считают себя социально активными, 46% затрудняются определить

свое отношение к патриотизму.

Активная жизненная позиция, по-видимому, формируется под влиянием

общения с родителями. Среди «активистов», по сравнению с «пассивными»,

примерно в два раза больше тех, кто регулярно обсуждает с родителями

события в стране и в мире. «Активисты» также чаще приходят с родителями к

взаимопониманию при обсуждении политических вопросов.

Треть «активистов» выражает положительное отношение к службе в

армии, тогда как среди подростков, не считающих себя активными, подобное

мнение выражено на 13% реже. В этой группе на 10% больше тех, кто

относится к армии резко отрицательно.

Факторы, оказывающие влияние на проявление активной жизненной

позиции, находят отражение в показателях корреляции Пирсона. Активная

жизненная позиция более всего связана с патриотическими убеждениями

(0,181), которые формируются под влиянием бесед с родителями о событиях в

стране и в мире (0,178). Причем в результате этих бесед представители обоих

поколений приходят к взаимопониманию (0,142). Они чаще выражают

положительное отношение к службе в армии, считая ее полезной и

необходимой (0,172). Большое значение также имеет материальная

обеспеченность семьи (0,159), а также успеваемость подростков (0,113).

Таким образом, самооценка активной жизненной позиции молодежи

связана с базовыми социальными характеристиками: представлениями о

материальном благополучии семей, успехами в учебе, взаимопониманием с

родителями.

Далее мы рассмотрим представления молодежи о формах социальной

активности.

Проявления активной жизненной позиции УчащиесяВ стремлении к повышению уровня благосостояния семьи, поддержке и защите своих близких 69(1)

В повышении своего образовательного, профессионального уровня 52(2)В добросовестном отношении к работе, учебе 50(3)В стремлении оказать помощь нуждающимся 49(4)В выполнении своих гражданских обязанностей, соблюдении законов 48(5)В занятиях спортом, физкультурой и здоровом образе жизни 46(6)В неравнодушном отношении к событиям в стране, в мире 37(7)В расширении кругозора, повышении интеллектуального уровня 35(8)В участии в делах общественных организаций 30(9)В изучении истории и культуры своей страны 29(10)В выражении своих мыслей, идей в СМИ, Интернете и др. 22(11) В борьбе с антиобщественными явлениями 20(12)

Согласно полученным данным 69% учащихся считают, что активная

жизненная позиция проявляется в стремлении к повышению уровня

благосостояния семьи, поддержке и защите своих близких. Данный вариант

ответа занимает первое место в их рейтинге.

Больше половины опрошенных отметили повышение образовательного,

профессионального уровня, что соответствует второму месту рейтинга.

На третьем месте находится добросовестное отношение к работе, учебе.

Этого мнения придерживается примерно половина подростков.

Оказание помощи нуждающимся и выполнение гражданских

обязанностей также отметила половина участников опроса. Данные варианты

находятся, соответственно, на четвертом и пятом местах рейтинга.

Проявление жизненной активности в занятиях спортом, физкультурой и

здоровом образе жизни видят 46% подростков, что соответствует шестому

месту рейтинга.

Треть опрошенных устанавливает связь социальной активности с

неравнодушным отношением к событиям в стране, в мире, с расширением

кругозора, повышением интеллектуального уровня, с участием в делах

общественных организаций. Данные позиции занимают с седьмого до девятого

места в рейтинге.

Примерно четверть опрошенных выделяет изучение истории и культуры

своей страны, публичное выражение своих мыслей, идей, что соответствует

одиннадцатой позиции рейтинга.

Пятая часть опрошенных полагает, что социальная активность

выражается в борьбе с антиобщественными явлениями. Этот вариант ответа

занимает одиннадцатое место рейтинга.

Распределение ответов на вопрос о проявлениях жизненной активности

показывает, что у молодежи нет единства во мнениях по этому вопросу.

Наибольшее количество выборов получил вариант ответа «повышение уровня

благосостояния семьи, поддержке и защите своих близких». Однако данную

позицию отметили только две трети опрошенных. Остальные варианты

отмечены в интервале от половины до пятой части опрошенных.

В зависимости от частоты выбора респондентами вариантов ответа о

формах социальной активности они были разделены на два кластера при

помощи анализа К-середин. Данные кластеры получили название

««альтруисты»» и «прагматики», кроме того была выделена группа подростков,

которые не считают свою жизненную позицию активной или затрудняются в

ответе на вопрос. Эта группа получила название «скептики». Выделение этих

групп позволяет понять специфику представлений молодежи о гражданско-

патриотических ценностях.

Группа «альтруистов» объединяет 351 человек. Среди них две трети –

девушки, а треть – юноши. Таким образом, юношей в этой группе на 6%

меньше, чем в среднем по массиву, а девушек – больше. Показатели

успеваемости в этой группе выше, чем в среднем по массиву. Учеников,

которые получают оценки «отлично» и «хорошо», на 7% больше,

соответственно, меньше слабых. Средний показатель успеваемости

составляет 3,8. Больше половины учеников, вошедших в эту группу, планируют

продолжить образование в десятом классе.

Данная группа получила свое название по причине того, что ее

представители значительно чаще, чем другие, отмечают все признаки

активности. Причем активность «альтруистов» чаще связана с ее проявлениями

в организованных формах. Представители этой группы почти в два раза чаще,

чем в среднем по массиву отмечают значение интеллектуального развития и

борьбы с антиобщественными явлениями. Они чаще, чем другие, признают

важность участия в делах общественных организаций, а также изучения

истории и культуры своей страны.

Среди личностных достижений, которые вызывают наибольшее уважение

у этой группы подростков, на первом месте находятся возможности

путешествовать, посмотреть мир. Они также придают большое значение

удачному браку, хорошей семье. «Альтруисты» ценят создание чего-либо

нового, нужного другим людям. Однако в их рейтинге отклонений от средних

показателей последнее место занимает высокий уровень культуры и

образования.

Социальная активность личности находит выражение в самооценке

патриотических убеждений. Среди «альтруистов» три четверти респондентов

считают себя патриотами. Они на 18% чаще, чем в среднем по массиву,

разделяют патриотические ценности.

«Альтруисты» чаще проявляют заинтересованность в мероприятиях

патриотической направленности, проводимых в школах: занятиях по основам

военной подготовки, «Вахтах памяти», работе поисковых отрядов, углубленном

изучении истории.

Мировоззрение «альтруистов» характеризует позитивный настрой в

оценке качеств российских граждан. Респондентам предлагалось ответить на

вопрос о том, какие качества они считают характерными для русских граждан.

В список были включены положительные качества: высокая нравственность,

духовность; доброта, взаимоподдержка, умение сопереживать; терпение,

умение прощать; самопожертвование, готовность к подвигу; умение любить;

чистоплотность; бескорыстие, широта души. В него также входили

отрицательные личностные качества: нежелание соблюдать законы; лень,

нежелание работать; склонность к пьянству; покорность, безынициативность;

агрессивность, вспыльчивость; стремление жить одним днем, нежелание

думать о будущем; легкомыслие, надежда на «авось». «Альтруисты» чаще

выбирали положительные качества российских граждан, чем отрицательные.

Представители этой группы на 8% чаще, чем в среднем по массиву

обсуждают события в стране и в мире со своими родителями. Среди них

больше тех, кто находит взаимопонимание с родителями при обсуждении

политических вопросов.

Группа «прагматиков» включает 407 человек. Юноши и девушки среди

«прагматиков» представлены в равной степени. Показатели успеваемости

немного ниже, чем в среднем по массиву. Средний показатель успеваемости

составляет 3,6. Ученики, вошедшие в эту группу, реже, чем другие, планируют

продолжить образование в десятом классе, а собираются поступать в колледж.

Возможно, до недавнего времени это объяснялось тем, что, окончив колледж,

можно было с меньшими проблемами, не сдавая ЕГЭ, поступить в вуз.

Респонденты, вошедшие в эту группу, значительно реже, чем

«альтруисты», отмечали признаки социальной активности. Как ни

парадоксально, но «прагматики», считая себя социально-активными,

значительно реже, чем «скептики», отмечают признаки социальной активности.

Рейтинг отклонений «прагматиков» отображает приверженность этой группы

молодежи индивидуалистическим ценностям: повышение уровня личного

благосостояния и своей семьи, повышение уровня образования,

профессионализма, занятия физкультурой и спортом. Формы социальной

активности, которые находят наибольшую поддержку у «альтруистов»,

занимают последние места в рейтинге: интеллектуальное развитие и борьба с

антиобщественными явлениями, участие в делах общественных организаций.

В рейтинге личностных достижений «прагматики» на первом месте

находится известность, популярность, возможность решать проблемы,

карьерный и профессиональный рост, высокий уровень благосостояния.

Последнее место в их рейтинге занимает обладание престижными вещами.

Подростков, которые считают себя патриотами, среди «прагматиков»

меньше, чем среди альтруистов. Однако больше половины подростков

разделяют патриотические убеждения. «Прагматики» примерно в два раза

реже, чем «альтруисты», проявляют интерес к патриотическим мероприятиям.

Более всего они заинтересованы в работе молодежных организаций, кружков,

клубов, в проведении военно-спортивных игр.

Оценивая положительные и отрицательные качества российских граждан,

«прагматики» отмечали их в равной степени. Таким образом, в их

мировоззрении складывается противоречивый образ российских жителей:

активность и пассивность, покорность и бунтарство, трудолюбие и лень и т. д.

Подростки, вошедшие в группу «прагматиков», реже, чем «альтруисты»,

обсуждают с родителями события в стране и в мире, а также реже приходят к

общему мнению.

Группа «скептиков» включает 346 человек, которые не считают свою

жизненную позицию активной или сомневаются в ответе на вопрос. Группа

«скептиков» составлена из юношей и девушек в примерно в равной степени,

распределения близки к средним по массиву. Среди них на 10% больше

учащихся, которые имеют низкие показатели успеваемости. Средний

показатель успеваемости составляет 3,5. Меньше половины респондентов,

вошедших в эту группу, планируют продолжить образование в десятом классе.

Признаки социальной активности они отмечают на уровне средних

показателей по массиву. В их рейтинге отклонений от средних показателей

наибольшее значение придается способам выражения своих чувств и мыслей в

СМИ, Интернете, неравнодушному отношению к событиям в стране и в мире,

соблюдению законов государства, заботе о личном благосостоянии. Меньше

всего представители данной группы придают значение изучению истории и

культуры своей страны.

Набольшее уважение у представителей группы «скептиков» занимают

признаки внешнего благополучия: профессионализм, карьера, имидж

преуспевающего человека, обладание престижными вещами. Они также ценят

высокий уровень благосостояния, обладание властными полномочиями.

Меньшее значение они придают возможности посмотреть мир, путешествовать.

Патриотические убеждения распространены меньше, чем среди половины

«скептиков». «Скептики» на 14% реже, чем в среднем по массиву, считают себя

патриотами.

Представители этой группы реже проявляют интерес к патриотическим

мероприятиям в школе. Чаще всего они отмечают традиционные формы

патриотической работы: музеи боевой славы, экскурсии в музеи, встречи с

ветеранами. Меньшее значение они придают военно-патриотическим кружкам

и клубам.

Рассматривая соотношение положительных и отрицательных

характеристик российских граждан, «скептики» отдают явное предпочтение

отрицательным качествам. К ним относятся: нежелание соблюдать законы;

лень, нежелание работать; склонность к пьянству; покорность,

безынициативность; агрессивность, вспыльчивость; стремление жить одним

днем, нежелание думать о будущем; легкомыслие, надежда на «авось».«Скептики» редко обсуждают с родителями события в стране и в мире, они редко

приходят к взаимопониманию с родителями при обсуждении этих вопросов.

Относительные показатели социальной активности «Альтруисты» «Прагматики» «Скептики»

Относительные показатели высокой успеваемости 1,57 0,96 0,78

Образовательные планы 1,04 0,72 0,81Формы проявления активности 1,58 0,61 0,88Интерес к патриотическим мероприятиям 1,43 0,79 0,78

Патриотические убеждения 1,32 0,91 0,75Достижения, которые вызывают уважение 1,17 0,86 0,94

Представления о качествах русских людей 1,23 0,97 0,72

Относительная частота обсуждения событий в мире с родителями 1,5 0,91 0,63

Взаимопонимание с родителями в процессе обсуждения событий в обществе

1,2 0,86 0,73

Интегральный показатель 12,04 7,59 7,02

В таблице представлены относительные показатели социальной

активности. Они характеризуют различия данных социальных групп со

средними показателями по массиву, а также позволяют составить интегральный

показатель социальной активности. В группе альтруистов он составляет 12,04 и

почти в полтора раза превышает показатели «прагматиков» и «скептиков».

Особенно велики различия «альтруистов» с другими группами по

относительным показателям высокой успеваемости, мнениях о формах

проявлении активности, интереса к патриотическим мероприятиям и частоты

обсуждения с родителями событий в стране и в мире.

Следует отметить, что итоговые показатели «прагматиков» и «скептиков»

различаются незначительно. Таким образом, самооценка активности

подростков в качестве критерия не является решающим фактором.

Парадоксально то, что «прагматики», которые считают свою жизненную

позицию активной, реже, чем «скептики», выделяют формы социальной

активности и планируют продолжить образование в школе.

Таким образом, только треть респондентов, согласно итоговым

показателям, может рассматриваться как группа, социальные диспозиции

которой отражают гражданские и патриотические ценности. В их

формировании большую роль играют не только школьные мероприятия, но

также общение с родителями, обсуждение событий в стране и в мире.

Остальные две трети респондентов близки по своим социальным

характеристикам. При этом группа «скептиков», включающая подростков,

сомневающихся в своей социальной активности, по некоторым параметрам

превосходит группу «прагматиков». Думается, что незначительные различия во

мнениях этих групп свидетельствуют о глубоких преобразованиях, которые

происходят в ценностных ориентациях молодежи. Они находят проявление в

переходе от признания приоритетов общественных ценностей к

индивидуалистическим. Общественные ценности чаще бывают связаны с

патриотическими установками, а индивидуалистические – противоречат им.

Библиографический список1. Бикметов, Е.Ю. Взаимодействие семьи и школы в социализации индивида /

Е.Ю. Бикметов // Социс. 2007. – № 9. – С. 86–92.2. Емчура, Т. Современная молодежь и каналы ее социализации / Т. Емчура //

Вестник МГУ. Серия 18. Социология и политология. – 2006. – № 3. – С. 135–140.3. Петров, А.В. Социальные практики молодежи механизмы структурирования и

идентификации / А.В. Петров // Вестник МГУ. Серия 18. Социология и политология. – 2006. – № 3. – С. 123–135.

4. Самсонова, Е.А. Молодежь Тулы: ценностные ориентации и реалии повседневной жизни / Е.А. Самсонова, Е.Ю. Ефимова // Социс. – 2007. – № 11. – С. 110–117.

5. Ювенология и ювенальная политика в XXI веке. Опыт комплексного междисциплинарного исследования / под ред. Е.Г. Слуцкого– СПб. : Общество «Знание» Санкт-Петербурга и Ленинградской области, СПб. ИВЭСЭП, 2004.

ПСИХОЛОГИЯ

УДК 159.923.2

КУЛЬТУРОЦЕНТРИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ФОРМИРОВАНИЮ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ЗДОРОВЬЯ СТАРШЕКЛАССНИКОВ

В.Е. Якунин, К.А. Колосов, В.Е. Иванова

В статье акцентируется внимание на методологических проблемах современного состояния проблемы здоровья, раскрываются и анализируются основные подходы к исследованию проблемы здоровье. Особое внимание обращено на культуроцентрический подход в формировании психологического здоровья старшеклассников.

К исследованию категории «здоровье», рассматриваемой как

многомерное, целостное, интегративное, системное явление психологией,

педагогикой, медициной, социологией, применимы разнообразные подходы,

каждый из которых имеет преимущества и недостатки.

Недостаточно полно изучен культуроцентрический подход к категории

«здоровье». Теоретическому анализу этого вопроса посвящено исследование.

Известно, что современная школа, исходя из создавшихся экономических

и политических условий, должна предусмотреть взаимосвязанные направления

деятельности всех субъектов социализации детей, организацию их социального

опыта и создание необходимых наиболее благоприятных условий, а именно:

полноценной самореализации и саморазвития каждого ребёнка как

личности, его самоактуализации в семье и ближайшем окружении;

самовоспитания в направлении, отвечающем нравственным и

духовным запросам общества;

создания воспитательной среды в семье;

формирования в окружении ребёнка социально одобряемых,

социально-значимых для здорового образа жизни групповых норм, ориентаций,

ценностей;

активизации всех имеющихся у общества средств:

интеллектуальных, нравственных, культурологических, физических и др.

Процесс создания новой школы будет успешным при изменении

образования, структуры школы, принципов обучения в ней. Это позволит

создать условия для формирования культуры здоровья, здорового образа жизни

и индивидуального развития личности ребёнка.

Однако у педагогов школы задача профилактики и сохранения здоровья

детей, формирование культуры здоровья считается вторичной по отношению к

основному учебно-воспитательному процессу, что снижает эффективность

работы школы в этом направлении. Из медицинской и педагогической

литературы известно, что наиболее перспективными являются оздоровительные

программы, нацеленные на детский возраст, и профилактические программы

здоровья, включающие и состояние предболезни, они более выгодны, чем

реабилитационные программы, корректирующие явные нарушения здоровья.

Но при этом квалифицированная медицинская врачебная помощь удалена

от школы и оказывается только в поликлиниках и стационарах и часто

несвоевременно.

Таким образом, необходимо создание организационно-педагогических

условий, способных повысить эффективность оздоровительных программ в

школе. К ним следует отнести:

1) использование педагогического потенциала – формирование

культуры здоровья средствами учебных дисциплин, перевод знаний о здоровье

и здоровом образе жизни на мотивационный, поведенческий, деятельностный и

личностный уровень педагогами гимназии;

2) диагностика физического здоровья и оказание качественной

медицинской помощи детям непосредственно в школе силами узких

специалистов и педиатром;

3) оценка психического здоровья, психологическая и социальная

реабилитация и консультирование школьников специалистами

психологической службы;

4) обеспечение координации в деятельности служб гимназии,

занимающихся проблемами формирования здорового образа жизни и культуры

здоровья.

В школьные годы продолжается не завершившееся и бурно протекающее

физическое, психическое и социальное развитие ребёнка. В этот период

детский организм наиболее сензитивен не только к развитию отдельных

физических и психических функций, но и подвержен влиянию различных

патогенных факторов.

Этиологические факторы, неблагоприятно влияющие на организменное и

психическое здоровье учащихся в школе, достаточно полно изучены. К ним

относят: гипокинезию, нарушение режима труда и отдыха, обучаемость

школьников, отсутствие знаний о здоровье и здоровом образе жизни у

педагогов, родителей и детей, учебные нагрузки, большое количество

изучаемых предметов, неумение школьников учиться и др. Необходим поиск

новых подходов к решению проблемы сохранения, укрепления и развития

здоровья. По нашему мнению, таким подходом может быть формирование

культуры здоровья.

В настоящее время в научной и научно-практической педагогической

литературе достаточно часто используются понятия: здоровье, культура

здоровья, здоровый образ жизни. Из них наиболее ёмкие и противоречивые

первые две дефиниции.

Понятие «здоровье» до настоящего времени не имеет конкретного

научного определения. Ещё в апреле 1903 года И.П. Павлов на Международном

медицинском конгрессе в Мадриде говорил по этому поводу: «…к сожалению,

мы не имеем до сих пор чисто научного термина для обозначения этого

основного принципа организма – внутренней и внешней уравновешенности

его».

В настоящее время интерес к индивидуальному здоровью человека

огромен, что подтверждается большим количеством исследований ведущих

учёных России и других стран (Н.А. Агаджанян, Н.М. Амосов,

И.А. Аршавский, М.Я. Виленский, Ю.П. Лисицын, А.П. Лаптев, В.П. Петленко,

Л.Г. Татарникова и др.).

Здоровье индивида – категория не только медико-биологическая, но и

психолого-педагогическая, философская и социальная, поэтому содержание

понятия «здоровье» зависит от направленности использования этого термина.

Н.А. Агаджанян, Н.М. Амосов, И.И. Брехман, В.В. Колбанов выделяют

четыре фактора здоровья:

1) соматический – текущее состояние органов и систем организма

человека, основу которого составляет биологическая программа

индивидуального развития, опосредованная базовыми потребностями на

различных этапах онтогенетического развития. Эти потребности, во-первых,

являются пусковым механизмом развития человека, во-вторых, обеспечивают

индивидуализацию этого процесса;

2) физический – уровень роста и развития органов и систем

организма, основу которого составляют морфологические и функциональные

резервы, обеспечивающие адаптационные реакции;

3) психический – состояние психической сферы, основу которой

составляет состояние общего душевного комфорта, обеспечивающее

адекватную поведенческую реакцию. Такое состояние обусловлено как

биологическими, так и социальными потребностями, а также возможностями

их удовлетворения;

4) нравственный – комплекс характеристик мотивационной и

потребностно-информационной сферы жизнедеятельности, основу которого

определяет система ценностей, установок и мотивов поведения индивида в

обществе. Нравственным здоровьем опосредована духовность человека, так как

оно связано с общечеловеческими истинами добра, любви и красоты.

В настоящее время наиболее распространённой и критикуемой

дефиницией является определение «здоровья», данное Всемирной

организацией здравоохранения (1957). Здоровье – это не только отсутствие

болезней и физических дефектов, а состояние полного физического, духовного

и социального благополучия. Здоровье – это нормальное состояние,

означающее его оптимальную саморегуляцию, согласованное взаимодействие

его органов и равновесие между его функциями и внешней средой (ВОЗ.

Устав. – Женева, 1968. – С. 1).

«Здоровье – состояние равновесия между требованиями среды и силами

организма» (А.А. Остроумов). «Здоровье – естественное состояние организма,

являющееся выражением его совершенной саморегуляции, гармонического

взаимодействия всех органов и систем и динамического уравновешивания с

окружающей средой» (Энциклопедия, 1966). «Под здоровьем мы понимаем

процесс сохранения и развития биологических, физиологических функций,

оптимальной трудоспособности и социальной активности человека при

максимальной продолжительности его активной жизни» (Казначеев, В.П.,

1975).

Резюмируя изложенное, В.В. Колбанов приходит к следующему

определению: здоровье человека – это непрерывная последовательность

естественных состояний жизнедеятельности, характеризующаяся способностью

организма к самосохранению и совершенной саморегуляции, поддержанию

гомеостаза, самосовершенствованию соматического и психического статуса

при оптимальном взаимодействии органов и систем, адекватной

приспособляемости к изменяющейся окружающей среде, использовании

резервных и компенсаторных механизмов в соответствии с фенотипическими

потребностями и возможностями выполнения биологических и социальных

функций. Отсутствие какого-либо из перечисленных признаков означает

частичную или полную утрату здоровья. Полная утрата здоровья несовместима

с жизнью (Колбанов, В.В., 1996).

Относительность и противоречивость категории «здоровье» делает

целесообразным подход к нему с позиции качества. Подобный концептуальный

подход с позиции «количество» и «качество» встречается в трудах

отечественных учёных.

Н.М. Амосов обратил внимание на то, что здоровье организма

определяется количеством его, которое можно оценить максимальной

производительностью органов при сохранении качественных пределов их

функций.

В.П. Казначеев обращает внимание на необходимость соотносить понятие

здоровья не с отдельным индивидуумом, а с популяцией. Здоровье популяции

он рассматривает как процесс социально-исторического развития,

психосоциальной и биологической жизнеспособности населения в ряду

поколений, повышения трудоспособности общественного труда,

совершенствования психофизиологических возможностей человека.

Критерии, по которым большинство авторов характеризует здоровье, –

это показатели структуры, функции и адаптационных резервов человека.

Ряд учёных здоровье рассматривают в динамике изменений внешней

среды и в онтогенезе. В этом отношении заслуживает внимания высказывание,

что здоровье определяет процесс адаптации (Р.М. Баевский), что это не

результат природного начала, а реакция на социально созданную реальность.

Она создаёт возможность адаптироваться к изменяющейся внешней среде, к

росту и старению, к лечению, страданиям и мирному ожиданию смерти. То есть

здоровье актуально во все периоды онтогенеза.

Согласно представлениям В.А. Ананьева, здоровье, рассматриваемое с

позиции онтогенетических адаптационно-компенсаторных психосоматических

процессов, есть процесс устойчивости неустойчивого взаимодействия

(динамического равновесия) адаптационных и компенсаторных механизмов.

Адаптация, по мнению автора, составляет лишь одну сторону

приспособления, обусловленную изменением структуры и функции

биосистемы под влиянием среды. Её противоположность – компенсация

связана с сохранением структур и функций этой системы, обеспечиваемых той

же средой.

Многие учёные определяют здоровье как ценность, имея в виду, что

понятие «ценность» является одним из ключевых понятий современной

общественной мысли, которое используется для обозначения объектов и

явлений, воплощающих в себе общественные идеалы и выступающих в

качестве эталонов должного (В.П. Алфёрова, С.Н. Алямовская,

Ш.А. Амонашвили, Ю.А. Андреев, Ю.Д. Змановский, А.Я. Иванюшкин).

Определённое состояние здоровья характеризует и обусловленный

потенциал личности, оно показывает, как личность может справляться с

множеством ролей (функций) – это функциональный (динамический) подход.

Здоровье выступает условием и средством свободного развития и поэтому

является его объективной потребностью.

Таким образом, здоровье рассматривается как качество, состояние или

процесс. Анализ понятийно-содержательного состава этой категории,

представленной в научной литературе, позволил нам сформулировать

следующее определение: здоровье – системный многоуровневый процесс

взаимодействия адаптивных и компенсаторных биологических,

психических и социальных механизмов целостной личности,

обеспечивающих полноценное ее существование и развитие

организменного и духовного потенциала.

Здоровье как основа жизнедеятельности человека представляет собой

целостное многоуровневое состояние, включающее в себя соматические,

психические, социальные, нравственные и педагогические компоненты

(Г.К. Зайцев). На соматическом, психическом и социальном уровне

обеспечение жизнедеятельности происходит посредством двух

основополагающих механизмов – сохранения здоровья и повышения его

резервов. Основу нравственного аспекта здоровья человека составляет его

отношение к своему здоровью и здоровью других людей. Системообразующее

значение в обеспечении здоровья имеет психолого-педагогический компонент,

сущность которого состоит в формировании у человека с самого раннего

возраста индивидуального способа здорового образа жизни. Соответственно,

определяющим принципом здоровьесбережения следует считать принцип

формирования здоровья. Его соблюдение должно обеспечить человеку

совершенствование механизмов сохранения и повышения адаптационных

резервов своего организма на соматическом, психическом и социальном

уровнях путём целенаправленного оздоровления собственного образа жизни

(Г.К. Зайцев).

Таким образом, качественная характеристика здоровья может

осуществляться только в рамках различных наук, потому что речь идёт о

понятии, которое требует отражения движущих сил, формирования, развития,

эволюции здоровья и причин его угасания. При определении здоровья

необходимо учитывать, что субъективно человеком здоровье не осознаётся, а

воспринимается как некая данность сегодняшнего дня, которую несправедливо

редко связывают с последствиями предыдущей жизни, условиями и

результатами жизнедеятельности.

На основании вышеизложенного заключаем, что методологическим

принципом данной проблемы должен быть междисциплинарный подход,

который требует иного решения, иных взглядов. Такой подход выстраивает

взаимосвязь между здоровьем и развитием, воспитанием и обучением,

самовоспитанием личности и ориентирует на изучение педагогических

условий, при которых эти процессы могут проходить.

При самых разнообразных подходах к определению «здоровье человека»

учёные едины во мнении, что один из признаков данного состояния –

гармоничное единство биологических и социальных качеств, обусловленных

взаимодействием генотипа и среды, то есть здоровье человека – это всегда

индивидуальный способ жизни, соответствующий психофизической

конституции человека и его стилю, образу жизни (поведению), его воспитанию

(культуре). Не менее важное значение, с нашей точки зрения, имеет

«творческая сила» (А. Адлер) – творческая активность, направленная на

формирование культуры здоровья.

Основы поведения и культуры закладываются с детства родителями и

школой. Геронтологи утверждают, что если смолоду заложить хорошую основу

здоровья, то долгая жизнь человека будет активной, а старость – без болезней

(Л.А. Коротаева). Многочисленные данные отечественных и зарубежных

учёных подтверждают, что здоровье на 50–55% зависит от образа жизни, на 20–

25% от окружающей среды, на 20–21% от наследственности (биологические

факторы), на 7–10% от здравоохранения (Ю.П. Лисицын, Н.В. Барышева,

П.А. Виноградов, В.И. Жолдак).

В последнее десятилетие обосновывается культуроцентризм в

образовании (А.И. Субетто), необходимость формирования общей и

профессиональной культуры на всех этапах обучения (А.А. Вербицкий,

И.А. Зимняя, Ю.К. Чернова, В.Д. Шадриков, Г.П. Щедровицкий,

В.В. Щипанов). Культуроцентризм в проектировании дидактических систем

вытекает, по А.И. Субетто, из социогенетической функции образования как

главного механизма социального наследования и транслятора культуры.

На сегодняшний день имеется свыше 250 определений культуры, и нет

никаких признаков того, что этот процесс уточнение дефиниций культуры

близится к завершению (Т.Г. Кисилева). Культура – это многоаспектное и

общенаучное явление. С этих позиций И.А. Зимняя дает следующее

определение: «Культура – это социально-прогрессивная творческая

деятельность человечества во всех сферах бытия, сознания, являющаяся

диалектическим единством процессов опредмечивания (создания ценностей,

норм, знаков, систем и т. д.) и распредмечивания (освоения культурного

наследия, направленное на преобразование действительности, на

преобразование богатства человеческой истории во внутреннее богатство

личности, на всемерное выявление и развитие сущностных сил человека)».

Согласно В.А. Сластенину и Л.С. Подымовой, «личность как субъект

культуры отличается социальной устойчивостью, продуктивной

включенностью в общественную и профессиональную жизнь, психологическим

комфортом».

Профессиональная культура – это более высокий уровень

профессионализма, достигнутый через философское осмысление и

саморефлексию профессии, это мера и способ творческой самореализации

специалиста в разнообразных видах профессиональной деятельности и

общении, направленных на освоение, передачу и создание профессиональных

ценностей и новых технологий (В.В. Щипанов).

Анализируя систему деятельности личности, человек опосредованно

раскрывает и систему ее культуры. Любая деятельность порождает свой образ

культуры, поэтому правомочно замещение категорий деятельности категорией

профессиональной культуры (Ю.К. Чернова).

При определении понятия «культуры здоровья» можно отталкиваться от

известного и принятого в диалектическом и историческом материализме

подхода к проблеме культуры. При этом под культурой в широком смысле

нами с позиции диалектического материализма понимается распредмечивание

и опредмечивание материальных объектов и духовных ценностей. Согласно

такому подходу распредмечивание – это сенсорное и интеллектуальное

проникновение в реальность, описание её сущностных свойств и сторон,

другими словами, её познание. Опредмечивание – конструирование, создание

продуктов теоретической и практической деятельности, раскрывающих

способности, накопленный опыт, вершину развития личности – её творчество.

Тезис К. Маркса: «Изменяя мир, человек изменяет самого себя» – как нельзя

лучше характеризует процесс опредмечивания. Именно этот тезис стал основой

разработки отечественными психологами (Л.С. Выготский, А.Н. Леонтьев,

С.Л. Рубинштейн и др.) психологической теории деятельности и

деятельностного подхода в обучении, воспитании и развитии.

Формирование культуры здоровья предполагает прохождение нескольких

этапов, каждый из которых имеет свою специфику (рис. 1).

Согласно проведённому исследованию наиболее важными из них

являются познание категорий «здоровье», «развитие здоровья», «здоровый

образ жизни», «культура здоровья» (когнитивный компонент), развитие и

формирование отношений к этим категориям (эмоциональный компонент),

формирование ценностных ориентаций и сознательная оценка этих категорий,

отношений к собственному здоровью и здоровью окружающих

Перцептивное и логическое познание окружающей среды, людей, самого себя, категорий «здоровье», «ЗОЖ», «культура здоровья», формирование когнитивных функций

Отношение к объектам и субъектам среды, категориям здоровья, собственному здоровью и здоровью окружающих, формирование эмоций и чувств к здоровью

Сознательная оценка познанного и эмоционально отраженного мира, категорий здоровья, формирование ценностных ориентаций

Выведение знаний, отношений, оценки и ценностных ориентиров на поведенческий уровень, формирование стиля поведения

Появление устойчивых мотивов, жизненных смыслов, способности к рефлексивному ценностному целеполаганию к собственному здоровью и здоровью окружающих, формирование направленности и стиля деятельности

Созидание новых подходов, отношений, знаний, технологий к окружающему миру, опережающее отражение действительности, самоактуализация

I этап –когнитивный

II этап –эмоциональный

III этап –аксиологический

IV этап –поведенческий

V этап –личностно-деятельностный

VI этап –творческий

РАСПРЕДМЕЧИВАНИЕ

ОПРЕДДМЕЧИВАНИЕ

К

У

Л

Ь

Т

У

Р

А

Рис. 1. Поэтапная динамика изменений личностных качеств

(аксиологический компонент), выведение знаний, отношений, оценки и

ценностных ориентиров.

Технология использования культуроцентрического подхода для

формирования мотивации, отношения к здоровью и других личностных качеств

выпускника гимназии на поведенческий уровень (поведенческий компонент),

их самореализация (творческий компонент) и собственно формирование

культуры здоровья – способность к рефлексивному ценностному

целеполаганию, появление жизненных смыслов, устойчивых мотивов,

контролирующих все предшествующие этапы (личностно – деятельностный

компонент). Благодаря последнему здоровьетворящая личность управляет

своим здоровьем путём целенаправленного совершенствования механизмов

увеличения адаптационных и компенсаторных резервов на организационном,

психическом и социальном уровнях, а также осознанно и активно использует

оздоровительные технологии.

Особое место при формировании культуры здоровья занимает

аксиологический этап – формирование ценностных ориентаций. При

становлении мотивационного ядра личности появляется определенная

подсистема потребностей и ценностей (А. Маслоу, О.С. Васильева,

Ф.Р. Филатов):

1. Физиологические, «витальные» потребности (пища,

секс, сон, телесный комфорт) и материальные ценности.

2. Познавательные, когнитивные потребности (т. е.

потребности в сенсорном опыте, познании, в освоенном и упорядоченном

окружении) – соответствующие им ценности восприятия и познания:

прегнантность образа, структурность и цельность объекта, упорядоченность

среды и т. п.

3. Потребности в самопознании и самоуважении –

«ценности Эго»: идентичность, самообладание, самопринятие.

4. Потребности в общении, признании и социальных

связях – ценности коммуникации и отношений: взаимопонимание, уважение,

Дружба, любовь.

5. Потребности в культурной и этнической

принадлежности – ценности культуры.

6. Метапотребности и бытийные ценности (в

терминологии Маслоу), например, потребности в осмысленности

существования, идеалах и т. д.

7. Потребности в самоактуализации – «абсолютные»

ценности: истина, полнота, гармония, самореализация и т. д.

При этом ценности, включенные в мотивационно-потребностное ядро

личностной структуры, обеспечивают такое системное качество личности, как

иерархичность, которая выражается в соподчиненности различных ее уровней,

обозначаемых в соответствии с ценностной шкалой как высшие и низшие.

Ценностная система задается социокультурным контекстом и является

интегральным продуктом человеческой культуры, и присущая личностной

структуре определяет ее формирование. Ценности непосредственно

детерминируют мотивационную среду личности; потребности при этом

определяют динамические корреляты ценностей и выступают в качестве

движущих сил поведения и развития. Когда доминирующим ценностям

соответствуют аналогичные удовлетворенные потребности, личность достигает

согласованности и относительного здоровья (О.С. Васильева, Ф.Р. Филатов).

Таким образом, ценности обеспечивают устойчивость личностной структуры и

актуализируют потребности и мотивы личности.

Социокультурная детерминация отражается в мотивационной динамике

(А. Маслоу) и ценностных ориентациях личности (К. Хекхаузен, Д.А. Леонтьев

и др.), что не может не сказаться, по нашему мнению, на ведущих ее

проявлениях: саморегуляции, субъектности и самореализации.

На основе анализа отечественной и зарубежной научной литературы нами

разработана модель процесса формирования культуры здоровья и отношений к

здоровью у школьников.

В классическом отечественном представлении отношение связывают с

эмоциями и чувствами: эмоции и чувства – отражение отношений к

действительности. Впервые проблему отношений, связанных с отражением,

общением и обращением, исследовал В.Н. Мясищев и его сотрудники, понимая

под отношением эмоциональный отклик человека.

Однако включенное во взаимодействие с другими психическими

функциями (познавательными, коммуникативными, регулятивными) и

категориями (поведением, деятельностью и общением), согласно нашему

представлению, отношение приобретает новые качественные свойства и может

выступать как ценностное отношение и др. Развитие отношений предполагает

движение отношений от эмоционального отклика к ценностным,

целесообразным отношениям.

Формируя и развивая отношения у школьников, мы допускаем, что

вместе с ними происходит становление и других личностных качеств. Такое

допущение основывается на исследованиях Б.Г. Ананьева и его учеников,

показавших, что усвоение различных элементов знаний, входящих в

содержание одних учебных предметов, становится условием успешного

овладения другими учебными предметами.

Многими исследователями при изучении процесса учения и воспитания

школьников были получены факты, подтверждающие существование переноса

знаний, позиций, установок, отношений, способов поведения [Бодалев, А.А.,

с. 15].

Как показало наше исследование, для формирования культуры здоровья

эффективными организационно-педагогическими условиями в школьном

образовании являются:

разработка и реализация учебных программ, в которых интеграция

предметов осуществляется на основе познания категорий «здоровье», «развитие

здоровья», «здоровый образ жизни», «стиль и смысл жизни», «культура

здоровья»;

включение в образовательный процесс медицинской,

психологической и социальной служб школы, способствующих

интеллектуальному и физическому развитию личности детей в соответствии с

их состоянием здоровья, индивидуальными, половыми и возрастными

особенностями и потребностями;

создание учебной материально-технической базы, деятельностной

среды в соответствии с социальным заказом на формирование и развитие

культуры здоровья, обеспечение и организация здоровье сберегающего

санитарно-гигиенического состояния и питания в школе;

совершенствование работы с педагогами и родителями по

пропаганде здорового образа жизни и использование их деятельностного

потенциала в формировании культуры здоровья;

отслеживание показателей состояния здоровья физического и

интеллектуального развития, результативности образовательного процесса;

совершенствование, разработка и внедрение оздоровительных

технологий усилиями всех служб школы;

эффективность текущего, оперативного и стратегического

управления деятельности различных служб, направленных на формирование

культуры здоровья в школе.

При формировании культуры здоровья, с нашей точки зрения, школьник

в совместной сотворческой учебной деятельности с учителем познаёт

окружающий мир (природу, общество, другого человека и себя) через

содержание предметов с позиции оценки здоровья как ценностной категории, а

также направляет себя на освоение, проектирование и созидание

оздоровительных технологий.

При этом психолог проектирует и организует процесс формирования

культуры и самореализации личности учащегося, анализирует наличные и

моделирует недостающие внешние и внутренние условия личностной

самореализации учащихся; учитель педагогическими средствами обеспечивает

личностную ориентацию образовательного процесса; родители создают в семье

благоприятные психолого-педагогические условия для личностной

самореализации школьников; учащиеся проходят путь от самопознания к

саморазвитию и самореализации.

Библиографический список1. Агаджанян, Н.А. Экология и здоровье человека / Н.А. Агаджанян // Вестник новых

медицинских технологий. № 2. – Тула, 1996. – С. 53–55.2. Ананьев, Б.Г. Избранные психологические труды / Б.Г. Ананьев – М., 1980. – Т. 2. –

С. 129–266.3. Васильева, О.С. Психология здоровья человека / О.С. Васильева, Ф.Р. Филатов. – М.,

2001. –344 с.4. Виленский, М.Я. Процессуальные характеристики формирования здорового образа

жизни учащейся молодёжи / М.Я. Виленский // Мат. Всерос. конф. – Самара, 1996. – С. 10–12.

5. Жолдак, В.И. Социокультурные аспекты физической культуры и здорового образа жизни / В.И. Жолдак. – М. : Советский спорт, 1996. – С. 62.

6. Зайцев, Г.К. Педагогика здоровья: Образовательные программы по валеологии / Г.К. Зайцев, В.В. Колбанов, М.Г. Колесникова. – СПб. : Изд-во СПбГУ педмастерства, 1994. – 78 с.

7. Зимняя, И.А. Общая культура в системе требований государственного образовательного стандарта / И.А. Зимняя [и др.]. – М. : ИЦ проблем качества подготовки специалистов, 1999. – 67 с.

8. Казначеев, В.П. Основы общей валеологии : учеб. пособие / В.П. Казначеева, Н.А. Склянова. – Новосибирск : Изд-во НИПКРО, 1998. – 80 с.

9. Колбанов, В.В. Валеология в школе / В.В. Колбанов, Г.К. Зайцев. – СПб., 1992. – 52 с.10. Сластенин, В.А. Педагогика: Инновационная деятельность / В.А. Сластенин,

Л.С. Подымова.– М. : ИЧП «Издательство магистр», 1997. – 244 с.11. Субетто, А.И. Квалитатизм как синтетическое учение и синтетическая революция в

образовании на рубеже XX и XXI веков / А.И. Субетто // Квалиметрия человека и образования: Методология и практика. Ч. З. – М. : ИЦ проблем качества подготовки специалистов, 1999. – С. 10–19.

12. Чернова, Ю.К. Профессиональная культура и формирование ее составляющих в процессе обучения. – Москва ; Тольятти : ТолПИ, 2000. – 163 с.

УДК 159.922.4:159.923ПСИХОЛОГО-ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ УСЛОВИЯ

ВОЕННО-ПАТРИОТИЧЕСКОГО ВОСПИТАНИЯ КУРСАНТОВ ВОЕННЫХ ВУЗОВ

Е.Н. Иванов

Данная статья посвящена теоретическому обоснованию комплекса психолого-педагогических условий, реализация которых обеспечит эффективное военно-патриотическое воспитание курсантов в высших военных учебных заведениях с применением кино как основного воспитательного средства.

В современной научной литературе дается несколько отличных друг от

друга определений понятия «педагогические условия», предлагаемых

различными учеными.

Мы рассматриваем педагогические условия как совокупность внешних

объектов образовательной среды и внутренних особенностей (состояний,

качеств) процесса обучения и воспитания курсантов.

В нашем случае мы ведем речь о внешних и внутренних обстоятельствах,

которые сознательно создаются в образовательном процессе учебных заведений

и зависят от способностей и возможностей самих курсантов, обеспечивая

эффективность их военно-патриотического воспитания.

При этом нами в полной мере осознается невозможность достижения

эффективного результата путем реализации одного какого-либо условия.

Поэтому мы исходим из того, что военно-патриотическое воспитание курсантов

в высших военных учебных заведениях с применением кино может быть

эффективным только при строго определенном комплексе организационно-

педагогических условий. Структура комплекса должна быть достаточно гибкой,

динамично развивающейся в системе вузовской профессиональной подготовки.

Кроме того, предложенные условия должны быть взаимозависимы и

взаимодополняемы друг другои. Удаление одного из них может существенно

отразиться на получаемом результате.

Комплекс условий, способствующих эффективному военно-

патриотическому воспитанию курсантов высших военных учебных заведениях

посредством кино должен включать в себя следующие организационно-

педагогические условия:

1) развитие у курсанта гордости за свой народ и преданности Отечеству

при использовании фильмов на основе выполнения требований системного,

аксиологического и акмеологического подходов;

2) расширение сферы воздействия кинолент на развитие патриотического

самосознания будущих офицеров путем применения дополнительных

воспитательных средств (технических, информационных, задач, заданий);

3) гармонизация личностного самоопределения курсантов, направленная

на согласование отношений обучающихся к себе, людям, государству и

выбранной профессии.

С нашей точки зрения, первые два предложенных педагогических

условия выступают в качестве необходимых, так как они обусловливают

рассматриваемое нами воспитание. Третье же условие – достаточное, потому

что без него поставленная нами педагогическая цель не может быть достигнута.

Остановимся на характеристике каждого из обозначенных условий,

доказав его необходимость введения, выявив сущность и показав пути

реализации для достижения основной цели.

Введение первого условия обусловлено тем, что целенаправленное

развитие у курсантов таких профессионально значимых патриотических чувств,

как гордость за свой народ и преданность Отечеству, возможно только при

системном отборе и применении на занятиях социально-гуманитарного цикла

определенных фильмов с учетом очередности показа, необходимости

раскрытия темы и общей ценности для становления и роста будущего офицера.

Введение третьего условия связано с необходимостью гармоничного

развития личности будущего офицера для подготовки его к самостоятельному

выбору системы ценностей, целей, собственной позиции, способов проявления

военного патриотизма, проявляющегося в поведении курсанта по отношению к

получаемой профессии, к родному народу, государству, Отечеству, к себе.

В данной статье мы более подробно остановимся на характеристике

второго условия, доказав его необходимость введения, выявив сущность и

показав пути реализации для достижения основной цели.

Необходимость введения данного условия связано с тем, что обеспечение

широты и глубины воздействия экранного искусства на сознание курсанта

возможно посредством комплексного влияния на его эмоции, внимание,

память, мышление, волю и другое. Это требует сочетать основное средство

кино со специально подобранными дополнительными средствами.

Рассмотрим суть предложенного педагогического условия. Самосознание

в широком понимании – это оценка человеком собственных качеств

Самосознание как составляющая сознания характеризуется внутренним

знанием или убеждением, которое выражается в понимании и оценке своих

собственных состояний, способностью человека создавать самого себя за счет

интериоризации наблюдений и действий, осуществляемых по отношению к

нему другими людьми.

Применительно к нашему условию «другими» для курсанта выступают,

прежде всего, герои фильмов, транслирующие в различных вариантах

патриотические качества, действия, героические поступки или высокие

результаты труда, беззаветную любовь к родным местам, гражданский долг.

Кроме того, другими могут быть и товарищи по учебе, преподаватели, которые

своим примером, убежденностью показывают те или иные формы

патриотического отношения или поведения.

Мы придерживаемся точки зрения ученых, которые рассматривают

развитие самосознания как процесс, состоящий из трех относительно

самостоятельных процессов: становления (созревания, роста, перехода в другое

качество), формирования (оформления, самосовершенствования),

преобразования (саморазвития, изменения смыслов жизни, учебы и подготовки

к профессиональной деятельности) [1].

Расширение сферы воздействия кинолент на развитие самосознания

курсанта достигается за счет дополнения основных средств кино, прежде всего,

техническими средствами: традиционными и самыми современными. Эти

технические и информационные средства позволяют превратить учебное

занятие в более интересное для современного молодого человека, достичь

максимальной достоверности и наглядности в подаче учебного материала.

Обусловлено это тем, что технические средства (применяемые на занятиях и

предложенные в кино) позволяют наиболее полно реализовать один из

важнейших принципов воспитания – принцип наглядности. Исследования

подтверждают, что процесс восприятия и усвоения учебного материала идет

производительнее, если в источнике знаний непосредственно отражаются

содержательные качества и свойства предметов, явлений или процессов.

Однако прямое применение сложной техники как учебных объектов не всегда

возможно в профессиональной подготовке. Взамен их используются различные

технические средства и приспособления, с помощью которых воссоздаются

наглядные образы применяемых современных технических средств.

В связи с этим особое значение для реализации рассматриваемого

условия имеют технические средства передачи информации, которые

применяются в работе с демонстрацией фильмов. К ним мы относим

современные информационные средства и демонстрационные комплексы, такие

как:

1) мультимедийные средства;

2) оверхед-проекторы;

3) персональные компьютеры;

4) экраны и аудиторные доски

и др.;

5) сайты в интернете и др.

К современным мультимедийным средствам относятся последние

разработки: демонстрационный комплекс коллективного использования «Демо-

МП» с разрешением 1024×768 для аудитории до 75 человек на базе

мультимедийного проектора; демонстрационный комплекс и система

озвучивания коллективного использования «Демо-МП и З» с разрешением

1024×768 для аудитории до 150 человек на базе мультимедийного проектора;

демонстрационный комплекс коллективного использования «Демо-ПП» с

разрешением 1024×768 на базе плазменной панели. Все вышеперечисленные

комплексы включают в свою комплектацию набор самых современных средств

технического обеспечения, а именно: мультимедийный проектор, настенный

подвесной экран, ПВЭМ с дополнительным монитором, документ-камеру,

магистральный усилитель распределитель, рабочий стол преподавателя,

монтажный комплект и множество другой аппаратуры, а демонстрационный

комплекс «Демо-ПП» оснащен также плазменной панелью с аксессуарами и

видеомагнитофоном.

Оверхед-проекторы – это новое поколение кодоскопов, к которым

относятся такие мобильные системы, как «Орион-7000», «Medium Traveller 3

Economy» и портативные системы «Орион-2000», «Орион-3000»,

«Medium 524 P» и «Medium 536 P», которые позволяют демонстрировать

слайды изготовленные с помощью компьютерной графики. К этой же группе

технических средств последнего поколения относятся различные слайд-

проекторы, такие как «Kindermann Magic 1550 A» и «Kindermann Diafo-

cus 1550 E» для показа компакт-слайдов и диафильмов.

И, наконец, в современный арсенал технических средств обучения

включены аудиторные доски, которые перестали быть только средством для

графической работы на них педагога с помощь мела и влажной губки или куска

материи. Современные интерактивные доски прямой или обратной проекции

намного увеличили возможности педагога в плане графической подачи самого

различного учебного материала с использованием последних достижений

компьютерной графики. В эту группу входит комплекс интерактивных

аудиторных досок различного размера марки SMARTBoard. Кроме

интерактивных досок, широко применяются для обучения копи-доски марки

Panaboard UB, экраны с электроприводом и лазерные указки.

Как средства контроля знаний, формирования практических навыков и

самообучения курсантов в настоящее время созданы совершенно новые

системы классов ПЭВМ и прежде всего лингафонные классы последнего

поколения, которые могут быть использованы для занятий как по

иностранному языку, так и для занятий по дисциплинам гуманитарного и

социально-экономического цикла. К таким классам относятся: лингафонный

класс «Лингва» на базе аналогового коммутатора и сети ЭВМ, а также

мультимедийный лингафонный класс «LINGVO-DIGITAL V» на базе

электронных запоминающих устройств.

Следует отметить тот факт, что использование вышеперечисленных

технических средств обучения эффективно, так как современный курсант в

большинстве своем владеет началами компьютерного знания и ему близки и

понятны наглядные образы, создаваемые на базе ЭВМ.

Помимо технических и информационных средств, нами рекомендуется

комплекс специально разработанных нами задач, заданий и вопросов.

Задания направлены на развитие памяти, воображения, внимания для

адекватного понимания экранного текста и принятия решения, коррекции

курсантами своих действий по развитию умений и качеств, профессионально

значимых для воина-патриота.

Все задания разделены нами на задания по поиску информации из

фильмов, по отбору информации, обработке информации, хранению

информации.

Так задания по развитию и обработке информации о внешнем облике

героев фильма, выражении лица, походке, мимике, костюму, месте действия

событий помогает курсанту осознать суть персонажа и дать адекватную оценку

характеристике героя и его поведения.

Вопрос рассматривается нами как обращение, направленное на получение

каких-либо сведений, требующих ответа. Вопросы выступают средством

активизации мотивации, воображения, памяти, восприятия курсанта от

поступающей информации при демонстрации фильма.

Нами выделены две группы вопросов: вопросы для дискуссии, и

рефлексивные вопросы. Дискуссионные вопросы представляются курсантам

для работы и до демонстрации фильма, и после его просмотра. С

рефлексивными вопросами обучающиеся знакомятся после просмотра фильма.

Задача является одним из основных понятий в психологии и педагогике.

Однако эта дефиниция понимается учеными по-разному [3, с. 49]:

задача как ситуация, требующая от субъекта некоторого действия

(А.Н. Леонтьев);

задача как ситуация, требующая от субъекта некоторого действия,

направленного на нахождение неизвестного на основе использования его связей

с известным (Г.С. Костюк);

задача как ситуация, требующая от субъекта некоторого действия,

направленного на нахождение неизвестного на основе использования его связей

с известным в условиях, когда субъект не обладает способом (алгоритмом)

этого действия (А. Ньюэлл).

В нашем случае речь идет о воспитательной задаче как ситуации фильма,

требующей от курсанта осознания проявления патриотизма при оценке им

поведения персонажей.

Мы выделили три группы задач: предметные, конструктивные,

личностные, которые должны дополнять друг друга, так как они все вместе

направлены на развитие патриотического самосознания курсантов. Предметные

задачи обращены на установление причин, закономерностей исторических

событий и поведения героев. В процессе выполнения конструктивных задач

будущий офицер приобщается к военной деятельности как профессиональной,

моделируя различные профессиональные ситуации и поведение воина-патриота

и осуществляя поиск различных вариативных решений. К третьему типу задач

мы относим личностно-значимые задачи, которые направлены на выявление

ценностно-смыслового компонента военного патриотизма при изучении

курсантом материалов киноматериалов.

Мы считаем, что совокупность задач не должна являться случайной. Они

должны представлять собой систему, отвечающую определенным показателям

с постоянным усложнением в процессе решения.

В табл. 1. приведены типы разработанных нами задач, предлагаемых при

демонстрации фильмов при реализации рассматриваемого условия.

Таблица 1Предметные, конструктивные и личностно-значимые задачи,

применяемые для развития патриотического самосознания курсантов вузов

Типы задач Примеры задачПредметные задачи

На анализ исторических событий фильма; анализ военной техники в фильме;

анализ приказов и действий командиров и подчиненных; понимание качеств патриота; понимание сущности патриотизма; сравнение различных качеств патриота у воина и штатского; понимание составляющих патриотизма у героев фильмов; установление причин проявления патриотизма и появления

страха в различных военных ситуациях; понимание различных способов проявления патриотизма в

фильмах; понимание целей и ценностей героев-патриотов в фильмах; знание режиссеров, актеров, название фильмов о различных

войнах на оценку внешнего облика героя, его мимики, выражения лица, костюма и др.

Конструктивные задачи

На представление модели патриота; моделирование ситуации патриотизма в мирное время; моделирование ценностных ориентаций военного патриотизма; представление патриотических качеств, необходимых воину в той

или иной ситуации; представление различного поведения воина в конкретной

ситуациях предвидение поведения героя фильма в той или иной ситуации;

моделирование и вербализацию эмоций героя фильма в конкретной ситуации;

представление вариативного продолжения фильма

Личностно-значимые задачи

На анализ различных ситуаций кино в проявлении патриотизма; рефлексию поведения на примере того или иного героя фильма

как патриота; осознание и постановку личных целей проявления патриотизма; овладение патриотическими качествами и способностями; осознание ценностей военно-патриотического воспитания; овладение методами военно-патриотического воспитания; исследование причин страха солдата в различных ситуациях; объяснение курсантом преодоления страха смерти; анализ своих личностных качеств и коррекции возможного

поведения на примерах отдельных ситуаций фильмов; определение своих чувств и чувств героев в процессе просмотра

фильмов; определение ценностей фильма для себя и своего

самосовершенствования; понимание цветового решения героя и ситуации; осознание чувств героев фильма, проявляющих патриотизм; личностное понимание характера героя-патриота на примере

фильма и др.

Мы считаем, что задачи, задания и вопросы в совокупности направлены

на формирование у курсантов навыков восприятия экранных произведений,

формирование умений их оценивать, аргументировать свою позицию, создавать

свой текст и моделировать поведение персонажей, развитие способностей

адекватно понимать экранный текст, сопереживать и эмоционально

откликаться на формы и содержания экранного искусства.

На наш взгляд, знакомство курсантов с особенностями языка экрана не

является самоцелью, однако развитие самосознания курсанта с использованием

кино предполагает формирование его как грамотного зрителя. Для этого

необходимо особое внимание уделить доверительным беседам по поводу

увиденного, введению заданий и задач, помогая будущему офицеру

сосредоточить внимание на деталях, поведении героев при просмотре фильма.

С помощью задач, заданий и вопросов можно оказать помощь

обучающимся в развитии их эмоциональной отзывчивости и умении осмыслить

свои чувства в процессе просмотра фильма. Задачи являются дополнительными

средствами по развитию фантазии и творческих умений, визуальных

представлений курсанта. Кроме того, задачи, вопросы и задания помогают

курсанту понять звуки и звуковую среду фильма, цветовое сопровождение в

изображении того или иного персонажа, осознать пластическое решение образа

в кино.

Библиографический список1. Кочнева, Л.В. Проблема самосознания и психологические условия его развития в

учебной деятельности студентов вузов / Л.В. Кочнева // Инновации в образовании. – 2006. – № 5. – С. 84–96.

2. Немов, Р.С. Психология / Р.С. Немов. – М. : ВЛАДОС, 1977. – 688 с.3. Яковлева, Н.М. Подготовка студентов к творческой деятельности.

УДК 159.922.4:159.923ЭТНОПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ

КАК НАУЧНАЯ ПРОБЛЕМА ПСИХОЛОГИИ

С.Ю. Николаева

В статье рассматривается проблема индивидуальности, которая представлена личностью с присущими ей индивидуально-типологическими особенностями, характером, ментальностью, принадлежностью к этнокультурным традициям, имеющей определенные установки, нормы, стереотипы, идеалы и пр. Также обобщены подходы к изучению этнических особенностей личности, индивидуальности, которые рассматривают

национально-психологические особенности по-разному: как компонент этнической общности, как этничность и этническую идентичность и как этническое самосознание.

Современный мир – это мир сложнейших многоуровневых коммуникаций

во всех областях и сферах человеческой жизни. Специфика общественного

взаимодействия обусловливает наличие как минимум двух противоречивых

тенденций, с одной стороны, в условиях глобализации активно стираются

экономические, государственные, культурные границы, с другой – особое

значение приобретают аспекты социокультурной памяти, идентичности, то есть

всего того, что связано со структурой ментальности человека, как системы

образов, представлений, установок и традиций личности, народов, этносов. Но,

как бы ни ставился вопрос и каким бы противоречивым он ни был, основной

тенденцией, проявленной в актуальном мире, является расширение любых

форм взаимодействия в микро- и макро- проявлениях, реализуемое каждый раз

конкретной личностью, обладающей индивидуально-типологическими

особенностями, характером, ментальностью, принадлежностью к

этнокультурным традициям, имеющей определенные установки, нормы,

стереотипы, идеалы и пр.

Основным критерием качества этого взаимодействия можно выделить

эффективность решения поставленных задач с точки зрения целей

кооперативных отношений в условиях сотрудничества. Взаимодействие

существует в различных формах и видах деятельности и реализуется личностью

в рамках общественных и/или специальных (профессиональных, культурных,

политических и пр.) норм и требований. Но, при всей определенности и

проявленности условий межличностного взаимодействия и деятельности,

результаты зачастую бывают неоднозначны и мало прогнозируемы.

В психологии, анализируя такого рода феномены, выделяют для изучения

пространство субъект-субъектных отношений, которое представляет собой

взаимопроникновение индивидуальностей, обладающих определенными

характеристиками и реализуемых личностью посредством стилевых

характеристик деятельности. Понятие «стиля» изучается и в философии, и в

психологии, и в литературе, и в лингвистике, и предмет исследования каждый

раз соответствует специфике науки, но стиль – это всегда то, что воплощает в

себе конкретные дифференцирующие признаки активности, обусловленные

индивидуальными особенностями субъекта.

В психологии это изучается в рамках дифференциальной психологии,

которая непосредственно соприкасается с психофизиологией, общей и

социальной психологией, психологией личности и даже с, так называемой,

малой психиатрией. Дифференциальная психология ставит перед собой задачи

изучения целостной природы индивидуальности. Теоретическая разработка

понятия об индивидуальности предпринималась рядом авторитетных ученых,

таких как С.Л. Рубинштейн, Б.Г. Ананьев, Г. Олпорт, Г. Айзенк, В.С. Мерлин,

В.М. Русалов, Э.А. Голубева, Б.А. Вяткин, А.В. Брушлинский и др. Несмотря

на разнообразие подходов к изучению индивидуальности в дифференциальной

психологии, можно выделить то, что на сегодняшний момент является

общепризнанным. Во-первых, это разноуровневость свойств, составляющих

индивидуальность, представленная индивидными особенностями человека,

способностями, свойствами характера и личности. Во-вторых, это

взаимосвязанность и взаимозависимость разноуровневых характеристик,

составляющих индивидуальность, в-третьих, это соотношение между разными

уровнями индивидуальности, т. е. структура индивидуальности. Таким образом,

личность возникает в результате слияния в одно неразделенное целое

множества качеств и свойств как врожденных, так и приобретенных, как

биологических, так и социальных, но не сводится ни к одному из них. Этот

факт определяет необходимость рассмотрения проблемы индивидуальности и

изучения ее с точки зрения системного подхода.

А.И. Уемов, анализируя научные подходы, выделяет два способа

существования человеческой индивидуальности – индивидуальность как

самостоятельная система с присущими ей специфическими внутренними

взаимосвязями и индивидуальность как социально обусловленная система,

формирующаяся и развивающаяся в процессе взаимодействия с социумом. Два

типа детерминации полагают два способа существования интегральной

индивидуальности (по В.С. Мерлину). Внутренняя определенность

опосредована внутренними связями, законами функционирования самой

системы. Внешняя отражает воздействие другой саморегулирующейся

системы, подчиняясь ее принципам функционирования и являясь в достаточно

большой степени ее продуктом. Взаимоотношение социально-типичного и

индивидуального выражается в социальной обусловленности специфического

характера связей между всеми индивидуальными свойствами человека в

зависимости от социально-типичных ситуаций политической и экономической

жизни, а также от национальной принадлежности. Этническая общность,

сформировавшаяся в определенном историческом, культурном,

лингвистическом единстве, порождает особое сочетание индивидуальных

качеств личности, проявленное в этнической индивидуальности.

Изучение этносов является междисциплинарной проблемой, но на

современном этапе не существует однозначного определения данной

категории. Ю.В. Арутюнян и Л.М. Дробижева выделили два подхода к

пониманию сущности этноса. Первый из них (примордиализм) рассматривает

этничность как некую объективную данность, как надсубъективную

характеристику индивида, обусловленную либо историческим развитием, либо

биологической эволюцией. Конструктивистское направление в изучении

этничности заключается в том, что этническое сообщество, возникающее на

основе дифференциации этнокультур, существует, базируясь на различных

доктринах и представлениях, имеющих место в той или иной этнокультуре,

которые «изобретаются» интеллектуальной элитой этноса [1, c. 29].

Большинство ученых придерживается первого подхода и «классические кросс-

культурные исследования проводятся в рамках парадигм: «культура – причина,

психические особенности – следствие» [4, с. 134].

За рубежом анализ этнокультурных особенностей является важнейшим

направлением социальной науки и рассматриваются с точки зрения модели

культур (Р. Бенедикт), теории культурного релятивизма (М. Мид), базовой

структуры личности (А. Кардинер и Р. Линтон), модальной личности

(X. Дьюкер, А. Инкелис, Д. Левинсон, Н. Фрайда), географических факторов

этнокультуры (В. Хелльпаг, Хофштеттер), культурного шока (С. Бочнер,

А. Фарнхам), столкновения цивилизаций (С. Хантингтон), также ведутся

исследования межкультурного взаимодействия (Р. Брислин, Е.Т. Холл),

невербальной коммуникации (М. Аргайл, Р.Л. Бердвистелл, А. Кендон,

Дж. Раш, В. Фризен, П. Экман), национальных культурных ценностей

(М. Рокич), особенностей национального характера (Х. Смит, И. Ричмонд,

С. Клакхон, Ф. Стродтбек, Т. Кнутсон).

Т.Г. Стефаненко, анализируя современные научные взгляды и

направления, выделяет три подхода, в рамках которых выполняются все

этнопсихологические исследования: релятивизм, абсолютизм, универсализм.

Понимание культур как абсолютно своеобразных и непостижимых друг для

друга оборачивается релятивизмом. Сторонники абсолютизма, ярким

представителем которого является М. Коул, наоборот, рассматривают культуры

как равные и одинаковые, а наличие различий объясняют неспособностью

существующих методик выявить внутреннее сходство между

психологическими явлениями. Сторонники универсализма отстаивают мнение

о единстве психики с возможными достаточно существенными внешними

различиями. Исследователи этой ориентации полагают, что базовые

психологические процессы являются общими для человеческих существ, но на

их развитие и проявления серьезное влияние оказывает культура.

Такие ученые, как Ю.В. Арутюнян, Э.А. Баграмов, А.О. Бороноев,

Ю.В. Бромлей, А.И. Горячева, Н.И. Джандильдин, О.И. Дреев,

Л.М. Дробижева, Л.К. Карасев, И.С. Кон, Г.В. Старовойтова уделяют много

внимания анализу и специфике таких понятий, как «национальный характер»,

«национальное чувство», «национальный темперамент» и др. Национально-

психологические особенности современной этнопсихологией рассматриваются

различными авторами по-разному: как компонент этнической общности [8], как

этничность и этническая идентичность [16] и как этническое самосознание [12].

Язык, религия, обряды, традиции, народное творчество и другие формы

объективируемой культуры осуществляют функцию основных этнических

признаков, носителей этнической специфики. Взаимодействие этих признаков,

их индуцированное влияние на формирование и воспроизводство этнической

общности выражаются в форме этнического самосознания. Именно оно

определяет принадлежность отдельной личности к тому или иному этносу, оно

определяет образ жизни человека (стили жизнедеятельности, общения,

активности и т. д.) и существенно влияет на развитие его индивидуальности.

90-годы ХХ века и начало ХХI века характеризуется построением новой

феноменологии этнопсихологических явлений. Л.М. Дробижева,

Г.В. Старовойтова, Т.Г. Стефаненко В.Г. Крысько, К.К. Платонов,

А.И. Крупнов и др. выделяют психические явления, основываясь на

структурных компонентах психики человека, разрабатываемых в общей

психологии. Таким образом, все чаще выделяются мотивационно-фоновые,

коммуникативно-поведенческие, интеллектуально-познавательные и

эмоционально-волевые особенности личности [6, c. 142]. Активно изучается

этническая идентичность: установлено, что она формируется, прежде всего,

основываясь на системе этнических ценностей, поскольку реальная

деятельность индивида, в том числе и этническое поведение, определяется

ценностными ориентациями, которые представляют собой систему

фиксированных установок. В свою очередь, система фиксированных установок

формируется, основываясь на структуре этнических ценностей, которая и

обусловливает направленность поведения личности. Путем определения

жизненной позиции личности ценности влияют на самоидентификацию

индивида в этническом пространстве. Второй уровень научного анализа

предполагает широкий спектр разнообразных отношений представителей

этноса к различным явлениям окружающего мира (отношения между собой, к

представителям других народов, работе и пр.). Третий уровень охватывает

компоненты, связанные со спецификой психических процессов и темперамента.

Выделение трех уровней в этнопсихологических характеристиках позволяет,

во-первых, описывать в системе психологические составляющие и элементы

каждого уровня, во-вторых, анализировать уровни как организованную

целостность и, в-третьих, определить место и роль каждого уровня в

иерархической системе, установить взаимосвязи и взаимозависимости между

ними.

Таким образом, основным предметом этнопсихологических исследований

становятся индивидуально-психологические особенности личности, которые

являются результатом социализации и, соответственно, культурной традиции.

И.С.Кон считает, что эти исследования могут быть либо

социокультурологическими, либо собственно психологическими. Первые

изучают особенности общества, культуры; вторые – свойства индивидов,

являющихся членами общества. Методология и техника этих исследований

весьма различны, хотя и взаимосвязаны. Психологические исследования

проводятся в двух направлениях: кросс – культурное занимается

сравнительным изучением того, как протекают одни и те же психические

процессы представителей разных обществ, групп и культур, а

этнопсихологическое исследует психические группы, непосредственно

связанные с формированием, осознанием и поддерживанием индивидуумами

их этнической идентичности, где в центре внимания оказываются этнические

установки, стереотипы, самосознание личности [5, c. 122].

В.Г. Крысько, говоря о психологических основах нации, использует

термины, характеризующие именно личность: самооценка, защитные

механизмы, интерес, самосознание. Он считает, что «…личность является

выразителем этнического самосознания» [6, c. 140]. С точки зрения

Г.В. Старовойтовой, предметом этнопсихологических исследований должны

служить все особенности психических функций, все комбинации психических

свойств, включая сюда познавательные процессы (особенности восприятия,

мышления и т. д.), эмоционально-волевые явления, сознание и деятельность,

групповые формы взаимодействия [13, c. 138].

В рамках этнопсихологических исследований изучается и национальный

характер, под которым понимается исторически сложившаяся совокупность

устойчивых психологических черт, определяющих привычную манеру

поведения и типичный образ действия представителей той или иной нации и

проявляющийся в их отношении к социально-бытовой среде, к окружающему

миру, к труду, к своей и другим этническим общностям. Экспериментальные

исследования в рамках изучения стереотипов межнационального восприятия по

выявлению черт характера представителей разных народов и стран были

проведены отечественными и американскими психологами и этнографами.

Исследователями В.Е. Владыкиной, Л.С. Христолюбовой, В.Г. Крысько,

А.А. Деркач, Д. Пибоди, Г.К. Шкляевым составлены характерологические

портреты типичных представителей отдельных наций. Они выделили, что

японец – трудолюбивый, осторожный, организованный, серьезный, упорный,

озабоченный; англичанин – тактичный, спокойный, критичный, умный; немец –

практичный, организованный, трудолюбивый, уверенный, твердый, жесткий,

пунктуальный; удмурт – миролюбивый, доброжелательный, гостеприимный,

деликатный, сдержанный, стеснительный, терпеливый, конформный; русский –

откровенный, щедрый, бесшабашный, прощающий, непрактичный,

доверчивый, миролюбивый и т. д.

Так или иначе, личность остается в фокусе изучения этнопсихологов. Это

требует рельефнее изучать индивидуально-психологические особенности в

становлении, то есть в развитии [14, c. 254]. К изучению личности как

центральной проблемы этнопсихологии пришли основатели психологической

антропологии Р. Бенедикт, К. Дюбуа, А. Инкельс, и др. Достаточно активно

исследуются такие составляющие личности, как установки, самооценка,

самосознание и пр. Л.М. Дробижева впервые в этносоциологической

литературе дала определение национальной установки «как готовности

представителя определенной нации к своеобразному действию, поведению в

межнациональных контактах» [3, с. 279].

В отечественной психологии национально-психологические особенности

личности изучались с точки зрения этнического самосознания как структурного

компонента. «Самосознание не надстраивается внешне над личностью, а

включается в нее; самосознание не имеет поэтому самостоятельного пути

развития, отдельного от развития личности, оно включается в этот процесс

развития личности как реального субъекта в качестве его момента, стороны,

компонента» [11, с. 637]. Говоря о применении целостно-функционального

подхода к изучению базовых свойств личности, необходимо помнить идеи

Б.Ф. Поршнева о том, что не стоит увлекаться составлением для каждой

этнической общности социально-психологического паспорта – перечня

характерных для нее и отличающих ее характеристик. Нужно ограничиваться

лишь узким набором черт [9, c. 256]. Научно обоснованный перечень таких

черт как раз и предоставляет частный вид общей теории систем – целостно-

функциональный подход.

А.И. Крупнов выделяет как базовые свойства те, которые составляют

основание для развития остальных, более частных свойств личности. К

таковым он относит инициативность, любознательность, целеустремленность,

организованность, настойчивость, трудолюбие, ответственность и

общительность. Этот подход применительно к этнопсихологическим

закономерностям был применен в целом ряде работ по изучению таких

личностных свойств, как общительность (А.И. Крупнов, Н.Ф. Шляхта),

ответственность (Фалах Расми Абдул Рахим Мохаммад), любознательность

(С.И. Кудинов, Е.В. Базаркина) и т. д.

Работа Фалаха Расми Абдул Рахим Мохаммада посвящена изучению

этнопсихологических особенностей и психологической структуры

ответственности, которая рассматривается как системное качество личности.

Она определяется качественной спецификой и степенью доминирования

различных переменных в составе общей организации ответственности. По

результатам его исследований выявлено, что у арабских студентов отмечается

устойчивость стремлений к ответственному поведению. Они стараются всегда

доводить начатое дело до конца, преодолевая трудности на пути к цели. При

достижении желаемого результата студенты-арабы испытывают гордость и

радость, им свойственна активная саморегуляция, выражающаяся в желании

всего добиваться самим. В большей степени реализация ответственных

намерений происходит в субъективно-личностной сфере с целью решения

личностных проблем. Сравнивая эти показатели с другими национальностями

выявлены специфические отличия. Так, русским студентам также свойственен

высокий уровень регуляции поведения, однако другие характеристики

ответственности у них менее выражены по сравнению с арабами [15, c. 16]. В

исследовании С.И. Кудинова рассматривались психологические особенности

проявления любознательности в зависимости от национальной

принадлежности. Данное исследование также позволило зафиксировать

влияние этнических особенностей на способ реализации любознательного

поведения и определить различия в специфике проявления любознательности у

алтайских и русских подростков. Отличия зафиксированы по целому ряду

параметров: алтайские школьники чаще испытывают потребность в новом и

неизведанном, быстрее и легче включаются в процесс освоения необходимых

знаний, стараются быть более организованными в поиске новой информации.

При успешном достижении цели они испытывают широкую гамму

положительных эмоций и понимают, что благодаря этому свойству можно

добиться успехов. Иначе говоря, любознательность как свойство личности

наиболее ярко проявляется у учащихся алтайской национальности, выражаясь в

широком спектре различных видов деятельности, имеет более сильные

мотивационные побуждения и обретает определенную устойчивость, переходя

в «черту характера». Полученные результаты исследования позволяют говорить

о национально-этнических различиях в психологических проявлениях и

способах реализации такого личностного свойства как любознательность [7,

c. 5].

Не менее интересным направлением является изучение общительности с

этнопсихологических позиций. А.И. Горячевой и В.И. Кукушкиным выделены

статические (долговременные) и динамические (кратковременные)

компоненты, что позволило говорить о структуре динамических элементов,

одним из элементов которой, является коммуникативно-поведенческая сфера.

Коммуникативно-поведенческая сфера охватывает информационное и

межличностное взаимодействие, общение и взаимоотношения представителей

той или иной нации, показывает отличие подобных проявлений у людей других

государств, поскольку у каждого из них существуют свои особенности

организации и руководства, стереотипы поведения, установленные нормы

взаимоотношений и обмена необходимыми сведениями [7, c. 200]. На

сегодняшний момент можно утверждать наличие специфических особенностей

общительности у различных этносов. Национально-психологические

особенности, концентрируя в своем содержании национальную специфику

психологических процессов, обладают способностью детерминировать на

уровне личности или группы характер функционирования этих явлений,

придавая им особую направленность. Анализ экспериментальных и

теоретических работ по общительности ограничен по причине недостаточного

внимания исследователей к личностным аспектам, но учеными достаточно

подробно изучается специфика национального общения. В настоящее время

работ, раскрывающих этнопсихологические особенности коммуникативных

свойств личности, выполненных в русле обоснованной методологии, нет. В

этнопсихологии так же, как в общей психологии, приоритет дается скорее

исследованиям общения как процесса, а не личностным качествам,

обеспечивающим реализацию общения, поэтому достаточно подробно изучены

различные стороны общения (перцептивная, коммуникативная и

информационная). Но понимание главной задачи этнопсихологии,

направленной на изучение индивидуально-психологических особенностей

личности, обусловленных культурными особенностями, открывает направление

для подробного изучения именно личностных особенностей. В связи с тем, что

этническая среда определяет все грани индивидуальности, изучение

общительности представляется необходимым и обоснованным.

Библиографический список1. Арутюнян, Ю.В. Этносоциология : учеб. пособие для вузов / Ю.В. Арутюнян,

Л.М. Дробижева, А.А. Сусоклов. – М. : Аспект-Пресс, 1998. – 365 с. 2. Бромлей, Ю.В. К вопросу о влиянии культурной среды на психику / Ю.В. Бромлей //

Советская этнография. – 1983. – № 3. – С. 67–75.3. Дробижева, Л.М. Духовная общность народов СССР : Историко-социологический

очерк межнациональных отношений / Л.М. Дробижева. – М., 1980 – 361 с.4. Дружинин, В.Н. Экспериментальная психология / В.Н. Дружинин. – СПб. : Питер,

2000. – 320 с.5. Кон, И.С. К проблеме национального характера / И.С. Кон // История и психология. –

М. : Наука, 1971. – С. 122–159.6. Крысько, В.Г. Этнопсихология: теория и методология : учеб. пособ. / В.Г. Крысько,

А.А. Деркач. – М. : Изд-во института молодежи, 1992. – Ч. 1. – 142 с.7. Кудинов, С.И. Психология любознательности: теоретические и прикладные аспекты :

монография / С.И. Кудинов. – Бийск : НИЦ БиГПИ, 1999. – 274 с.8. Налчаджян, А.А. Этнопсихология / А.А. Налчаджян. – СПб. : Питер, 2004. 9. Поршнев, Б.Ф. Противопоставление как компонент этнического самосознания /

Б.Ф. Поршнев. – М. : Наука, 1973. – 256 с.10. Романова, О.Л. Развитие этнической идентичности у детей и подростков : дис. …

канд. псх. наук / О.Л. Романова. – М., 1994. – 170 с.11. Рубинштейн, С.Л. Основы общей психологии / С.Л. Рубинштейн. – СПб. : Питер,

2000. – 712 с. 12. Солдатова, Г.У. Этническая идентичность / Г.У. Солдатова // Психология

самосознания : хрестоматия. – Самара : БАХРАХ-М, 2003. 13. Старовойтова, Г.В. Некоторые методологические вопросы определения предметной

области этнопсихологии / Г.В. Старовойтова // Социальная психология и общественная практика. – М. : Наука, 1985. – С. 127–138.

14. Токарев, С.А. История зарубежной этнографии / С.А. Токарев. – М., 1978. – 254 с.15. Фалах Расми Абдул-Рахим Моххамед. Этнопсихологические особенности

ответственности у арабских и российских студентов : автореф. дис. … канд. псх. наук / Фаллах Расми Абдул-Рахим Моххамед. – М., 1997. –16 с.

16. Этнопсихология : учебник для вузов / под ред.Т.Г. Стефаненко. – М. : Аспект-Пресс, 2006.

ФИЛОЛОГИЯ

УДК 811.112.2.09

РОЛЬ ЭМИГРАЦИИ В ТВОРЧЕСТВЕ НЕМЕЦКИХ ПОЭТЕСС XX ВЕКА (Э. ЛАСКЕР-ШЮЛЕР, М. КАЛЕКО, Н. ЗАКС, Р. АУСЛЕНДЕР, Х. ДОМИН)

Т.Н. Андреюшкина

В статье анализируется опыт эмиграции, определивший основную проблематику произведений Э. Лакер-Шюлер, М. Калеко, Х. Домин, Р. Ауслендер, Н. Закс. При cущественном различии поэтической манеры этих поэтесс объединяют общие мотивы их лирики, такие, как родина, эмиграция, преследование, чужбина, возвращение, поиски самоидентификаци. Переводы цитируемых стихотворений выполнены автором статьи.

В своей статье мы обратимся к творчеству немецких поэтесс, в судьбе

которых эмиграция сыграла чрезвычайно важную роль, определив их

писательские интересы и став одной из главных тем в их поэзии. Будучи

современницами, до войны они испытали влияние поэзии кабаре (Ласкер-

Шюлер, Калеко), символизма и экспрессионизма (Домин, Закс, Ауслендер), и

именно эмиграция сделала их поэтессами. Жизнь в эмиграции способствовала

развитию их переводческой деятельности, формированию нового поэтического

языка, новых форм и выразительных средств. Одни из них, как Ласкер-Шюлер,

Калеко, Ауслендер, сформированные в контексте культуры модерна или

экспрессионизма, ищут новые пути в искусстве, другие, испытывая влияние

чужой литературы, переносят ее опыт в свою поэзию (Закс, Домин). И для всех

этих поэтесс важной опорой и источником творчества остается культура

предков, связь с хасидистской и библейской метафорикой, составляющей

основу их послевоенной герметической поэзии. Некоторые из них умерли в

эмиграции, так и не вернувшись на родину (Ласкер-Шюлер, Калеко, Закс). В

отечественном литературоведении творчество этих поэтесс изучено

недостаточно, им посвящены лишь отдельные статьи в справочной и научной

литературе [1; 2], из-за отсутствия переводов поэзия их известна лишь узкому

кругу германистов.

Эльза Ласкер-Шюлер (1869–1945) родилась в семье банкира А. Шюлера.

Брак с берлинским врачом Б. Ласкером продлился пять лет, обеспечив ей

переезд в Берлин и работу в собственном ателье рисовальщицей. В Берлине

благодаря знакомству с художником П. Хилле, вдохновившим ее на занятия

поэзией, она вошла в фридрихсхагенский круг поэтов и социально-религиозное

«Новое общество» братьев Харт. В 1902 году появился первый сборник

стихотворений Ласкер-Шюлер – «Стикс». Расширяется круг ее знакомств, она

дружит с А. Деблином, К. Хиллером, Г. Бенном, Ф. Верфелем, К. Краусом,

Г. Траклем, О. Кокошкой, Ф. Марком, принимая активное участие в жизни

берлинской богемы. В 1905 году выходит поэтический сборник «Седьмой

день», в 1906 году после смерти художника – «Книга о Хилле», а в 1913 году –

«Еврейские баллады». Со своим вторым мужем, Гервартом Вальденом

(псевдоним Георга Левина), Ласкер-Шюлер с 1910 по 1912 гг. издает журнал

«Дер Штурм». В 1919–1920 гг. выходит 10-томное собрание ее сочинений.

В 1927 году в возрасте 28 лет от туберкулеза умирает ее сын Пауль. Это

событие омрачает последующую жизнь и творчество поэтессы. В 1933 году

после запрета на публикацию своих книг она эмигрирует в Швейцарию, а в

1939 году – в Палестину. В эмиграции поэтесса живет в крайней бедности. В

позднем стихотворении «Мой голубой рояль» она обращается к богу с

молитвой поэта, познавшего горечь страданий: «Разбита клавиатура… / я плачу

над голубым трупом. // Ах, ангелы, откройте мне / – вкусившей вдоволь горечь

хлеба – / мне, еще живущей, дверь в небо / вопреки запрету» [9, с. 40].

Романтические мотивы мировой скорби сочетаются в ее творчестве с

декадентскими и экспрессионистскими идеями, с усиливающимся мотивом

страха, характерным для эмигрантской поэзии и связанным с преследованием

еврейского населения в годы фашистского режима. В стихотворении «Бегство

от мира» она пишет: «Устремлена я в бесконечность / назад к себе, / в моей

душе / уже цветение вне осени, возможно, путь назад заказан» [9, с. 38].

Образы хасидистских легенд переплетаются в ее творчестве с образами

из восточного и европейского мира сказок: «Яков – бык в его стаде, / ударял

копытом землю, / и из нее вдруг бил родник» [9, с. 40] (из стихотворения

«Яков»). «Тоска по раю» приводит ее к истокам религии предков и в

библейский Иерусалим. Отсюда герметичность языка поэзии Ласкер-Шюлер. В

«Еврейских балладах» она пишет: «О, жаждуемый бог, тоска моя растопит

злато твоих врат» [9, с. 37]. Экспрессионистские черты ее поэзии отражают

стремление обрести новую свободу для фантазии, имеющей, по убеждению

поэтессы, явные преимущества перед рациональным видением мира. Живя в

мире фантазии, поэтесса переносила его черты в реальную действительность.

Она наделяла друзей выдуманными именами, и свои письма подписывала

именем «принца Юсуфа из Фив».

В стихотворении «Древний тибетский ковер» мотив ковра сплетен с

мотивом любви. Это и описание сна, и любовное стихотворение, переносящее

нас в область фантазии и одновременно конкретизированное в ткани ковра:

«Твоя душа в любви к моей / запечатлена в ковре Тибета. // Луч в луч, в любви

сомкнулись краски, / звезды, обнимавшие друг друга в просторах неба» [9,

с. 40]. Смысл и звучание, слово и образ сплетены здесь в единое целое [9,

с. 37], – отмечал К. Краус. Поэтесса растворяет отношения между Я и Ты, Я и

миром артистической игрой стиха и создает действительность сна, ситуацию

балансирования между реальностью и фантазией, характерную для ее поэзии.

Переживая разлуку с родиной, поэтесса в 1941 году создала поэтический

кружок «Грааль», где выступала с чтением своих произведений. В 1943 году

она выпускает последний прижизненный сборник «Мой голубой рояль» с

собственными иллюстрациями и за несколько месяцев до окончания второй

мировой войны умирает в Иерусалиме от сердечного приступа. Ее похоронили

на Масленичной горе, но позднее при строительстве дороги могила была

разрушена. В первые послевоенные годы творческое наследие Ласкер-Шюлер

полузабыто. И только в 60-е гг. в немецкой литературе возникает интерес к

литературе эмиграции, С. Хермлин называет Ласкер-Шюлер «величайшей

немецкой поэтессой со времен Дросте» [2, с. 316]. В настоящее время в

Вуппертале действует «Общество Эльзы Ласкер-Шюлер», с 1996 года издается

фундаментальное собрание ее сочинений, куда, кроме художественных

произведений, вошли ее рисунки и письма.

Маша Калеко (псевдоним Гольды Мальки Калеко, урожденной Энгель)

(1907–1975) родилась в семье немки и русского (интернированного во время

первой мировой войны), проживавших на территории Австро-Венгрии,

принадлежащей теперь Польше. Вспоминая перипетии своей «жизни на

колесах», М. Калеко в стихотворении «Интервью с самой собой» напишет, что

была «рождена эмигрантским ребенком», позже ее сыну тоже пришлось

разделить ее участь: «Меж тем поездить мне пришлось немало – / И поездом в

Европе, и на корабле через Атлантику. / Не дух первооткрывателей гнал меня

из дому, / И поиски мои не назовешь романтикой» [6, с. 21].

Детство М. Калеко прошло в Марбурге и Берлине, где она работала

служащей в бюро Берлинской еврейской общины. В 1930 году в «Фоссише

Цайтунг» появились ее первые стихотворения, и вскоре Калеко стала известна

как автор «газетных стихотворений», в которых темы повседневной жизни

передавались в стиле «стихотворений на случай». Вращаясь в среде богемы,

сформировавшейся вокруг «Романского кафе», она испытала сильное влияние

поэзии кабаре и «новой деловитости». Калеко мастерски владеет словом и

рифмой, ее стихи легко ложатся на музыку, принимая характер шансона, в

нескольких куплетах которого заключается целая жизнь или история любви, в

которой за будничными словами скрывается боль и искреннее чувство.

В январе 1933 г. в издательстве Ровольт появилась первая книжка

М. Калеко – «Тетрадка лирических стенограмм», одна из наиболее популярных

и коммерчески успешных книг всех времен в Германии. Через два года в

типографии была конфискована ее «Маленькая книга для чтения взрослым» как

результат запрета на публикацию произведений авторов-евреев. В 1938 году

после развода с мужем, филологом С. Калеко, поэтесса вышла замуж за

дирижера, композитора и знатока хасидистской музыки Х. Винавера и в этом

же году эмигрировала с мужем в Нью-Йорк, где организовывала концерты

мужа. В 1945 году стихотворения периода эмиграции появились в ее книге

«Стихи для современников». В 1966 году по настоянию мужа, работавшего над

составлением антологии хасидистской музыки для синагоги, они переселились

в Израиль, где поэтесса М. Калеко оказалась в изоляции, вырываясь из нее

лишь благодаря ежегодным поездкам по Европе, где она выступала с чтением

своих стихов.

В стихотворении «Маленький промежуточный итог» Калеко писала:

«Останется после меня такая малость – / Три тонких тома и только один сын. /

А мысли в голове – не впасть бы в сплин. / Услышит ветер, что сказать

осталось» [6, с. 267]. В 1968 году в возрасте 30 лет умер ее сын, в 1973 году –

муж, а через два года скончалась сама поэтесса. Смерть она переживала в своих

стихах уже не раз, описывая ее как «знакомое чувство»: «Когда я умирала в

первый раз, / Я помню это живо, как сейчас, / Я умирала тихо, там внутри, / На

самом деле, это было в Гамбурге, в апреле, / И было мне всего лишь 18 лет. //

Когда я умерла во второй раз, / На этот раз мне было больно, / Ничтожно мало я

оставила тебе, чтоб помнил, / Одно лишь сердце у твоего порога / И красный

след в снегу от своих ног. // Когда я умирала в третий раз, / Я боли не

почувствовала, / Мне смерть была знакома, / Как хлеб или кровать, туфли или

платье, / Но с той поры я не умираю больше» [6, с. 31]. Жизнь поэтессы Маши

Калеко продолжается в ее стихах, которые предстоит открыть заново и

подробно изучить в XXI веке.

Нелли (Леония) Закс (1891–1970), родившаяся в зажиточной еврейской

семье, была единственной дочерью берлинского фабриканта и из-за слабого

здоровья получила в основном домашнее образование, занимаясь поэзией,

искусством и танцами. С 1906 года она состояла в переписке со шведской

писательницей Сельмой Лагерлеф, которая в 1940 году помогла Нелли Закс и ее

матери (отец умер в 1930 году) из-за преследований фашистов перебраться в

Стокгольм. Там обе женщины поселились в квартире, предоставленной им

еврейской общиной, в которой поэтесса прожила до конца своей жизни. В

1960 году она предприняла поездки в Цюрих и Париж, встретившись в Париже

с П. Целаном. В 1965 году Закс побывала в Берлине, в 1966 году вместе с

израильским поэтом Аньеном получила Нобелевскую премию, выступая за

восстановление немецко-еврейских отношений. Она способствовала приему

будущего нобелевского лауреата Г. Грасса в Израэльский союз писателей.

Помимо творчества Закс занималась переводами шведской поэзии на немецкий

язык.

В письме к исследовательнице ее творчества Г. Дишнер Закс призналась:

«Если бы я не умела писать, я не выжила бы. Писать меня учила смерть. Разве я

могла бы заниматься чем-то другим? Мои метафоры – это мои раны. Лишь

отсюда может быть понято написанное мной» [1, с. 439]. С.С. Аверинцев

отмечает, что «исток ее творчества – переживание беды, личной, семейной и

всеобщей беды, скорбь о замученных в годы гитлеризма. Это придает ее слову

редкую весомость и прямоту» [1, с. 439]. Нелли Закс останется в истории

литературы как автор поэтических сборников «В жилищах смерти» (1947),

«Омрачение звезд» (1949), «И никто не знает дальше» (1957), «Бегство и

преображение» (1959), образующих «единый и написанный на одном дыхании

реквием – очень цельное выражение и последовательно вникающее

предчувствование и продумывание опыта жертв исторического зла» [1, с. 442].

Нелли Закс – яркий представитель литературы эмиграции, выбравшей

верлибр и язык герметической поэзии, отличающийся скупостью

выразительных средств и темным стилем. Таково четверостишие «За дверью»,

описывающее почти пантомимические движения человека, переживающего

горе: «За дверью / ты идешь вдоль каната тоски / пока не появятся слезы / В

этом источнике отражаешься ты» [10, с. 191]. Темы стихотворений Н. Закс

перекликаются с темами, встречающимися в поэзии Х. Домин, Р. Ауслендер,

П. Целана. Топосы «могил в воздухе», известные по поэзии Целана, содержат

аллюзии на «Фугу смерти» Целана, метафорически рассказывающую о

сожженных в газовых печах концлагерей жертвах фашизма. Трубы

крематориев – «дороги свободы для праха Еремии и Иова» – становятся

лейтмотивом послевоенных стихотворений.

Поэзия Закс выражает не только чувство сострадания к жертвам («О дети

мои / Смерть прошла через ваши сердца / Как сквозь виноградник – / Пометил

Израиль красным все стены земли» [10, с. 189] («Голос спасителя»), но и

взыскание правды в слове, обращенном к богу. Поэтому весомое значение в ее

поэзии приобретает символ шофара – ветхозаветного ритуального рога, в

который трубят, взывая к богу: «И некто трубит – и окрест шофара пылает

Храм – / и некто трубит – / и окрест шофара рушится Храм – / но некто

трубит – / и окрест шофара покоится прах – / и некто трубит [1, с. 445]».

«Статичность, гипнотизирующая неподвижность образов Нелли Закс бесспорно

связана с воздействием поэтики старых мистиков. Вычерчиваемые ею

словесные эмблемы заставляют вспомнить таинственные чертежи, которые

встречаются на страницах старинных изданий Якоба Беме» [1, с. 445], –

отмечает С.С. Аверинцев.

Тема невыразимости страданий людей, живущих с памятью о погибших,

смыкается с лейтмотивом молчания, выраженным в мысли Т. Адорно о

невозможности писать стихи после Освенцима. Цитаты из Достоевского о

«слезе ребенка» связываются Закс с погибшими во время войны детьми: «Везде

/ где умирают дети / камни и звезды / и все сны теряют родину» [10, с. 188].

Тема вины и ответственности живых перед мертвыми пронизывает все ее

творчество («Хор мертвых», «Вы, смотрящие», «Ночь», «Хор утешающих») и

включает ее в традицию поэзии эмиграции: «Мы спасенные / нас все еще

гложет червь страха. / Наш мозг похоронен в пыли» [10, с. 184] («Хор

спасенных»).

К этой же традиции относится творчество Розы Ауслендер (Розалии

Беатрисы Шерцер) (1907–1988), родившейся в Черновцах на Буковине,

принадлежавшей в то время Австрии. Посещая местный университет, она

интенсивно занималась литературой и философией, в частности, философией

Платона, Спинозы, К. Бруннера, с которым позднее установила контакт. После

смерти отца в связи с ухудшившимся финансовым положением семьи молодая

девушка отправилась в свою первую поездку в Америку с будущим мужем,

Игнацем Ауслендером. Расставшись с мужем, в 1926 и в 1931 гг. она приезжала

на родину навестить больную мать. В эти годы в антологиях и журналах

появляются ее первые публикации.

В сборник «Радуга» (1939), опубликованный в Черновцах, вошли

стихотворения, созданные между 1927 и 1933 гг. Большую их часть составляют

сонеты. Эта история любви, рассказанная в сонетах (в жанре, достаточно

популярном в начале века), заканчивается расставанием, в ней слышны

интонации лирики Х. фон Гофмансталя, Г. Гейма и Г. Тракля, на которой

Р. Ауслендер сформировалась как поэтесса. Второй цикл сонетов Р. Ауслендер

«Мотивы гетто» (1942/44) был написан в годы ее подпольного проживания в

гетто в Черновцах, откуда в 1946 году она эмигрировала в Америку,

вернувшись в Германию лишь в 1965 году. Лейтмотивом цикла сонетов,

которые составляют уже меньшую его часть, является «магия красоты»,

божественной красоты произведений искусства, красоты человеческих чувств,

которые способны спасти человека из мрака зла и ситуации длящегося годами

страха ареста и смерти. Стихотворение «Кто все знает», открывающее цикл,

говорит о ситуации межвременья, «когда старые мечты уже не пробудить, а

новые еще не оформились». Сонет «Любовь к прекрасному» раскрывает так

понимаемый поэтессой смысл человеческого существования: «Так мы, молодые

и удивленные, / воспринимаем созданную непреходящую красоту, / чтобы

показать почитателям божественного то, // что создатель чувствовал и видел, / и

порадовать их притчей, / нашей любовью, которая близка той красоте» [3,

с. 166].

После смерти матери в 1947 году поэтесса переживает серьезный кризис

и в последующие годы (1948–1956) пишет только на английском языке, в

который раз доказывая, что «писательство было способом жизни, способом

выжить» [11, с. 31]. Известная американская поэтесса М. Моор, а позже

П. Целан, с которым Р. Ауслендер несколько раз встречалась в 1957 году в

Париже, мотивировали ее вернуться к поэзии на родном языке и

способствовали формированию нового поэтического стиля. По признанию

поэтессы, «Ничто не остается таким, каким оно есть / все меняет себя / и меня»

[11, с. 39]. Сонетесса «Любовь V» показывает черты нового стиля

Р. Ауслендер – отказ от рифмы и пунктуации, разнообразие строфики, простоту

синтаксиса, метафоричность образов и притчевую манеру повествования: «Мы

снова встретимся / в озере / ты как вода / я как лотос // ты будешь меня

спрашивать / я буду тебя пить // мы будем принадлежать / друг другу у всех на

глазах / Даже звезды / удивятся / вот двое / превратились / в свой сон / который

их избрал) [4, с. 54].

В 1965 году она окончательно перебирается в Германию и выбирает

местом своего жительства Дюссельдорф. С этого времени регулярно выходят ее

поэтические сборники, ей присуждаются многочисленные литературные

премии, она много путешествует, «держа путешествия и мир в руках и в своем

сердце» [11, с. 38]. С 1972 года до своей смерти она живет в доме еврейской

общины в Дюссельдорфе, в так называемом Доме Нелли Закс. В стихотворении

«Дома» она писала: «На чужбине – / дома // Страна моего родного языка /

грешная кающаяся страна / я выбираю тебя / своим пристанищем / чужая

родина // где мне дороги / многие / чужие друзья» [11, с. 41].

С 1978 году из-за болезни она уже не встает с постели, ее контакты с

внешним миром становятся ограниченными, ощущение одиночества возрастает

с уходом из жизни старых друзей: «Мы перестали / толковать знаки и давать /

знаки // Дайте мне знак / где друзья / новые / потому что старые умерли / или

дышат / под чужой звездой // где деревья еще говорят / и кто-то любит цветы /

такое ведь / еще должно быть / говорит желтая звезда» [11, с. 44]. Но поэтесса

по-прежнему интенсивно работает. Она словно переселяется в свой внутренний

мир, в мир поэзии: «Грезы / проживают / мою жизнь / до конца» [11, с. 45].

Биографы подсчитали, что за всю свою жизнь роза Ауслендер написала

2500 стихотворений, опубликованных в 30 книгах. Внешняя эмиграция

Р. Ауслендер закончилась внутренней эмиграцией поэтессы, на которую ее

обрекла болезнь: «Мое отечество умерло / они похоронили его / в огне // Я

живу / в своей стране – / слове» [11, с. 41].

Хильда Домин (урожденная Левенштейн) (1909–2006), выдающаяся

немецкая поэтесса послевоенного времени, почти неизвестна отечественному

читателю. Она является автором многочисленных сборников стихов и прозы, ее

стихотворения входят в антологии классиков современной немецкой поэзии. К

сожалению, творчество Х. Домин до сих пор не стало предметом изучения

российских литературоведов, хотя поэтесса заняла почетное место в немецкой

и мировой литературе. Значимый отпечаток на ее творчество наложил опыт

эмиграции, в которой Х. Домин провела 22 года.

Формирование личности будущей поэтессы проходило в еврейской семье

адвоката и певицы. Ее отец был родом из Дюссельдорфа и с большой любовью

относился к поэзии своего земляка Гейне; Домин, по ее признанию, выросла на

книгах Гете. В стихотворении «Возвращение» она с ностальгией вспоминает о

родном доме: «Перед домом моего детства / в феврале / зацвело миндальное

дерево. // Я мечтала, / что оно будет цвести» [11, с. 50]. Оставив родной Кельн,

Домин изучала экономическую теорию, социологию и философию в

университетах Гейдельберга, Бонна, Берлина. Ее учителями были К. Ясперс и

К. Мангейм. Посетив после длительной эмиграции родной город, Домин в

стихотворении «Кельн» напишет: «Я и мертвые / мы плывем / сквозь новые

двери / наших старых домов» [11, с. 86]. Кельн до конца ее жизни останется

городом детских грез, где она, по собственному признанию, «могла встретить

на улице своих родителей» (родители Домин умерли в эмиграции в США).

С 1932 года Х. Домин со своим мужем, студентом классической

археологии и филологии Э.В. Пальмом, сначала оказалась в Италии, где муж

занимался изучением археологии, а Х. Домин защитила диссертацию об одном

из предшественников Макиавелли. Домин отказывается от предложенной ей

университетской карьеры во Флоренции и живет с мужем в Риме, занимаясь

переводами с четырех языков. Жизнь в Риме оказалась «репетицией

эмиграции». Запланированный переезд в Испанию срывается из-за

устанавливающейся власти фашистов. С 1939 по 1940 гг. супруги живут в

Англии, куда эмигрировала семья Домин, а с 1940 по 1954 гг. – в

Доминиканской республике. С этой страной будет связана значительная часть

ее жизни, так что, покидая остров Санто-Доминго, по совету В. Вайрауха она

возьмет себе литературный псевдоним Домин. В стихотворении «Иметь право

пристать к берегу» она напишет: «Назовите себя, сказал кто-то / когда я сошла

с корабля на берег в Европе / именем Вашего острова» [11, с. 67].

Между 1945 и 1954 гг. она четырежды на длительное время будет

выезжать в Америку, куда из Англии переселятся ее родители. Ощущение

временного пребывания в каждом из новых мест эмиграции, духовного

одиночества отражает стихотворение «Притягивающий пейзаж»: «Нужно уметь

уезжать / и все же быть, как дерево: / словно корни остались в земле, / словно

пейзаж притягивает, а мы не двигаемся с места…» [11, с. 59]. Продолжительная

жизнь в эмиграции обострила чувство утраты родины и родного языка и

вызвала желание обрести свободу путем поэтического самовыражения. Это

чувство усилится со смертью матери. «Писательство» вместо «самоубийства»

[11, с. 60], – так Х. Домин выразит акт рождения в себе самой поэтессы. Своим

первым стихотворением она назовет «Уже в дверях», одно из первых

стихотворений о любви и взаимопонимании, которое посвящено мужу: «Уже в

дверях / ты поднял глаза. / Мы встретились взглядами. // Большой цветок

раскрылся / нежно светясь / в моем сердце» [11, с. 67]. На могильной плите

своего мужа в 1988 г. она напишет: «Мы шагнули в воздух / и он нас понес»

[11, с. 89], выразив в этом поэтическом образе благодарность Э. Пальму за

долгие годы совместной жизни и поддержку в эмиграции.

Тема эмиграции, ощущение потери корней и родного языка в чужой

стране, постоянный страх преследования по национальному признаку станут

ведущими темами ее творчества. Так или иначе, вся поэзия Хильды Домин

проникнута ожиданием «акта освобождения», ожиданием конца эмиграции и

обретением «родного дома». В стихотворении «Все мои корабли», в названии

которого используется парафраза из детской песенки, лирический герой

констатирует: «Все мои корабли / забыли свои гавани / а мои ноги – / дорогу. /

Никто не сеет и не жнет, / потому что нет ни прошлого / ни будущего» [7, с. 9].

Образ Агасфера или Каина, обреченного богом на вечные скитания,

угадывается в стихотворении «Постоянно кружить»: «никому не вынести жизнь

в одиночку, / кружа и кружа» [7, с. 3]. Одиночество лирического героя

раскрывается в таких поэтических образах, как «дом без окон», «страшный

сон», «горящий город», «две двери», «Авель», «лишенные осени» (из

одноименных стихотворений). Тема эмиграции пронизывает все сборники

стихов Домин: «Лишь одна роза для опоры» (1959), «Возвращение кораблей»

(1962), «Образы ада» (1968), «Я жажду тебя» (1970), «И все-таки дерево

цветет» (1999) и др.

После возвращения супругов в 1954 году в Германию «жизнь на

чемоданах» продолжалась еще семь лет. Стихотворение «Отъезд налегке»

отражает настроение Хильды Домин накануне отъезда: «(…) Обещания,

отправление / домой, на свидание с самой собой / отъезд налегке, / когда тело

сгорело в пожаре сердца» [11, с. 63]. Четыре года из семи супруги провели в

Испании, словно осуществляя, наконец, свою давнюю мечту. В стихотворении

«Отъезд из Испании» Домин пишет о ней, как о земле обетованной: «Я люблю

эту голую землю / и не желаю ничего другого. // Кроме времени / и желания /

быть с ним наедине. // И следить за облаками / или наступлением сумерек. // Со

всегдашней тоской / и сегодняшними / страхами» [7, с. 15].

В Испании Х. Домин устанавливает литературные контакты и

публикуется в немецких и испанских литературных журналах. C 1961 года и до

конца своей жизни супруги живут в Гейдельберге, и Х. Домин начинает

регулярные выступления и чтения на радио, в издательствах, университетах,

литературных обществах, школах и исправительных учреждениях в различных

городах Германии. В 80-х гг. она ведет курсы по поэтике в университетах

Франкфурта на Майне и Майнца, в 90-е гг. выезжает с лекциями и

выступлениями в Канаду, Мексику, Англию, Францию, Голландию, Израиль,

Италию, Югославию, Турцию, Бельгию и другие страны.

Стихотворение «Воскресни, Авель» занимает особое место в творчестве

Домин. Образ Авеля, как и образ Сизифа, воплощает для Домин волю и

мужество к сопротивлению, действию вопреки обстоятельствам. В интервью с

А. Райфом в 1987 году Х. Домин призналась, что считает данное стихотворение

итогом, своим последним словом, которое она вряд ли сможет превзойти [8,

с. 67]. Смысл этого стихотворного послания стал ей самой понятен после того,

как в ее присутствии священник прочитал его в качестве рождественского

стихотворения заключенным в колонии. Она вдруг поняла, что у стихотворения

есть «второй шанс». Домин написала его, когда нацистская партия получила на

выборах слишком много голосов в Гейдельберге. И в этом смысле «Воскресни,

Авель» – стихотворение о возвращенцах. Поэтесса сомневалась, можно ли

назвать его религиозным стихотворением. Будучи по происхождению еврейкой,

Домин, как и ее семья, следовала христианским традициям. И это

стихотворение направлено к людям, к каждому человеку как пища для

размышления на каждый день. В нем переживший коричневую чуму

лирический герой обращается к молодому поколению с предупреждением о

возможности повторения страшного исторического опыта. «Стихотворение, –

считает Домин, – самый короткий путь от человека к человеку, оно сразу

устанавливает отношения доверия, и это свойство у него общее с молитвой» [8,

с. 87].

«Кого это касается» – еще одно ключевое для Домин стихотворение,

которое она написала перед возвращением на родину. В 1979 году оно

прозвучало на празднике экуменической церкви в Гамбурге. Молодежь

исполняла его в стиле церковного рока перед шестью тясячами зрителей.

Священник читал отдельные стихотворные строки без музыкального

сопровождения, и это действо произвело на поэтессу большое впечатление.

Домин была покорена даром проповедующего поэтическим словом

священника. Ее стихотворения, в отличие от визуальной поэзии, рассчитаны на

чтение вслух и производят сильное впечатление, будучи произнесенными. Они,

как и библейские тексты, сохраняют выразительную и убеждающую силу

слова.

Домин рассматривала себя как поэта с активной жизненной позицией,

неравнодушного к происходящему, потому что однажды равнодушие

интеллигенции сделало возможным приход Гитлера к власти. «Я не верю, что

поэт может изменить мир», – говорила Х. Домин. «Но он меняет отдельных

людей, и одного этого уже довольно. А отдельные люди, возможно, изменят

мир» [8, с. 88]. «Серые времена» – стихотворение о бедственном положении

преследуемых при нацистах евреев. По мнению Домин, действенные стихи

остаются во времени, другие «смываются» им. Ответственность поэта, по

Домин, заключается в том, чтобы быть свидетелем своего времени, служить

ему «тихим голосом сердца» (Конфуций). Поэту нужно три вида мужества,

считает поэтесса: оставаться собой, не перевирать факты и верить в то, что

будешь услышан.

В своей жизни, которую Домин назвала «языковой Одиссеей», она

черпала силы из доверия, «этой труднейшей азбуки», которой ее обучили в

семье. Она была дочерью демократа и идеалиста. Она верила в слово, как верит

в него поэт или проповедник. Ее определение лирики звучит так: «не-слово //

протянулось / между // словом и словом» [7, с. 14]. Ее кредо человеку: «не

уставать / а тихо / как птице / протянуть руку / навстречу чуду» [7, с. 14].

Тексты ее стихотворений подобны притчам из Книги: «Слова – спелые гранаты,

/ они падают на землю / и раскрываются. / Все их нутро выворачивается

наружу, / плод обнажает свою тайну / и показывает свое ядро, / новую тайну»

[7, с. 6].

Язык, слово были мощным источником поэтической силы Хильды

Домин, которая воздействует на читателя и находит в нем отклик. Такое слово-

образ, как «роза», поэтический топос и народной поэзии, и поэзии Гете, Рильке,

Целана и других немецких поэтов, вошло в название ее первого поэтического

сборника «Лишь одна роза для опоры». Одноименное стихоторение сборника

стало визитной карточкой поэтессы и, по ее словам, кратко повествует о жизни

после эмиграции, которая также не была идиллической: «Я обустраиваю

жилище в воздухе / среди акробатов и птиц: устраиваю кровать на трапеции

чувства / как гнездо на ветру / на самом кончике ветки// (…) Я пытаюсь /

ухватиться за что-нибудь рукой и нахожу / лишь одну розу для опоры» [11,

с. 77].

Возвращаясь из эмиграции, Х. Домин была полна противоречивых

чувств, отмечая, что возвращение было для нее большим испытанием, чем

эмиграция: с одной стороны, она возвращалась в стихию родного языка, с

другой стороны, она опасалась, что в реальности война еще далеко не

закончена (об этом свидетельствует, например, ее книга «Война закончилась,

но мир не наступил» (1970). Страстным желанием поэтессы было найти

неразоренными могилы предков, «прислониться» к их могильным плитам и

умереть на родине. Поэзия Домин свидетельствует о долгом пути обретения

родины, и опыт эмиграции, глубоко пережитый поэтессой и нашедший яркое

отражение в ее стихотворениях, служит предупреждением молодому

поколению читателей: мир непрочен и нуждается в постоянных усилиях по

сохранению его.

Новый стиль, характерный в послевоенное время для Х. Домин,

М.Л. Кашниц, П. Целана, Р. Ауслендер, Э. Фрида, Н. Закс и других поэтов,

отражает процессы, происходящие в поэзии и литературе в целом, – поиски

нового языка и новых выразительных средств. Проблемы языка стали

актуальными в связи с недоверием к довоенному, «буржуазному» языку, а

также в связи с необходимостью очищения литературы от идеологии и языка

Третьего рейха. Новый язык поэзии должен был лаконично, без лишних слов,

экономно и емко рассказать о новой ситуации и показать пути выхода из

послевоенного кризиса. Новые задачи поэзии вызвали изменения в

художественной форме, жанр стихотворения приобретает криптограммные

черты, наблюдается тенденция к дроблению строфы, гетерогенности метрики,

отказу от рифмы, что трансформировало традиционное стихотворение и

привело его к выбору свободной формы.

В послевоенное время появляется герметическая лирика

(представителями которой являются Нелли Закс, Роза Ауслендер, Хильда

Домин и др.), выражающая суть современной поэзии, поскольку в ней особенно

наглядно отразился современный опыт переживания действительности. К ее

особенностям относится использование абсолютной метафорики

(отказывающейся от «tertium comparationis») и неразгадываемых шифров,

являющихся, в свою очередь, выражением диссоциированной, миметически не

постигаемой действительности. Поэзия немецких поэтов-эмигрантов, к

которым помимо Э. Ласкер-Шюлер, М. Калеко, Х. Домин, Р. Ауслендер,

Н. Закс относятся П. Целан, Э. Фрид, Й. Тоор, Б. Брехт и многие другие,

обогатила мировую литературу опытом осмысления ситуации «рождения

заново» среди чужой культуры и языка.

Библиографический список1. Аверинцев, С.С. Нелли Закс / С.С. Аверинцев // История литературы ФРГ. – М. : Наука,

1980. – С. 439–447.2. Энциклопедический словарь экспрессионизма / гл. ред. П.М. Топер – М. : ИМЛИ РАН,

2008.3. Ausländer, R. Die Erde war ein atlasweißes Feld. Gedichte. – Frankfurt a.M., 1985.4. Ausländer, R. Wieder ein Tag aus Glut und Wind. Gedichte. – Frankfurt a.M., 1986.5. Autorinnenlexikon / Hrsg. v. Ute Hechtfischer u.a. – Stuttgart, 2002.6. Das Rowohltbuch der Poesie. Reinbek bei Hamburg, 1983.7. Domin, Hilde / Hrsg. v. B. Tewes; H. Vogel. Hesslingen, 2007.8. Domin, Hilde. Gesammelte autobiografische Schriften. München-Zürich, 1992.9. Expressionismus und Dadaismus / Hrsg. v. O.F. Best. // Die deutsche Literatur: Ein Abriss in

Text und Darstellung. Bd. 14. – Stuttgart: Philipp Recl. jun, 1986.10. Gedichte der berühmten Frauen / Hrsg. v. E. Borchers. – Frankfurt a.M., 1987.11. Vogel, H., Gans, M. Rose Ausländer. Hilde Domin.Gedichtinterpretationen. 4. aktualisierte

Aufl. Baltmannsweiler: Schneider, 2004.

УДК 811.161.1’04

КОМПЛЕКСНЫЙ АНАЛИЗ ДРЕВНЕРУССКОГО ТЕКСТА:ПРОБЛЕМЫ, ПРИНЦИПЫ, МЕТОДЫ

О.Г. Каменская, Э.К. Мустафина

В статье рассматриваются основные проблемы, принципы и методы диахронического анализа, а также демонстрируется значение фоновых знаний для адекватного понимания смысла древнерусских текстов при изучении истории русского языка.

Само слово «текст» (лат. textus) означает ткань, сплетение, соединение.

Поэтому важно установить то, что соединяется, и то, как и зачем соединяется.

В любом случае текст представляет собой объединенную по смыслу

последовательность знаковых единиц, основными свойствами которой является

связанность и цельность.

Такая последовательность знаков признается коммуникативной единицей

высшего уровня, поскольку она обладает качеством смысловой завершенности

как цельное литературное произведение, то есть законченное информационное

и структурное целое. Причем целое – это нечто другое, нежели сумма частей,

целое всегда имеет функциональную структуру, а части целого выполняют свои

роли в этой структуре.

Текст как продукт речемыслительной деятельности автора и материал

речемыслительной деятельности интерпретатора (читателя) есть прежде всего

особым образом представленное знание: вербализованное знание и фоновое

знание. В тексте линейно упорядочена совокупность знаковых единиц разного

объема и сложности [6], то есть это материальное образование, состоящее из

элементов членораздельной речи. Однако это в целом материальное

образование несет в себе нечто нематериальное – содержание (знание,

событие). Более того, знание не всегда реализуется целиком вербальными

средствами.

Автор обычно вербализует «разность», полученную в результате

«вычитания» из замысла предполагаемых знаний интерпретатора [16],

интерпретатор же, в свою очередь, «суммирует» эту разность с собственными

знаниями.

Итак, для адекватного восприятия текста необходимо наличие фоновых

знаний, которые рассматриваются как информационный фонд, единый для

говорящего и слушающего, в нашем случае порождающего текст (автора) и

интепретирующего текст (читателя).

Это важно для адекватного восприятия любого современного текста, но

еще более важно для понимания канонических текстов, в том числе

древнерусских. Ведь любой текст рассчитан на чье-либо восприятие: так, в

нашем случае, летописец пишет свои летописи для потомков. В них нашла свое

отражение многовековая история русского средневековья. Летописи – это

уникальное явление отечественной культуры. Они образуют большой массив

неоднородных текстов, различных по своей структуре, содержанию,

направленности [13, с. 76]. Создававшиеся в разных городах и княжествах Руси

на протяжении многих столетий, они являются неоценимым источником

сведений о минувшем.

Древнерусские тексты, в том числе и летописные, не так элементарны,

как может показаться при первом взгляде. Летописец часто пишет о событии

столь «примитивно», что у современного читателя может сложиться

впечатление, будто его собеседник «умом прост и не книжен». Это объясняется

тем, что описания в них еще не терминологичны, но «уже позволяют

типологизировать происходящее [7, с. 10]. Однако степень обобщенности

летописных описаний меньше, чем в привычных для нас современных текстах;

они намного более конкретны. Конкретизация достигается, в частности, путем

опосредованного присвоения описываемым людям, действиям, событиям

дополнительных, уточняющих имен. Следовательно, не только наш образ мира

принципиально отличается от образа мира летописца, но и способы его

описания. Летописец оказывается в положении миссионера, попавшего в

страну неверных. Его речи во многом непонятны непосвященным «дикарям»,

какими являются современные читатели. Их восприятие происходит на уровне

привычных им образов и категорий. Поэтому при анализе древнерусских

текстов задача интерпретатора (читателя) заключается в том, чтобы научиться

воспринимать древние тексты не с позиции современного читателя, а

проникать в глубинные смыслы повествования, погружаясь в культурную

ситуацию Древней Руси, внимательно вчитываясь в каждое слово памятника.

Правильность восприятия любого текста, а древнерусского в особенности,

обеспечивается не только языковыми и графическими единицами и средствами,

но и общим фондом знаний, по-другому «коммуникативным фоном», на

котором осуществляется текстообразование и его декодирование, поэтому

восприятие связано с пресуппозицией (пре – лат. prae – впереди, перед,

supposition – предположение, презумпция).

Пресуппозиция – это компонент смысла текста, который не выражен

словесно, это предварительное знание, дающее возможность адекватно

воспринять текст. Такое предварительное знание принято называть фоновыми

знаниями.

Фоновые знания – это знания реалий и культуры, которыми обладают

пишущий и читающий [15, с. 79].

Незнание культурно-исторических оценок эпохи затрудняет, а порой

делает невозможной интерпретацию древних текстов. Ведь древнерусские

тексты являются «вместилищем не только фактов развития языковой системы,

но и хранилищем самой разнообразной информации (об авторе, об эпохе, о

людях, живущих в ней, об их духовных и материальных ценностях), а

летописец не примитивный писец, а весьма начитанный книжник, мастерски

подбирающий из множества известных ему фактов «куски драгоценной

смальты» [9]. Именно поэтому писатели и поэты, художники и композиторы

черпали в древних летописях сюжеты своих произведений. Интересны они и

нам, живущим в XXI веке.

Действительно, при анализе древнерусских памятников обнаруживается

более или менее устойчивый круг тем, определяемых древнерусской

реальностью, традицией, характером мировоззрения эпохи. Но древнерусская

литература неотделима от истории государства, а следовательно, от истории

княжеского рода, поэтому в древних текстах большое место занимают вопросы

старшинства, землевладения, «внутрисемейной» политики. Однако предметом

памятников древнерусской письменности становились лишь определенные

события жизни семьи, даже княжеской, преимущественно носящие

официальный характер: крещение княгини Ольги, выбор веры древними

русичами, неудачный поход князя Игоря и др. Для их понимания современным

читателям нужны знания реалий и культуры Древней Руси, что делает

необходимым культурологический комментарий, предваряющий собственно

лингвистический анализ текстов древнерусской письменности.

Так, например, анализу легенд, включенных в «Повесть временных лет»,

должен предшествовать экскурс в историю средневековой Руси, что дает

возможность вспомнить о том, что русичи в древности представляли собой

12 племен, из которых образовалась древнерусская народность, что княжеский

род пошел, по преданию, от великого Рюрика, что главой рода на Руси был

великий князь, «сидевший в Киеве», что великокняжеская власть передавалась

не по наследству, а по старшинству: от старшего брата к младшим, то есть

только по мужской линии, что при этом знаменитая «бабка» Владимира

Крестителя, княгиня Ольга, вопреки средневековым традициям, стала во главе

княжеского рода после смерти мужа. Княгиня была удивительной личностью в

истории Древней Руси: мудрая, волевая, жестокая с обидчиками и справедливая

с дружинниками, отомстившая страшной местью древлянам за смерть мужа,

посадившая четырехлетнего сына в седло, стоявшая впереди своего войска,

принявшая Бога одной из первых на Руси и читавшая священные книги.

Княгиня Ольга – личность противоречивая, постоянно притягивающая к себе и

почти легендарная, которая одной из первых была причислена к лику святых.

Известно, что одной из специфических особенностей древнерусских

текстов является их анонимность, когда мы практически ничего не знаем о

личности писателя (писца, составителя текста), об условиях его жизни и т. д.

Однако при внимательном языковом анализе памятников в них можно найти

сведения о самом авторе, о его мировоззрении и мироощущении, понимании им

современных ему исторических процессов, его отношении к историческим

личностям, его представлении об окружающем обществе, об эпохе, в которой

он жил и работал.

Итак, «форма авторства» всегда есть категория искомая, не составляют

исключения и древнерусские тексты. Через форму представления создается

субъект повествования. И непосредственный автор (субъект, от имени которого

предлагается текст) каждый раз предстает то как автор-повествователь, то как

автор-описатель, то как автор-«объяснитель» и др. Естественно, образ автора

создается в тексте речевыми средствами, однако этот образ творится читателем.

Он находится в области восприятия, но восприятия, конечно, заданного

автором.

Каждый авторский текст (различной функционально-стилевой

ориентации) характеризуется общим, избираемым автором способом

организации речи, избираемым часто неосознанно, так как этот способ присущ

личности, именно он и выявляет личность. В одних случаях это открытый,

оценочный, эмоциональный строй речи; в других – отстраненный, скрытый:

«объективность и субъективность, конкретность и обобщенность-

отвлеченность, логичность и эмоциональность, сдержанная рассудочность и

эмоциональная риторичность – вот качества, характеризующие способ

организации речи» [3, с. 104].

Таким образом, личностное отношение к предмету изображения,

воплощенное в речевой структуре текста, в том числе и древнего, и есть образ

автора.

Завершая разговор об образе автора, в качестве примера приведем

возможный ход рассуждения на тему личности автора «Повести временных

лет» Нестора при анализе легенды о крещении княгини Ольги: «Нестор, кто он:

крещенный, обращенный в православную веру русич, истово веривший в

святое писание, соблюдавший все обряды христианской церкви, «поганый

русин», темный, непросвещенный Всевышним язычник или же добрый

христианин, не до конца избавившийся от своих языческих предрассудков?!».

Ответ на поставленные вопросы мы находим в самом тексте памятника при

внимательном его чтении.

Так, анализируя первую фразу отрывка: «Èäå Wëüãà âú ãðåêè», –

обращаем внимание на то, что цель визита Ольги в Греческую землю летописец

не называет, а это значит, что стремления принять христианство, по крайней

мере, в этот свой визит, великая княгиня не имела. Трудно поверить в то, что

если бы у нее эта цель была, то автор умолчал бы о ней. Эти выводы

подтверждаются и дальнейшим анализом текста легенды. Мысль о принятии

христианства возникает у Ольги позже, когда ей стал понятен истинный смысл

слов цесаря Константина, обращенных к ней: «Ïîäîáíà åñè öðòâèòè âú ãðàäh ñ íàìè» («достойна ты царствовать с нами в городе нашем»). Следует

обратить внимание на то, что слова автора как бы помогают нам понять

истинный смысл слов цесаря: «âèähâú þ äîáðó ñóùþ çhëî ëèöåìú è ñìûñëåíó»... («и увидев, что она красива лицом и разумна»). В этой ситуации

становятся понятны дальнейшие слова Нестора: Wíà ðàçóìhâøè‚ ðå÷å êî öðþ: «Àçú ïîãàíà åñìü‚ äà àùå ì# õîùåøè êðñòè‚ òî êðñòú ì# ñàìú‚ àùå ëè‚ òî íå êðùþñ#» («она же, уразумев [смысл этого обращения],

ответила цесарю: я язычница, если хочешь крестить меня, то крести меня сам, а

то не крещусь»). Очевидным является сиюминутное решение Ольги принять

христианскую веру из рук самого цесаря Константина, которое обусловлено

пониманием ею истинного смысла его слов. Только в таком контексте

становятся понятными и дальнейшие слова княгини: «Если хочешь крестить

меня, то крести меня сам...», – ведь этого ей никто не предлагал, об этом в

тексте легенды ничего не говорится.

Дальнейшее чтение легенды позволяет увидеть отношение автора к своей

героине: он как бы слегка усмехается над наивностью цесаря, попавшего в

ловушку, умело расставленную Ольгой, и восхищается мудростью и

прозорливостью княгини: È ïî êðùíüè âîçâà þ öðü è ðå÷å åè: Õîùþ ò# ïî"òè ñîáh æåíh. Wíà ðå÷å: Êàêî õî÷åøè ì# ïî"òè‚ êðñòü ì# ñàìú è íàðåêú ì# òùåðüþ, à õå"íåõú òîãî íhñòü çàêîíà‚ à òû ñàìú âhñè. («и

после крещения позвал ее к себе царь и сказал: хочу взять тебя в жены, она же

отвечала: как же ты возьмешь меня в жены, если крестил меня сам и назвал

дочерью, ведь у христиан нет такого закона, ты сам знаешь»). И особенно ярко

это видно во фразе Константина: È ðå÷å öðü: «Ïåðåêëþêàëà ì# åñè Wëüãà» («и сказал царь: перехитрила меня Ольга»), – где Нестор употребляет

исконно русский глагол ïåðåêëþêàòè, который соответствует современным

выражениям обвести вокруг пальца, надуть. В этом слове особенно явно

слышится авторская ирония. Нестор как будто бы одобряет поступок Ольги,

понимая и давая это понять читателю, что обращение в христианскую веру в

этот свой приезд в Греческие земли для княгини – поступок, продиктованный

больше обстоятельствами, чем внутренней готовностью к этому акту.

В свете сказанного возвратимся к вопросу: «Можно ли считать Нестора

язычником?» Ответ на этот вопрос может быть только отрицательным,

поскольку при внимательном чтении текста мы не могли не обратить внимания

на то, что та часть повествования, которая отводится описанию самого обряда

посвящения княгини Ольги в христианство, написана рукой истинного

христианина, с благоговением и трепетом рисующего таинство этого обряда.

Мы как бы вместе с автором ощущаем всю торжественность его, ту значимость,

которую он должен иметь в дальнейшей судьбе героини: È êðñòè þ öðü ñ ïòàðõîìú. Ïðîñâhùåíà æå áûâøè‚ ðàäîâàøåñ# äøåþ è òhëîìú... Wíà æå ïîêëîíèâøè ãëàâó‚ ñòî"øå‚ àêè ãóáà íàïà"~ìà âíèìàþùè q÷åíü". Ïîêëîíèâøèñ# ïòðàðõó ãëùè: Ìëòâàìè òâîèìè, âëäêî‚ äà ñõðàíåíà áóäó ^ ñhòè íåïðè"çíüíû («и крестил ее царь с патриархом. Просветившись

же, она радовалась душой и телом... Она же, наклонив голову, стояла, внимая

учению, как губка напояемая; и поклонившись патриарху со словами:

«Молитвами твоими, владыка, пусть буду сохранена от сетей дьявольских»).

Но вместе с тем от внимательного читателя не ускользнет и то, что

наряду с христианским началом в Несторе еще живы языческие традиции,

позволяющие ему увидеть в самом факте крещения Ольги не деяние, к

которому она пришла сознательно, а поступок, продиктованный

обстоятельствами. Летописец позднего времени (XV–XVI вв.), имеющий более

длительный опыт жизни в христианской вере, акценты бы расставил иначе.

Итак, после всех рассуждений по поводу личности Нестора мы приходим

к выводу, что перед нами, конечно же, христианин, в котором еще живы

языческие традиции. Таким образом, личностное отношение к предмету

изображения, воплощенное в речевой структуре древнерусского текста,

позволяет нам глубже понять образ повествователя.

Актуализация в последние десятилетия идей антропологической

лингвистики, обратившейся к изучению «души языка», то есть опредмеченному

в нем мировидению, системы ценностей этноса, способствовала возрождению

интереса к идее В. фон Гумбольдта о языке «как деятельности народного духа».

Развитие этой идеи происходит сегодня в двух направлениях – исследование

«стереотипов» культурного самосознания и реконструкция «языкового

сознания народа».

Бесспорно, язык – это, без преувеличения, летопись народа, отголосок его

жизни. Но для того, чтобы хотя бы в самом общем виде представить жизнь

далекого предка, нужно попытаться взглянуть на мир его глазами. Понять

особенности видения этого мира, восстановить его представление о жизни и ее

ценностях, попытаться понять его «изнутри». Но чтобы понять человека, надо,

в первую очередь, познать его духовный мир. «Разгадать тайну о человеке, –

писал в свое время Н. Бердяев, – значит разгадать тайну бытия. Познай самого

себя, и через это познаешь мир» [1, с. 86]. Но познать древнего русича,

жившего в далеком средневековье, понять, «каким видел он средневековый

мир, каким видел самого себя», можно только через обращение к памятникам

древнерусской письменности, раскрывающим тайны картины мира и

общественной психологии. Именно язык формирует понятия и организует

восприятие в связную картину мира, которая в разных культурах моделируется,

естественно, по-разному. Только язык позволяет увидеть и понять человека

«изнутри» [4, с. 6].

Средневековая культура, как и современная, жила и развивалась в

«языковой оболочке», определяя тот мир смыслов, мир ценностей и идеалов

человека, который отразился в языке. А если принять во внимание тот факт, что

любая культура, по определению Ф.Ницше, – это «самореализация человека»

[12, с. 98], то, постигая человека, и в частности его язык, мы можем, погружаясь

на разную глубину его истории, понять древнего человека и архетип его

культуры.

При этом в центре нашего внимания оказывается не идеология

средневековья и то осмысленное представление о мире, которое изложено в

научных трактатах, а то мироощущение, то восприятие средневековым

человеком самого себя, которое стихийно отразилось в языке и потому не

является полностью идеологизированным, определяемым социальным статусом

человека.

Ведь присутствие человека в языке ощущается на всех языковых уровнях

(сравните, например, развитие категории одушевленности в старославянском и

древнерусском языках, которая первоначально зарождалась как категория лица

и появилась сначала у существительных мужского рода, обозначавших

общественно полноправных лиц (например, отец, муж, князь и др.), или

формирование безличных предложений в русском языке, которое

первоначально оказалось связанным с древними воззрениями славян на

природу, с верой в сверхъестественные силы, которые ими табуировались.

Однако более всего антропоцентричность языка проявляется в лексике, и

особенно в словообразовании, в котором ярко выражена идея языкового

созидания.

При анализе языка древнерусских текстов в центре нашего внимания

оказывается человек как личность, включающий, с одной стороны,

психологические особенности, определяющие его индивидуальность, а с

другой – социальные, указывающие на его социальную роль и опыт

деятельности в обществе, то есть, по сути дела, в центре нашего внимания

именно этот «фактический человек», человек социальный в контексте

интеллектуального языка и культуры Древней Руси, отразившейся в

древнерусском языке.

Избранный нами путь исследования языка памятников древнерусской

письменности позволяет эксплицировать языковую личность в ее

языкотворческом акте, в связи с чем реальной величиной при таком подходе

«оказывается не «язык» в отвлечении от человека, а только человек как

носитель языкового мышления» [2, с. 182].

Признавая объективную необходимость многоаспектного изучения

текста, можно все-таки выделить основные аспекты, связанные с

характеристикой древнерусского текста как цельного произведения, назвать

основные методы и принципы анализа письменных памятников Древней Руси.

Методы и принципы диахронического анализа текста коренным образом

отличаются от соответствующих процедур синхронного анализа как по своей

сути, так и по смыслу нацеленности на результат. Если последние служат

констатирующее-нормативной цели, то первые ориентированы на объяснение

языковых фактов, на поиски ответа на вопрос о том, какова жизнь языка во

времени и пространстве. Историческое изучение языка, его слов, форм,

конструкций и так далее несводимо к формальной процедуре

реконструирования, оно охватывает широкие сферы становления, изменения и

развития культуры, включающей все стороны общественной жизни.

Однако методы, принципы, приемы диахронического и синхронного

языкознания не разделены между собой непроходимой стеной. Они взаимно

дополняют друг друга, обслуживая интересы и потребности лингвистики как

единой науки. Поэтому одни и те же методы, приемы, хотя и с разными

установками, могут быть использованы как в диахронической, так и в

синхронной лингвистике.

Приведем примеры анализа древнерусских текстов на всех языковых

уровнях: фонетико-фонологическом, лексико-семантическом,

морфологическом, синтаксическом.

Анализ древнерусских текстов может быть разной глубины и

проникновения, но начинаться он всегда должен с замедленного чтения текста

под лингвистическим «микроскопом». Замедленное чтение памятников

древнерусской письменности является отправным пунктом подчас очень

долгого и тяжелого пути исследования конкретного текста, первой зацепкой,

которая дает возможность заглянуть в далекое прошлое нашей Родины через

слово, окунуться в культурную ситуацию Древней Руси.

Замедленное чтение как начало анализа и последующая работа над

текстом имеют как образовательный, так и воспитывающий и развивающий

характер. Оно воспитывает и лингвистически, и методически, поскольку не

только вырабатывает у читающих умения и навыки лингвистического

комментария как методического приема, но и дает необходимые знания для

самостоятельного проведения глубокого и всестороннего исследования любого

древнерусского текста, а впоследствии и любого художественного текста.

Основным принципом лингвистического анализа древнерусского текста

является рассмотрение его языковой материи:

в качестве определенной микросистемы древнерусского языка на

фоне современного русского языка;

в плане структурно организованного «плана выражения»

определенной (всегда так или иначе воспитывающей) информации.

Указанным принципом обусловлены все остальные. Особенно важные из

них можно сформулировать следующим образом.

Языковые средства, образующие тот или иной древнерусский текст,

должны быть проанализированы прежде в их отношении к соответствующим

фактам современного русского литературного языка. Этот анализ будет

затрагивать явления всех языковых уровней с их значением и формами

проявления. Все отклонения и отступления от современных литературных норм

(они могут касаться произношения, правописания, семантики, морфологии,

синтаксиса, стилистических свойств и словоупотребления) должны быть

соответственно объяснены. Все лингвистические особенности разбираемого

древнерусского текста должны быть соответственно тем самым истолкованы.

При анализе языкового материала древнерусских текстов одновременно

должны быть подвергнуты разбору также и все выражаемые им

экстралингвистические факты, так как без их знания памятник не будет понят

или будет понят неправильно. Иначе говоря, номинативные единицы языка

(слова, фразеологизмы, свободные словосочетания) должны быть раскрыты во

всех присущих им фоновых и коннотативных значениях как языковые

обозначения того или иного культурно-исторического

(лингвострановедческого) содержания.

Этот аспект анализа особенно важен для понимания древнерусских

текстов. Естественно, что такое расширение лингвистического анализа текста в

сторону культурно-историческую необходимо лишь в определенных пределах –

только для объяснения непонятных носителю современного русского

литературного языка архаических и экзотических явлений и понятий

(выраженных историзмами, этнографизмами и экзотизмами) и «фоновых

семантических долей» [5, с. 26] слов и словосочетаний.

Анализ языковой материи древнерусского текста в идеале должен быть

абсолютно беспристрастным и объективным, основанным только на реально

существующих лингвистических фактах, полностью исключающий

современное ее восприятие и толкование. Лишь в таком случае окажется

возможным настоящее погружение в сокровенную суть авторского замысла, а

через его (автора) слово и в культурную ситуацию Древней Руси.

Сформированные принципы лингвистического анализа древнерусского

текста предполагают различные методы и приемы (а тем самым процедуру и

формы) его проведения. Вариативность методов и приемов здесь задается и

языковым материалом памятника, и поставленными задачами, всегда

имеющими вполне определенный (то очень ограниченный и локальный, то

широкий и общий) характер. Вместе с тем методические приемы выделения и

квалификации соответствующего языкового факта среди других, сравнение и

сопоставление его с другими (тождественными, аналогичными и пусть

совершенно иными, но соотносительными), а также исследующее всестороннее

рассмотрение его в большом синхронно-диахроническом языковом и историко-

культурном контексте являются самыми важными.

Каждый анализируемый языковой факт в древнерусском тексте должен

быть прежде всего вычленен как отдельная лингвистическая единица,

определен как элемент языковой системы древнерусского языка, а затем уже

путем сравнения, сопоставления с другими фактами – точно и четко осознан в

своих лингвистическом и эстетическом значениях и функциях.

Известно, что в тексте все аспекты языка значимы, так как передают если

не понятийную информацию, то, во всяком случае, информацию эстетическую

и эмотивную. Поэтому явления языка и речи независимо от уровня, к которому

они относятся, рассматриваются нами в их отношении к содержанию текста.

В нашем конкретном случае древнерусский текст является объектом

лингвистического и культурологического анализа на уроках русского языка в

старших классах гуманитарного профиля, а также на занятиях со студентами

филологических специальностей. В зависимости от поставленных

методических задач и этапа обучения анализ может во многом варьироваться.

По своему объему он может быть либо полным, либо выборочным. Так,

например, комплексному анализу древнерусского текста, включающему и

культурно-исторический комментарий, может предшествовать аспектный, или

выборочный, анализ.

Покажем фрагменты поуровневого (аспектного) лингвистического

анализа древнерусских текстов. Так, например, при фонетическом анализе

древнерусского текста в первую очередь необходимо определить звуковое

значение букв, которые отсутствуют в современном русском алфавите,

раскрыть слова под титлами, выяснить числовое значение букв, если таковое

имеется. Лишь только затем характеризовать фонетические явления, присущие

древнерусскому языку, или явления, отражающие особенности

церковнославянского языка.

При этом следует называть причины, вызвавшие развитие или утрату

того или иного явления; отражение фонетических процессов, произошедших в

прошлом, представленные в системе современного русского языка в виде

чередований или других рефлексов.

Толкование соответствующих языковых фактов проводится вместе с

учителем (или преподавателем вуза), который ставит перед обучаемыми

разного рода эвристические задачи и вопросы, учит видеть на первый взгляд

незаметное и малозначимое, читать текст осмысленно и внимательно. Так,

например, при чтении «Слова о полку Игореве», хорошо знакомого

старшеклассникам и студентам по курсу русской литературы, обращая

внимание на его звукографическую сторону, преподаватель ставит задачу,

используя языковые факты, сделать вывод о месте появления памятника или

«происхождении» его автора. При внимательном чтении этого памятника

древнерусской письменности учащиеся обнаруживают в нем такие северные

диалектные черты, как неразличение шипящих и свистящих звуков (типа

«øèçûìú îðëîìú» вместо «сизым орлом»), что является ярко выраженным

псковизмом; или неразличений аффрикат «ц» и «ч» (типа «ëóöå æü áû ïîòÿòó áûòè...», или «ðóñèöè»), что было характерно для Новгород-

Северской земли, и это позволяет им сделать вывод о «северном»

происхождении автора или месте появления памятника.

Еще одно фонетическое явление, на которое следует обратить внимание

учащихся при изучении «Слова», – это параллельное функционирование

полногласных и неполногласных форм, типа «äðhâî», «ïîëîíåíó áûòè»,

«Âëàäèìåðú» «ãëàâó ïðèëîæèòè» и т. д.

Само явление полногласия/неполногласии,я рассматриваемое на

занятиях, предшествующих непосредственному изучению «Слова»,

закрепляется практическими заданиями типа: выделение древнерусского слова

из ряда приведенных (õðàáðûÿ‚ øåëîìîì‚ ïî äðhâó) или путем восстановления

древнерусской формы на основе сопоставления форм различных славянских

языков (например: болг. глава, польск. glova, чешск. hlava и пр.). Учащиеся,

зная, что древнерусскому полногласию соответствует южное и западное

неполногласие, довольно легко восстанавливают русские формы.

При этом упражнения подобного рода не являются самоцелью, а

выполняются для того, чтобы можно было перевести разговор в сферу

стилистического использования древнерусских и старославянских форм в

тексте «Слова о полку Игореве». Отсюда задача, которую ставит перед

учащимися педагог: наблюдая за функционированием полногласных и

неполногласных форм одного и того слова в тексте памятника, определить,

каковы функции тех и других. Анализируя использование этих форм автором

памятника, старшеклассники (студенты) приходят к выводу о том, что

употребление разных форм не случайно: в одних случаях автор просто

стремится избежать тавтологии (например: «Î Áîÿíå‚ ñîëîâèþ ñòàðàãî âðåìhíè! Àáû òû ñèà ïëúêû óùåêîòàëú‚ ñêà÷à ñëàâèþ ïî ìûñëåíó äðhâó..»), в других – явно варьирует формами в определенных целях:

древнерусские используются в стилистически нейтральном употреблении,

старославянские же придают повествованию торжественность и приподнятость

(ср.: «÷ðüëåíà ÷îëêà‚ ñðháðåíî ñòðóæèå – õðàáðîìó Ñâÿòúñëàâëè÷þ!» «äðåìëåòú âú ïîëh Îëüãîâî õîðîáðîå ãíhçäî...»).

При характеристике фонетического уровня другого памятника – легенды

о смерти Олега («Повесть временных лет») – мы обращаем внимание учащихся

на уже знакомые им буквы ú‚ ü‚ h‚ # и вспоминаем о звуках, ими

обозначаемых. Внимательное прочтение текста позволяет учащимся отметить

некоторые фонетические особенности, например, с одной стороны, различное

написание однокоренных слов ñìüðòü‚ ñìåðòü, qìåðëú; с другой – ëîáú,

ëúáà, что может быть объяснено одним из важнейших фонетических

процессов, происходивших в языке XII века – падением редуцированных. Если

во втором случае (ëîáú – ëúáà) процесс чередования о/ø завершен и закреплен

в письменности, то в первом случае различное написание одного и того же

слова свидетельствует о традиционном (с ъ) и новом написании слов.

Другое фонетическое явление, которое представляет интерес для

учащихся при изучении текста легенды о смерти Олега, – это процесс

становления категории твердости/мягкости у заднеязычных и переднеязычных

шипящих звуков. Написания типа Êûåâó и Êèåâú, а также ãðüêû позволяют

учащимся сделать вывод о позднем развитии фонетической

противопоставленности звуков [к] и [к’]. А такая форма, как âèæþ, дает

возможность определить шипящие как мягкие в фонетической системе

древнерусского языка и объяснить современное традиционное написание жи –

ши (жизнь, шить).

Особый интерес представляет анализ древнерусских текстов на лексико-

семантическом и фразеологическом уровне. Лексика, лексический фонд языка,

в том числе и древнерусского, как составная часть единой языковой системы

существенно отличается от других сторон языка – фонетического строя,

морфологии и синтаксиса. Это отличие состоит в непосредственной

обращенности слов к действительности. Поэтому наиболее зримо связь языка с

обществом, со всеми сторонами жизни общества проявляется в его словарном

составе, именно он тесто и органично связан с историей быта, культуры народа,

с историей общественных отношений. Все это делает данный аспект наиболее

важным при изучении древнерусских памятников. Ведь каждое поколение

вносит нечто новое не только в общественное устройство, философское и

эстетическое осмысление действительности, но и способы выражения этого

осмысления средствами языка.

Интересен в этом отношении текст «Русской правды» – памятника

XI века. Это первые писаные законы Киевского государства. Являясь

юридическим древнерусским документом, памятник отражает не только

процесс складывания юридической терминологии (наряду с другими

терминосистемами), в нем ярко вырисовываются общерусские черты языка XI–

XIII вв.

При анализе данного текста на лексическом уровне учащиеся (студенты)

без труда обнаруживают, что юридическая терминология у славян в древности

была весьма прозрачна с точки зрения мотивированности значения. Например:

âèäîêú в древнерусском языке – это «человек, который видел что-то и может

свидетельствовать» (ср. ст. сл. cúâhägògëü – тот, кто «ведает», то есть знает

что-то); ïîñëqõú – «свидетель, которого слушают в суде»; äîáûòúêú –

«имущество», то есть то, что добыто в течение жизни; ãîëîâíèêú (ср. ст. сл.

qáèéöà) – «душегуб», то есть дословно «человек, лишающий головы» или

убийца (ср. современное «уголовник»); платежь – «штраф, пеня (плата)»,

лhчебно~ – «вид штрафа за лечение ран» и т. д.

Общественно-политическая терминология, широко представленная в

памятнике, дает учащимся (студентам) ясное представление о социальных

слоях феодального общества: áî"ðèíú (др. р. áîë"ðèíú) – «хозяин вотчины»,

îãíèùàíèíú – «управитель вотчины»; гридь – «княжеский воин»;

мечьникъ – «княжеский дружинник»; тивунъ – «должностное лицо при

князе»; ëþäèíú – «рядовой член общества»; ñìåðäú – «крестьянин,

поселянин»; õîëîïú – «раб»; ÷åë#äèíú – «слуга»; ìûòüíèêú – «должностное

лицо по сбору пошлин»; "áåòüíèêú – «судебное должностное лицо» и т. д.

Анализируя текст первого свода русских законов, ребята обнаруживают

много интересного не только в содержательном плане, но и в языковом

материале. Так, например, часто встречающееся им в художественной и

исторической литературе слово «боярин» в древнерусском языке, оказывается,

имело тот же корень, что и слово большой – áîë"ðèíú, дословно «большой

человек, занимающий одну из верхних ступеней социальной лестницы в

обществе». В более позднее время прозрачность номинации исчезла. Слово

ëþäèíú, которое было широко употребительным в XI веке для обозначения

людей, занимающих низкое социальное положение в обществе, со временем

трансформировалось в знакомое нам «простолюдин», где на низкое положение

в обществе уже указывает первый корень в новом сложном слове. Лексема

÷åë#äèíú в языке памятника имеет непривычную для современного читателя

форму единственного числа, ведь в художественной литературе XIX века мы

встречаемся с употреблением этого слова только в собирательном значении

(например, у А.С. Пушкина в «Евгении Онегине» мы читаем: «Сбежалась

челядь у ворот Прощаться с барами»). Здесь полезно будет обратить внимание

учащихся на этимологию этого слова. Так, обратившись к этимологическому

словарю, ребята могут узнать, что слово «челядь» имело значение «род, родня,

семья»; отсюда следует, что собирательное значение ему было присуще

изначально, а употребление формы единственного числа ÷åë#äèíú встречается только в древнерусских текстах.

Не менее интересна и история слова "áåòüíèêú, которое в современном

русском языке не только имеет другую орфографию, но и переосмыслено с

точки зрения значения. Первоначально в древнерусском языке эта лексема

использовалась для обозначения судебного должностного лица, которое

обвиняет в суде. Сейчас это слово трансформировалось в «ябеду», «ябедника»

и употребляется в значении «доносчик, наушник». В качестве устаревшего в

толковом словаре отмечено значение «крючкотвор».

В процессе такого скрупулезного анализа лексического состава

древнерусского памятника учащиеся (студенты) обнаруживают, что на

протяжении времени слова могут не только изменять «внешний вид», свое

значение, но и экспрессивную окраску: так, из нейтрального (в древнерусском

тексте) оно превращается в стилистически маркированное и приобретает

неодобрительную тональность.

При характеристике бытовой лексики можно обратить внимание

учащихся (студентов) на восточнославянские слова: âîëîãà – «молочные

продукты» (они легко определяют восточнославянский характер этой лексемы,

так как знают уже о таком фонетическом признаке, как употребление

полногласных сочетаний -оро-, -оло-, -ере-, -еле- в восточнославянских языках

на месте южнославянских неполногласных -ре-, -ле-, -ра-, -ла-); êëhòü –

«жилище, хозяйственная постройка»; ïîðòú – «одежда» (здесь можно вместе с

учащимися вспомнить современное слово «портной» с тем же корнем в

литературном языке или разговорное слово «портки» в выражении «без порток,

но в шляпе»).

Характеристику лексического строя древнерусских памятников можно

продолжить на материале «Домостроя», который, в отличие от «Русской

правды», представляет собой памятник XVI в. Это большая рукопись

нравоучительного характера. Памятник состоит из 63 глав, содержащих

религиозно-нравственные и хозяйственно-бытовые наставления.

Современному школьнику (студенту) интересно отметить, что в

Домострое много таких особенностей повествования, которые отражают

уровень мышления XVI века. Например, списки перечисления вещей и

предметов, конкретность лексики, бедность памятника глагольными формами,

серьезность тона. Ребят поражает внимание, которое уделяет Домострой питью

и пище, – здесь указано более 135 кушаний разного рода. Рачительное

хозяйственное отношение к каждому кусочку, к лоскутку показывает,

насколько ценились все эти блага: еда, питье, одежда. Деловитые перечни

множества частных действий и мелких предметов напоминают деловые

грамоты средневековья: такая же дотошность, основанная на дробном

восприятии мира вещей и явлений, старательное желание не забыть, не

упустить чего-то, что впоследствии может оказаться полезным и важным: в

этом смысле особенно показательны главы, посвященные наставлениям о том,

как платье носить, как рыбу солить, как продукты хранить и др. Здесь просто

отражается средневековый тип мышления с устремленностью его к конкретной

вещественности материального мира – противоположность к отвлеченным

идеям мира идеального, небесного, который находим в главах, посвященных

воспитанию детей, поведению человека в церкви и т. п. Обращение к

языковому анализу текста памятника дает учащимся возможность обнаружить

в «хозяйственных» главах такие известные им явления, как полногласие:

ñîðîìîòà, âåðåäú, слова с ж: óòâåðæàòè, îñóæàòè, ïðåæå, слова с ч:

äî÷ü, ñâh÷à и другие, известные им фонетические особенности исконно

русских слов, в отличие от форм типа ñðåáðîëþáèâûé, âðåòåíî, âëàñòåëü,

áðåæåíè~, âðàíú, âðhì#, íóæäà, îäåæäà, âðàæäà, äùåðü, íåìîùü,

ïîëqíîùüíèöà и др., встречающихся в нравоучительных отрывках. Еще более

интересный материал дает сравнение лексического состава этих глав. В

нравоучительных главах учащиеся отмечают наличие сложных слов, с

ориентацией на греческий язык: áëàãîñëîâèòè, ñðàìîñëîâè~, áëàãîðîäüíûé, áëàãîâîíè~, ïðàâîæèòåëüñòâî, преобладание

существительных с отвлеченным значением, образованных при помощи

суффиксов -ость, -от-, -ьств-, -иj-: òhñüíîòà, êðàñîòà, ÷èñòîòà, ñëàäîñòü, êðhïîñòü, æèòåëüñòâî, áîãàòüñòâî, î÷èùåíè~, âðàçqìëåíè~, âëàäû÷üñòâî, с суффиксом -тель, с помощью которого образуются названия

деятелей: âëàñòåëü, ðóãàòåëü, èäîëîñëóæèòåëü, ñêâhðíèòåëü, q÷èòåëü. В хозяйственных главах представлена совершенно иная лексика:

здесь ребята находят слова, указывающие на род деятельности (ãîñòü, ñòð#ï÷èé, ïîâàðú, ïëîòüíèêú, ïîðòüíîé, ñàïîæüíîé), слова, указывающие на

социальный статус людей (ìóæèêú, ãîñóäàðü, êðåñòü"íèíú, ðîáà), производственную лексику (ïåðåâhñüе, ëîâë", ïåðåîðàòè, ïàõàòè),

юридическую терминологию (äàíü, ïîøëèíà, êîáàëà, ññóäà, âîëîêèòà, êîð÷åìüíûé ïðèêóïú) – ср. с языком «Русской Правды», большое количество

конкретной лексики, касающейся быта, хозяйства (ïîäúêëhòü, ïîëúñòè, åïàíü÷è, ïóõú, ñêîâîðîäû, òàãàíû).

Объем лексических единиц, выбранных для анализа, может быть

различным в зависимости от времени, отведенного на изучение памятника, и

уровня подготовленности учащихся.

Таким образом, конкретное и абстрактное разведены в сознании

средневекового человека, такое противопоставление устойчиво и определяет

построение всего Домостроя. Без отвлеченности первой части текст был бы

неполон, поскольку бытовые подробности жизни оказались бы не

освещенными нравственными установками божественных истин.

Морфологический анализ древнерусского текста предполагает

характеристику каждой формы слова с учетом тех изменений, которые она

могла претерпеть в процессе развития. Для этого необходимо определить

принадлежность каждого слова к той или иной части речи. А затем дать

характеристику произошедших изменений, если таковые есть.

Морфологический анализ может быть детальный. Тогда рассматривается

каждая часть речи по схеме анализа (например, у имени существительного

определяется род, тип склонения, вариант склонения, число, падеж).

Морфологический анализ может быть и фрагментарным. Тогда

характеризуются определенные части речи или определенные формы слов,

исходя их конкретного содержания памятника.

Поскольку жанр статьи не позволяет нам представить подробный анализ

древнерусского текста на морфологическом уровне (это заняло бы очень много

места), остановимся лишь на отдельных его моментах.

Грамматические категории языка, абстрактные по своему существу,

играют первостепенную роль в построении логического смысла высказывания;

стилистическое использование для них, казалось бы, менее характерно. Тем не

менее есть целый ряд случаев, когда грамматические формы участвуют в

создании художественного эффекта. В этом отношении особенно интересен

такой выдающийся памятник древнерусской культуры, как «Слово о полку

Игореве». Например, здесь можно отметить частое употребление форм

звательного падежа, что делает повествование эмоционально насыщенным. А

это, в свою очередь, объясняется тем, что в «Слове» выражен страстный призыв

к единению, обращенный ко всем русским князьям. Не случайно К. Маркс,

ознакомившись с гениальной поэмой русского средневековья, так определил ее

смысл: «Суть поэмы – призыв русских князей к единению как раз перед

нашествием собственно монгольских полчищ» [10, с. 16].

Употребление формы звательного падежа в обращениях учащиеся

(студенты) обнаруживают уже с первых строк «Слова о полку Игореве»

(например: «Íå ëhïî ëè íû áÿøåòú‚ áðàòèå...» или «Î Áîÿíå‚ ñîëîâèþ ñòàðàãî âðåìhíè!» или «Î ðóñêàÿ çåìëå!»). Анализ древнерусских

звательных форм на материале «Слова» дает возможность провести параллели

с использованием звательного падежа в языке художественных произведений,

знакомых учащимся ранее, например, у А.С. Пушкина в «Сказке о рыбаке и

рыбке» («Чего тебе надобно, старче?») или у Н.В. Гоголя в повести «Тарас

Бульба» («Поворотись-ка, сынку!») и др. Здесь же можно обратить внимание

ребят на столь часто употребляемые в разговорной речи формы «боже!» и

«господи!», которые являются остатками утратившейся формы звательного

падежа и представляют собой в русском языке междометные формы.

Анализ древнерусского текста на грамматическом уровне можно

продолжить на материале глагола, ведь именно глагол – одна из тех форм, с

помощью которых передается особый динамизм повествования. Именно

разнообразие глагольных форм, особенно прошедшего, бросается в глаза при

анализе учащимися, например, легенды «О смерти Олега» в «Повести

временных лет». Отсюда наше внимание к этим формам. С интересом ребята

воспринимают сведения о том, что в древнерусском языке, как и в современных

изучаемых ими иностранных языках (английском, немецком и др.),

существовали такие глагольные формы прошедшего времени, как аорист,

имперфект, перфект, плюсквамперфект, что позволяет еще раз вспомнить об

индоевропейском родстве языков. При этом обращается внимание на тот факт,

что каждая форма прошедшего времени имела собственное, отличное от других

форм значение и использовалась для передачи различных оттенков

прошедшего. Так, форма имперфекта, обозначавшая в древности прошедшее

длительное, незавершенное действие позволяла автору рисовать широкие

эпические картины; È æèâ#øå Wëåãú ìèðú èìhà êú âñhìü ñòðàíåìü‚ êí#æà âú Êèåâh (и жил Олег в мире со всеми странами, княжа в

Киеве); аорист, обозначая единичность, законченность, давал возможность

передать динамизм сменяющихся однократных действий: È ïðèñïh wñåíü‚ è ïîì#íq Wëåãú êîíü ñâîè‚ èæå áh ïîñòàâèëú êîðìèòè è íå âñåäàòè íà íü («и наступила осень, и вспомнил Олег про коня своего, которого велел кормить

и не садился на него»); перфект же передавал состояние как результат прошлого

действия: Wëåãú æå ïîñìåàñ# è qêîðè êuäåñíèêà‚ ðåêà: Òî òè íåïðàâî ãëþòü âîëñúâè‚ íî âñ# ëîæü åñòü‚ à êîíü qìåðëú åñòü‚ à " æèâú («Олег засмеялся и укорил кудесников говоря: неправду говорят волхвы, но все

ложь: конь мой умер, а я жив»).

Синтаксический анализ предусматривает выявление важнейших

синтаксических особенностей древнерусского языка, отраженных в тексте.

Имеется в виду специфика употребления сказуемого, особое управление или

согласование, конструкции с двойными падежами, особенности в оформлении

сложных предложений и др. Если грамматические категории языка играют

первостепенную роль в построении логического смысла высказывания, то

синтаксический строй речи непосредственно связан с выражением мысли и

чувства. Так, например, короткие или эллиптические предложения,

восклицания, инверсия являются признаками эмоциональной речи, тогда как

длинные, формально завершенные, осложненные по структуре предложения

соответствуют спокойному, обстоятельному выражению мыслей. И в этом

отношении синтаксический строй «Слова о полку Игореве» является тоже

показательным. Анализируя текст «Слова», учащиеся (студенты) имеют

возможность убедиться в том, что памятник отличается высокой

эмоциональной напряженностью. Одним из средств ее создания является

использование коротких двусоставных предложений, соединенных по

принципу «цепного нанизывания» (например: «Çåìëÿ òóòíåòú‚ ðhêû ìóòíî òåêóòú‚ ïîðîñè ïîëÿ ïðèêðûâàþòú‚ ñòÿçè ãëàãîëþòú...»). Другой

особенностью языка «Слова» является наличие параллелизма конструкций,

риторических фигур, придающих взволнованную торжественность и

динамичность повествованию о трагическом походе Игоря (например: «êîìîíè ðæóòü çà Ñóëîþ; çâåíèòü ñëàâà âú Êûåâh; òðóáû òðóáÿòü âú Íîâhãðàäh; ñòîÿòü ñòÿçè âú Ïóòèâëh»; «÷ðüëåíú ñòÿãú‚ áhëà õîðþãîâü‚ ÷ðüëåíà ÷îëêà‚ ñðháðåíî ñòðóæèå – õðàáðîìó Ñâÿòúñëàâëè÷þ!»).

В данной статье мы попытались показать, что для анализа на занятиях

отбираются тексты различных жанров: грамоты, летописи, юридические

памятники, образцы художественной и житийной литературы. Несмотря на

жанровое разнообразие текстов, работа с ними, безусловно, имеет общие черты,

что и было показано в статье: анализируются древнерусские фонетические

процессы, особенности словообразовательной и морфологической структуры

языка в древности, становление грамматических категорий частей речи,

изменения в синтаксическом строе русского языка. Однако анализ

древнерусских текстов преследует и другую цель: он учит учащихся

(студентов) как можно полнее воспринимать богатую и многообразную

информацию, заключенную в них, оформлять свои наблюдения в виде связных

высказываний, что, в свою очередь, активизирует их речевую деятельность

интеллектуально-эстетического характера. Таким образом, памятники

письменности – весьма важный и надежный источник для изучения истории

языка. Они отражают явления разных эпох.

В заключение отметим, что, читая и анализируя древнерусские тексты

XI–XVI вв. вместе с учащимися (студентами), мы не раз вспоминаем слова

Ярослава Мудрого: «Если прилежно поищешь в книгах мудрости, то найдешь

великую пользу душе своей» [10, с. 3]. Ведь написано в них о вечных истинах,

которые до сих пор не только не утратили своего значения, но являются

непревзойденными, и мы можем только бесконечно стремиться хотя бы

немного приблизиться к ним.

Библиографический список1. Бердяев, Н. Смысл творчества : собр. соч. / Н. Бердяев. – Paris, 1985. – Т. 2.2. Бодуэн де Куртенэ, И.А. Избранные труды по общему языкознанию : в 2 т. / И.А.Бодуэн

де Куртенэ. – М., 1963. – Т. 2. 3. Валгина, Н.С. Теория текста / Н.С. Валгина. – М. : Логос, 2003. 4. Вендина, Т.И. Средневековый человек в зеркале старославянского языка /

Т.И. Вендина. – М. : Индрик, 2002. 5. Верещагин, Е.М. Лингвострановедческая теория слова / Е.М.Верещагин,

В.Г. Костомаров. – М., 1980. 6. Гальперин, Н.Р. Текст как объект лингвистического исследования / Н.Р.Гальперин. –

М., 1981.7. Данилевский, И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XII вв.). Курс

лекций : учеб. пособие для студентов вузов / И.Н. Данилевский. – М. : Аспект-Пресс, 1999.

8. Лаврентьевская летопись. Полное собрание русских летописей. – М. : Языки русской культуры, 1997. – Т. 1.

9. Лихачев, Д.С. Культура русского народа X–XVII вв. / Д.С. Лихачев – М. ; Л., 1961.10. Маркс, К. Соч. / К. Маркс, Ф. Энгельс. – 2-е изд. – Т. 29. 11. Матвеева, Н.М. Свидетели истории народа: Наследие пращуров : кн. для учащихся 8–

11 кл. общеобразовательных учебных заведений / Н.М. Матвеева. – М. : Просвещение, 1993.

12. Ницше, Ф. Так говорил Заратустра. Соч. / Ф. Ницше. – М., 1990. – Т. 213. Пиккио, Р. Древнерусская литература / Р. Пиккио. – М., 2002. 14. Слово о полку Игореве: древнерусский текст. Переводы и переложения. Поэтические

вариации. – М. : Художественная литература, 1987.15. Тер-Минасова, С.Г. Язык и межкультурная коммуникация / С.Г. Тер-Минасова. – М.,

2000.

16. Хрестоматия по истории русского языка : учеб. пособие для студентов пед. ин-тов по спец. №2101 «Рус. яз и лит. / авт.-сост. В.В. Иванов, Т.А. Сумникова, Н.П. Панкратова. – М. : Просвещение, 1990.

17. Шабес, В.Я. Событие и текст / В.Я. Шабес. – М., 1989.

УДК 80К ВОПРОСУ О ПРЕДМЕТЕ И МАТЕРИАЛЕ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОГО

ИССЛЕДОВАНИЯ ЗВУКО-ЦВЕТОВОЙ АССОЦИАТИВНОСТИ

Л.П. Прокофьева В статье анализируется употребление различной терминологии (фонема, графема, звук, «звуко-буква» и др.) при исследовании звуково-цветовой ассоциативности и предлагается термин «графон» как наиболее предпочтительный для данного исследования.

Современные подходы к исследованию языка представляют собой два

основных направления, одно из которых связано с представлением о языке как

системе и структуре, а второе выдвигает на первый план «понимание языка

одновременно и как гибкой, неалгоритмичной структуры, часто зависящей от

случайностей. Поэтому сегодня невозможность однозначного определения

языковой единицы не рассматривается как лингвистическая неадекватность

описываемого материала» [Шляхова 2004: 8]. Перед определением метода

исследования звуко-цветовой ассоциативности (ЗЦА) необходимо выяснить,

что именно должно быть изучено. Поиски единицы носителя фонетического

значения показали, что им могут быть любые речевые сигналы: акустический

признак; фонема или группа фонем, объединенных общими

дифференциальными артикуляторными признаками; аллофон фонемы;

сочетание фонем (фонестемы); морфема определенного акустико-

артикуляторного строения; слово и словосочетание; синтаксические структуры,

выделяющиеся в тексте и создающие ритмический рисунок; интонемы и

частотные контрасты; тексты в широком смысле [Павловская 2004: 212–213].

Процесс исследования ЗЦА тоже заслуживает пристального внимания, так как

включает в сферу ассоциации и зрительный образ. В этой связи чрезвычайно

важным представляется положение П. П. Соколова (впоследствии развитое

А. П. Журавлевым) об объекте вызываемых цветовых впечатлений. «Когда нам

называют какой-нибудь гласный звук, мы невольно представляем

соответствующую букву, а когда сами произносим или пишем ее, к этому

представлению присоединяется известная группа ощущений,

сопровождающаяся движением голосовых связок, губ, языка. Все эти

представления дополняют и уясняют друг друга» [Соколов 1897: 264]. Ср.:

«буква в паре (звук-буква) как бы стабилизирует восприятие звука, помогает

выработать в сознании типический образ звука и закрепляет его с помощью

графического изображения» [Журавлев 1974: 34]. В цитируемой работе

Соколова приводится любопытное доказательство его точки зрения: при

исследовании цветовых ассоциаций, вызываемых русскими гласными е и ъ, i и

и, были получены различные результаты, хотя звучание данных пар

практически идентично. Если бы оценивались только звуки, то результаты

были бы одинаковыми, – пишет исследователь, – если бы оценивались только

буквы, то не требовалось бы представления звука, а испытуемые просили

одновременного предъявления и звука и буквы9.

История изучения вопроса о носителе символического цветового

значения изобилует примерами употребления разнообразной терминологии,

хотя, по сути, базовое понятие остается неизменным. Р. Якобсон говорит о

звуке, привлекая и фонему (1985); Г.Н. Иванова-Лукьянова, проверяя его

предположения, оперирует понятием «звук», учитывая его артикуляционные и

акустические свойства (1966); Ю.А. Тамбовцев, рассматривая межъязыковые

особенности данного явления, опирается на понятие фонемы (1981);

Е.Г. Сомова считает носителем символического значения графему, понимая под

ней «минимальную единицу письменной формы языка, служащей для

обозначения фонемы» [Сомова 1991]. Но неоднозначность термина в

отечественной лингвистике, сближение то с понятием буквы, то с понятием

9 Вплоть до конца XIX века смешение звука и буквы было массовым явлением даже в трудах языковедов, т. е. смешивалась первичная звуковая семиотическая система языка и его поздняя вторичная семиотическая система – письмо. Первым в мировой лингвистике развел букву и звук И. А. Бодуэн де Куртенэ, прибавив к этим чисто материальным лингвистическим объектам и ментальные соответствия: звуку соответствовала фонема, букве – графема [Бодуэн де Куртене 1963. – Т. 2. – С. 209–235].

фонемы [Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 117] не позволяет

на сегодняшний день остановиться на графеме как единице экспериментальных

исследований.

В работах психологов, искусствоведов, музыкантов, художников слова

«звук», «буква», «фонема» чаще всего употребляются одновременно, без

уточнения, о чем же, собственно, идет речь. Ср. высказывание К. Ниропа:

«Когда ухо воспринимает известные звуки, они получают цветные ощущения.

Окрашивание может передаваться через цифры и, особенно, через буквы»

[Нироп 1916: 18]. Е. Г. Эткинд в монографии «Материя стиха», анализируя

поэтические «прозрения» А. Белого, пользуется термином «звук», явно

апеллируя при этом к зрительным впечатлениям от букв: «Сквозной гласный

входит в главное цветовое слово, приобретая символический смысл, а затем

пронизывает другие слова, отбрасывая на них музыкально-цветовой отблеск; е

входит в глагол «зеленеть», и вносит соответствующую семантику в слова

«земли», «перелеском» и далее: В нежном небе нехотя юнеет, / Хрусталея, небо

зеленеет» [Эткинд 1978: 260]. Безусловно, впечатления от звука в сильной

позиции не одно и то же, что от звука в слабой, тем более что в каждом из

случаев вряд ли возможно говорить о тождестве звуков, тогда как

исследователь явно распространяет окрашенность ударного на все одинаковые

буквы в поэтическом отрывке. Видимо, это косвенно свидетельствует о

важности зрительного впечатления от читаемого текста для человека,

владеющего графической системой данного языка. Логично предположить, что

звучащий текст, воспринимаемый исключительно на слух, будет в большей

степени обусловлен мелодикой и интонацией, высотой и тембром голоса

человека, его произносящего, нежели обликом букв. Аудиторский эксперимент

с однострофным стихотворением А. Ахматовой «Измена»10, показал, что при

10 Не оттого, что зеркало разбилось, Не оттого, что ветер выл в трубе,Не оттого, что в мысли о тебеУже чужое что-то просочилось, -Не оттого, совсем не оттогоЯ на пороге встретила его. (1944)

чтении с листа респонденты (девушки, 20 человек) заметили насыщенность

одинаковыми буквами (не звуками!), цветовая оценка в основном желто-белая,

но при чтении вслух экспериментатором-женщиной явного ассонанса никто не

отметил, цветовая оценка в основном бело-синяя (смешанная группа,

20 человек). Во второй части эксперимента тот же текст в другой аудитории

(девушки, 20 человек) был прочитан диктором мужчиной, и оценка звучащего

цвета изменилась – он стал ассоциироваться с темно-синим цветом. Таким

образом, на основании результатов эксперимента можно сделать вывод, что на

восприятие читаемого текста оказывает воздействие графический образ букв,

тогда как восприятие звучащего текста, по всей видимости, зависит от многих

факторов, в том числе от высоты и тембра голоса говорящего.

Не различали звук и букву многие поэты, что свидетельствует, видимо,

об особенностях поэтического речевого мышления: слух поэта более

фонологичен, ибо звучание речи не является в отрыве от ее графической

картины (Г.В. Векшин, 1989). Особое значение приобретает и тот факт, что

поэты, для которых звуко-цветовые соответствия являются частью их

художественной системы, обращаются в своих работах и к акустическим

представлениям от звука, и к графическому изображению. Так, например,

К.Д. Бальмонт в книге «Поэзия как волшебство» при описании синестетических

впечатлений, говоря о букве, обращается и к артикуляционным и акустическим

свойствам звуков, и к их графической форме: «если Ё есть смягченное О, в

половину перегнувшееся, то каким же странным ёжиком, быстрым ёршиком,

вдруг мелькнет, в четвертую долю существующее, смягченное Е, которое есть

Ё» [Бальмонт 1916: 29]. Безусловно, сам поэтический текст дает основания для

совмещения в восприятии звука и буквы. В концентрированном виде находим

эту мысль у В.Н. Волошинова (М.М. Бахтина) в статье «Слово в жизни и слово

в поэзии»: «Художественное созерцание поэтического произведения при

чтении исходит из графемы, но уже в следующий момент восприятия этот

зрительный образ размыкается и почти погашается другими моментами слова –

артикуляцией, интонацией, значением, – а эти моменты, далее, выведут нас и

вообще за пределы слова, …чисто лингвистический момент произведения так

относится к художественному целому, как графема относится к целому слову»

[Волошинов 1982: 102].

Интересные размышления находим у В. В. Набокова при описании

собственных синестетических ассоциаций в романах «Дар» и «Другие берега»:

«Чрезвычайно сложный вопрос, как и почему малейшее несовпадение между

разноязычными начертаниями единозвучной буквы меняет и цветовое

впечатление от нее (или, иначе говоря, каким именно образом сливаются в

восприятии буквы ее звук, окраска и форма), может быть как-нибудь причастен

понятию «структурных» красок в природе. Любопытно, что большей частью

русская, инакописная, но идентичная по звуку буква отличается тускловатым

тоном по сравнению с латинской» [Набоков 1990: 146–147]. То есть в сознании

говорящего и воспринимающего при цветовом ассоциировании звук и буква не

различаются. Наблюдения же полиязычного Набокова о различии в восприятии

графем разных языков могут быть подтверждены или опровергнуты лишь в

ходе аудиторского эксперимента с билингвами11.

Отсутствие однообразия в выборе терминов (фонема, графема, звук)

наблюдается и в работах европейских и американских исследователей, но в

большинстве своем это не результат смешения, а сознательного выбора объекта

рассмотрения: фиксация спонтанно возникающих синестетических реакций не

позволяют экспериментатору сомневаться, что же именно вызывает цветовую

ассоциацию – звуки, буквы или графема. Ср. данные из экспериментов

Ф. де Мендозы: «Некоторые испытуемые окрашивали буквы, произнося их,

другие – видя их. В первом случае раздражителями являются звуки, а во

втором – графическая форма. Следует отметить, что в обоих случаях

припоминание звучания или графической формы давали тот же результат, что и

реальное их восприятие» [цит. по Тихонова-Родина 2002: 777]. Обратим

внимание на то, что Мендоза совмещает свойства звуков и букв в качестве

11 Первые работы в это области опубликованы совсем недавно (Mills, C.B . at all The color of two alphabets for a multilingual synesthete. // Perception 2002; 31(11):1371–94).

http://www.ncbi.nlm.nih.gov/entrez/query.fcgi?db=pubmed&cmd=Search&itool=pubmed_Abstract&term=%22Mills+CB%22%5BAuthor%5D

исходного («реального») источника цветовых ассоциаций, что вполне

согласуется с позднейшими данными нейролингвистов.

Развернутое объяснение выбора единицы исследования встречаем в

работе Холлингворта (1939): описываемый синестет последовательно

окрашивала услышанные слова, произнесенные экспериментатором, тогда как

при чтении вслух или про себя ассоциации не возникали. Автор на основании

длительных двенадцатилетних наблюдений за одним информантом тем не

менее делает вывод, что все-таки происходит оценка написанных букв, так как

выявлены стабильные повторяющиеся результаты в случаях, когда одинаковые

буквы не обозначали одинаковые звуки (например, ca – ch – chr и под.)12.

R. Cytowic (1989), Alison Motluk (1997) и многие другие исследователи не раз

подмечали тенденцию окрашивания слов в четкой зависимости от позиции

начальной буквы или гласной, находящейся непосредственно после начальной.

Из этого делается вывод, что окрашивается графема, а не фонема.

Эксперименты Ш. Дэй (2004) с фактами цвето-графемной

ассоциативности в рамках собственно Сз подтвердили эту тенденцию для

нескольких индоевропейских языков и не нашли подтверждения для японского

и китайского: «графема a стремится к красному цвету (47%), e – к желтому

(20%), o – к белому (61%), i – к бело-черному (по 31%), u – к нескольким

цветам одновременно, но выявляет тенденцию тяготения к темным оттенкам»

[Day 2004: 73]. Одновременно установочные исследования цветовых

ассоциаций фонем практически повторяют эту картину: «фонема i тяготеет к

черно-белому (по 35%), е – к бело-желтому (по 29%), а – к красному (40%), о –

к белому (31%)» [Указ. соч.: 78]. Безусловно, описание реальных синестетов в

работах западных исследователей максимально индивидуализировано, поэтому

вряд ли частота использования в качестве стимула ассоциаций той или иной

12 Эксперименты N. Witthoft и J. Winawer (Department of Brain and Cognitive Sciences, Massa-chusetts Institute of Technology, Cambridge, MA, USA) с детьми позволили прийти к выводу, что именно графема является источником цветовых ассоциаций, причем их эксперименты с информантами, знающими кириллическое письмо привели к сходным результатам [Wit-thoft&Winawer, 2003].

единицы может быть показателем универсальных закономерностей13. Их

источник, на наш взгляд, надо искать в области сознания человека. Так,

Бодуэн де Куртенэ писал: «Действительная связь между письмом и языком

может быть связью единственно психическою. При такой постановке вопроса

как письмо и его элементы, так и язык и его элементы превращаются в

психические величины, в психические ценности. А так как и преходящие звуки

языка во всем их разнообразии, и остающиеся буквы мы должны представлять

себе происходящими и существующими во внешнем мире, то, когда дело

доходит до психических величин и психических ценностей, и буквы и звуки

надо заменить их психическими источниками, то есть представлениями звуков

и букв, существующими и действующими постоянно и беспрерывно в

индивидуальной человеческой психике» [Бодуэн де Куртенэ 1963: 210].

Речевая организация человека, по словам Л. В. Щербы, – есть

психофизиологическое явление, а не просто сумма речевого опыта индивида.

Сама его психофизиологическая организация вместе с обусловленной ею

речевой деятельностью является социальным продуктом, то есть культурно

детерминирована, поэтому член социума, умеющий читать, сталкивается с

интуитивно овладеваемыми еще в раннем возрасте фонемами через посредство

буквы, в результате чего на подсознательном уровне в процессе спонтанного

чтения человек не отличает букву от фонемы [Зиндер 1987]. Восприятие же

звука в эксперименте неизбежно связано с использованием кодов звуков – букв,

которые в свое время обеспечили переход от речевой коммуникации к

письменной речи, то есть способствовали расширению сферы коммуникации. А

облик языковых единиц в процессе чтения «про себя» отразится, скорее, на

артикуляторном уровне, чем акустическом, хотя это, как правило, не осознается

читателем: объяснение может быть найдено в существовании

«фонографической» связи, ведь написанное приобретает смысл только тогда,

13 Тем не менее вспомним, что статистика по реальным синестетам дает 64,9% цвето-графемных ассоциаций и только 9,2% звуко-цветовых. Но если к данным по звукам речи прибавить данные по звукам окружающего мира и музыкальным тонам, то общая частотность звуко-цветовых аналогий окажется в пределах 35%.

когда оно хотя бы мысленно озвучивается. В этой связи нам очень близка

мысль Е.Ф. Кирова, который полагает, что «связь звука и буквы возможна

только через ступень графемно-фонемных ассоциаций, что доказывается

микродвижениями органов речи при медленном чтении» [Киров

http://www.gramota.ru/mag_arch.html?id=160]. Так что вполне убедительной

представляется точка зрения А. П. Журавлева, который в качестве носителя ФЗ

предложил «звукобуквенный психический образ, который формируется под

воздействием звуков речи, но осознается и четко закрепляется лишь под

влиянием буквы. На его формирование, несомненно, оказывают влияние также

дифференциальные признаки, характерные для фонем данного языка и

некоторые другие обстоятельства, например, артикуляционные ощущения»

[Журавлев 1974: 36]. Исследователь ввел в употребление термин «звукобуква»

(ЗБ), активно используемый в современных работах по фоносемантике, хотя

общепризнанным он так и не стал. Основное возражение обычно вызывает

факт, что, основываясь на ЗБ, за пределами исследования остается такое важное

обстоятельство, как позиционные чередования звуков. Действительно, [ъ] и [Λ]

в [мълΛко́] акустически непохожи на [О], но графическая форма этого слова

настолько четко зафиксирована на уровне подсознания носителя русского

языка, что возможные дисграфические нарушения при письме во взрослом

возрасте могут быть связаны исключительно с различными типами речевой

патологии. Образно говоря, каждая ЗБ представляет собой айсберг, вершина

которого находится в сознании, но основная часть скрыта в подсознании. В

речевом потоке отдельные значения ЗБ слова так и остаются в подсознании, не

успевают «открываться» говорящему, а сознание концентрируется на самом

значении слова. Но в условиях повышенного внимания к слову звучащему, как,

например, в поэтическом/суггестивном14 тексте или просто читаемом «про

себя» фонетически инструментованном тексте подсознательные (или

потенциальные) значения ЗБ начинают «резонировать» с общим смыслом. Это

14 Поэтический текст, несомненно, имеет скрытую суггестию, тогда как заговоры, заклинания, камлания и другие специальные тексты могут иметь признаки поэтического произведения (например, ритмизацию и звуковые повторы).

было подмечено в работах А. П. Журавлева, наши исследования позволили

определить условия и способы достижения гармонии «звука и смысла»

[Прокофьева 1995], эксперименты И. Ю. Павловской также привели к выводу,

что «ФЗ есть потенциал, возможность, заложенная в языковом материале,

которая реализуется в речевой деятельности не всегда, а лишь когда для этого

есть необходимые предпосылки и установки» [Павловская 2004: 213]. Таким

образом, ЗБ, которая представляет собой комплексную единицу, включающую

в себя понятие графемы полностью, а также акустические и артикуляторные

компоненты, участвующие в формировании подсознательного ассоциативного

представления о содержательности минимальных единиц языка, вполне может

претендовать на роль основной единицы, сосредоточивающей в себе цветовую

ассоциативную информацию. Данный термин, использующийся в работах

подобного типа, тем не менее акцентирует внимание на речевой составляющей,

тогда как исследование межмодальных ассоциаций предполагает обращение к

явлениям еще и абстрактного уровня. Чтобы совместить признаки графемы,

фонемы, буквы и звука в одном термине, предлагается использовать ставший

уже достаточно частотным термин графон, который, подчеркивая собственно

языковую сторону понятия, кажется наиболее предпочтительным для данного

исследования.

Библиографический список1. Бальмонт, К. Поэзия как волшебство / К. Бальмонт. – М. : Скорпион, 1916. – 93 с.2. Бодуэн де Куртенэ, И.А. Об отношении русского письма к русскому языку /

И.А. Бодуэн де Куртенэ // Избранные труды по общему языкознанию. – М. : Изд-во Акад. наук СССР, 1963. – 384 с. – Т. 2.

3. Волошинов, В.Н. (М.М.Бахтин) Слово в жизни и слово в поэзии / В.Н. Волошинов // Поэтика. Труды русских и советских поэтических школ. – Budapest, 1982. – С. 102–108.

4. Журавлев, А.П. Фонетическое значение / А.П. Журавлев. – Л. : Изд-во Ленингр. ун-та, 1974. – 160 с.

5. Зиндер, Л.Р. Очерк общей теории письма. / Л.Р. Зиндер. – Л. : Наука, 1987. – 109 с.6. Киров, Е.Ф. Графика русского языка до и после Кирилла (К вопросу о происхождении

буквенного письма) / Е.Ф. Киров // http://www.gramota.ru/mag_arch.html?id=1607. Лингвистический энциклопедический словарь. – М. : Сов.энциклопедия, 1990. – 685 с.8. Набоков, В. Пьесы / В. Набоков. – М. : Искусство, 1990. – 288 с.9. Нироп, К. Звук и его значение / К. Нироп // Сборники по теории поэтического языка.

Вып. 1. – Пг., 1916. – С. 50–71.10. Павловская, И.Ю. Фоносемантический анализ речи / Т.Ю. Павловская. – СПб. : Изд-во

СПб. ун-та, 2004. – 292 с.

11. Прокофьева, Л.П. Цветовая символика звука как компонент идиостиля поэта (на материале поэзии А. Блока, К. Бальмонта, А. Белого, В. Набокова) : автореф. дисс. … канд. филол. наук / Л.П. Прокофьева. – Саратов, 1995. – 19 с.

12. Соколов, П.П. Факты и теория цветного слуха / П.П. Соколов // Вопросы философии и психологии. – 1897. – Кн. 2, 3. – С. 252–275. – Кн. 3 (38). – С. 387–412.

13. Сомова, Е.Г. Звукосимволизм как фоностилистическое средство в поэтическом тексте : автореф. дисс. ... канд. филол. наук / Е.Г. Сомова. – СПб., 1991. – 18 с.

14. Тихонова-Родина, Е.А. К истокам фоносемантики: Фердинан С. Мендоза о псевдофотостезии (синестезии) / Е.А. Тихонова-Родина // Предложение и слово : Межвузовский сборник научных трудов. – Саратов : Изд-во Саратовского ун-та, 2002 – С. 773–778.

15. Шляхова, С.С. Дребезги языка : словарь русских фоносемантических аномалий / С.С. Шляхова. – Пермь : Перм. гос. пед. ун-т, 2004. – 225 с.

16. Эткинд, Е.Г. Материя стиха / Е.Г. Эткинд. – СПб. : Гуманитарный союз, 1998 (репринт – Paris : Institut D’etudes Slaves, 1978). – 506 c.

17. Day, S. Trends in Sinesthetically Colored Graphemes and Phonemes // www.ncu.edu.tw/~daysa 5.01.2004.

18. Witthoft, N. Winawer, J. Synesthetic Colors Determined by Having Colored Refrigerator Magnets in Childhood // Cortex, 2006, 42(2), – Р. 175–183.

УДК 82

ОППОЗИЦИЯ БЫВШЕЕ/СУЩЕЕ В ПИСЬМАХ М. ЦВЕТАЕВОЙ К В.Н. БУНИНОЙ

О.К. Крамарь

Статья посвящена рассмотрению оппозиции бывшее/сущее как смыслового и композиционного стержня эпистолярного общения М. Цветаевой с В.Н. Буниной.

По собственному признанию М. Цветаевой, переписка была одним из

любимых ею видов общения. Этот вид общения казался ей более совершенным,

нежели общение устное, так как был свободен от сиюминутных житейских

обстоятельств, давал большее ощущение раскованности и открытости и

позволял человеку быть «одареннее (и душевно, и словесно)» [1]. Эпистолярное

творчество предоставляло поэту бесценную возможность вырваться из плена

повседневности и переместиться в другую временную и пространственную

сферу, в сферу жизни души, в область «сна – наяву». «В письмах я сразу делаю

огромный шаг навстречу другому», – признавалась М. Цветаева.

Исследователи, пишущие о своеобразии эпистолярного стиля Цветаевой,

практически единогласно отмечают следующую его особенность: делая

«огромный шаг навстречу другому», Цветаева создавала модель

http://www.ncu.edu.tw/~daysa

http://www.ncu.edu.tw/~daysa

«воображаемого собеседника», и часто этот, созданный ее воображением образ

был весьма далек от своего прототипа. В письмах Цветаева, как правило, сама

предлагала собеседнику тему разговора, выстраивала внешнюю и внутреннюю

сюжетику диалога, диктовала его эмоциональную доминанту. О.Е. Колбасина-

Чернова, бывшая одним из адресатов писем М. Цветаевой, в своих

воспоминаниях писала: «Марина часто строит односторонний роман, создает из

встреченного ею человека – свой образ…» [2].

Принимая во внимание это специфическое качество цветаевской

эпистолярной ментальности, отметим, что ее переписка с В.Н. Буниной

(Муромцевой) несколько выбивается из общего ряда, во-первых, потому, что

она является не «односторонним», а «двухсторонним романом», во-вторых,

потому, что инициатором этой переписки была не Цветаева, а Бунина. Она

предложила не только тему разговора, но и в значительной мере определила его

объем и его содержательные параметры. Произнеся как «пароль», как «слова

заклятия» онимы «Трехпрудный» и «Иловайские», В.Н. Бунина вызвала

мгновенную и яркую ответную реакцию Цветаевой и побудила последнюю к

интенсивным воспоминаниям о семье известного русского историка

Д.И. Иловайского, дочь которого Варвара Дмитриевна Иловайская была первой

женой отца М. Цветаевой и матерью Валерии (Лёры) Цветаевой, близкой

подруги В.Н. Муромцевой-Буниной.

Обозначив свои «трехпрудные корни», В.Н. Бунина первой сделала

«огромный шаг» навстречу адресату. Это подтверждают эмоциональные

признания Цветаевой: «Я все еще под ударом Вашего письма» [VII, 236],

«Пишу Вам под непосредственным ударом Ваших писаний, не видя ни пера, ни

бумаги, видя – то» [VII, 247], «Ваше письмо совершенно изумительно» [VII,

236], «Вы мне возвращаете меня тех лет – незапамятных, допотопных, дальше

чем ассири<яне?> и вавилоняне» [VII, 237].

«Возвращение» к себе «тех лет» обусловило появление и развитие

оппозиции бывшее/сущее, ставшей смысловым и композиционным стержнем

эпистолярного общения, продолжавшегося около десяти лет.

Утверждение М. Цветаевой: «Я вас знаю изнутри себя, той жизни, того

строя чувств» обусловило особый характер ее отношения к адресату писем

(«Пишу «Вере Муромцевой», ДОМОЙ») и обеспечило высокий эмоциональный

градус ее посланий.

В письмах В.Н. Буниной Цветаева обнаруживала не просто

интересующую ее информацию о людях и событиях «той жизни», а слова-

сигналы, слова-символы, формулы бывшего и соответствующим образом

реагировала на них: «В первый раз «Трехпрудный», во второй раз «Надя

Иловайская» – Вы шагаете в меня гигантскими шагами – шагом – души». <…>

«Вы на меня действуете МАГИЧЕСКИ» [VII, 237].

Воспоминания о событиях давно минувшего времени, размышления о

них занимают важнейшее место во внутреннем мире поэта, уверенного в том,

что адресату ее писем столь же драгоценна память о доме в московском

Трехпрудном переулке и о его обитателях.

Фактор общей памяти («С Верой Муромцевой мы – почти родня: через

Иловайских» [VII, 448]) заставляет Цветаеву отказаться от нынешней фамилии

адресата: в ее воспоминаниях нет Веры Николаевны Буниной, есть только

подруга ее сестры Валерии Вера Муромцева, импрессионистически

запечатлевшаяся в звуке имени, в цвете платья, в посадке головы, в форме и

цвете глаз. «Вера Муромцева» и «Жена Бунина» – «это два разных человека,

друг с другом незнакомых», – говорится в приписке к одному из писем

Цветаевой [VII, 236].

Далекие от этикетных эмоционально-экспрессивные обращения

Цветаевой к В.Буниной демонстрируют динамику взаимоотношений между

ними: от «Дорогая Вера Николаевна» первых писем – до «Дорогая Вера»,

«Милая Вера», «Милая Вера Николаевна», «В эту пору самый родной человек

из всех», «Милая (выходит – давно-родная!) Вера Николаевна» писем

последующих. Частотность использования имени Вера Муромцева с

неоднократными повторами в пределах одного письма, свидетельствует о его

повышенной знаковости. Создается впечатление, что на каком-то этапе и на

какое-то время это имя стало для Цветаевой метонимическим заместителем

ушедшей эпохи. У этой повышенной частотности, впрочем, могла быть и

другая причина. Цветаева, всегда хорошо знавшая, что «есть нечто в стихах,

что важнее их смысла – их звучание» [3], рассматривавшая создание своих

произведений как «хождение по звуку», не могла не ощутить «родственности»

имен Мур (домашнее имя сына Цветаевой) и Муромцева. Возможно, частое

упоминание имени Муромцевой есть не что иное, как любование

обнаруженным созвучием.

Как бы торжествуя победу бывшего над сущим, Цветаева в письме,

датированном 5 февраля 1934 года, воспроизводит слова Мура: «Мама! До чего

Вера Муромцева на Вас похожа: вылитая Вы! Ваш нос, Ваш рот, и глаза

светлые, а главное, когда улыбается, лицо совершенно серьезное, точно не она

улыбается», и, в частности, обращает внимание на тот факт, что ее сын

называет Веру Николаевну Бунину Верой Муромцевой: «Я «Веру Муромцеву»

и не поправляла, это и Вас делает моложе, и его приобщает, вообще – стирает

возраст: само недоразумение возраста» [VII, 265].

Вера Николаевна была интересна Цветаевой как человек из ее прошлой

жизни, коренным и «корневым» образом причастный к «общей колыбели», к

«судьбе дома, рода» Иловайских-Цветаевых, Она (замечательный лексико-

синтаксический окказионализм Цветаевой! – О.К.) – «единственная – здесь –

свидетельница» минувшего. Кроме этого, Вера Николаевна, сама человек с

«прозорливым сердцем», была необходима Цветаевой и как собеседник,

способный оценить ее пророческий дар. Так, цитируя в одном из писем

отрывок из своего раннего стихотворения:

…Будет скоро тот мир погублен!Погляди на него тайком – Пока тополь еще не срубленИ не продан еще наш дом…

уточнением: «16-ти лет, в 1910 г. – не знала, что сожгут!» [VII, 239], Цветаева

констатирует, насколько актуальными были ее предвидения.

Высокий градус эмоциональности цветаевских писем дополнительно

маркируется курсивным оформлением слов и словосочетаний, использованием

прописных букв, использованием скобок и скобок внутри скобок,

употреблением слов абсолютивной семантики и семантики долженствования.

Повышенную функциональную значимость приобретают в контексте писем

местоимения «весь» и «тот» в составе одного и того же сочетания слов («Я

хочу воскресить весь тот мир», «Я с головой погружена в весь тот мир», «Вы,

может быть, поймете <…>, почему мне нужно воскресить весь тот мир»),

частотность употребления которого имплицирует его концептуальную

противоположность всему этому времени, всему этому веку, всему этому миру.

Сопоставление/противопоставление бывшее/сущее является предметом

постоянных размышлений Цветаевой в ее поэзии, прозе, письмах, дневниках,

записных книжках. Но, может быть, именно в письмах к Буниной впервые в

таком обнаженно-резком, афористически-точном варианте формулы

воплотился конечный результат этих размышлений: «СЕГОДНЯ, НЕ

ИМЕЮЩЕЕ ВЧЕРА, НЕ ИМЕЕТ ЗАВТРА» [VII, 252].

Само по себе лингвистическое противопоставление понятий

бывшее/сущее рассматривается как антонимичное со значением временной

ориентации. Индивидуально-авторское наполнение этих понятий сообщает

указанному противопоставлению экзистенциальный смысл (уход,

исчезновение, умирание), связанный с трагической судьбой Иловайских и –

шире – с трагической судьбой старого мира.

Контекст писем свидетельствует о том, что бывшее/сущее – это ключевая

оппозиция не только поэтики, но и всей жизни, всего мирообраза Цветаевой, «в

детстве плакавшей, что Старый Год кончается – и наступает Новый…» [VII,

298].

Оппозиционное соотношение бывшего (область прошлого, давно

ушедшего) и сущего (область настоящего) усугублялось двумя факторами: во-

первых, полным уничтожением образа жизни, характерного для той социальной

группы, к которой принадлежала Цветаева («…Ведь все это кончилось и

кончилось навсегда. Домов тех – нет. Деревьев (наши трехпрудные тополя,

особенно один, гигант, собственноручно посаженный отцом в день рождения

первого и единственного сына) – деревьев – нет. Нас тех – нет. Все сгорело

дотла, затонуло до дна» [VII, 239]), и, во-вторых, ее вынужденной разлукой с

Россией. И в этом контексте бывшее приобретало в воспоминаниях Цветаевой

высочайший ценностный статус. Однако эта сама по себе чрезвычайно сложная

психологическая ситуация, в которой находился человек, утративший все, что

составляло смысл и содержание его жизни, дополнялась еще экзистенциальным

мироощущением Цветаевой, находившейся в сложных отношениях с

современностью во всех ее формах и проявлениях. В письме от 19 августа

1933 года Цветаева, отталкиваясь от знаменитой строки из стихотворения

Н. Гумилева «Я вежлив с жизнью современною…», в присущей ей резковатой

манере разговора о сущем сообщает В. Буниной о своем отношении к

«треклятой» современности: «… Я с ней невежлива, не пускаю ее дальше

порога, просто с лестницы спускаю» [VII, 243].

С категориями бывшего и сущего Цветаева соотносит экзистенциальную

по своей природе проблему личной свободы: «…Мир идет вперед и должен

идти: я же не хочу, не НРАВИТСЯ, я вправе не быть своим собственным

современником» [VII, 243], «А если у меня «свободная речь» – на Руси речь

всегда была свободная, особенно у народа, а если у меня «поэтическое

своеволие» – на это я и поэт. Все, что во мне «нового» – было всегда, будет

всегда» [VII, 244].

Осуществляя «выбор» времени для своего существования, Цветаева

отдает предпочтение бывшему, и указанное предпочтение столь декларативно-

безоговорочно, что это фиксируется даже ее восьмилетним сыном: «Бедная

мама, какая Вы странная: Вы как будто ОЧЕНЬ старая!» [VII, 248].

Индивидуально-авторская семантика наречия «очень» с прилагательным

«старая» в данном случае предполагает не возрастные, а качественные

характеристики. Использованное Цветаевой определение – это своеобразный

синоним лексемы старинная, то есть относящаяся к давним, «незапамятным,

допотопным, дальше чем ассири<яне?> и вавилоняне» временам.

В полной мере проявилась в письмах Цветаевой ее всегдашняя

способность рассматривать категорию времени в контексте категории

пространства и наоборот, категорию пространства – в контексте категории

времени. В данном случае бывшее воспринимается буквально как среда

обитания. Пространственные границы дома в Трехпрудном расширяются до

границ мира («У меня Дом – Мир»! [VII,244), приобретают дополнительные

измерения. Важнейшей характеристикой этого мира становится его глубина.

Совсем не случайно в одном из писем появляется образ легендарного Китежа,

четырежды повторенный на небольшом пространстве текста.

Цветаева разрушает привычные бытовые представления о бывшем и

сущем, прибегая к смысловой инверсии: бывшему в ее эпистолярной системе

соответствуют динамические характеристики, сущему – характеристики

статические. Бывшее одухотворяется «живой водой» и «живым огнем»

воспоминаний, сущее декларативно отвергается. Показательна почти сказочная

образность («живая вода», «живой огонь»), коннотирующая цветаевские

представления о минувшем.

Контекстуально-семантический анализ писем позволяет утверждать, что

слова-понятия «бывшее» и «сущее» – наиболее аксиологически акцентированы

и концептуально значимы в данном эпистолярном дискурсе Цветаевой.

Особое значение приобретают такие признаки контекстуально-

семантического поля оппозиции бывшее/сущее как близкое/далекое,

родное/чужое, любимое/отвергаемое, вечное/преходящее. Отрицание сущего у

Цветаевой неизменно предполагает утверждение абсолютной ценности

бывшего.

«Бывшее» – это детство («самое бывшее из бывшего», «ковш душевной

глуби»), еще молодые отец и мать, дом в Трехпрудном переулке («страна, где

понималось – всё»), Музей Александра III, музыка, рояль, на котором играли в

две или в четыре руки, солнце и море Крыма, красота, любовь, счастье.

«Сущее» – это жизнь вдали от родины, «в холоде, в заботе, в жесткости»,

временное жилье, чужая, оставленная кем-то из уехавших мебель,

«угрожающий посудный чан» в кухне, болезни мужа и сына, собственные

«истощение» и «малокровие», «кошелки», «чугуны», нищета, одиночество,

отчаяние.

Бывшее имеет подчеркнуто внебытовой характер, оно ассоциируется

исключительно с напряженной духовной жизнью. Сущее – напротив, знаменует

полное погружение в «тройное кольцо быта», тотальный дефицит духовного.

Бывшее, в восприятии Цветаевой, – это то, что никогда не исчезает, то,

что составляет основу человеческой личности, ее истоки, ее главное богатство.

Бывшее – это область воспоминаний, которые подвергаются лишь

саморегуляции и неподвластны вторжениям со стороны, сущее – это то, что

грозит ежедневным грубым нарушением права личности на внутреннюю жизнь,

на творческую самореализацию, то, что делает «рукопись – роскошью».

Если рассматривать письма Цветаевой к Буниной как единый

эпистолярный текст, то можно увидеть такую особенность его композиционной

организации: страницы о бывшем с удивительной закономерностью

перемежаются страницами, имя и смысл которых – сущее, равно как и ту

особенность, что если в первых письмах количественно преобладает бывшее, то

в последних письмах его практически полностью вытесняет сущее. Все чаще и

чаще с горечью и раздражением Цветаева сообщает Буниной о своих семейных

неурядицах, о сложных отношениях с дочерью и мужем, объясняя этот разлад,

прежде всего, именно кардинальным несовпадением взглядов на бывшее и

сущее: члены ее семьи, в отличие от нее, живут «во времени и с временем».

Отмеченная закономерность прослеживается и в композиционной

организации отдельных писем. Пожалуй, одним из наиболее ярких примеров

нераздельности и неслиянности бывшего и сущего в творческом сознании

Цветаевой является письмо, датированное 24 октября 1933 года: «…Вчера Вы

для меня неожиданно, незабвенно воскресли. Дворянское собрание, короткие

(после тифа?) до плеч волосы, красное платье с шепчущим шлейфом успеха.

<…> Рядом с Вами шла, можно сказать, шествовала – тоже, тогда, красавица,

нынешняя Кн<ягиня> Ширинская, а тогда даже еще не Савинкова, у которой до

сих пор глаза совершенно невероятной красоты. Мы с ней часто видимся, они

вместе с моей дочерью набивают зайцев и медведей («Зайхоз»), зашивают

брюхи, пришивают ухи и хвосты (у зайцев и медведей катастрофически

маленькие, то есть очень трудные: не за что ухватиться) и зарабатывают на

каждом таком типе по 40 сант<имов>, то есть, дай Бог – 2 фр<анка> в час,

чаще – полтора» [VII, 258–259].

Энергия противоборства с сущим стимулирует императивный характер

многих просьб Цветаевой, обращенных к Вере Николаевне: она неоднократно

просит свою корреспондентку вспомнить мельчайшие подробности жизни и

быта обитателей дома в Трехпрудном переулке. Подобная дотошность

объяснялась тем обстоятельством, что Цветаева, движимая желанием

«воскресить весь тот мир – с его истоков» [VII, 242], работает над созданием

автобиографической прозы. Именно так, по твердому убеждению Цветаевой,

бывшее может быть защищено от сущего. Объясняя Вере Николаевне Буниной

цель, смысл и содержание предпринятой работы, Цветаева заявляет: «Я хочу

воскресить весь тот мир – чтобы все они не даром жили – и чтобы я не даром

жила!» [VII, 241]. Наиболее интересной в этом декларативном заявлении

кажется его завершающая часть, свидетельствующая о том, что и к оценке

своего собственного творчества Цветаева подходит с позиций бывшего.

Пожалуй, самой яркой сигнатурой бывшего стал в письмах М.Цветаевой

эпиграф, но не как структурный элемент текста, а как категория

художественного мышления писательницы. Показательно, что размышления об

эпиграфе появляются в «центральных», «кульминационных» для всей

переписки письмах, там, где концентрация бывшего наиболее высока. Это

письма, датированные соответственно 19 августа 1933 года и 5 октября

1933 года. В первом случае Цветаева сообщает о своем восприятии строки из

стихотворения Б. Пастернака «О детство! Ковш душевной глуби» в качестве

эпиграфа ко всему тому «старопименовскому – тарусскому – трехпрудному»,

что еще будет написано ею, ибо «бывшее сильней сущего, а наиболее из

бывшего бывшее: детство сильней всего» [VII, 243]. Во втором случае, сообщая

о скором завершении работы над автобиографическим очерком «Дом у Старого

Пимена», Цветаева знакомит В.Бунину с потенциальным эпиграфом к нему. В

качестве потенциального эпиграфа выступают заключительные строки из

тургеневского стихотворения в прозе «Как хороши, как свежи были розы…»:

«Эпиграф: «И все они умерли, умерли, умерли…» (У Тургенева: «И все они

умерли, умерли…» – О.К.), а там, где о Сереже и о Наде: «Как хороши, как

свежи были розы…» [VII, 257]. Тургеневское произведение оказалось очень

созвучным той работе памяти, которую осуществляла в это время Цветаева.

Логика ее воспоминаний соответствовала смысловой и сюжетно-

композиционной логике тургеневского стихотворения в прозе.

Эта цитатная конструкция заставляет вспомнить о древнем толковании

термина эпиграф (надпись на книге, здании, памятнике), и в этом смысле все

мемуарные произведения Цветаевой можно рассматривать, как эпиграф к

прежней жизни, к ушедшей эпохе, к бывшему.

Библиографический список1. Цветаева, М. Собрание сочинений : в 7 т. Т. 7. Письма / М.Цветаева. – Сост., подгот.

текста и коммент. Л. Мнухина. – М. : Эллис Лак, 1995. – С. 408. (Далее письма М. Цветаевой цитируются в тексте по данному собранию сочинений с указанием тома и страницы.)

2. Марина Цветаева в воспоминаниях современников: годы эмиграции. – М. : Аграф, 2002. – С. 77.

3. Цветаева, М. Поэт и время // Цветаева М. Собрание сочинений : в 7 т. Т. 5. Автобиографическая проза. Статьи. Эссе. Переводы / М.Цветаева. – Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. – М. : Эллис Лак, 1994. – С. 333.

УДК 82-2

СЦЕНИЧНОСТЬ КАК ОСНОВА ДРАМАТИЧЕСКОГО ТЕКСТА

Б.В. Тюркин

В статье рассматривается теоретический вопрос о своеобразии жанровой природы драматургии как одного из трёх родов литературы. Сценичность любой пьесы, о которой в своих трудах говорят величайшие литературоведы и психологи, позволяет увидеть все нюансы подвижной природы драматических жанров.

Филологический анализ художественных произведений конкретных

литературных жанров доказывает необходимость обращения к причинам

подвижности и изменчивости жанровой природы, позволяющей глубже

раскрыть поэтику художественного текста, особенно драматического.

Сегодня можно встретить разнообразные варианты определения жанра.

Одно из самых современных и академических звучит так: «Жанр (от фр. genre –

род, вид) – тип словесно-художественного произведения, а именно: 1) реально

существующая в истории национальной литературы и обозначенная тем или

иным традиционным термином разновидность произведений (эпопея, роман,

повесть, новелла в эпике; комедия, трагедия и др. в области драмы; ода, элегия,

баллада и пр. в лирике); 2) «идеальный» тип или логически сконструированная

модель конкретного литературного произведения, которые могут быть

рассмотрены в качестве его инварианта (это значение термина присутствует в

любом определении того или иного жанра литературы). Поэтому

характеристика структуры жанра в данный исторический момент, то есть в

аспекте синхронии, должна сочетаться с освещением его в диахронической

перспективе» [7, с. 265]. Сложность жанрового явления подчеркивается здесь

наличием двух значений, второе из которых и отражает динамическую природу

сущности жанра.

Классический вариант определения предлагает В.Б. Шкловский: «Жанр –

установившееся единство определенных стилевых явлений, проверенных в

своем соединении на опыте, как удачные, имеющие определенную

эмоциональную окраску, и целиком воспринимаемые как система» [9, т. 1,

с. 491]. Давая полное представление о литературном жанре, автор уточняет:

«Жанры развиваются последовательно и как будто непрерывно, но эта

непрерывность ступенчата.

Ступени этой непрерывности ощущаются как взаимно противоречащие.

Жанр существует в самоотрицании, в столкновении уже стертых, но не

забытых и в отрицаниях оживших степеней» [9, т. 1, с. 492]. В этом дополнении

четко обозначена «недолговечность» любого литературного жанра. Рано или

поздно он обязательно начнет изменяться и разрушаться, причем не только по

прихоти автора-новатора15, но и в силу ряда объективных причин. Главная из

которых – подсознательное желание выйти за пределы жестко обозначенных

структурных норм, не актуальных для развития современного этапа культурно-

исторического процесса.

Более сложным определение жанра выглядит в работе современного

аналитика В.И. Тюпы: «…Жанр – это текстообразующая сторона дискурса:

некоторая конвенция, взаимная условность общения, объединяющая субъекта и

адресата высказывания. Феномен жанровости есть металингвистический язык

(диалект) культуры. Он предполагает исторически сложившуюся систему

традиционных конвенций (привычных условностей организации текста),

позволяющих донести до адресата авторские интенции (термин классической

риторики), то есть «предметно-смысловые» нахождения или изобретения

говорящего» [8, с. 125]. Здесь понимание жанровой природы не ограничено

текстовым пространством литературного произведения, а выходит на

дискурсивный уровень, связанный с жизнью любого текста в повседневном

общении людей. Интересным является уточнение данного определения: «Иначе

говоря, жанр представляет собой исторически продуктивный тип

высказывания, реализующий некоторую коммуникативную стратегию

текстопорождения» [8, с. 125], где сочетание «коммуникативная стратегия»

указывает на исключительную подвижность жанра, заложенную при его

появлении и дальнейшем формировании.

Наличие столь многоструктурных определений жанра стало возможным

благодаря фундаментальным открытиям М.М. Бахтина, концептуальным для

теории которого явилось понятие речевого жанра, базирующееся на

функционировании речевых конструкций в различных сферах человеческой

деятельности: «Использование языка осуществляется в форме единичных

конкретных высказываний (устных и письменных) участников той или иной

области человеческой деятельности. Эти высказывания отражают 15 В этой же работе В.Б. Шкловского: «Новатор – это вожатый, меняющий след, но знающий старые дороги. Он знает старый опыт, как бы поглощая его» [9, т. 2, с. 278].

специфические условия и цели каждой такой области не только своим

содержанием (тематическим) и языковым стилем, то есть оборотом словарных

фразеологических и грамматических средств языка, но прежде всего своим

композиционным построением. Все эти три момента – тематическое

содержание, стиль и композиционное построение – неразрывно связаны в

целом высказывании и одинаково определяются спецификой данной сферы

общения. Каждое отдельное высказывание, конечно, индивидуально, но каждая

сфера использования языка вырабатывает свои относительно устойчивые типы

таких высказываний, которые мы и называем речевыми жанрами» [1, с. 250].

При этом учитывается вся сложность и поливалентность такого емкого

понятия, как речевой жанр, поэтому возникает необходимость его

иерархического расщепления16.

Основной принцип создания нового жанра художественной литературы –

это одновременно и учет определенных качеств, характерных лишь для него, и

обращение к уже существующим классическим жанровым канонам. Огромную

сложность вызывает излишняя разбросанность определяющих черт

конкретного жанра литературы и взаимозаменяемость их совокупности

(например, комедия-фарс, драма-мелодрама и т. д.). Поэтому ни аналитики, ни

сами писатели не стремятся к слишком развернутой системе того или иного

литературного рода, а используют устоявшееся, традиционное жанровое

наименование (каноническое), которое будет адаптироваться к новым явлениям

современности.

По мнению М.М. Бахтина, «если нельзя изучать литературу в отрыве от

всей культуры эпохи, то еще более пагубно замыкать литературное явление в

16 «Крайнюю разнородность речевых жанров и связанную с этим трудность определения общей природы высказывания никак не следует преуменьшать. Особенно важно обратить здесь внимание на очень существенное различие между первичными (простыми) и вторичными (сложными) речевыми жанрами (это функциональное различие). Вторичные (сложные) речевые жанры – романы, драмы, научные исследования всякого рода, большие публицистические жанры и т. п. – возникают в условиях более сложного и относительно высокоразвитого и организованного культурного общения (преимущественно письменного) – художественного, научного, общественно-политического и тому подобное» [1, с. 252]. Данное уточнение подчеркивает более сложное строение литературных жанров по сравнению с речевыми (первичными), а также отражает их подвижную природу.

одной эпохе его создания, в его, так сказать, современности. Мы обычно

стремимся объяснить писателя и его произведение именно из его

современности и ближайшего прошлого (обычно в пределах эпохи, как мы ее

понимаем). Мы боимся отойти во времени далеко от изучаемого явления.

Между тем произведение уходит своими корнями в далекое прошлое» [1,

с. 350]. Поэтому роль жанра становится связующей для различных временных

этапов существования художественного произведения: «Особо важное

значение имеют жанры. В жанрах (литературных и речевых) на протяжении

веков их жизни накопляются формы видения и осмысления определенных

сторон мира. Для писателя-ремесленника жанр служит внешним шаблоном,

большой же художник пробуждает заложенные в нем смысловые возможности»

[1, с. 351]. Помимо значимости роли автора художественного произведения,

здесь очевиден особый подход к осмыслению внутренней природы

литературного жанра. Каждый род литературы имеет свою доминанту,

индивидуальный аспект. Для драмы – это сценичность, которая заложена не

автором, а формально-содержательной традицией рода.

Современный философ В.Г. Щукин, обращаясь к учению М.М. Бахтина,

приходит к выводу об «универсальности» понятия «жанр» для определения

филологического образа мира17. Он заключает: «Жанр, понимаемый как вид

любого целенаправленного акта, процесса или состояния, как типологически

конкретное выражение целостности бытия, рассматривается мною в качестве

универсальной категории, относящейся не только к искусству, но ко всей

социокультурной среде, где мы на каждом шагу встречаемся с типами

социального поведения, то есть с его жанрами» [10, с. 51]. Исследователь

доказывает центральное положение жанра для филологической картины мира в

связи с пространственно-временными отношениями (или хронотопом)

художественного произведения.

17 «Таким образом, жанр представляется филологу универсальным средством процессуальности, а на филологическом языке – всеобщей предикативности бытия. В этом смысле жанр подобен логосу неоплатоников или вездесущей и всеобщей воле Шопенгауэра, то есть действенному (созидающему, разрушающему, изменяющему, дифференцирующему, способствующему, препятствующему, искажающему и т.п.) началу мироздания» [10, с. 53].

О сценической природе драматического текста много размышляли

ученые-семиотики во главе с Ю.М. Лотманом, который отмечал органическую

связь между театром и семиотикой как наукой: «Все виды искусства связаны с

проблемами художественного общения, то есть с семиотикой. Однако немногие

из них затрагивают столь разнообразные и многогранные ее аспекты. От грима

и мимики до норм поведения зрителя в зале, от театральной кассы до

ритуализованной «театральной атмосферы» – в театре все семиотика. Виды ее

столь сложны и разнообразны, что сцену с полным основанием можно назвать

энциклопедией семиотики» [5, с. 603]. Однако исследователь подчеркивает, что

понятие «текст» в театре и литературе имеет различное содержание: «Другая

сложность состоит в том, что текст спектакля отличается от аналогичного

понятия в таких искусствах, как живопись, скульптура или литература. Там мы

имеем дело со стабильностью текста, – в театре, напротив, текст напоминает

исполнительские и фольклорные тексты тем, что реализуется не в некой

единой, раз и навсегда данной форме, а в сумме вариаций вокруг некоторого

непосредственно не данного инварианта» [5, с. 597]18.

Вывод, к которому приходит Ю.М. Лотман в ходе своих размышлений о

семиотике сценического текста и драматургического, таков: «Понятие текста не

совпадает в драматургии и театре: написанная (напечатанная), но не

поставленная пьеса с точки зрения драматургии – полноценный текст, с точки

зрения театра – это лишь важнейший компонент для создания текста. Для

драматурга пьеса может быть сообщением, адресованным читателю. Для театра

сообщением может быть только сценическая постановка. Конечно, драматург

может совмещать в своем лице и профессионального театрального деятеля, для

которого существование текста начинается с момента постановки. Не следует,

18 О том, что спектакль является «единым текстом», говорит следующий факт: «Он отвечает основным признакам этого понятия, поскольку обладает: 1) выраженностью, 2) отграниченностью и 3) единым значением. Материальная выраженность достигается самим фактом постановки, ограниченность – ясно выраженными признаками начала и конца сообщения во времени и границ его в пространстве. Наконец, совершенно очевидно, что спектакль, являясь на более низких уровнях организации носителем целого ряда отдельных сообщений, одновременно имеет и целостное, интегрированное значение и выполняет некую целостную культурную функцию» [5, с. 596].

однако, забывать, что ни Пушкин, ни Грибоедов своих основных пьес на

профессиональной сцене не видели» [5, с. 596]. Таким образом, можно

заключить, что «подвижность» жанровой системы драматургии объясняется

семиотикой сцены, а сами отношения между пьесой и ее театральным

воплощением носят сложный характер.

Чешский теоретик искусства, эстетик и филолог Ян Мукаржовский в

своих исследованиях, опираясь на учение Зиха, отмечал: «Если же мы

посмотрим на драму без пристрастия, продиктованного духом времени, то

неизбежно увидим, что это одновременно и поэтический жанр, однородный с

лирикой и эпикой и равноправный с ними, и один из элементов театра;

разумеется, по своей художественной направленности драма может склоняться

то к одному, то к другому полюсу. <…> Во всяком случае, между

драматической поэмой и театром существует напряжение: чрезвычайно редко

драма бывает поставлена без драматургической переработки, и выражение

«сценическая редакция», как правило, всего лишь эвфемизм, маскирующий

напряжение между театром и поэтическим искусством. «Воплощая» драму на

сцене, актер и режиссер свободно решают (порой вопреки воле драматурга),

какие стороны поэтического произведения они выделят, какие – оставят в тени;

от воли актера зависит затем, как он обращается со «скрытым смыслом» текста,

то есть с тем, что не может быть непосредственно высказано в диалоге, но тем

не менее составляет неотъемлемую часть драмы» [6, с. 371–372]. Данное

заключение созвучно с выводами Ю.М. Лотмана о различии «текстового

пространства» драматургии и сцены, но далее Ян Мукаржовский замечает, что

во взаимоотношениях пьеса – театр огромную роль играет временной фактор.

Поэтому вывод теоретика: «Таково, следовательно, отношение между театром

и драмой: постоянное напряжение и потому подверженное изменениям. Но в

принципе ни театр не подчинен поэтическому искусству, ни поэтическое

искусство театру: и та и другая крайность может иметь место лишь в

определенные периоды развития, в другие же периоды между обеими

сторонами существует равновесие» [6, с. 373]. Все это определяет отношение

теоретиков литературы к жанру в целом (не только драматическому) как к

явлению «модальному», но переживающему процесс «деканонизации» в

современном литературном процессе.

К обобщающим выводам приходит С.Н. Бройтман в своей «Исторической

поэтике»: «В силу их принципиальной модальности характеристика новых

жанровых форм должна строиться не как описание их канона, а как выявление

их подвижной, пластичной, «лично-родовой» (М.М. Гиршман) внутренней

меры. Теоретически это положение эксплицировано сравнительно недавно:

«Понятие «внутренней меры» столь же необходимо в изучении

нетрадиционных жанров, как понятие «канон» в изучении жанров

традиционных» (Н.Д. Тамарченко). В отличие от уже знакомого нам канона –

порождающего принципа, данного от начала «игры», внутренняя мера

проясняется в творческом итоге художественного акта и обусловлена не

нормативной установкой, а «направлением собственной изменчивости жанра»

(М.М. Бахтин). Выявление ее предполагает установление тех «пределов, между

которыми происходит варьирование и историческое движение форм»

(Н.Д. Тамарченко)» [2, с. 368]. Так, становится очевидным, что причиной

«подвижности, пластичности» и основой «лично-родовой внутренней меры»

драматических жанров литературы становится их сценичность.

Характерно, что и психологическая наука приходит к подобным

заключениям. Л.С. Выготский в книге «Психология искусства» называет драму

«наиболее трудным для понимания видом искусства» [3, с. 217], поскольку не

видит драматического текста без его сценического воплощения, а выводы

А.А. Леонтьева восходят к лотмановскому видению текста. Исследователь

выделяет три составляющие положения психолингвистики, раскрывающих

сущность любого художественного и не художественного текста:

«Образ содержания текста принципиально динамичен. Он не есть, а

становится, и лишь в постоянном становлении – его бытие» [4, с. 142].

За текстом стоит «изменяющийся мир событий, ситуаций, идей, чувств,

побуждений, ценностей человека» [4, с. 142].

«Понимание текста – это процесс перевода смысла этого текста в любую

другую форму его закрепления» [4, с. 141].

Таким образом, любой художественный текст «пластичен» по своей сути.

Однако если понимание эпического и лирического текста затруднено

переводом «в любую другую форму закрепления», которую читатель должен

найти самостоятельно, то «иное выражение» драматического текста

предопределено его сценичностью.

Библиографический список1. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. – Сост. С.Г. Бочаров ;

текст подг. Т.С. Бернштейн и Л.В. Дерюгина ; примеч. С.С. Аверинцева и С.Г. Бочарова. – 2-е изд. – М. : Искусство, 1986. – 445 с.

2. Бройтман, С.Н. Историческая поэтика : учеб. пособие / С.Н. Бройтман. – М. : РГГУ, 2001. – 420 с.

3. Выготский, Л.С. Психология искусства / Л.С. Выготский ; под ред. М.Г. Ярошевского. – М. : Педагогика, 1987. – 344 с.

4. Леонтьев, А.А. Основы психолингвистики / А.А. Леонтьев. – М. : Смысл, 1999. – 287 с.5. Лотман, Ю.М. Об искусстве / Ю.М. Лотман. – СПб. : Искусство-СПб., 2000. – 704 с. :

ил.6. Мукаржовский, Я. Исследования по эстетике и теории искусства : пер. с чеш. /

Я. Мукаржовский. – М. : Искусство, 1994. – 606 с. – (История эстетики в памятниках и документах).

7. Тамарченко, Н.Д. Жанр / Н.Д. Тамарченко // Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А.Н.Николюкина. – Ин-т научн. информации по общественным наукам РАН. – М. : Интелвак, 2003. – Стб. 263–265.

8. Тюпа, В.И. Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ) / В.И. Тюпа. – М. : Лабиринт, РГГУ, 2001. – 192 с.

9. Шкловский, В.Б. Избранное: в 2 т. / В.Б. Шкловский. – М. : Худож. лит., 1983.10. Щукин, В.Г. О филологическом образе мира (философские заметки) / В.Г. Щукин //

Вопросы философии. 2004. – № 10. – С. 47–64.

ЛИНГВИСТИКАиМЕЖКУЛЬТУРНАЯ КОММУНИКАЦИЯ

УДК 81'42

РЕАЛИЗАЦИЯ КАТЕГОРИИ СУБЪЕКТА В ОБЪЯВЛЕНИЯХ О ЗНАКОМСТВАХ

С.П. Анохина

В настоящей статье рассматриваются результаты исследования материала объявлений о вакансиях, который иллюстрирует тезис о дисперсности дискурсного субъекта, а также демонстрирует видовые особенности его структуры.

Объявления о знакомствах относятся к фактическому дискурсу. Одним из

конституирующих внутренних признаков дискурса является «многослойность»

категории субъекта. В объявлениях о знакомствах эта «многослойность»

проявляется в том, что в них различаются субъект высказывания или автор речи

(в дальнейшем Su), субъект поиска партнера или адресант (в дальнейшем Sa) и

грамматический субъект, представленный собственно языковыми средствами в

текстовой ткани или грамматическое лицо (в дальнейшем P).

В большинстве случаев все эти типы субъектов представлены в одной

языковой форме, но наличие случаев расхождения их языкового выражения и

служит основанием к их выделению как отдельных типов субъектов.

Небезынтересным представляется и номинация субъекта-адресанта.

Вышесказанное и обусловило обращение к данному фактическому материалу,

описание которого в указанных аспектах предлагается ниже.

Начнем с тех случаев, когда грамматический субъект P выражен

местоимением 1 л. ед. ч., соответственно эта форма является и Su, и Sa: Ich bin

anspruchsvoll; Ich, 37, mit vielen Facetten…; Mit Anfang 30 habe ich meine

beruflichen Ziele bereits verwicrkrlicht; Die verbliebenden Jahre meines Lebens

möchte ich…; Ich bin Tausende von Meilen gegangen, ich habe Flüsse

überquertBerge versetzt. Ich habe gelitten und Qualen über mich ergehen lassen. Ich

habe der Versuchung widerstanden und bin der Sonne gefolgt, um Dir gegenüberste-

hen zu können und Dir zu sagen, dass ich Dich liebe. Последний текст приведен с

целью проиллюстрировать такую стилистическую фигуру как синтаксический

параллелизм; следует отметить также, что это уникальный случай (по нашему

материалу) такого выражения дискурсного субъекта, который может быть

представлен, как и для вышеприведенных случаев, формулой Su = Sa = P :

Pron «ich».

Совмещение всех указанных типов субъектов наблюдается и при их

выражении глагольной флексией 1 л. ед. ч., то есть это принципиально та же

формула дискурсного субъекта, модифицированная в языковом выражении P:

Su = Sa = P: Vf (Verbumflexion ), например: Suche ihn, sehr gut studiert… Bin

sympathisch… Встречаются случаи употребления и той, и другой формы

выражения P, но они довольно редки; причем глагольная флексия

предшествует местоимению, то есть Р имеет выражение Vf + ich: Ist das die

Midlife-Crisis? Bin Klinikarztin… Und doch habe ich Sehnsucht nach einem Part-

ner…

Особый случай дискурсного субъекта представляет собой номинация Sa

не только местоимением ich, но и местоимением wir, где Sa приписывает свои

определенные характеристики объекту поиска и представляет собой, таким

образом, некую переходную форму между Sa, дистанцированным от Su, и не

дистанцированным: Wir teilen die Leidenschaft fur Sinnlichkeit, Zärtlichkeit und

Erotik. Ich bin aus dem Geschaftsleben ausgeschieden… Подобный дискурсный

субъект может быть представлен формулой (Su + O) = Sa } = P: Pron wir + ich

(стрелка указывает направление дистанцирования )

Если попытаться представить градацию дистанцированности Sa от Su как

полевую характеристику, то к околоядерному дискурсному субъекту в плане

большей дистанцированности Sa и Su можно отнести случаи выражения

дискурсного субъекта именем существительным – переносная номинация в

сочетании с местоимением ich – прямая номинация, и именно в такой

последовательности: 33jährige Akademikerin, mehrsprachig, charmant und

liebevoll… Nach 3-Fach-Studium an der Universität Köln… befinde ich mich in leit-

ender Position. Ich bin ein glücklicher Mensch und lebe im Rheinland. Данный

дискурсный субъект может быть представлен формулой Sa = Su} ≠ P:

Nom. + ich. В первом переходном случае Sa стремится к идентификации с Su,

во втором – наоборот, что и показывают места каждого из этих субъектов в

соответствующих формулах дискурсного субъекта.

При других средствах выражения грамматического субъекта – Р можно

говорить о дистанцированности автора речи – Su от субъекта – адресанта – Sa.

Cтепень такой дистанцированности может быть различна. В случаях, если Р

выражен не только местоимением 3-го л. ед. ч., но и местоимение ich, степень

дистанцированности наименьшая. Такой дискурсный субъект может быть

представлен формулой Sa = Su} = P, в которой выражение Р может быть

представлено вариантами: sie, sie/er + ich. Для более убедительной

иллюстрации данного типа дискурсного субъекта приведем несколько

объявлений полностью.

Nicht nur für einen Sommer!

Attr., sportl.Sie ( Ende 30/165-blond) wünscht sich Mann (40 bis 55) mit

Herzenwärme zum Verlieben. Verbindliche Gemeinsamkeiten, Harmonie und

Lebensstil sind auch Ihre Lebensgefühle. Gerne freue ich mich auf Ihre Zuschrift,

bitte mit Bild Raum D/E, unter 1510420 an F.A.Z. 50267 Ffm.

Atrraktiver, guterzogener Er

Vermögend, selbst., zielstrebig, 33J., sucht alleinstehende, gutaussehende, sehr

weibliche Sie zw. 25 u. 35 J., ab ca 170 cm, finanziell unabhangig.

Bitte nur ernstgemeinte Zuschriften mit Bildern unter 1510722. F.A.Z. 60267

Ffm.

Как видим, субъект-адресант имеет особое графическое оформление –

написание со строчной буквы, что является еще одним семиотическим

критерием выделения различных субъектов в структуре дискурсного субъекта

данного типа фатического дискурса.

«Средняя» степень дистанцированности субъекта-адресанта от субъекта

автора наблюдается в случаях их выражения только местоимением Sie:

Hübsche Sie

Kultivirt,m.Haus am Meer wünscht Akademiker,65–75 J., zum Verlieben und

Verwöhnen. Zuschriften erbeten unter 1510348. F.A.Z.60267 Ffm.

Гораздо большая степень дистанцированности субъекта – адресанта от

субъекта-автора наблюдается в случаях, если грамматический субъект не

выражен вообще, либо изначально, а затем он выражен местоимением ich.

Таким образом, данный дискурсный субъект может быть представлен

формулой Sa = Su}(= P). (Скобки показывают переменность грамматического

субъекта в ткани дискурса.) Такой тип дискурсного субъекта мы находим в

следующих объявлениях.

Buntes Leben geniessen

Die Farben und Geruche einer Landschaft aufnehmen, über Markte bummeln,

gute Gespräche führen, Natur, Kunst, Kultur erleben, sich gemeinsam auf Neues ein-

lassen… Möchten Sie dies mit mir (w., 54/170, stud., Raum Stuttgart) erleben?

Möchten Sie mich begleiten? Zuschrften erbeten unter 1507769. F.A.Z. 60267 Ffm.

Gross, blond, blaue Augen, sucht «soul-companion» Bei Liebe: Lust auf Kind.

Du bist, wie ich, gross, gutaussehend, sportlich und studiert.

Наибольшая степень дистанцированности субъекта-адресанта от

субъекта-автора наблюдается при их номинации именем существительным как

в прямом, так и в переносном значениях; формула такого дискурсного

субъекта: Sa = Su} = P: Nom. Тематические области номинации при этом

самые различные: от общего указания на гендер до знака зодиака. Нередко в

объявлении присутствует несколько таких тематических областей.

Это может быть самая общая характеристика: Sympathischer € – Millionär

sucht alleinerziehende junge Mutter! Grosserbin, Ende 50/170. Иногда в

номинации субъекта-адресанта такая общая характеристика сопровождается

некоторыми уточнениями, например в отношении социального положения:

Lady sucht Gentleman, Witwe, Mitte 50/170. К такой же общей характеристике

можно отнести и номинацию словом Frau, которая, однако, во многом

конкретизируется определениями: Blonde, schlanke, jung und frisch gebliebene

Frau von 60 mit kulturellen Interessen… sucht passenden… Partner..; Dame (Witwe)

… sucht ebensolchen… Herrn…

Конкретизация общей характеристики субъекта-адресанта в отношении

его характера происходит при следующих номинациях: Individualist, 40, …bittet

um couragiertes Signal..; Traummann, 32… s.adäquate Partnerin… Еще большая

его конкретизация происходит при номинации существительным,

обозначающим профессию: Mediziner, Raum 5… sucht DIE EINE für ALLES;

Charmanter Apotheker… sucht niveauvolle warmherzige Partnerin..; Attraktive

Ärztin mit Kinderwunsch… sucht Mann von Format..; Fröhliche Rechtsanwältin,

34/168… möchte nach grossem beruflichen Engagement wieder mehr Privatleben

haben..; Attraktive Bankkauffrau mit weiblichen Attributen… wünscht sich einen

neuen Start..; Erfolgr. Unternehmer, 38 J..; социальное положение: Charmante

Witwe, …wünscht sich gepflegten… Freund..; Witwe, 65/175… sucht niveauvollen

Herrn..; Bildhübsche Witwe, 52/175…

К другим тематическим областям номинации субъекта-адресанта

относятся: возраст: Attraktive 37jährige… sucht den Mann, <…>,

национальность: Zierliche Japanerin… su. IHN..; место жительства: Dresd-

nerin, 74… wünscht sich verlässlichen Herrn..; Flexible Hanseatin: Es fällt mir

natürlich schwer..; образование (это указание на высшее университетское

образование ): Akademiker, 32 Jahre alt, …möchte sein Herz verschenken.; …beru-

flich engagierte, attraktive Akademikerin… sucht den humorvollen… Lebenspartner;

Akademikerin (43) sucht Mann mit Niveau und Bildung..; Akademikerin, 65, 175, …

sucht adäquaten unabhängigen Gefahrten; 33j. Akademikerin… sucht Partner…

В наименовании субъекта-адресанта может быть совмещено несколько

тематических областей, например: место жительства и профессия: Sehr vermö-

gender HANSEAT, WIRTSCHAFTSJURIST und DIPLOMKAUFMANN: Klingt

trocken, spröde, kühl; место жительства и социальное положение:

Barfuss oder Lackschuh

34jähr. Neu-Hamburgerin (Paris-Heimkehrerin) wünscht sich stilsicheren

Mann..; внешность и профессия:

Eine Traumfrau erster Klasse!

Dolmetscherin, 52J. – 178 gross – Topfigur, eine Schönheit, mit der ein Mann

zurechtkommen sollte – ..; возраст, привычки и профессия: Junggebl. Mitfünfziger,

NR ( Nichtraucher – S.A.) Facharzt Dr. Med… wünscht sich eine harmon. Beziehung

zu einer niveauvollen Frau…

Кроме прямой номинации, встречается и переносная номинация

субъекта-адресанта. Начнем с его номинации знаком зодиака, что отсылает к

содержанию данного знака и, таким образом, опосредованно, к характеристике

самого субъекта-адресанта:

SEHR GUT AUSSS. U. AUSSERGEW. WAAGE-FRAU

…gesch. Fabrikantengattin… möchte nur adäquaten und seriosen Lebenspart-

ner..;

Stuttgarter Waage-Lady sucht ihren Stern; ATTRAKT. (STIER)-MANN 35/178,

…Kurzum ich su.die Frau zum Heiraten…

Другой разновидностью метафорической номинации являются имена

прецедентные, например, из греческой мифологии:

Männer sind von Mars, Frauen von der Venus

Gerade das kann eine Beziehung so interessant gestalten. Venus (40, 1,65)…

sucht dafür einen attr. …Märsianer…

Встречается переносная номинация и на основе синекдохи:

Dahinter ist ein kluger Kopf,

der abseits des Zeitgeistes seinen eigenen Weg geht. …Suche Chancen auf das

grosse Glück zu zweit… Junggebliebener Lockenkopf, 45, 182 Journalist… sucht

schöne, inelligente, stilvolle Lebensgefährtin unter 40.

В тех случаях, когда субъект речи ( автор ) – третье лицо по отношению к

субъекту-адресанту, наблюдается расщепление дискурсного субъекта, общая

формула которого Su ≠ Sa} ≠ P. Такой дискурсный субъект представлен в

следующих объявлениях:

Unsere Freundin

ist seit drei Jahren Witwe, finanziell unabhängig… Wir meinen, sie ist zu jung

und aktiv, um den Rest ihres Lebens allein zu verbringen…

Tippse sucht Mann für ihre Chefin!!!

Ich suche gutaussehenden, sportl.und gebildeten Mr.Right für meine Chefin.

Meine Chefin ist eine charmante, attraktive 34-erin…

Итак, материал объявлений о вакансиях иллюстрирует известный тезис о

дисперсности дискурсного субъекта, но, с другой стороны, демонстрирует

видовые особенности его структуры, в отличие, например, от субъекта

художественного дискурса, в структуре которого различаются субъект-автор,

субъект-высказанной речи и субъект-невысказанной речи, который в целом

определяется как субъект-персонаж.

УДК 81’33.373-374

ТЕЗАУРУСНОЕ МОДЕЛИРОВАНИЕ ТЕРМИНОЛОГИИ ГРАММАТИЧЕСКИХ КАТЕГОРИЙ ЧИСЛА И РОДА-ПОЛА

В ПРЕДМЕТНОЙ ОБЛАСТИ «АНГЛИЙСКАЯ МОРФОЛОГИЯ»

Е.Ю. Горбунов

Статья посвящена проблематике тезаурусно-сетевого моделирования терминополя таких грамматических категорий, как «число» и «род-пол» в английской грамматике в русле информационно-семиотической теории.

Во многих языках мира грамматическая категория числа строится, исходя

из древних, лежащих у первобытных истоков формирования счисления

представлений. В индоевропейском ареале эти представления опирались,

очевидно, на схему один – два – много. Об этом можно судить на основании

трех чисел: единственного, двойственного и множественного в древних

индоевропейских языках – санскрите, древнегреческом, в славянских,

древнегерманских языках [6; 8; 1; 3]. В дальнейшем категория числа

упростилась за счет отступления двойственного числа. В современном

английском языке, как и в других германских языках, следов двойственного

числа, практически не обнаруживается. Грамматическая категория числа имен

существительных в английском языке представлена следующей техникой:

1) прежде всего

агглютинативным формантом –s/-es, который присоединяется к

существительному в единственном числе с нулевой флексией (Ø), например,

boy(Ø) – boys, girl(Ø) – girls, mountain(Ø) – mountains, house(Ø) – houses;

2) заменой корневых гласных

(man – men, foot – feet, tooth – teeth, goose – geese);

3) агглютинативным

приклеиванием реликтового форманта -(e)n к существительному в

единственном числе с нулевой флексией (Ø), например, ox(Ø) – oxen, child(Ø) –

children, brother(Ø) – brethren;

4) омонимией формантов

единственного и множественного числа, различие которых устанавливается за

счет введения дополнительного набора количественных числительных,

исчисляемых существительных, или детерминаторов, например, deer – two deer,

sheep – ten sheep, swine – a lot of swine, fish – (many) fish;

5) греко-латинскими

формантами единственного и множественного числа, например, formula – for-

mulae, phenomenon – phenomena, alumnus – alumni, criterion – criteria.

Учитывая сказанное и ориентируясь на понятийно-функциональный

подход, мы на втором уровне нашей тезаурусной модели поместим понятия

единственного и множественного числа имен существительных (рис. 1).

Корнем дерева в тезаурусе является термин Number ’число’,

обозначающий понятие: флективная грамматическая категория имени

существительного, выражающая количественные характеристики [ср. ‘inflec-

tional grammatical category, most often associated with nouns, whose primary corre-

lation is with the number of distinguishable entities’; 15: 192].

Корню дерева (родовое понятие) моделируемого терминополя

подчиняются два видовых дескриптора, а именно:

1) грамматическая форма Sin-

gular ’единственное число’, обозначающая единичные существа или предметы

[ср. ‘grammatical form that denotes or refers to a single person or thing’; 10: 253];

2) грамматическая форма Plu-

ral ’множественное число’, обозначающая сущности или предметы, количество

которых больше одного [ср. ‘grammatical form denoting more than one number of

entities or things’; 10: 210].

Далее перейдем к моделированию терминополя Gender ’род–пол’ в

исследуемой предметной области. Категория рода-пола является характерной

чертой грамматического строя большинства языков мира, исходя из древних

истоков различения между живым и неживым, одушевленным и

неодушевленным, активным или пассивным, личным и неличным. Это

различение может проявляться в грамматике по-разному, что находится в

прямой зависимости от устойчивости синтетизма в парадигме словоизменения.

‘флективная грамматическая категория имени существительного,

выражающая количественные характеристики’

Number

‘грамматическая форма, обозначающая единичные существа или предметы’

‘грамматическая форма, обозначающая сущности или предметы, количество

которых больше одного’

Singular Plural

Рис. 1 Тезаурусное представление терминополя Number ‘число’ в ПО «Английская морфология»

Индоевропейская трехродовая система трактуется как результат

преобразования более древней двухклассной системы, представленной

оппозицией одушевленности – неодушевленности [6; 3], которая объясняется

переходом от активного строя индоевропейского праязыка к строю

номинативному. Грамматический род весьма прочно закрепился и в языках

германской группы, за исключением английского, где он исчез в ходе

перестройки морфологической системы в среднеанглийский период в силу

широкой омонимии формантов [4: 58]. Поэтому грамматический род в

современном английском языке превратился в скрытую понятийную

категорию, соотносимую с личными местоимениями he ’он’ (мужской пол), she

’она’ (женский пол), it ’он, она, оно’ (живые существа, неодушевленные

предметы, явления) по естественному полу. Кроме того, в английском языке

также присутствует обозначение общего рода-пола для личных

существительных, которые в равной степени принадлежат к мужскому и

женскому полу, например, person, doctor, baby, friend, cousin. Принадлежность к

категории рода-пола обозначается в английском языке следующей техникой:

1) лексическим способом у

одушевленных существительных, то есть с использованием разных

лексических единиц (man – woman, boy – girl, cow – bull, duck – drake);

2) ограниченным набором

словообразовательных средств:

а) агглютинативным приклеиванием суффиксов –ess, –ine, –

ina, –ette к личным существительным мужского пола для обозначения женского

пола (actor – actress, hero – heroine, tsar – tsarina, usher – usherette),

б) сложными словами типа woman-teacher, man-servant, boy-

friend, he-wolf.

Кроме того, в английском языке категория род-пол используется еще и

как средство олицетворения, отражая восприятие неодушевленного предмета,

явления или животного как уподобляемого по своим свойствам либо мужчине,

либо женщине. В фольклорных и поэтических произведениях обычно

используется местоимение мужского пола he, если нечто представлено как

существо активное, сильное, уподобляющееся человеку, и, напротив,

используется местоимение женского пола she, если нечто представлено как

существо слабое, нежное или как-либо уподобляемое женщине [2: 136–138; 5:

49–58; 7: 18–20]. Так, в английском фольклоре Sun = he, Moon = she, Wind,

Ocean, River = he, Nature = she, Fear, Love = he, Hope, Mercy = she. Любое

животное в сказке обычно бывает представлено как существо мужского пола

(Dog, Fish, Horse, Cat, Mouse), за исключением случаев, когда женский пол

входит в номинативную структуру (lioness). С местоимением женского рода

также соотносятся названия судов (boat, ship и т. д.), а также других

транспортных средств, например, Have you seen my car? I can’t find her.

Учитывая сказанное, тезаурусная модель терминополя категории род-пол

с ориентиром на понятийно-функциональный подход, выглядит так, как это

показано на рис. 2.

Корнем дерева в тезаурусе является термин Gender ’род–пол’,

обозначающий понятие: грамматическая категория, классифицирующая имена

существительные в соответствии с их принадлежностью к конкретному

биологическому полу [ср. ‘grammatical category dividing nouns into classes basi-

cally characterized by reference to sex’; 13: 142].

Корню дерева (родовое понятие) моделируемого терминополя

подчиняются два видовых дескриптора, а именно:

1) ’лица и живые существа

мужского и женского пола’ Person nouns ’личные существительные’ [ср. ‘hu-

man and living beings of certain sex’; 13: 248];

2) ’живые существа,

неодушевленные предметы и явления’ Non-person nouns ’неличные

существительные’ [ср. ‘living beings of lower organization, inanimate things and

phenomena’; 13: 248–249].

Семантическая область Person nouns ’личные существительные’ получает

дополнительную разметку на три поля, связанные транзитивными гиперо-

гипонимическими отношениями с корнем дерева:

лица и живые существа мужского пола, замещаемые местоимением

he термин Masculine gender ’мужской род’ [ср. ‘gender of nouns denoting individ-

uals of the male sex’; 13: 219];

лица и живые существа женского пола, замещаемые местоимением

she термин Feminine gender ’женский род’ [ср. ‘gender of nouns denoting individ-

uals of the female sex’; 13: 128];

лица обоих полов, замещаемые местоимением he или she термин

Common gender ’общий род’ [ср. ‘gender of person nouns expressing individuals of

both sexes alike’; 13: 61].

‘грамматическая категория, классифицирующая имена существительные в соответствии с их принадлежностью к конкретному биологическому полу’

Gender

‘лица и живые существа мужского и женского пола’

Person nouns

‘живые существа, неодушевленные предметы и явления’

Non-person nouns

‘лица и живые существа мужского пола, замещаемые местоимением he’

Masculine gender

‘лица и живые существа

женского пола, замещаемые

местоимением she’

Feminine gender

‘лица обоих полов,

замещаемые местоименииями

he или she’

Common gender

‘животные, птицы, насекомые,

неодушевленные предметы и явления,

замещаемые местоимением it’

Neuter genderРис. 2. Тезаурусное представление терминополя Gender ’род–пол’

в ПО «Английская морфология»

Что же касается семантической области Non-person nouns ’неличные

существительные’, то она связана транзитивным родовидовым отношением с

понятием ’животные, птицы, насекомые, неодушевленные предметы и явления,

замещаемые местоимением it’ термин Neuter gender ’средний род’ [ср. ‘names

for animals, birds, insects, inanimate things, and phenomena’; 10: 176; 15: 181).

Таким образом, в настоящей статье нами были рассмотрены особенности

понятийно-функционального построения моделей категорий числа и рода-пола,

моделирование которых не вызвало особых сложностей по причине отсутствия

знаковой асимметрии между означаемыми и означающими этой терминологии.

Это объясняется также не столько их компактностью, сколько тем фактом, что

понятийный каркас этих категорий определен достаточно однозначно в

результате многовековых усилий не только грамматистов и историков языка, но

также логиков, философов и специалистов в области истории счисления.

Библиографический список1. Аракин, Ю.Д. Сравнительная типология английского и русского языков : учеб.

пособие / Ю.Д. Аракин ; под ред. М.Д. Резвецовой. – 3-е изд. – М. : Физматлит, 2005. – 232 с.

2. Гуревич, В.В. Теоретическая грамматика английского языка. Сравнительная типология английского и русского языков : учеб. пособие / В.В. Гуревич. – 3-е изд., испр. – М. : Флинта, 2004. – 168 с.

3. Есперсен, О. Философия грамматики : пер. с англ. / О. Есперсен ; общ. ред. и предисл. Б.А. Ильиша. – 3-е изд., стереот. – М. : КомКнига, 2006. – 408 с.

4. Иванова, И.П. Структура слова и морфологические категории // Вопросы языкознания. – 1976. – № 1. – C. 55–61.

5. Куликовская, Л.А. Консультации по английской грамматике: в помощь учителю иностранного языка / Л.А. Куликовская. – 2-е изд., испр. – М. : Флинта, 2000. – 88 с.

6. Мейе, А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков : пер. с франц. / А.Мейе ; под ред. и с прим. Р. Шор. – 3-е изд. – М.-Л. : Изд-во Акад. наук СССР, 1938. – 296 с.

7. Саакян, А.С. Английская грамматика для всех. Теоретический курс : учеб. пособие по англ. языку / А.С. Саакян. – М. : Менеджер, 2006. – 240 с.

8. Семереньи, О. Введение в сравнительное языкознание : пер. с нем. / О. Семереньи ; под ред. Н.С. Чемоданова. – М. : Прогресс, 1980. – 407 с.

9. Bryant, M.M. A functional English grammar. – Boston : Heath and co., 1945. – 326 p.10. Chalker, S., Weiner, E. The Oxford dictionary of English grammar. – Oxford : Clarendon

press, 1994. – 448 p.11. Jespersen, O. Essentials of English grammar. – London : George Allen & Unwin LTD,

1933. – 387 p.12. Matthews, P.H. Morphology. An introduction to the theory of word-structure. – Cambridge :

Cambridge University Press, 1974. – 243 p.

13. Matthews, P.H. The Concise Oxford Dictionary of Linguistics. – 2nd ed. – London : Oxford University Press, 2005. – 410 p.

14. Sweet, H. A new English grammar. Introduction, phonology and accidence. – Oxford : The Clarendon Press, 1940. – 499 p.

15. Trask, R.L. Key concepts in language and linguistics. – London ; New York : Routledge, 1999. – 378 p.

УДК 81'42ПРАГМАТИЧЕСКОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ И ЦЕЛЬ ПРОГНОСТИЧЕСКИХ

ТЕКСТОВ

А.А. Князева

В настоящей статье содержатся результаты исследования различных степеней прагматического воздействия прогностических текстов на реципиента, а также рассматриваются цели прогностических текстов.

В независимости от того, кто и когда задумывает написать текст, автором

движет определенная интенция, которая впоследствии и получает свою

реализацию в тексте. Помимо информативно-смыслового уровня текста,

выделяется также и прагматический, основанный на контексте и

экстралингвистических свойствах текста. Во многих науках выделяют

релевантные виды прагматического воздействия, которые могут отличаться в

зависимости от типа предлагаемой информации.

В настоящей статье нами рассматривается проблема прагматического

воздействия и цели прогностических текстов, к которым мы относим

астрологические прогнозы, футурологические тексты, метеорологические

прогнозы и тексты о предсказании будущего.

В своей докторской диссертации Таюпова О.И. предлагает критерий

степени (высокая, средняя, низкая) прагматического воздействия как

основополагающий при его классификации. Высокой степенью речевого

воздействия обладают «тексты, при восприятии которых у реципиентов нет

возможности выбора (запрещающие объявления, инструкции, законы и пр.)»

[Таюпова, 2005, 50]. Средней степенью воздействия характеризуются тексты

предписывающего характера (деловые письма, кулинарные рецепты,

объявления и пр.). Что касается последней группы (реклама, интервью,

объявления предупреждающего и указывающего характера и пр.), то в данном

случае реципиент не является пассивным объектом воздействия и свободен в

выборе информационного материала.

Обратимся непосредственно к материалу нашего исследования и

рассмотрим прогностические тексты по степени их воздействия на реципиента.

В современном мире тексты о предсказании будущего обладают, на наш взгляд,

средней степенью прагматического воздействия и имеют предписывающий

характер. Такие виды прогностических текстов, как футурологические и

метеорологические прогнозы, мы считаем можно охарактеризовать слабой

степенью прагматического воздействия. На основании проведенного нами

анализа типов речевых актов данные типы прогностических текстов

практически не реализуются по средствам директивов, их основу составляют

репрезентативы. А если адресант имеет основную интенцию воздействовать на

адресата, то для этой цели чаще всего используются именно директивы. В свою

очередь, основная цель данных текстов – предоставить информацию о

реферируемом объекте. Прагматическое воздействие может также содержаться

и в контексте, или подразумеваться, то есть основываться на пресуппозиции,

которая помогает реципиенту осмысливать высказывание. Под пресуппозицией

мы, вслед за Барановым А.Н., понимаем «часть плана содержания

высказывания, которая, по мнению говорящего, известна слушающему и/или

является условием его осмысленности, то есть условием возможности его

оценки как истинного или ложного» [Баранов, 2007, 192]. Например, если

референт получает следующую информацию: «The water vapor in the air cools

and condenses, often leading to showers and thunderstorms» [USA today, July 31,

2006, 12], то он узнаёт о возможных проливных дождях на следующий день.

Представленный речевой акт, взятый вне контекста и вне рассматриваемой

ситуации, не побуждает реципиента к каким-либо действиям, однако, обратив

внимание на релевантный промежуток времени (завтра), данная информация

может быть интерпретирована адресатом и понята как предложение взять с

собой зонтик и/или надеть плащ и т. д. К тому же, метеопрогноз способен

косвенно влиять на планы реципиента, например, известие о теплой и хорошей

погоде может побудить адресата совершить прогулку или запланировать

пикник. «Southern France, Spain, Portugal, northern Italy and much of Switzerland

will be fine and warm» [Financial time, Friday, June 4, 2004, 14].

Что касается астрологических прогнозов, то они могут содержать

несколько видов прагматического воздействия. Монографии, посвященные

какому-то одному знаку зодиака, при общих описаниях характера или

основных черт человека не обладают определенным воздействием на

референта, а представляют собой дескрипцию, претендующую на изложение

фактуальной информации. Однако более детальный прогноз на определенный

промежуток времени, содержащий примерно 20% директив (согласно нашим

статистическим данным), обладает средней, а иногда и сильной степенью

прагматического воздействия.

Средняя степень прагматического воздействия реализуется при помощи

лексико-семантических конструкций, выражающих совет или предписание.

Примером тому могут послужить такие высказывания, как: «The best advice is to

speak out. A good heart-to-heart will reveal more than you expected» [Ok, Au-

gust 21, 2006, 92]. «You may benefit now from taking matters into your own hands,

rather than feeling that life is running you» [Moore, 2005, 66]. В данных

предложениях оказывается косвенное влияние на реципиента по средствам

аргументированной рекомендации. Помимо средней степени воздействия, в

исследуемых нами текстах представлены и такие, прагматическая степень

которых может быть охарактеризована как высокая. Подобные речевые акты

представляют собой директивы и реализуются при помощи императивной

формы глаголов. « Use your talent for mimicry to liven up a snore-worthy party on

the 23rd. Single? Avoid your usual impulsive urges on the 1st or you’ll get tangled up

with a playboy who’s nothing but trouble» [Cosmopolitan, November, 2003, 267].

Повелительное наклонение глаголов подчеркивает безапелляционность

суждения и напоминает скорее приказ, чем рекомендацию.

Приведенные нами примеры прагматического воздействия всегда

сопровождаются определенной интенцией и используются для достижения

какой-либо цели. Более того, существуют различные приемы речевого

воздействия, которые являются отдельным объектом исследования

лингвистики текста. Подобные приемы применимы, по большей части, к

рекламному дискурсу и к текстам средств массовой информации в устной или

письменной форме. Однако некоторые из них находят своё отражение и в

прогностических текстах, особенно печатающихся в современных газетах и

журналах. При рассмотрении приёмов речевого воздействия нам

представляется необходимым обратить внимание на исследования в области

лингвистических экспертиз А.Н. Баранова, в рамках которых автором были

подробно представлены способы воздействия на реципиента.

В своей работе «Лингвистическая экспертиза текста» А.Н. Баранов

классифицирует приемы речевого воздействия следующим образом:

1. Введение в отрицательно оцениваемый контекст/ассоциативный

ряд.

2. Установление немотивированного сходства с отрицательно

оцениваемой сущностью.

3. Выбор единицы измерения как инструмент речевого воздействия.

4. Навязывание пресуппозиции.

5. Семантическая импликация как инструмент управления

пониманием.

6. Метафора и речевое воздействие.

7. Намёк.

8. Прием концентрированного повторения информации.

9. Языковая игра.

10. Ссылка на неизвестный источник.

11. Введение в заблуждение жанром (дискурсивным типом) текста.

12. Аргументация.

13. Ссылка на авторитет.

14. Снижение силы утверждения – «лексемы-ограничители».

15. Факторы макроструктуры текста в речевом воздействии [Баранов,

2007, с. 174–299].

На основании приведенной выше классификации проанализируем

приемы речевого воздействия, имеющие свою реализацию в прогностических

текстах разного вида. Первые три категории не нашли своего отражения в

рассматриваемых нами текстах, возможно, в силу того, что тексты, обращенные

в будущее, не имеют интенции рассматривать отрицательные феномены в

жизни людей или народов. Большинство из них либо беспристрастно

описывают определенные события или информацию, либо могут быть

охарактеризованы оптимистическим настроем, который может иметь

положительное влияние на адресата. Что касается четвертого пункта –

навязывание пресуппозиции, то данный прием довольно часто встречается в

прогностических текстах, особенно в современных астрологических прогнозах:

«You love the company of others and won’t be at all inclined to retreat into

your shell» [Moore, 2005, 49]. «Your lifestyle has been a subject of discussion for

some time. But while you’ve been running around, it’s been hard to get a perspective

on it» [First, July 19–25, 2006, 90].

Использование данного приема в гороскопах создает впечатление у

референта, что определенная часть его жизни заранее известна автору прогноза.

Это, в свою очередь, косвенно подтверждает достоверность астрологического

прогноза. Для достижения подобного эффекта составители рассматриваемых

нами текстов прибегают и к грамматическим средствам выражения. В

приведенных примерах употребляются такие времена английского глагола, как

настоящее простое и настоящее совершенное, что ещё раз подтверждает

намерение автора представлять информацию как фактуальную. Как известно,

настоящее простое время английского глагола выражает действия, являющиеся

постоянными и повторяющимися, а также используется для выражения

преференций говорящего. В то время как одним из значений грамматической

категории перфектного времени является указание на действие, совершенное в

прошлом, но имеющее непосредственное отношение к настоящему, а

использование перфектного длительного времени даёт реципиенту

возможность понять тот факт, что действие началось в прошлом и не является

законченным. Все вышесказанное позволяет заключить, что прием навязывания

пресуппозиции основан на скрытой манипуляции человеческим сознанием,

адресату не дается возможность оценить определенное утверждение с позиции

верно-неверно, так как оно априорно подается в форме факта.

Пятый пункт рассматриваемой нами классификации представляет собой

семантическую импликацию как инструмент управления пониманием.

А.Н. Баранов выделяет два вида импликаций: узкие и широкие. Первая из них

основывается непосредственно на семантическом значении предложения, в

свою очередь, широкая импликация объединяет в себе и факты, полученные из

семантики предложения, и дополнительные, экстралингвистические знания.

Приведем пример из программы действий международной организации по

поддержанию мира: «The peoples have the power to ensure peace for all time and to

build a new world from which hunger and poverty, oppression and aggression have

been banished forever» [World Peace Council Programme of Action 1982, 1981, 4].

В данном случае можно наблюдать эксплицитный призыв к народам мира

объединиться в борьбе против голода, бедности, притеснения и агрессии.

Однако из представленного высказывания может вытекать и несколько

импликаций: во-первых, обращение относится не только к народам в целом, но

и к отдельному индивидууму, в частности; во-вторых, можно понять, что

современный мир не удовлетворяет потребностям человечества и его

необходимо разрушить в целях сотворения нового, идеального общества без

острых социальных проблем.

К шестому пункту относится метафора и речевое воздействие, которые

также встречаются в прогностических текстах. При описании разнообразных

перипетий в жизни референта используются разнообразные стилистические

фигуры, образные выражения, что, несомненно, придает повествованию

большую выразительность и увеличивает степень прагматического

воздействия.

«The next few weeks are a whirlwind of activity. There will be a few pre-

Christmas dramas – but nothing that your words of wisdom can’t placate» [Ok, Jan 2,

2007, 90].

«Why not top up your batteries by doing something interesting, and stay away

from potential areas of conflict? » [Moore, 2005, 80] Представленные нами

примеры реализуют речевое воздействие при помощи метафорических

сравнений: носиться как ураган, зарядите батарейки.

Что касается седьмого пункта представленной выше классификации –

намека, то его реализация наиболее часто происходит в текстах

астрологических прогнозов. «There are inevitable alterations predicted for you.

These will be changes that make this Christmas one that you’ll remember» [Ok,

Jan 2, 2007, 90]. «Personal satisfaction shouldn’t be difficult to achieve at the mo-

ment and you seem to be quite happy to plod along with a few major projects»

[Moore, 2005, 98]. В связи с тем, что любой прогноз носит вероятностный

характер и не даёт стопроцентной гарантии, подобные тексты изобилуют

общими описаниями и намеками. В представленных выше примерах

наблюдаются намеки на различные ситуации в жизни реципиента. В первом

случае высказывается предположение о значительных изменениях на

Рождество, в то время как второе выражение намекает на наличие некоторых

важных планов, которые, с одной стороны, представляют трудности, а с

другой – делают адресата счастливым.

Если рассматривать концентрированное повторение информации как

прием прагматического воздействия, то, анализируя материал нашего

исследования, отметим, что данный прием используется крайне редко, а если и

встречается, то в основном в политических текстах. «A nuclear war is (1) not in-

evitable, it (2) can be stopped, it (3) must be stopped! » [World Peace Council Pro-

gramme of Action 1982, 1981, 4]. В представленном примере просматривается

явная тенденция к усилению прагматического воздействия, при этом

используются разные языковые единицы. Начиная с фразы «не неизбежна»,

продолжая – «может быть остановлена», и заканчивая – «должна быть

остановлена», данная семантическая цепочка сформирована по принципу от

слабой степени речевого воздействия к сильной.

Следующий прием, выделяемый Барановым, – языковая игра.

Проанализировав материал нашего исследования, можно говорить о том, что

языковая игра, характерная для текстов массовой информации, не является

таковой при рассмотрении прогностических текстов. Данный приём

прагматического воздействия используется, в основном, в политических

текстах:

«Negotiation, not confrontation! » [World Peace Council Programme of Action

1982, 1981, 3]. В представленном нами призыве, языковая игра строится на

эллиптическом типе предложения, который включает в себя рифму.

Обратим внимание на аргументацию как один из приемов речевого

воздействия. Данный вид не является характерным для астрологических

прогнозов, метеопрогнозов и текстов о предсказании будущего, так как

предполагает выдвижение определенного тезиса с последующими за ним

аргументами. Однако данный прием широко используется в политическом

дискурсе, в частности, в программах политических партий. Проанализируем

введение к программе действий международной организации по поддержанию

мира. Первый абзац представляет собой тезис: «The Programme of Action of the

World Peace Council for 1982 is focused naturally on the mobilization of public

opinion in all parts of the world against the grave danger of a nuclear confrontation»

[World Peace Council Programme of Action 1982, 1981, 3]. Основная мысль всего

вступления заключена в приведенных выше словах, после этого следует ряд

аргументов, объясняющих причину необходимости объединения людей в

борьбе против ядерного оружия и возможной опасности ядерного

столкновения.

При рассмотрении такого понятия, как авторитет, необходимо заметить,

что наличие авторитетов и их вид напрямую зависят от типа прогностического

текста. Если обратить внимание на гороскопы, то авторитетом в подобных

текстах может являться как его автор (пример №3), так и звёзды, небесные

светила, солнце (примеры № 1, 2) и т. д. (1) «The stars grant you a love life, a so-

cial life, creative expression – even well-behaved children» [Ok, August 21, 2006,

92]. (2) «The Sun is now strong in your solar third house, a lively position that has a

great deal to do with communication» [Moore, 2005, 132]. (3) «Over a million read-

ers trust Old Moore – Britain TOP astrologer» [Moore, 2005, 160]. В третьем

примере ссылка на авторитет выражается имплицитно (при помощи семантики

глагола «доверять») и эксплицитно (посредством выделенного автором

гороскопа слова ТОР – «находящийся на вершине»). Что касается политических

программ, то в данном случае авторитетами могут считаться

высокопоставленные чиновники, главы государств, другие политические

партии, известные адресату. «WPC Standing Commissions will meet during the

session of the Presidential Committee…» [World Peace Council Programme of Ac-

tion 1982, 1981, 5].

Предпоследним пунктом представленной выше классификации является

снижение силы утверждения. Вследствие того, что утверждение не может

характеризовать прогностические тексты (мы уже упоминали о гипотетичности

исследуемых нами текстов), то снижение его силы – наиболее

распространенный прием, встречающийся во всех видах рассматриваемых нами

текстов. «It is possible that you are feeling restless right now and that you want to

make as many changes to your life as prove to be possible» [Moore, 2005, 112]. «In

the absence of immigration the 45-64 portion probably will outgain its younger rivals

by almost 2 to 1 or better, the increases with the low mortality, high fertility trend

(15,000,000 births, 1945 – 50) being nearly 7,500,000 and 13,000,000, respectively,

and those with the high mortality, low fertility trend being approximately 2,500,00

and 10,500,000» [Whelpton, 1947, 50]. «Increasing efficiency is probably underesti-

mated when dealing with energy problems» [Modis, 1992, 217]. В данных

примерах снижение силы утверждения реализуется при помощи «лексем

ограничителей» (probably, approximately, possible). Несомненно, слова,

семантически выражающие сомнения, не являются единственным способом

снижения силы утверждения, однако в данной статье мы не ставим своей целью

рассмотреть все возможные способы выражения гипотетичности в

прогностических текстах.

Последним способом прагматического воздействия, согласно

классификации А.Н. Баранова, является макроструктура текста, под которой

понимается «…способ оформления и одновременно структурирования

содержания текста с использованием как вербальных, так и невербальных

средств (разделения фрагментов текста, или элементов его макроструктуры,

визуально распознаваемыми изобразительными элементами – отступом,

линиями различной толщины и цвета, пробелами, фоном и т. д.)» [Баранов,

2007, 294]. При рассмотрении прогностических текстов подзаголовок имеет

определяющее значение и высокую степень прагматического влияния,

особенно часто это можно наблюдать в астрологических прогнозах

современных журналов. Приведем примеры подзаголовков, встречающихся на

страницах журнала Cosmopolitan. «Get you game on… Break away… Be a

charmer… Perk up… Use your sixth sense… Mind your own business… Break new

ground» [Cosmopolitan, October, 2003, 270]. Данные подзаголовки

концентрируют в себе основную мысль всего абзаца, предлагая реципиенту, не

читая весь прогноз, узнать, что его ожидает в реферируемый период времени.

Представленные выше элементы макроструктуры текста представляют собой

призывы к определенным действиям, выраженные в четкой и лаконичной

форме. Что касается политических программ, то они характеризируются

строгой организацией текста, который четко разделен на пункты и подпункты с

заголовками: «Activities for development, economic independence, social progress

and the establishment of a new international economic order» [World Peace Council

Programme of Action 1982, 1981, 9]. Основной текст относится к официально –

деловому функциональному стилю, а заголовок, в свою очередь, служит

преамбулой и вводит в атмосферу всего повествования.

Подведем итоги. Прагматическая составляющая прогностических текстов

играет важнейшую роль в восприятии текста адресатом. В ходе нашего

исследования мы выделили несколько критерий определения речевого

воздействия на референта. Одним из них является степень прагматического

воздействия, наивысшей из которых, согласно проведенному нами анализу,

обладают астрологические прогнозы. Основная причина этого, как мы

считаем, – наличие наибольшего количества директивных речевых актов в

текстах гороскопа. В свою очередь, наименьшей силой прагматического

воздействия характеризуются метеорологические прогнозы и

футурологические тексты, так как они состоят преимущественно из

репрезентативных речевых актов и предлагают информацию, ознакомление с

которой – добровольное желание каждого индивидуума. Безусловно, все виды

прогностических текстов носят предписывающий характер, однако наличие

побудительных предложений в гороскопах выделяет их из общего числа

исследуемых нами текстов и может характеризовать их средней или иногда и

высокой степенью прагматического воздействия.

Что касается непосредственно видов прагматического воздействия, то

при его классификации нами была использована таксономия, предложенная

А.Н. Барановым. Согласно проведенному нами исследованию наиболее часто

реализованными приемами являются: навязывание пресуппозиции, намек,

снижение силы утверждения, «лексемы ограничители». Данные виды приемов

как нельзя лучше определяют основную семантическую категорию

прогностических текстов – гипотетичность высказывания. Именно поэтому, на

наш взгляд, представленные выше приемы имеют наибольшее распространение

в исследуемых нами текстах.

Некоторые категории рассматриваемой типологии не нашли своего

отражения в ходе нашего анализа (введение в отрицательный контекст,

установление немотивированного сходства с отрицательно оцениваемой

сущностью, выбор единицы измерения как инструмент речевого воздействия,

языковая игра, ссылка на неизвестный источник, введение в заблуждение

жанром текста), возможно, вследствие того, что подобные приемы являются

особенностью языка журналистов, которые стараются привлечь внимание

адресатов при помощи разнообразной палитры средств.

Библиографический список1. Баранов, А.Н. Лингвистическая экспертиза текста: теория и практика : учеб. пособие /

А.Н. Баранов. – М. : Флинта : Наука, 2007. – 592 с.2. Дейк, Т. ван. Вопросы прагматики текста / Т. ван Дейк // Текст: аспекты изучения

семантики, прагматики и поэтики. – М. : Эдиториал УРСС, 2001. – С. 90–168. 3. Таюпова, О.И. Коммуникативно-прагматическое варьирование в малоформатных

прозаических текстах современного немецкого зыка : дис. … док. филол. наук / О.И. Таюпова. – Уфа, 2005. – 406 с.

4. Cosmopolitan. October, 2003. – 292 p.5. Financial times. Friday, June 4, 2004. – 14 p.6. First. July 19–25, 2006. – 94 p. 7. Modis Th. Predictions Society’s Telltale Signature Reveals the Past and Forecast the Future. –

New York : Simon Schuster, 1992. – 298 p. 8. Moore, O. Horoscope daily Astral Diary Leo 2006. – W. Foulsham & Co.Ltd., 2005. – 160 p.9. Ok. August 21, 2006. – 100 p.10. USA today. Monday, July 31, 2006. – 12 p. 11. Whelpton, P.K. Forecasts of the population of the United states 1945–1975. – Washington :

United states Government printing office, 1947. – 198 p.12. World Peace Council Programme of Action 1982. – Helsink i: The information Center of the

World Peace Council, 1981. – 206 p.

УДК 811.111:81`25

ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕВОДА НА РУССКИЙ ЯЗЫК ИМЁН СОБСТВЕННЫХ В ПРОИЗВЕДЕНИИ

ДЖ. К. ДЖЕРОМА «ТРОЕ В ЛОДКЕ (НЕ СЧИТАЯ СОБАКИ)»

Е.В. Косс

В настоящей статье рассматриваются способы и особенности перевода имён собственных в произведении Дж. К. Джерома «Трое в лодке (не считая собаки)» на русский язык, анализируются переводческие решения с целью выяснить, всегда ли переводчики следовали правилам передачи.

Коварная штука эти имена собственные.Сидер Флорин,

болгарский переводчик и теоретик перевода

В истории английской литературы Джером К. Джером занимает особое

место. Многие английские литераторы, современники Джерома К. Джерома,

подобно ему подвизавшиеся в области юмористики, – Барри Пейн, Фрэнсис

Энстей, Вильям Джекобс – почти забыты, тогда как «Трое в лодке…» и другие

лучшие повести и рассказы Джерома сохранили имя автора в памяти читателя

не только у него на родине, но и далеко за её рубежом.

К 1889 году относится появление лучшей книги писателя –

юмористической повести «Трое в лодке…». Она была переведена почти на все

языки мира. Джером К. Джером отнюдь не новатор. Его писательский стиль

традиционен и связан с опытом английской и американской литературы.

Некоторые критики осуждали «Трое в лодке…» за то, что юмор этого

произведения по характеру будто бы «не соответствовал духу и традициям

английской литературы». Однако на деле юмор Джерома продолжал великие

традиции таких знаменитых английских юмористов, как Филдинг, Смоллетт,

Шеридан и Диккенс [Джером 1982, 3].

«Трое в лодке…» – развитие жанра юмористического путешествия, во

время которого на героев обрушиваются неисчислимые бедствия. Прототипами

героев Джерома послужили три джентльмена, которых он встретил как-то в

поезде. Возвращаясь в Лондон, они вспоминали свои приключения. Кроме того,

сам Джером не раз ездил в Лодке по Темзе и хорошо знал условия путешествия

по этой реке.

Основные произведения Джерома бессюжетны. На некую тематическую

нить автор нанизывает, как бусы, бытовые эпизоды, анекдоты, забавные

происшествия. Это характерно и для повести «Трое в лодке…», которую мы

выбрали как источник материала для анализа особенностей передачи имён

собственных с английского на русский язык. Для анализа способов передачи

имён собственных мы выбрали перевод произведения, выполненный Михаилом

Донским и Эльгой Линецкой. Этот выбор не случаен, так как мы согласны с

мнением абсолютного большинства читателей произведения в переводе именно

этих переводчиков, что данный вариант «…гораздо лучше всех остальных, он

очевидно дальше от оригинала, но живее. Фактически это больше похоже на

адаптацию, в отличие от других переводов, которые временами напоминают

подстрочник» [FictionBook.lib].

Проблемой нормативной передачи имён собственных в художественных

текстах уже занимались некоторые переводчики, например, Д.А. Туганбаев в

своей статье «Ривенделл против Раздола» освещает трудности, с которыми

сталкивается русский переводчик книг Дж. Р. Р. Толки(е)на при работе с

произведениями «Властелин колец», «Сильмариллион» и «Хоббит».

Сопоставляя несколько вариантов перевода имён собственных, он указывает на

неточности и ошибки, сделанные некоторыми переводчиками, и разрабатывает

аргументированную систему их передачи [Туганбаев, 2006]. Д.И. Ермолович,

профессор кафедры перевода английского языка МГЛУ, считается одним из

крупнейших специалистов в области переводческой ономастики, анализирует

русский перевод романа Д. Брауна «Код да Винчи» и отмечает «…

многочисленные искажения имён и названий в переводе» [Ермолович 2006, 66].

В итоге он сравнивает анализируемый перевод с автомобилем «Жигули»,

только сошедшим с конвейера, но остро нуждающимся в «инструментальной

доводке». Также мы ознакомились ещё с двумя работами Д.И. Ермоловича в

области ономастики. Эти статьи посвящены нормативному написанию имён в

документах. В них он говорит о том, что это – проблема не только

лингвистическая, но и юридическая, и, чтобы её решить, необходимо

разработать и утвердить стандарт единообразной латинской транслитерации

имён и названий в официальных документах, выдаваемых государственными

органами России [Ермолович 2006, 2007].

Имя собственное, по определению ономастики, – это «слово или

словосочетание, которое служит для выделения именуемого им объекта среди

других объектов: его индивидуализации и идентификации» [Подольская 1978,

95]. При переводе имя собственное, как правило, транскрибируют, то есть

переносят в текст переводящего языка, сохраняя максимально точно

фонетическую форму [Влахов 2006].

Иностранные фамилии и имена вводятся в русский язык переводчиками

любого (по тематике) текста, которые, в момент встречи с иностранной

фамилией или именем, становятся транскрипторами. Именно от их

квалификации зависит написание на русском языке и дальнейшее

распространение таких иностранных реалий.

Но случается, неопытный транскриптор английскую фамилию Wright

записывает как Вригхт (вместо правильного Райт). Переводчик с французского

фамилию Mozart транскрибирует как Мозар (то есть по нормам французского

языка), хотя эта фамилия – немецкая и должна быть дана в русском тексте как

Моцарт.

Хаотичная и небрежная работа транскриптора приводит к плачевным

результатам, его ошибки размножаются по печатным изданиям журналистами,

редакторами, референтами, библиографами, составителями рекламных

буклетов и афиш, произносятся по радио и телевидению, проникают в

Интернет, чем доставляют лишнее беспокойство читателям и слушателям

[Лидин 2006, 4]. Чтобы предотвратить подобные ошибки, Сидер Флорин в

своей книге «Муки переводческие» рекомендует составлять список

собственный имён при переводе произведения, тщательнейшим образом

выверять транскрипцию и происхождение имени, что «бывает очень трудным

процессом, связанным со справками, рассуждениями и даже спорами с

добровольными консультантами» [Флорин 1983, 19].

Для достижения определённого единообразия в способе передачи

английских собственных имён необходимо установить некоторые положения,

которыми мог бы руководствоваться переводчик при письменном переводе

английского текста. Трудность этого вопроса заключается в том, что не все

звуки английской речи могут быть точно изображены средствами русского

алфавита и, следовательно, передача английских имён, фамилий и названий

будет по необходимости носить более или менее приближённый характер.

Вероятно, именно поэтому в прежние времена английские собственные

имена передавались в русской литературе с помощью транслитерации, то есть

путём передачи графической формы слова без учёта его фонетического

содержания [Пиввуева 2004]. В анализируемом произведении мы

обнаруживаем такие примеры: Susan – Сусанна (а не Сьюзен), Elizabeth –

Елизавета (а не Элизабет) [Джером 2003]. В данном случае большую роль

играет не только передача написания имён, но и попытка приближения их к

привычному для русского человека звучанию, приспособление их под реалии

языка перевода.

В последнее время английские имена собственные передаются с

помощью транскрипции, в основе которой лежит фонетический принцип:

стремление передать с возможным приближением к подлиннику не написание,

а звучание иноязычного слова, то есть его национальную фонетическую форму

[Пиввуева 2004]. Данное положение регулярно находит отражение в

произведении «Трое в одной лодке (не считая собаки)» при переводе на

русский язык имён собственных: Emily – Эмили (а не Эмилия); John Edward –

Джон Эдуард (а не Эдвард); Lord Fitznoodle – лорд Фитцнудл; Lord Paget –

лорд Пэджет; Maidenhead – Мэйденхед; Mapledurham – Мэйплдерхэм [Джером

2003].

В соответствии с этим многие английские собственные имена

встречаются теперь в переводах в изменённой графической форме, более

приближенной к их подлинному звучанию.

Нужно подчеркнуть, что фонетическая тенденция при передаче

английских собственных имён не должна проводиться механически, без учёта

сложившейся практики. Этот принцип не может распространяться на те широко

употребительные имена и названия, написание которых имеет многолетнюю

традицию в русской литературе и которые прочно вошли в состав русского

языка в определённой графической форме. По этой причине должно

сохраняться без изменений, например, традиционное написание имён

английских (и не только) правителей [Пиввуева 2004]. В анализируемом

произведении переводчики неукоснительно следуют этому правилу: Caesar –

Цезарь (а не Сизе); conquering William – Вильгельм Завоеватель (а не Уильям),

King Charles – король Карл (а не Чарльз); Windsor – Виндзор (а не Уиндзор);

Waterloo – Ватерлоо (а не Уотелу); Henry VIII – Генрих Восьмой (а не Генри

Восьмой); Queen Elizabeth – королева Елизавета (а не Элизабет) [Джером

2003].

Ориентируясь при транскрибировании в основном на фонетическую

форму слова, необходимо одновременно учитывать и орфографический

момент, с тем чтобы, не препятствуя правильному чтению, по возможности

сохранить при передаче слова близость к его графической форме. Поэтому,

например, при транскрибировании, как правило, передаются английские

удвоенные согласные [Пиввуева 2004]. В анализируемом произведении в

большинстве случаев это правило также соблюдается переводчиками: Arry –

Арри, Biggs`s boy – мальчик от Биггса, Billy – Билли, Earl of Essex – граф

Эссекс, Halliford – Хэллифорд, Iffley – Иффли, the Kennet – бухта Кеннет, Lady

Holly – леди Холли, Mrs. Gippings – миссис Гиппингс, Mr. Jefferson – мистер

Джефферсон, Joe Buggles – Джо Багглз, Joe Muggles – Джо Магглз, Sarah

Hill – Сара Хилл, Queen Bess – королева Бесс, Runnymede – Раннимид, Sheer-

ness – Ширнесс, Shelley – Шелли, Shepperton – Шеппертон, Sonning – Соннинг,

Stivvings – Стиввингс, Teddington – Теддингтон, Tennyson – Теннисон, Walling-

ford – Уоллингфорд, Wessex – Уэссекс, Will– Уилл. В редких случаях мы можем

наблюдать, что переводчики не соблюдают это правило: Jim Biffles – Джим

Бифлз, Mr. Goggles – мистер Гоглз, Mrs. Poppets – миссис Попитс [Джером

2003].

Во всех случаях транскрипция должна проводиться с учётом фонетико-

орфоэпических норм русского языка, ввиду чего, например, не следует при

транскрибировании отражать долготу английских гласных, не играющую

смыслоразличительной роли в русском языке [Пиввуева 2004]. В исследуемом

произведении мы находим следующие примеры: the Arctic snows – ледяные

просторы Арктики; Cleeve – Клив, Cooper`s Hill – Купер-хилл, Crewe – Кру,

Greenlands – Гринлендс, Hever Castle – Хевер-Касл, Kew – Кью, Liverpool –

Ливерпуль, Marlow – Марло, Marsh Lock – Маршский шлюз [Джером 2003]. Не

обнаружено ни одного случая отступления от данного правила, т. е. удвоения

гласного звука в переводе на русский язык в том месте, где в оригинале

наблюдается долгий гласный звук.

Используя классификацию В.С. [Слепович 2004] и Ю.В. Пиввуевой, мы

выделяем семь групп имён собственных и фиксируем способы их передачи на

русский язык на примере произведения Джерома К. Джерома «Трое в одной

лодке (не считая собаки)».

1. Названия населённых пунктов и рек. В данном

произведении мы выделили 93 таких названия. Чаще всего они

транскрибируются, причём компоненты обычно соединяются дефисом, а

знаменательные слова пишутся с прописной буквы: Clifton Hampden –

Клифтон-Хэмпден, Abington – Эбингдон, Buckinghamshire – Бэкингемшир.

Иногда встречаются исключения: Cooper’s Hill – Купер-хилл.

Если название состоит из двух элементов – имени нарицательного и

имени собственного – то первый элемент иногда переводится, а второй

транскрибируется: Southern Europe – южная часть Европы.

Однако во многих случаях транскрибируются оба компонента Cooper’s

Hill – Купер-хилл, Penton Hook – Пентон-Хук, St. Albans – Сент-Олбенс, St. Dun-

stan – Сент-Дунстан.

2. Названия океанов, морей и заливов. В данную

группу, как мы считаем, можно добавить названия островов, каналов, мостов,

шлюзов, которые также обычно переводятся: the Atlantic – Атлантический

океан, Pacific Ocean – Тихий океан. Если название состоит из двух элементов –

имени нарицательного и имени собственного – то первый элемент иногда

переводится, а второй транскрибируется: Albert Bridge – мост Альберта, the

Basingstoke Canal – Бэзингстокский канал, Bell Weir lock – Белл-Уирский шлюз,

Iffley lock – Иффлийский шлюз, Victoria Bridge – Мост Виктории.

3. Названия компаний традиционно передавались с

помощью транскрипции, однако в последнее время всё чаще непосредственно

включаются в перевод с введением поясняющего слова: the Bermondsey Good

Templars – страховая контора «Бермондси», Messrs. Cubit’s – фирма

«Кьюбит».

4. Названия периодических изданий (артикль в

этом случае опускается), кораблей, улиц, площадей и театров также

транскрибируются; the Alhambra – «Альгамбра», Castel Street – Касл-стрит,

Great Coram Street – Грейт-Корам-стрит, Leicester Square – Лейстер-сквер,

The Times – «Таймс». В данной группе мы обнаружили исключения,

переводчики произвели прагматическую адаптацию названий изданий и в

переводе дали пояснения читателю, о чём пишет данная газета: The London

Journal – «Великосветская хроника», Referee – «Спортивный листок». Очень

часто перед транскрибированным названием добавляются соответствующие

поясняющие слова, например, газета, компания, автомобильная корпорация

(если известно, к какой отрасли экономики она относится), примеры приведены

выше.

Иногда названия площадей переводятся, но в данном произведении такие

примеры отсутствуют.

5. Названия партий, международных организаций

и государственных служб, как правило, переводятся, но существуют и

исключения. В данном произведении примеры отсутствуют.

6. Имена и фамилии людей:

а) транскрибируются (примеры даны выше);

б) передаются согласно переводческим традициям (примеры даны

выше);

в) клички и прозвища, а также «говорящие» имена и фамилии

переводятся [Дмитриева 2008], например: conquering William – Вильгельм

Завоеватель, Edward The Confessor – Эдуард Исповедник, Virgin Queen –

королева-девственница.

Кроме того, в анализируемом произведении мы посчитали возможным

выделить следующую группу названий:

7. Названия строений, которые необходимы

человеку в повседневной жизни (церкви, замки, рестораны, гостиницы,

вокзалы). Как видно из примеров, такие названия переводятся по-разному. Во-

первых, методом полного перевода составляющих (калькирование): the «Bull» –

«Бык», Swan Inn – гостиница «Лебедь», «The Blue Posts» – «Синие столбы»,

The «Pig and Whistle» – «Свинья со свистулькой», the North-Western Railway –

Северо-Западная железная дорога. Во-вторых, если название состоит из двух

элементов – имени нарицательного и имени собственного – то первый элемент

переводится, а второй транскрибируется: Bisham Church – Бишемская церковь,

Hampton Court Maze – Хэмптон-Кортский лабиринт, Kensal Green –Cemetery

кладбище Кенсэл-Грин, Ankerwyke House – Энкервикский замок, the Windsor loop

express – кольцевой виндзорский экспресс, «Bells of Ouseley» – гостиница

«Узлийские колокола». Кроме того, наблюдается прагматическая адаптация при

переводе некоторых названий, когда переводчик добавляет информацию об

имени собственном, чтобы читателю стало ясно, какого рода зданию

принадлежит данная единица: Euston – Юстонский вокзал, Paddington –

Пэддингтонский вокзал, Waterloo – вокзал Ватерлоо. Этот вид прагматической

адаптации имеет целью обеспечить адекватное понимание сообщения

рецепторами перевода. Ориентируясь на «усреднённого» рецептора,

переводчик учитывает, что сообщение, вполне понятное читателям оригинала,

может быть непонятным читателям перевода, вследствие отсутствия у них

необходимых фоновых знаний [Комиссаров 1990].

Итак, в повести «Трое в лодке…» мы выделили 259 единиц для анализа

переводческих трансформаций. Из них 93 единицы (36% от общего числа)

составляют имена и фамилии людей; 91 единица (35%) – названия населённых

пунктов и рек; 34 единицы (13%) – названия океанов, морей и заливов,

островов (в эту группу мы также включили названия сооружений на воде –

названия каналов, мостов, шлюзов); 25 единиц (10%) – названия строений для

нужд человека (церкви, замки, рестораны, гостиницы, вокзалы), 12 единиц

(4,5%) – названия периодических изданий, кораблей, улиц, площадей и театров;

3 единицы (1, 5%) – названия компаний. Проведённый анализ показал, что в

подавляющем большинстве случаев переводчики следовали правилам передачи

на русский язык имён собственных, хотя присутствовали и некоторые

отклонения от нормы. Думается, это объясняется тем, что в настоящее время

происходит переориентация на передачу имён собственных с помощью

транскрипции, и правила ещё только устанавливаются и совершенствуются.

Как выяснилось, ведущим приёмом при передаче имён собственных с

английского на русский язык являются транскрипция и транслитерация, хотя,

как считает А.Н. Малявина, серьёзным недостатком этих способов является то,

что они приводят к появлению в тексте перевода непривычных и малопонятных

слов [Малявина 2007].

В настоящее время проблема нормативного написания иностранных

фамилий и личных имён, а также географических названий и других имён

собственных по возможности однозначным способом является одной из

актуальных в переводоведении и продолжает разрабатываться.

Библиографический список1. Влахов, С.И. Непереводимое в переводе / С.И. Влахов, С.П. Флорин. –3-е изд., испр. и

доп. – М. : Р. Валент, 2006. – 448 с.2. Джером, Джером К. Трое в одной лодке (не считая собаки) : Повесть : пер. с англ. /

Джером К. Джером. – М., 2003.3. Джером, Джером К. Трое в одной лодке (не считая собаки) и др. произв. : пер. с англ. /

Джером К. Джером. – Л., 1980.4. Джером, Джером К. Трое в одной лодке (не считая собаки) : пер. с англ. М. Донского и

Э. Линецкой / Джером К. Джером. – М. : Правда, 1982. – 224 с. : ил. И.М. Семёнова5. Дмитриева, Л.Ф. Английский язык. Курс перевода / Л.Ф. Дмитриева [и др.]. – 2-е изд. –

М. ; Ростов н/Д, 2008. – 304 с.6. Ермолович, Д.И. Шишкин против Siskin’a / Д.И. Ермолович // Мосты. – 2007. –

№ 2(14). – С. 40–49.7. Ермолович, Д.И. Мой адрес – не «хаус» и не «стрит» / Д.И. Ермолович, М.Ю.

Бродский // «Мосты». – 2006. – № 1(9). – С. 69–75.8. Ермолович, Д.И. Хоть довинчивай / Д.И. Ермолович // Мосты. – 2006. – № 9(12). –

С. 64–69.9. Комиссаров, В.М. Теория перевода (лингвистические аспекты) : учебник для инс-тов и

фак-ов иностр. языков / В.М. Комиссаров. – М. : Высш. шк., 1990. – 253 с.10. Лидин, Р.А. Иностранные фамилии и личные имена: Практика транскрипции на русский

язык : справочник / Р.А. Лидин. – М. : Издательство Толмач, 2006. – 480 с.11. Малявина, А.Н. Особенности перевода фоновой информации / А.Н. Малявина // Вестник

гуманитарного института ТГУ. – 2007. – Вып. 2. – С. 206.12. Пиввуева, Ю.В. Пособие по теории перевода (на английском материале) /

Ю.В. Пиввуева, Е.В. Двойнина. – М. : Филоматис, 2004. – 304 с.13. Подольская, Н.В. Словарь русской ономастической терминологии / Н.В. Подольская. –

М., 1978.14. Слепович, В.С. Курс перевода (английский↔русский язык). Translation course (Eng-

lish↔Russian) / В.С. Слепович. – 4-е изд., перераб. и доп. – Минск : ТетраСистемс, 2004. – 320 с.

15. Туганбаев, Д.А. Ривенделл против Раздола / Д.А. Туганбаев // Мосты. – 2006. – № 3(11). – С. 73–81.

16. Флорин, Сидер. Муки переводческие: Практика перевода / Сидер Флорин. – М. : Высш. шк., 1983. – 184 с.

17. FictionBook.lib // http://fictionbook.ru/author/jerome_jerome_klapka/troe_v_lodke_ne_schi-taya_sobaki/

http://fictionbook.ru/author/jerome_jerome_klapka/troe_v_lodke_ne_schitaya_sobaki/

http://fictionbook.ru/author/jerome_jerome_klapka/troe_v_lodke_ne_schitaya_sobaki/

ЖУРНАЛИСТИКА

УДК 82.085

ПРАКТИКУМ «ТЕХНИКА ПУБЛИЧНОЙ РЕЧИ» ДЛЯ СТУДЕНТОВ ЮРИДИЧЕСКИХ СПЕЦИАЛЬНОСТЕЙ

Е.Ф. Щёлокова

Особенностью практикума «Техника публичной речи» для студентов юридических специальностей является формирование приемов и навыков эффективной организации публичного представления материала с учетом психологических и коммуникативных особенностей взаимодействия субъекта с аудиторией в процессе практических занятий. В процессе практических занятий формируются основы культуры аргументации, вырабатываются навыки цивилизованной дискуссии и полемики, в том числе конструктивного поведения в проблемных ситуациях, возникающих в процессе речевых коммуникаций, которые могут быть необходимы студентам как в последующей учебной деятельности (выступления на семинарах, научных конференциях, защита курсовых работ/дипломных проектов), так и в профессиональной.

Курс «Техника публичной речи», разработанный в соответствии с

реализацией практико-ориентированного подхода в образовательной

программе подготовки специалистов, призван содействовать выявлению

оптимальных составляющих технологии публичного выступления,

систематизировать ключевые проблемы теории и практики техники речи с

точки зрения психологии коммуникаций, актёрского мастерства (сценическая

речь), риторики. При разработке практикума были использованы научные

разработки и материалы курса Л.И. Ивановой «Актёрское мастерство» МСИ

им. Г.Р. Державина, программные материалы семинаров-практикумов

Мастерской сценического действия Государственного университета управления

А.М. Ростовской, элементы методики Е.А. Юзвицкой, С.К. Макаровой,

Б.И. Ляшенко, Е.Р. Раскатовой.

Актуальность данного курса для студентов юридических специальностей

обусловлена наличием в перечне профессиональных компетенций

современного юриста умений:

оптимально адекватного поведения в процессе публичного

выступления с учетом проблем и сложностей работы с аудиторией;

квалифицированного проведения консультации с применением

техники конструктивного диалога;

эффективного использования возможностей голосового аппарата в

практике юриста, в том числе в ситуации возможного перенапряжения.

Курс располагается в первой половине образовательного цикла

(3 семестр), поскольку позволяет применить знания, полученные в ходе

изучения учебных дисциплин 1–2 семестров, создает необходимую базу для

изучения дисциплин последующих лет обучения, позволяет подготовить

студентов к освоению специальных дисциплин, которые расширят

основополагающие знания и компетенции, приобретенные в ходе его изучения.

В соответствии с современными образовательными требованиями усвоение

базовых компетенций курса позволит студентам реализовать полученные

навыки в различных видах учебной и профессиональной деятельности.

Основная цель практикума «Техника публичной речи» – интерактивная

апробация теоретического материала как основы для формирования

профессионального стиля публичного выступления будущих специалистов и

корректировка творческих умений студентов с учетом эффективности

технологии публичных речевых коммуникаций в современной

социокультурной ситуации. Содержание разделов практикума направлено на

формирование у студентов осознанных представлений о специфике технологии

продуцирования публичной речевой деятельности [2, с. 224]. Интеграция

теоретического материала смежных дисциплин в аспекте профессиональной

практической подготовки студентов, актуализация теоретических знаний,

превалирование практических методов позволяют оптимизировать процесс

подготовки студентов к профессиональной практике.

Уровни освоения разделов практикума предусматривают контроль по

теоретическим и практическим параметрам, то есть студенты должны показать,

что владеют необходимым комплексом профессиональных представлений и

практических умений. В числе теоретических параметров качества усвоения

содержания студента, изучившего курс, относятся следующие:

знание истоков современной техники публичной речи, важнейших

периодов ее развития и условий функционирования в рамках различных

социальных формаций;

освоение научной терминологии, понимание сущности

ключевых понятий;

знание основных психолого-коммуникативных реалий,

необходимых для работы с аудиторией.

Практические параметры, по которым проверяется уровень усвоения

материала практикума:

использование теоретических понятий при описании/анализе

речевых коммуникаций и процессов;

применение разнообразных методов познавательной деятельности в

процессе подготовки публичного выступления;

использование на практике приёмов, повышающих эффективность

публичного выступления;

выделение объективных и субъективных признаков эффективности

публичной речи;

использование средств смежных видов социальной деятельности

для повышения эффективности публичного выступления;

получение опыта самостоятельного принятия решений в

проблемных ситуациях, возникающих в процессе публичного выступления;

апробация навыков структурирования публичного выступления с

учетом применения оптимальных способов взаимодействия с аудиторией.

В первом разделе курса студенты изучают особенности речевой

деятельности, составляющие технологию публичного выступления. Понимание

технологичности публичной речи позволяет активизировать индивидуальные

ресурсы личности в процессе практического освоения необходимых навыков. В

ходе практических занятий студенты исследуют этимологию ключевых

понятий и терминов, исторические истоки техники публичной речи, трёх

исторических определений, отражающих основные аспекты объекта изучения.

Определение сущности основных понятий, практика произвольного и

непроизвольного их использования в процессе подготовки, продуцирования и

анализа речевых коммуникаций позволяют активизировать механизмы

теоретического мышления. Апробация навыков использования и применения

информационного повода, практики получения информации, оформления

материала, логического анализа текстов способствуют направленности на

формирование индивидуальности стиля публичной речи как составляющей

профессиональной компетентности юриста.

На первом этапе работы применяются несколько видов практических

занятий. В процессе постановочного тренинга «От диспута до проповеди» за

два часа в форме консультационных анонсов, блиц-репетиций, ролевых

постановок, аналитических дискуссий подгруппы студентов эмпирическим

путём определяют исторически обусловленные аспекты публичной речи.

«Библиографический практикум» и практикум «НетЭтикет» позволяют в ходе

самостоятельной работы студентов, индивидуальных/групповых интернет-

консультаций создать практический прецедент произвольного и

непроизвольного использования основных понятий и сформировать

индивидуальный словарь профессиональных терминов (электронная версия).

Постановочный тренинг «Имидж» стимулирует формирование

индивидуального стиля публичной речи как составляющей профессиональной

компетентности юриста. Деловая игра «Информационный повод» направлена

на практическую апробацию навыков получения информации, оформления

материала, логического анализа письменных текстов, определение реальности

функционирования текста во взаимодействии с адресатом.

Второй раздел практикума «Техника речи: дыхание, голос, артикуляция,

дикция» занимает наиболее значительную часть практикума, поскольку

направлен на практическое освоение вербальных приемов продуцирования

публичной речи и является принципиально определяющим для эффективности

освоения курса.

Тренировка речевого дыхания включает механизмы произвольной

активизации дыхательного аппарата в процессе речевой деятельности,

обеспечивает максимально благоприятные условия продуцирования речевого

аппарата при минимальном напряжении, что позволяет говорить в течение

длительного времени без чрезмерного напряжения, использовать тембровые

возможности, разнообразить интонационный строй речи, управлять силой

голоса, предупреждать расстройства голоса. Эффективность дыхательных

упражнений проявляется в результате регулярной систематической практики.

Во время занятий студенты осваивают ряд дыхательных упражнений,

направленных на развитие артикуляции, голосовых данных, получают

рекомендации для выполнения такого рода упражнений, В разработке данного

раздела практикума были использованы элементы методики по развитию

речевого дыхания Б. Ляшенко [5, с. 127].

Осознание и развитие возможностей голоса, управление данным от

природы уникальным инструментом составляет значительную часть техники

публичной речи. Высота, сила, громкость, тембр голоса могут и должны быть

предметом постоянного тренинга. Постановка речевого голоса позволяет

активизировать собственные ресурсы (естественное звучание), разработать

голосовые данные, развить силу и чистоту звука, гибкость, мелодичность,

послушность, выразительность, управляемость голосовых ресурсов, широту

диапазона, способность в течение долгого времени выдерживать вербальную

нагрузку, что, безусловно, имеет практическую актуальность для студентов-

юристов.

Суть артикуляционной гимнастики, направленной на развитие дикции,

состоит в том, чтобы артикуляционный аппарат при произнесении отдельных

звуков/слогов (их сочетаний) работал так же, как и в процессе речи: активно,

чётко, точно, без чрезмерных мышечных и дыхательных усилий. Этапы

практического усвоения данного раздела:

артикуляция гласных;

артикуляция согласных;

артикуляция сочетаний гласных;

артикуляция сочетаний согласных и гласных;

артикуляция труднопроизносимых сочетаний (в словах,

скороговорках);

исправление дефектов дикции.

Практическая актуальность данного раздела мотивируется поэтапностью

тренировочных упражнений, каждое из которых позволяет отследить

возможности, перспективы и проблемные зоны дикции и получить

рекомендации по развитию артикуляционного аппарата. Гимнастика,

рекомендуемая при несмыкании связок по методике Э.М. Чарели [2, с. 46],

предлагает приёмы преодоления распространённых проблем речевого аппарата.

Третий раздел курса «Публичная речь как разновидность направленного

взаимодействия: невербальные компоненты, коммуникативные аспекты

публичной речи» стимулирует освоение коммуникативного компонента [3,

с. 68] публичного выступления. В тренинг невербальных форм основ

взаимодействия с аудиторией входят практические упражнения на отработку

произвольности поз, жестов, взглядов, использования пространства/движения.

Публичная речь как разновидность направленного взаимодействия

подразумевает формирование ряда коммуникативных компетенций, к числу

которых относятся: практическая апробация навыков общения в зависимости от

специфики коммуникационного поля (лексика, терминология, невербальные

формы и т. п.); выделение оптимальных способов и форм взаимодействия с

аудиторией; усвоение основ логической аргументации [4, с. 16]; освоение

элементарных приемов конструктивного поведения в проблемных ситуациях,

возникающих в процессе речевых коммуникаций. Основы данных компетенций

закладываются в процессе формирования техники публичной речи и становятся

предметом обучения и развития в ряде специальных дисциплин.

Заключительный раздел практикума – публичная презентация в форме

открытого зачета (автор идеи Е.Р. Раскатова), основные задачи которого:

апробировать навыки использования оптимальных составляющих

публичного выступления;

получить практические навыки подготовки текстов, обработки

материала для публичной презентации на открытом зачете;

заложить основы эффективной структуризации публичного

выступления с использованием средств неречевых видов публичной

презентации материала;

сформировать произвольный интерес к публичному выступлению;

выявить индивидуальные перспективные стилевые возможности

личности в сфере публичного выступления.

Согласно рекомендациям для самостоятельной работы при подготовке к

открытому зачету студенты:

1. Определяют вид/виды функционально-ролевого

участия в публичной презентации: форму участия в публичном выступлении с

учетом приоритетов с точки зрения выработки индивидуальности студента с

учетом наличия/отсутствия успешного опыта.

2. Изучают документальные и теоретические

материалы, связанные с содержанием текста (биографические данные автора,

культурологические и социальные особенности эпохи создания и т. п.),

согласовывают план и график репетиционного периода, оформляют текстовый

материал в письменной форме с указанием ремарок по действию, аудио-,

визуального сопровождения (с указанием первоисточников), готовят текст к

публичной презентации.

3. В процессе подготовки к публичному выступлению

студенты обеспечивают присутствие лиц, способствующих моральной

поддержке выступающего (личное приглашение, пригласительные билеты,

анонсы и др.), проверяют рабочее состояние технических средств и готовят

пространство, предназначенное для публичной презентации.

4. Стимулировать внутреннюю мотивацию на

успешное выступление, используя полученные знания и навыки (личностный

настрой, психосоматическая разминка).

Библиографический список1. Ковальчук, А.С. Основы имиджелогии и делового общения : учеб. пособие /

А.С. Ковальчук. – Ростов н/Д. : ФОРУМ, 2004. – 256 с.2. Гойхман, О.Я. Речевая коммуникация : учеб. пособие для студентов вузов /

О.Я. Гойхман, Т.М. Надеина – М. : ИНФРА-М, 2007. – 272 с. 3. Зайцев, Д.В. Теория и практика аргументации / Д.В. Зайцев. – М. : Форум, 2007 – 224 с.4. Смирнов, Г.Н. Этика деловых отношений : учеб. пособие / Дипломатическая академия

МИД России / Г.Н. Смирнов. – М. : ИНФРА, 2006. – 184 с. 5. Ростовская, А.Е. Мастерская сценического действия в управлении. – А.Е. Ростовская

www . guu . ru ; www . tottheatre . ru

УДК 070:94(47)

ИЗУЧЕНИЕ ЧИТАТЕЛЬСКОЙ АУДИТОРИИ КАК НАУЧНАЯ ПРОБЛЕМА

Г.И. Щербакова

Статья представляет собой опыт систематизации имеющихся данных, собранных в различных гуманитарных науках: социологии, литературоведении, теории журналистики и социологии журналистики, относящихся к изучению закономерностей читательского восприятия. Автор выявляет основные этапы развития читательской аудитории, связанные с переломными историко-культурными точками развития России.

История русской письменности и книги давно привлекала внимание

исследователей, поэтому данный раздел филологии и книговедения хорошо

изучен. Совсем иначе дело обстояло с изучением другой стороны

литературного и массово-информационного процесса – с изучением проблемы

читателя. Более 30 лет назад в книге «Читатель и литературный процесс»

В.В. Прозоров [10, c. 33] отмечал: «В литературоведении до сих пор о себе дает

знать настороженное отношение к проблеме читателя». Далее автор замечал,

что скептический взгляд на проблему читателя нередко проявляется в форме

умолчания. Союзником В.В. Прозорова был А.С. Бушмин [4, c. 61–62], который

защищал «взгляд на искусство как на явление социальное не только на стадии

читательского восприятия, но и на стадии творческого генезиса», который

предполагает в самом акте творчества учет будущего восприятия. К проблеме

http://www.tottheatre.ru/

http://www.guu.ru/

читателя обращались и М.В. Храпченко, и Д.С. Лихачев, но никто не сделал

историю читателя основным предметом исследования. Между тем почти сто

лет назад А.И. Белецкий призывал «к классификации литературных явлений

каждой данной эпохи по читательским группам, предъявлявшим спрос на

определенное явление».

В конце 20-х – начале 30-х годов XX века взаимоотношения читателя с

писателем были предметом острого обсуждения в советской литературной

критике. Но ученые не смогли установить закономерности творческого

взаимоотношения писателя с читателем. Труд В.В. Прозорова тоже, к

сожалению, остался единичной попыткой установить закономерности

литературного процесса с точки зрения читательского восприятия.

Несколько по-иному обстоит дело по истории и теории журналистики,

так как изучение прессы невозможно без анализа духовных запросов

читательской аудитории. В Ленинграде и в Свердловске в 70–80-х годах

XX века выходили периодические сборники, посвященные проблеме читателя

[6]. Большинство из статей, напечатанных в указанных сборниках,

рассматривали внешнюю, хотя и очень важную сторону литературно-

журнального процесса: история читателя реконструировалась через изучение

тиражей. Несомненно, количественный фактор давал серьезное, а главное,

измеряемое показание о размерах читательской аудитории. Однако все ученые

признают, что тиражи не позволяют выявить истинное количество читателей,

обратившихся к номеру газеты или журнала после того, как он был прочитан

подписчиком. Еще менее учитываются социальные характеристики

читательской аудитории. В исследованиях, посвященных XIX веку:

1) слабо устанавливалась связь между уровнем образования и

количеством читателя;

2) уровнем жизни и материальными возможностями читательской

аудитории.

Наиболее аргументированно доказал важность изучения читателя

А.И. Белецкий: «Прошлое русского читателя остается в тени, и от этого

страдают …наши знания о прошлом русской культуры вообще, но, в частности,

и наши сведения по истории русской литературы. Без истории русского

читателя она не имеет под ногами почвы: она однобока, она неизбежно будет

давать выводы, высказанные наполовину, какой бы точностью они ни

отличались своей первой частью» [1, c. 30].

Изучение читателя начиналось социологическими методами. В сборнике

по проблемам читателя, выпущенном в 1969 году коллективом авторов

Ленинградского университета, отмечалось, что особое внимание уделяется

проблемам, связанным с социологическими исследованиями эффективности

прессы и других средств массовой коммуникации. Именно социологические

методы стали основой для изучения журналистикой своей аудитории, тем более

что между журналистикой и социологией много сходного. Современное

общество – единый объект изучения для журналиста и социолога. Они

исследуют взаимоотношения различных социальных групп, социальные

процессы, место в жизни общества и эффективность функционирования

социальных институтов. Каждый из них в процессе исследования встречается с

людьми, наблюдает различные жизненные ситуации, изучает документы и

статистические данные, то есть имеет дело с объективными характеристиками

социального бытия. В то же время на их выводы воздействуют и субъективные

факторы, в которых отражается мир мнений, оценок, интересов. Кроме того, в

значительной степени отличаются и методы, которые используются в работе

журналиста и социолога, хотя журналисты и переняли некоторые способы

сбора информации, как, например, наблюдение, интервью, эксперимент, тем не

менее в целом сходные задачи решаются в журналистике и социологии

разными способами. Социологи тяготеют к массово-статистическим методам

сбора информации, например, стандартизированным опросам, бюджетным

обследованиям, анализу больших массивов документов. Журналист же в силу

специфики профессии более обращен к судьбе конкретного человека,

заинтересован в поиске нестандартной ситуации, вот почему он предпочитает

индивидуальные интервью, где особенности частной судьбы будут

превалировать над общими закономерностями.

Журналистика как наука в гораздо большей степени, чем практика,

тяготеет к социологической методологии, особенно в тех исследованиях,

которые тематически перекликаются с предметом социологического изучения.

Например, при исследовании коммуникативной функции журналистики

необходимы социологические знания. Еще в большей степени данные и методы

социологии применяются при изучении социально-психологического портрета

представителей журналистской профессии. В последнее время этой теме

посвящено несколько работ, выполненных на стыке двух наук: «Журналист:

социологические и социопсихологические исследования» (МГУ, 1994),

«Журналист российской провинции» (М., 1996), монография Л. Свитич и

А. Ширяевой «Журналистское образование: взгляд социолога». Другим

направлением, где очень активно используются данные социологической науки,

является изучение читательской аудитории. Этот жизненно важный для

журналистики вопрос был предметом эмпирических наблюдений русских

журналистов еще с середины XIX века, тогда интуитивно прокладывалась

дорога к научным принципам анализа этого вопроса. На уровень научного

исследования ученые, занимающиеся этим предметом, вышли в конце 1920-х

годов, в пору расцвета русской социологии. Тогда социологический подход лег

в основу даже литературоведческого анализа, и хотя этот метод впоследствии

получил название вульгарно-социологического, так как под давлением

классовой марксистской теории слишком прямолинейно устанавливалась связь

между классовой принадлежностью литератора и его творчеством. Но этот

опыт не прошел бесследно, а привил культуру социологического мышления,

что сказалось в позднейших исследованиях. При анализе читательской

аудитории данные социологической науки закрепились еще прочнее, и в

настоящий момент, когда в связи с переходом к рыночной экономике именно

умение отразить насущные потребности аудитории определяет

жизнеспособность СМИ, применение методов социологических исследований в

журналистике становится остро актуальным. Все более распространенными

становятся фундаментальные исследования в сфере взаимодействия

журналистики и социологии, чему посвящен научный сборник, выполненный

на кафедре социологии журналистики журфака МГУ «Журналистика и

социология» (1995), одноименная коллективная монография, опубликованная

при поддержке Института «Открытое общество» в 1998 году [7]. Но есть одна

сфера, где применение социологических методов для разрешения собственно

журналистских задач до сих пор остается вне активного исследовательского

интереса. Мы имеем в виду изучение читательских вкусов с точки зрения

социологии. Конечно, на первый взгляд, эта тема смыкается с изучением

читательской аудитории, но в то же время налицо ее самостоятельность,

поскольку она предполагает изучение других характеристик аудитории и

связанных с этим других факторов, определяющих закономерности восприятия

и, следовательно, тяготеет к синтезированию социологических,

психологических и искусствоведческих или литературоведческих данных.

Одной из первых и чуть ли не единственных до сих пор работ на эту тему

остается исследование Л. Шюккинга «Социология литературного вкуса» [18].

Ученым предпринята попытка выявить закономерности зарождения,

распространения и угасания вкусовых предпочтений публики в сфере

литературы, хотя его выводы вполне можно экстраполировать и на

журналистские произведения. Конечно, исследователь во многом использовал

эмпирические наблюдения, предпринятые до него практиками литературы,

критики и журналистики, но это ни в малой степени не отменяет значимости

его исследования как заново осознанной научной задачи, выполненной с

использованием данных социологии. Очень жаль, что у подобного начинания

не нашлось продолжателей. С точки зрения сегодняшнего научного уровня,

аргументация Шюккинга выглядит наивной и в чем-то устаревшей, но отнюдь

не сам предмет. Отмечая устойчивое невнимание к законам восприятия, ученый

старается представить историю развития искусства не просто как историю

произведений, но и как историю смены вкусов и запросов публики. Именно

последней и предстояло определить тот отбор, в соответствии с которым одним

произведениям и, следовательно, их авторам, была обеспечена известность,

поддержка и возможность совершенствовать свое творчество, а другим –

забвение. Можно много рассуждать о справедливости или, наоборот,

недалекости публичного приговора произведениям искусства, но, как правило,

история знает только произведения, получившие публичную оценку,

позитивную или негативную, сразу. Шедевры, ставшие таковыми вне суда

современников, а лишь по мнению потомков, – единичны, практически

отсутствуют мировые шедевры, объявленные таковыми, решением критиков,

ученых или властей без участия публики.

Зарождение социологии как науки связывают с именами О. Конта и

Г. Спенсера, а первые публикации исследований, выполненных по не очень

ясным еще законам новой науки, следует отнести к рубежу 1830–1840-х годов.

Уже во второй половине 1840-х годов в журнале Краевского «Отечественные

записки» молодой литератор В. Майков, сменивший на посту ведущего

критика, самого Белинского, начал пропаганду идей позитивизма, прежде всего

О. Конта. Этот факт отмечен в научной литературе как начало проникновения

новых идей в Россию. На самом же деле знакомство с Контом началось раньше,

достаточно сослаться на упоминание его имени в статьях и письмах Белинского

с 1847 года: « Вот уже несколько времени лежит у меня книжка «Revue des

Deux Mondes» со статьею об О. Конте и Литтре – и не могу прочесть, потому

что запнулся на гнусном взгляде этого журнала с первых же строк статьи» [2,

c. 609].

Признанным неофитом позитивизма в русской публицистике еще ранее

В. Майкова считался О. Сенковский – журналист и профессор, особенно

внимательно следивший за развитием западной науки и выписывавший не

менее двадцати научных европейских журналов. Так что в России первые

попытки новой науки заявить о себе были замечены незамедлительно. Но было

бы несправедливо свести зарождение отечественной социологии к усвоению

западного опыта. Как на Западе, так и в России окончательному становлению

науки предшествовал длительный процесс осмысления общественных явлений,

их анализа, сопоставления различных фактов проявления законов развития

общества, законов зарождения и укрепления различных социальных

институтов, выработки норм социального поведения. Эти наблюдения

концентрировались в трудах философов, историков, писателей, критиков и

публицистов и, благодаря последним, становились предметом публичного

знания и обсуждения, подогревая интерес к поднятым проблемам и стимулируя

дальнейший их анализ.

Большой интерес к социологии в Советской России 1920-х годов был

следствием тех социальных потрясений, которые познала страна в период

революции и гражданской войны. Массы творили историю. Познание массы и

законов ее поведения, а также законов развития общества становилось не чисто

академической задачей, но было обусловлено прагматическими интересами

сохранения власти, сохранения молодого советского государства и возможными

проблемами, связанными с управлением им и той человеческой массой, стихию

которой предстояло успокоить и направить в созидательное русло. Любое

изучение законов социального поведения было важным. Особый интерес ряда

ученых к тем сторонам духовной жизни, которые оказывают влияние на

поведение массы, объясняется, кроме чисто академических задач, тем

политическим заказом, вследствие которого нужно было открыть законы

эффективной пропаганды как способа управления умонастроением общества. В

связи с этим в литературоведении сложилось целое научное направление,

возглавляемое И.Ф. Переверзевым, которое рассматривало произведение

литературы как выражение классовых характеристик автора. В рамках этого

раскритикованного в 1920-е годы подхода было написано немало интересных

работ, например, исследование В. Буша, посвященное социальной

обусловленности читательских интересов [3]. Насильственное политическое

вмешательство в науку, пресекшее развитие плодотворного научного

направления, пагубно сказалось на преемственности методов и полноте

научного знания.

Если социология исследовала реального читателя, обладающего

измеряемыми характеристиками, то в литературоведении, которое вобрало в

себя опыт психологии искусства, стало формироваться направление,

представленное упомянутым ранее трудом В.В. Прозорова «Читатель и

литературный процесс», где было предложено наряду с реальным читателем

изучать и воображаемого, который, по мнению автора, влияет и на процесс, и

на конечный результат авторского труда, а его образ запечатлен в самом

произведении. «Внутренний» читатель сложно диалектически связан с

читателем реально-историческим, чей спрос очень неоднозначно определяет

авторские «предложения». Реальный читатель и читатель-адресат – понятия не

тождественные, но взаимно соотносимые, подобно автору как конкретно-

биографической личности и образу автора в произведении» [10, c. 3].

Важной причиной востребованности продуктов духовной культуры –

журналистики и книги является качество жизни и как производная от него –

качество и объем знаний, нужных членам общества, для сохранения своего

рода, для улучшения своего материального и социального положения. Говоря о

мотивах чтения, необходимо говорить о тех социальных стимулах, которые,

помимо чисто познавательных потребностей, подталкивают личность к

расширению круга своих представлений об окружающем мире. Со времен

основателя библиопсихологии Н.А. Рубакина принято выделять несколько

основных мотивов чтения:

1) познание и образование;

2) общение и обмен опытом;

3) развлечение.

Позднее были предложены более дробные классификации,

запечатлевающие различные стороны и оттенки процесса чтения, но все они

отталкиваются от классификации, предложенной Рубакиным, как от базовой.

По мнению многих исследователей, с которыми мы полностью согласны,

первоочередным является мотив общения, без которого нет ни учения, ни

развлечения. Общение – это условие достижения различных целей в ходе

чтения. Открытость читателя к восприятию чужого слова, опыта, истин,

потребность в получении ответа на созревший или пока неясно

сформулированный вопрос – вот непременные условия, для восприятия и

обмена информацией. Познание и развлечение – две специально в

исследовательской практике поляризированные функции, на самом деле далеко

не исключающие друг друга, а в процессе самой жизни часто

взаимодействующие и взаимодополняющие. Но для чистоты научного

определения иногда полезно абсолютизировать некоторые процессы, чтобы

сделать более очевидным механизм формирования потребности в чтении. Само

по себе понятие «потребность» очень объемное и разноплановое. Мы примем за

основу следующее определение «потребность – это связь между объективной

нуждой и ее отражением в сознании» [5, c. 43]. Существует множество

классификаций потребностей, но гораздо больше споров идет об их иерархии.

Потребности низшего плана, как, например, физиологические, социальные,

личностные, такие ученые как А. Маслоу [8], считают базовыми. Пока они не

будут удовлетворены, потребности высшего плана, то есть духовные,

отступают на второй план. По мнению других ученых, у человека, как

биологического существа высшей организации, не существует жесткой

иерархии потребностей, они не всегда противопоставлены друг другу. По

мнению Э. Фромма [17], высшие или духовные потребности человека иногда

могут быть поставлены выше чисто физиологических, что является следствием

культурного развития, религиозного воздействия. Все эти факторы базируются

на сущностном стремлении человека преодолеть собственное одиночество и

сознание конечности, которые не менее остро, хотя и по-разному осознаются и

на первых порах цивилизации и на ее современном уровне [14, c. 108].

Очень большой объем литературы по этому вопросу не дает нам

возможности анализа всех точек зрения, скажем только, что в последних по

времени исследованиях [14] авторы избегают поляризации витальных,

социальных и духовных или идеальных, приходя к диалектическому выводу о

том, что на разных стадиях существования человек выстраивает собственную

иерархию. Удельный вес идеальных потребностей имеет тенденцию к росту в

связи с общим повышением культурного уровня, но особенно обостряется

накануне крупных исторических сдвигов, когда общественный организм как бы

генерирует более высокий уровень пассионарности. Состояние

неудовлетворенности осознается прежде всего в сфере духа, которая и начинает

искать ответ, активизируя именно эту же сферу. Чтение выступает как

потребность в новом социальном опыте, который поможет ответить на сигналы

о нехватке каких-то жизненных условий для материального и духовного

комфорта человеческого существования. Потребность в новом знании

трансформируется в потребность в чтении, которая возникает как в социальной

общности, так и у отдельного человека в случае усложнения окружающего

мира, ради расширения опыта отдельного и конечного человека. Рост объема

информации, необходимой человеку для познания окружающей

действительности и для укрепления в ней собственного положения, связан с

развитием и усложнением социальных структур, с интенсификацией

международных контактов, экономических и производственных процессов.

Опыт ближайшего окружения человека, как правило, передаваемый устно, в

некоторые моменты оказывается неэффективным, и тогда нарастает

потребность в знании, пришедшем извне: из другого времени, другого

социального слоя, от другого народа. Потребность в знании может быть

экзистенциальной (связанной с сущностью человека как разумного существа)

или актуальной (сиюминутной, связанной с потребностями, вызванными

конкретными затруднениями). С этим связаны и два типа чтения ради

познания: ради знания и получения информации; в некоторых исследованиях

вообще предлагается отделять информацию от сообщения. Именно качество

сведений, извлекаемых в процессе чтения, отличает книгу и периодику. Книга

закономерно возникла раньше, потому что она отвечала потребности человека в

фундаментальных знаниях, обеспечивающих устойчивость передачи

человеческого опыта и его пригодность к применению на протяжении

значительных временных отрезков и независимо от национальной

принадлежности или географического местоположения. Древние книги

универсальны, отшлифованные поколениями, они содержат абсолютное

знание, сконцентрированное до символов. По мере накопления знаний,

разделения труда и связанной с этим специализацией изменяется характер

потребности в новой информации, и поэтому меняются функции книги.

Познавательный процесс до последнего десятилетия был тесно связан с

книгой, а шире – с чтением печатной продукции, только недавно телевидение и

Интернет стали ее теснить.

Роль чтения была колоссальной в процессе формирования и

социализации личности. История русской культуры оставила немало признаний

людей, кого перепахала, как сказал Ленин о романе Чернышевского, та или

иная книга. Интересно рядом с этим признанием привести отрывок из романа

Ф.М. Достоевского «Бесы», герой которого, Степан Трофимович Верховенский,

тоже оказался под мощным интеллектуальным излучением этой книги: «На

столе лежала раскрытая книга. Это был роман «Что делать?»… О, как мучила

его эта книга! Он бросал ее в отчаянии и, вскочив с места, шагал по комнате

почти в исступлении. «Я согласен, что основная мысль автора верна, – говорил

он мне в лихорадке, но ведь тем ужаснее!»

Результаты воздействия книги часто бывают предсказуемы и находятся

как в зависимости от мотивов чтения, так и замысла автора.

В процессе чтения, как и в процессе другого вида массовой

коммуникации, читатель выполняет одновременно две роли: он и объект

воздействия, и субъект. Объектом он является потому, что книга влияет на него

как результат духовного труда автора, как определенная социальная ценность,

имеющая тот или другой моральный авторитет. Пушкин подметил эту

особенность книги и ее производных: критических оценок, журнальных

дискуссий, и писал по этому поводу: «Скажут, что критика должна единственно

заниматься произведениями, имеющими видимое достоинство, – не думаю.

Иное сочинение само по себе ничтожно, но замечательно по своему успеху или

влиянию; в этом отношении наблюдения нравственные едва ли не важнее

наблюдений литературных» [12, c. 89]. Выбирая ту или другую книгу для

чтения, осваивая ее духовно-интеллектуальное пространство, человек вступает

в игру по правилам, написанным не им самим, и, значит, для него остается три

заранее предрешенных выбора: либо согласиться, либо отвергнуть позицию

автора. Третий вариант – самый трудный и самый творческий, он предполагает

состязательность двух позиций: «за или против», диалог между читателем и

автором, в ходе которого рождается новое знание. Субъектом, то есть активно

действующей личностью, читатель становится, когда, выбирая текст и читая

его, проявляет избирательный подход: то обращая на что-то свое внимание, то

пропуская отдельные фрагменты, то проглатывая, то смакуя текст. Наконец,

читательская активность проявляется после прочтения: в пересказе другим

людям, в мысленном возвращении к прочитанному ради проверки или оценки;

и, наконец, в непосредственном применении полученных знаний или

информации в своей профессиональной или социальной деятельности. Как

субъект массовой коммуникации читатель не просто организует свое

собственное чтение, но и воздействует на окружающий мир, создавая спрос на

ту или иную печатную продукцию, заставляя рынок ориентироваться на его

предпочтения. Как правило, и роль субъекта, и функции объекта

осуществляются параллельно, в зависимости от ряда причин человек

становится то пассивным реципиентом, то активным соучастником

коммуникации, и этот неустойчивый, подвижный баланс обеих функций есть

лучший залог сохранения общественного равновесия и социального

взаимодействия.

Отмечая огромное влияние слова на сознание общества, Пушкин в то же

время предупреждал о необходимости соблюдения социальной

ответственности писателя, особенно в тех случаях, когда в обществе он не

найдет значительного числа достойных читателей и оппонентов: «Писатели во

всех странах суть самый малочисленный класс изо всего народонаселения.

Очевидно, что аристократия самая мощная, самая опасная есть аристократия

людей, которые на целые поколения, целые столетия налагают свой образ

мыслей, свои страсти, свои предрассудки. Что значит аристократия породы и

богатства в сравнении с аристократией пишущих талантов? Никакое богатство

не может перекупить влияния обнародованной мысли. Никакая власть, никакое

правление не может устоять противу всеразрушительного действия

типографического снаряда. Уважайте класс писателей, но не допускайте его

овладеть вами совершенно» [12, c. 264]. Возможности управления сознанием не

беспредельны, потому что человек способен воспринимать лишь ту

информацию, которая соответствует его собственным наблюдениям и

убеждениям. Лишь незначительная часть аудитории (от 5 до 10%) склонна

менять свои убеждения под чужим воздействием [9, c. 14].

Независимо от типа личности участника коммуникационного процесса,

число операций, характеризующих человека как субъекта больше: читая текст,

читатель выполняет непосредственный трудовой акт. Затем, независимо от

качества текста, осуществляется собственно познание, то есть мысленная

переработка текста, и, наконец, происходит усвоение прочитанного – самая

творческая часть чтения как труда, при которой читатель соединяет свой

собственный жизненный опыт с чужим мнением, выбрав из него либо

подтверждающее, либо недостающее звено в его собственной модели мира.

Процесс познания распадается на множество более мелких операций,

вытекающих одна из другой: умение определить цели чтения, в соответствии с

которыми определить темп и ритм чтения: «залпом», «на бегу» или с

расстановкой, обдумывая прочитанное. Конечно, и темп, и ритм взаимосвязаны

с целями и предметом чтения. Познавательные операции осуществляются

всегда независимо от предмета чтения, хотя масштаб и уровень познания будут

различаться при чтении газетной статьи, приключенческого романа или

научной монографии. Во всех случаях читателю необходимо выделить главное

в тексте, определить связи между описываемыми явлениями, героями или

частями текста, провести обобщение прочитанного и своих собственных

наблюдений, а затем спроецировать сделанные выводы на окружающую

действительность. Процесс познания будет более успешным, если читатель

обратится впоследствии к другим источникам или к справочной литературе,

чтобы прояснить непонятное или проверить сомнительное. Еще более

действенным будет процесс познания, если читатель станет строить

предположения относительно целей и аргументированности авторского

замысла, или же на основе прочитанного выдвинет свое собственное

объяснение событий и явлений. Это качество читательского творчества

обеспечивает активную обратную связь с автором текста. При этом читатель

формулирует вопросы к автору и его тексту, ведет мысленное, а иногда и

непосредственное обсуждение прочитанного (чем выше читательская и

интеллектуально-духовная культура аудитории, тем выше потребность в

обсуждении), обосновывает свою позицию, опираясь на синтез прочитанного и

собственного опыта. Если чтение интересно, то есть оно увлекает, держит в

эмоциональном или интеллектуальном напряжении, если человек во время

других действий мысленно возвращается к прочитанному и заново переживает

его, то чтение выполняет и развлекательную функцию, какой теме ни был бы

посвящен текст и в каком жанре ни было бы написано произведение. Таким

образом, совмещаются и взаимодействуют три основные функции чтения.

Однако одни и те же процессы, обусловленные различием социального и

культурно-образовательного уровней, по-разному протекают у представителей

разных читательских групп. Расслоение аудитории идет по следующим

показателям: во-первых, каково отношение к информации, а во-вторых, каков

уровень ее понимания. Именно на уровне понимания встречается несовпадение

по первому и второму показателям: когда читает большой процент аудитории, а

адекватность прочитанного и понятого отмечается у незначительной части.

Было время, когда уровень понимания был настолько низок, что непонимание

было уделом не только аудитории, но даже самой критики, именно об этом

писал Пушкин: «У нас критика ниже даже и публики, не только самой

литературы». Возрастание значения понимания текста росло на протяжении

XIX–XX веков, распространяясь, подобно кругам на воде, из одного,

относительно малочисленного, в другие, все более многочисленные слои

населения. Если в начале XIX века привилегированные классы, как только что

можно было видеть из цитаты Пушкина, не отличались глубиной понимания, то

вскоре стали заметны сдвиги, которые констатировал другой деятель

литературного процесса середины XIX века О.И. Сенковский: «Кто бы мог

подумать в 1824 году, когда наша словесность заключалась в альманахах, о

возможности существования у нас такого журнала, как, например, «Библиотека

для чтения, которой одни издержки издания простираются до 250000 рублей и

который для первого года издания требовал содействия не менее 5 тысяч

подписчиков. В прошлом году еще многие тому не верили». Далее Сенковский

говорит, что в том же 1824 году ни одно частное лицо без содействия

правительства не взялось бы за издание толстой книги, а в 1834 году

А. Плюшар «одним частным именем» затеял издание на 1 миллион расходов,

без выплаты гонораров, рассчитывая на 6 тыс. подписчиков. Далее автор

продолжает: «Сравнение числа платящих читателей в 1824 с 1834 годом одно

может дать верную выкладку успехов нашего просвещения, которого масса за

10 лет увеличилась в четыре раза, если не более. Мы совершенно согласны с

А. Плюшаром, что подобное сочинение сильно содействовало бы

распространению в нашем отечестве просвещения положительного, которое

после религиозного просвещения считаем мы за первое и единственно

существенное» [15, c. 15]. Далее автор констатирует, что просвещение в России

достигло такой степени, что подобное издание должно находиться под рукой

каждого умеющего читать.

Другим переломным моментом в распространении чтения, когда

произошли не только качественные, но и количественные изменения, можно

считать рубеж XIX и XX веков. Если уровень грамотности у русских крестьян в

конце XIX века определялся умением читать «по складам», то в начале XX века

сюда уже прибавляется требование писать, а в середине XX века X сессия

ЮНЕСКО (Париж, 1958) приняла решение о критериях грамотности, по

которым такое звание может получить только тот человек, который сможет не

просто прочитать текст, но и пересказать его, а также написать короткое

изложение собственной биографии. В течение XX века выросли требования не

к числу механических операций, а к уровню понимания, которое является

залогом самостоятельного мышления. Стремление понять прочитанное

появляется тогда, когда человек находит в социальной действительности

возможности применения знаний, полученных в процессе чтения, то есть, когда

грамотность и образование начинают влиять на материальное положение

человека и его социальный статус.

На протяжении двух последних веков интенсивного развития

грамотности в мире роль чтения была особенно велика, оно передавало

концентрированную информацию, вобравшую опыт других поколений и

других человеческих жизней, оно содействовало взаимопониманию и тем

самым ломало социальные перегородки, сглаживая социальные противоречия,

гася социальную неприязнь и вражду. Чтение, сопровождаемое процессами со-

переживания и со-чувствования, при котором объект и субъект чтения духовно

сливаются, постепенно и незаметно содействует духовному и общественному

прогрессу. Структура чтения и приоритеты в нем тесно связаны с конкретно-

исторической ситуацией и имеют для каждой эпохи общий вектор, несмотря на

разницу в чтении отдельных социальных групп. Они определяются как

ведущими социальными и умственными запросами своей эпохи, так и

читательской модой, по сути своей выполняющей функции «эха»,

отражающегося в социальных группах, далеких от эпицентра главных событий

и действующих лиц. Читательская мода с некоторым опозданием

распространяет в обществе информацию о социальных, духовных,

эстетических и прочих эталонах, приоритетных в элитной страте, она диктует

поведение личности относительно духовных и материальных ценностей,

символизирующих потребности данного времени. Мода рождает интерес или

просто любопытство к тому, что еще не осознается как потребность в

социальных группах, настроенных более консервативно, тем самым постепенно

выравнивая уровень знаний и запросов в обществе.

На протяжении трех последних веков можно выделить отдельные

периоды с ярко выраженными приоритетами читательских интересов, хотя

немало и таких эпох, когда такой вектор еще не обозначился. К сожалению,

именно таким периодом является современность. «Мы перестаем быть самой

читающей нацией», – так сформулирована общая тревога литераторов,

филологов и журналистов в статье В.В. Тулупова [16, c. 3]. Федеральное

министерство печати и информации с огорчением констатирует уже несколько

лет подряд, что разовый подписной тираж периодики в Российской федерации

не растет и застыл на цифре 30–35 млн экземпляров. При этом ежегодно

появляется примерно 350 новых изданий, то есть происходит постоянное

перераспределение сложившейся читательской аудитории без ее роста. В

последнее время издательская деятельность стала определяться рынком.

Произошли сильные изменения в ее структуре. Во-первых, заметно сократилась

доля общественно-политической литературы, также значительно уменьшились

тиражи научной литературы. Любому, даже стороннему наблюдателю заметно,

насколько вырос объем художественной литературы, полки отделов учебной

литературы тоже производят впечатление изобилия. На улицах города немало

книжных лотков с разнообразной литературой. Все это производит впечатление

благополучия и вроде бы является подтверждением тезиса об успешности

рыночной саморегуляции. Действительно, рынок книжной продукции одним из

первых откликнулся на либерализацию экономики, потому что расходы на

книгоиздательскую деятельность быстро окупаются, если угадан читательский

спрос. В то же время книжный рынок довольно быстро насыщается, к тому же

он неустойчив, и в периоды экономической нестабильности страдает первым –

ведь каждый предпочтет хлеб и молоко книжке. Например, во время

августовского дефолта 1998 года первыми обанкротились именно

книгоиздательские фирмы, поэтому современные книготорговцы извлекли

уроки из прошлого и стараются получить максимальную прибыль сегодня и

сейчас. Удовлетворяя спрос, они в то же время создают его: то заняты

поисками информационной целины, то культивируют имена подлинных и даже

мнимых звезд писательского цеха, создавая по законам шоу-бизнеса «кумира на

час». На большее он и не нужен, потому что придет очередь следующего,

такого же одноразового. Погоня книжного бизнеса за короткими деньгами

видна и в оформлении книг, напечатанных на плохой бумаге, безвкусно

оформленных, рассыпающихся после первого прочтения, а по второму разу

никто и не возьмет их в руки, а место на книжной полке нужно освобождать

другим представителям конвейерной продукции. Безусловно, стратегия

современной издательской деятельности держится на коммерческой

составляющей. Но обычно она является ведущей, пока не придет в

противоречие с духовными запросами общества. И если до сих пор

предложения удовлетворяют спрос, то, значит, в общественном сознании не

созрели новые запросы. Общество еще не знает, какие сферы знания нужны

ему, чтобы улучшить свое положение и осуществить духовные и материальные

потребности. В данный момент очевидна читательская утомленность и

пресыщенность, через которую просвечивает социальная апатия. Она

проявляется в избирательской пассивности, в вялом выполнении гражданских

обязанностей и отстаивании своих прав. Все это свидетельствует, что после

бурных 1990-х страна вступила в полосу духовного сна. Чем бы он ни был

вызван: усталостью или разочарованием, неверием в собственные силы или

испугом от результатов былой активности, – ясно одно: сон не вечен, и

невидимые процессы, скрывающиеся под маской покоя, дадут о себе знать.

Библиографический список1. Белецкий, А.И. Об одной из очередных задач историко-литературной науки /

А.И. Белецкий // Избранные труды по теории литературы. – М. : Просвещение, 1964. – С. 30.

2. Белинский, В.Г. Собрание сочинений : в 9 т. / В.Г. Белинский – М., 1982. – Т. 9. – С. 609.3. Буш, В. Древнерусская литературная традиция в XVIII веке: К вопросу о социальном

расслоении читателя) / В. Буш // Ученые записки Саратовского гос. ун-та им. Н.Г. Чернышевског. – Вып. 3. – Т. 4. – Саратов, 1925.

4. Бушмин, А.С. Методологические вопросы литературоведческих исследований / А.С. Бушмин. – Л. : Наука, 1969. – С. 61–62.

5. Дзялошинский, И. Российский журналист в посттоталитарную эпоху: Некоторые особенности личности и профессиональной деятельности / И. Дзялошинский. – М., 1996. – С. 43.

6. Журналист, пресса, читатель. – Л., 1969 ; Читатель и газета: проблемы взаимодействия. – Свердловск, 1990.

7. Журналистика и социология / под ред. И.Д. Фомичевой. – М., 1995 ; Социология журналистики: очерки методологии и практики / под ред. С.Г. Корконосенко. – М., 1998.

8. Маслоу, А. Дальние пределы человеческой психики / А. Маслоу. – М., 19979. Мельник, Г.С. Масс-медиа: психологические процессы и эффекты / Г.С. Мельник. –

СПб. : Изд-во СПбГУ, 1996. – С. 14.10. Прозоров, В.В. Читатель и литературный процесс / В.В. Прозоров. – Саратов, 1975. –

С. 33.11. Прозоров, В.В. Читатель и литературный процесс / В.В. Прозоров. – Саратов, 1975. –

С. 3.12. Пушкин, А.С. Полн. собр. соч. : в 16 т. / А.С.Пушкин. – М. : Изд-во АН СССР, 1949. –

Т. 7. – С. 89.13. Там же. – Т. 7. – С. 264.14. Свитич, Л.Г. Феномен журнализма / Л.Г. Свитич. – М., 2000. – С. 108.15. Сенковский, О.И. Собр.соч. : в 6 т. / О.И. Сенковский. – СПб., 1859. – Т. 6. – С. 15.16. Тулупов, В.В. Проблемы российской журналистики в свете современной медиакритики /

В.В. Тулупов // Акценты. – 2003. – № 5–6. – С. 3.17. Фромм, Э. Иметь или быть / Э. Фромм. – М., 1986.18. Шюккинг, Л. Социология литературного вкуса / Л. Шюккинг. – Л. : Академия, 1928.

УДК 070:27

СПЕЦИФИКА СОВРЕМЕННОГО ПУТЕВОГО ПАЛОМНИЧЕСКОГО ОЧЕРКА

Н.В. Крайнова

В статье рассматривается история зарождения и становления паломнического очерка как особого подвида путевого очерка, исследуются основные черты, привнесенные особой миссией произведения: пропагандой религиозных духовных ценностей. Автор отмечает новые приметы современного российского паломнического очерка, обусловленные сочетанием насыщенности духовной энергии после восстановления православной церкви, с одной стороны, и тенденциями глобализма и всеобщим проникновением информационных технологий, с другой.

Тенденции возрождения православной веры повлекли за собой появление

журналистских публикаций на религиозную тему. Особый интерес

представляет собой путевой паломнический очерк, описывающий путешествие

по святым местам (или паломничество) с молитвенной целью.

Данный жанр имеет глубокие корни в русской литературе. По мере

распространения христианства на Руси появляются так называемые

«хождения» (или «хожения») – произведения, рассказывающие о путешествии

с религиозной целью. Автором самого первого «хождения» стал игумен

Даниил. Это был первый русский паломник, оставивший нам описание своего

путешествия, совершенного предположительно в 1104–1107 гг.

К XV веку паломнические «хождения» создаются человеком не

обязательно духовного сана – например, «Хождение гостя Василия».

Тенденция сохраняется и в XVI веке – появляется «Хождение купца Василия

Позднякова по святым местам Востока», в XVII веке – «Путешествие казанца

Василия Гагары в Иерусалим и Египет» и др.

Как литературное явление паломническое сочинение продолжает

существовать и в XIX веке. Появился новый литературный жанр –

«путешествие по святым местам», являющийся правопреемником, с одной

стороны, древнерусского «хождения», с другой – сентиментально-

романтического «литературного путешествия» (И.В. Моклецова) [1].

Основоположником жанра считается А.Н. Муравьев, который в первой

половине XIX века создает знаменитую книгу «Путешествия ко Святым местам

в 1830 году». А.Н. Муравьев посредством своего мироощущения реализовывает

в произведении те духовные устремления, которыми богат его внутренний мир,

то есть создает уникальное, личностное, «литературное паломничество»,

ставшее своеобразной духовной исповедью писателя.

Уникальный жанр литературного «путешествия по святым местам»,

зародившись в творчестве А.Н. Муравьева, получил свое дальнейшее развитие

в литературной и, как следствие, публицистической традиции. Обратим наше

внимание хотя бы на тот факт, что уже в XIX веке многие паломнические

произведения появляются в специализированных журналах: «Русский

паломник», «Странник» [2].

В последующие годы (конец ХIХ – первая половина ХХ вв.) к теме

паломничества все больше обращаются писатели: Н.С. Лесков («Очарованный

странник»), И.С. Шмелев («Богомолье», «У старца Варнавы», «Старый

Валаам»), Б.К. Зайцев («Валаам», «Афон»), И.А. Бунин («Иудея», «Тень

птицы»), А. Ладинский («Путешествие в Палестину»), В.А. Никифоров-Волгин

(«Алтарь затворенный», «Заутреня святителей») и др. Исследовательница

М.В. Арсоба называет такие произведения писателей «паломнической прозой»

и напрямую связывает их появление с историческим развитием жанра

«хождения» [3].

В советское время традиция паломничества не исчезла полностью,

однако, по мнению историка Х. Поплавской, утратила некоторые черты –

обыденность и открытость. Разумеется, существование паломнических

произведений стало невозможным, и они исчезают из литературы и

журналистики.

Возвращение паломничества в печать связано с возрождением

православных традиций. С 90-х годов ХХ века идет активное восстановление

храмов и древних монастырей, куда на молитву вновь устремляются тысячи

людей. Возросли информационные запросы читателя в области религии,

разрешить которые помогают и публикации на тему паломничества. Сегодня

наблюдается активное внедрение паломнических произведений в

журналистику, где появляются путевые очерки паломников. В церковной

прессе существуют специальные рубрики, посвященные паломничеству («По

святым местам», «Паломничество»), выпускаются специализированные

журналы (например, «Православный паломник»). Кроме того, в светской

печати также появляются очерки на данную тему (также под соответствующей

рубрикой – «По святым местам» и т. п.). Все эти факты свидетельствуют о

потребности читателя в подобных публикациях.

На современном этапе тема паломничества возродилась, главным

образом, в журналистских публикациях. Это связано с ростом

информационных потребностей общества в области религии, быстро разрешить

которые помогает, в том числе, и путевой паломнический очерк.

Путевой паломнический очерк обладает рядом черт, которые определяют

его специфичность. Прежде чем определить эти черты, попробуем выяснить

онтологическую характеристику исследуемого нами типа публикаций.

Данная проблема мало изучена наукой. Отметим имена Н.И. Прокофьева,

И.В. Моклецовой, О.Н. Хайруллиной, которые в своих работах и статьях

занимались анализом исторических паломнических литературных памятников

(«хожение/хождение» и «путешествие ко святым местам»), являющихся

предшественниками путевого паломнического очерка. Однако подчеркнем, что

анализом современного паломнического очерка пока никто не занимался.

Упомянутые ученые косвенно затронули проблему определения

типологической характеристики путевого паломнического очерка.

Исследователь древнего жанра «хожения» Н.И. Прокофьев в своей «Книге

хожений» отмечает: «Художественное своеобразие этой литературы

заключалось прежде всего в простоте стиля и назидательной тенденциозности»

[4]. Отметим, что жанр «хожения» появился как следствие укоренения

паломнической традиции в жизни Церкви и имеет прямое отношение к

православной вере, к религии. В связи с этим несколько уточним оценку

исследователя. Считаем, что «назидательная тенденциозность» произведений

на религиозную тематику является не чем иным, как отдельными моментами

христианской проповеди, которая характерна вообще для всей религиозной

литературы и публицистики.

Путевой очерк, созданный в результате путешествия к святым местам,

конечно, несет в себе определенные задачи. Как представители духовенства,

так и ученые отмечают оказываемое влияние паломнических поездок людей на

процесс их «воцерковления», то есть приобщения к жизни Церкви. В настоящее

время паломничество являет собой пример миссионерского и культурно-

просветительского служения Церкви. Логичным было бы, если и рождающиеся

в результате паломнического путешествия очерки, также несли бы в себе

данные идеи.

В подтверждение нашей мысли обратимся к истории. Сочинения

А.Н. Муравьева потому так сильно полюбились многочисленным читателям в

XIX веке, что имели «просветительскую и миссионерскую направленность» [5],

считает исследователь И. Моклецова. А.Н. Муравьев воздействовал

художественным словом на воображение и чувства читателя, интересующегося

духовными вопросами, тем самым решал религиозные и нравственно-

воспитательные проблемы.

Таким образом, считаем, что в путевом паломническом очерке

реализуются задачи миссионерско-проповеднического характера, в чем

заключается первая особенность произведений данной тематики. Назовем ее

миссионерской функцией. Тема, события, люди и их поступки, объекты,

показанные в паломническом очерке, в целом выражают какую-либо

христианскую заповедь, добродетель, идею, которая в итоге откладывается в

сознании читателя и, возможно, впоследствии оказывает влияние на его

мировоззрение.

Но нельзя забывать о принадлежности данного вида публикаций к сфере

журналистики, базисным понятием которой является массовая информация.

Отсюда следует, что в задачи путевого паломнического очерка как

журналистского продукта входит информирование аудитории. В результате

чего восполняются пробелы исторического, культурного, образовательного

уровней читателей: в паломническом очерке представляется как «массовая»

(здесь мы имеем в виду полезная и доступная массам), так и специальная

(включающая понятия из каких-либо узких сфер) информация. Причем

отметим особенность: обычно эти два вида информации взаимодействует в

тексте друг с другом и в целом составляют одну картину. Таким образом,

назовем эту черту культурно-просветительской функцией паломнического

очерка, состоящей из трех аспектов: исторического, просветительского,

культурологического.

Исторический аспект заключается в рассказе об исторических событиях.

Известно, что древние монастыри являлись не только духовными центрами, но

и ареной значительных событий. Читая текст об истории обители, читатель

знакомится и с вехами истории народа, государства, с поступками конкретных

лиц. Тем самым не только пополняется образовательный уровень аудитории,

но, как следствие, возникает потребность в более глубоком знакомстве с

историей в частном порядке.

Просветительский аспект заключается в знакомстве с церковными

канонами, традициями, Святым Преданием (Священным Писанием и житием

святых), которые естественным образом вплетаются в канву текста. Конечно, в

очерке данная информация представлена в максимально урезанном, сжатом

виде (краткий пересказ, цитаты), что диктуется самим жанром. Однако, как

правило, этого оказывается достаточно для того, чтобы не только подчеркнуть

важность момента в тексте, но и вызвать живой отклик читателя в виде желания

самостоятельно познакомиться с полным житием святого, текстом Евангелия

или, к примеру, Таинством Исповеди.

Культурологический аспект путевого паломнического очерка

заключается в знакомстве с целым пластом русской духовной культуры: с

особенностями православной архитектуры, иконописи, литературы и т. д.

Конечно, ограниченные рамки журналистского текста не могут в полной

мере выразить всей глубины христианской культуры, но это и не входит в

задачи очерка. Он лишь знакомит, показывает пример автора и героев, наносит

общие штрихи, а превратятся ли они в полноценную картину, реализуются ли в

жизни читателя, зависит от его воли и желания.

Итак, путевой паломнический очерк является разновидностью путевого

очерка, что накладывает отпечаток на жанровые характеристики произведения.

Специфичность паломнического очерка заключается в реализации в нем

культурно-просветительской и миссионерской функций, неразрывно связанных

между собою. Это отражается на характере представленной информации и на

выборе художественных средств и приемов, с помощью которых названные

задачи и находят свое решение в тексте.

Паломничество – это проявление живой православной веры. Отсюда

следует, что и культурные формы, рожденные в результате путешествия по

святым местам, представляют собой «срезовый» образец жизни Церкви.

Достаточно ярко это проявляется в путевом очерке, который обладает

многосторонней природой, нацелен на показ целостной картины

действительности.

Используя в качестве «каркаса» форму путевого очерка, автор наполняет

ее содержанием – паломническим путешествием, – которое призвано

реализовать миссионерские и культурно-просветительские функции. Это

проявляется через непосредственные образы, явления, ситуации, встречи,

наблюдения, попавшие в поле зрения автора паломнического очерка,

складывается одна общая картина чего-либо: история христианства, жизнь

святого, жизнь святой обители и т. п.

Так до читателя доносится просветительская и миссионерская идея

служения Церкви, всего православного христианства, одного конкретного

человека в частности. Это очень важная черта реализуется в тексте посредством

художественных особенностей жанра.

В произведениях данного типа мы встречаемся не с отдельным фактом, а

с целой цепочкой событий, явлений, портретов героев, процессов, ситуаций.

Основным содержанием современного паломнического очерка является

описание святынь. Описание включает фактографические, документальные

сведения: географические, исторические, этнографические данные. Оно может

быть как внешнее (архитектурные, природные особенности), так и внутреннее:

например, описание монастырского устава, жизни в данном месте, ступени

духовного роста человека и т. п. Это также может быть и историческое

описание: история монастыря, святынь, отрывки из жития святого, прошлое

конкретного человека.

Причем в паломническом очерке описание является не простым

перечислением увиденных и пережитых фактов, а их анализом в свете

православного христианского учения, тем самым выполняется задача

миссионерской проповеди.

Одним из важнейших предметов описания в паломническом очерке

является портрет верующего человека: внешний, заключающий в себе

основные черты облика, и внутренний, психологический, который проявляется

в его действиях, поступках, отношениях с другими людьми. Вот, например, что

говорит святитель Григорий Нисский, живший в 335–395 гг. о паломнике-

христианине: «...поистине в сердце того, кто имеет Бога, находится Вифлеем,

Голгофа, гора Елеонская, Воскресение» [6]. Встреча с людьми, воплотившими в

своих поступках заповеди и добродетели Божии, также является немаловажным

смыслом паломничества.

Отметим, что, как правило, не существует четкой линии раскрытия

одного характера. Портретные зарисовки могут быть и совершенно краткими,

похожими на один штрих, но достаточно полно рассказывающими о характере

и традициях одного человека или даже целого народа: «...местные

жительницы приветствуют нас: «Христос анести!» и расцветают, когда мы

охотно отвечаем: «Алифос анести!» [7]

В целом для паломнического очерка характерно специфическое

чередование картин явлений, исторических экскурсов, зарисовок, бесед,

раздумий, анализа, что составляет основу произведения. Но главная

особенность в описании предмета повествования заключается в том, что все эти

разного вида информационные сообщения (исторические, культурные,

просветительские) находятся в тесном взаимодействии друг с другом, и в целом

они обязательно несут более глубокий духовный смысл, который заставляет

читателя задуматься о вечном. В этом проявляется миссионерская функция

паломнического очерка.

Важной чертой, связующей поверхностную информацию с внутренней,

смысловой, является яркое проявление авторского «я».

Отметим следующую обязательную черту паломнического очерка:

открытые авторские размышления и чувства. Именно автор ведет читателя за

собой в паломничество, именно автор открывает и объясняет то, что было

неизвестно. Если авторское присутствие в тексте скрывается за историческими

и другими, «поверхностными», сведениями, то читатель воспринимает

паломничество неправильно, не понимая его сути. Он становится религиозным

туристом, но не паломником.

Роль автора в паломническом очерке велика – он является проводником

по святому месту. А это значит, что автор помогает читателю не только

познакомиться с «достопримечательностями». Он призывает его заглянуть в

свою душу, обнажить ее перед Сокровенным. И сделать это может только

своим примером.

Отметим, что часто авторские размышления в паломническом очерке

отличаются самоанализом, поиском ответа на вопрос: «Зачем я здесь?», что

присутствует, например, в очерке «Лоно Авраамаво»: «Здесь, в Хевроне, у дуба

мамврийского – место веры. Здесь нужно попытаться пропитаться этим,

реально увидеть самого себя по-настоящему, попытаться честно, не пафосно,

не на показ, признаться себе в том, какая у нас есть вера по большому счету»

[8].

Авторские чувства в очерке, несомненно, направлены не только на

понимание причины паломничества, но главное, – на осмысление жизни

христианина. Нередко, посредством увиденного и пережитого, автор

обращается к событиям из Евангелия с тем, чтобы, сопоставив настоящее и

прошлое, осознать свое место в мире и свои действия как христианина.

Итак, в данном типе публикаций автор одновременно выполняет две

важные роли: проводника и интерпретатора.

Повествование автора связывает воедино разбросанные по ходу

путешествия зарисовки, встречи, наблюдения и т. п. Таким образом,

образуется единая канва сюжета и реализуется роль автора-проводника.

Кроме того, именно через авторские размышления-интерпретации в

очерке появляются черты миссионерской проповеди христианства.

Особенности композиционной структуры путевого паломнического

очерка являются прямым следствием многогранной и сложной природы жанра.

Именно композиция призвана воплотить задумку автора: соединить две

противоположности (художественное и документальное, публицистику и

искусство) в одном тексте.

Отметим, что информация в паломническом очерке может

структурироваться по следующим типам хроникальной композиции: прямой,

смешанной и параллельно-смешанной.

Параллельно-смешанная композиция связывает настоящее и прошлое

посредством какого-либо одного средства. То есть в таких очерках событийным

ядром являлось путешествие по одному и тому же маршруту, однако в двух

временных состояниях: настоящем и прошлом. Например, автор очерка «Бари»

архимандрит Августин (Никитин), рассказывая о паломничестве в г. Бари, в

качестве своеобразного путеводителя использует описание путешествия к

мощам свт. Николая В.Г. Барского, совершенного в 1724 году. Вот как данный

прием выглядит в тексте: «Наконец за окном вагона появляются окрестности

Бари. Современные постройки не мешают воспринимать предместья этого

города такими же, какими их видели наши предшественники: “Окрест града

суть много садов мигдаловых, инное овощие имущих, виноградов же такожде

и маслин велие изобилие, – сообщает В.Г. Барский…» [9].

Нахождение в реальности тут же рождает ассоциацию с культурной

информацией, оставшейся в веках. Таким образом, автор перемещается в

настоящем и использует в качестве путеводителя прошлое.

Помимо временного и пространственного принципа композиции, в

путевом паломническом очерке ярко выражен духовно-символический принцип

композиции, который иллюстрирует внутреннее, духовное изменение,

произошедшее в человеке. Этот принцип композиции выражается в логической

и эссеистической композиционной структуре, характерной для микротекстов.

В этом очень помогает стилевой прием детализации. За счет детальной

прорисовки, детального заострения внимания на чем-либо создается

неповторимое ощущение совершенного путешествия читателем. Он глазами

повествователя должен увидеть каждый камушек на дороге, каждую трещинку

на образе, почувствовать каждое волнение ветра, – если все это необходимо для

создания целостной картины действительности или целостного образа, явления.

Таким образом, деталь проступает ярким пятном на фоне размытого, но

уловимого фона. Причем детализация может быть не только реально-

временной (что вижу – то пишу), но и историко-реконструированной, которая

помогает автору аккуратно ввести, например, отрывок из жития святого.

Несомненно, одной их главных особенностей «хождения» являлся язык

повествования. «Язык хождений в основе своей народный, разговорный»,-

отмечает Н.И. Прокофьев [10]. Также этот язык избегает абстракций, он точен,

доступен и по своей лексике и изобразительным средствам.

Язык современного паломнического очерка также отличает своя

относительная простота: для того, чтобы в «паломничество» отправился

читатель (причем любого возраста, социального положения, пола), необходимо

сделать так, чтобы язык автора был понятным и максимально точным, в

особенности при описании святынь. Однако между одним и тем же

паломническим очерком, написанным для разного типа изданий, конечно,

будут наблюдаться некоторые различия. Так, язык повествования для светской

газеты или журнала будет нацелен на простоту: в нем будет минимальное

количество различных терминов (с объяснениями), повествование будет

вестись с учетом целевой аудитории. Пример – два отрывка, описывающих

восхождение на гору Синай. Итак, первый очерк «Монастырь на Синае» создан

для светского журнала: «Через некоторое время из-за гор показался

серповидный месяц, и мы пошли немного быстрее» [11]. Простое и ясное

описание создает точную картину события. Паломнический очерк для

церковных изданий, как нам кажется, обладает чуть более сложной лексикой:

«Светло от луны, но до рассвета еще далеко. Изредка набегает ветерок, как

«глас хлада тонка» [12]. Итак, данный текст, написанный также предельно

ясным языком, усложнен за счет вставки слов на церковнославянском языке.

Отметим, что в паломнических очерках (как и в «хожениях»)

присутствует церковнославянская лексика, что является следующей языковой

особенностью жанра. Она обычно применяется в передаче библейских,

апокрифических и христианско-легендарных сказаний. Однако следует

заметить, что церковнославянская лексика занимает в паломническом очерке,

как и в «хождениях», скромное место: даже в пересказе библейских эпизодов

современные авторы нередко прибегают к живому разговорному языку.

Церковнославянская лексика добавляется, как правило, в виде небольших

цитат: «Но чтобы обратиться к Богу, необходимо смириться: «…сердце

сокрушенно и смиренно Бог не уничижит» (Пс. 50, 19)» [13]. Или же

отдельными словами в тексте при описании исторических событий, святого

образа: «богодарованный», «предстоял», «возопил» и т. п.

Отметим и еще один, особенно важный лексический слой

паломнического очерка, а именно: использование слов и конструкций,

связанных с церковной жизнью, то есть вошедших в разговорный язык

воцерковленных людей («во славу Божию», «стяжать», «благодать» и т. п.).

Кроме того, иногда используются устаревшие географические названия: «Бар-

град», «Царь-град», «Иверия». Эти наименования взяты из церковной истории

и Святого Придания, которые, несмотря на ход истории, остаются в

неизменном виде в церковном сознании. Таким образом, в названии статьи («В

далекой Иверии», «К мощам свт. Николая в Бар-град») прослеживается

преемственная связь поколений: настоящих паломников и тех, кто жил в

прошедшие времена.

Для паломнического очерка характерно присутствие иноязычной

лексики: в описании порядка богослужения или при предъявлении в тексте

другой специальной информации, количество иностранных заимствований

неоднократно возрастает («Евхаристия», «клирос», «антифон» и т. п).

Специфические особенности паломнического очерка, связанные с

предметом его повествования, авторской позицией, стилистическими приемами

и языковыми средствами, способствуют оформлению всех его типов в систему.

Предметом повествования в паломническом очерке является описание

путешествий по святым местам. В таком описании может преобладать

различного вида информация. Поэтому в зависимости от цели различаем

очерки:

познавательные, просветительские (преобладают исторические и

библейские данные, цитаты из жития святых, объяснение церковных правил

и т. п.);

миссионерские (в доступной форме рассказывается о христианском

учении о спасении души, смысле тех или иных традиций, явлений и т. п.). Вот

как автор в очерке «Лоно Авраамово» рассказывает о духовном смысле

церковной традиции паломничества.

Несомненно, решающую роль в повествовании играет именно автор,

поэтому логичным будет выделить тексты, типология которых основана на

авторской позиции. Итак, мы считаем, что существуют отличающиеся друг от

друга паломнические очерки, которые написаны специалистом (например,

священником, искусствоведом, историком) и не специалистом. На основании

этого выделим:

специальный путевой паломнический очерк. В таком очерке будет

преобладать богословский, культурологический, исторический анализ;

«любительский» очерк (автор – человек, не имеющий прямое

отношение к изучению истории, православия. Он может быть только

верующим). В данном типе преобладает живая реакция на знакомство со

святыней, людьми и т. п.

Особенности повествования в паломническом очерке также во многом

предопределяются типом издания, для которого пишется очерк. Сделаем

предположение, каковы отличительные стороны информации, представленной

в паломнических очерках религиозного, светского и специализированного

изданий.

В религиозном издании, которое направлено, в первую очередь, на

распространение Слова Божия, паломнический очерк будет включать в себя как

культурно-просветительскую, так и миссионерскую информацию. Причем

отметим следующие особенности: описание правил церковной жизни

представлено в меньшей мере, так как верующий воцерковленный человек и

так владеет данной информацией.

Паломнический очерк в светском издании предназначен для более

широкой аудитории, однако здесь также присутствует и культурно-

просветительская, и миссионерская информация. Единственное отличие: более

подробное разъяснение церковных традиций, правил, норм. Язык

повествования должен быть более доступным для широких масс.

В специализированном издании уклон делается в сферу специализации:

если, например, это история, то в паломничестве значительно подробнее будет

затрагиваться данная сторона. В качестве примера можем привести журнал

«Православный паломник», в котором опубликованные паломнические очерки

чаще всего носят специальный характер.

Как нам кажется, в совершенно чистом виде данные типы паломнических

очерков встречаются довольно редко. В основном, существуют паломнические

очерки смешанных типов, что связано с общей тенденцией в журналистике.

Итак, художественное своеобразие (образ автора, композиция, стиль и

язык повествования) служит средством реализации в тексте культурно-

просветительской и миссионерской функций путевого паломнического очерка.

Жанровое начало выражается в принадлежности путевого

паломнического очерка жанру очерка, который формирует своеобразный

каркас. Смысловое начало связано с сутью явления паломничества и наполняет

содержание культурно-просветительской и миссионерской информацией. В

этом и состоит специфика путевого паломнического очерка.

Следует отметить, что данные виды информации отражают настоящую

потребность аудитории в области религии. В этом заключается роль

паломнического очерка в современной публицистике – просвещение и

проповедь христианства.

Библиографический список1. Моклецова, И. «Я принял крест, я посох взял, меня влечет обет священный». (О жизни и

творчестве А.Н. Муравьева) // Православный паломник. – 2005. – № 3(22). – С. 51.2. Данные по: Мезьер, А.В. Русская словесность с XI по XIX столетие включительно : в

2 ч. / А.В. Мезьер. – СПб., 1902. – Ч. 2.3. Арсоба, М.В. Тема паломничества в русской литературе / М.В. Арсоба // Актуальные

проблемы изучения литературы в вузе и школе : материалы Всерос. конф. и XIX Зональной конф. литературоведов Поволжья. – Тольятти : ТГУ, 2004. – Т. 1 – С. 107.

4. Прокофьев, Н.И. Книга хожений [Электронный ресурс] / Н.И. Прокофьев. – М., 1984. – http://www.thietmar.narod.ru

5. Моклецова, И. Указ. соч. – С. 53.

http://www.thietmar.narod.ru/

6. Цит. по: Житенев, С.Ю. История возникновения и богословский смысл православного паломничества : доклад на научно-метод. конф. «Сотериологический смысл православного паломничества») / С.Ю. Житенев // Православный паломник. – 2007. – № 3(34). – С. 28–44.

7. Пыльнева, Г. К дальним святыням / Г. Пыльнева // Духовный собеседник. – 2000. – № 3(23). – С. 134.

8. Конотопов Павел, иерей. Лоно Авраамаво [Электронный ресурс] / Иерей Павел Конотопов // «Татьянин день». – 2007. – 14 ноября. – http://www.taday.ru/text/78748.html

9. Никитин Августин, архимандрит. Бари / Архимандрит Августин Никитин // Православный паломник. – 2007. – № 2(33). – С. 32.

10. Прокофьев, Н.И.Указ. соч. [Электронный ресурс]. – http://www.thietmar.narod.ru 11. Пересыпкин, О. Монастырь на Синае / О. Пересыпкин // К единству! – 2005.. – № 6. –

С. 47.12. Пыльнева, Г. В далекой Иверии. Воспоминания о паломничестве / Г. Пыльнева //

Духовный собеседник. – 2001. – № 4(28). – С. 124.13. Хурт, Василий (Клинтон). «К тебе, Господи, воззову…». Записки православного

американца / Василий Хурт (Клинтон) // Духовный собеседник. – 2005. – № 1(41) . – С. 165.

http://www.thietmar.narod.ru/

http://www.taday.ru/text/78748.html

ОТЧЕТЫ И РЕЦЕНЗИИ

ГАБИДУЛЛИНА, А.Р. УЧЕБНО-ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ДИСКУРС: МНОГОРАФИЯ/А.Р. ГАБИДУЛЛИНА. – ГОРЛОВКА, 2009. – 290 с.

Изучение феноменов дитскурсивной природы имеет в наши дни важное

«прикладное» значение как в филологическом, так и в образовательном

аспектах. В монографии А.Р. Габидуллиной представлены результаты

исследования учебно-педагогического дискурса, обладающего рядом

специфических характеристик.

Монография А.Р. Габидуллиной «Учебно-педагогический дискурс»

раскрывает категориальные и жанровые особенности учебно-педагогического

дискурса, под которым автор понимает семиотический процесс производства и

интерпретации учебных текстов в целостной, замкнутой коммуникативной

ситуации, погруженной в сферу организованного обучения. Такой ситуацией,

по мнению автора, является урок, материальная основа которого складывается

из взаимодействующих и взаимообусловленных текстов учебника, метатекста

учителя и вторичных текстов учащихся. Текст учителя играет при этом

интегрирующую роль: вбирает в себя основные элементы языков различных

подсистем дискурса и строится на их основе.

Монография А.Р. Габидуллиной написана на базе обширного научного

материала. Автором изучена и критически осмыслена едва ли не вся научная

литература, посвященная исследуемой ею проблемы.

Монография состоит из трех глав. В первой главе А.Р. Габидуллина

делает обстоятельный анализ лингвистических и психолого-педагогических

работ, объектом которых является общение учителя и учащихся, называет

различия в трактовке понятия «педагогический дискурс» у разных авторов,

показывает место учебно-педагогический дискурса среди других типов

институционального дискурса. Тексты, порождаемые и интерпретируемые в

ситуации общения учителя с учащимися, характеризуются как учебные,

дидактические и конверсационные (интерактивные).

Во второй главе исследуются коммуникативно-прагматические,

содержательные и композиционно-структурные категории дискурса,

определяемые автором как наиболее существенные, важные признаки

коммуникативной ситуации, отраженные в тексте.

Параметр «коммуниканты» коррелирует с категорией

антропоцентричности (адресантность и адресатность). Адресантность отражает

разные подходы автора учебника, учителя или учащегося к построению

учебного текста в зависимости от авторитарной, диалоговой или

«промежуточной» формы предъявления знания. Адресатность – это категория,

отражающая направленность текста на гипотетического или реального

адресата-школьника, его знания, интересы и т. д. В работе рассматриваются

разнообразные средства «диалога» автора учебного текста с потенциальным

или реальным читателем/слушателем.

Параметр «цель» соотносится с категорией стратегичности. В учебно-

педагогический дискурсе отчетливо выделяются основные, эпистемические

(познавательные) макростратегии и вспомогательные микростратегии автора

учебника и учителя: метадискурсивные и коммуникативно-прагматические.

Эпистемические стратегии являются основными, потому что учебно-

педагогический дискурс обращен прежде всего к ментальным механизмам,

мышлению учащихся. Между стратегиями различного типа наблюдается

известная функциональная общность.

Учебно-педагогический дискурс входит в семиосферу русской культуры,

в сферу организованного обучения и подчиняется законам дискурсивной

практики (закономерностям, принципам, правилам создания текста), принятой

в данном социуме. Важной категорией учебно-педагогический дискурса автор

признает интердискурсивность (свойство дискурса осуществлять

взаимопересекающиеся связи различных текстов в рамках замкнутой учебно-

педагогической коммуникативной ситуации). Рассматриваются особенности

реализации этой категории в учебный текст учебника, учителя и учащихся.

Параметр «предмет речи» имеет непосредственное отношение к

категории информативности как способности текста адекватно донести до

адресата определенную «дозу» информации разных типов: онтологической,

методологической, прагматической и пр. Показаны особенности работы с

информацией в авторитарном (репродуктивном) и личностно-ориентированном

(проектном) типах учебно-педагогическом дискурса. Важнейшей

подкатегорией информативности в учебно-педагогическом дискурса признается

оценочность.

Информативность дискурса автор соотносит с другой важной

категорией – интерпретативностью, то есть способностью «встречного» текста

адекватно декодировать смысл «исходного».

А.Р. Габидуллина считает, что для учебно-педагогического дискурса

характерна семиотическая неоднородность входящих в него текстов: учебно-

научные и дидактические тексты (художественные, публицистические,

разговорные и пр.) противостоят сознанию учащегося по способу организации

языка и интеграционных механизмов. На уроке происходит их соединение в

новый учебный текст. Категория интегративности отражает процесс

последовательного перевода сообщения с одного учебного языка на другой,

соединения различных по своей языковой организации текстов, в процессе чего

в сознании ученика происходит формирование понятий, рождение личностных

и культурных смыслов. Мыслительный процесс учащегося осуществляется в

системе двойного кодирования: вначале информация в тексте оформляется по

одним правилам, перекодируется и представляется уже в другом (новом)

тексте.

Важной особенностью учебно-педагогического дискурса является также

парафрастичность как способность учебных текстов функционировать во

множестве вариантов.

Параметр «событие» предопределяет категорию связности (смысловой и

композиционной) и членимости (дискретности) дискурса и выбор речевого

жанра. Речевой жанр рассматривается с двух позиций: текстемной (жанры

учебника) и дискурсивной (речевые жанры учебного текста педагога и

учащегося как корреляты текстемы в коммуникативной ситуации).

Монография А.Р. Габидуллиной «Учебно-педагогический дискурс»,

представленная на рецензию, вносит весомый вклад в развитие современной

дискурсологии. Она имеет как теоретическую, так и практическую значимость.

Последняя заключается в методически обоснованных рекомендациях,

реализация которых в профессиональной практике учителя позволит ему

эффективно организовывать процесс общения на учебных занятиях.

Несомненно, рецензируемая монография будет полезна научным работникам,

учителям-филологам, аспирантам и студентам педагогических вузов.

О.Г. Каменская,кандидат педагогических наук,

доцент кафедры русского языка и литературы гуманитарного института ТГУ

СОМОВА, Л.А. СТРУКТУРА КОММУНИКАЦИИ НА УЧЕБНЫХ ЗАНЯТИЯХ ПО ЛИТЕРАТУРЕ: МОНОГРАФИЯ / Л.А. СОМОВА. –

ТОЛЬЯТТИ: ТГУ, 2009 – 143с.

Книга Л.А.Сомовой – новый поворот в методике преподавания

литературы: в монографии представлены результаты исследования одной из

важнейших методических проблем – преподавания литературы в школе и в вузе

с учетом специфики предмета и усилением коммуникативной функции

учебного занятия.

Художественное произведение часто является перед читателями и

исследователями «молчаливым сфинксом» (Д.А. Леонтьев), или своего рода

«смысловой плазмой» (Б.М. Гаспаров), и все пытаются разгадать эту тайну.

Удалось ли автору монографии «разговорить» «молчаливого сфинкса» и

предложить убедительную гипотезу постижения смысла литературного текста

на учебных занятиях по литературе? В целом, да.

Первая глава «Этапы художественного произведения в школе и структура

коммуникативного процесса» показывает, как можно использовать потенциал

современной риторики на каждом из этапов изучения произведения в школе,

поскольку риторика – это «творческий инструмент, придающий речи

художественность». Важно, что автор монографии обращается к теории

дискурса: согласимся, что при реализации конспекта урока происходит его

интерпретация, согласно ядерному смыслу, что понимание смысла

художественного текста перетекает в учебный дискурс. Именно дискурсивная

специфика учебного занятия делает его более мобильным, подвижным,

творческим.

Впервые этапы изучения художественного произведения в школе

рассмотрены системно, с позиций лингводидактики и целей риторизации

литературно-методического образования. Доказана жанровая обусловленность

широкого спектра эмоционально-образных форм урока, их заданность

коммуникативным намерением и задачами оптимизации общения.

Вторая глава монографии «Введение продуктивных моделей уроков

литературы в школьную и вузовскую практику» представляет опыт работы

Л.А. Сомовой в сфере новых технологий литературного образования.

Педагогические задачи, которые Л.А. Сомова ставит перед студентами в

ходе опытного обучения, выступают как модель и средство обучения

осознанному проектированию. На первый план выдвигается коммуникативная

функция, а в итоге формируется «операциональная сторона» педагогического

знания.

В монографии отмечается, что проигрывание со студентами будущей

учебной ситуации требует использования игровой модели, предварительное

концептуальное описание исследовательского объекта – концептуальной

модели.

Особый интерес вызывает положение о том, что коммуникативная

ситуация урока лежит в контексте художественной коммуникации и имеет свое

речевое поле, заданное литературоведческой моделью художественного текста.

Действительно, литературоведческие категории играют важную роль как

доминанты художественного текста, как «модель высказывания говорящего».

Несомненно, что моделировать современный урок литературы необходимо с

учетом закономерностей мысле- и речетворческой деятельности учителя и

учащихся.

Бесспорно и то, что «формирование мыслительных и поведенческих

стратегий» составляет основу гуманитарного мышления, а урок, являясь

структурной единицей учебного процесса, – целостная система, и как система

нуждается в моделировании. Рассматривать урок как прогностическую модель

перспективно.

Ценно, что общение на уроке литературы рассматривается как широкое

поле обмена информацией, связанной с познанием художественного

произведения. Это и методический опыт прошлого как актуальная информация;

и профессиональные находки современных словесников-практиков. Это

информационная модель мира, проявленная в художественном тексте;

открытия в литературоведении, касающиеся художественной коммуникации,

способов взаимодействия автора и читателя; дискурсивные практики на уроке;

способы текстопорождения, и текстобытия как речевые события урока. Это

возможность моделирования общения, поскольку именно информационный

подход позволяет не только представить огромное поле смыслов, но и

установить пути отбора необходимой информации, способы её репрезентации,

оптимальные техники воздействия на собеседника.

Представленная на рецензию книга актуальна, она имеет теоретическую и

практическую значимость для методики преподавания литературы. Данная

работа сделана в русле научной школы кафедры риторики и культуры речи

Московского педагогического государственного университета.

Не случайно и то, что ключевыми словами монографии являются

термины «коммуникация» и «моделирование»: общепризнанно, что,

совершенствуя и согласовывая свой общий модельный фонд в науке, технике,

искусстве, человечество тем самым продвигает вперёд свою большую систему

моделей мира, называемую культурой.

Монография «Структура коммуникации на учебных занятиях по

литературе» будет полезна научным работникам, учителям-словесникам,

совершенствующим свое самообразование, студентам старших курсов и тем

пытливым читателям, для которых важно разгадать загадку «смысловой

плазмы» художественного произведения.

Г.Н. Тараносова,доктор педагогических наук,

профессор кафедры русского языка и литературы гуманитарного института ТГУ

ПАНТЫКИНА, М.И. ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ МЕТОДОЛОГИЯ: ОПЫТ ИССЛЕДОВАНИЯ ПРАВА: МОНОГРАФИЯ / М.И.

ПАНТЫКИНА. – Екатеринбург, 2008. – 240 с.

Макс Шелер однажды заметил, что «феноменологическая философия

есть постоянная десимволизация мира»19. Ни в коем случае не устраняя

наивной точки зрения на значимые события в жизни людей,

феноменологическая редукция позволяет понимать их самоданность.

Фактически не изменяя императивов и их отношения к реальности,

феноменология расширяет границы наших представлений о действительности.

Такова сверхзадача последовательной рациональности, вынесенная на повестку

дня и современного социального философствования, включая философию

права. Желательность подобного исследования философски общепонятна, но

практически не реализуется современными авторами. И именно такую задачу

берется решать в своей монографии М.И. Пантыкина.

19 Шелер, М. Избранные произведения. – М. : Гнозис, 1994. – С. 204.

В книге рассматривается комплекс сложных и многогранных

теоретических и практических проблем методологии социального познания,

связанных с осознанием несоответствия между радикальными изменениями в

устройстве социального мира и классическими типами правопонимания. При

этом работа имеет ощутимые и убедительные выходы к практической данности

правовых отношений. Открывается совершенно отчетливый аспект

антропологического измерения правовых ситуаций как основы принятия не

только судебных, но и повседневных рутинных, нормативно-значимых

решений. Это вопросы безопасности, потребность личности в развитии своих

способностей, рождение и смерть человека, право на достойную старость. Это и

устойчивое воспроизводство неправовых практик, обострение противоречий

между формальными нормами и обычным правом, подогретым в

глобалистском ренессансе национальных правовых культур. Меняются

механизмы принятия законов, нередки случаи, когда право разработки

законопроектов делегируется неформальным общественным институтам и

международным организациям.

Необходимость комплексного изучения изменений в современном праве

подразумевает описание права таким, каким оно предстает в опыте и

показывает себя «на самом деле», а именно как самопорождающийся

социальный процесс, лишенный вневременной устойчивости и

предполагающий постоянную корректировку правопонимания. Необходимо

уйти от философско-правового традиционализма, от «прокрустова ложа»

традиционных типов правопонимания.

М.И. Пантыкина формулирует феноменологическую методологию

исследования права как основанную на рефлексивной точке зрения,

ориентированной на актуальное право. Перенос акцентов на актуальное

означает, что следует уметь видеть в праве сопряжение всех форм

жизнедеятельности человека и общества, принимать в расчет не абстрактный

субъект права, а конкретные формы реализации правосубъектности,

обнаруживать в схемах реализации нормативности данности культуры и

социального опыта.

Размышляя о практическом и теоретическом статусе данного

исследования, следует признать, что его предназначение состоит в том, чтобы

стать методологическим основанием для дальнейшего развития интегративного

правопонимания и, следовательно, условием «жизненной» актуализации теории

и философии права. Для реализации данного предназначения автору

потребовалось выяснить условия применения феноменологической

методологии, апробировать феноменологические процедуры редукции,

дескрипции, интерпретации и моделирования в исследовании изменений,

происходящих в современном праве.

Монография М.И. Пантыкиной написана на базе обширного научного

материала. Автором изучена и критически осмыслена едва ли не вся научная

литература, посвященная исследуемым ею проблемам. В работе представлена

системная реконструкция тенденций в развитии феноменологии права, начиная

от первого опыта применения феноменологической методологии к праву,

состоявшаяся еще при жизни Э. Гуссерля в работах представителей

Мюнхенской школы феноменологии Ф. Шрайера и А. Пфендера, кончая

последними исследованиями. В частности, автор справедливо утверждает, что в

последние десятилетия акцентирование внимания на значимости

феноменологических идей идет по нескольким направлениях. Во-первых,

феноменология рассматривается как теоретико-методологическое основание

интегративного правопонимания (А.В. Поляков, В.В. Бибихин, И.И. Грязин).

Во-вторых, исследование понятия правовой жизни через обращение к

феноменологическому учению жизненного мира (И.Д. Невважай). В-третьих,

под влиянием идеи интерсубъективности развиваются коммуникативные и

герменевтические теории права (П. Рикер, Б. Вальденфельс, Ю. Хабермас,

А.В. Поляков, И.Л. Честнов, А.И. Овчинников, И.П. Малинова и др.). В целом

феноменология права, в силу непродолжительности истории ее развития,

остается наименее разработанным направлением философии права, поэтому

данная монография призвана восполнить существующий теоретический пробел

посредством выявления ее методологических возможностей.

Научная специфика книги М.И. Пантыкиной заключается в

междисциплинарном подходе к исследованию феномена права с

использованием теории и методологических принципов феноменологии. Нельзя

не отметить умелое использование понятийного аппарата философии, истории,

теории и методологии, социологии и психологии. Автор при этом

демонстрирует взвешенное отношение к дивергенции различных научных школ

и типов правопонимания. Представленное в качестве базового интегративное

правопонимание в контексте феноменологии права объединяет разработанные в

рамках классических типов правопонимания нормативный, ценностный и

социальный аспекты права и определяет их как способы конституирования

бытия человека.

Объект исследования – действительный мир права – рассматривается в

монографии как феномен, который всегда предпослан научному и

практическому освоению права как пространство очевидных утверждений о

праве или собственно актуальное право. Измерения-явления права определяют

этот мир права как эмпирическую данность субъекта права с его способностями

к правомочию, правообязанности и правовым суждениям, включая социальный

опыт и правовые ценности.

Следует признать удачной структуру монографии, в которой реализуется

логика движения рассуждений от общего к частному. Данная структура

позволила автору сначала вычленить актуальные проблемы исследования в

контексте изменения парадигмы современного социального познания, затем

обратиться к вопросам о специфике смыслообразования в праве,

структурообразующей интенции и онтологическом статусе права. Следует

заметить, что обращение к конкретным явлениям правовой жизни (в данном

исследовании таким примером является российское право) является

необходимым элементом процедуры дескрипции, поскольку они позволяют

выявить генетическую преемственность между первичными значениями в

структурах жизненных миров и научными конструктами. Примеры выполняют

в данном феноменологическом исследовании еще одну функцию, они

конкретизируют интерпретацию значений феноменов права. И хотя

истолкование не является, строго говоря, собственно феноменологической

процедурой, оно расширяет границы восприятия права, решая при этом вопрос

об актуализации феноменологического исследования права.

В рецензируемой работе сформулирован ряд теоретических положений и

выводов, которые представляют большой интерес не только в научном плане,

но и с позиции правоприменительной деятельности. Так, весьма интересным

является теоретическое обоснование тезиса о том, что феноменологический

метод проверяет адекватность правовых интерпретаций путем возвращения их

в мир социального опыта, из которого они сами происходят. При этом

утверждается, что право интенционально «схватывается» в социальном опыте,

а за «фасадом» правовых коллизий и фактов скрывает непрерывный процесс

смыслообразования права.

Представленная в монографии феноменологическая методология

позволяет выделять два плана изучения правовой реальности: во-первых,

идеальную эйдетическую сущность права и, во-вторых, реальное

социокультурное многообразие права. Заслуживает внимания и рассмотренная

в рамках феноменологии тема «жизненного мира», которая сняла жесткость

субъект-объектной парадигмы и позволила подойти к проблематике

интерсубъективности в праве (право как человекосообразное пространство,

право как пространство диалога, право как «правовая жизнь»).

Следующим важным результатом исследования следует признать

описание правосознания как механизма удержания и порождения смыслов

права, в ходе которого было выяснено, что правосознание воспринимает факты

правовой реальности в пассивных синтезах сознания, продуцирует новые

смыслы в активных синтезах сознания, при этом каждой форме

конституирования права свойственны собственные продукты. Так, вследствие

того, что пассивный синтез правосознания является сущностным созерцанием

права, его продуктам присущ характер простых констатаций некоторых

абстракций. Примерами такого рода констатаций являются многочисленные

допущения догматики права: «физическое лицо, «публичное право», «частное

право» и т. д. Суть активного синтеза состоит в порождении новых смыслов,

представляющих собой симбиоз образов действительности, идеальных

представлений о ней и субъективности. Специфика активного синтеза сознания

состоит в том, что он имеет собственную темпоральную структуру, в которой,

собственно, и обнаруживается источник и механизм смыслопорождения. В

этом случае право предстает в правосознании как то, что меняется не столько

под воздействием тех или иных объективных условий (экономических,

политических, социальных и т. д.), сколько в результате изменения временных

перспектив (осовременивания) индивидуальных сознаний или в результате

«управления временем» с помощью социальных технологий (эффект тотальной

синхронизации). Право наполнено продуктами активного синтеза сознания.

Среди них важнейшими являются правовые концепты, которые затем

трансформируются в правовые факты, обычаи, презумпции, фикции и т. д.

Кроме того, описание процесса конституирования права привело автора к

интересному выводу о том, что действительный мир права представляет собой

более или менее упорядоченные результаты «постигающего» правосознания. А

поскольку, кроме того, право не конструируется данными извне факторами, а

конституируется, порождается из собственных оснований, то это ведет к

допущению процессуальной сущности права и признанию конгруэнтности

процессуальности смыслообразования и процессуальности реального права.

Это задает нетрадиционный «угол» видения феномена права. Право в этом

контексте представляет как коммуникативный процесс, характеризующийся

самоуправляемым развитием (аутопойезисом). А то, что принято обозначать

абстракцией «юридическая система», оказывается обозначением

функциональной специфики права.

Описание права как процесса не предполагает утверждения автором

процессуальности права в качестве его единственного субстанционального

свойства. М.И. Пантыкина, настаивая на интегративности как важнейшей

характеристики феноменологического познания, выделяет в дескрипции права

две ипостаси: в онтологическом аспекте – право есть процесс, а в

гносеологическом – структурированный образ. Различие этих ипостасей

реализуется в том, что право-структура и право-процесс не совпадают в

отношении кода описания нормативности, а также в режиме «причастности –

непричастности» к институтам власти и источникам распределения

материальных благ.

Одним из аспектов исследования правовой жизни явилось его описание в

виде феноменологической модели. Ее разработка позволяет заменить

редуцированные, но логически релевантные определения права дескрипцией

его многоаспектного образа. В феноменологической модели сущностные черты

права описываются и интерпретируются с позиции объективированных и

субъективированных измерений. В состав первых входят социальный опыт и

правовые ценности, а субъективированные измерения предстают в виде

субъекта права и таких его свойств, как правообязанность, правомочие и

способность суждения.

Феноменологическая модель права оказывается эффективным

дополнительным инструментом описания процессов, происходящих в

современном российском праве и перспектив его развития в контексте

глобализирующегося мира. Общепризнанные утверждения о напряженности и

противоречивости этих процессов, прошедшие процедуру феноменологической

редукции, вытесняются рефлексией более высокого уровня. В результате

проведенное феноменологическое исследование позволило выделить ряд

особенностей современного российского права, которые в дальнейшем могут

быть представлены в виде самостоятельной цельной концепции.

Монография М.И. Пантыкиной содержит ряд глубоких научных выводов,

имеющих важное значение для развития методологии социального познания и

теории права. При этом книга написана ясным литературным языком, что

делает ее доступной для достаточно широкого круга читателей.

Вместе с тем монография не лишена, разумеется, ряда спорных

моментов. Некоторые ее частные положения не полностью обоснованы,

требует дальнейшего, а может быть, и отдельного исследования проблема

онтологических оснований права. Но это не отменяет актуальности поднятых

автором проблем, не устраняет общей положительной ее оценки. Таким

образом, книга М. И. Пантыкина «Феноменологическая методология: опыт

исследования права» может быть рекомендована современной философской и

правоведческой аудитории. И, хотя феноменологическая миссия, обозначенная

М. Шелером далека от своего завершения, но книга М.И. Пантыкиной убеждает

в том, что «право становится не только основным средством регуляции

общественной жизни, но и формой построения и обновления социальных

смыслов»20. Таков результат проработки феноменологической методологии в

применении к философии права в качестве области современной социальной

философии.

К.М. Ольховиков,доктор философских наук,

профессор кафедры социологии и социальных технологий управления Уральского государственного технического университета – УПИ

имени первого Президента России Б.Н. Ельцина

20 Пантыкина, М.И. Феноменологическая методология: опыт исследования права. – Екатеринбург : Изд-во Уральского ун-та, 2008. – С. 221.

НАШИ АВТОРЫАдаевская Татьяна Ивановна

Сфера научных интересов: население городов Поволжья.Окончила Туркменский государственный педагогический институт. Кандидат исторических наук, доцент. Автор 75 публикаций, среди них монография, учебно-методическое

пособие «Первобытное общество» с грифом УМО. Награждена нагрудным знаком «Почетный работник высшего

профессионального образования РФ».

Андреюшкина Татьяна НиколаевнаСфера научных интересов: немецкоязычная литература; сонетная

лирика.Родилась в г. Комсомольск-на-Амуре Хабаровского края. Окончила

Куйбышевский государственный университет (1979). Защитила кандидатскую диссертацию в Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова (1983), докторскую диссертацию в Московском педагогическом государственном университете (2008).

Кандидат филологических наук (1983), доцент (1996), доктор филолоических наук (2009).

Опубликовала монографию «Этапы развития немецкого сонета» (2006). Окончила докторантуру МПГУ по специальности: 10.01.03 – Литература народов стран зарубежья (западноевропейская литература) (2008).

Доцент кафедры немецкой и французской филологии Гуманитарного института Тольяттинского государственного университета, заведующий секцией немецкой филологии.

andr @ tltsu . ru

Андронова Ирина ОлеговнаСфера научных интересов: культура и искусство Ближнего и Дальнего

Востока, проблема ориентального влияния на русское искусство, предметную среду интерьера.

Родилась г. Тольятти. Окончила Самарский государственный педагогический университет (Тольяттинский филиал). Защитила кандидатскую диссертацию в ФГНИУ Государственный институт искусствознания (г. Москва). Кандидат искусствоведения (2008), доцент (2009).

Доцент кафедры философии ТГУ.irart @ list . ru

mailto:[email protected]


Анохина Светлана ПетровнаСфера научных интересов: семантический синтаксис, анализ дискурса,

прецедентные феномены.Закончила Куйбышевский государственный педагогический институт

(1952). Защитила докторскую диссертацию в Российском государственном педагогическом университете им. А.И. Герцена (1995).

Доктор филологических наук, профессор, завкафедрой русского и иностранных языков Поволжского государственного университета сервиса (г. Тольятти).

Безгина Ольга АнатольевнаСфера научных интересов: история кооперативного движения в

России.Родилась в г. Тольятти. Окончила Хорезмский государственный

педагогический институт (1983) и аспирантуру при Тольяттинском политехническом институте по специальности «История» (1997). Защитила кандидатскую диссертацию в Самарском государственном университете (1997).

Кандидат исторических наук (1997), доцент (2001).Заместитель директора Гуманитарного института ТГУ по научной работе.

Доцент кафедры истории.bezqina @ tltsu . ru

Вещева Ольга НиколаевнаСфера научных интересов: аграрная политика Советского государства

в 1917–1927 гг.; краеведение. Родилась в городе Жигулевске Самарской области. Окончила Самарский

государственный педагогический университет (1989) и очную аспирантуру. Защитила кандидатскую диссертацию (2000) на тему «Аграрная политика Советского государства в 1917–1927 гг. (на материалах Самарской, Симбирской губерний)».

Кандидат исторических наук, доцент кафедры истории ТГУ.

Горбунов Евгений ЮрьевичСфера научных интересов: прикладная и математическая лингвистика,

тезаурусно-сетевое моделирование, лингвистическая семиотика, терминоведение и теоретическая грамматика английского языка.

Родился в Санкт-Петербурге. Окончил Тольяттинский государственный университет (2004), аспирантуру при кафедре прикладной лингвистики Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена (Санкт-Петербург, 2007). Защитил кандидатскую диссертацию по


специальности «Прикладная и математическая лингвистика» в РГПУ им. А. И. Герцена (Санкт-Петербург, 2008).

Старший преподаватель кафедры немецкой и французской филологии ТГУ (секция лингвистики и французской филологии), совместитель по кафедре теории и практики преподавания иностранных языков и культур ТГУ (теория и практика английского языка).

evgenigorbunov @ yandex . ru

Желнина Евгения ВалерьевнаРодилась в г. Свирске Иркутской области. Окончила Московский

государственный университет им. М.В. Ломоносова по специальности «Менеджмент» (2001). Кандидат социологических наук по специальности 22.00.08 «Социология управления».

Доцент кафедры «Социология» ТГУ.ezhelnina @ yandex . ru

Здерева Галина ВасильевнаСфера научных интересов: теория и методика практического

воспитания; методика преподавания истории.Родилась в г. Алма-Ата (Казахстан). Окончила Куйбышевский

государственный университет (1978). Защитила кандидатскую диссертацию в Московском государственном университете (1982) и докторскую диссертацию в Тольяттинском государственном университете (2005).

Обладатель грантов Министерства образования Российской Федерации и фонда «Развитие через образование» Департамента образования мэрии г. Тольятти.

Лауреат городской премии им. В.Татищева в области образования 2002 г. за инновационную разработку. Лауреат конкурса на лучшую научную книгу 2005 г. среди преподавателей высших учебных заведений.

Кандидат исторических наук (1982), доцент (1991), доктор педагогических наук (2005).

ZderevaGV @ mail . ru , GVZdereva @ tltsu . ru

Иванов Евгений НиколаевичСфера научных интересов: исследование проблемы патриотизма.Окончил Военный университет Министерства обороны (1990). Защитил

кандидатскую диссертацию в Магнитогорском государственном университете (2009). Кандидат педагогических наук.

Заведующий кафедрой гуманитарных дисциплин Тольяттинского военно-технического института.





Иванова Вера ЕвгеньевнаСфера научных интересов: психология и педагогика.Окончила Самарский государственный педагогический университет,

психологический факультет (2002). Защитила кандидатскую диссертацию в Самарском государственном педагогическом университете (2005).

Кандидат педагогических наук.Заместитель директора СП МОУ лицей № 67, заведующий д/с

«Русалочка».

Иванова Татьяна НиколаевнаСфера научных интересов: профессиональная ориентация молодежи;

социальные инноватики.Окончила Московский психолого-социальный институт (1998). Защитила

кандидатскую диссертацию в Российском государственном институте интеллектуальной собственности. Кандидат социологических наук (2003). Доцент (2007).

Завкафедрой социологии ТГУ. IvanovaT 2005@ tltsu . ru

Каменская Ольга ГеоргиевнаСфера научных интересов: современный русский язык, методика

преподавания русского языка.Окончила Таджикский государственный университет (1969). Защитила

кандидатскую диссертацию в НИИ ПРЯНШ (Москва, 1985).Кандидат педагогических наук (1986).Доцент кафедры русского языка и литературы ТГУkamolga @ mail . ru

Князева Анастасия АлексеевнаСфера научных интересов: лингвистика текста.Окончила Волжский университет им. В.Н. Татищева по специальности

«Филология» (2005).Работает преподавателем кафедры лингвистики и перевода в

Тольяттинском филиале Санкт-Петербургского института внешнеэкономических связей, экономики и права.

Аспирантка Волжского университета им. В.Н. Татищева по специальности 10.02.04– германские языки (Тольятти).

Колосов Константин АлександровичСфера научных интересов: психология и педагогика.



Окончил Куйбышевский государственный университет (1982). Защитил кандидатскую диссертацию в Тольяттинском политехническом институте (1998). «Заслуженный учитель России» (1996). Кандидат педагогических наук.

Директор МОУ СОШ лицей № 67.

Косс Евгения ВалериевнаСфера научных интересов: переводоведение, методика преподавания

перевода, зарубежная литература.Родилась в Тольятти. Окончила филологический факультет

Тольяттинского государственного университета (2003).Старший преподаватель кафедры теории и практики перевода, соискатель

ТГУ (с 2007 года). E . Koss @ tltsu . ru

Крайнова Наталия ВикторовнаСфера научных интересов: изучение специфической сущности путевого

паломнического (православного) очерка и анализ его функций в современной печати.

Окончила Тольяттинский государственный университет (2008).Соискатель кафедры журналистики ТГУ.natafleur @ mail . ru

Крамарь Ольга КазимировнаСфера научных интересов: история русской литературы ХХ века,

история русской литературы рубежа ХХ–ХХI веков, теория литературы, литературная критика ХХ века.

Окончила филологический факультет Таджикского государственного университета (1971). Защитила кандидатскую диссертацию «Проблемы истории русской литературы в трудах А.И. Белецкого» в Ленинградском государственном университете (1988).

Кандидат филологических наук, доцент.Доцент кафедры русской литературы ХХ века и зарубежной литературы

Елецкого государственного университета им. И.А. Бунина.

Мустафина Эльмира КамиловнаСфера научных интересов: история русского языка.Родилась в г. Душанбе (1953). Окончила филологический факультет

Таджикского государственного университета (1975) и аспирантуру филологического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова (1984). Защитила кандидатскую диссертацию по специальности «Русский язык» (1984).



Кандидат филологических наук (1985), доцент ().Доцент кафедры русского языка и литературы ТГУ.Mustal @ tltsu . ru

Николаева Светлана ЮрьевнаСфера научных интересов: психология личности, этнопсихология.Окончила Ташкентский государственный педагогический университет

(1983), Самарский государственный педагогический институт (2000).Старший преподаватель кафедры теоретической и прикладной

психологии ТГУ.

Ольховиков Константин МихайловичСфера научных интересов: философия и социология культурыОкончил философский факультет Уральского государственного

университета (1983). Кандидат философских наук (1992), доцент (1996), доктор философских наук (2002).

Профессор кафедры социологии и социальных технологий управления Уральского государственного технического университета – УПИ им. Б.Н. Ельцина.

[email protected]

Прокофьева Лариса ПетровнаСфера научных интересов: психолингвистика, фоносемантика,

методика преподавания русского языка как иностранного, филологический анализ текста.

Окончила Саратовский государственный университет (1989), педагогический институт СГУ им. Н.Г. Чернышевского (2000).

Защитила кандидатскую диссертацию (1995), докторскую диссертацию (2009).

Доцент (2000).Заведующий кафедрой русского языка как иностранного Саратовского

государственного медицинского университета.

Пантыкина Марина ИвановнаСфера научных интересов: философия права.Родилась в г. Краснотурьинск Свердловской области. Окончила

Уральский государственный университет (1987). Защитила кандидатскую диссертацию в Самарском государственном университете (1996).

Кандидат философских наук (1996), доцент (2006).Заместитель директора Гуманитарного института ТГУ по учебной работе,

доцент кафедры философии.


pantikina @ tltsu . ru

Рогожникова Наталья ЕвгеньевнаСфера научных интересов: 1917–1920 гг. Революционный кризис и

гражданская война.Родилась в г. Красноярске. Окончила Красноярский государственный

педагогический институт (1979). Защитила кандидатскую диссертацию в Самарском государственном университете (2000).

Кандидат исторических наук (2000), доцент(2005).Доцент кафедры истории ТГУ.hist _ tgu @ tltsu . ru

Скрипачёва Ирина АлександровнаСфера научных интересов: муниципальная культура.Родилась в г. Балаково Саратовской области. Окончила Куйбышевский

государственный университет культуры (1989), Самарский государственный университет (1998). Защитила кандидатскую диссертацию в Академии переподготовки кадров культуры, искусства и туризма при Министерстве Культуры РФ в г. Москве (2002).

Кандидат культурологических наук (2002).Главный специалист Департамента культуры мэрии городского округа

Тольятти. Доцент кафедры социологии ТГУ.sial @ tgl . ru

Тараносова Галина НиколаевнаСфера научных интересов: комплексный анализ художественного

текста в континууме отечественного гуманитарного знания.Окончила Новокузнецкий государственный педагогический институт

(1965).Кандидат педагогических наук (1977), доктор педагогических наук

(1992), доцент (1980), профессор (1991). Награждена медалями «За трудовую доблесть» (1986) и «Ветеран труда» (1988), нагрудным знаком «Почетный работник высшего профессионального образования России» (1999).

Профессор кафедры русского языка и литературы ТГУ.GTaranosova @ tltsu . ru

Тюркин Богдан ВасильевичСфера научных интересов: история зарубежной литературы, развитие

отечественного и зарубежного театра, анализ и методика преподавания драматического произведения в вузе и школе, вопросы театральной педагогики и киноведения.





Окончил историко-филологический факультет Самарского государственного педагогического университета (Тольяттинский филиал) по специальности «Филология» (1999). Окончил очную аспирантуру и защитил кандидатскую диссертацию по специальности «Теория и методика обучения и воспитания (литература) в Самарском государственном педагогическом университете (2005).

Кандидат филологических наук (2005).Доцент кафедры русского языка и литературы ТГУ.BVT 1@ yandex . ru

Царев Борис ВасильевичСфера научных интересов: философия и методология истории.Окончил Казанский государственный университет (1967). Кандидат философских наук (1985), доцент (1988).Доцент кафедры философии ТГУ.

Цветкова Ирина ВикторовнаСфера научных интересов: теория и методология социальных наук,

социология образования, организация и проведение полевых социологических исследований.

Окончила Уральский госуниверситет по специальности «Научный коммунизм» (1988). Защитила кандидатскую диссертацию по теме «Концепции личности в идейном наследии Н.К. Михайловского: историко-философский анализ» (1993), и докторскую диссертацию на тему «Герменевтика философского текста» (2005).

Кандидат философских наук (1993), доктор философских наук (2004), доцент.

Профессор кафедры социологии ТГУ, завкафедрой гуманитарных и социальных дисциплин Волжского университета им. В.Н. Татищева.

Щёлокова Елена ФёдоровнаСфера научных интересов: культура восприятия искусства, технология

публичного выступления.Родилась в Самаре (1961). Окончила филологический факультет

Куйбышевского государственного педагогического института им. В.В. Куйбышева (1989) и аспирантуру Тольяттинского государственного университета (2006). Защитила кандидатскую диссертацию по специальности «Теория и методика профессионального образования» (2006).

Кандидат педагогических наук (2006).Администратор дома учёных, преподаватель кафедры «Журналистика»

ТГУ.dom _ tgu @ tltsu . ru



Щербакова Галина ИвановнаСфера научных интересов: история журналистики, литературы и

культуры.Родилась в г. Петровске Саратовской области. Окончила Саратовский

государственный университет по специальности «Филология»; прошла там же обучение в аспирантуре по кафедре истории русской литературы. Защитила кандидатскую диссертацию в Томском государственном университета (1976), и докторскую диссертацию в Санкт-Петербургском государственном университет (2005) по специальности «Журналистика». Член Союза журналистов РФ.

Якунин Валерий ЕфимовичСфера научных интересов: нейрофизиология, психофизиология,

дифференциальная психология.Окончил Куйбышевский медицинский институт им. Д.И. Ульянова

(1965). Стаж работы в системе высшего профессионального образования 39 лет.Кандидат медицинских наук (1973), доцент (1977), доктор медицинских

наук (1988), профессор (1991).Награжден Почетной грамотой Министерства образования РФ (2002).Профессор кафедры теоретической и прикладной психологии

гуманитарного института ТГУ.

Ямашев Владимир МихайловичСфера научных интересов: история автомобильной промышленности.Окончил Туркменский государственный педагогический институт.

Защитил кандидатскую диссертацию в Самарском государственном педагогическом университете (1999).

Кандидат исторических наук, доцент.Автор 55 публикаций, среди них монография и 4 учебно-методических

пособия.Доцент кафедры социально-культурного сервиса Поволжского

государственного университета сервиса.

Научное издание

ВЕСТНИКГУМАНИТАРНОГО ИНСТИТУТА ТГУ

Выпуск 52009

Редактор О.Г. КаменскаяТехнический редактор З.М. МалявинаКомпьютерная верстка Г.В. Карасева

Подписано в печать 2009. Формат 70108/16.Печать оперативная. Усл. п.л. –. Уч.-изд.л. –.

Тираж 500экз. Заказ №

Тольяттинский государственный университет445667, г. Тольятти, ул. Белорусская, 14

Date post:	31-Jan-2020
Category:	Documents
Upload:	others
View:	11 times
Download:	0 times

СОДЕРЖАНИЕedu.tltsu.ru/sites/sites_content/site25/html/media24615/... · Web viewХотя...

Documents