515
2
ОБСКИЕ УГРЫ И НЕНЦЫ ЗАПАДНОЙ СИБИРИ:
ЭТНИЧНОСТЬ И ВЛАСТЬ
Том 1
Введение 5–55
ГЛАВА 1. ЭТНИЧНОСТЬ И ВЛАСТЬ
В КОНТЕКСТЕ КОЛОНИЗАЦИИ СИБИРИ 56–210
1.1. Вожди угров и ненцев в фольклоре и ранних исторических источниках 56–95
1.1.1. Остяцкие богатыри 56
1.1.2. Кочевые вожди 66
1.1.3. Ранние известия о югре и самояди 69
1.1.4. «Кудесник» Пам и исход за Камень 72
1.1.5. Остяцкая шерть и поход московских воевод 76
1.1.6. Самоедское подданство 82
1.1.7. Ордынское наследие и Сибирское взятие 85
1.1.8. Исходные контуры власти и этничности 91
1.2. Острожная колонизация и подчинение элит 96–129
1.2.1. Взлет и падение Коды 98
1.2.2. Подавление мятежных вогульских князей 106
1.2.3. Дробление Ляпинско-Куноватского княжества 110
1.2.4. Бардаково княжество и сургутские воеводы 114
1.2.5. «Большое дело» обдорских князей 119
1.2.6. «Лучшие люди» и аманаты самояди 122
1.3. Христианизация: религиозная политика и духовное лидерство 130–165
1.3.1. Первые князья-новокрещены 131
1.3.2. «Крестовые походы» Филофея Лещинского 134
1.3.3. Обдорское религиозное пограничье 142
1.3.4. Адаптация христианства 146
1.3.5. Милостивый бог Николай 156
1.4. Правовая экспансия: блеск и нищета элиты 166–210
1.4.1. Закат княжеской эпохи 167
1.4.2. Родовые «канцелярии» самоедских старшин 172
1.4.3. Обдорские конфликты 177
1.4.4. Образ «белого царя» 184
3
1.4.5. Магия атрибутов власти 188
1.4.6. Туземная элита: этнопортрет 201
ГЛАВА 2. КОРЕННЫЕ НАРОДЫ И ИХ ЛИДЕРЫ
В СОВЕТСКУЮ ЭПОХУ 211–318
2.1. Революционное «нацстроительство» (1917–1930-е гг.) 211–247
2.1.1. Между белыми и красными: «перекраска власти» 212
2.1.2. Первые шаги советского управления 218
2.1.3. Под эгидой Комитета Севера 224
2.1.4. Классовая борьба и «лишенцы» 233
2.1.5. Кооперация, переросшая в коллективизацию 239
2.1.6. Роспуск Комитета Севера 245
2.2. Культурная революция и коренизация (формирование этноэлиты советского
образца) 248–273
2.2.1. Политика коренизации 248
2.2.2. Ленинградская кузница кадров 252
2.2.3. Ликбезы и культбазы 257
2.2.4. Малые народы и большая идеология 264
2.2.5. Северная Лениниана. Симбиоз символов 268
2.3. Восстания и репрессии 274–293
2.3.1. Мятежи и их вожди 274
2.3.2. Репрессии и память о них 284
2.4. Советские мероприятия 1940-х — начала 1980-х гг.
и трансформация этничности 294–318
2.4.1. Кампании по укрупнению колхозов и переводу кочевников на оседлость 294
2.4.2. Школы-интернаты 302
2.4.3. Шестидесятники 304
2.4.4. Буровая вышка как «времени знак». Нефть в восприятии коренных северян 312
ГЛАВА 3. ДИНАМИКА ЭТНИЧНОСТИ И ВЛАСТИ
В ПОСТСОВЕТСКИЙ ПЕРИОД 319–421
3.1. Политико-правовая активность 319–350
3.1.1. Движение ассоциаций 320
3.1.2. Региональные общественные движения и организации 325
3.1.3. КМНС в окружных органах власти 330
4
3.1.4. Законодательный рывок 335
3.1.5. Югра-2016: избирательная кампания с этническим колоритом 339
3.1.6. Ямал-2016: закон «Об оленеводстве» в контексте промышленного освоения 343
3.2. Этнокультурные региональные символы и бренды 351–376
3.2.1. Этническая презентация в региональных геральдиках 352
3.2.2. Этничность в образах окружных столиц 357
3.2.3. Региональные этнобренды 361
3.2.4. Этномузеи и этнотуризм 365
3.2.5. Наука, образование и культуротворчество: этнический ракурс 371
3.3. Лидерские стратегии и проекты 377–421
3.3.1. Политические лидеры 377
3.3.2. Кочевое оленеводство как инструмент власти 391
3.3.3. «Затворники», или философия ненецкого отходничества 397
3.3.4. Мифоритуальное возрождение: проекты ревитализации 405
Заключение 422–438
Список источников и литературы 439–511
Список сокращений 512–515
Том 2
ПРИЛОЖЕНИЕ 2–123
Иллюстрации 5–111
Список иллюстраций 111–123
5
ВВЕДЕНИЕ
Соотношение этничности и власти, столь актуальное в наши дни, свойственно всем
странам и эпохам с глубокой древности. Предположения о том, что этничность или социальная
иерархия имеют позднее происхождение в ходе социальной эволюции, сталкиваются со
свидетельствами их существования в разнообразных формах в самых ранних памятниках
письменной истории. Два с половиной тысячелетия назад Геродот, рисуя красочные картины
ойкумены, непременно описывал нравы и обычаи народов, их вождей и правителей, включая
обычаи и традиции, военные навыки и стратегии.1 Этничность наряду с войной, властью и
религией играла в ментальной карте «эллинского пространства-времени» решающую роль:
геродотова «риторика этничности» настолько обильна, что остается либо заподозрить
логографа в «нарочитой этнизации истории, либо саму историю — в насыщенности
этничностью».2 Более того, в описаниях древнегреческого историка этничность политизирована
ничуть не меньше ее сегодняшней политизации, отмечаемой современными этнологами-
конструктивистами (в древнем мире пара «этничность и власть» настолько прочно
взаимосвязана, что может служить яркой иллюстрацией для сегодняшних учебников
этнополитологии). Для Геродота и его современников мобилизация и политизация
этничности — такая же обыденность, как и в наше время; более того, в его эпоху
«этнополитика» основывалась на очевидной важности этнических различий и реализовалась
открыто, не требуя оправдательных реверансов в сторону прав меньшинств, толерантности и
других условностей сегодняшнего этикета международных отношений. Судя по всему,
«этнический парадокс современности» не столь уж необычен, а взрывы «бунтующей
этничности» свойственны не только Новой и Новейшей истории. В самом общем виде сценарии
взаимодействия и конкуренции элит, соотношения власти и общества (в том числе в
этническом измерении) повторяются на протяжении всей истории. Как отмечает С. В. Лурье,
описания и систематизированные сведения о народах со времен Римской империи (равно как и
Российской — Е. П.) становились основой «искусства управления» ими, то есть «служили
пособием для властей по вечно актуальному национальному вопросу, а также по внешней,
приграничной политике».3
Сегодня актуальность проблемы соотношения этничности и власти видна в характере
глобальных политических и этноконфессиональных конфликтов (достаточно вспомнить роль
элит и националистических идей в разжигании конфликтов и войн на Балканах, Кавказе,
Ближнем Востоке, Украине). В постсоветской России это ярко и драматично проявилось в
1 Геродот. История. М., 2002.
2 См.: Головнёв А. В. Феномен колонизации. Екатеринбург, 2015. С. 40, 41, 43–45.
3 Лурье С. В. Историческая этнология. М., 2004. С. 6, 7.
6
«параде суверенитетов». Ведущую роль в подъеме постсоветского этнонационализма в
1990-е гг., как отмечает В. А. Тишков, сыграли представители национальных и
националистически настроенных элит, преуспевшие в «этническом предпринимательстве».4
Есть в соотношении этничности и власти и обратная сторона, недооценка которой приводит
к неожиданным вспышкам национализма и обострениям межнациональных отношений. Речь идет
об игнорировании стратегами национальной политики традиций и потенциала той самой
этничности, которую используют «этнические предприниматели». Многие государственные
доктрины в России и за рубежом, включая цивилизаторско-просветительские стратегии
норвегизации, русификации, советизации и им подобные, были основаны на патерналистском
концепте превосходства «государствообразующего большинства» над окраинными
меньшинствами, на тезисе о неспособности «отсталых народов» правильно управлять собой и,
соответственно, потребности в управлении и просвещении извне. Это отчетливо обозначилось и в
ряде эпизодов колонизации и позднейшего «национального строительства» в Урало-
Западносибирском регионе, в том числе среди самодийских и угорских народов.
Актуальность исследования
Опыт отношений этнических сообществ и власти в Урало-Западносибирском регионе
особенно актуален потому, что этот край был не только «воротами в Сибирь», но и полигоном
испытания методов и стратегий административного регулирования межэтнических отношений.
Как на рубеже XVI–XVII вв. здесь отрабатывались приемы колонизации и установления
контактов с сибирскими народами, так и на рубеже XX–XXI вв. Югра и Ямал выступали
опытными площадками по выработке принципов и правовых норм взаимодействия власти,
промышленных компаний и коренного населения. В этом смысле Урало-Западносибирский
регион — не частный случай, а очаг первых контактов, проб и ошибок, по опыту и образцу
которого складывались и тиражировались позднейшие взаимодействия на пространстве всей
Северной Азии. Здесь в наиболее яркой форме выразились, с одной стороны, противоречия
контактных отношений, с другой — особенности их урегулирования в рамках общей
политической системы. В многообразии этих отношений нашли место и общемировые
процессы и тренды, включая глобализацию, и региональные особенности, в том числе
этнокультурная специфика локальных сообществ.
Опыт Северо-Западной Сибири актуален для выбора акцентов стратегии
государственной национальной политики Российской Федерации. Он показывает, что
гармонизация этнодиалога осуществима не только государственными регламентами, но и
4 См.: Тишков В. А. Реквием по этносу: Исследования по социально-культурной антропологии. М., 2003. С. 107.
7
средствами этнодипломатии, и путем активации этнокультурного наследия и потенциала
разных народов как конкурентного преимущества России. При этом особо деликатного
отношения заслуживает этничность, понимаемая не как дань уходящей традиции, а как живой
механизм (и код) социальности, в котором реализуется общность взаимопонимания,
коммуникации и безопасности. Анализ различных типов и моделей взаимодействия этничности
и власти имеет высокую научную значимость как изучение механизма взаимодействия народов
в прошлом, и как исторический фон современного диалога народов и культур.
История Российского государства теснейшим образом связана с колонизацией огромных
евразийских пространств и необходимостью решения вопросов управления местными народами.
В ходе колонизации Севера, Урала и Сибири в состав России вошли районы, существенно
отличающиеся друг от друга географически и этнически. Урало-Западносибирский регион в
этническом отношении представлен в таежной полосе в основном уграми (хантами и манси), а в
тундровой — самодийцами (ненцами). Политика правительства по отношению к коренным
народам Сибири менялась на разных этапах колонизации. Богатый колониальный опыт России по
взаимодействию с культурами исторически соседствующих самодийских и угорских народов
включает и адаптации традиционных институтов местной власти к политико-административным
структурам метрополии, и создание особых административных структур. Этноистория дает
панораму происходивших под воздействием внешней колонизации примеров взаимодействия
народов и формирования новых сообществ, создания и разрушения союзов и этнополитических
образований, взлета и падения этнических элит. В многообразии этнокультурных контактов и
конфликтов народов, входивших в сферу контроля метрополии, выработалась самобытная
культура баланса этничности и власти.
Демократические преобразования в России конца 1980-х — начала 1990-х гг. вызвали
небывалый всплеск этнического самосознания. Центральная власть в ходе реформирования
политической системы наскоро решала вопросы управления этнополитическими процессами.
В последующих за этим диалогах этнических сообществ и власти на региональных уровнях
выявилось разнообразие и сложность сценариев этнокультурного и этнополитического
развития разных субъектов РФ. Этнические элиты были вынуждены предпринимать
соответствующие шаги в целях сохранения этничности и упрочения своих позиций в
институтах власти разных уровней. В последние годы из лидеров коренных народов в Югре и
на Ямале сформировалась новая общественно-политическая сила, влияние которой в регионах с
сохранившейся традиционной культурой значительно: в одних ситуациях она сотрудничает с
региональной администрацией, в других выступает в роли оппозиции.
С конца 1960-х гг. Югра и с начала 2000-х гг. Ямал становятся приоритетными
территориями нефтегазодобычи России и приобретают статус регионов-доноров с мощным
8
недроресурсным потенциалом. Накопленный региональными сообществами округов потенциал
в области стратегии развития коренного малочисленного населения в условиях активного
нефтегазового освоения территорий их традиционного обитания расценивается сегодня как
одно из самых значительных достижений этнополитики постсоветского периода.
В противостоянии и одновременно выработке позиций по сохранению этой двойственной
статусности во многом заключается суть сегодняшнего соотношения этничности и власти.
Современные формы и способы этнокультурного взаимодействия на урало-
западносибирском пространстве коренятся в многослойном комплексе идентичностей,
этнодипломатии и государственной этнополитики, сформировавшемся на протяжении многих
столетий. Этот комплекс преобразовывался под воздействием миграционных, экономических,
идеологических и политических процессов, обобщенно называемых российской (российско-
имперской) колонизацией, советизацией и демократизаций. В ходе этих преобразований менялись
системы коммуникаций, очертания административных и государственных границ, ареалы
расселения, ментальные ориентиры и поведенческие стратегии этнических сообществ и их элит.
Актуальность работы заключается в самом формате политико-антропологического (или
этнополитического) исследования, направленном на изучение этнической специфики
политических процессов, роли и места традиционных институтов власти в политической
культуре метрополии, на осознание особенностей исторического и современного
этнополитического и этнокультурного облика Урало-Западносибирского региона, понимание
механизмов и технологий взаимодействия этнических сообществ и власти, определяющих
порядок и правила функционирования политической сферы полиэтнических обществ и
позволяющих прогнозировать и регулировать межэтнические отношения и социально-
экономическое развитие. Анализ исторического опыта этнических сообществ и власти (в
разных измерениях и контекстах) позволяет по-новому рассмотреть и сегодняшние процессы
выдвижения лидеров и формирования элит, их роли в динамике этничности и роли этничности
в динамике власти.
Политико-антропологическое изучение общества призвано удовлетворить не только
академический интерес, но и имеет вполне определенную практическую направленность.
Исследование этничности и власти актуально в связи с необходимостью: (1) изучения природы,
структуры и содержания этнополитических систем, порядка и закономерностей их
функционирования, поиска эффективных форм взаимодействия этнических сообществ и власти,
в том числе в диалоге элит; (2) анализа (мониторинга) этнополитической реальности с целью
выработки научно обоснованных прогнозов относительно тенденций (перспектив) развития
межэтнических отношений, выявления потенциальных противоречий и конфликтов,
предотвращения межнациональной напряженности и сохранения социально-политической
9
стабильности; (3) оптимизации работы органов управления и самоуправления; (4) оценки роли
различных факторов (общественно-политические движения, пресса, управление) воздействия
на формирование региональных и этнических идеологий и ценностей; (5) выявления путей
использования этнополитического и этнокультурного ресурсов в целях предупреждения
возможных негативных явлений.
Объект исследования — обско-угорские (ханты и манси) и самодийские (тундровые и
лесные ненцы) народы Урало-Западносибирского региона в их контактах с Российским
государством и другими народами в контексте истории XVI–XXI вв.
По переписи 2010 г. численность хантов составила 30943 человек, манси — 12269 чел.,
ненцев — 44640 чел., в том числе в Ханты-Мансийском округе — хантов — 19068 чел.,
манси — 10977 чел., ненцев — 1438 чел., в Ямало-Ненецком округе — хантов — 9489 чел.,
манси —166 чел., ненцев — 29772 чел., в Свердловской области — хантов — 138 чел., манси —
251 чел., ненцев — 52 чел., в Томской области хантов —718 чел., манси — 22 чел., ненцев —
5 чел.5 Коренное население Югры и Ямала имеет статус титульных народов с момента
образования Ханты-Мансийского и Ямало-Ненецкого автономных округов, что немаловажно
при рассмотрении вопросов об управлении и власти.
Предмет исследования — этничность и власть в их взаимосвязи и взаимозависимости.
В рамках предметного поля выделяются:
Этноистория субъектов, форм и институтов власти в диалоге метрополии и
автохтонных сообществ;
Внутриэтнические особенности социальной иерархии, традиций управления и
лидерства в разные эпохи этноистории;
Стратегии этноэлит в генерировании и поддержании этнической идентичности.
Цели и задачи исследования
В заголовок диссертационной работы вынесены центральные категории двух
дисциплин — этнологии и политологии — «этничность» и «власть». Вместе с тем данное
исследование относится преимущественно к области этнической истории, поскольку главная
его цель состоит в изучении действующих лиц, событий и сценариев взаимодействия
5 Федеральная служба государственной статистики (Росстат). Тома официальной публикации итогов Всероссийской
переписи населения 2010 года. Т. 4: Национальный состав и владение языками, гражданство. С. 15, 16, 19, 105–106,
109–111, 129. URL: http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/Documents/Vol4/pub-04-01.pdf
http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/Documents/Vol4/pub-04-01.pdf
10
этнических сообществ и власти на конкретном этнографическом материале (обские угры,
тундровые и лесные ненцы) в исторической динамике и современных проявлениях.
В этом ракурсе определяются задачи исследования:
(1) Характеристика форм, функций и традиций власти в обско-угорском и
самодийском обществах на основе этнографических, фольклорных и исторических источников;
(2) Выявление обстоятельств (факторов, мотивов, действующих лиц) преобразования
облика власти в ходе этнической истории XVI–XXI вв.;
(3) Создание этнокультурных «портретов» этнических лидеров разных эпох, анализ
их мотивационно-деятельностных схем и роли в генерировании, поддержании этничности и
смене идентичностей;
(4) Определение сфер этничности (этнокультурного комплекса), в наибольшей
степени связанных с властью и управлением и претерпевающих преобразования под
воздействием политических (административных) процессов;
(5) Выявление форм и обычаев межэтнического диалога (этнодипломатии) и его
значения в межнациональных контактах и конфликтах;
(6) Мониторинг взаимодействия этнических сообществ и власти в условиях
современности (регионализация и активация этничности, актуализация этнокультурного
наследия), выявление динамики, вариативности и ситуативности проявлений этничности;
(7) Определение ценностных ориентаций современных этнических лидеров
(персональные мотивы, социальные позиции) и особенностей их деятельностных стратегий
(этнопроекты и инициативы, активирующие наследие и потенциал этнической общности)
сохранения этнической идентичности.
Хронологические рамки исследования охватывают период с XVI до XXI вв. Нижняя
граница (XVI в.) исследования обусловлена началом широкой русской (российской)
колонизации Урала и Северо-Западной Сибири. В ряде случаев допускается выход за этот
хронологический рубеж, поскольку некоторые более ранние события (XII–XV вв.),
засвидетельствованные летописными и архивными источниками, отражают факты
межэтнического взаимодействия коренных урало-сибирских народов (югры и самояди) с
Великим Новгородом и Московией (например, 1193 годом датируется первое летописное
упоминание об югорских «городках» и «князьях»6). Углубить временную границу позволяет
привлечение фольклорных материалов, содержащих богатейшую информацию об элитах
6 ПСРЛ. Т. 3. Новгородская первая летопись старшего и младшего извода. М.; Л., 1950; Новгородская первая
летопись старшего извода. С. 18, 38, 40–41; Новгородская первая летопись младшего извода. С. 201, 229, 232–234.
11
(«богатырях», «князьях») и сюжеты этнической истории обских угров и самодийцев в
дорусский и дотатарский периоды. И хотя фольклор не подлежит точным датировкам и
позволяет судить не об абсолютных датах, а лишь о последовательности событий, некоторые
фольклорные сюжеты вполне соотносимы с историческими реалиями и, в сочетании с ранними
письменными источниками, расширяют возможности этноисторической ретроспекции.
Широкие временные границы обусловлены необходимостью показать динамику
этнополитических процессов и феноменологических (этничность, власть, элиты)
трансформаций, включая современность. Выделение трех основных этапов связано, главным
образом, с изменением факторов и содержания внешнего воздействия: (1) XVI — начало
XX вв. — выстраивание и развитие межэтнического диалога в период русско-российской
колонизации; (2) 1917 — начало 1990-х гг. — советизация и соответствующая трансформация
этничности и власти; (3) 1990-е гг. до настоящего времени — демократические преобразования
в России и современные тенденции отношений этничности и власти.
Географические (территориальные) рамки определяются пространством расселения
обских угров (хантов и манси) и самодийцев (тундровых и лесных ненцев) в Северо-Западной
Сибири и на Северном Урале. В административном отношении эта территория в основном
входит в состав Уральского федерального округа (Ханты-Мансийский автономный округ —
Югра, Ямало-Ненецкий автономный округ, частично Свердловская область).
Диссертационное сочинение нацелено на исследование феноменов «этничность» и
«власть» в их устойчивости и изменчивости, исторической динамике и современных
проявлениях, социальности и персональности. Объемность темы позволяет охватить множество
актуальных сюжетов, касающихся этнополитического развития народов Урало-
Западносибирского региона (опыт межэтнического диалога, этнодипломатия). Широкой
пространственно-временной диапазон исследования дает возможность показать многообразие,
определить закономерности и механизмы воспроизводства политических и социальных явлений
и процессов, имеющих этническую специфику. Аналитический обзор различных сценариев
развития межэтнического диалога и наблюдение за стратегиями этнических элит и лидеров
позволяют рассмотреть феномены этничности и власти в различных формах и проявлениях на
разных этнических моделях (ханты, манси, ненцы). В элитологической части исследования
рассматриваются истоки и конкретно-исторические особенности элитообразования
(формирование, функционирование, этническая специфика), факторы смены этнических элит,
мотивы изменения их конфигурации и стратегий, современные тенденции развития
(этноконцепции и этнопроекты этнических лидеров).
12
Методология исследования: междисциплинарный дискурс
Теоретико-методологический контекст диссертационного сочинения составили работы
крупнейших российских и зарубежных этнологов по исследованию феномена этничности
(С. А. Арутюнов, Ф. Барт, П. ван ден Берге, А. В. Головнёв, М. Н. Губогло, Л. М. Дробижева,
С. В. Соколовский, В. А. Тишков, В. А. Шнирельман и др.)7 и нациестроительства (Б. Андерсон,
С. А. Арутюнов, П. Бергер, М. Вебер, Т. Лукман, Э. Смит, В. А. Тишков, Э. Хобсбаум,
Т. Х. Эриксен и др.).8 В основу авторских изысканий легли классические (В. Парето) и
современные (Д. Хигли) теории элит,9 новейшие научные разработки о политическом
взаимодействии государства и этнических сообществ, этнокультурных факторах власти
(Л. М. Дробижева, А. В. Понеделков, Г. У. Солдатова, В. А. Тишков, Л. Л. Хопёрская,
В. А. Шнирельман и др.).10
В общих теоретических построениях исследование опирается на
исторические и антропологические теории колонизации (С. В. Бахрушин, А. В. Головнёв,
В. О. Ключевский, М. К. Любавский, Ю. Л. Слёзкин, Дж. Форсайт, В. И. Шунков и др.),11
включая работы историков-сибиреведов (А. С. Зуев, В. В. Трепавлов и др.).12
7 Арутюнов С. А. Этничность — объективная реальность (отклик на статью С. В. Чешко) // ЭО. 1995. № 5. С. 7–11;
Арутюнов С. А., Чебоксаров Н. Н. Передача информации как механизм существования этносоциальных и
биологических групп человечества // Расы и народы. М., 1972. Вып. 2. С. 8–30; Головнёв А. В. Дрейф этничности //
УИВ. 2009. № 4 (25). С. 46–55; Он же. Этничность и мобильность // Этничность в археологии или археология
этничности? Материалы круглого стола. Челябинск, 2013. С. 114–136; Губогло М. Н. Языки этнической
мобилизации. М., 1998; Дробижева Л. М. Этничность в современном обществе. Этнополитика и социальные
практики в Российской Федерации // Мир России. 2001. № 2. С. 167–180; Она же. Этнополитические конфликты.
Причины и типология (конец 80-х — начало 90-х гг.). М., 1993. С. 227–236; Соколовский С.В. Этничность как
память: парадигмы этнологического знания // Этнокогнитология. М., 1994. Вып. 1. С. 11–31; Тишков В. А. Реквием
по этносу; Он же. О феномене этничности // ЭО. 1997. № 3. С. 3–21; Он же. От этноса к этничности и после // ЭО.
2016. № 5. С. 5–22 и др.; Шнирельман В. А. Национальные символы, этноисторические мифы и этнополитика //
Библиотека Гумер. Политология. URL: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Article/schnir_nac_simv.php (дата
обращения 01.03.2016); Barth F. Introduction // Ethnic Groups and Buondaries. Bergen; Oslo, 1969; Van den Berghe
P. L. The Ethnic Phenomenon. N.-Y., 1987; и др. 8 Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001;
Арутюнов С. А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. М., 1989; Бергер П., Лукман Т. Социальное
конструирование реальности: Трактат по социологии знания. М., 1995; Вебер М. Избранные произведения. М.,
1990; Тишков В. А. Да изменится молитва моя!… О новых подходах в теории и практике межнациональных
отношений. М., 1988; Он же. Очерки теории и политики этничности в России. М., 1997 и др.; Хобсбаум Э. Век
империи. 1875–1914. Ростов-н/Д., 1999; Эриксен Т. Х. Тирания момента: Время в эпоху информации. М., 2003; Он же.
Что такое антропология? М., 2014; Smith A. D. The Ethnic Origin of Nations. Oxford, 1986; Idem. National Identity.
Reno, 1991; Idem. Ethnic Myths and Ethnic Revivals // Archives Eropeennes de Sociologie. 1984. № 25. Pр. 283–303. 9 Pareto V. Les systèmes socialistes. Paris, 1902 (tr. it.: I sistemi socialisti. Torino, 1974); Хигли Д. Демократия и
элиты // Полития. 2006. № 2. С. 22–31. 10
Дробижева Л. М. Этнополитические конфликты. Причины и типология (конец 80-х — начало 90-х гг.) // Россия
сегодня: трудные поиски свободы. М., 1993. С. 227–236; Понеделков А. В. Политико-административная элита:
генезис и проблемы ее становления в современной России. М., 1995; Солдатова Г. У. Психология межэтнической
напряженности. М., 1998; Тишков В. А. О природе этнического конфликта // Свободная мысль. 1993. № 4. С. 5–14;
Он же. Очерки теории и политики этничности в России. М., 1997; Он же. Этнология и политика. Научная
публицистика. М., 2001; Хопёрская Л. Л. Современные этнополитические процессы на Северном Кавказе. Ростов-
н/Д., 1997; Шнирельман В. А. Национальные символы, этноисторические мифы и этнополитика // Библиотека
Гумер. Политология. URL: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Article/schnir_nac_simv.php; и др. 11
Бахрушин С. В. Очерки по истории колонизации Сибири в XVI и XVII веках. М., 1927; Головнёв А. В. Феномен
колонизации; Ключевский В. О. Сочинения в девяти томах. М., 1987. Т. 1, 2. Курс русской истории. М, 1988. Т. 3;
Любавский М. К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX в. М., 1996; Слёзкин Ю. Л.
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Article/schnir_nac_simv.phphttp://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Article/schnir_nac_simv.php
13
В контексте происходящих глобальных политических, конфессиональных и
социокультурных процессов триада этничность–власть–элита остается, пожалуй, самой
актуальной для исследований как в теоретическом, так и в эмпирическом (этноисторическом и
этносоциальном) измерениях. Категории триады представляют собой один из наиболее ярких
примеров междисциплинарного дискурса (показательно, например, что широкое употребление
понятия «этничность» инициировано не антропологами и этнологами, а политологами
Н. Глейзером и Д. Мойнихэном13
). Сегодня эта триада составляет теоретическое поле и
предметную область сразу нескольких дисциплин — политической антропологии /
антропологии власти, этнополитологии и элитологии.
Развернувшаяся в западной антропологии и социологии в 1960–1970-х гг. дискуссия о
феномене «этничность» была подхвачена российским этнологами в конце 1980 — начале
1990-х гг. Дискуссионность в разработках теории этничности во многом связанна с
расширением методологического плюрализма и подключением к разработке темы
представителей целого ряда гуманитарно-социальных наук (социологов, философов,
политологов, культурологов, историков), предлагающих огромное разнообразие подходов к
осмыслению феномена этничности и делающих дискуссию похожей на разноголосицу.
Противостояние разных теоретических парадигм в ходе дискуссии о природе и сущности
этничности в отечественной этнологии привело к верховенству конструктивистских взглядов
при робком отстаивании своих позиций сторонниками примордиалистских воззрений.
Отношение к господствовавшей прежде в отечественном обществознании примордиалистской
теории этноса выразилось в метафоре названия обобщающей монографии В. А. Тишкова —
«Реквием по этносу».14
Вместе с тем из числа установок примордиализма актуальными представляются акценты
на том, что этничность одновременно изначальна и ситуативна, ей свойственны текучесть и
бесконечность трансформации (П. ван ден Берге); в этноистории, в том числе
нациестроительстве, существенную роль играют историческая память и мифология (Э. Смит);
сегодняшняя стойкость этничности объясняется, с одной стороны, нежеланием растворяться в
потоке глобализации, с другой — отстаиванием прав на изменчивость своего жизненного
контекста (Т. Х. Эриксен).15
Примордиалистские идеи по-прежнему сильны среди
Арктические зеркала. Россия и малые народы Севера. М., 2008; Шунков В. И. Очерки по истории колонизации
Сибири в XVII — начале XVIII веков. Л., 1946; Forsyth J. History of People of Siberia: Russia’s North Asian Colony
1581–1990. Cambridge, 1992. 12
Зуев А. С. Присоединение Чукотки к России (вторая половина XVII–XVIII век). Новосибирск, 2009;
Трепавлов В. В. «Белый царь»: образ монарха и представления о подданстве России: XV–XVIII вв. М., 2007. 13
См.: Glaser N., Moynihan D. P. Ethnicity: Theory and Experience. Cambridge, 1975. 14
Тишков В. А. Реквием по этносу. С. 95–96. 15
Эриксен Т. Х. Что такое антропология? С. 101–110; Smith A. D. The Ethnic Origin of Nations. Oxford, 1986. P. 214;
Van den Berghe P. L. The Ethnic Phenomenon. Р. 19–20, 261.
14
исследователей из российских республик, поскольку идеология этнонациональных движений
строится на примордиалистском субстрате: природная обоснованность прав на
отличительность, а отсюда и прав на ресурсы и власть — главный аргумент этнических
активистов в борьбе за культурные, социальные, политические и экономические права.16
В теоретических построениях конструктивистов тесно переплетены категории
«этничность», «власть» и «лидерство». «Теория рационализации» М. Вебера исходит из
неизбежности эволюции властных отношений, где политические институты (нации,
государства, политические и религиозные структуры, партии, бизнес-предприятия)
рассматриваются как продукт действия мотивированных личностей.17
Ф. Барт значимое место в
манифестации групповой идентичности отводил межэтническому взаимодействию и «новым
элитам», деятельность которых направлена на кодификацию идиом (конструирование символов
групповой идентичности).18
Б. Андерсон, Э. Хобсбаум, П. Бергер, Т. Лукман представляют
этничность как созданную элитными группами общества (политиками, интеллектуалами)
реальность и фактор/инструмент нациестроительства и национализма.19
Лидеры российских
конструктивистов (В. А. Тишков, Ю. П. Шабаев) определили этничность как социально-
организационный феномен и способ структурирования социального пространства, ключевую
роль в конструировании которой играет политика этнического предпринимательства.20
В изучении взаимоотношений этнических сообществ и власти принципиальным
оказывается опыт исследований символического конструирования этничности, среди которых
выделяются труды, посвященные этноисторическому и этнополитическому мифотворчеству.
Антропологическая традиция изучения феномена «миф» и разработка социально-философской
концепции «мифотворчества» (Р. Барт, Л. Леви-Брюль, Б. Малиновский, Э. Тайлор, Д. Фрезер)21
в современных исследованиях российских ученых сводится к позиции, что мифотворчество как
объективное явление социальной реальности продуцируется общественным сознанием на
протяжении всего исторического развития, а благодаря политизации общества и развитию
средств массовой информации миф архаический уступил первенство мифу политическому.22
16
Тишков В. А., Шабаев Ю. П. Этнополитология: Политические функции этничности. М., 2013. С. 67. 17
См.: Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 495–546. 18
См.: Barth F. Introduction // Ethnic Groups and Buondaries. Bergen; Oslo, 1969. Рр. 9–38. 19
Андерсон Б. Воображаемые сообщества. С. 29–32; Хобсбаум Э. Век империи. С. 210; Бергер П., Лукман Т.
Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания. М., 1995. С. 8. 20
Тишков В. А. Очерки теории и политики этничности в России. С. 123; Тишков В. А., Шабаев Ю. П.
Этнополитология. С. 55–56. 21
См.: Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989; Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в
первобытном мышлении. М., 1994; Малиновский Б. К. Мифология и древность. СПб., 2004; Тайлор Э. Б. Миф и
обряд в первобытной культуре. Смоленск, 2000; Фрезер Д. Д. Золотая ветвь: исследование магии и религии. М.,
1980. 22
См.: Кассирер Э. Техника современных политических мифов // Вестник Московского ун-та. Сер. 7 (Философия).
1990. № 2. С. 58–65; Лосев А. Ф. Диалектика мифа // Из ранних произведений. М., 1990. Полосин В. С. Миф.
Религия. Государство: Исследование политической мифологии. М., 1999; Шатин Ю. В. Политический миф и его
15
Опираясь на работы зарубежных исследователей, В. А. Шнирельман вводит в этнологический
аппарат понятие «социальной памяти»; предложенная им методика классификации
современного этноисторического мифотворчества применяется в региональных
исследованиях.23
В качестве инструмента многими авторами избирается понятие «этнический
код», описывающий символы, в которых та или иная группа презентует себя обществу,
определяет стратегию поведения.24
Хотя основные дискуссии вокруг этничности определяются противостоянием
примордиалистского и конструктивистского подходов, ряду исследователей (А. В. Головнёв,
В. В. Коротеева В. С. Малахов25
) они представляются не взаимоисключающими, а
взаимодополняющими концепциями-измерениями. По мнению А. В. Головнёва, примордиализм
отстаивает исконность народа и «его устойчивость во времени» («череде поколений»),
конструктивизм открывает «деятельностный горизонт этничности», в котором народ предстает не
статичной данностью, а живым явлением. В версии примордиализма «народ» — объективная
реальность, и задача науки заключается в воссоздании его истории и праистории, в версии
конструктивизма нация — воплощенный миф, и задача науки состоит в выявлении акторов и
технологий этого воплощения. В предложенном им концепте «дрейфа этничности» феномен
«этничность» рассматривается как «постоянно генерируемое явление», живой механизм (и код)
социальности, «в котором реализуется общность взаимопонимания, коммуникации и
безопасности»; особенно остро она проявляется в измерениях внутреннего единения и
внешнего диалога, позициях лидеров, балансирующих на пограничье внутри- и внеэтнических
ценностей и интересов. В системе идентичностей (включая гендерную, возрастную, родовую,
классовую, территориальную, гражданскую, профессиональную) этничность занимает одну из
ключевых позиций. Ее внутреннее преобразование (состояние дрейфа) связано со сменой эпох
и идей, комбинацией персональных и групповых мотиваций. В этой связи этническая история
представляется как «бесконечная череда перерождений», в которых каждое поколение заново
воссоздает свою этничность.26
В этноисторическом контексте этничность, на наш взгляд, выступает как форма
группового взаимодействия, имея объективную основу в природе и обществе (общность по
художественная деконструкция // Критика и семиотика. Новосибирск, 2003. Вып. 6. С. 67–78; Шестов И. Н.
Политический миф теперь и прежде. М., 2005; и др. 23
Шнирельман В. А. Национальные символы, этноисторические мифы и этнополитика. 24
См.: Этнический код // Конструирование этничности: Этнические общины Санкт-Петербурга. СПб., 1998. 25
См.: Головнёв А. В. Дрейф этничности. С. 46–55; Коротеева В. В. «Воображенные», «изобретенные» и
«сконструированные» нации: метафора в науке // ЭО. 1993. № 3. С. 154–165; Малахов В. С. Символическое
производство этничности и конфликт // Язык и этнический конфликт. М., 2001. С. 115–137. 26
См.: Головнёв А. В. Дрейф этничности. С. 46, 47; Он же. Антропология движения (древности Северной Евразии).
Екатеринбург, 2009. С 119–134; Он же. Этничность и идентичность на Урале // УИВ. 2011. № 2 (31). С. 40; Он же
Урал: перекресток и диалог культур // Историческая уралистика и русистика на Урале и в Будапеште. Будапешт,
2012. С. 110; Он же. Этничность и мобильность // Этничность в археологии или археология этничности?
Материалы круглого стола. Челябинск, 2013. С. 114.
16
крови, языку, обычаям, традициям, психическому складу людей), она служит средством
достижения групповых интересов благодаря формулируемой элитой идеологии и
выстраиваемым ею же стратегий адаптации к внешним воздействиям и внутригрупповым
потребностям.
Теоретико-методологические подходы (в том числе и антропологические) к
исследованию феномена власти более чем разнообразны. Изучающая народы мира с целью
выявления особенностей политической организации в исторической динамике западная
политическая антропология, замешанная на классическом функционализме Б. Малиновского,
структурализме К. Леви-Стросса и идеях историка М. Блока, развивалась в трех
методологических направлениях — британского (А. Р. Рэдклифф-Браун, Э. Эванс-Притчард и
др.), французского структурного функционализма (Ж. Баландье и др.) и американского
неоэволюционизма (Д. Истон и др.).27
В 1970-х гг. на Западе благодаря разработкам
П. Ван ден Берге, Б. Андерсона, Э. Хобсбаума и др.28
сформировалась самостоятельная научная
дисциплина — этнополитология, наука о политических функциях этничности и политическом
взаимодействии государства и этнических сообществ. Символическая форма власти
исследовалась в трудах Э. Кассирера, Дж. М. Кройса, А. Тойнби, Р. Барта и П. Бурдье.29
В отечественную науку политико-антропологическую проблематику ввел советский
африканист Л. Е. Куббель;30
заметный вклад в разработку ее теоретических и практических
проблем внесли С. А. Арутюнов, В. В. Бочаров, М. Н. Губогло, Л. М. Дробижева, А. И. Першиц,
Ю. И. Семенов, В. А. Шнирельман, В. А. Тишков, С. В. Чешко и др.31
Сегодня, по мнению
Н. Н. Крадина, интересы исследователей концентрируются вокруг социобиологии власти
(М. Л. Бутовская, В. В. Дольник), типологии ранних форм лидерства (О. Ю. Артемова,
А. А. Казанков), многолинейной эволюции сложных обществ и происхождения государства
27
См.: Малиновский Б. К. Мифология и древность; Леви-Строс К. Структурная антропология; Блок М. Короли-
чудотворцы: Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных
преимущественно во Франции и в Англии. М., 1998; Рэдклифф-Браун А. Р. Структура и функции в примитивном
обществе. Очерки и лекции. М., 2001; Он же. Историческая и функциональная интерпретация культуры и
практическое применение антропологии в управлении туземными народами // Антология исследований культуры.
Т. 1. СПб., 1997. С. 634; Эванс-Притчард Э. Э. История антропологической мысли. М., 2003; Он же. Теории
примитивной религии. М., 2004; Баландье Ж. Политическая антропология. М., 2001; Истон Д. Категории
системного анализа политики // Антология мировой политической мысли. М., 1997. С. 630–642. 28
Андерсон Б. Воображаемые сообщества; Хобсбаум Э. Век империи. 1875–1914; Он же. Нации и национализм
после 1780 года. СПб.,1998; Van den Berghe P. L. The Ethnic Phenomenon. 29
Кассирер Э. Техника современных политических мифов // Вестник МГУ. Сер. 7. Философия. 1990. № 2. С. 58–
65; Барт Р. Мифологии. М., 2010; Тойнби А. Дж. Постижение истории. М., 2001; Фрейд З. Толкование сновидений.
М., 2005; Krois J. M. Cassirer: Symbolic Forms and History. New Haven, 1987. 30
Куббель Л. Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М., 1988. 31
Арутюнов С. А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие; Бочаров В. В. Политическая антропология и
общественная практика // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т. 1. № 2. С. 131–145; Он же.
Антропология власти. Хрестоматия по политической антропологии. СПб., 2007. Т. 1–2; Губогло М. Н. Языки
этнической мобилизации; Дробижева Л. М. Этничность в современном обществе; Она же. Этнополитические
конфликты; Першиц А. И., Семенов Ю. И., Шнирельман В. А. Война и мир в ранней истории человечества. М.,
1994. Т. 1, 2; Тишков В. А. Очерки теории и политики этничности в России; Он же. Этнология и политика;
Чешко С. В. Распад Советского Союза: этнополитический анализ. М., 2000; и др.
http://krotov.info/library/02_b/lo/k_11.htmhttp://krotov.info/library/02_b/lo/k_11.htmhttp://krotov.info/library/02_b/lo/k_11.htm
17
(Ю. Е. Березкин, Д. М. Бондаренко, А. В. Коротаев, Н. Н. Крадин, В. А. Попов,
Т. Д. Скрынникова), изучения традиционной и посттрадиционной власти и ее идеологии
(В. В. Бочаров, В. А. Попов и др.), трайбализма и патронажно-клиентных отношений
(М. Н. Афанасьев), этнокультурных факторов власти и этнических конфликтов в различных
регионах России и странах СНГ (В. А. Тишков, Ю. П. Шабаев и др.).32
Несмотря на множественность антропологических теорий политогенеза, «первичной»
(фундаментальной) и сегодня остается классическая трактовка М. Вебера, определяющего
власть как возможность, на чем бы она ни основывалась, реализовывать собственную волю
внутри данных социальных отношений даже вопреки противодействию.33
В качестве главных
положений во взаимодействии власти (государства) и этнических сообществ в Новое и
Новейшее время этнополитологи В. А. Тишков и Ю. П. Шабаев выделяют: (1) этничность —
мощный политический ресурс, используемый для завоевания и удержания власти,
одновременно выполняющий «функцию легитиматора власти», в том числе и самого
государства; (2) «взрыв» этничности, актуализация и политизация этнического фактора и
очевидный тренд в развитии политических процессов к регионализации — ответ на усложнение
характера общественных процессов и глобализацию.34
В соотношении этничности и власти ключевая роль отводится элитам. Основоположник
теории элит, В. Парето, утверждал, что формирование élites в разных этнических и социальных
сообществах вызвано разными причинами: «обогащение у народов, занимающихся торговлей и
промышленностью, военный успех у воинственных народов, талант к политике, умение вести
интриги и подлость характера в кругах аристократии, демократии и демагогии, литературные
успехи у китайцев, приобретение духовного сана в Средневековье…»35
История, которую
Парето образно назвал «кладбищем аристократии», есть круговорот (обновление и смена)
политических элит (концепция «циркуляции элит» — ит. teoria delle circolazione delle élites).
В соотношении «социальная общность» и «власть» имеется контактно-пусковой механизм —
элита, имеющая доступ к ресурсам власти и выступающая от лица и во благо народа, таким
образом, в этом действии образуется триада «социум — власть — элита».36
Классические теории элит (Н. Макиавелли, Р. Михельс, Г. Моска, В. Парето37
) послужили
основой для формирования массы элитарных теорий (Дж. Бернхэм, М. Вебер, Т. Веблен,
32
Крадин Н. Н. Политическая антропология в России. URL: http://rapn.ru/library.php?d=243&n=35&p=13 33
Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Tubingen, 1922. Р. 28. 34
См.: Шабаев Ю. П., Садохин А. П. Этнополитология. М., 2005. С. 3–5, 24–25, 35‒52; Тишков В. А.,
Шабаев Ю. П. Этнополитология. С. 90‒107, 119‒132, 214‒216. 35
Pareto V. Les systèmes socialistes. Р. 163. 36
См.: Там же. 37
См.: Макиавелли Н. Государь: сочинения. М., 2005; Михельс Р. Необходимость организации // Диалог. 1990.
№ 3. С. 54–60; Mosca G. Teorica dei governi e governo parlamentare. Milano, 1968. Р. 226. Idem. Sulla teorica dei
governi e sul governoparlamentare. Palermo, 1884; Pareto V. Les systèmes socialistes.
http://rapn.ru/library.php?d=243&n=35&p=13
18
Л. Н. Гумилев, Н. Я. Данилевский, П. А. Сорокин, А. Тойнби, З. Фрейд, Э. Фромм и др.).38
Среди
современных зарубежных исследователей элит определяется целый ряд научных направлений
(Э. Гидденс, А. Лейпхарт, Б. Скиннер, Р.-Ж. Шварценберг и др.).39
При этом, как подчеркивает
ведущий исследователь элитизма Д. Хигли, сегодня в мировой политической науке господствуют
две базовые элитологические доктрины: иерархическая (Р. Миллс) и полиархическая (Р. Даль).40
По определению Р. Миллса, «властвующая элита» владеет «ключевыми позициями» и
«стратегическими командными пунктами, в которых сосредоточены действенные средства,
обеспечивающие власть, богатство и известность», что позволяет ей возвыситься над обществом,
а историческая драма, которую элита разыгрывает перед публикой, на самом деле творится в
иерархических верхах главенствующих социальных институтов.41
Р. Даль, напротив, утверждает,
что полиархия предоставляет гражданам в�
