В историческом сердце Москвы, на Страстном бульваре, находится Библиотека им. А.П. Чехова. Одно из мест, где более полувека бьет-ся литературный пульс столицы. Год рождения Библиотеки – 1939-й, а имя классика ей было присвоено в 1954 году. Места эти были близки Антону Павловичу и биографически, и творчески. Но есть и еще одна причина. Чехов – безусловный новатор, и именно он вопло-щает собой литературную связь времен золотого века русской про-зы и драмы с современной литературой. Эта библиотека знаменита, прежде всего, традицией уникальных литературных вечеров. В 60-е годы здесь по вторникам проходили встречи с писателями, читатель-ские конференции. Илья Эренбург, Юрий Трифонов, Юрий Нагибин, Арсений Тарковский, Анатолий Рыбаков, Андрей Вознесенский, Бу-лат Окуджава, Андрей Битов, Анатолий Приставкин… В 1993 году традицию возродил культурно-просветительский проект «Классики XXI века», авторами которого были Руслан Элинин и Елена Пахо-мова, ныне возглавляющая библиотеку. Первыми, теперь уже по чет-вергам, прошли вечера Генриха Сапгира, Игорь Холина, Константи-на Кедрова. А.Вознесенский и А.Битов стали живой связью времен – они выступали в Чеховке в 1960-70-е и снова пришли в 90-е. В клу-бе «Классики XXI века» состоялась презентация легендарной книги Александра Гениса и Петра Вайля «60-е. Мир советского человека», а в рамках фестиваля «Французская весна в России» в клубе выступал впервые приехавший в Москву Мишель Уэльбек, один из самых чи-таемых авторов мира. Встречи продолжили Фазиль Искандер, Нина Садур, Евгений Рейн, Александр Кабаков, Геннадий Айги, Тимур Ки-биров, Елена Кацюба, Сергей Гандлевский, Михаил Айзенберг, Лев Рубинштейн, Владимир Сорокин, Владислав Отрошенко, Александр Иличевский, Петр Термен, Глеб Шульпяков, Максим Амелин, Инга Кузнецова, Санджар Янышев и др. У этого литературного клуба, по-жалуй, самая богатая история из всех ныне существующих москов-ских литературных площадок. Сегодня Библиотека им. А.П. Чехова ищет новые формы общения с читателями в области синтеза искусств, сотрудничая с талантливой молодежью, студентами. Всемирный день поэзии ЮНЕСКО, Библионочь, Ночь музыки, Ночь искусств стали настоящими праздниками для поэтов, художников, музыкантов, ди-зайнеров и, конечно, читателей.

Журналу ПОэтов в этом году исполняется 20 лет. Давно стало тради-цией проводить презентации новых номеров в клубе «Классики XХI века», участвовать в фестивале Читающий Арбат. А для Круглых сто-лов и научно-практических конференций, организованных Чеховкой, журнал делал специальные выпуски, посвященные В.Жуковскому, В.Маяковскому, А.Вознесенскому, М.Лермонтову. Сейчас перед вами этот номер, изданный к 155-летию Антона Павловича Чехова.

«И когда нашу библиотеку будут посещать не только для того, чтобы читать, но и чтобы что-нибудь посмо-треть, чему-нибудь поучиться, чтобы в ней спокойно заниматься и рабо-тать, я буду очень доволен».

2Антон Чехов3-4-5-6-7-8

Константин Кедров, Андрей Врадий,Галина Мальцева

9Сергей Бирюков, Исаак Левитан

10Елена Кацюба

11Владимир Аристов, Андрей Врадий

12Валентин Никитин, Алина Витухновская,

Канат Канака13

Юрий Мамлеев14

Кристина Зейтунян-Белоус, Майка Лунёвская

15Маргарита Аль, Антон Чехов

16Кира Сапгир, Антон Чехов, Семен Гурарий

17Валерия Нарбикова, Андрей Врадий,

Владимир Павлов18-19-20

Алексей Давыдов21

Лидия Григорьева, Антон Чехов, Геннадий Кацов, Андрей Бударов

22Артем Савельев, Антон Чехов,

Евгений Степанов23

Галина Мальцева, Дмитрий Цесельчук24-25-26

Елена Свечникова, Эльвира Частикова27

Виктор Ахломов, Владимир Лакшин,Марина Тарасова

28-29Лоренс Блинов, Галина Мальцева

30Олег Федоров, Николай Ерёмин

31Владимир Монахов, Антон Чехов,

Галина Мальцева32-33-34-35

Игорь Крестьянинов, Эдуард Трескин36

Ольга Филиппова, Александр Карпенко,Александр Петрушкин, Ольга Реймова

37Александр Добровольский, Ия Кива,Александр Бубнов, Александр Чернов,

Кристина Зейтунян-Белоус38-39

Петр Кобликов40-41

Варвара Черковская, Антон Чехов, Григорий Горнов, Татьяна Виноградова

42-43-44Галина Свинцова, Полина Ольденбург

45Ольга Ильницкая, Галина Мальцева

46Елена Атланова, Александр Гумённый,

Нина Маркграф47

Сергей Самарин, Наталья Никулина, Николай Грицанчук, Андрей Врадий

48Валерий Мутин

За созвездием наблюдали

1

Антон Чехов. Первая страница рукописи «Вишневого сада».

2

Созвездие – Чехов

Константин Кедров доктор философских наукДООС – стихозавр

Он раньше других ощутил давление нового века и сумел круто развернуть парус так, что его вынес-ло не только в XX век, но и в новое тысячелетие. В парижском метро, где читают книги так же часто, как и в московском, я не раз видел людей, читающих Чехова. О любви к Чехову в Японии, Китае и США можно складывать легенды. Такие разные времена, такие разные народы и континенты знают и любят Чехова. Казалось бы, такой русский писатель, из та-ганрогской купеческой семьи, а сумел поведать миру что-то настолько важное, что мир не может его за-быть и постоянно открывает заною.

Есть Чехов театральный, сотворивший своей «Чайкой» величайшего Станиславского и великий МХАТ. Есть Чехов интимно русский, знакомый с детства творец «Каштанки» и автор великого по-слания к Богу с бессмертным адресом «На дерев-ню дедушке... Константин Макарычу». Есть Чехов, предвещающий Хармса в своей до слез смешной жалобной книге. Кто же забудет почти телеграфное сообщение: «Проезжая мимо станции у меня слетела шляпа»? Наконец, есть создатель по-левитановски до боли щемящего «Дома с мезонином», из которого к небесам вечно будет лететь нежный вопрос: «Ми-сюсь! Где ты?».

Чехова сразу заметил вполне доброжелательный критик Скабичевский, но с чисто критической не-уклюжестью больно ранил писателя тревогой за его будущую судьбу – как бы не умер он под забором, исписавшись в мелких рассказиках.

Между тем, именно с рассказиков Чехов явно вырвался на просторы нового века, не терпящего длиннот и не имеющего в запасе ни секунды лишне-го времени, ни миллиметра лишнего пространства. Скабичевский так напугал Антона Павловича, что тот до конца дней стремился разбогатеть и написать длинный роман.

Слава Богу, роман Чехов не написал, зато осуще-ствил первую часть замысла. Стал богатым «новым чеховским». Однако не путайте «нового чеховского» с «новым русским». Дачи Чехова в Ялте и Мелихове никак не назовешь дворцами.

Где бы ни жил писатель, он тотчас основывал во-круг себя библиотеки, больницы и школы. А кроме того, он считал своим долгом лечить местное населе-ние, поскольку был еще и врачом, страдающим самой страшной болезнью своего времени, туберкулезом.

Старомодная для нашего времени вера Чехова в науку, медицину, прогресс и просвещение – это еще

и вполне естественное стремление заглушить страх перед неминуемой катастрофой. Он утверждал, что, если от какой-то болезни существует слишком много лечебных средств, значит она неизлечима.

Неизлечим туберкулез Чехова, и неизлечима сама Россия. И тем не менее хотелось верить в доброго Лопахина. Это он не из мести вишневый сад выру-бает, а просто так выгоднее. Надо понять, что та-кое вишневый сад для Чехова, тратившего львиную часть своего дачного времени на фруктовые сады и кустарники.

«Я умру, а деревья останутся» – так думала вся интеллигенция. Ничего подобного. Как только унич-тожили владельцев садов, тотчас же и даже одновре-менно, вырубили, вытоптали сады.

Мичуринско-чеховский лозунг моего детства: «Украсим родину садами» – висел всегда среди каких-то тощих саженцев на пыльной площади, где все давно забыли, как выглядит живое яблоко на живой яблоне.

ЛитературовИдение

* * *Что Три сестрыКогда в груди кострыДа и одна сестраСреди костра

Вишневый адЦветёт как вешний сад

Что Три сестрыЯ разгадал интригуИ записал их в Жалобную книгу

Я всё сказалСловами больно раняИ подписался простоДЯДЯ ВАНЯ

Сойдя с экспресса возле полустанкаВслед поезду пролаяла Каштанка

Потом сказал: Ich sterbeЗемля Луна и Месяц на ущербе

В ОХЕ ЧЕХОВЯД ЯД ДЯДЯВаня

Константин Кедров. 15.1.15

3

Кто такой этот добрый неудачливый дядя Ваня, который ни с того ни с сего вдруг схватил оружие и стал стрелять в родного брата, преуспевающего про-фессора? А не преуспевай! Он, дядя Ваня, конечно, лучше разбирается в литературе, поскольку никогда ей не занимался. Он и философией не занимался, а потому твердо уверен, что из него мог бы полу-читься Шопенгауэр. Впрочем, дядя Ваня опомнился: «Я зарапортовался, я с ума схожу». Ничего, пройдет время, и миллионы таких дядь-ваней возомнят себя гегелями да так перекроят Русь-матушку, что ее уже никакой Чехов не узнает.

Лев Толстой смеялся над чеховской верой в про-гресс и, посетив его в больнице во время тяжелей-шего приступа туберкулеза, посоветовал лучше по-верить в Бога. Льву Николаевичу, как и его героям, эта вера далась с трудом, но зато когда он ее обрел, то уже ни секунды не сомневался – в ней единствен-ное спасение.

Чехов, хотя и побыл некоторое время толстов-цем и даже описал сей период в «Моей жизни», все же не уступил клерикалам и очень тонко объяснил свою религию, которая куда ближе к европейскому варианту буддизма. Между «есть Бог» и «нет Бога» – целая бесконечность, и в ней-то и находится чело-веческая душа. Как ни странно, здесь писатель пред-восхищает великое открытие философии XX века – принцип дополнительности Нильса Бора.

Истина гнездится где-то в пространстве между. Ни одна его фраза не страдает ложной однозначно-стью: «Ты, Каштанка, супротив человека, все равно что плотник супротив столяра». Есть над чем поду-мать. Или его знаменитые внетекстовые высказыва-ния в глубине текста типа: «А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища – страшное дело!».

Чехов не любил определенность. «Лошади едят овес и сено. Волга впадает в Каспийское море» – эти истины не для него. Он любил, когда дважды два – стеариновая свечка. Его предсмертное, бесповорот-ное, сказанное по-немецки: Ich sterbe («я умираю») –

можно истолковывать до бесконечности, как многие фразы в пьесах.

Он самим своим творчеством сделал невозмож-ным любое чеховедение. К его истолкователям так и лепится фраза: «Отойди, брат, от тебя курицей пах-нет». Поэтому любой разговор о Чехове возможен только как постмодернистская игра, где слова значат вовсе не то, что они значат, а совсем другое.

Чехов – это неожиданное высказывание. Даже в семейной переписке с Книппер-Чеховой вдруг где-то в конце письма неотвратимо, как рок, как Ich sterbe – «Займись, пожалуйста, ватерклозетной ямой». В семейной жизни главное – терпение. Не любовь, а терпение. Так утверждает один из его героев. А по-том он еще много раз возвращается к этой теме. Лю-бовь – это или атавизм из прошлого, или, наоборот, нечто очень важное, что со временем разовьется в человеке и сделает его равным ангелам. Оказалось и не то, и не другое. Человек не склонен развивать-ся и переделываться. Он останется навсегда таким, каков он есть. Выдавливать из себя по капле раба – занятие бесполезное. Либо ты раб, либо свободный человек. Промежуточного состояния не получается. «Кто же так жестоко смеется над человеком?» – этот карамазовский вопрос никогда Чехова не мучил. Он сам смеялся. Чехонте? Чехов? Овсов? Лошадиная фамилия. Или просто по-юбилейному: «Дорогой, многоуважаемый шкаф...» Дорогой, многоуважае-мый Антон Павлович Чехов.

Захлопнешь томик Чехова, поставишь на полку, а оттуда все равно голоса: «Жареные гуси мастера пахнуть». – «Господа! Побойтесь Бога, у меня язва!» – «Бросьте вы, батенька. Это у вас все от гордости. Нет никакой язвы».

А чего стоит замечательный чеховский анекдот, когда врач навещает своего больного коллегу и спра-шивает: «Ну, каков у нас пульс?». А тот в ответ: «Да полно вам. Мы-то с вами знаем, что нет никакого пульса».

Поразительно, что даже глубоко невежественный Хрущев, когда громил художников-авангардистов, вдруг вспомнил Чехова: «Вы нас призываете отвин-тить все гайки, а чеховский злоумышленник отвин-чивал через одну, чтобы поезд не сошел с рельсов». Горбачев отвинчивал через одну, но поезд с рельсов все равно сошел. Словом, куда надежнее для России рецепт Пришибеева: «Народ, разойдись. Старушка, не скопляйся». Она, бедная, до сих пор «скопляется» у метро, где ее с несчастным пучком укропа отлавли-вает целый полк пришибеевых.

А уж что в Чехове находят японцы, французы, американцы, этого нам вовек не понять. Бывший мой студент гениальный поэт Лёша Парщиков, приехав из США, сказал: «Трудно поверить, но там люди все еще добры и наивны, как в пьесах Чехо-ва». Говорят, что такими были люди в России до революции.

* * *Кто видел фильмы про ЧапаеваГде конь скакал по черепамМои возможности неисчерпаемыно я их всё же исчерпал

На свете много шалопаевДебил дебила не добилА я из тех кого ЧапаевНе до крови не докроил

Скакал казак по УкраинеСкакал на сером БТРЛюдей кроили раскроилиВ СС где сер СССР

Константин Кедров, 2015

4

Через 300 лет жизнь на земле будет сказочно пре-красна. Так думали герои Чехова. Сегодня мы гово-рим, что жизнь была прекрасна 100 и 155 лет назад, когда жил и родился Чехов. Видимо, дело здесь не в России, а в Чехове.

Он увидел свое небо в алмазах, но по ошиб-ке спроецировал его из вечного в будущее. Цветет звездный Вишневый сад, летит созвездие Чайки, в созвездии Псов идет Дама с собачкой, и там же Каш-танка, и, поблескивая пенсне, смотрит с неба «Боль-шая Медведица пера» – Антон Павлович Чехов.

Куда летит шляпа Чехова

Личность Чехова не умещается в границы писа-тельства. И дело тут не в количестве построенных им больниц и открытых библиотек. Боюсь, что мно-гоязыкий мир, пьянеющий от чеховских пьес, все же не очень хорошо понимает, что такое земский врач или земский учитель. Вряд ли японец, смакующий каждую паузу в «Вишневом саде», догадается, какая сила заставила Антона Павловича трястись на теле-гах через весь Сахалин и вести бережную перепись каторжников. Да и активное участие Чехова в пере-писи крестьян своего уезда сегодняшнему продви-

нутому литератору совсем ни к чему. Ну, до-пустим, больных крестьян он лечил бесплатно для души. А вот зачем убежденный агностик Чехов построил себе часовню и увлеченно пел в хоре? А что значит загадочная фраза о выдав-ливании из себя по капле раба? Осознавать себя рабом, будучи на вершине славы и пике попу-лярности – это дано не каждому.

Разумеется, для нас это только примеча-ние на полях его очень смешных рассказов и очень грустных повестей. Так все-таки груст-ных или смешных? Уже готов ответ, мол, и то, и другое. Но это не совсем так. Как мог автор «Архиерея» и «Дома с мезонином» или «Дамы с собачкой» и «Черного монаха» написать не то грустную, не то смешную до колик «Лошади-ную фамилию», или «Хамелеона», или «Чело-века в футляре»?

Для меня шедевром всех чеховских шедев-ров остается «Жалобная книга», где писатель опередил свое время минимум лет на двести. Да и коротенькие смешные рассказы, начинен-ные сентенциями типа «жареные гуси мастера пахнуть», адресованы скорей всего в наше вре-мя, хотя сам Чехов считал, что все это было написано для заработка в надежде выкроить время и деньги для настоящей, серьезной вещи. Слава богу, так и не выкроил.

С пьесами до сих пор непонятно. Кого мы смотрим – Чехова или Станиславского с Не-мировичем-Данченко? Знаменитая чеховская тоска, не отделяемая биографами от его ча-хотки, полностью заглушила на сцене чехов-

ский смех. А что такое – смех Чехова? Ну, тут наго-тове сентенция Гоголя, мол, смех сквозь невидимые миру слезы. Но Чехов не Гоголь. Никаких невиди-мых слез.

Просто всепоглощающая, засасывающая русская тоска, тощища сквозит в каждой реплике его геро-ев. Потому что, как и вся Россия, эти люди никогда не найдут себе, в отличие от Чехова, нужного при-менения в этом абсурдном мире. О работе они гово-рят, словно срок отбывают. А те, кто не работает (их большинство), те с горящим взором устремляются к небу в алмазах. Кстати, эта знаменитая фраза оказа-лась пророческой. В небе обнаружена целая алмазная планета. Планета-алмаз. Летает себе и ничего.

По теперешним понятиям Чехов умер совсем мо-лодым. Старого Чехова не бывает. Есть только ищу-щий и молодой.

Чехов – первый и, может, последний импресси-онист в русской драматургии. Импрессионисты от-крыли в музыке обертона, а в живописи дополнитель-ные цвета. Цвет, возникающий между двумя разными мазками краски. Чехов открыл текст, возникающий между двумя высказываниями, или непроизнесенное слово между двумя произнесенными.

Специально для ПО. Галина Мальцева, Андрей Врадий. «Чеховский крыжовник» (компьютерная графика), 2015 г.

5

Говорится, что в Африке сейчас жарища, а име-ется в виду, что в России беспрестанно дождливо, сыро и холодно. Говорится, что пойдут дожди, а име-ется в виду, что мы не созданы друг для друга, хотя я вас очень люблю. Но это лишь в некоторых случаях легко дешифруется.

Большинство же слов Чехова создают между со-бой некое смысловое поле, которое просто не может быть выражено словами. Обертона и дополнитель-ные цвета. «Мисюсь, где ты?» – а за этим целая веч-ность и вся вселенная. Чехов, где ты?..

Целое столетие без тебя заполнено тобой до от-каза. Сейчас тебя жадно и яростно кусают пост-модернисты. Ты стал символом несостоявшегося, рухнувшего гуманистического проекта. Тебя счи-тают простачком и обманщиком. Тебе не могут простить Гитлера и Сталина, которых ты не пред-видел. А если бы предвидел, то не был бы Чехо-вым. Многие думают, что чеховская эпоха – это время до Гитлера и Сталина. По времени это так, а, по сути, это эпоха не «до», а «без» них. Мировая интеллигенция умудрилась, несмотря на все ис-пытания, прожить весь ХХ век без этих маньяков. Исторически, де-факто они есть, а метафизически, де-юре их нет.

И все же, перечитав «Палату № 6», вдруг понима-ешь, что Чехов предвидел советские психушки, где томятся чеховские диссиденты-интеллигенты с их вяло текущей шизофренией. Диагноз, придуманный по заказу андроповской Лубянки. Вся Россия – наш сад, все еще вырубаемый и цветущий. Вся Россия – наша палата № 6, так и не отмененная, не демонти-рованная. В Москву! В Москву!!! Это как же так, без прописки, то есть без регистрации?

Чехов, устаревает, не устаревая. В его словах ча-сто обнаруживается новый смысл, неведомый даже самому писателю и всем его современникам. Ны-нешние всевозможные постмодернистские передел-ки «Чайки» и «Трех сестер»– это все еще и все равно еще Чехов. Все это подразумевается и потенциально содержится в его текстах, как обэриутский абсурд в одной фразе: «Подъезжая к станции, у меня слетела шляпа». Шляпа Чехова еще долго будет парить над нашими железнодорожными откосами, ведущими, как БАМ, в никуда. А Чехов «туда» доехал, хоть и в телеге.

Тюремная реформа по Чехову 120 лет назад Антон Павлович Чехов прибыл на

остров Сахалин. Это не менее загадочный поступок, чем уход Толстого из Ясной Поляны. Что поездка опасна для жизни, Чехов как врач знал. Признаки туберкулеза никак не располагали к подобному пу-тешествию. Однако желание круто изменить жизнь оказалось сильнее чувства самосохранения.

В тридцать лет Антон Павлович был уже извест-ным писателем. Но именно эта известность толкнула к подвигу. Писатель в России даже не учитель жиз-ни, а некий гражданский мессия. Где больше всего страждущих? На Сахалине. Сахалин – тогдашний ГУЛАГ. Так в кругу Чехова возник тезис – порядоч-ные люди должны смотреть на Сахалин, как мусуль-мане на Мекку. Ничего не поделаешь, российская писательская душа – христианка. А другой души у России нет.

Сама поездка уже была подвигом. Железной до-роги в ту сторону не было. Так что от Тюмени на

НебродскийЯ НЕБРОДСКИЙЯ НЕБ РОДСКИЙ

ПЛУТ-АРХИАРХ-ИПЛУТПЛУТ-АРХ

НЕЦКИВ ДО-НЕЦКЕ

ДОКОЛИДО КОЛИ

Бога вижу Довольно частоНе знаю Видит ли Он меня

Бродский требует Больших усилийЧтобы Изнасиловать насилье

Нам не указ ЕвропаНа мне у касс Европа

ИОНА ФАНИОНАФАН

БИЗНЕСБЕЗ НАС

ЛЕВИ А ФАНЛЕВИАФАНЛЕВ И А ФАН-ТАЗИЯФАН ТАЗ И Я

ПОСЛЕ СМЕРТИПОСЛЕ СМЕРЬТЕ

ТИХОН ЯТИХ ОН- ЯТИХОНЯ

ДОНБАСС –КРЫМАТОРИЙКРЫМА

ТРАХSOSТРАХ-ОММАНИПАДМЕХУМ

А МНЕАМНЕ-ЗИЯЗИЯ-ЕТ

Константин Кедров, 2015

6

перекладных. Конечно, Антон Павлович не пони-мал, что такое Сибирь и Сахалин. Иначе обшил бы валенки кожей. Захватил бы в дорогу запас сахара, чая, мясных консервов. Валенки из-за дождя превра-тились на ногах в холодный студень.

Чем питался Чехов в Сибири и на Сахалине, луч-ше не вспоминать. Истощение, сырость, холод га-рантировали обострение туберкулеза. Как мог врач отважиться на такой безрассудный поступок? Но тридцать лет – это еще молодость. А молодость да-ется выдающимся личностям для подвига.

Перед самой поездкой Чехов признается, что ехать очень не хочется, но надо. Что значит надо? Он сво-бодный, материально независимый, почти знамени-тый, но – надо. На Сахалине его ждут 10 000 каторж-ников и их охранников. С каждым из них Чехов бесе-дует лично. Зачем? Готовил научную монографию о Сахалине, которая могла бы стать диссертацией, но не стала. Несомненно, была и высшая цель. Вслед за автором «Записок из мертвого дома»Достоевским Чехов стремился понять природу преступления. Не понял. Списал все на неблагоприятные внешние условия. Так тогда почти все считали – виноват не преступник, а общество, породившее преступление. Первый, кстати, усомнился в этом Достоевский, на-смотревшись на обитателей Мертвого дома. Чехов так далеко не копал, но тогдашний ГУЛАГ высветил, как софитом. Тогда власть прислушивалась к писате-лям. После книги Чехова о Сахалине отменили теле-сные наказания кнутом для женщин, а потом и для мужчин. Отменили пожизненную каторгу и пожиз-ненное поселение.

Одного этого достаточно, чтобы поставить па-мятники Чехову не только на Сахалине, но и по всей России. Другое дело, что на смену Сахалину придет ГУЛАГ, по сравнению с которым Сахалин покажет-ся пионерским лагерем. Этого Чехов не предвидел. Исторически Чехов битву свою за гуманизм вместе со всей российской интеллигенцией проиграл, как проиграл ее Лев Толстой, призывавший к ненасилию на пороге мировой бойни. Но кроме истории есть еще и биография. И неизвестно, что важнее.

Возвращаться в Москву через Россию писатель не отважился. Ближе казалось полукругосветное морское путешествие через Цейлон и Индию. Тайфун едва не потопил пароход, на котором плыл Антон Павлович. По возвращении на родину Чехов тотчас отправился в Европу. Очаровала его «голубоглазая Венеция» после Сахалина. Но никаких следов в творчестве не оставила.

Алмаз в футляре

Чехов – один из последних писателей гигантско-го просветительского проекта, основанного на вере в бесконечные возможности человека. Он верил, что нравственная эволюция еще не завершена. Впереди – прогресс и четко очерченная леонардовская пер-

спектива, где в человеке прекрасно все. Дальше пом-нит каждый школьник – и лицо, и одежда, и душа, и мысли. При этом, что интересно, душа и мысли на всякий случай отдельно.

Чехов – врач и потому прекрасно понимает, что душа есть тайна за семью печатями. В отличие от Достоевского он не стремился к разгадке человече-ской тайны. Человек для него всегда в футляре. Но футляр тоже интересен. Ведь в конечном итоге фут-ляр – это тоже человеческий выбор.

Вот дядя Ваня в футляре дачного труженика, а вот брат дяди Вани в футляре профессора литерату-ры. У самого Чехова было много футляров, и все они органичны. Халат врача, плащ земского землемера, элегантный белый костюм преуспевающего дачника, строгий сюртук и пенсне. И все это он, Антон Пав-лович Чехов, которого мы любим во всех одеждах, потому что это всегда он.

Чехов, смеющийся над всеми и над собой. Чехов, умирающий со словами: «Ich sterbe», обращенными к коллегам в белых халатах. Интересно, как общал-ся он с каторжниками, большей частью закоренелы-ми убийцами, когда ездил на Сахалин? «Если жена тебе изменила, радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству». Вот такой Чехов, пожалуй, менее всего футлярен.

Конечно, японцы и французы любят какого-то другого Чехова. Ну как перевести такой диалог: «Жареные гуси мастера пахнуть, – сказал почетный мировой, тяжело дыша. – Не говорите, душа моя Григорий Саввич, утка или бекас могут гусю десять очков вперед дать. В гусином букете нет нежности и деликатности. Забористее всего пахнет молодой лук,

Паганель

Как много рыбокв садке томитсяВ сачке вселенскомтрепещут звёздыИ мы трепещемвсеми крыламиМеня поймали –Тебя поймалиПора к вселенскому ПаганелюВ его коллекцию на распятьеО Паганель мойСвятой НабоковПоймал в сачок свойСвою ЛолитуА я ЛолиточеквыпускаюНо без меня онине летают

Константин Кедров, 2015

7

когда, знаете ли, начинает поджариваться и, понима-ете ли, шипит, подлец, на весь дом».

Но и другой Чехов, которого любит весь мир, – это тоже подлинник. Барро пишет, что в пьесах Че-хова для него важнее всего ремарки, а в ремарках – паузы. От этих чеховских пауз исходит тишина, ломящая уши.

В те времена еще не было прописки. Совер-шенно непонятно, почему три сестры не сядут в поезд и не уедут «в Москву, в Москву». Пробле-ма тут в отсутствии серьезных проблем. Впрочем, кто знает, может, военный оркестр, играющий в парке, полон предчувствий о будущих временах, когда под духовые оркестры будут людей расстре-ливать.

Разумом Чехов верил в прогресс, а писатель-ское ясновидение подсказывало нечто другое. Его драматургия полна тревожных предчувствий. Пока еще рубщик садов Лопахин рубит не людей, а толь-ко деревья. Но вырубленный вишневый сад – это, похоже, архетип на все времена. Никто не изгонял Адама и Еву из райского сада. Рай просто выруби-ли. Весь двадцатый век вырубка продолжалась по нарастающей. Да и уже второе десятилетие двад-цать первого ничего хорошего и доброго героям Че-хова не сулит.

Над «Черным монахом» бьются критики, колду-ют сценаристы и режиссеры – что это за привидение, которое ничего не означает? Медицински это, конеч-но, безумие. Ну а художественно-то что? И опять райский сад, обреченный на вымирание. Тут Чехов во многом биографичен. Он всюду сажал сады. В Мелихове, в Ялте, в Москве. Всюду открывал би-блиотеки. Он открывал и выращивал. А вырубали, сжигали и рушили совсем другие. Блок с тоской ска-

зал на улице Маяковскому: «А у меня библиотеку сожгли». Сказал и удалился. Чехов до этого ужаса не дожил. Великая апокалипсическая фраза – «Мы увидим все небо в алмазах» – сегодня звучит почти угрожающе. Но в ней есть и открытие. Оказывается, алмазы не в земле образуются, а при взрыве сверх-новых звезд.

Сам Чехов и был такой сверхновой звездой. Все сгорело. Остались только алмазы в оправе книжных обложек. Любовь – это либо то, что отомрет как ру-димент прошлого, либо разовьется во что-то новое, приравнивающее нас к ангелам. Эту веру своего ге-роя Чехов во многом разделял. Трудно представить его без пенсне, сверкающего двумя алмазами.

Константин Кедров «Дом с мезонином» (бумага, фломастер)

* * *Вот Маяковский он ведь не МаякА что Маяк? Ведь он не МаяковскийКак маялся маяча МаяковскийВот Маяковский – застрелившийся МаякХотя его конечно застрелилиА он опять маячит и маячит

15.1.15

Невысоцкий

Гони коней как самогонКоней коней коней Конь ей

Гоня гоня гоня коняКоня коня коня Конь-яКонь я конь я конь яКоньяк

Константин Кедров, 2015

8

Сергей Бирюков доктор культурологииДООС – заузавр,ГаллеГалле

off chehof

Чехов – ох ох – Чехов Чехов – ах Чехов – ахов Чехов – смехов Чехов – охов Чехов – вздохов Чехов – ох Tschehow – noch

В тачке А.П. Чехов и М.П. Чехов. Везет тачку В.А. Гиляровский. Стоят А.А. Долженко и И.П. Чехов. Апрель 1892 г.

Фото И.И. Левитана.

Разговор редактора с начинающим пиитом– так, что вы нам принесли– ммм, я пишу стихи– стихи пишут все, посмотрим как у вас с трансгрессией– мммммм– с оптикой– мм, у меня плюс-минус– ясно, неопределенная оптика неотчетливое видение– я действительно...– а темпоральность! Неочевидность резонанса– ммм– а травестирование техногенности! Где это все?– ммммммм нннн лллл– вот именно! Где вменяемость? Где парейдоличность?– (неожиданно обретая голос) да этого как раз полно! У вас что-то с оптикой. Вы сами-то вменяемы?!

– молодой человек, что за тон, я не вижу у вас дисперсии– да нет, это у вас рецептивная аберрация в степени N– как вы смеете вообще что-то произносить, вы не отрефлексировались еще, у вас нет разрушения тела языка, а туда же, да я вас лишу права...– э, да что вы понимаете в кумуляции, еще учить меня... вы вообще не в фокусе... я можно сказать трикстер, какого юха!– а вот вы и попались, я вас мистериально кастрирую, ваши стихи то есть, надо их обрывать вот здесь и здесь...– обрывайте свои, у меня свой трансгрессив-ный код, ха-ха!

– а, вот вы и попались – метанаррация-то явно не то не та

– ну это мы еще поглядим, чья метанаррация возьмет.

Забираю стихи и несу их в Журнал ПОэтов!

9

Елена Кацюба ДООС – libellula

Вишнёвый сад

На стёклышках пенсне мороз рисует пальмысквозь ледяной витраж писатель видит садметель смела сюжет, заледенели пальцыа за окном летит вишнёвый снегопад

порхают лепестки снежин пятиконечныхнад кутерьмой детей на санках и конькахна тусклой глади льда еще не видно трещинно чистого листа пугается рука

идет писатель вдоль картонных декорацийа в ледяном пенсне мерцает прежний садтам листья шелестят, и вишни там роятсяно падают, застыв, и под нагой хрустят

накрыт бильярдный стол в саду недавней вьюгой катает лунный луч хрустальные шарыписатель видит сон кошмарный – всей округойзаточенные в ночь шагают топоры

не верьте топорам, они лишь спецэффектытупой развязный звук, нарезанный на дискдеревья не молчат, живут в деревьях жестыв них крики тишины, в них искренности риск

писатель слышит сад, деревья шепчут что-то–слова, что через год он повторит как врачно занавес взлетит, затихнет гул и шепоти вишни зацветут..! …и мы вернемся в рай

Январь, 2015 г.

Еленаааа ККККаааацццюбаДООСССС –– llllibibibibibelelelelee lula

Вишнёвый ссададад

О = зеро

В созвездии Водолея находится спиральная туманность Улитка

Улитка вне… чего?Улитка вне себя?Едва ли когда бы свой каркас собою вы назвали.Улитка вне… Вне черепа,как любопытный мозг,ловя лучи в себя насквозь.Улитка вне небес?Как небо вне воды, как музыка – везде, а нотный стан ей старт.Ночной озерный лак роялен,реаленплеск и шелест в нем,но днеминые ноты:до ос, и т-ре-ск стрекоз,и водяных жуков лихое ралли на отраженьях облаков. Улитка – ключ, которым заперт мир внутри спирали,улитка вне времен, улитка – воин,рогатый страж бездонного ноля.

1986 г.

небесная река, в движеньи цепенея

минует полынью, узорный край крошá

ни капли не прольет созвездье Водолея

кристаллы зимних звезд звенят на дне ковша

10

Владимир Аристовдоктор физико-математических наук

Когда забытый Фирс раскроет окна в сад, полный цветущей сакуры и ребята, – целый их отряд не пионеры, нет – бой-скауты подойдут к нему с цветами в руках дети самого интернационального состава и самая многонациональная девочка («бой-баба» как кто-то произнес о ней в отряде) набравшись смелости произнесет: «Спасибо, дедушка Фирс, спасибо, что для нас играете

Из цикла«По нашему миру с тетрадью

(простодушные стихи)»

столько лет и играете на все сто что ты не гонишь природу в дверь а для нее распахнул все окна мы часть природы той, что вам и не снилась в том прощальном сне мы аплодируем вам» и все захлопали даже листва из сада позабыв состав захлопотала и листья и/или лица детские друг друга отразили

Андрей Врадий Специально для ПО. ДООС – светозавр. Фото-инсталляция «Вишневый сад», 2015 г.

11

Алина Витухновская друг ДООСа

* * *Умирает поэт. Но как в рацио реанимации.Повторяется стихотворение. Вертится.Как пластинкам в истерике, в реинкарнации.В коронации нерукотворным безверием.

Как Вертинский скрипит в кокаиновом холодеКолокОлом, глаголом, иль комом, что в горле Империи,Ты застрянешь двуглавым орлом или ором в той родине-мордоре,В Лукоморге, на каторге, дорогой Александр Сергеевич.

По усам нефть текла, но попала не в черные дыры,Что не бездна, конечно, но тоже подобие рта.Я там был, там свое Бытие, но отсутствие мира.То есть жизнь заменяет не смерть, но скорей Пустота.

Отдыхай декоратор догадок – философ Хайдеггер.Пустота не витальна и в этом ее красота.Русь давно не сакральна. В ней голем был собран из лего.И имперский конструкт создается в «Икее». Чиста

Сей колонии суть – нулевая игра симулякров.Здесь Иисус стал давно симулякр, да и сам симулянт.Не корми «имитатора», ибо ты сам имитатор.А потом мародер. Опускающий крылья атлант

Это ты. Все последние войны бескрылы.Безымянны, безродны, и в свежих могилах лежатАнонимные мы, те, которых ничто не манилоЗащищать псевдородины вечный бессмысленный ад.

Канат КанакаБайконур

ЧЕХОВ

Возгоревав цветёт вишнёвый сад.Хозяйка дома норовит уехать.Нельзя ли сесть за стол и написатьпро сад вишнёвый несколько цитат?!Но деликатно возражает Чехов.

Вот косточку вишнёвую нашёл.Луна взошла или ушла в засаду.Нет сада здесь. И врать не хорошо.Но сад мне нужен. Я иду по саду.

(Из мёртвых сад восстанет, как не разза гранью смысла вещи воскрешались.Так почему не расцвести сейчас,не возомнить себя вишнёвым садом?!)

Сад, вопреки, цветёт и будет жив.– Эй, дровосек гуляй: точи топорик! –кричит хозяйка саду супротив.Вишнёвый сад не слышит и не вторит.

Лепечет сад: моя строка молчит.Накроем стол, давай, устроим праздник.Высокородный сад велеречив.По дереву стучу, чтобы не сглазить.

Смотрю за садом. Вымышленный сад,пусть скачет сам, освобожу поводья.Осталось мне вослед лишь написать:«Вишнёвый сад цветёт, как всё в природе».

Объединённый сад с большой лунойпридуман мною. Почерк диковатыйстрочит, как есть: «Вишнёвый сад живой…»Но возражает Чехов деликатный.

12

Когда Америке мы приехали в Итаку, в Корнелль-ский университет, там был фестиваль Чехова. Но там Чехов больше популярен как драматург. И я заинте-ресовался, почему такой культ Чехова на Западе. Я спросил – в чем дело? И спросил конкретно – как вы воспринимаете «Вишневый сад»?

И мне ответил профессор: «Вишневый сад – это ге-ниальная пьеса абсурда. Как вы этого не понимаете? Гениальнейшая пьеса абсурда появилась еще до того, как абсурд вошел в репертуар европейских театров».

То есть они рассматриваю все такое щемящее рус-ское, непонятное как явление русского сюрреализма, русского абсурда. А для нас, видимо, есть там какой-то момент неутолённости. Неутолённости всечелове-ческой.

Все герои Чехова что-то ищут. Но ищут пустоту. Чего-то не хватает, какого-то воздуха. То ли через 300 лет ехать в Москву – в будущее, там ангелы поют. То ли чайка с ее тоскующими моментами. А такого реального объекта тоски, как европейская тоска, ска-жем, тоска по раю, тоска по какой-то возвышенной жизни, здесь этого нет. Здесь она такого характера, что выходит за пределы земной жизни, жизни вооб-ще, и сам принцип заключается в ее неутолённости. Тоска по тому, чего нет. То есть это уже выше нор-мальной тоски. Как у Волошина:

Сильна ты нездешней мерой,Нездешней страстью чиста,Неутолённою веройТвои запеклись уста.В данном случае в стихе шла речь о неутоёенной

вере, а здесь у Чехова и веры нет, там есть только не-утолённость. Неутолённая вера – другое дело, это уже состояние метафизической тоски, когда нужна не только вера, но и, скажем, богопознание, вхожде-ние в природу Бога. Или поиск Бога в самом себе. Но здесь – неутолённость.

Осознавал это Чехов или не осознавал, написал ли он гениальную пьесу или гениальную летопись абсурда, но это гениальная пьеса русской тоски, та-кой скрытой, нежной, неутолённой. И если говорить о чеховских рассказах, если обывательская жизнь та-кая ограниченная, она всегда ограниченная, жизнь во-

обще ограниченная – внешне, никто не живет чисто бытовой жизнью, иначе это были бы не люди, – она в его рассказах показана так, что там нет идеи выхо-да из этого. И получается такой странный обрыв, что нет объекта. Такая внутренняя неудовлётворенность – почему, откуда? Кажется, что все есть – и театр, и музыка, пожалуйста, такое возвышенное. Но какое-то ощущение, что, может быть, какой-то изъян жизни. Потому что есть в кумранских рукописях такие слова, что этот мир создан по ошибке. И демиург, который принимал в этом участие, наказан. И поэтому Чехов – это загадка, это тайна.

Потом эта знаменитая фраза: «Мисюсь, где ты?» – проще некуда. Но именно в контексте рассказа она удивительна. Возникает ощущение – не то что она где-то там, в другом месте, в другом городе, может быть, в другой стране, а где-то – имеется в виду весь мир. То есть она может быть на том свете, она мо-жет быть на звездах, она, может быть, воплотилась во что-то. Как он сделал из такого простого вопроса кос-мический вопрос, вопрос, бьющий в сердце? Не то что она уехала, а – где ты в принципе можешь быть?

Чехов ухватил какой-то такой момент, который не-тронутый переносится из десятилетия в десятилетие

Казалось бы, его литературное письмо простое, как бы простое. Но когда пытались имитировать, ни-чего не получалось.

У меня был в юности знакомый, он меня уверял, что он изобрел такой код, тайный код сущности писателя, настоящего писателя. Если знать этот тайный код, тог-да любой другой человек сможет написать с такой же силой, как Лев Толстой, или Достоевский, или Чехов.

Но проблема заключается в том, что тайный код Чехова не разгадан. Тут и тайны нет вроде. Смо-тришь – тайны нет, а она есть. Поэтому западный человек с его прямолинейной логикой и вывел, что это – гениальные пьесы абсурда. Написал Чехов все-го пять пьес, а слава его как драматурга вторая после Шекспира. Остается только недоумевать, потому что в этом отношении он совершенно исключительный писатель.

Н е у т о л ё н н о с т ьСпециально для ПО

Юрий Мамлеев

Монолог

Сцены из спектакля «Вишневый сад» Корнелльского университета, 1992 .

Режиссер Брюс Левит, дизайн – Кент Гетц.

13

Кристина Зейтунян-БелоусДООС – графикозавр Париж

Чайки

Чайка белаяплывет, пышнотелая,по мягкой равнинеутихших теней.

Чайка красная хохочет, горластая,над синей могилойморских кораблей.

Чайка чернаялетит, обреченная,в бесцветную прорубьминувших дней.

-Беелллоооуусс

,бь

Морской сонет

Живу на берегу больного океана, —покрыт он сыпью сотен тысяч лиц,и чайка жирная вонзает клюв как шприцв тяжелых вод зияющую рану.

Здесь плавает резиновая фаунаконей дырявых и бескрылых птиц,и рыб безмозглых, падающих ницпред оком черного Левиафана.

Он медленно восходит из глубин,отравленной пучины властелин,он язва тайная морского организма.Но нам не отделить последствий от причин,и пустим наконец, чтоб выбить клином клин,мы бомбы ядерной грохочущую клизму.

Майка ЛунёвскаяТамбов ШшшШшшш

У глухого море – в кастрюлях,в пустых трёхлитровых банках,в эмалированном чайнике,в твидовом пиджаке(в карманах – песок,в рукавах – по чайке)У глухого море – на языке

Ш-ш-ш-ш-шШ-ш-ш-шш-ш-ш

Он пускает в окно пожелтевшие корабли,их сердитый дворник потом подберёт с земли.Море шумит

Ш-ш-ш-ш-шш-ш-ш-ш

Глухой слышит море Рисун

ок

Кристины

Зейтунян-

Белоус

(бумага, см

ешанная т

ехника)

14

Маргарита Аль ДООС – стрекозАль

из всех чудес

я выбрала тебя

ты мой недугиз неземного снаиз жизни вывернутой в свет потусторонний чужая жизнь преследует менячужая смерть преследует меня

а он стояли ждали был готовпродлить наш договормгновение роняло лепесткина пальцы рук

я отпускаю в небо небо

не дай мне Бог дожить до пустоты

не дай мне Бог забыть про звёзды

ещё прошу мгновение одно

любвидля Солнца и Луны

я расскажу тебе про сонздесь не вращаются ни солнце ни луна ни тень вселенной

здесь даже Бог не жилздесь ангелы как райские цветыи демон бестелесный дух

за эту больчто не находит местачем расплачусь кого благодаритькак свечи зажигаю звёздыи обгоняю свет

вернусьтак думала вчерасегодня я вернулась в день вчерашний

но только год другойи век другойи ты другой

дрожали руки закрывая дверь

дрожали звёзды распахивая окна

весь мир дрожал

вокруг

и круг дрожал

и вдруг всё замерлоостановилось времяипространствозабыли бить в колоколаи зеркала остановили бег

«Не сразу, а постепенно постигаешь радость сближения с любимой женщиной. Это как с хорошим старым вином. Надо к нему привыкнуть, надо долго пить его, чтобы понять его прелесть».

«Женщина есть опьяня-ющий продукт, который до сих пор ещё не догада-лись обложить акцизным сбором». «Если пишешь о женщи-нах, то поневоле должен писать о любви».

«Женщины без мужско-го общества блекнут, а мужчины без женского глупеют».

15

Кира Сапгироса ДООСаПариж

Я писал в любом жанре,

кроме доносов. А. Ч.

Антоше Чехонте посвящается•Юмор может быть белый, чёр-ный, ёрный и даже серный – но только не серый!•Разговор с книгоиздателем:– Вас из даст и аз воздам!•– Я?! Мемуары?! Да никогда в жизни! Мне нечего скрывать!•Эдип твою мать!

Нашему всеобщему папаше Зигмунду посвящается

МольерДо шуток был охоч.Не прочьИметь и мать, и дочь.Но тот, кто взял с него пример,Не обязательно Мольер!•Франц Меринг всю жизнь писал биографию Маркса. К концу жизни он постарел, по-седел, и друзья называли его «сивый Меринг».•Философ Гоббс любил играть на скрипке. Друзья называли его «Гоббс со смычком».

«Вы будете в Мюнхене? Там превосходные оптики. Если случится Вам быть в оптическом магазине, то возьмите прейскурант поподроб-нее, со зрительными трубами, телескопами и микроскопами – и потом подарите мне».

Из письма Ф.О.Шехтелю. 8 декабря 1896 г. Мелихово.

ппписььммммма Ф.О.Шехтелю. екккабрбрбрбря я 1896 г. Мелихово.

Семен ГурарийМюнхен

обвиняемый судья свидетельсолдат убийца музыкантзло равнодушье добродетельбездарность дирижёр талант...словоохотливо молчитнесётся топчется на местеторопится не движется летиттранжирит собирает вести...

MÜN C H E Nвсегда ещё уже почти покаиллюзии туманы завещаньяничто нигде пустоты облакатщета разлуки обещанья...

16

Валерия НарбиковаДООС

К а ш т а н к а – п р о ч е л о в е к аПро гения проще говорить, чем просто про

хорошего.Ну что там говорить про гения? Гений он и

есть гений.А вот хороший писатель, он ведь хороший

и в то же время – не такой уж хороший. Можно сказать, даже совсем не хороший. Ну что в нём хорошего?

Чехов как раз из таких хороших писателей, который может быть предметом разговора, ког-да поговорить охота.

Эту «даму с собачкой» так перемусолили. А что хорошего? И он и она – оба неудачники. А рассказ удался.

– летают в вакууме три с половиной пла-неты

– не планеты, а галактики– ну галактики, какая разница– это всё равно, что три с половиной ли-

сточка опавших на всю Москву– ты скажи, будем «Чайку» ставить?– да ну её. Давай лучше поставим «Каштан-

ку».– это же рассказ – какая разница, главное, что Чехов напи-

сал, а нам надо Чехова, а не «Муму», вот когда придёт год Тургенева, тогда будем обсуждать «Муму».

С Каштанкой как-то повеселее. Опять же собачка на сцене. Я могу, кстати, эту собачку, эту Каштанку сыграть. Что у нас, Зоопарк что ли? Ты бы ещё жирафа притащил. Нет, жираф это у Гумилёва. А у нас – Чехов. Давайте по-ставим очень скучно, с нежностью до некста-ти, чтобы все зрители расходились. Так у тебя от зрителей никого не останется. Ну и хорошо, а тот, кто останется хоть один, для того, для одного – и сыграем. А что сыграем? Да хоть «Чайку». Здрасьте, приехали. Давай лучше про «Каштанку».Самая, конечно, важная роль – это собачка Каштанка. А её можно вдвоём играть. Одну роль – вдвоём? А можно вообще втроём – Каштанка в детстве, в отрочестве и в юности. И вообще-то мы играем про человека. А где здесь человек? А человек в уме...

Владимир ПавловВеликие Луки

Собака в метро

СобакаВ вагоне метро.Куда ты путь держишь?Давно?

В глазах грусть –Немое кино.Быть может, все люди:– Гав... Но,

ПодземкиСлепое нутроСожрало надежды.Все суки в авто.

Бомжи.Продавцы. Кимоно.Людские артерии –До, до, до,...

Хотелось бы Выпить «Ситро»И студня, легко,Съем ведро.

СобакаВ вагоне метро.Куда? Тсс...,Не знает никто...

22.04.2007

Специально для ПО. Андрей Врадий «Каштанка» (компьютерная графика), 2015 г.

17

Маргарита АльДООС – стрекозАль

АЛЬГЕОМЕТРИЯ ЧИСЛАПушкин – Чехов – Достоевский

Алексей Давыдов доктор культурологии

Иерархия героев в статье расположилась следу-ющим образом: Пушкин, затем Пушкин –Чехов и за-тем Пушкин –Достоевский. Я пытаюсь понять, поче-му Чехов, а не Достоевский продолжил пушкинскую методологию анализа человеческой реальности, по-чему Пушкин и Чехов находятся сегодня в эпицен-тре мысли, анализирующей русскость.

Достоевский вышел не из Пушкина, а из общин-но-религиозной толщи русского народа.

Достоевский моралист, Пушкин – нет. Герои Достоевского и в Другом, и в «сфере меж-

ду» ищут добро, пушкинская мысль движется по ту сторону добра и зла.

Для Достоевского главное – право каждого на го-лос. Пушкину это тоже важно, но оно для него не главное, важнее – его способность к поэзии как дви-жению между голосами в поисках нового голоса.

Достоевский пытается «исправлять» действи-тельность, для Пушкина основная цель – его по-эзия, которая, будучи истинной, сама уже является исправленной действительностью, потому что слова поэта суть уже его дела.

Сущность поэтики Достоевского – в полифонии смыслов, сущность поэтики Пушкина – в их гармо-нии. Поэтому диалог Пушкина результативен, ведет к небесно-земному, богочеловеческому третьему. А «не-слиянно-нераздельный» полифонический преддиалог Достоевского не способен менять орга-низацию отношений и не синтетичен. Полифония Достоевского – это диалог-статика, диалог-утопия, диалог-религия. Это – форма застревания русской культуры.

Одно из значений Пушкина в том, что из его ло-гики художественного видения реальности выросла логика художественного мышления Чехова. Пушкин предложил российскому обществу тему для обсуж-дения, которую можно определить как патологию российской культуры. Значение Чехова в том, что он сделал анализ этой патологии основной темой свое-го творчества.

Пушкин пришел к выводу об инверсионности, «пародийности» русского общества, цивилизаци-онной незрелости, культурной незавершенности формирования русского человека. Его вывод про-явился, пожалуй, не столько в Онегине, сколько в царе Борисе. Именно дух Бориса присутствует в неспособных к адекватной самооценке персонажах Тургенева, Гончарова, Достоевского, Чехова. Чехов-ское творчество стало апофеозом анализа неспособ-ности русского человека к принятию эффективного решения. То, что у Пушкина было частью спектра мира, у Чехова стало целым. Иррациональность, не-эффективность, раскол в культуре, ее неспособность к выживанию, царь-борисовость России стали ос-

новными в чеховском творчестве, где умирание про-анализировано как социокультурная проблема.

Чехов, следуя пушкинскому принципу «Цель по-эзии – поэзия», развил другую сторону этой «цели». В чеховской логике преследование этой цели может привести к обнаружению неспособности рефлексии быть целью самой себе, неспособности быть мерой себя. Это понял уже пушкинский Борис, хотя не осознал еще причины этого.

Чехов открыл рефлексию абсурда как феномен культуры – рефлексию, суть которой в сознательном уничтожении рациональности, равнозначном неспо-собности к выживанию. Если Гоголь писал, что он «в добре не видит добра», то Чехов признавался, что «ничего не понимает из того, что видит». Вывод о том, что умом Россию не понять, принимает у него трагическую глубину. Писатель переходит на прин-ципиально иной уровень анализа культуры: от фило-софствования по поводу непознаваемости России к философствованию по поводу неспособности рус-ского человека понять смысл своего непонимания себя, то есть к осмыслению вырождения рефлексии русского человека. Чехов, как и Пушкин, устранив иллюзии из своего анализа, показал, что русская рефлексия опасно и хронически больна. Диагноз болезни – патологическая неспособность рефлексии быть рациональной, принимать эффективные и, сле-довательно, нравственные решения, т. е. быть собой.

От этой болезни, по Чехову, уже ничто не спаса-ет. Оказывается, красота, любовь, вера, Бог, если они потусторонни и не образуются из рефлексии и раци-онального функционирования культуры, есть формы порабощения человека. Счастье ведет к несчастью. Красота создает уродство жизни. Любовь перехо-дит в ненависть. Вера в Бога становится безбожной. Жизнь порождает духовную смерть человека при его биологическом функционировании.

Чехов подчеркивает глубокий раскол и инверси-онность в самой логике существования потусторон-ней культуры. Пушкин увидел начало вырождения русского субъекта культуры, Чехов – писатель его апофеоза. Чеховские персонажи не могут принять решения. Никакого. Все их решения половинчаты, противоречивы, взаимно исключают друг друга и отменяют предыдущие. Поэтому они трагично неэф-фективны. У каждого персонажа своя правда, поэто-му монологизм чеховских героев достигает предела. Деградация русского субъекта культуры, начавшаяся в Борисе, достигла дна.

На первый взгляд кажется, что герои Чехова не претендуют на самоутверждение и самосовершен-ствование и преодолели инверсионную логику ге-роев Достоевского. Создается впечатление, что они руководствуются нравственностью, основанной на

ЛитературовИдение

18

объективном анализе и любви к ближнему. Но это не так. В основе их нравственной импотенции – та же инверсия, но возведенная в абсолют. Россия, по Чехову, и сегодня населена «скифами», «эскимоса-ми» и «печенегами». Они устремлены к добру, но не-обходимо порождают зло. Они – гоголевская статич-ность, лермонтовский фатализм, гончаровское бес-силие в действии, традиционализм и эсхатологизм пушкинского Бориса. Все это вместе Чеховым экс-траполировано на всю русскую культуру как логика ее воспроизводства.

Не точно, что Чехов является писателем расте-рянности перед жизнью или страха перед смертью. Скорее он писатель патологии рефлексии. Досто-евский так же, как и Чехов, писатель заболевания русской культуры, но понимание глубины болезни у них принципиально разное. Герои Достоевского воз-мущены несправедливостью этого мира и ищут аль-тернативные пути для решения проблемы признания высокой ценности человека в России. Такими путя-ми могут быть бунт против Бога, церкви, самодержа-вия, общества, несправедливости, насилия, лжи, не-совершенства мира или эгоизма. Его герои чувству-ют свою правоту в момент принятия решения и стра-дают от неправоты других. У них есть надежда на спасение, пусть даже она иллюзорна, заключается в их заблуждениях и ведет к новым. Они опираются на интерпретацию Бога, совести, традиции, морали, добра. Анализ Достоевского – это культурология на уровне ценностей добра и зла.

Чехов работал на ином уровне. Его герои не воз-мущаются несправедливостью Бога и людей. Они догадываются, что не способны жить. Но не по-тому, что боятся смерти либо растерялись перед жизнью, а потому, что бессильны перед патологией собственной рефлексии. Они не обладают инстру-ментом самоанализа. Герои Достоевского не пони-мают, что они патологичны. Поэтому альтернатива в культуре, выдвигаемая Достоевским, несет су-щественный элемент утопии. Чеховские герои по-нимают, что они патологичны, «серы» (Булгаков С. Н. Чехов как мыслитель.// Булгаков С. Н. Соч.: в 2 т. Наука. 1993. Т. 1. С. 144), «полуживы» (Розанов В. В. Наш «Антоша Чехонте».// Розанов В. В. Мыс-ли о литературе. М., Современник. 1989. С. 304), «бессодержатель¬ны» и «ничтожны» как «мыль-ные пузыри» (Трубецкой Е. Смысл жизни. М., Республика. 1994. С. 328). Они понимают, что их жизнь это – «умирание» (Мильдон В.И. Чехов се-годня и вчера («другой человек»). М., ВГИК. 1996), и именно поэтому чеховская альтернатива реальна, она – в самом этом понимании.

Чеховский индивидуализм вырастает из пушкин-ской середины. Соборно-религиозный гений Досто-евского происходит из российской традиционности. Пушкин стоит существенно в стороне от Достоев-ского. И в этих соотнесенностях с Чеховым и Досто-евским историческое значение Пушкина. Сравнение Чехова с Достоевским необходимо именно на основе их отношения к народничеству, «народной правде». Достоевский верил в здравый смысл русского на-рода, который через веру, любовь, братство, труд,

пользу способен предотвратить революцию. А Чехов показал, что здравый смысл в России невозможен, если он не преодолевает безрефлективность веры, любви, братства, труда, пользы, осмысливаемых че-рез нерасчлененность, синкретизм народнического интеллигентского сознания. Религиозное народни-чество Достоевского противостоит индивидуализму Пушкина-Чехова.

Значение Достоевского в том, что он существен-но углубил пушкинский анализ инверсионности русской культуры, неспособности русского человека выйти за рамки культуры. Достоевский сформулиро-вал ряд факторов саморазрушения русской культу-ры. Первый – забитость «забитых людей», у которых самостоятельная мысль в силу специфики их исто-рического воспитания еще не сформировалась (До-бролюбов Н. А. Забитые люди. //Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч.: В 6 т. М., Гослитиздат. 1935. Т. 3. С. 367-408). Второй – вульгарный атеизм толпы, про-возглашение человека Богом и девиз «все позволе-но». Третий – сознательная самоориентация субъек-та, например, «подпольного человека», на иррацио-нализм, на уничтожение рационального содержания в своей рефлексии, на смерть. Это точно почувство-вал Н. Бердяев (Бердяев Н. А. Философия творче-ства, культуры и искусства.: В 2 т. М, Лига.1994. Т. 2. С. 53). Четвертый – абстрактная, абсолютная любовь потустороннего Бога к человеку. Она хотя и спусти-лась на землю в образе сияюще-молчащего Иисуса, но не стала от этого более диалогичной и человече-ски-постижимой и потому создает лишь иллюзию альтернативы. Об этом писал В. Розанов (Розанов В. В. О легенде «Великий инквизитор».// Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевско-го. М., Республика. 1996. С. 11-113. См. также Роза-нов В. В. Христос как судия мира.// Розанов В. В. В темных религиозных лучах. М., Республика. 1994.С. 74-79).

Достоевский указал на патологию: русский че-ловек ищет нравственное решение, принимая при этом решения безнравственные, потому что его спо-собность к рефлексии парализована. Этому выводу Достоевского поразился З. Фрейд (Фрейд З. Будущее одной иллюзии.// Фрейд З. Сумерки богов. М., По-литиздат. 1990. С. 126). Достоевский углубил анализ феномена инверсионной логики в русской рефлек-сии, открытый Пушкиным в образах Онегина и царя Бориса. Писатель еще не осознал общекультурного значения этой логики, но интуитивно установил ее фатально-саморазрушительный характер.

Достоевский внес огромный вклад в изучение слабой рефлективности русской культуры, и его способ анализа был и до сих пор остается важным фактором ее гуманизации. Однако он свято верил в здравый смысл русского народа, в его способность не допустить катастрофы революции, и в опоре на Бога победить Дьявола разрушения в себе. Жизнь показала, что Достоевский заблуждался. «Сейчас даже можно прямо сказать, что Достоевский ошиб-ся, что в русском народе не оказалось противоядия против антихристовых соблазнов той религии соци-ализма, которую понесла ему интеллигенция», – пи-

илие в действии, традиционализм и эсхатологизмушкинского Бориса. Все это вместе Чеховым экс-раполировано на всю русскую культуру как логика е воспроизводства.Не точно, что Чехов является писателем расте-

янности перед жизнью или страха перед смертью. Скорее он писатель патологии рефлексии. Досто-вский так же, как и Чехов, писатель заболевания усской культуры, но понимание глубины болезни у их принципиально разное. Герои Достоевского воз-мущены несправедливостью этого мира и ищут аль-ернативныныныыеее путититии для решения проблемы признанияя яяысооокококоййй цецеценнности ччеллелововововека в России. Такими пупупууття-ми моггггутутут ббыть бубуунт против БоБоБогагага, цецецеркрр ви, ,, саасасамомомоддед ржа-ия, общества, несссправедливости, насилия, лжи, не-овершенства мираа или эгоизма. Его герои чувству-ют свою правоту в момент пририринянятия решения и стра-ают от неправоты других. У них есстьтьть нннадада еже даада ннаа пасение, пусть даже она иллюзорна, заключается их заблуждениях и ведет к новым. Они опираются а интерпретацию Бога, совести, традиции, моралииии, обра. Анализ Достоевского – это культурология нннна ровне ценностей добра и зла.Чехов работал на ином уровне. Его герои не ввоз-

мущаются несправедливостью Бога и людей. ОООни огадываются, что не способны жить. Но ннне по-ому, что боятся смерти либо растерялись ьь ь перед жизнью, а потому, что бессильны перед патоооологией обственной рефлексии. Они не обладают инстру-ментом самоанализа. Герои Достоевскогоооо не пони-мают, что они патологичны. Поэтому алььььтернатива культуре, выдвигаемая Достоевским,,, несет су-

щественный элемент утопии. Чеховскииеие герои по-имают, что они патологичны, «серы»»» (Булгаков С. Н. Чехов как мыслитель.// Булгаков СССС. Н. Соч.: в 2

Наука. 1993. Т. 1. С. 144), «полужжживы» (Розанов В. В. Наш «Антоша Чехонте».// Розззанов В. В. Мыс-и о литературе. М., Современник. 191919898898 . С. 304), бессодержатель¬ны» и «ничтожны» как «««мымм ль-ые пузыри» (Трубецкой Е. Смысл жизни. ММММ., еспублика. 1994. С. 328). Они понимают, что их жизнь это – «умирание» (Мильдон В.И. Чехов се-одня и вчера («другой человек»). М., ВГИК. 1996), именно поэтому чеховская альтернатива реальна, на – в самом этом понимании.Чеховский индивидуализм вырастает из пушкин-

кой середины. Соборно-религиозный гений Досто-вского происходит из российской традиционности. Пушкин стоит существенно в стороне от Достоев-кого. И в этих соотнесенностях с Чеховым и Досто-вским историческое значение Пушкина. Сравнение Чехова с Достоевским необходимо именно на основе х отношения к народничеству, «народной правде». Достоевский верил в здравый смысл русского на-ода, который через веру, любовь, братство, труд,, ,

Пушкина Чехова.Значение Достоевского в том, что он существе

но углубубубубиили пушушушшкинский анализ инверсионносрусскоййй культуры, ненн способности русского человевыйтии за рамки культтуруруруры. Достоевский сформулирвал рряр д факторов самммморазрушения русской культры. ПППервый – забитоссстть «забитых людей», у которсамооостстстстоятельная мыыысль в силу специфики их истрическкккогогоого воспитанияияияи еще не сформировалась (Дбролюбюббюбов Н. А. Забитттые люди. //Добролюбов Н.Полн. ссосс бр. соч.: В 6 т. ММММ., Гослитиздат. 1935. Т. 3.367-404040408). Второй – вульгараррныныый й йй атататеизм толпы, првозглашение человека Богом и девииизи «все позволно». Третий – сознательная самоориииентация субъета, например, «подпольного человеккка», на иррацинализм, на уничтожение рациональнного содержанв своей рефлексии, на смерть. Это тооочно почувстввал Н. Бердяев (Бердяев Н. А. Филллософия творчства, культуры и искусства.: ВВВ 2 т. М, Лига.1994. ТС. 53). Четвертый – абстрактнананая, абсолллютная любопотустороннего Бога к человеееккку. Она ххотя и спустлась на землю в образе сияющющщще-молчаащего Иисуно не стала от этого более диааалолл гичноой и человечски-постижимой и потому создзз ает лиишь иллюзиальтернативы. Об этом писал В.ВВ. Розаноов (РозановВ. О легенде «Великий инквизититтор».// РРозанов В.Легенда о Великом инквизитореее Ф. М. Достоевскго. М., Республика. 1996. С. 11-1111 3.3 См. ттакже Ронов В. В. Христос как судия мира.а.// Розаннновоо В. Втемных религиозных лучах. М., Рееееспссс убликакаа. 199474-79).

Достоевский указал на патолооогию:ю: рррусский чловек ищет нравственное решенииие, принимая пэтом решения безнравственные, потттому что его спсобность к рефлексии парализованааа. Этому вывоДостоевского поразился З. Фрейд (ФФФрейд З. Будущодной иллюзии.// Фрейд З. Сумеркии богов. М., Плитиздат. 1990. С. 126). Достоевский углубил аналфеномена инверсионной логики вв рруусской рефлесисисии,и открытый Пушкиным в обраазах Онегина и цаБоррриса. Писатееельлль еещещ не осознал общекультурнозначаачения этой логиккки, но интуииитивно установил фаттально-саморрразрушшиш тельный ххарактер.

ДДДоД стоевскиий йй внессс огромный вклад в изученслаббббой рефлекттивностстсти русской культуры, и еспоссоб анализаа был и до сих порр остается важныфакттороо ом ее гуммманизаццции. Однаккко он свято верилздравввыв й смысл русскогггог народа, в его способносне доппустить кааатастрофффы революююции, и в опореБога пппобедить ДДьД явола разрушенния в себе. Жизпоказааала, что ДДДостоевсккий заблууждался. «Сейчдаже мммможно пряяямо сказатттьт , что Дооостоевский ошися, что в ввв русскоммм народе нннне оказалллосооо ь противоядпротив антихрисстс овых собллал знов тойййй ррелигии соцализма, которую понесла ему интеллигенцииия», – п

19

сал в 1918 году Н. А. Бердяев (Бердяев Н. А. Духи русской революции.// Из глубины. Сб. статей о рус-ской революции. М., Новости. 1991. С. 69).

Достоевский увлечен потусторонностью и ми-стикой, его идеалы мессианства, соборности, на-родничества, национализма, шовинизма и богоис-кательства были чужды Пушкину. Дуалистическая культурология Достоевского была гуманистической, но, углубляя пушкинский анализ русской традици-онности, его культурология, в отличие от пушкин-ского анализа, несла в себе слабый альтернативный потенциал. Пропитанная духом потусторонности и иллюзий, она не была способна предложить России реальную меру культурного синтеза.

Достоевский предлагает народнический ответ на проблемы, поставленные Пушкиным. Чехов дает честный ответ и Пушкину, и Лермонтову, и Гоголю, что Россия не способна позитивно ответить на по-ставленные ими вопросы. Принципиальное отличие ответа Чехова от ответа Достоевского в том, что че-ховские герои утратили все надежды.

Чехов, анализируя русского интеллигента, не увидел в нем того здравого смысла, который До-стоевский пытается обожествить у народа и вы-разителем которого пытается сделать религиоз-но-народническое интеллигентское сознание. Вот основные черты вырождения русской рефлексии, определенные чеховским анализом культуры. Это – статичность, бессилие в действии, инверсионность в логике, фатализм, одновременное требование аб-солютной справедливости и свободы, иллюзорные надежды на всесилие потусторонности – «Божью правду» и «народную правду», слабая способность к объективному анализу, диалогу, принятию реше-ния. Это – неэффективность, двойственность, рас-колотость. Отсюда – низшие формы органического развития и изначально гипертрофированные до па-тологии социальные отношения. И отсюда – слабая сопротивляемость нарастающей сложности мира, фатально-всеобщая неспособность к осознанию неотвратимости надвигающейся гибели, неумение осмыслить нарастающую бессмысленность своего существования в существующих формах и, следова-тельно, неспособность к выживанию.

Достоевский анализировал человека, меряя его абсолютной ценностью Бога и народа, Чехов анали-зировал человека в смысловом пространстве между Богом и народом. Чехов, как и Пушкин, не был ни ре-лигиозным, ни народным писателем, но нес в своем творчестве элемент и того, и другого. Определения «религиозность» и «народничество» содержат в себе абсолютизацию идей Бога и народа. Но религиоз-ность и народность Чехова заключалась в анализе и критическом освоении этих полюсов культуры, а не в их абсолютизации. Выдавливать из себя по капле раба, – значит, по Чехову, выдавливать из себя веру в спасительность потусторонности, сложившихся смыслов культуры, веру в то, что красота спасет де-градирующего субъекта от деградации, в то, что лю-бовь должна приноситься в жертву неспособности жить как спасение, что Бог спасет человека, который поверит в то, что Бог есть, что что-то или кто-то, на-

пример, народ, спасёт человека, если человек поверит в спаситель-ность его как в Бога.

Российская критика высказывается почти единодушно: Чехов – писатель социального коллапса, тупика в рус-ской культуре, деградации и смерти. Но что значит сказать о безвыходности положения и о том, что культура умирает? Что значит заявить о патологии русской рефлексии? Это как раз и значит найти са-мую эффективную альтернативу ее умиранию. За-явить, что русский человек на традиционном пути своего развития не является представителем homo sapience в интеллектуальном понимании, есть вели-кое достижение пушкинско-чеховской методологии поиска альтернативы. Такое отрезвление субъекта лишает его иллюзий и впервые вооружает рефлек-сией, т. е. рациональностью, цельностью и муже-ством.

Гоголевский призыв к людям: «Не будьте мерт-выми, а будьте живыми» — продолжился в чехов-ской мечте о «другом» человеке и о «Боге живого человека». Чеховский «Бог живого человека» это – посюсторонний Бог рефлексии, а не Бог царства не-бесного и не потусторонний Бог «мертвых душ». Из чеховских цитат можно было бы составить более де-сятка идеалов, которые автор противопоставил со-временной ему социальной действительности. Дело не в них. Чехов анализировал способность человека стать «другим» в сфере между Богом и человеком. И центральная проблема становления «другого» чело-века в России – в том, что «Бог живого человека» как медиация не может утвердить себя в культуре, где господствует патология – потусторонняя нравствен-ность «мертвых душ», инверсия. Идеи пушкинской медиации нашли себя в чеховском творчестве.

Чехов довел пушкинский анализ образа Бори-са как социальной программы деградации русской культуры до конца, т. е. до признания деградации рефлексии субъекта культуры и вырождения русско-го человека как культурного типа. Критики, либрет-тисты и сценаристы знают, что Пушкин придавал особое значение «Борису Годунову», но стараются не замечать альтернативности, заложенной в ката-строфизме Бориса. Но если образ Бориса и при-украсить можно, то все чеховское творчество, как от начала до конца анализирующего царь-борисовский катастрофизм, приукрасить невозможно.

Пушкин исследовал, в основном, смысл полюса «божьей правды». Чехов исследовал, в основном, интеллигентский, городской вариант «народной правды», народнические ценности, отрефлектиро-ванные в синкретичном интеллигентском сознании. Оба искали альтернативу абсолютизации значений этих полюсов, опираясь на ценность индивидуализ-ма в сфере между Богом и народом.

Пушкинско-чеховская методология анализа рус-ской культуры с позиций современной науки должна рассматриваться как целое.

20

Лидия ГригорьеваДООС – стреказанкаЛондон

* * *Напрасно я сомкнула очи,поскольку снова не до сна.Светает, что ли, среди ночи,или окно сверлит луна?

Сияний северных свеченьена зимний небосклон взошлоили по праву исключенья сверкает лунное сверло?

Такие сполохи и звукивонзаются в ночную тишь,что этой каверзы и мукине выразишь и не заспишь...

01.01.06

«Треплев. Вот тебе и театр. Занавес, потом первая кулиса, потом вторая и дальше пустое пространство. Де-кораций никаких. Открывается вид прямо на озеро и на горизонт. Поднимем занавес ровно в половине девятого, когда взойдет луна. Нина. Весь день я беспокоилась, мне было так страшно!.. Красное небо, уже начинает восходить луна…Треплев. Становитесь по местам. Пора. Луна восходит?

Поднимается занавес; открывается вид на озеро; луна над горизонтом, отражение ее в воде; на большом камне сидит Нина Заречная, всяв белом».

Геннадий Кацов Нью-Йорк

Прогноз погоды

Метель по понедельникам, затемМороз и солнце ровно до субботы, –И так весь месяц, не теряя темп:Погода, в лучшем смысле, есть работа. Рисунок белых лилий на стеклеИ синих лилий в небесах хрустальныхУже совпали, ибо им в теплеНе сохранить ни абриса, ни тайны. И так же вся неделя январяПоследняя, под знаком Водолея,Продлится в феврале, и ты не зряДостал «чернил» и стал на час теплее. И стал читать снежинки по одной,Как будто в них посланье от любимой,Как будто в них, как раннею весной,Растают письма почты голубиной.

02.06.2015

Андрей БударовВологда

* * *Мой демон-хранитель ночует в часах,И стрелки под весом незримого тельцаСогнулись, как когти, и сон мой зачах,И скоро покинет владельца.

Мой демон-хранитель истлеет в часах,От праха застрянут тревожные стрелки, Но тонкими струйками вытечет прах,Когда съем луну я с тарелки.

* * *Если замёрзли руки,Если замёрзли ноги –Выпей лунного свету,Пусть замёрзнет и сердце.

21

Артём Савельев

* * *Ах, это взгляд…египетской царицыневозмутимой, вечной глубины.Не оставляет даже смыслаоткупитьсяот ниоткуда взваленной вины.Не убежать уже, не откреститься:вцепился взором, дна лишившись из под ног…Как кролик,наткнувшийся на львицу –ей все подвластно, ей все одно.

БесшумноСлепоОднозначноСредиУплясанных людейАмур,До шепота прозрачный,На абордажБросается, злодей.НичтоВ расчетНе принимая,СвоиОсвоивши права,Всего лишь взглядомЗаменяетЛюбые

Лучшие слова.ЕщеКакое-то мгновениеЕмуДозволено прожить…Всего лишь за секунду продолженияЯ рад полжизни одолжить.УжеНе нужно и не важноКаких-тоСмыслов понимать:ТебяСпокойно и отважноКак можноДольше Обнимать.

Амур

Евгений Степановдруг ДООСа

Жизнь распорядилась иначе

я был бы хорошим французомпокупал бы на винодельческих фермах недорогое винотратил бы время на работу и женщиниронизировал бы над бельгийцами (американцами)я думал бы о сегодняшнем дне

я был бы хорошим немцемвыращивал бы на даче яблони и туиподстригал бы газонругался бы на русского президента за то что он поднимает цену на газя думал бы о сегодняшнем дне

я был бы хорошим американцемулыбался бы как (не буду уточнять – кто)говорил бы по поводу и без повода fi neлегче бы относился к жизния думал бы о сегодняшнем дне

я был бы хорошим израильтяниномзарабатывал бы деньгипокупал бы золото своей Хаечкевоспитывал бы детейя думал бы о сегодняшнем дне

однако жизнь распорядилась иначея родился и живу в Россиив моей любимой Россиив которой ничегошеньки не понимаюи в которую разумеется верю

21.12.2013

Москва

ул. Черняховс

кого

22

Галина МальцеваДООС – стреказелла

Перстень короля

«Нина и красная чайка» (смешанная техника), 2015 г.

Дмитрий Цесельчук

Где перстень золотой колеблет океанВ него свое бросая отраженьеСегодня полный штиль и я пожалуй пьянДотренькался до головокруженья Останься милый сон со мной Еще побудьЯ так скучаю без хотя бы моряКолокола медуз толкают нежно в грудьПодумаешь еще какое горе Тут заскрипит диван и кошка заскребетСударыня входите дверь открытаТам чайка по воде голодным клювом бьетИ моря перламутрово корыто

А перстень короля из Сельмы ЛагерлефКак бишь его по-моему АртураИграет на воде Сегодня чудный клевИ чайка с рыбой взмыть не может в небо дура Великолепный куш красавица кефальНе перстень золотой вокруг бликует стадоИ чайки гонят их как полонянок в дальУвидеть это все пожалуй вся награда Где перстень золотой колебля океанВ него свое бросает отраженьеСегодня полный штиль и я от счастья пьянДотренькался до головокруженья

23

Елена Свечникова кандидат культурологииМинск

Трижды три сестрыМиру - миф

По отношению к женщинам – циник.По отношению к прозе – мастер.А также – весьма специфичный драматург, чьи

пьесы неспешны, как сама жизнь, и почти несценич-ны. Сколько чеховских постановок балансировало на грани провала! Каким неясным для современни-ков оказался жанр!

Чехов так иронично называл трагедию жизни комедией… Сочетал несочетаемое, высокое и по-шлое, как умеет сочетать только сама Жизнь; ма-стерски писал пародийные монологи – а попробуй-ка, будучи гениальным творцом, сымитировать писательскую беспомощность, пошлую вы-спренность, как это сделано в знаменитом монологе Зареч-ной «Люди, львы, орлы и ку-ропатки, рогатые олени, гуси, пауки…» Этот «философский дивертисмент» (по выраже-нию С.Г. Бочарова), сборная солянка из философских идей, куропаток, рыб, Шекспира и пиявок, нарочито безвкусно расположенных в одном ряду, по сей день является камнем преткновения для режиссе-ров: то ли свято верить в Ми-ровую душу и высокий полет идей, то ли изображать опошление идеализма юной провинциалкой и бездарным писателем. Возможно, авторская трактовка монолога прояснится, если об-ратиться к написанной за двенадцать лет до «Чайки» убийственной пародии «Нечистые трагики и про-каженные драматурги» («Ужасно-страшно-возмути-тельно-отчаянная трррагедия; действий много, кар-тин еще больше»). Среди действующих лиц пьесы была Публика – дама, которая «кушает все, что по-дают». Начиналась драма с апокалиптического Эпи-лога (ибо «чем невероятнее, тем лучше»), в котором у кратера вулкана, за столом, покрытым кровью, си-дит драматург с черепом вместо головы (во рту го-рит сера, из ноздрей выскакивают чертики), и макает перо «в лаву, которую мешают ведьмы». «Страшно. В воздухе летают бегающие по спине мурашки. В глубине сцены висят на раскаленных крючьях тря-сущиеся поджилки. Гром и молния. Календарь Алек-сея Суворина (губернского секретаря) лежит тут же и с бесстрастностью судебного пристава пред-сказывает столкновение Земли с Солнцем, истре-бление вселенной и повышение цен на аптекарские

товары. Хаос, ужас, страх... Остальное дополнит фантазия читателя». Как видим, треплевский спек-такль имеет те же атрибуты: инфернальность (сера, дьявольские горящие глаза), апокалиптичность (всё живое умерло, планеты погибли). Есть и другие со-впадения: постоянный хаос (обмен атомов), «хол-одно-холодно-холодно-пусто-пусто-пусто-страшно-страшно-страшно-ужас-ужас» (отмечу, что повторы не помогают создать атмосферу: нас пугают, а нам не страшно).

Больше века отделяет нас от чеховской эпохи. В 70-х – 90-х годах ХIХ века этот человек прошел путь от первой авторской попытки, от пародий и газетных фельетонов до вершин прозы, истинных шедевров, в которых выверена каждая фраза, тщательно подо-брано каждое слово. Чем больше лет отделяет нас от текста, тем труднее сказать о нем нечто новое. Тем не менее, попытаюсь.

Что обычно остается незамеченным? То, что Че-хов не реалист, а символист. «Истинный символизм совпадает с истинным реализмом», – писал Андрей Белый в работе о Чехове. В текстах писателя симво-лизм присутствует почти незримо, проступает сквозь реалистичную канву, это действительно «символизм реализма», по выражению А.Белого.

Словно поддразнивая читателя и зрителя, Чехов открыто – «поверх голов» персонажей – поясняет: «И вот эта чайка тоже, по-видимому, символ…». В «Чайке» есть особый уровень текста, можно сказать, метатекста, это явление напоминает «спектакль в спектакле» или авторскую реплику «a parte» – толь-ко здесь в качестве вставного элемента присутствует

Маша – О. Л. Книппер, Ольга – М. Г. Савицкая, Ирина – Н. Н. Литовцева («Три сестры», 1901 г.).

24

концепция нового искусства: периодически в репликах персонажей обозначается авторская позиция – говорится о поиске новых форм, о принципах и методологии творчества, о том, что автор использует символы-загадки для зри-теля.

Символы проступают… Имя, число, на-звание, структура – все может иметь символи-ческое значение. Символичны названия чехов-ских пьес: «Чайка», «Вишневый сад», «Три сестры»… Птица-душа, эдемский сад… а кто эти вечнотоскующие сестры? Над русской ли-тературой реет античность – античный фатум, лексическая неизбежность – вся история куль-туры будто вынуждает нас строить свои тексты из античных образов, сюжетов, мифологем. Че-ховские три сестры – это мойры, богини судь-бы, прядущие нить жизни, а затем прерываю-щие её... Такой легкий прыжок из гомеровской бездны в действительность русских усадеб и метафизичность русской тоски! Мойры – это или синонимичные им скандинавские боже-ственные норны – в любом случае, три сестры – персонификация судьбы, вялой, застывшей, как болото, судьбы русского интеллигента-барчука.

В мифологии Европы есть еще одна триада: это три кельтских богини с птицами в руках. И та же триада, но униженная христианской трак-товкой – «шекспировские» ведьмы, «пузыри земли». Корни этой триады – в тех временах, когда люди верили в Богиню-Мать. Ирландская богиня Бригита, богиня-птица, также вопло-щалась в триаде женщин. Все эти триады – от кельтской до чеховской – вариации на тему ин-варианта, образа древнейшей Богини – Матери всего живого, жизнь дающей и забирающей.

Археолог М. Гимбутас (Гимбутене) поясня-ет: «Богиня-смерть часто является в виде одной, даже трех женщин в белом (цвет костей)…». Три женщины в белом – это Смерть (что уди-вительным образом соответствует чеховскому замыслу). Более того, птица-Смерть имеет кон-кретное выражение – чайку! Осознанно или нет, но Чехов использовал эту символику в на-званиях пьес, которые посвящены не чему ино-му, как духовной смерти.

Анализ чеховских ремарок показывает – они тоже символичны. Цифры и звуки создают не-обходимый подтекст. Например, в пьесе «Три сестры» число 12 связано с идеей завершен-ности и цикличности: в первом действии часы бьют 12, напоминая о событиях годовой дав-ности (ровно 12 месяцев назад умер отец Про-зоровых), в четвертом действии – опять то же время (значит, ничего не изменилось, не сдви-нулось с места). Интересно, что в буддизме 12 – «джарамарана», символ старости и смерти. В пьесе много повторов, всё выражает идею зацикленности, невозможности выхода из си-туации: кружится волчок («Удивительный звук…»), повторяется фраза про золотую цепь

р

–

25

(оковы, невозможность вырваться), вновь и вновь произносятся бессмысленные стишки, играется вальс (вечное вращение-возвращение).

Когда сестры мечтают о Москве, о новой счаст-ливой жизни, Маша свистит (по народным поверьям, накликивает беду) – это выглядит, как авторский на-мек на пустые, несбыточные надежды сестер: в рус-ских пословицах свист связан с неудачей, пустотой («Захотел триста, а взял свиста» и т.п.). Андрей, еще не попавший в капкан брака, играет на скрипке – он занимается творчеством, интересуется наукой, он влюблен. Скрипка – символ души, творчества (вос-ходит к архетипу Музыки). В конце пьесы на скрип-ке и арфе играют бродячие (вольные!) музыканты (арфа – райский инструмент, рай ассоциируется со счастьем, он далек и недосягаем) – Андрею, погло-щенному рутиной, уже не быть свободным никогда. Вальс сменяется маршем, военные монотонно ухо-дят в далекое далеко, но слова персонажей продол-жают играть свой трехтактный «вальс». Последние фразы пьесы: «Всё равно! Всё равно! Если б знать, если б знать!»…

Чеховиана неисчерпаема. А вехи типичны: любо-ви-разлуки, безденежье, острая нехватка счастья, до

обидного краткая жизнь – классический набор рос-сийского таланта. Время размывает образ писателя, обобщает черты, сглаживает нюансы. В наше время «Чехов» – это мем. Бывает, уже и сюжетов не пом-нишь, а впечатление о великом мастере, о Человеке остается.

Птица вещая

От эдемских вод в сердце солоно.Русь свинцоваяОкольцована,Песнь неволи поет неладную.А в туманах – оттенки ладана…Раны латаны-перелатаны,Участь снова перелицована.Стынут души, молчат, бескрылые.Засыхают сады бесплодные.Расступитесь, тени бесплотные –Мы во тьму летим, беспилотные!И поэт над зимой безбрежноюУронил перо белоснежноеВ полынью.Птица вещая – птица вечная…

Эльвира ЧастиковаОбнинск

Сбить с толку

Он умер от отечественной хвори,Но не по-русски, выдавив: – Ихь штербе...И в Ялте тяжело качнулось море,И захлебнулся месяц на ущербе.

Скатились звёзды крупные на водуНевольными слезами мирозданья.Германия душе его свободуДала, проверив зеркальцем дыханье.

Ихь штербе... Не пытался ль он случайноСбить с толку смерть, коснувшуюся тела?Но всхлипнула во МХАТе горько чайка,Разрезав звуком ночь на два предела.

Ихь штербе, – сквозняком тянуло в щели.Ихь штербе, – повторяло время оно.По всей земле кроваво вишни зрелиИз пьесы... раба божьего Антона.

Моветон

Чернышевский молчал, как и Горький, и Чехов,Ибо каменных слов, монументами став,Не придумал никто. Я дала им ореховИ на фото снялась, поделив пьедестал.

Чернышевский молчал, но красив был во гневе.Чехов был отрешён, Горький был кисловат.И никто из них мне, в гипс не загнанной деве,Живо помнящий классику их, не был рад.

Я касалась то рук, то усов, то штиблета,Сюртуки поправляла, сгоняла ворон...Но они, если честно, плевали на это!Чернышевский молчал, всех втянув в моветон.

Я к их душам взывала в щемящей досаде.Чернышевский молчал наподобье стены.И тогда я поверила в то, что писательВсё же может молчать, завещав миру сны.

…

26

Виктор Ахломов ДООС – линзазавр

Портрет Владимира Лакшина –литературоведа, исследователя А.П.Чехова –с дарственной надписью:

«Виктору Ахломову – от открывшего рот, но еще не сказавшего своего последнего слова.

В Лакшин20 февраля 1989 г.

Марина Тарасова

* * *Словно трехцветные флаги,окна в закатный час.Белый, заплаканный ангел,кто тебе выбил глаз?

Черная ранка сочится –подлого выстрела след; вот, когда пригодился газовый пистолет.

Лик твой хрустальный слезитсяжелтой и жесткой тоской.– Какая огромная птица! –Пьяница машет рукой.

Господи! Сердцу так жутко,где же твоя благодать?Если как серую утку,будут небесных стрелять.

Стань же серебряной дымкой,божьего света каркас,ангел, пребудь невидимкой,не опускайся до нас.

Русский декаданс

Эта леди в брючном костюмес папиросой черной у губпромелькнет в Пассаже и в Цуме,отражаясь в трюмо, как в трюмепод неслышную музыку труб.

В том подвале просторного века,из которого трудно уйти,где танцует скрипичная деканагишом, де – каданс во плоти.

Эта дама хранит в ридикюлепортсигар и серебряный шприц, у подъезда ее караулитна цепочку привязанный шпиц.

И когда подойдет к изголовьюв ореоле своей красоты,не почувствуешь страха и болиу последней кромешной черты.

Под холеной, холодной рукоювсе утихнет, исчезнет, пройдет.жизнь покажется дымной рекою,уходящей под меркнущий лед.

27

1.…то умолкал он, слегка покачиваясь,А то, порой, пламя какое-тос ног до головывнезапно окутывало его сумеречно – белесоватой рябью,и весь он словно светился изнутриневысказанными своими тайнами,и степь, степь неогляднаявсякий раз оживалаи шелестела едва слышнов каждом его затаенном вздохе.

Тихо и осторожно,стараясь не спугнуть ни один блик,входил я в этот воздух, в эти серовато-замшелые сети,это трепетанье,надеясь уловить, высмотреть, понять:как же это он слагаетсвою прозрачную прозу – нет, лучше сказать – свои, пронизанные серебристым мерцанием,и струящиеся в глубину корней,стихи.Я недоумевал:откуда в нем,таком, с виду, стройном, элегантном даже,так много первобытных лишайников,мха дремучего…Откуда в нем эта паутина,это серое висенье умаявшейся летучей мыши!

И ведь он, будто бы, понимает эти муки,эту влажную вселенскую дрожьзатаившегося кокона,а самое главное – тогда,когда ветер! – и как только ему удаетсятак преобразится:стать обыденными похожим неожиданно на всех,

на всё окружающее,и в этой пьесе своейон также буйствует,также ораторствуетв сумеречно своем запале,и он столь же по-актерски деятелени неприметен, как все.Но – крылья!Крылья у него, кажется, и тогдабудто вдвое больше, чем у всех прочих – тех, кто подобно ему, всё же силится взлететь,но, увлекаемый незримым ужасом мгновенного небытия,оказывается театрально изувеченнойтрафаретно изувеченной чайкой,неестественным и отвратительно красивым узоромраспластанной на мокром пескедекоративного побережья.Но когда он начинает бытьуж совсем ни на кого не похожим,и пробуждается изнутрилёгкое полыхание и лепет – это тогда,когда ветра-то как раз и нет!И луны нет.(Но что-то всё-таки серебрити как-то слегка зажигает его седину).Тогда до меня долетает вдругэтот тихий прохладный шепот,и я начинаю понимать:«нет, это не пустяк – листвы безлунной трепетанье,и это трепетное таяньетончайших бликов и …»

Но вот я,стараясь быть еще более неприметным,чем его безлунная тень,приблизилсяк раскрытым страницам его повести,и будто бы совсем случайновзглянул туда,куда он был устремлёнвсей своей непреднамеренной листвой.

НОЧНОЙ ТОПОЛЬ

Специально для ПОЛоренс БлиновДООС – звукозаврКазань

Памяти А.П. Чехова

«Кто мог знать, волнуется онили нет… сложная глубокая душа»И.Бунин «О Чехове»

ПОэма

28

2.Ах, вот оно что! – совсем невдалеке через дорогуробкое деревцечуть выступалоиз недвижного пространстваночного закулисья,всё окутанное лимонным светомвесьма кстати оказавшегося рядомфонаря.

С чуть приметной застенчивостью(почти кустик,только уж очень высокий)стояла она,стройная молодая липка,вся прозрачная листвойперед бархатной портьеройбезмолвного ночного театра, стояла она,единственная актрисана той обнажённой сцене тротуара,чуть покачиваясь,совершенно, как и он иногда(только ещё призрачнее и невесомее),и вся излучала такую тишину,такую щемящую свежесть,недоступную банальным рукоплесканиям,что и я ощутил,почувствовал, что весь погружён в эту тёмно-сиреневую маятутополиной страсти,что руки мои покрываются уженежно-серебристой замшелостью,слегка фосфоресцирующей в темноте,что глаза, мои глаза – уже не мои.

3.Я, прежде не допускавший и мысли,что за столом поэтаможет быть какое-то и иноеосвещение,кроме лунного,всегда презиравшийобнаженную мишуру торшерови полуночных фонарей(свеча – и та смотрела на меняс насмешливым подозрением),Яобнаружил здеськаким-то внутренним зеркалом,что начинаю видеть то же, что и он,

мой неуёмный серебристолистый воздыхатель,что и дышу-то яуже не своей листвой – что это – он, он,что я, так же, как и он, весь окутанный тем же трепетаньем,устремляюсь куда-то,бормоча и пошатываясь;и совершенно так же, что и он, не понимаю уже – как можно чего-то иного желать,что-то иное видеть,кроме этого одинокого фонаря,этого ослепительного и бесстрастного светового потока,и такой нежной под ним,зеленовато-прозрачной, чистойпосле вечернего дождя молодой липки;и что разве столь уж необходимо,чтобы что-то ещё,какие-то особые слова,чтобы какой-то иной ветер,какой-то еще спектакль состоялся,дабы выразить,попытаться высветить то,что невозможно,чего не может быть,потому что…чего уже никогда…

Корни мои ощутили упругую свежестьи полноту.Легкое мерцающее покалываниеглубоко заструилось где-то внутри стволаи охватило, поднявшись, все ветви,всю мою листву – целиком.

4.… А утромон – вполне будничен, запылён,сер и обветшал. И – боже! – кажется, – в очках и с бородкой(и с зонтиком – в виде трости);и я едва узнаю его,непроизвольно обернувшись.

Он вежливо и галантнозастывает в приветствии,словно бы приподняв шляпу…

Но не говорит ни слова. 24/1 – 15. XXI.

Рисунок Галины М

альцевой специально для ПО

.

29

Олег Фёдоров Тюмень

Что-то в воздухе…

Что-то в воздухе.В воздухе что-то…Обломки самолётов,Чьих-то надежд…

Фрагменты человеческих тел,Фюзеляжей, Ракет,Проводов,Телефонных переговоров…

Куски железа,Пластмассы,Завёрнутые в пакеты паспорта…

Голубиный пух,Вопли отчаяния,Грубая брань,Тихий шёпот…

Что-то в воздухе…Шелест листвы,Запах ненависти,Войны, смерти.Женских духов,Ладана,Выхлопных газов,черники…

Всхлипы,Проклятия,Любовный шорох…

Что-то в воздухе…

Падающие с неба дети,Нераскрытые парашюты,Дым от костра,Звуки босса-новы,Аргентинского танго.Чьё-то недоумение,Немота,Лай собак,Рёв мотоциклистов.

Что-то в воздухе…

Облака,Слова,Мысли,Поступки,

Ложь,Капли дождя,Дым и пепел.

Что-то в воздухе…

Закаты,Рассветы…Вопросы,Ответы – Для тех, кто ещё не устал.

Что-то в воздухе…Тишина.Звук лопающейся струны*.Колокольный звон…

P.S.Что-то в воздухе…Что-то есть такое чеховское в нём…

18.07.2014

* «Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печаль-ный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топо-ром стучат по дереву.» (А.П.Чехов «Вишнёвый сад»)

Николай Ерёмин ДООС – никозаврКрасноярск

Рабы – не мы!

Из себя выдавливать раба –Чехонте и Чехова судьба…

Вот и мы – посланцы высших сфер –Иногда берём с него пример:

Давим, давим, грешные умы,Причитая, что рабы – не мы…

И, в себе господ переборов,Из себя клонируем рабов:

Сто… пятьдесят… пять…Среди заботЧехов есть – а результат не тот…

Дом Чехова в Мелихове.

30

Владимир Монахов ДООС – братскозаврБратск

Укороченный Чехов: Земля – ручная работа Бога

А. П. Чехов писал коротко и оставил для нас бес-смертное «Краткость – сестра таланта». Многие со-временные авторы, в том числе и ваш покорный слу-га, буквально восприняли шутку гения. Так родился цикл «Укороченный Чехов». И еще… А.П Чехов ска-зал: «Не Шекспир главное, а примечание к нему». Вот и мои заметки можно воспринимать, как примечания к Чехову, который тут и не ночевал…Но разве только в памяти автора.

Кормящие птиц( Наблюдение для газетной заметки)

В Братске многие старые женщины выходят во дворы с пакетами полными крупы и кормят из них город-ских птиц...Это стало модным явлением нашего города.Все больше кормящих пожилых дам заботящихся зи-мой о птицах встречаю на улицах Братска...Птицы стали жирными, не пугливыми, уже слетают-ся на лёгкий шорох полиэтиленовых пакетов с кру-пами...Мне иногда думается, что люди стали сытнее жить – делятся с птицами излишками...Хотя по демографическим причинам, и это очевидно, многим состарившимся одиноким женщинам в нашем сибирском городе молодыхв доме больше некого кормить...

Молодой человек

Чем старше становлюсь, тем чаще в магазинахженщины обращаются ко мне: «Молодой человек!»...И не потому, что хорошо выгляжу – они хотят, чтобы я сделал у них покупку...........................А в молодости меня встречали словами:«Привет, старый!»

Когда-то Россия была

Когда-то Россия была родиной друзей, а теперь они строятся в колонны:...четвёртую, пятую, шестую...Но только в будущем, где вечность стоит на часах, тот, кто выживет, скажут,кто из нас был прав!

«Когда в губернском городе С. при-езжие жаловались на скуку и одно-образие жизни, то местные жители, как бы оправдываясь, говорили, что, напротив, в С. очень хорошо, что в С. есть библиотека, театр, клуб, бы-вают балы…»

Галина Мальцева(смешанная техника), 2015 г.

План города С.

31

История ПО-человеческиИгорь КрестьяниновДООС – ижезаврИжевск

* * *Снега нега альфа-омега мчится волчицейозерой рицанедокричаться чацкого пальцы чалят в несчастьечасти дичалого непониманья сыплют отчаяньем нечаяннымчую и чествую видное ладноепрорубь души моейнепролазную

Далее

Никого ни чем не удивишьНыне.Вот уже провинцией ПарижСтынет.Нет истории. А просто есть делаЗлата.Душ разъединяются телаБрата.Ничего не видится впотьмахКромеСнега недосказанного взмахВ коме.

* * *Квадратной становилась головаПри мысли о границах мирозданья.О, скорбных нервов киловатт!О, расставаний расстоянья!Я в детстве плакал – вот – умру.Никто не пожалеет лаской.Проснутся люди поутруИ без меня случится сказка.Сейчас я знаю, все – во мне – пространства зов и бесконечность.Змея в змее. Звено в звене.И вера завтра будет НЕЧТО!

Эдуард ТрескинКазань – Прага

23 сентября 2013 года исполнилось 100 лет со дня рож-дения выдающегося артиста – оперного певца, режиссё-ра, педагога, просветителя – народного артиста России и Татарстана, лауреата Государственной премии РТ им. Г.Тукая, профессора Нияза Курамшевича Даутова. Нередко где-нибудь на гастролях в свободное время он рассказывал нам, ученикам и коллегам по театру, что-то из своей жизни. Однажды он рассказал поэтическую историю, случившую-ся с ним когда-то в Крыму. Я сказал, что если Маэстро не хочет записать рассказанную историю сам, то это сделаю я. « А я на вас и надеюсь», – улыбнулся Маэстро. Через неко-торое время я дал прочитать Ниязу Курамшевичу рукопись рассказа, который назвал «Вторая встреча».

…Сибирские гастроли закончились, и почти сутки оста-валось до дома. В купе и коридоре стояли, сидели, курили, болтали, пили чай, играли в шахматы или карты Хозе и Ви-олетты, Ленские и Германы, Тореадоры и Кармен, Мефисто-фели и Гретхен.

– А знаете, всегда немного грустно посещать те места, где бывал прежде, – сказал Маэстро. – И улицы вроде не такие зеленые и манящие, и дома какие-то другие, и людей преж-них нет, а если кого и встретил из знакомых – то впору снова знакомиться. Всё – точно в немом черно-белом кино.

– А вот у меня не так, – сказала Мадонна. – Мне нравится узнавать. Я хожу и всё узнаю: здесь сейчас будет магазин, а направо пойдешь – рынок. И так интересно!

– Не перебивай Маэстро, – бросила с недовольством При-ма. У тебя вечно то магазины, то рынок.

Маэстро чуть виновато глянул на ту и на другую, как бы пытаясь примирить непримиримое.

– Но странно, – продолжал он, – иногда и грусти не быва-ет. Меня – первого тенора оперы – знали все и всюду. Не буду говорить об овациях, цветах и дежурствах поклонниц у слу-жебного подъезда театра. Достаточно сказать, что стоило мне пойти в магазин купить себе пару туфель, как через полчаса в квартиру звонили и заботливо спрашивали, не жмут ли, по размеру ли. Смешно, правда? И что, вы думаете, я испыты-вал, когда бродил по перрону, на котором меня столько раз встречали едва ли не с духовым оркестром? Ничего. Совер-шенно ничего. Наверное, это оттого, что и здесь – как везде – я не был счастлив.

Вторая встречаФрагменты

ЭК

дриГгнОсхятр

32

– Вы не были счастливы? Вы, Маэстро? ! – изум-ленно выгнула бровь Прима.

– Ну да, что же в этом особенного? Как сказал поэт – «на свете счастья нет»... Хотя был в моей жиз-ни случай, когда вторая встреча с городом принесла больше, чем первая. Но это – давняя история.

– Расскажите, расскажите, пожалуйста! – умоляю-щим и бесхитростным голосом полупропела Мадон-на, не забыв искусно подключить грудной резонатор.

– В таком случае придется вернуться в довоенную пору. В 1940 году мне, студенту Московской консер-ватории, страшно повезло: я заболел воспалением легких, и профком выделил мне бесплатную путев-ку в Крым. …Ялта в мглистой дымке долины, с ее зеленью, старыми особняками вдоль набережной и узкими крутыми улочками, где невесомые дачки ле-пились друг к другу, с ее портом, откуда вели, пусть условно, дороги во все порты мира, и само теплое южное лето – всё это было только прелюдией, толь-ко предлогом к тому, что меня ждет. Так, вероятно, со всеми в молодости – ждешь, сам не знаешь чего. Меня не покидала уверенность: чтобы быть счастли-вым, ничего искать не надо, надо быть самим собою, и всё придет само.

…Мы пошли в Чеховский дом пешком. Узкая длинная улица волнисто вела вверх, мимо одноэтаж-ных каменных домов, изгородей и виноградников. Я думал о том, как по этой самой улице совсем недавно – каких-нибудь сорок лет назад! – шел Чехов, скажем, с Буниным.

День, начавшийся с дождя, принес невезение – се-годня Дом был закрыт для посетителей. Я ругал себя за то, что столько времени оттягивал приход сюда, и немало изумил всю честную компанию, когда подо-шел к крыльцу, наклонился и поцеловал теплый шер-шавый камень.

«Ты сошел с ума! Нельзя в наше время быть та-ким сентиментальным, особенно комсомольцу! А потом нечего переживать, можно прийти и завтра». Увы, мой завтрашний поезд отправлялся из Симфе-рополя утром. Я уехал, твердо уверенный: на буду-щий год непременно вернусь. Ну, а что случилось на будущий год, вы знаете. Война всем распорядилась по-своему: и радужными надеждами, и трезвым рас-четом, и мечтами, и явью, а то, что тебе мнилось зна-чительным, приняло черты ребяческих выдумок.

Тринадцать лет – срок немалый, особенно для певца. Но нет для человека ничего дороже его юно-шеских порывов и страстей. Всю жизнь нам верится, что если мы и расстаемся с ними, то не всерьез, не-надолго, и где-то впереди обязательно горит зеленый светофор, открывая путь к встрече.

Было лето тысяча девятьсот пятьдесят третьего, и все светофоры казались зелеными. После закрытия сезона у себя в городе наша труппа выехала на гастро-ли в Крым. В первых числах сентября открывались в Ялте «Дубровским». Открытие гастролей прошло

успешно, причем как-то привычно успешно – были и цветы, и аплодисменты, и вызывали нас и дирижера, но... для меня в этом открытии, я бы сказал, не было никакого открытия, а просто – привычная работа…

– А музей, Маэстро? Вы сразу пошли в музей?– Какой музей? – изумился Маэстро.– Ну как же – в домик Чехова!– Ах, в домик... Ну, прежде всего, это не домик,

а прекрасный большой дом. Дом Чехова, это, знаете ли, – его Дом. В Дом Чехова я попал на третий день по приезде вместе с нашими артистами. Меня угово-рили идти вместе со всеми, обещая «спецэкскурсию без лимита времени».

Тогда с нами на экскурсию поехал бас по фамилии Балякин. Когда мы вошли в сад и направились по гра-виевой дорожке к дому, светло брезжившему за стеной кедров, тополей, магнолий, он по-хозяйски осмотрелся и сказал, что усадьба будь здоров и соток на тридцать пять тянет. Тоненькая девушка-экскурсовод Алла нере-шительно посмотрела на него и ответила, что он почти угадал, площадь сада три тысячи семьсот квадратных метров. Балякин подмигнул ей – до того как стать пев-цом он-де был землемером и знает в этом толк.

Сюрприз нас ожидал, когда мы вошли в Дом – в гостиной встречала Мария Павловна Чехова. Она сама повела нас по комнатам Дома, рассказывала о брате, иногда ласково дотрагивалась до какой-то вещи – до того самого «многоуважаемого шкапа» из «Вишневого сада», или до письменного стола, или до книги, лежащей на столе, или до какой-нибудь фото-графии на стене так, будто и шкаф, и стол, и книга, и фотография в простой темной рамке были живыми существами. Такое чувство было у меня в детстве.

В кабинете отца стоял массивный орехового де-рева книжный шкаф. На книжных полках за стекла-ми бронзовели корешки энциклопедий, располага-лись солидные справочники и словари, на верхних – выстроились ряды классиков. Однажды я захотел узнать, что за собрание стоит на самом верху. Под-ставил стул, залез на него и, склонив набок голову, прочитал: АПЧЕХОВЪ. Слово я не понял и спросил у матери. Она засмеялась и сказала, что я неправиль-

Ялта, цветник на набережной. 1953 г.

33

но прочитал, это – Антон Павлович Чехов, и когда я подрасту, его книги обязательно станут моими люби-мыми. Так и вышло.

В общем, пока мы ходили по комнатам, я был словно загипнотизированный, хотя и воспринимал всё с необыкновенной резкостью и остротой. Кончил-ся мой гипноз внезапно. Наша сопрано Юрьева пораз-илась, увидев кожаное пальто писателя – она никак не предполагала, что Чехов такого высокого роста.

– Да, он был высоким, – с материнской застенчи-вой гордостью подтвердила Мария Павловна.

И тут Балякин заявил, что у него тоже было кожа-ное пальто, но его спёрли в сорок шестом в Тамбове, и оно очень похоже на это. Наша экскурсия подходи-ла к концу, и его бестактность удалось замаскировать прощальными фразами и приглашением приходить на наши спектакли. Сам-то Балякин усиленно-любез-но приглашал на «Дон Паскуале» Доницетти, где он, по его мнению, совершенно блистал.

Мы поблагодарили Марию Павловну, попроща-лись и пошли обедать в ресторан на набережной. Мы сидели на открытой веранде, ели, пили боржоми, болтали и подтрунивали над Балякиным и его злопо-лучным пальто.

Как известно, на юге время бежит быстрее, чем у нас. А для меня его бег еще и усугублялся тем обсто-ятельством, что за две недели гастролей я пел в деся-ти спектаклях – едва ли не каждый день. Утра, дни, ночи были для меня чем-то вроде долгих антрактов в одном непрекращающемся спектакле, где я одно-временно был и Ромео, и Дубровским, и Ленским, и Герцогом.

«Травиату» мы давали незадолго до конца гастро-лей. Надо сказать, к этому спектаклю у меня было особое отношение: здесь я был и певцом, и – впервые – режиссером-постановщиком. Естественно, волно-вался за всех и за всё, что на сцене происходит. В тот день я пришел в театр раньше обычного. Некоторое время я наблюдал за монтажом, потом пошел грими-роваться. Звучала увертюра, когда взволнованный администратор сообщил: сегодня в зале сидят Ма-рия Павловна и Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Именно на «Травиату» они пришли! Можете себе во-образить, с каким чувством я вышел на сцену? Пер-вые фразы мною были спеты автоматически. И лишь к концу Застольной песни я пришел в себя, но всё не решался взглянуть в зал – в этот небольшой зал, ставший вдруг таким бездонным. «Господи, – думал я, – ведь они могли слышать в этой партии молодого Собинова и Ансельми!»

Гости ушли танцевать, мы остались с Виолеттой вдвоем. «Ах, любовь, что весь мир наполняет!» – за-пел я, поднял голову и вдруг увидел совсем рядом Марию Павловну и Ольгу Леонардовну. Они сидели в ложе, почти выходящей на сцену. Напряжение ожи-дания прошло моментально, как будто душа сбро-сила какое-то бремя, и не стало никаких сомнений в

том, что сегодня я буду петь как никогда.И в самом деле – немного я припомню случаев,

когда голос мой звучал так легко, ярко, свободно, как в тот вечер. Казалось, он сам по себе, помимо моей воли и льется, и летит по волнам вечной и плени-тельной мелодии, которая длится, томит и переходит в мучительно дразнящую мелодию ответа. «До за-а-втра, до за-а-втра!» – пели мы с Виолеттой, а дуэт уже кончился, выбежала толпа возбужденных гостей, и только холодок «а-а!» в горле всё кружил голову.

После первого действия мы вышли на поклон. В переполненном зале было душно, как перед грозой. Нам хлопали, кто-то «браво» крикнул с галерки. Да-рили цветы и меж ними – корзину роз цвета запек-шейся крови. Кланяясь, я незаметно глянул в сторону боковой ложи. Мария Павловна и Ольга Леонардовна улыбались и хлопали вместе со всеми. Неожиданно для самого себя я вышел наискосок к рампе и, оказав-шись рядом с их ложей, поднял руку, прося тишины. Зал удивленно затих.

«Дорогие друзья! – сказал я. – Сегодня здесь при-сутствуют две великие женщины – сестра и жена Ан-тона Павловича Чехова. Вся наша труппа их привет-ствует и просит вас присоединиться к нам».

С этими словами я подошел к ложе вплотную и устроил такой, знаете ли, дождь из темно-красных роз. И тут зал встал. Боже мой! Никогда я не слышал таких оваций. Это было нечто большее, чем аплодис-менты искусству, это были аплодисменты Судьбе.

После третьего акта, когда отзвучал заключитель-ный аккорд и двинулся душный занавес, мы вышли на поклон. Экскурсовод Алла поднесла охапку лило-вых и белых гладиолусов. Я стоял у рампы, держал их в руках, ощущая, какие они свежие, тугие, про-хладные, с длинными тяжелыми стеблями. Это были цветы из сада Чехова.

По правилам хорошего тона ответный визит нуж-но нанести на следующий день. Но я несколько дней выждал – из вежливости, заслужив тем самым упрек очаровательной Аллы, когда она встретила меня у входа в Дом.

– Что же вы так долго не шли? – шепотом сказа-

Дом-музей А.П.Чехова в Ялте.

34

ла Алла. – Они не знают, что уж и думать – может, заболел или уехал! – Мы прошли через сум-рачную гостиную и поднялись на второй этаж по деревянной лестнице.

Я провел замечательный ве-чер в обществе четырех дам, чей общий возраст составлял по крайней мере триста пятьдесят лет (у Марии Павловны и Оль-ги Леонардовны гостили две их подруги). Ольга Леонардовна была обворожительна, вспо-минала «Даму с камелиями», говорила о Дузе, Саре Бернар, талантливо изображала и ту, и другую.

Меня угощали фруктами, вином. Надо сказать, я был слег-ка обескуражен, когда, войдя в столовую, увидел на синей скатерти с белыми вышитыми цветами целую армаду разнообразных бутылок. Мое недоумение разрешила Мария Павловна. Оказывается, к ее девя-ностолетию Массандровский завод презентовал ей – «вы только представьте себе!» – девяносто бутылок своих лучших вин.

Было весело, я, кажется, что-то пел, рассказывал о съемках в кино. В общем, чувствовал я себя необык-новенно легко и приятно.

Удивительно, но за весь вечер не было сказано ни единого слова о Чехове. Чем это объяснить? Не знаю.

Возможно, за полвека отсутствия хозяина в Доме память о нем стала настолько сокровенной и береж-ной, что любое слово, произнесенное всуе, было мелким, никчемным. А может, для этой компании я был слишком молод, чтобы со мной разговаривать на такую тему?

Когда настала пора уходить, уже стояла ночь. Дом, словно корабль, плывущий по саду среди этих немыслимых гледичий, магнолий, фотиний, кедров, вавилонских ив и индийской сирени, и милых хозяек Дома, которые, прожив больше полувека нынешнего, снисходительно-мудро смотрели на него из века ми-нувшего, и чеховский кабинет с цветным витражом венецианского окна, удобной нишей за письменным столом, моделью парусника на каминной полке и ста-ринным настенным телефоном, по которому можно – стоит снять трубку и назвать барышне давно за-бытый номер – услышать на робкое «алло» львиное «Шаляпин слушает».

– Вот, в сущности, и всё, – развел руками Маэстро. – Однако, друзья, очень поздно, что-то я разошелся и, боюсь, нагнал на вас тоску своими дорожными мему-арами. Но, постойте, с чего же начался мой рассказ?

– Вы заговорили о счастье, Маэстро, – сказала Мадонна.

– О счастье? Неужели? Не может быть! Но ведь известно – «на свете счастья нет»... – озорно улыб-нулся Маэстро.

– Вот тебе на! Я всё жду-жду, а вы говорите «нет»!– Это не я, это Пушкин.– А-а!.. – благоговейно протянула Мадонна. – Ну,

тогда, конечно!Было уже так поздно, что за вагонным окном, на

севере начало по-летнему предрассветно зеленеть небо. Все спали. Вагон, раскачиваясь, несся в тем-ноту...

Ольга

Леонардовна

Книппер

-Чехова

Мария Павловна Чехова

35

Ольга ФилипповаКаменск-Шахтинский

Барьер

Мнётся тёплый песок, словно шёлк, под ногами… любой бы ослеПОт сиянья и блеска… но след смыли волны, поскольку я шёЛРядом с кромкой прибоя… стара ж будет притча твоя про менЯ,Если чайка за гранями дня с криком выполнит тот же вираЖ

По воде грозовое крыло широко черканёт остриёМ…Лаконично кивая, соврём непременно… обратно влеклОЯкорь бросить… салагам видней… не осилили только барьеРЖёлтых рифов… маяк догорел… и покоится шхуна на днЕ…

Александр Карпенко

Шахматы

Воздухом целительным дыша, Я спустился к морю. Плыли дали. На песке лежали два пажа – И беспечно в шахматы играли. Я спросил у странных игроков, Что такое вечность – и услышал: «Вечность – это море облаков. Вечность – раздвижная наша крыша». Оттого ли, в зеркало глядясь, Об отсрочке мы так страстно молим? И летают, молний не боясь, Чайки – между вечностью и морем. Но порой смыкает облака Мудрость жизни, вещая, слепая, И ребёнок, строя на века, Лишь сухой песок пересыпает.

Александр ПетрушкинКыштым

* * *Не раньше, чем начнётся смерть,жующая свой хлеб беззубый,не раньше, чем меня и впредьне встретит мент, и не разбудит,не вложит камень мне в глаза,а в губы – гул пчелиный долгий,я буду слышать голосатех, отъезжающих на лодке,тех, уезжающих вперед,сбросавших вещи в саквояжипоспешно в свалку, как щенков,так словно не успеть им страшнона этот длинный пароходи не имеющий причала,где б чайка, проверяя рот б/у-шный, отвердев кричаланевнятно требуя избы, сирени, от мороза ломкой,и замороженных глубин,или хотя бы потной шконки,всплывут горящие гробы,и станет мне тепло на лодкеперегибающей в обрыв,где от встречающих так громко.

Ольга РеймоваБелый парус

На море парус ветром натянулся,Летит вперёд!И не страшны ему преграды.А колесо истории вертИтсяИ возвращает время... подожди... Смотри – вон чайка в небе Тебя зовёт. Ты полетишь за ней?Лети! Она сей жизни знает цену.А белый парус ведёт тебя Туда, где есть лишь ветра шум,Синеют небеса,Вода журчит под лопастями лодки.Смотри вперёдИ только там увидишь свет.

36

Александр ДобровольскийСмоленск

* * *чайка пикирует на волнуаки бабочка на цветокрасходится как стебель рябь потоми чайка виснет вешалкой в открытом шкафу…и снова крики чаек словно скрип качелейдля разгоняющего их мальчишки

Ия КиваДонецк

Питер. Дождь

Дождь. Крылатые машины.Небо ванну принимаетИ расплескивает брызгиПо скелетам площадей.

Солнце смотрит фильм про звезды.Фонари бульвар качают.Вены рек бьют по каналам.Шепот капель. Тополей

Мокрые глядятся лицаВ мутность луж и рябь пространства.На углу у поднебеснойЧайкам крылья раздают.

Ангелы вьют хороводыВ шпилях дождевой столицыИ играют с ветром в прятки,Херувимскую поют.

Красота не исчезает,В купольном рыжье соборовИ в созвездьях томных арокСонный город сторожит.

Облака, скрывая жалость,Отражают в окнах вечностьИ целуют крыши в морды,Пока время сладко спит.

роро ззвевездздзды.ы.

мм..

осстртрт ананнстствава.

ццыыкии,

роввок

тть,

Чехов в Звенигороде

Русская Швейцария,

земский лазарет.

с граммофона ария

льется на буфет.Опереттку модную

слушают врачи –

музыка народная,

а слова ничьи.«Возлюбите ближнего:

даму, например...»

Утром передвижники

вышли на пленэр.

Кожа сыромятная,

всмятку сапоги,две лепешки мятные

у одной руки,и река под вязами,

и обрыв крутой –

все с грядущим связано,

с мором и войной...

Александр ЧерновДООС – днепрозаврСевастополь

Рисунок Кристины

Зейтунян-Белоус(бумага,

смешанная техника)

37

У Чехова нет ни плохих, ни хорошихПОд впечатлением

Однажды в разговоре по телефону с авторитетной исследовательницей творчества русских классиков – прозаиков и драматургов (это она обнаружила в одной из реплик Треплева буквальную цитату из письма Бунина Чехову), я припомнил о том, что в своё время творчество писателей оценивалось в зависимости от того, какое ме-сто отводилось тому или иному из них в парных катего-риях «прогрессивный – реакционный» и «пролетарский – буржуазный». Впрочем, иногда был намёк и на одну «гибридную»: «прогрессивный буржуазный». «Реакци-онных пролетарских», уж точно, не было, не могло быть по определению, а самым главным, самым правильным методом художественной литературы считался реализм, лучше всего – социалистический («показ действитель-ности в революционном развитии»).

Друг незабвенного Валерия Золотухина, ещё со вре-мён их студенческой юности, художник Джавид рас-сказывал мне, как, постигая искусство сценографии в ГИТИСе, три раза «сдавал Чехова» — и никак не мог сдать экзамен. Почему? Потому что пытался объяснить смыслы драматургии Чехова так, как объясняют смыс-лы пьес Горького, как трактуют характеры выведенных «великим пролетарским писателем» персонажей: «по-ложительный — отрицательный».

А у Чехова нет ни положительных, ни отрицатель-ных; нет ни «плохих», ни «хороших»; нет ни «героев», ни «антигероев». Есть персонажи, соединяющие в себе иногда, казалось бы, несовместимые качества. Вот и не попал Чехов ни в одну из «парных» категорий, пусть даже и был признан великим…

Помню, как в школе на уроке литературы учительни-ца рассказывала о том, как будущему великому писате-лю-реалисту Чехову в детстве было трудно, как жестоко обходился с ним его отец. А лет двадцать спустя, бывая в музее Чехова на Садовой-Кудринской, я вдруг узнал, что Павел Егорович был не таким-то уж чудовищем, не так уж «угнетал» своих детей, а, напротив, любил их и мечтал о том, чтобы они «выбились в люди». И ведь все дети выбились в люди. И даже один из внуков…

А вдруг это – «ни плохих, ни хороших» – уже из Та-ганрога?..

А вдруг «ни плохих, ни хороших», «ни правильных, ни неправильных» – это и из Звенигорода?.. А вдруг правда, что именно там ему встретилась некая особа, напомнившая про «попрыгунью-стрекозу»? А вдруг правда, что каких-то трёх сестёр Чехов встретил именно тогда, когда, похоже, впервые испытал себя в качестве врача в тамошней больнице? И что это могло произой-ти на каком-то балу? Возможно, даже во Введенском,

которое на другом берегу Москвы-реки? В том самом Введенском, которое было потом, как пишут, «разреза-но»… железной дорогой? Чем не «Вишнёвый сад»?.. Не знаю…

И не знаю, как правильно: «Вишнёвый…» или «ВИшневый…» Помню, как давно, больше полувека уже прошло, один искушённый знаток литературных тонкостей меня, школьника, поучал: «ВИшневый, вИш-невый – так сам Чехов говорил. Не вишнёвый – нельзя принижать стиль Чехова!»

А для меня – всё равно вишнёвый.Помню «Вишнёвый сад» Эфроса на сцене Любимо-

ва. Это были семидесятые. Это был Владимир Высоц-кий – Лопахин. Это был Валерий Золотухин – Петя Тро-фимов. Помню, как потешалась Демидова – Раневская, когда Золотухин – Петя падал: «Петя, Петя, какой же вы неуклюжий!» (А я – вздрагивал: ведь я – тоже Петя…) Неуклюжесть телесная. Неуклюжесть душевная. Но – какими эти неуклюжие бывают славными, добрыми. Вот и здесь – ни плохой, ни хороший Петя, но такой уди-вительный…

И был в том «Вишнёвом саде» великий, гениальный Готлиб Ронинсон – Фирс. Там, в финале, когда Фирс – Ронинсон появлялся из левой (если смотреть из зала) кулисы и звучало его: «Уехали… Забыли…» – какая ти-шина в зале наступала…

Помню, как я спорил с Валерием Золотухиным,

Пётр Кобликовдруг ДООСа

Владими

р Высоцкий

– Лопахин

, Валерий

Золотухин

– Петя Троф

имов

.

38

убеждавшим меня, что когда Фирс после этих слов ло-жится, то умирает: «Петя, так у Чехова!» А у меня тако-го ощущения не было: «Нет, нет, он просто прилёг, от-дохнуть…» Мы потом вместе перечитывали авторские ремарки в конце пьесы, но и они меня не убедили: «Нет, нет, отдохнуть…»

«Мы отдохнём…» Это – «Дядя Ваня» А там – кто хорошие, кто плохие? Кто – герой? Кто – злодей? Никто. Ни тот, ни другая, ни третий.

Помню фильм «Дядя Ваня» Кончаловского. Смо-трел, будучи рядовым солдатом. Зрителей в клубе было двое: я и солдат из соседнего стройбата. С высшим об-разованием, как и я. Я – после полиграфического в Мо-скве, он – после университета в Ташкенте, математик. Я встречал его потом с двумя полными вёдрами цементно-го раствора… «Мы отдохнём»…

В этом «Дяде Ване» была последняя роль Ирины Анисимовой-Вульф. Это она открыла в Золотухине сту-денте будущего Золотухина… Это она увела его, ещё студента с музыкально-комедийной сцены на драмати-ческое поприще… Если бы не она, не быть бы Золоту-хину на сцене Любимова, не быть бы Золотухину таким Петей в «Вишнёвом саде» Эфроса.

А, может быть, без такого Пети не было бы такого «Вишнёвого сада»? Как не было бы его без такого Ло-пахина, такой Раневской, такого Фирса? Без этих пер-сонажей, одетых в белое, существовавших среди белых деревьев – вишен в цвету, – на фоне белого задника, по-делённого на части – колышущиеся, иногда врывающи-еся на сцену кисейные полотнища – вот-вот этим белым ветром сдует всех персонажей в

Небытие.И – сдувает.И – «уехали, забыли».Уехали и забыли…А я последний раз уехал из любимых Чеховым зве-

нигородских краёв в начале девяностых, когда услышал там стук топоров в дре-мучем лесу, просуще-ствовавшем почти век – с тех времён, когда в Звенигород приезжали Чехов и Левитан. Руби-ли не вишнёвый сад, нет: рубили огромные ели. Спрашивал: «Зачем»? Отвечали: «Расчистка». Порубленное бросали, жгли – всё вывезти не смогли.

«Мы отдохнём»?И липу рядом со зве-

нигородской больницей недавно бурей сломало. Ту липу, под которой, как говорят, любил Чехов от-дохнуть. Ему вообще

были дороги эти края. Он приходил к Саввино-Сторо-жевскому монастырю и любовался видом на окрест-ности, на Саввинскую Слободу, стоя рядом с одной из монастырских башен на высоком пригорке. Рассказыва-ют, что Чехов мечтал венчаться именно здесь, в одной из монастырских церквей, а после, уже вдвоём, выйти из церкви на этот пригорок.

Чуть меньше чем девяносто лет спустя этот вид на монастырские окрестности запечатлел Тарковский в «Солярисе».

Теперь, говорят, этих мест не узнать: застроили аж до заповедного озера Глубокого, к которому по топям было и не подойти…

По топям многих, очень многих прошедших лет по-дойдём ли мы к Чехову? Такому, каким на самом деле он был? Те мы, – ни плохие, ни хорошие, – кто способны и на самое низменное, и на самое возвышенное?

P.S. Однажды случайно встреченный попутчик, че-ловек почтенного возраста – за девяносто – спросил меня, откуда я, и рассказал, как сносил, срывал бульдо-зером дома и вишнёвые сады в Бирюлёве – там, где я живу сейчас. Рассказал, как не хотели уходить с привыч-ного места старожилы, как тамошняя кошка тёрлась о его ноги, как будто просила пожалеть её дом…

Вслед за сельскими домами и вишнёвыми садами в Бирюлёве срыли и часть кладбища. На этом месте – мой городской дом. На моей памяти переносили куда-то содержимое остававшихся погребений. В сравнении с этим что значат звучавшие когда-то упрёки Эфросу в том, что персонажи ЕГО «Вишнёвого сала» плясали на могилах?..

«Вишнёвый сад», «плохие-хорошие», «неплохие-не-хорошие» – это у нас навсегда, это российское, наше.

P.P.S. А всё-таки несколько старых, очень старых вишнёвых деревьев на улице, где я живу, осталось до сей поры. Весной ветер сдувает с них белые лепестки…

Владимир Высоцкий – Лопахин, Алла Демидова – Раневская.

39

Варвара ЧерковскаяСолигорск

Из цикла «Культурология вдвоём»

* * *в селе Орехово лес пруд и зябликиеще в Ореховоцветы и яблокив селе Ореховоживем мы веховов шкафу Ореховалишь книга Чеховаи пыль завесою и тишь словесоюперекрываетсяи всё сбывается

читаем Чеховасветло и смеховоя ты в Ореховони дня без Чехова

дом с мезониномжизнь прошла, словно и не жилдама с собачкой Тётка? Каштанка! в старом футляре крыжовникв оврагеглядите-ка чайка

на шее не Аннастрекозапопрыгуньянадо быть выше любви вишневый садсказки Мельпоменыв селе тишь мужики лишьИоныч да дядя Ваняподъезжая к сией станции,у меня слетела шляпа (зачеркнуто)

о любвиснова перечитываемо любвив Москву! в Москву!

уехав из Орехова с собойзабрали Чехова

влюбились греховов селе Ореховов АП влюбилисьв живого Чехова

«В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и в сущности я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили. Дальше, дальше от меня! Или нет, Лика, куда ни шло: позвольте моей голове закружиться от Ваших духов и помогите мне крепче затянуть аркан, который Вы уже забросили мне на шею».

«А как бы я хотела (если б могла) затянуть аркан! покрепче! Да не по Сеньке шапка! В первый раз в жизни мне так не везет!»

Из переписки Чехова с Ликой Мизиновой

Григорий Горнов

Мне не нужна женщина, умеющая говорить «люблю»,Гладить волосы на груди, показывая накрашенные ногти.(Такие всегда прерываются на самой тончайшей ноте,И при лучшем друге, зашедшем на чай, говорят «котику налуплю»)

Мне не нужна француженка с пером а-ля Шанель,Пьющая эспрессо в летней арбатской кафешке,Мне не нужна ведущая литературной передачи по нтвешке,В собеседника из-под ресницы направляющая шрапнель.

Мне не нужна простушка, понимающая любовьКак писание друг другу многозначительных эсэмэсок,Походы с колонками, мангалом и общими друзьями на перелесок,Любящая вино (венозную будоражащее кровь)

Мне не нужна сумасшедшая с арфой наперевес,Чей муж, по её словам, умер в позапрошлом векеИ поэтому все остальные для неё лишь закрывающие веки,Лишающие света, любви, случайности и вообще чудес.

Мне не нужна светская дама, интерпретирующая сексКак раздирание одежд друг на друге, прижавшись крылом к забору.(Вообще секс без любви ведёт к импотенции и к запору). И поэтому мне не нужна женщина, зашедшая на пару сек.

Мне не нужна женщина, живущая в лесу подруг.Которая каждый шаг согласует с елью или осинойЧтобы руку, запуская в мои штаны не наткнуться на овал осиный,И под кол осиновый не попасть, обнажая грудь.

Женские образы современной культуры

40

Татьяна Виноградова

Бывший Хитров рынок

Здесь гулял загадочныйдядюшка Гиляй.Было криминально здесьсотню лет назад.А теперь все замерло,патиной покрылось.Бывшие ночлежки –мой Вишневый Сад.

В пику Буревестнику –всплытие со дна.Ныне нам Хитровкадля души дана.Дворики заросшие,новых русских нет.Выщерблены стеныи в подвалах – свет.

Как любить мне боязноэти уголки!Старая, болезнаяздесь живет Москва.Только бы не тронули,не отреставрировали,только бы хватилогодика на два!

...Тополя с сережкамиветки уронили.Вытоптана серая,чахлая земля.Запах штукатурки,сырости и гнили.– Господи помилуй,Родина моя!

1998

А.П.Чехов сидит на лавочкев городе Улан-Удэ, где он побывал по дороге на Сахалин.

Мне не нужна женщина, прожившая всю свою жизнь в лесуВ каком-нибудь заставленном соснами гарнизоне.Такие обычно убивают при каждом неточном слове,(Т.к. только «Печоры» и «Двины» имеют место в её заросшем плющом мозгу)

Мне не нужна женщина, чью сахарную звездуРазгрызая всю жизнь не разгрызть до смерти,Когда бы её лучами опоясываться в круговерти,И в монашеском облачении показываться на свету.

(Мне не нужна монашка, знающая распорядок дня).По вечерам с которой всегда влажная лингвистическая атмосфера,В аптечке которой всё от морфина до ибупрофена,Её созидаемую душу спасающее от меня.

Мне не нужна поэтесса, знающая расклад богов,В голове которой роза, висящая над геенной.Связь с которой является сугубо генной,(И языки пламени, иссыхая, слетают с её боков).

Я не хочу с женщиной ходить без конца кругамиОт алтаря до пыльного матраса на увешанном картинами чердаке.Мне не нужна женщина с синицей в руке(Т.е. вообще никакая женщина с занятыми руками)

Я держу тебя за руки (ведь женщина для молитвы).Мне нужна женщина чтобы морскую измерить рябь.И выбрасываются на берег, разбиваясь вхлябь,Подпоясанные Бореем пасынки Амфитриды.

Женские образы современной культуры

Авторы З.Дугаров, Ф.Родвальд

41

Суффикс русской души

Галина Свинцова Казань

В последний период своего творчества в 1899 г., уже живя в Ялте, Чехов создает рассказ «Душечка», причисленный Л.Толстым и Буниным к разряду наи-лучших.

Толстой писал: «Удивительное недоразумение весь так называемый женский вопрос, охвативший, как это должно быть со всякой пошлостью, боль-шинство женщин и даже мужчин! “Женщина хочет совершенствоваться”, – что может быть законнее и справедливее этого? Но ведь дело женщины по самому ее назначению другое, чем дело мужчины. Боюсь, что Чехов, писавши “Душечку”, находился под влиянием этого недоразумения. Он намеревался проклясть, но бог поэзии запретил ему и велел бла-гословить, и он благословил и невольно одел таким чудным светом это милое существо, что оно навсег-да останется образцом того, чем может быть женщи-на для того, чтобы быть счастливой самой и делать счастливыми тех, с кем ее сводит судьба».

Толстой считал, что в итоге рассказ «Душечка» получился не таким, каким его задумывал Чехов. Шедевром, получившимся как бы помимо или во-преки авторским намерениям, «бессознательно»: за-думывалось осмеяние – получилось восхваление.

Надо отметить, что и Толстой воспользовался женским образом, созданным Чеховым, чтобы под-крепить свои давние излюбленные мысли. Челове-чество, утверждал он, может обойтись без женщин-врачей, женщин-адвокатов, женщин-политических деятелей и т.п. Но не обойтись человечеству без женщин – любящих жен, без женщин-матерей. Это писатель утверждал еще в «Войне и мире», об этом пишет он и в «Послесловии к рассказу Чехова “Ду-шечка”», видя именно в героине этого рассказа во-площение того лучшего, чем может быть женщина.

Разумеется, умелый полемист легко положил бы Толстого в этом споре на обе лопатки. Начать с того, что у великого прозаика понятие «человечество» носит явно мужскую окраску. А как насчет женщин нянечек, учительниц начальных классов, воспи-тательниц яслей и детских садов? Что-то не видно мужчин на этих ответственных ролях! Во времена Шекспира, правда, женские роли играли мужчины, но с этим давно покончено – сегодняшний мир никак не может обойтись без певиц, актрис, балерин… Но сейчас речь о другом.

Рассказ «Душечка» нравился практически всем со-временникам – над ним смеялись и плакали, но мне-ния о героине оказывались резко противоположными.

Душечка – безликая раба своих привязанностей;Душечка – непостоянное, беспринципное суще-

ство;Душечка – воплощение истинного предназначе-

ния женщины. Отметим также, что все три точки зрения исходят из представления о должном, об из-вестной их авторам норме – какой ДОЛЖНА БЫТЬ женщина. Предметом же писательского интереса Чехова всегда было в первую очередь то, что есть в действительности, а именно – какие БЫВАЮТ жен-щины.

М.Горький очень точно отметил эту особенность Чехова-писателя: «Страшная сила его таланта имен-но в том, что он никогда ничего не выдумывает от себя, не изображает того, чего нет на свете».

Вообще же многозначность образа и произве-дения, возможность разностороннего понимания и толкования – неотъемлемое свойство творений высокого искусства. Недаром Толстой поставил об-раз Душечки рядом с образами Дон Кихота и Санчо Пансы.

Романтические взгляды на прекрасную полови-ну человечества были Чехову чужды. В «Душечке» Чехов повествует о реальной судьбе женщины, о на-значении женского существования.

Думается, что в рассуждении автора, когда он писал «Душечку», вырисовывалось представление о новой женщине – развитой, ученой, самостоятель-ной, работающей не хуже, если не лучше, мужчины. Поэтому-то он, начав писать «Душечку», хотел по-казать, какою НЕ ДОЛЖНА быть женщина. Обще-ственное мнение призывало Чехова проклясть сла-бую, покоряющуюся, преданную мужчине неразви-тую женщину, но, начав говорить, поэт благословил то, что хотел проклинать.

В сегодняшней терминологии мы бы сказали, что ее эмоциональный уровень очень высок, а уровень интеллекта – низок. Жизнью Душечки управляет не разум, а чувства, или, пользуясь излюбленным вы-ражением Толстого, – не «ум ума», а «ум сердца».

Автор заставляет ее любить смешного Кукина, неуклюжего лесоторговца и неприятного ветерина-ра, но любовь не менее свята, будет ли ее предметом Кукин или великие мужчины, и будут ли предметы ее сменяться быстро или предмет будет один во всю жизнь.

В 90-х годах ХIХ века в журнале «Новое время» был напечатан фельетон о женщинах. Автор выска-зывал в этом фельетоне замечательно умную и глу-

ЛитературовИдениеКазань

42

бокую мысль. «Женщины, – говорит он, – стараются нам доказать, что они могут делать всё то же, что и мы, мужчины. Я не только не спорю с этим, но го-тов согласиться, что женщины могут делать всё то, что делают мужчины, и даже, может быть, и лучше, но горе в том, что мужчины не могут делать ничего, близко подходящего к тому, что могут делать женщи-ны. И это касается не одного рождения, кормления и первого воспитания детей, но мужчины не могут де-лать того, высшего, лучшего и наиболее приближа-ющего человека к богу дела, – дела любви, дела пол-ного отдания себя тому, кого любишь, которое так хорошо и естественно делали, делают и будут делать хорошие женщины. В этой любви главная, великая, ничем не заменимая сила женщины».

Взгляд Чехова остановился на Душечке пото-му, что он видел, как его эпоха погружается во всё увеличивающийся ценностный вакуум, в котором человек лишается души и превращается в безлико-го манекена. Утрата ценностей в доведённом до ав-томатизма обществе происходит вместе с упадком любви. Бездушным существам, подобным роботам, противопоставляется идея деятельной любви. Такая любовь побуждает человека вновь обрести душу. Сущность любви Душечка видит не в том, что любят её, Душечку, а в том, чтобы дарить свою любовь.

Чехов возвращается к традиционному толкова-нию понятия вечной женственности, которое наде-ляет его героинь супружеской, материнской ролью, делает их хранительницами домашнего очага. Атри-бутами этого являются нежность, сердечное тепло, чувствительность, способность к сопереживанию. Писатель анализирует проблему связи женского и мужского сознания, заставляя ощутить склонность мужского сознания к агрессии, в то время как жен-ское сознание, хоть и пассивное, подчиненное муж-скому, на деле гораздо богаче чувствами. В ХХI веке по-прежнему актуальной и животрепещущей оста-ется тема извечного противостояния мужчин и жен-щин.

Борьба женщин за независимость от мужчин, не-уклонное сближение в правах и обязанностях, при-званиях и способностях и непреодолимая пропасть, проложенная самой природой. Но в этом несходстве, противостоянии заключается хрупкое равновесие гармонии.

Мы читаем заглавие рассказа, еще не зная, о чем пойдет речь в произведении. Но уже первые слова чеховского повествования незаметно дают точную подсказку и о среде, в которой будет происходить действие, и о тональности дальнейшего повествова-ния.

Если бы понадобилось показать всё богатство смысловых оттенков, которые можно передать в рус-ском слове с помощью суффиксов, лучше всего это было бы видно на примере слова «душечка». Значе-ние уменьшительно-ласкательного суффикса «ечк»

соединяется в этом слове с многозначностью слова «душа» в русском языке. «Ах ты, душечка, красна девица…» – поется в народной песне. Привет и ла-ска слышны в этом слове.

«Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова, сидела у себя во дворе на крылечке, задумавшись…»

Душечка, Оленька, на крылечке…Но как только читатель поддался «обаянию» этих суффиксов и на-строился на сентиментальный лад, на умиление и любование, автор немедленно перебивает его ожи-дания своей иронией.

Сначала девушка выходит замуж за человека с нелепой фамилией Кукин, антрепренёра и содержа-теля невзрачного увеселительного сада. Фамилия звучит комично, как кукиш. Комична и его болезнь, и телеграмма о смерти. Вместо слова похороны в ней написано хохороны, что ассоциируется с глаголом хохотать.

Не менее смешны фамилия и характер второго мужа Душечки – Пустовалова, управляющего лес-ным складом. Такими же являются ворчливый вете-ринар и его сын, гимназист в большом картузе, «но не смешна, а свята, удивительна душа Душечки со своей способностью отдаваться всем существом сво-им тому, кого она любит».

Это не злой сарказм разума писателя, а полная любви ирония сердца, пробуждающая у читателя сочувствие. Это принцип построения повествова-ния – лирический, сентиментальный и ирониче-ский, насмешливый – соединение двух противо-

Полина Ольденбург. Портрет А.П.Чехова, 2013 г.

43

положных тональностей, перебивающих одна другую.

Существенную роль в тексте играют повторы. Так, свой истерический монолог Кукин произносит перед Оленькой одним жарким вечером. Но он по-вторяет его и на второй день, и на третий. В один прекрасный день Оленька полюбила его. Но далее мы узнаем, что она всегда кого-нибудь любила. Че-тырежды повторяется слово «любила» – так автор обозначает главное содержание Оленькиной жиз-ни. Благодаря этому непрерывному чередованию на крошечном пространстве короткого рассказа хорошо чувствуется ход времени. Целые судьбы изложены на нескольких страницах.

О чувстве одиночества и пустоты, овладевшем Оленькой после того, как ей некого стало любить, сказано: «И так жутко, и так горько, как будто объ-елась полыни». Снова снижение, снова ироническая улыбка писателя.

Четыре мнения, повторяемые, воспроизводимые Душечкой каждый раз за ее новым избранником, не имеют между собой общего и иногда даже являются опровержением того, что она говорила прежде.

С Ваничкой: «Самое замечательное, самое важ-ное и нужное на свете – это театр…»

С Васичкой: «Нам с Васичкой некогда по театрам ходить… Мы люди труда, нам не до пустяков. В теа-трах этих что хорошего?»

С Володичкой: «…чума на рогатом скоте, жем-чужная болезнь, городские бойни…»

С Сашенькой: «Островом называется часть суши…»

Неизменно повторяется основной признак оче-редной Оленькиной любви: жить тем, чем живет ее избранник, говорить его словами, буквально воспро-изводить его мнения. Душечка влюбляется не только в мужчин, но и в их профессии.

Повторения в искусстве служат созданию ритма. Ритм в построении «Душечки» – четыре эпизода из жизни героини, сходные по началу, развитию и кон-цовке. А далее, в четвертом эпизоде, чужой мальчик неожиданно станет новой, последней и самой глав-ной привязанностью Душечки. Ритм в этом эпизоде резко нарушен. Душечкой овладевает неведомая ей прежде любовь, материнская – нечто отличное от любви к ее бывшим мужьям. И по отношению к этой последней любви все прежние кажутся ничтожными и неподлинными.

Лирическому началу в повествовании неизмен-но сопутствовало начало ироническое. Но тут, в по-следнем эпизоде, когда любовь Душечки приняла со-всем новое направление, о ней сказано совершенно иначе: «За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз она отдала бы всю свою жизнь… Почему? А кто ж его знает – почему?»

Чехов лишил свою героиню материнства, истин-ной материнской любви, направленной исключи-

тельно на собственного ребенка. Однако ребенок не-обходим для женщины, даже если он не свой – ведь она может любить его, словно родного. Чужой ребе-нок здесь становится символом высшей любви.

Учительница Марья Васильевна из чеховского рассказа «На подводе» в мечтах о богатом и краси-вом, но слабом и пьющем человеке, представляет себя его женой или сестрой, и ей кажется, что она отдала бы всю жизнь за то, чтобы спасти его от ги-бели. В этих её мечтах больше материнского, чем женского. Но полюбить материнской любовью сво-их учеников Марья Васильевна не сумела. А вот Ду-шечка достигает вершины любви – в своем чувстве к ребенку. Только с появлением Саши по-настоящему реализовалось и развернулось главное дарование Душечки – способность к самоотверженной любви. Так что «Душечка» – рассказ о таком даре, который дается не каждому. Это рассказ о человеке, способ-ном любить до самозабвения.

На пути Оленьки не встретились ни Ромео, ни даже Онегин или Печорин. Смешны и ничтожны из-бранники Душечки, и сама она смешна, когда пере-нимает их образ жизни и видение мира. Обладание даром любви освещает и возвышает ее, хотя она – плоть от плоти этого жалкого и ничтожного мира. В своем пассивном положении Оленька не перестает надеяться на счастье. Если же вокруг нее совершен-но нет жизни, ею внезапно овладевает чувство оди-ночества, заброшенности и потери. Одиночество это сменяется внутренней пустотой.

Увидеть святое, прекрасное в смешном и нелепом – удел немногих художников. Таковы Гоголь, Досто-евский, Чехов. Л.Толстой, очарованный в чеховской Душечке даром любви-самоотвержения, не хотел ос-меяния того, что считал святым и прекрасным.

Чехов не писал о том, какой должна быть женщи-на. То, что женщины могут быть совершенно дру-гими, он показал в образе матери Саши. Ей не от-пущено любви ни к мужу, ни к ребенку, хотя она-то, вполне возможно, могла бы проявить себя в какой угодно общественной или профессиональной обла-сти. Все равно – мы сочувствуем не ей, а Душечке.

Идеальный мир Чехова связан с привычными ценностями русской литературы ХIХ века, и в этом смысле Чехов глубоко традиционен. Но Чехов «объ-ективнее» предшествующих писателей, он избегает прямых разоблачительных характеристик, авторских сентенций, однозначных выводов.

Многие читатели видели в рассказе Чехова чрез-мерное восхваление женской души, за исключением феминистов, критикующих писателя за консерва-тивный взгляд на женщину, ограничивающий круг ее интересов исключительно ролью хранительницы семейного очага. Они подвергли сомнению даже ее психологическую достоверность, на что Чехов ре-зонно возразил словами Толстого: «Можно выдумать всё, что угодно, но нельзя выдумывать психологию».

44

Ольга ИльницкаяДООС – слонозавр

Чрезвычайноеположение

Я спешила. Пробираясь меж топ-чанами, вдруг увидела бурую собаку в рыжих подпалинах. Нужно было пройти около нее.

– Ты похожа на большого медве-дя, – с фальшью в голосе сказала я.

– Сама ты похожа на большого медведя, – ответила собака.

И я перестала спешить. Было ясно, что в этом городе через сутки введут чрезвычайное положение. Если вам по-человечьи отвечает каж-дая встречная собака, то наверняка введут.

– Не преувеличивай, – сказала со-бака. – И много уже с тобой погово-рило? Через двое суток положение введут. А танки – через сутки.

Толстая голая тетя справа ела по-мидор. Толстый голый дядя слева ел сливы. Голым было наплевать на поло-жение, на все было наплевать: солнце разморило их. Я огляделась. Люди, как дожде-вые черви, расползались по топчанам. Море вы-ходило из берегов, вымывая из песка все новые тела. Они отряхивались, розовые и прозрачные, и переползали на топчаны. Матовые от загара почти не просвечивались и производили лучшее впечатление.

Собака хмыкнула: – Ты чего здесь застряла? – Все равно, где теперь находиться.– Ну так находись где-нибудь в другом месте,

– тихо произнесла собака. – Не раздражай меня своей интеллигентностью.

Я обиделась.Собака примирительно посоветовала:– Обходи танки стороной и не стой под гру-

зом.– Под каким? – догадалась я спросить.– Сама ты похожа на большого медведя, –

рявкнула вдруг собака, исчезая среди голых и прозрачных.

Пришлось уйти с вопросом.

Не заговаривайте со встречными собаками, и Боже упаси спрашивать их о чем-то!

…Ровно в полночь постучала я в открытую дверь на первом этаже.

– Почему дверь не заперта? – прокричала в темноту.

Вышел парень и закрыл дверь.Ни тебе здрасте, ни спасибо...Из тишины парадного собака ответила:– А ты не ломись в открытые двери. Не стучи.– Собака ты!Огрызнувшись, я вышла на тротуар. Мимо

проходил патруль.– Уже сегодня патруль? Мы что-то напутали.– Это очевидно, – ответила собака, дыша мне

в затылок.– Будь любезна, опустись на все лапы. Не

дыши.– Еще чего, – ответила собака. – Надоела ты мне.Постояли мы и разошлись, чтобы больше не

встретиться....На следующую ночь танки вошли в город.

Галина Мальцева «Дама с собачкой» (компьютерная графика), 2015 г.

45

Елена АтлановаТашкент

Эпистолярный роман .NET

От корки до корки с юности зачитанная переписка Чехова и Лики –оказалась по жизниучебником любви Который уж год мы с Тобой переписываем все упражнения… да так прилежно что теперь не только письма не горятно еще и не уничтожаютсяни с винчестерани с Инета

И точкинет… Антон Чехов и Лика Мизинова.

Александр Гумённыйдруг ДООСа Новокузнецк

Похмелье

мы живём в одной квартире и подвисаем в инете единого провайдерано аккаунты разъединили бесчувственные сервераоцифровывая остатки эйфории жесткими дисками повседневности

1 января 2015 г.

Нужно меньше пить

я заговорил «языком» ранее такого не случалосьанатомические функцииакцентируют значимость невидимых процессов меняя директорию мысли анаболизмом духа

3 января 2015 г.

Формула

разница во взглядахэто длина лучапомноженная накоэффициент интеллекта

6 января 2015 г.

Нина Маркграф

Зёрнышко-малыш

В мерцающей над миром кроне,Над срубом звездного колодца,Летящий ангел ветку тронет – И яблоко легко качнется.

В нем зреет зернышко-малыш,В медовом лоне, в сердцевине.Девятый месяц скоро минет,И я шепчу : «Малыш, ты спишь?»

Вдруг вздрогнет яблоко в ночи,И хрустнет хрупко, как скорлупка.И врач придет с волшебной трубкой,И сердце в трубке застучит!

Не бойся!

– Что если ось земная отвалится?– У нас есть слесарь от Бога. Он справится.

46

Сергей Самарин

ТРИДЦАТЬ

«....Мне тридцать лет! Я ничего не сделал !!!...»

( из монолога главного героянеоконченной пьесы А.Чехова )

Умирать зимою легче –только поле побескрайнейтолько снега по макушкуи дорогу поночнейлишь заботу побезлюднейхолода помежпланетней

Завещанье без обидыпуть последний без следани жена, ни мать не знали бместа моего успенья

Да размоет прах мой тленныйсон – весенняя водаи тяжёлую угрюмостьот детей убрать подальше

Пусть останусь зыбкой теньюв предрассветной тишинедомовину не разыщет враг-шакали некролога с ядовитыми цветамине возложит Продавец

А друзей моих тенистыхна июльском солнце слёзыиспарятся, чуть поднявшись, –солью-хлебом упадут

Августейшая наградачто под Знаком Льва родилсяулечу обратно к Солнцу –к светлой памяти людской !

Наталья Никулина

Обнинск

* * *инстинкты мешают жить по-божескидурные привычки – по-человеческирефлексы / импульсы / страстные желанияи вовсе житья не дают... думал Антон Павлович думалкуда деться маленькому человекуи уехал на Сахалин.

Николай Грицанчук

* * *Монологическая гусеницаС предупреждающей окраской.В итоге – невзрачная бабочка,Но текст тот же:О лечебных свойствахМалых доз плагиата,Картах литературы,О добыче золотого пескаНа блеск окуневого глаза,О попытке замены легких Чехова и ГринаЛесами бассейна Амазонки,О замене зажигалок ворами в шапках, О дураках бездорожья, Рвущих рубашку охлаждения автомобиля,После чего Кулаком в грудь придется бить вам.

Специально для ПО.Андрей Врадий

«Неоконченный геройнеоконченной пьесы»

(смешанная техника),2015 г.

47

Валерий Мутинс. Пречистое

* * *Снежным выдался январь.На дорогах хлябь и хмарь.Не печалься, человек,Хлебом пахнет русский снег.

24.01.15.

1943

На осаждённый СталинградСнаряды сыплются. как град.Шипит и плавится свинец –Там бой идёт. Там мой отец –Стрелковой роты замполит.И Волга за спиной горит.В строю уже последний взвод, ФевральИ мне – четвёртый год 02. 02. 15.

«Целые облака мягкого крупного снега беспокойно кружились над землей и не находили себе места. Лошади, сани, деревья, бык, привязанный к столбу, – всё было бело и казалось мягким, пушистым».

Февраль 1943

Зимой по снегу белому,Презрев домашний плен,Мы в шёптаниках* бегаем –Онучи – до колен.Суровая обувочка!Но в ней не страшен снег.И не вмещает улочкаНегромкий детский смех.

* Шёптаники – зимние лапоточки из льняной бечёвки 02.02.15.

Журнал ПОэтов» № 1 (63) 2015«Созвездие – Чехов»

Учредитель, идея журнала и творческая концепция – группа ДООС (Добровольное общество охраны стрекоз) при участии Русского Пен-клуба, при поддержке Региональной общественной организации «Центр современного искусства».

Главный редактор доктор философских наукКонстантин Кедров Редакционный совет: Е.Кацюба (ответ. секретарь); В. Ахломов: С.Бирюков – доктор культурологии (Германия); А.Бубнов – доктор филологических наук; профессор В.Вестстейн (Нидерланды); А.Витухновская; А.Городницкий – доктор геолого-минералогических наук; Э.Гусейнов – кандидат исторических наук; К.Ковальджи; А.Кудрявицкий (Ирландия); Б.Лежен (Франция); В. Нарбикова.

Макет номера – Елена КацюбаВерстка – Николай Лазарев

Номер подписан в печать

Издательство ДООС Маргариты Аль

Номер подписан в печать 23.02.15.

Телефон 8-926-524-5662

Адрес в интернете: Литмир Журнал ПОэтов http://www.litmir.net/UserBooks/?UserId=191742

e-mail: fl y-111@mail.ru

48

Художник Виктор Гоппе.

Специально для ПО.Андрей Врадий «Чайка» (компьютерная графика), 2015 г.