Кем и когда была «изобретена» теория «Москва – Третий...

Ab Imperio, 1-2/2001

87

Андрей КОРЕНЕВСКИЙ

КЕМ И КОГДА БЫЛА “ИЗОБРЕТЕНА” ТЕОРИЯ

“МОСКВА – ТРЕТИЙ РИМ”?

Сколько существует историческая наука (именно наука, а не исто-рический нарратив), столько не прекращаются пикировки между исто-риками, склонными к теоретизированию (так называемыми“проблемщиками”) и практиками-источниковедами. Последние, с точ-ки зрения “теоретиков”, “погрязли в эмпирии”, тогда как сами они счи-тают своих оппонентов “витающими в эмпиреях” и склонны именно наних возлагать вину за историческое мифотворчество. Как и во всякомспоре такого рода, истина, видимо, пребывает где-то на равном удале-нии от позиций спорящих, ибо, как говорил Б.А. Романов, чем грязнееработа в “исторической кочегарке”, тем чище выводы. Показательныйпример справедливости суждения известного историка дает статьяМаршала По “Изобретение концепции ‘Москва –Третий Рим’”, опуб-ликованная в № 2 “Ab Imperio” за прошлый год.1

Ставя перед собой задачу развенчания мифологии “осевых момен-тов”, автор предлагает свою трактовку превращения средневековойтеории “Москва – Третий Рим” в русский имперский миф и прослежи-вает его влияние на историографию – как на российскую, так и на за-падную. Совершенно очевидно, что разрушить миф можно разными

1 М. По. Изобретение концепции “Москва – Третий Рим” // Ab Imperio. 2000. №2.С.61-86.

А. Кореневский, Кем и когда была “изобретена” теория…

88

способами: можно “клин клином” – противопоставив ему антимиф(что столь нередко встречается в историографии), а можно (и нужно) –наглядно показав отсутствие доказательной базы под утверждением,принимаемым за истину в силу частоты его упоминания, и предъявивфакты, данной мифологеме противоречащие. Демонстрируя привер-женность второму подходу, Маршал По стремится воссоздать реаль-ные исторические обстоятельства, при которых идейное наследие Фи-лофея Псковского было востребовано российской имперской пропа-гандой. И следует признать, что в значительной мере ему это удалось.Тем не менее, авторская трактовка самого “изобретения” (Sic! – имен-но “изобретение”, invention, вместо более привычных в подобном кон-тексте лексем – зарождение, происхождение, генезис и т.д.) концепции“Третьего Рима” оставляет ощущение некоторой двусмысленностиили, по крайней мере, недосказанности.Оспаривая тезис о фатальной предопределенности Московского го-

сударства к восприятию достоинства “Третьего Рима”, автор подчер-кивает, что эта теория была именно “изобретена” Филофеем Псков-ским, не имевшим ни предшественников, ни единомышленников, при-чем изобретена не целенаправленно, а как бы попутно антилатинской иантиастрологической полемике. И именно потому, что появление кон-цепции Филофея отнюдь не было откликом на веление времени, она“определенно не стала краеугольным камнем московской идеологии”.2

Но такая постановка проблемы требовала более ясных и аргументиро-ванных ответов на вопросы об атрибуции и литературной истории про-изведений о “Москве – Третьем Риме”, поскольку это самым непосред-ственным образом влияет на итоговые выводы о характере теории Фи-лофея.Нельзя сказать, что автору не знакома канва полемики об атрибуции

“Филофеева цикла”. В подстрочных примечаниях М. По излагаетвзгляды А. Л. Гольдберга, признававшего Филофея автором лишь од-ного произведения о “Москве – Третьем Риме” – Послания М. Г. Ми-сюрю-Мунехину “На звездочетцев и латин”.3 Упоминается им и моно-графия Н. В. Синицыной, в которой также нашла свое отражение (хотяи с существенными оговорками) концепция А. Л. Гольдберга.4 На-

2 Там же. С.683 Гольдберг А.Л. Три “послания Филофея”: (опыт текстологического анализа) //Труды отдела древнерусской литературы, 1974. Т. 29. С. 68-97. Далее в текстеТОДРЛ.4 Н. В. Синицына. Третий Рим. Истоки и эволюция средневековой концепции. Мо-


89

сколько можно судить по тексту статьи, М. По вполне разделяет такуюатрибуцию (или, по крайней мере, не оспаривает ее), оставляя без вни-мания неизбежно возникающие при этом противоречия.Коль скоро Филофей не причастен к написанию Послания великому

князю Василию Ивановичу (“О крестном знамении”) и так называемо-го “Сочинения об обидах церкви” (ранее считавшегося “Посланием ца-рю и великому князю Ивану Васильевичу”), то это значит, что псков-ский старец не был столь уж одинок, как это представлялось многимсоветским историкам, а ныне – Маршалу По. Тем паче, что временнойразрыв между появлением всех трех произведений “Филофеева цикла”по исторической мерке просто ничтожен: Послание М. Г. Мисюрю-Мунехину было написано накануне 1524 г. (оно посвящено критикепредсказания о Конце света, датировавшегося этим годом), “Посланиео крестном знамении” – не позднее начала 1526 г. (в нем автор сетуетна “вдовство” новгородской епархии, которое продолжалось до 4 марта1526 г.), а “Сочинение об обидах церкви” возникает, как это было ус-тановлено Н. В. Синицыной, на рубеже 30-40-х гг. XVI века. Есливзгляды псковского старца оказались востребованными так скоро, несвидетельствует ли это о готовности общества к восприятию его идей?К тому же, по мнению А. Л. Гольдберга, произведения, приписывае-мые Филофею, в действительности были созданы в кругах, близких кмитрополиту Макарию, т.е. выражали взгляды высшей церковной ие-рархии.5 Добавим к этому, что сразу же после смерти Ивана Грозногоидея “Третьего Рима” выходит за пределы “Филофеева цикла” и обна-руживается в самых разных произведениях официального и полуофи-циального характера (Уложенная грамота об учреждении патриарше-ства, вкладная запись в Псалтири Д. Годунова, “Повесть о двух по-сольствах”, Приветственное послание протопопа Терентия Лжедмит-рию I), не говоря уже о неофициальных публицистических сочиненияхконца XVI – XVII вв. (пространная редакция “Повести о новгородскомбелом клобуке”, поздние редакции “Казанской истории”, “Повесть оначале Москвы”, сочинения Арсения Суханова). Право же, за исклю-чением “Сказания о князьях владимирских”, трудно найти другую по-литическую теорию того времени, имевшую близкий “индекс цитиро-вания”. И не следует ли из всех приведенных фактов, что единствен-ным препятствием к распространению теории “Третьего Рима” былаполитическая позиция Ивана Грозного, чьи представления о “вольном сква, 1998.5 А. Л. Гольдберг. С. 91.


90

самодержавстве” были совершенно несовместимы с филофеевскойидеей ответственности власти перед Богом и Церковью (а фактически –перед воцерковленным обществом: Vox populi – vox Dei). Ведь именнопосле смерти Ивана IV эту теорию берет на вооружение государствен-ная власть (по справедливому замечанию Р. Г. Скрынникова, учрежде-ние патриаршества было осуществлено по инициативе и силами свет-ской власти при почти полной безучастности церкви),6 и она находитотражение в актах государственно-правового характера (Уложеннаяграмота, Кормчая 1653 г.).Есть и еще одно проявление тесной взаимозависимости между ат-

рибуцией текста и его интерпретацией, которое, как будто бы, усколь-зает от внимания М. По. Рассуждая о том, насколько адекватно вос-принималась в историографии знаменитая сентенция Филофея о“Третьем Риме”, автор пишет: “Выделенное из общего контекста пись-ма (имеется в виду Послание М. Г. Мисюрю-Мунехину – А.К.),translatio imperii Филофея может быть истолковано как триумфальнаяода государю новорожденной вселенской империи. Если же интерпре-тировать доктрину в этом общем контексте, возникает совершенноиная картина намерений Филофея”.7

Что ж, с тем, что “цитатная экзегеза” совершенно бесперспективна,уже давно никто не спорит. Но, коль скоро автор признает важностьконтекстуального анализа, следовало бы точнее определить, в какомименно контексте следует, по его мнению, рассматривать идею“Третьего Рима”? Судя по приведенному пассажу, таковым он считаетПослание М. Г. Мисюрю-Мунехину. Однако далее, говоря о произве-дениях рубежа XVI-XVII вв., в которых фигурирует образ “ТретьегоРима”, М. По замечает, что “значение “Третьего Рима” в этих сказани-ях немного отличается от его значения у Филофея”.8 Что имеет автор ввиду, говоря “у Филофея” – лишь Послание М. Г. Мисюрю-Мунехинуили весь “Филофеев цикл”? Если первое, то почему “немногие” отли-чия в трактовке идеи он находит лишь в публицистике рубежа веков?Ведь А.Л. Гольдберг приложил немало усилий, доказывая, что уже в“Послании о крестном знамении” и “Сочинении об обидах церкви”первоначальный смысл теории подвергся существенной деформации, исо многими его выводами в целом согласилась Н. В. Синицына. Если

6 Р. Г. Скрынников. Государство и церковь на Руси XIV-XV вв. Новосибирск,1991. С. 345 – 363.7 М. По. С. 67.8 Там же. С. 68.


91

автор не согласен с этими историками, то где аргументы? Таким обра-зом, все опять упирается в проблему атрибуции, поскольку от этого за-висит, в каком контексте следует рассматривать идею “Третьего Рима”.И только ответив на этот вопрос, мы сможем установить, являются лиспецифические особенности трактовки образа “Третьего Рима” в спор-ных текстах “Филофеева цикла” чужеродными наслоениями, либо (ес-ли автор всех трех произведений – Филофей) составляют неотъемле-мую часть авторского замысла. И, следовательно, все три произведенияследует рассматривать как единую знаковую систему. Тексты взаимнодополняют друг друга, и каждый в отдельности служит ключом к по-ниманию остальных. В этом случае, если экзегеза одного произведенияоказывается затруднительной в силу недостаточной информативностиданного текста (историкам известно, сколь велик в средневековых про-изведениях удельный вес аллюзий, недомолвок и умолчаний), тоимеющиеся в нем смысловые лакуны могут быть восполнены путемпривлечения других сочинений “Филофеева цикла” и экстраполяциивыводов, полученных при их анализе. Если же, вслед за А. Л. Гольд-бергом, согласиться, что все три произведения цикла вышли из-под пе-ра разных авторов, то к ним, безусловно, неприменим единый герме-невтический код, и вообще вряд ли возможно говорить о единой“концепции ‘Третьего Рима’”.Но и этим не исчерпываются источниковедческие пролегомены, без

которых интерпретация теории “Москва – Третий Рим” может оказать-ся, говоря словами самого же М. По, “за пределами доказуемого”. Дляясного представления о том контексте, в котором воплотилась эта док-трина, не достаточно решить проблему авторства, поскольку для пра-вильного понимания средневекового произведения чрезвычайно важноучитывать его жанровую природу и то, что сейчас принято называть“target group”.Даже в произведениях современной литературы, в которых четко

прослеживается индивидуальный образ автора, жанровые особенностивлияют на выбор структуры и выразительных средств. Но в древнерус-ской книжности с ее неразвитым авторским началом жанр имел опре-деляющее значение. Как отмечал академик Д. С. Лихачев, искусствосредневековья стремится выразить коллективное отношение к изобра-жаемому. Отсюда многое в нем зависит не от творца произведения, аот жанра, к которому принадлежит последнее. Автор в гораздо мень-шей степени, чем в Новое время, озабочен внесением своей индивиду-альности в произведение. Каждый жанр имеет свой строго выработан-


92

ный традиционный образ автора, “исполнителя”.9 Таким образом, дажебудучи написаны одним человеком, разножанровые произведения не-сут в себе различные авторские образы. Более того, по наблюдениямЛихачева, в древнерусской литературе можно даже отметить“различное отношение в пределах жанра к решению некоторых миро-воззренческих вопросов”.10 Или, как заметил другой признанный авто-ритет в области средневековой поэтики, “жанру как бы позволяетсяиметь собственную волю”.11

А. Л. Гольдбергом была предпринята попытка уточнения жанровойприроды произведений “Филофеева цикла”. Ему удалось доказать, чтотекст, традиционно считавшийся “Посланием царю и великому князюИвану Васильевичу” не имеет отношения к эпистолярному жанру и неадресован Ивану Грозному. Однако им было сделано лишь полдела.Предложив именовать текст “Сочинением об обидах церкви”, он, темне менее, не определил жанр этого произведения. Следовательно, оста-лось неясным, какие особенности литературного этикета необходимоучитывать при его анализе. Остался открытым вопрос и о том, кому вдействительности предназначалось “Сочинение”. А ведь безадресныхпроизведений, строго говоря, не бывает. Даже если формально текстобращен Urbi et orbi, в действительности автор ориентируется на болееузкий и известный ему читательский круг. И ясное представление обэтой “целевой группе”, безусловно, необходимо для адекватного пред-ставления об авторском замысле.Таковы, в целом, источниковедческие аспекты изучения теории

“Москва – Третий Рим”, без прояснения которых, как представляется,ее интерпретация не может быть вполне успешной. Исходя из этого,автор данной статьи предлагает на суд читателей результаты собствен-ных текстологических изысканий по дискутируемой проблеме.

* * *

Как уже было сказано ранее, впервые проблема атрибуции произве-дений, составляющих так называемый “Филофеев цикл”, была постав-лена в 1974 г. ленинградским историком А. Л. Гольдбергом. До негопредметом полемики была лишь датировка текстов и очередность ихнаписания. При этом аргументация исследователей основывалась не

9 Д.С. Лихачев. Система литературных жанров Древней Руси // Д.С. Лихачев. Ис-следования по древнерусской литературе. Ленинград, 1986. С.69.10 Там же. С. 71.11 С.С. Аверинцев. Поэтика ранневизантийской литературы. Москва, 1977. С. 8.


93

столько на анализе самих текстов, сколько на соотнесении отраженнойв них проблематики с политическими реалиями рубежа XV-XVI веков.Так, одни историки (Н. Андреев, О. Оглоблин, Ф. Кемпфер, Н. Золоту-хина) видели в теории “Москва – Третий Рим” отражение идеологиче-ских новаций эпохи Ивана III, соответственно именно его считая адре-сатом “Послания царю и великому князю Ивану Васильевичу”, а самопослание – первым в ряду произведений о Третьем Риме. Другие ис-следователи (В. Малинин, Н. Масленникова и др.), не находя доводыоппонентов достаточно весомыми, считали адресатом данного посла-ния Ивана Грозного, а в качестве первой декларации идеи “Москва –Третий Рим” рассматривали “Послание о крестном знамении” (Васи-лию III), в проблематике которого находили отзвуки событий, после-довавших после присоединения Пскова к Московскому государству.А. Л. Гольдберг противопоставил традиционным подходам к интер-

претации произведений о Третьем Риме комплексный текстологиче-ский анализ “Филофеева цикла” (собственно, и само это понятие былотакже введено именно им). Это привело его к выводу, что ни тот, нидругой текст не содержит изложение теории “Москва – Третий Рим” вее исходной форме, поскольку лексика и фразеология обоих произве-дений вторичны по отношению к “Посланию на звездочетцев и латин”(М. Г. Мисюрю-Мунехину). Кроме того, ни в одном другом произведе-нии цикла декларация идеи “Третьего Рима” не связана столь органич-но с основной темой, в данном случае – с антиастрологической и анти-латинской проблематикой послания.Действительно, внимательный анализ содержания “Послания на

звездочетцев” подтверждает и первичность его лексики и тесную смы-словую связь между формулировкой доктрины “Москва – Третий Рим”и основной темой произведения. Более того, можно достаточно уве-ренно говорить, что данная идея осенила Филофея именно в ходе рабо-ты над посланием, на что указывает его композиция. Вся первая часть“Послания на звездочетцев” посвящена опровержению астрологии спозиций православного учения о синергизме – взаимодействии Прови-дения и свободной человеческой воли. Далее Филофей переходит кцентральной теме агитационных посланий Николая Булева – о“пременении царств” – и обстоятельно обосновывает тезис о единствезаконов, управляющих судьбами отдельных людей и целых государств.При этом в падении Константинополя, Нового Рима он видит нагляд-ный пример наказания за грех богоотступничества, а видимое благопо-лучие Рима Ветхого (главный аргумент католиков в пользу своей пра-воты) объясняет тем, что латиняне – несравненно большие грешники,


94

чем греки, впавшие в ересь “своею волею”, а не под угрозой смерти –уже давно пленены дьяволом. Иными словами, Бог не удостоил их да-же кары – своей последней милости к грешнику, даруемой, дабы тотодумался. Итак, Филофей констатировал, что ни Ветхий, ни НовыйРим более не могут претендовать на роль вселенского оплота христи-анства, но на ряду с этим он и не ставил под сомнение вечность Римакак эсхатологической державы, “последнего царства”, предел которомуможет быть положен лишь концом света: “Инако же Ромейское царст-во неразрушимо, яко Господь в римскую власть написася”. Так самаканва антиастрологической полемики привела Филофея к формулиро-ванию двух посылок: о гибели двух Римов и вечности римской держа-вы как “последнего царства”. Оставалось лишь увенчать силлогизм вы-водом, что иной, третий город должен ныне принять на себя ту мис-сию, которая оказалась не по силам ни латинянам, ни грекам. И этотвывод был облечен в знаменитую сентенцию о Москве как о ТретьемРиме.Ни в одном другом произведении идея “Третьего Рима” не имеет

столь пространного и внутренне логичного теолого-философскогообоснования. Наоборот, в них формула “Москва – Третий Рим” нетолько предстает уже в готовом, отшлифованном виде, но и превраща-ется из доказуемого тезиса в аргумент. Таким образом, можно считатьтвердо установленным фактом, что впервые концепция “Москва – Тре-тий Рим” была сформулирована именно в “Послании на звездочетцев илатин”.Однако А. Л. Гольдберг не остановился на доказательстве вторич-

ности лексики и фразеологии, а также композиционных и стилистиче-ских отличий “посланий великим князьям”. Установив, что в большин-стве ранних списков этих произведений отсутствует указание на автор-ство Филофея, он сделал вывод, что словесные обороты, найденные в“Послании на звездочетцев и латин”, были подхвачены и использованыиными книжниками. Продолжателями Филофея стали, по мнениюГольдберга, сподвижники митрополита Макария, заинтересовавшиесяконцепцией псковского старца в период подготовки к Стоглавому со-бору 1551 года. Именно ими было создано “Послание о крестном зна-мении” (великому князю Василию Ивановичу), а также сочинение,впоследствии из-за ошибки переписчика получившее заглавие“Послание царю и великому князю Ивану Васильевичу”. Считая не-обоснованным его отнесение к эпистолярному жанру, А. Л. Гольдбергпредложил именовать данное произведение “Сочинением об обидахцеркви”, исходя из его основной проблематики.


95

Итак, рассмотрим подробнее те аргументы, на основании которыхА. Л. Гольдберг счел возможным опротестовать традиционную атри-буцию произведений “Филофеева цикла”. Начнем с “Послания о кре-стном знамении”. В нем А. Л. Гольдберг выявил совокупность чтений(“высокостолнейшего государя” вместо “великостолнейшего”,“броздодержателя” вместо “борзодержателя”, “честнаго и славнаго ус-пения” вместо “святаго и славнаго”), которые прослеживаются тольков 2 списках “Послания на звездочетцев” – РГБ, МДА. 4(103) и ГИМ,Уваров. 910(289). Из этого он заключил, что именно данный варианттекста был использован для написания “Послания о крестном знаме-нии”.12

Этот вывод основан на широко применяемом в текстологии методепостроения генеалогии списков по принципу так называемой“генерации ошибок”. Иными словами, литературная история произве-дения восстанавливается по тем возникающим в процессе переписыва-ния искажениям, которые необратимо деформируют текст, все болееотдаляя его от архетипа. Таким образом, приведенное суждение А.Л.Гольдберга имеет серьезную доказательную силу при двух условиях:во-первых, выявленные чтения не свойственны архетипу, и, во-вторых,они действительно необратимы. Но в том-то и дело, что ни то, ни дру-гое абсолютно надежно доказать невозможно, поскольку указанныерукописи принадлежат к одной из наиболее исправных ветвей списков,и в них присутствуют чтения, свидетельствующие об их близости к ар-хетипу (например, “Ромейское царство” вместо позднего искажения“Росийское”).Кроме того, указанная А.Л. Гольдбергом совокупность чтений от-

нюдь не может быть признана единым маркирующим комплексом длярассматриваемых списков. Начнем с того, что первое из названныхчтений попало сюда по явному недоразумению, т.к. не присутствует нив одном, ни в другом списке: и РГБ, МДА. 4(103), и ГИМ, Уваров.910(289) – содержат вариант “высокостояннейшаго”.13

Второе из указанных исследователем чтений – “броздодержа-телем”– не может считаться исключительной особенностью двух указанныхтекстов или даже ветви списков, поскольку присутствует в десяткахрукописей, принадлежащих к разным ветвям. В колебаниях“броздодержатель/борзодержатель” (а в некоторых рукописях – и ещеболее курьезные варианты: ГИМ, Щук. 460 – “браздовоздержателя”,

12 А. Л. Гольдберг. С. 83.13 РГБ, МДА. 4 (103), Л. 183; ГИМ, Уваров. 910 (289), Л. 324


96

РНБ, Сол. 53/1512 – “бодродержителя”, ГИМ. Увар. 159 –“бодродръжателя”) нельзя проследить никакой текстологическойзакономерности, поскольку слово “броздодержатель” является частьюцитаты из “Многосложного свитка” (Послания восточных патриарховимператору Феофилу) – произведения, достаточно хорошо известногодревнерусским книжникам. Поэтому если один малообразованныйпереписчик допускал искажение, превращая “броздодержателя” в“борзодержателя”, то другой, более начитанный, мог легко исправитьошибку своего предшественника. Таким образом, данное чтение от-нюдь не является необратимым.Остается последняя из указанных А. Л. Гольдбергом особенностей

текстов РГБ, МДА. 4(103) и ГИМ, Уваров. 910(289) – “честнаго и слав-наго успения”. Действительно, данный вариант присутствует только вуказанных списках. Однако обратим внимание на то, что рассматри-ваемые рукописи датируются рубежом XVI-XVII вв., т.е. временем, ко-гда “Послание о крестном знамении” уже стало фактом общественногосознания, не в последнюю очередь потому, что данное произведениелегло в основу Уложенной грамоты об учреждении патриаршества(1589 г.). Таким образом, данное чтение тоже нельзя считать необра-тимым, поскольку в данном случае было возможно обратное влияниефразеологии “Послания о крестном знамении” на текст Послания М. Г.Мисюрю-Мунехину (“На звездочетцев и латин”).Итак, ни одно из указанных чтений, якобы свидетельствующих о

производном характере “Послания о крестном знамении” от дефектно-го списка Послания М. Г. Мисюрю-Мунехину (а не от авторского тек-ста), не является необратимым. Следовательно, эти доводы нельзя счи-тать весомым аргументом против традиционной атрибуции “Посланияо крестном знамении”. А если так, то не проще ли предположить, чтотекстуальная близость обоих посланий свидетельствует об их принад-лежности одному автору, а сходные словесные обороты представляютсобой ни что иное, как автоцитаты? Тем паче, что уже В. Малинин от-мечал наличие очевидной текстовой параллели между “Посланием окрестном знамении” и другими произведениями, несомненно принад-лежащими Филофею. Речь идет об открывающей послание не вполнеточной цитате из “Многосложного свитка” и еще более вольном пере-ложении этого же фрагмента в посланиях М. Г. Мисюрю-Мунехину(“По случаю морового поветрия” и “На противящихся Божьей воле”),датируемых 1521-1522 гг. Этот же аргумент привел и Ф. Кемпфер, ос-


97

паривая выводы А. Л. Гольдберга.14 Н. В. Синицына не согласилась смнением В. Малинина и Ф. Кемпфера о первичности “Послания о кре-стном знамении” и предложила свои доводы в пользу обратной тексто-логической зависимости между указанными произведениями. Но, темне менее, она все-таки считает возможным трактовать данные тексто-вые параллели как автоцитаты и признает это очень весомым аргумен-том в пользу авторства Филофея.15

Однако еще до появления отклика Ф. Кемпфера, уже в первой ста-тье, посвященной атрибуции “Филофеева цикла”, А. Л. Гольдберг по-старался заблаговременно отвести подобные контраргументы:“Сравнение сходных фрагментов обоих посланий показывает, что онине похожи на “автоцитаты”, отличающиеся обычно полным совпаде-нием текста, либо, напротив, внесением нового содержания в ранеенайденную форму. Здесь же имеет место приспособление уже сложив-шихся формул к новому авторскому замыслу, не отличающемуся такойцельностью, как то сочинение, из которого взяты эти формулы”.16

Остается непонятным, почему сам автор не может“приспосабливать уже сложившиеся формулы к новому авторскомузамыслу” и чем такое “приспособление” отличается от “внесения ново-го содержания в ранее найденную формулу”? И, собственно, кем дока-зано, что для “автоцитат” характерны указанные свойства? Для этогообратимся к текстам посланий “По случаю морового поветрия” и “Напротивящихся Божьей воле” – произведений, в отношении которых ав-торство Филофея никем не оспаривается. Между обоими посланиямипрослеживается настолько очевидная текстуальная близость, что по-рою их даже считают двумя авторскими редакциями одного и того жетекста. Причем воспроизводятся “автоцитаты” отнюдь не дословно, асо значительными вариациями. Есть в этих произведениях и фрагмен-ты, сходные с “Посланием на звездочетцев”. Например:

14 F. Kämpfer. “Sendschreiben Filofejs” oder “Filofej-Zyklus”? // Canadian-AmericanSlavic Studies. 1979. № 1-2. S. 65.15 Н.В. Синицына. С. 172.16 А.Л. Гольдберг. С.83.


98

Послание на звездо-четцев и латин:

Послание на проти-вящихся Божьей воле:

Послание по случаюморового поветрия

… от халдеи сие напи-сася, иже в суете сво-его ума столп зиждуще

и на высоте бывше.17

… по всемирном по-топлении при Невроте,столп зиждуще и в

суете ума своего на

высоте бывше и ни-чтоже успеша.18

… по всемирном по-топлении столп зиж-дущеи, и в суете умасвоего на высоте быв-ше и ничтоже успе-ша.19

Как видим, это, несомненно, автоцитаты, но в них нет ни полноготекстуального совпадения, ни “внесения нового содержания в ранеенайденную формулу”. Есть в “Послании по случаю морового повет-рия” отрывок, имеющий аналог и в “Послании о крестном знамении”:

Послание по случаю моровогоповетрия

Послание о крестном знамении

Да не зрит твоа честность грубомумоему сему писанию, подобно Ва-лаамову осляти, иже безсловесноесловесного учаше и скотина проро-ка наказоваше.20

Аз бо грубый во всех и невежа впремудрости, якоже Валаамова ос-ля безсловесное словесного учаше

и скотина пророка наказоваше.21

С другой стороны, попытаемся сравнить приведенные самоаттеста-ции с известной уничижительной самохарактеристикой Филофея из“Послания на звездочетцев и латин”: “Яз селской человек, учился бук-вам, а еллинских борзостей не текох, а риторских астроном не читах,ни с мудрыми философы в беседе не бывах”.22 На первый взгляд, меж-ду указанными фрагментами имеется лишь смысловое сходство, но ни-как не текстуальное. Однако существует и другой вариант этой же са-моаттестации – из “Послания о покорении разума откровенью”, такжеадресованного М. Г. Мисюрю-Мунехину: “Яз человек сельской и не-вежа в премудрости, не в Афинах родился, ни у мудрых философ учил-

17 В. Малинин Старец Елизарова монастыря Филофей и его послания. Киев, 1901.Приложения. С. 39-40.18 Там же. С.28-29.19 Там же. С.29.20 Там же. С.27.21 Там же. С.5322 В. Малинин. Приложения. С. 37-38.


99

ся, ни с мудрыми философы в беседе не бывал”.23 Как видим, данныйпассаж весьма сходен с фрагментом из “Послания на звездочетцев”, ноупотребление выражения “невежа в премудрости” сближает его с са-моаттестацией из “Послания о крестном знамении”. Напрашиваетсявывод, что композиция данной самоаттестации включает автоцитату из“Послания по случаю морового поветрия” и одновременно являетсяпромежуточным звеном между двумя более поздними самохарактери-стиками из посланий “На звездочетцев” и “О крестном знамении”. Од-нако по мнению А. Л. Гольдберга “Послание о покорении разума от-кровенью” вообще не является самостоятельным произведением, апредставляет собой позднюю редакцию “Послания на звездочетцев”. Итем не менее имеются факты, позволяющие твердо говорить о первич-ности рассматриваемого текста. Дело в том, что именно в пассаже из“Послания о покорении разума откровенью” (и только в нем!) просле-живаются явные параллели с другими известными самоаттестациямирусских книжников. Слова Филофея “человек сельский и невежа”весьма сходны с самохарактеристикой Нила Сорского из его посланияГурию Тушину (“невежа и поселянин есмь”).24 А следующий оборот:“Не в Афинах родился, ни у мудрых философ учился” – явный пара-фраз слов Даниила Заточника: “Аз бо не во Афинех ростох, ни от фи-лософ научихся”.25 В то же время в характеристике Филофея из“Послания на звездочетцев” сходство с самоаттестациями Сорского иЗаточника практически не прослеживается. Объяснение этому можнонайти все в той же вольной манере Филофея в общении с автоцитата-ми: не стремясь дословно воспроизводить пассаж, сконструированныйим ранее из самоаттестаций Нила Сорского и Даниила Заточника, он, ктому же, добавил в новый вариант фразы слова “а риторских астрономне читах”, поскольку именно астрономические проблемы волновалиадресата, и именно об этом собирался писать Филофей. Таким образом,вариант самоаттестации, представленный в “Послании о покорении ра-зума откровенью”, является промежуточным звеном между цитатамииз Нила Сорского и Даниила Заточника с одной стороны, и“Посланием на звездочетцев” – с другой. Эта взаимозависимость меж-ду рассмотренными вариантами самоаттестаций может быть представ-лена в виде следующей стеммы:

23 Там же. С.33.24 Г.М. Прохоров. Послания Нила Сорского // ТОДРЛ. 1974. Т.29. С. 141.25 Древняя русская литература. Хрестоматия. М., 1980. С. 96.


100

Стемма наглядно показывает, с одной стороны, компилятивный ха-рактер самоаттестаций, а с другой – их изменчивость от текста к тек-сту. И уже сама множественность элементов, составляющих эту компо-зицию, свидетельствует в пользу единого авторства. Если же все-такисогласиться, что все текстовые параллели между “Посланием о крест-ном знамении” и произведениями, надежно атрибутируемыми Фило-фею (вступление, самоаттестация и сравнение с Валаамовой ослицей)не являются автоцитатами, то придется признать, что гипотетическийпублицист не просто приспосабливал к своим нуждам понравившуюсяему формулу “Москва – Третий Рим”, а целенаправленно фабриковалподделку (“Псевдофилофея”), имея под рукой несколько его произве-дений. Но чтобы этот публицист имел резоны для столь кропотливойработы, Филофей в его глазах (и в глазах “читающей публики”) долженбыл обладать авторитетом, равным святоотеческому или, по меньшеймере, авторитету высших иерархов. А это уже совершенно невероятно!Кроме того, это должно было бы означать, что, по мнению этого безы-мянного компилятора убедительность его творению придает не столь-ко афористичность формулы “Москва – Третий Рим”, сколько имя ееавтора. Но в таком случае оно бы непременно было зафиксировано и втексте, и в заголовке, тогда как в действительности ранние списки по-слания распространялись анонимно. Хотя, разумеется, само по себе от-сутствие имени автора в заглавии – еще не повод для пересмотра атри-буции. Тому может быть множество причин, и одна из них – возмож-ный дефект протографа.

Послание Моление Гурию Тушину Дан. Заточника

О крестномзнаменииНа

звездочетцев илатин

О покорении разумаоткровенью

Послучаю морового

поветрия


101

Определенное основание для такой гипотезы дает сопоставлениеразных вариантов цитаты из “Многосложного свитка” в “Послании окрестном знамении” и посланиях Филофея 1521-1522 гг.:

Многосложныйсвиток

Послание окрестном зна-

мении

Послание послучаю моро-вого поветрия

Послание напротивящихсяБожьей воле

Бесмертнаго Бо-га силою и ве-личеством и

святыя живона-чалныа Троица

волею

Безсмертнаго

Бога силою и

живоначалныя

Троица волею

и величеством

Иже от вышняа

десница Божиа

всемогущиа

Иже от вышняа

и от всемощныя

вся содержащиа


И от вышняа



От вышняя

десница Божия


Вышняго Царя

царем и Господагосподом


царем и Господагосподем


царем и Господагосподом

Им же цари цар-ствуют и силниидержат землю

Им же царие

царствуют

Им же царие

царствуют и

господие госпо-дьствуют,

Имь же царие

царствуют и

держат землю

Им же велициивеличаются и

могущии пишут

правду26

Им же велицыи

величаются и

силнии пишут

правду27

И им же вели-ции величаются

и силнии пишут

правду28

И им же вели-ции величаются

и силнии пишут

правду29

Сопоставляя данные фрагменты, В. Малинин и Ф. Кемпфер делаливывод, что вариант посланий 1521-1522 гг. является вторичным по от-ношению к “Посланию о крестном знамении”. Н. В. Синицына, наобо-рот, считает, что в более ответственном послании, адресованном вели-кому князю, составитель счел необходимым вторично обратиться к ис-

26 РНБ, Соф. 144427 В. Малинин. Приложения. С.49.28 Там же. С.26.29 Там же. С.26.


102

точнику и воспроизвести его более строго, чем в посланиях к велико-княжескому дьяку, где он позволил себе больше “вольностей”.30 Но еслиотбросить первую фразу, присутствующую в посланиях 1521-1522 гг., тоокажется, что остальной текст в них воспроизведен точнее, чем в“Послании о крестном знамении”. В нем пропущено именно то слово-сочетание – “вышняго Царя царем и Господа господом” – с которымсогласуется местоимение “им”, и в результате фраза становится весьманевразумительной. В то же время послания 1521-22 гг. имеют одно не-значительное различие: в первой фразе, добавленной к цитате из“Многосложного свитка” появляется слово “величеством”. Но этопринципиально меняет грамматическую структуру фрагмента, т. к. те-перь местоимение “им” может согласовываться сразу с двумя словами.Причем согласование со словом “величеством” выглядит даже болееустойчивым, поскольку оба слова стоят в одном падеже. А теперь уме-стно задать вопрос: зная, с какой вольностью обращался Филофей сцитатами из самых авторитетных источников и с какой легкостьюварьировал собственные и чужие словесные обороты, можем ли мыпредположить, что он стал бы он отказываться от столь эффектной но-вации? Учитывая эту особенность литературной манеры псковскогоинока, скорее можно допустить, что теперь он мог бы упростить фразу,опустив то словосочетание, с которым ранее согласовывалось место-имение “им”, поскольку новое дополнение вполне его компенсировалои в грамматическом, и в семантическом плане. Но если в оригинале“Послания о крестном знамении” начало фразы присутствовало, то ка-ким образом оно могло быть утеряно? Одно из двух: либо эта частьфразы находилась на первом, впоследствии утерянном, листе (и тогдапонятно, почему текст стал анонимным), либо переписчик опознал вначальной фразе искажение цитаты из “Многосложного свитка” и уст-ранил “вольность”. Но во втором случае он непремено исправил бы ивторую ошибку, а он этого не сделал, оставив местоимение “им” пол-ным “сиротой”. Следовательно, этому книжнику не был знаком перво-источник цитаты. Да и в целом его квалификация была невысока, кольскоро он не обратил внимания на явную несуразность вступительнойфразы.Характерно, что более вдумчивые переписчики замечали этот смы-

словой дефект и пытались, как могли, исправить его. Так, в спискахвторой редакции “Послания о крестном знамении” вступление читает-ся следующим образом: “Иже от вышняя и вседержительныя десница

30 Н.В. Синицына. С.139.


103

божия от века до века всяко строение совершаетца живущим на зем-ле. Премудростью же и крепостью покровением ваша царская ясностьцарствует и величествия величаютца и силнии пишут правду ...” [12,C.49-50]. В результате такой подстановки получили свое истолкованиемалопонятные слова о “деснице Божией”, а злополучное местоимение“имь” было заменено существительным “премудрость”. Причем идеютакой подмены подсказала редактору та самая притча Соломона, пара-фраз которой содержится в начальной фразе послания, т.к. в гл. 8“Притч” именно Премудрость обращается к сынам человеческим сословами: “Мною цари царствуют и повелители узаконяют правду” (вцерковнославянском тексте – “сильные пишут правду”) [Прит. 8,15].Правда, заметим попутно, что это псевдо-парафраз, поскольку он при-сутствует не в оригинале “Многосложного списка”, а в его переложе-нии у Филофея, что лишний раз указывает на отмеченную выше осо-бенность литературной манеры псковского старца.Итак, сравнительный анализ текстов произведений Филофея на-

глядно показывает, что те фрагменты “Послания о крестном знаме-нии”, в которых обнаруживается сходство с другими сочинениямипсковского старца, являются не чем иным, как автоцитатами. И это от-нюдь не случайные повторы, а характерная черта литературной манерыФилофея: единожды найденный удачный оборот он использует много-кратно, перенося из сочинения в сочинение. Причем каждый раз авторвоспроизводит его не дословно, а слегка видоизменяя или приспосаб-ливая к новому контексту. Это даже не столько автоцитаты, сколько“автопарафраз” - вольное переложение собственных идей и словесныхоборотов. При этом многократное повторение в разных сочинениях це-лых текстовых блоков (своеобразная “автокомпиляция”) применяетсястоль часто и последовательно, что из-за этого бывает трудно опреде-лить, чем является конкретный текст - самостоятельным произведени-ем или особой редакцией (например: послания М.Г.Мисюрю-Мунехину “На звездочетцев”, ему же – “О покорении разума открове-нью” и Иоанну Акиндеевичу “О злых днях и часах” или же адресован-ные тому же псковскому дьяку послания “На противящихся Божьейволе” и “По случаю морового поветрия”).Теперь нам следует обратиться к следующему звену концепции

А. Л. Гольдберга и выяснить, действительно ли композиционные истилистические различия между посланиями “На звездочетцев” и “Окрестном знамении” столь велики, что позволяют усомниться в при-надлежности последнего перу Филофея? Но прежде еще раз напомнимзначение жанровой природы средневековых произведений для пра-


104

вильного их истолкования. При анализе произведений древнерусскойкнижности следует помнить, что различия в композиции и стилистикедвух произведений могут свидетельствовать об их принадлежностиразным авторам лишь в том случае, если эти сочинения относятся кодному и тому же жанру. В противном случае данные критерии ока-жутся непригодными и следует искать иные признаки авторской мане-ры, не зависящие от жанровых особенностей.

Но что заставляет нас считать произведения “Филофеева цикла”одножанровыми? Лишь то, что все они именуются “посланиями”. Од-нако присмотримся к ним внимательнее. Послание М. Г. Мисюрю-Мунехину “На звездочетцев и латин” представляет собой пространноесочинение, отражающее широкий круг проблем космогонии, филосо-фии, богословия, церковной истории. Большое внимание в нем уделеноаргументации выдвигаемых положений; каждый тезис оснащен боль-шим количеством цитат из Священного писания и творений отцовцеркви. Все это в жанровом отношении приближает данное произведе-ние к трактату. С той лишь разницей, что посредством формулярноговступления и заключения, а также – постоянных обращений к адресату –ему придан эпистолярный характер. Целью написания подобных про-изведений является “просвещение” адресата, и этой дидактической на-правленности соответствует стиль спокойный, размеренный, даже не-сколько суховатый – без особой цветистости и злоупотребления рито-рическими приемами. Но если в образованном и любознательномпсковском дьяке Филофей видел ровного себе и считал возможнымдемонстрировать перед ним свою эрудицию, то обращение к монархузаставляло прибегать к иным выразительным средствам. Автор исхо-дил из того, что знакомство с посланием ни в коем случае не должноутомить августейшего адресата. А чем ярче, изысканней будут словес-ные обороты, тем крепче врежутся они в память монарха и тем большешансов, что он прислушается к мольбам смиренного инока.Основное место в послании занимают горькие сетования на беды,

постигшие церковь: “не полагают человецы на себе право знамения че-стного креста”, вдовствуют епископии, власти посягают на церковноеимущество, остается безнаказанным “горький плевел” содомии. И ктоже защитит церковь от напастей, как не русский царь – последний не-зависимый православный монарх: “Един ты во всей Поднебесной хри-стианом царь! Подобает тебе, царю, сие держати со страхом Божиим.Убойся Бога, давшего ти сиа! Не уповай на злато и богатство и славу”.Мольбы и назидания перемежаются пышными эпитетами, адресован-ными царю. Он именуется “пресветлейшим”, “высокостолнейшим”,


105

“броздодержателем святых Божьих престол”, наследником Константи-на, Владимира и Ярослава. В послании практически нет пространныхрассуждений. Основные идеи, облеченные в емкие, отшлифованныеформулировки, декларируются, но не аргументируются; цитаты много-численны, но достаточно лаконичны. Как видим, в жанровом отноше-нии “Послание о крестном знамении” не имеет ничего общего с трак-татом. В то же время, ряд черт – афористичность формулировок, про-граммный характер выдвигаемых требований, патетический тон –сближают его с произведениями политической публицистики. Каксправедливо заметила Н. В. Синицына, вполне правомерно отнестиданное послание к жанру так называемых “княжеских зерцал”.31

Итак: разные жанры, разные цели, разные адресаты. Отсюда – раз-личная стилистика и композиция. По этой же причине разное положе-ние занимает в двух “Посланиях” изложение идеи “Третьего Рима”. Впервом из них – “На звездочетцев и латин” – мы можем воочию про-следить ход мысли Филофея, приведший его к провозглашению Моск-вы “Третьим Римом”, и потому изложением этой идеи завершается“Послание на звездочетцев”. Когда же Филофей приступал к написа-нию послания Василию III, то именно эту идею, родившуюся при рабо-те над антиастрологическим трактатом, он избрал в качестве главногоаргумента, обосновывающего особые обязанности великого князя поотношению к церкви. Поэтому тема эсхатологического значения Мос-ковской державы повторяется в “Послании о крестном знамении” мно-гократно. Так, в самом начале произведения, назвав царя“броздодержателем святых Божьих престол”, Филофей поясняет, чтопод этим престолом, имеющим “вселенское” значение, подразумевает-ся московский Успенский собор, “иже вместо римския и константино-польския просиявшу”, и далее следует ставшая классической, приоб-ретшая силу афоризма и многократно цитировавшаяся в политическойпублицистике и государственных актах формула: “Старого убо Римацеркви падеся неверием аполинариевы ереси, Втораго Рима, Констан-тинова града церкви агаряне внуцы секирами и оскордами разсекошадвери. Сиа же ныне третияго Нового Рима, державного твоего царствиасвятая соборная апостольскаа церкви, иже в концых вселеннаа в право-славной христианской вере паще солнца светится”.32 Затем, обращаяськ Василию, он формулирует свои основные требования, дважды повто-ряя, что “вся царства православныя христианския веры снидошася в

31 Н. В. Синицына. С.270.32 В. Малинин. Приложения. С. 50.


106

твое едино царство”.33 И наконец, после третьего повтора этой же темыФилофей вновь – в наиболее сжатом виде – воспроизводит сакрамен-тальную формулу: “Два Рима падоша, а третей стоит, а четвертому небыти”.34

Таким образом, здесь, в отличие от “Послания на звездочетцев”, те-ма “Третьего Рима” является своеобразным контрапунктом всего про-изведения, и это композиционное решение всецело отвечает замыслу ихарактеру послания.А. Л. Гольдберг совершенно справедливо заметил, что современни-

ки смотрели на “Послание о крестном знамении” как на текст форму-лярного характера, “используя его для обращения к сменяющим другдруга правителям Московского государства”.35

Не вызывает возражений и вывод автора о том, что именно это про-изведение послужило основой для написания Уложенной грамоты обучреждении патриаршества. Но это доказывает лишь то, что в“Послании о крестном знамении” Филофей нашел наиболее адекват-ную форму для произведений подобного типа. Для вывода же о непри-частности псковского старца к его написанию эти наблюдения не даютдостаточно веских оснований.В дискуссии об атрибуции “Послания о крестном знамении” фигу-

рирует еще один аргумент, который с точки зрения Н. В. Синицынойявляется “решающим текстологическим доказательством” вторичностиэтого послания по отношению к “Посланию на звездочетцев” и “однимиз оснований видеть в авторе иное лицо, нежели автор Послания Ми-сюрю Мунехину”.36 Речь идет о заключительной части произведения, вкоторой, как и в “Послании на звездочетцев”, имеется цитата из псалмаДавида, соседствующая с отсылкой к Апокалипсису, тогда как самацитата отсутствует. При этом в тексте появляется скрытая цитата изКниги Даниила, отсутствовавшая в Послании Мисюрю-Мунехину, ноконструкция фразы такова, что возникает ложное соотнесение этой ци-таты с Иоанном Богословом: “Уже твое християнское царство инем неостанется, по великому Богослову, а християнской церкви исполнисяблаженнаго Давида глагол…”37

33 Там же. С.50, 54.34 Там же. С. 55.35 А. Л. Гольдберг. С.85.36 Н. В. Синицына. С. 276.37 В. Малинин. Приложения. С.55.


107

Действительно, столь грубой богословской ошибки Филофей до-пустить не мог. Но что заставляет видеть в этом вину автора, а не пе-реписчика? Собственно, и Н. В. Синицына не отвергает возможностидефекта уже в самом протографе, хотя и считает это всего лишь гипо-тезой38. Если учесть, сколь низким, с одной стороны, был образова-тельный уровень русского монашества в XVI в., а с другой – скольприхотливо складывалась судьба рукописей, то такая гипотеза недолжна нас удивлять. Насколько невежественными или невниматель-ными (или и то и другое) бывали переписчики, можно судить и по мно-гим спискам филофеевских посланий.Так, одним из ключевых звеньев антиастрологической аргумента-

ции в “Послании на звездочетцев” является изложение восточно-христианского учения о “теозисе” (обожении плоти), в контексте кото-рой Иисус Христос трактовался как “второй Адам”. В связи с этим Фи-лофей приводит следующую выдержку из “Послания к коринфянам”апостола Павла: “Глаголет бо апостол: “Бысть первый человек от земляперстен, вторый человек – Господь с небесе”. И паки рече: “Быстьпервый человек Адам в душю живу, вторый же Адам в духживотворящ”.” Однако сотавитель сборника РНБ, Сол. 53/1512почему-то счел возможным сократить эту цитату, передав ее соследующими более чем странными купюрами: “Глаголет бо апостол:“Бысть первый человек – Господь с небесе”. И паки рече: “Быстьпервый человек в дух животворящ”.”39 А теперь зададим себе вопрос:каково бы было мнение историков об уровне богословской квалифика-ции Филофея Псковского, если бы его “Послание на звездочетцев”дошло бы до нас именно в этом и только в этом варианте?Отнести грубую ошибку в “Послании о крестном знамении” на счет

переписчиков, а не автора позволяет то, что в соответствующем фраг-менте “Послания на звездочетцев” цитата из Книги Даниила отсутст-вует. Следовательно, составитель послания не механически перенес ееиз готового текста, а осознанно ввел в ткань создаваемого произведе-ния. Но тогда уж он наверняка должен был знать происхождение этойцитаты и не приписал бы ее Иоанну Богослову. Эта новация выдает внем достаточно опытного и начитанного книжника, тогда как перепис-чик, из рук которого вышел протограф послания, явно не отличался ниглубокими познаниями, ни языковым чутьем, о чем уже говорилосьранее. В средневековых письменных памятниках довольно часто

38 Н. В. Синицына. С.172, 276.39 РНБ. Сол. 53/1512, Л. 341 Об.


108

встречаются примеры механического сокращения текста из-за невни-мательности переписчика, перескакивавшего глазами со строки настроку. Следствием этих оплошностей, как правило, становятся“гармонизирующие чтения”, возникающие при попытке других пере-писчиков устранить явную бессмыслицу, доставшуюся им от предше-ственников. Таким образом, обнаружив в тексте цитату без автора (изКниги Даниила) и автора без цитаты (ссылку на Иоанна Богослова),переписчик вполне мог “ничтоже сумняшеся” соединить их и тем при-дать фразе кажущуюся осмысленность.Итак, нами рассмотрены все аргументы, выдвигаемые против атри-

бутирования Филофею “Послания о крестном знамении”, за исключе-нием одного, который в равной степени относится и к этому произве-дению, и к “Сочинению об обидах церкви”. В связи с этим было бы,видимо, целесообразно непосредственно перейти к анализу“Сочинения”, чтобы в дальнейшем избежать повторов.

* * *

Произведение, названное А.Л. Гольдбергом “Сочинением об оби-дах, причиняемых церкви”, традиционно принято было считать“Посланием Филофея царю Ивану Васильевичу”, как оно и было оза-главлено в рукописных собраниях. Среди ученых не было единстватолько по вопросу о личности адресата: кто имеется в виду – Иван IIIили Иван IV. А.Л. Гольдберг посчитал в корне неверной саму поста-новку вопроса и весьма убедительно доказал, что традиционное загла-вие не имеет никакого отношения к данному тексту. Им была выявленагруппа рукописных сборников, в которых “Сочинение об обидах”,предваряемое пометой “Из Апокалипсиса”, помещено следом за“Посланием о крестном знамении”, ошибочно адресованном великомукнязю Ивану Васильевичу. Это наблюдение позволило А.Л. Гольдбер-гу сделать вывод, что тот заголовок, под которым “Сочинение” фигу-рирует в более поздних списках (“Послание старца Филофея Елизаро-вы пустыни из Апокалипсиса”) является результатом оплошности пе-реписчика, механически соединившего два заглавия. В итоге“посланием” стало именоваться произведение, начисто лишенное ат-рибутов эпистолярного жанра. По словам А. Л. Гольдберга, в текстенет ни титула адресата, ни обращения к нему, ни каких-либо другихпризнаков произведения этого жанра.40 Действительно, в “Сочинении

40 А. Л. Гольдберг. С.88.


109

об обидах” отсутствуют такие обязательные элементы послания, каквступление с титулованием адресата, заключение с пожеланием емуразличных благ и т.д. Кроме того, о царе здесь говорится в третьем ли-це, из чего следует, что он адресатом быть никак не мог. Однако труд-но согласиться с утверждением об отсутствии в тексте “Сочинения”обращений. Тем паче, что они вовсе не являются исключительной осо-бенностью эпистолярного стиля. Обращения к читателю или слушате-лю весьма широко применяются во многих жанрах, в особенности же -в произведениях риторического характера. В “Сочинении об обидахцеркви” имеются обращения разного вида. Это и риторические фигуры(обращения к церкви), и апелляции к совершенно конкретному челове-ку: дважды в тексте встречается выражение “видиши ли”, а в знамени-той тираде о друзьях и врагах церкви он назван “освященной главой”.Употребление звательного падежа (“Освященнаа главо”) не оставляетсомнений в том, что это именно обращение. Совершенно бесспорно,что так мог быть назван либо монарх, либо церковный иерарх (главаодного “освящена” венцом, другого – митрой или клобуком). Но какуже отмечалось, о царе в тексте говорится в третьем лице, следова-тельно, выражение “освященнаа главо” обращено именно к церковно-му владыке. Но к какому именно?Повествуя о бедах, постигших церковь, автор нигде не указывает на

какую-то конкретную епархию. Речь идет об обидах, наносимых всейРусской церкви, и, соответственно, искоренять их нужно во всей Рос-сии. Следовательно, тот, к кому обращены эти призывы, является об-ладателем высшей церковной власти в стране, т.е. митрополитом. Впользу такого истолкования говорит и сам стиль произведения. Если впосланиях Мисюрю-Мунехину и великому князю Василию ИвановичуФилофей не боится высказываться от собственного лица, а порою по-учает адресата, то здесь этого нет. Автор старается прибегать к безлич-ным или неопределенно-личным конструкциям, постоянно “прячется”за цитаты: они составляют почти половину общего объема произведе-ния. И такая позиция вполне объяснима: что позволительно клирику поотношению к светскому (пусть даже и венценосному) адресату, то поотношению к иерарху было бы расценено как вопиющее нарушениесубординации.В пользу такого предположения говорит и то, что, описывая

“бежание” апокалиптической жены в Третий Рим, “иже есть в НовуюВеликую Русию”, автор ставит на первое место характеристику Рус-ской церкви и уж потом говорит о царе: “и едина ныне святаа соборнааапостольскаа церковь восточнаа паче солнца в всей поднебесной све-


110

тится, и един православный великий русский царь в всей поднебесней,якоже Ной в ковчезе, спасенный от потопа, правя и окормяа Христовуцерковь и утвержаа православную веру”.41 В тоже время, в посланиях ккняжескому дьяку и самому великому князю первенство было отданоцарю как “броздодержателю святых божьих престол”, а уж потом воз-носилась хвала церкви. Как видим, имеются все основания считать, чтоадресатом “Сочинения”, именуемым в тексте “освященной главой”, яв-ляется московский митрополит. В подтверждение сказанному можетбыть приведена ссылка на “Слово иное” – памятник иосифляно-нестяжательской полемики начала XVI в., опубликованный в 1964 г.Ю. К. Бегуновым. Есть в этом сочинении такое место: “Приходит к ми-трополиту к Симону Серапион, игумен Троицкий, и глаголет ему:“Освященная главо! Аз убо нищий противу великому князю глаго-лю!”42

Итак, мы видим, что здесь употребляется то же самое выражение,что и в “Сочинении об обидах церкви”. Причем контекст “Слова ино-го” не оставляет сомнений относительно того, кому адресовано данноеобращение. Таким образом, можно считать бесспорным фактом, что“Сочинение об обидах церкви” было написано специально для митро-полита московского. И в связи с этим становится возможным внестинекоторые уточнения в вопрос о жанровой природе этого источника.В древнерусской литературе имеется немало произведений, для ко-

торых характерны сочетание философской глубины и эмоционально-сти, обилие риторических фигур и ярких аллегорических образов. Бу-дучи предназначенными не столько для чтения, сколько для слуховоговосприятия, такие произведения находятся как бы на стыке литературыи ораторского искусства. И эта “пограничность” довольно точно пере-дается традиционным древнерусским термином “слово”. Рассматри-ваемое произведение, на наш взгляд, ближе всего именно к этому жан-ру, и потому было бы, видимо, правильнее именовать его “Словом обобидах церкви”. Есть все основания предполагать, что оно предназна-чалось для оглашения в присутствии высших духовных иерархов, очем говорит двойственный характер обращений: к церкви в целом(олицетворяемой высшим клиром) и к митрополиту персонально. Не-обходимость в создании такого произведения могла возникнуть в 1542 г.

41 Малинин. Приложения. С. 63.42 Ю. К. Бегунов. “Слово иное” - новонайденное произведение русской публици-стики XVI в. о борьбе Ивана III с землевладением церкви // ТОДРЛ. 1964. -Т. 20. С.352.


111

в связи с возведением на московскую митрополию новгородского ар-хиепископа Макария. В пользу такого вывода говорит уточнение дати-ровки “Слова”, осуществленное Н. В. Синицыной. Изучение филигра-ней рукописи РНБ, Соф. 1444 позволило ей отнести появление данногосписка к 30-м или самому началу 40-х гг. XVI в.43 Это согласуется с ееже предположением, что “Послание о крестном знамении” было завуа-лированным прошением о назначении Макария на новгородскую ка-федру.44

А если это так, то, казалось бы, весьма логично, что к новому ми-трополиту обращается тот же человек, который некогда ратовал за егопоставление на новгородскую архиепископию, т.е. старец псковскогоЕлизарова монастыря Филофей.Однако, по мнению А. Л. Гольдберга, Филофей не мог быть авто-

ром данного произведения, поскольку идейное содержание “Слова обобидах церкви”, равно как и “Послания о крестном знамении”, проти-воречит концепции, изложенной псковским старцем в “Послании назвездочетцев”, и в то же время – созвучно идеям Стоглава. Из этого ав-тором делается вывод, что оба памятника возникли в кругах, близких кмитрополиту Макарию в связи с подготовкой к собору 1551 г. Н. В.Синицына, хоть и предлагает более раннюю датировку произведения,также согласна с выводами А. Л. Гольдберга об идейной направленно-сти “Сочинения об обидах церкви”.По мнению А.Л. Гольдберга идейные новации данного произведе-

ния сводятся к следующему: “В Послании на звездочетцев” Русь безо-говорочно противопоставляется царствам, утратившим чистоту веры, ав “Сочинении об обидах” это противопоставление не столь категорич-но: восхваление русского царства омрачается здесь оговоркой об“умножении неправды” на Руси. Столь пессимистический вывод резкоотличается от оптимистической тональности “Послания на звездочет-цев”.45

Помимо этого, А. Л. Гольдберг отмечает, что в “Послании о крест-ном знамении” и “Сочинении об обидах” положение греческой церквиизображено в “более мрачных красках”, нежели в “Послании на звез-дочетцев”, и делает из этого следующий вывод: “Нагнетание этих ан-тигреческих высказываний объяснялось стремлением московских цер-ковников после судов над Максимом Греком подчеркнуть духовное

43 Н. В. Синицына. С. 166.44 Там же. С. 270.45 А. Л. Гольдберг. С.89-90.


112

превосходство московской митрополии над греческими патриархия-ми”.46

Однако если мы внимательно сравним аналогичные фрагменты втекстах “Филофеева цикла”, то увидим, что во всех трех произведенияхи русское царство, и русское православие оцениваются автором чрез-вычайно высоко. Правда, в “Послании о крестном знамении” и “Словеоб обидах церкви” эти оценки соседствуют с критикой отдельных“неправд” – содомии, нерадивого отношения паствы к совершениюкрестного знамения, симонии, “вдовства” епископий и т.д. Но что осо-бенно важно: эта критика никоим образом не затрагивает самой систе-мы. Осуждая “неправды”, автор в то же время подчеркивает свою не-поколебимую приверженность ей, и в этом заключается особый пафос“Послания о крестном знамении” и “Слова об обидах церкви”. В пер-вом автор после призывов об искоренении “неправд” добавляет: “Ащедобро устроиши свое царство, будеши сын света и граженин вышнягоИерусалима”; во втором с признанием о “добрых дел оскудении” со-седствует оговорка, что Русское царство все же “стоит верою в право-славии”.Фактически, все различие между “Посланием на звездочетцев” и

двумя другими памятниками сводится к тому, что в первом отсутству-ет критика негативных явлений в жизни Русской церкви. Но уместнали критика отдельных – пусть даже и малозначительных – недостатковсистемы в произведении, посвященном защите ее устоев от нападокантагонистов и ответной критике противоположной системы? Это бы-ло бы недопустимым смешением жанров. Еще раз напомним о наблю-дении Д. С. Лихачева, согласно которому в памятниках древнерусскойлитературы можно отметить “даже разное отношение в пределах каж-дого жанра к решению некоторых мировоззренческих вопросов”.47

Итак, сравнительный анализ трех произведений “Филофеева цикла”не выявил существенных расхождений в оценках Московского царстваи Русской церкви.Неправомерным представляется нам и утверждение об антигрече-

ской направленности “Послания о крестном знамении” и “Слова обобидах церкви”. Такой вывод мог возникнуть из-за непроизвольногосмешения двух далеко не идентичных понятий, фигурирующих в“Филофеевском цикле”: “греческое царство” и “греческая вера”. Ко-

46 А. Л. Гольдберг. Историко-политические идеи русской книжности XV-XVII вв. //История СССР. 1975. № 4. С. 71.47 Д. С. Лихачев. С. 71.


113

нечно, в рамках ортодоксальной византийской “идеи империи” онибыли почти синонимами, поскольку вся сфера распространения право-славия - ойкумена - считалась подвластной василевсу ромеев и, наобо-рот, только правоверный христианин обладал всей полнотой политиче-ских прав. Но на Руси эта доктрина никогда не принималась всерьез, апримерно с конца XIV в., когда стало очевидно, что падение Империи -это вопрос времени, и сами греки вынуждены были пересмотреть своеотношение к идее взаимообусловленности подданства и правоверия.Так, в 1369 г. Иоанн Кантакузин, полемизируя с папским легатом Пав-лом, пытавшимся склонить греков к унии с Римом, заявил: “Ни огонь,ни меч, ни сабля не заставят нас отступить от истинных и правильныхдогматов, ибо нам сказано: “Не бойся убивающих тело, души же не мо-гущих убить”.48 А ведь в византийском церковно-политическом лекси-коне еще со времен патриарха Фотия “телом” было принято называтьимперию, “душой” же – церковь!Когда же Павел заявил: “Христиан, живущих среди нечестивых, я

ставлю наравне с этими нечестивыми, поскольку они терпят, слыша,как каждый день поносится имя Христово”, экс-император возразиллегату: “Я не только не считаю их всех, как ты говоришь, нечестивы-ми, но думаю, что многие из них лучше и благочестивей многих из жи-вущих в здешних краях: ведь те, оказавшись в плену и в руках нечес-тивых за известные Богу грехи и не имея даже возможности оттуда уй-ти, тем не менее тщательнее (этих) блюдут свою святыню и веру”.49

Итак, по словам императора-инока, христианское царство вовсе неявляется гарантом чистоты веры. В наказание за известные Богу грехионо может быть пленено нечестивыми, но эта скверна не коснется егоподданных, если они свято блюдут христианскую веру.Тот же подход у Филофея. Он безоговорочно осуждает “греческое

царство”, и у него нет никаких надежд на его возрождение: оно“разорися и не созижется”. При этом названа и причина божьей кары:“понеже они предаша православную греческую веру в латынство”. И вто же время: “Аще убо агарины внуцы греческое царство прияша, новеры не повредиша, ниже насилуют греком от веры отступати”. Такимобразом, потеря Царьградом божественного покровительства про-изошла не в результате “агарянского пленения”, а в наказание за изме-

48 Г. М. Прохоров. Публицистика Иоанна Кантакузина 1307-1371 гг. // ВВ. М.,1968.Т.29. С.333.49 Там же. С.333.


114

ну православию на Ферраро-Флорентийском соборе. Никаких антигре-ческих настроений здесь не прослеживается.А каково отношение к этой проблеме в других памятниках

“Филофеева цикла”? В “Послании о крестном знамении” имеется лишькраткая констатация факта гибели “Второго Рима” (“Второго РимаКонстантинова града церкви агаряне внуцы секирами и оскордами раз-секоша двери”) и не говорится о причинах этого Божьего наказания.Зато в “Слове об обидах церкви” о них сказано вполне определенно: “ВНовый же Рим (жена) бежа, еже Константин град, но ни тамо покоя об-рет, соединениа их ради с латынею на осмом соборе (выделено нами -А.К.) и оттоле константинополскаа церкви разрушися и положися впопрание, яко овощное хранилище”.50 Как видим, объяснение причинздесь то же, что и в “Послании на звездочетцев”. А. Л. Гольдберг счелпроявлением “антигреческих настроений” сравнение церквей с“овощным хранилищем”. Но, на наш взгляд, такое объяснение безос-новательно. Дело в том, что это место в “Слове об обидах церкви” – нечто иное, как скрытая цитата из 78-го псалма, в котором повествуется овзятии Иерусалима вавилонянами: “Боже, приидоша языцы в достоя-ние твое, оскверниша храм святый твой, положиша Иерусалим якоовощное хранилище” [Пс., 78,1-2]. Так одним лишь незначительнымштрихом автор вызывает у читателя целую гамму переживаний и ассо-циаций, ставя в один ряд две вселенских катастрофы – пленение Иеру-салима и падение Царьграда. Сравнение это не казалось русскому кни-гочею странным или неожиданным. Еще Иларион Киевский называлКонстантинополь Новым Иерусалимом; Новым Сионом назван Царь-град в “Рыдании” Иоанна Евгеника – произведении, посвященном по-корению Константинополя турками.Таким образом, говоря, что “константинополскаа церкви разрушися

и положися в попрание яко овощное хранилище”, Филофей проводитту же параллель и тем самым подчеркивает вселенский масштаб про-изошедшей катастрофы. Естественно, ни о каком злорадстве по отно-шению к покоренным грекам здесь не может быть и речи. Попутно за-метим, что сама манера изящного вкрапления в текст скрытых цитатроднит данное произведение с другими сочинениями Филофея.Можно найти немало памятников древнерусской книжности, где в

аналогичном литературном контексте негативное отношение к грекамвыражено куда определенней. Взять хотя бы житие Саввы Крыпецкого,написанное псковским священником Василием-Варлаамом. В нем, на-

50 В. Малинин. Приложения. С. 62-63.


115

пример, противопоставление состояния России и Византии характери-зуется следующим образом: “Тамо бо вера православная испроказисяМахметовою прелестию от безбожных турок, зде же в Рустей землипаче просия святых отец наших учением”.51 Как видим, здесь выраженасовершенно иная оценка “греческой веры”, близкая той, что была данаИваном III в послании к новгородскому архиепископу Ионе (правосла-вие в Царьграде “уже ся изрушило”),52 но в корне отличная от оценкиФилофея.Так что, если бы гипотетический литератор из макарьевского круж-

ка в действительности стремился отразить “антигреческие настрое-ния”, он бы нашел более адекватные выразительные средства, чемсравнение разоренных константинопольских церквей с “овощным хра-нилищем”. И конечно же, для этого не годилась ссылка на Флорентий-скую унию (“Восьмой собор”), поскольку всему православному мирубыло известно: вина за ее подписание лежит на императоре и некото-рых иерархах-латинофилах, но не на церкви и, тем паче, не на всехгреках. На Руси прекрасно знали, что высшие иерархи, включая патри-арха, вынуждены были поставить свои подписи после тяжелых пыток ииздевательств (по одной из версий патриарх, не выдержав мучений,скончался, а в его руку было вложено поддельное завещание с призы-вом к греческому высшему клиру подписать унию [22, Стб. 433-476].53

Известно было и то, что никто в Византии – ни клир, ни миряне – непризнал решений собора и греки остались верны православию. Поэто-му подписание унии на VIII соборе дискредитировало “греческое цар-ство”, но никак не “греческую веру”.Однако автор “Послания о крестном знамении” и “Слова об обидах

церкви” не счел нужным искать другие причины падения “Второго Ри-ма”, как это сделал Василий-Варлаам, из чего можно заключить, чтоосуждение “греческой веры” и не входило в его задачу. Все это на-глядно показывает концептуальную близость всех произведений о“Москве-Третьем Риме”. Конечно, и в “Послании о крестном знаме-нии”, и в “Слове об обидах церкви” имеются особые, присущие толькоим смысловые оттенки, некоторые мысли, едва намеченные в“Послании на звездочетцев”, выражены здесь полней и определенней.

51 В.О. Ключевский. Древнерусские жития святых как исторический источник. Мо-сква, 1871. С. 228.52 РИБ. Т.VI. Стб. 711.53 РИБ. Т.XIX. Стб. 433-476.


116

Но, что особенно важно, ни одна из них не противоречит концепцииэтого произведения и легко вписывается в ее рамки.Помимо отличий от “Послания на звездочетцев”, А. Л. Гольдберг

выделил в “Послании о крестном знамении” и “Слове об обидах церк-ви” черты сходства со Стоглавом. К ним относится ссылка на правилоV собора о посягающих на церковное имущество, осуждение симониии нерадивости в исполнении крестного знамения и обличение содом-ского греха. “Таким образом, - делает вывод А. Л. Гольдберг, – все безисключения инвективы, содержащиеся в “Сочинении об обидах”, на-шли то или иное отражение в “Стоглаве”, и это дает основание пола-гать, что данное сочинение вышло из среды, принимавшей непосредст-венное участие в подготовке собора 1551 г. и в оформлении его мате-риалов, т.е. из кругов, близких к московской церковной иерархии”.54

Но указанная выше проблематика затрагивает только четыре из стаглав соборного уложения. При том широком круге вопросов, которымбыл посвящен Стоглав, так ли уж удивительно, что одним из книжни-ков затронуты четыре проблемы из этого спектра. Тем паче, что пове-стка дня собора не была взята с потолка, а диктовалась “злобой дня” –той же “злобой дня”, что побуждала браться за перо многих книжников –отнюдь не только сподвижников Макария.Да и сходство между “Словом” и “Стоглавом” далеко не такое уж

полное. Ведь в трудах собора совершенно не была отражена идея“Москвы - Третьего Рима” - наиболее примечательная черта произве-дений “Филофеева цикла”. Налицо явное противоречие: если деятеляммакарьевского окружения так приглянулась филофеевская концепция,что с целью приспособления ее к своим политическим нуждам онисфабриковали “Слово об обидах”, то почему же эта идея не нашла от-ражения в трудах собора, организаторами которого они были?Наконец, если настаивать на московском происхождении “Слова”,

остается загадкой, почему один из самых исправных его списков -ГИМ, Уваров, 1971 (346) – имеет ярко выраженный новгородско-псковский “конвой”? “Вероятно, – замечает по этому поводу А. Л. Гольд-берг, – составитель этого сборника проявлял особый интерес к новго-родской и псковской истории и литературным памятникам псковского(или псевдопсковского) происхождения”.55 Но не логичней ли предпо-ложить, что псковский “конвой” свидетельствует о псковском проис-хождении протографа? Еще определеннее говорят о том же некоторые

54 А. Л. Гольдберг. Три “послания Филофея”. С. 91.55 Там же. С. 88. Прим.52.


117

параллели между “Словом об обидах церкви” и Псковским летопис-ным сводом 1547 г., в составлении которого, как считают многие ис-следователи, Филофей принимал участие. В летописной статье 1471 г.,повествующей о претензиях псковичей на земли Святой Троицы, при-водится ссылка на правило V собора о посягающих на церковное иму-щество. По справедливому замечанию Н. Н. Масленниковой, эта цита-та весьма вольно передает содержание оригинала, но при этом тексту-ально совпадает с соответствующей цитатой, приведенной в “Слове обобидах церкви”. В то же время, данное изречение не могло быть заим-ствовано из “Слова”, т.к. в нем оно приведено со значительными ку-пюрами.56 добавим к этому, что “Слово”, согласно выводам Н. В. Си-ницыной, было написано задолго до завершения работы над летопис-ным сводом, т.е. автором данного произведения был человек, так илииначе причастный к написанию или редактированию летописи.Итак, анализ произведений о Москве – Третьем Риме позволяет

констатировать, что для отрицания причастности Филофея к написа-нию “Слова об обидах церкви” нет достаточных оснований. Этот вы-вод основан на применении традиционных приемов источниковедения,однако он может быть проверен и с помощью математических методов,широко используемых сегодня в гуманитарных исследованиях. В част-ности, для атрибуции средневековых текстов апробирован так назы-ваемый метод графов, разные варианты которого разработаны Л. В.Миловым, Л. И. Бородкиным, Л. Е. Морозовой, Н. В. Романковой идругими исследователями.57 Суть его заключается в установлении наи-более существенных черт литературной манеры автора, проявившихсяв его пристрастиях к определенным сочетаниям грамматических формв рамках простого предложения.Чтобы установить статистические закономерности авторского сти-

ля, из сравниваемых текстов вычленяются выборки объемом в 1000знаменательных слов (без предлогов, союзов и частиц) и производится

56 Н. Н. Масленникова. Присоединение Пскова к Русскому централизованному го-сударству. Ленинград, 1955. С. 160.57 Л. И. Бородкин, Л. В. Милов, Л. Е. Морозова. К вопросу о формальном анализеавторских особенностей стиля в произведениях Древней Руси // Математическиеметоды в историко-экономических и историко-культурных исследованиях. Моск-ва, 1977; Л. Е. Морозова. Графотеоретический подход к изучению авторских тек-стов // Методы количественного анализа текстов нарративных источников. Москва,1983; Н. В. Романова. Формальные методы определения авторского стиля (авторыи славянские переводчики византийских хроник) // Математические методы и ЭВМв историко-типологических исследованиях. Москва, 1989.


118

грамматический анализ, при котором учитываются: для глаголов –время, лицо, инфинитив, наклонение; для существительных - падеж;для прилагательных – падеж, форма (полная или краткая), разряд, сте-пень сравнения; для причастий – залог, время, падеж, форма; для ме-стоимений – падеж, разряд; для числительных – разряд; учитываютсятакже наречия. Всего, таким образом, выделяются 100 грамматическихклассов, каждому из которых присвоен соответствующий порядковыйномер. С помощью этих номеров были закодированы выборки из“Слова об обидах” и “Послания на звездочетцев” и составлена матрицачастот парных встречаемостей грамматических классов, на основе ко-торой построены графы сильных связей (т.е. связей, встречающихся неменее 5 раз). Сравнение структуры полученных таким образом графов“Послания на звездочетцев” (Рис. 1) и “Слова об обидах церкви” (Рис.2) подтверждает нашу гипотезу о разных жанрах этих произведений:первый граф значительно проще, что соответствует лапидарному сти-лю послания-трактата.

Рис. 1. “Послание на звездочетцев”


119

Жанр риторического произведения, наоборот, требует широкогоприменения изобразительных средств. Используемые здесь граммати-ческие конструкции намного разнообразнее. Эти черты отчетливо про-явились в структуре второго графа. Как видим, он гораздо сложнее: внего входит 19 грамматических классов, тогда как в первом их - только11. В нем значительно больше прилагательных (24 - прилагательное вименительном падеже, 25 - в родительном, 27 - в винительном, 28 - втворительном, 29 - в местном); их связь с существительными, как пра-вило, двусторонняя, что свидетельствует о широком применении ин-версии - типичного элемента поэтической речи, способствующего уси-лению эмоционального воздействия текста (например: “семь глав злыяего”, “церковь восточная”, “благодать божиа спасительнаа” и т.д.).

Рис. 2. “Слово об обидах церкви”

В графе “Послания на звездочетцев” отсутствует такой грамматиче-ский класс, как краткие причастия (39, 40), тогда как в “Слове” они за-нимают весьма важное место, а краткое причастие настоящего времени(39) даже образует “узел” (“узлы”, т.е. вершины, в которые входит неменее трех дуг, является самым важным элементом графа, указываю-


120

щего на наиболее существенные, определяющие черты литературногостиля). Объясняется это тем, что информативная нагрузка слов данногограмматического класса очень мала, поэтому для трактата с его стро-гим повествовательным стилем они почти неприменимы. Но, в то жевремя, краткие причастия делают речь ярче, образней, эмоциональнейи потому – являются неотъемлемой принадлежностью стиля риториче-ского: “О святаа божиа церкви, иже кровию Христовою окроплена,пророки и мученики совершена, святыми украшена”. Глаголы же, на-оборот, образуют узлы именно в графе “Послания на звездочетцев”, ане “Слова”.При всех различиях между графами нельзя не заметить и их рази-

тельного сходства: основу и того и другого составляют циклы с вер-шинами 3, 17, 21 (глагол 3 лица настоящего времени, существительноев именительном и винительном падежах) и 6, 17, 21 (глагол 3 лица ваористе и те же существительные). Наиболее важную роль в обоихграфах играют существительные в именительном (17), родительном(19) и винительном (21) падежах. Из 5 узлов в графе “Послания” и 4 вграфе “Слова” 3 узла совпадают.Для количественной оценки степени сходства двух графов была

применена формула коэффициента близости, предложенная Л. И. Бо-родкиным и Л. В. Миловым:

где n1,2 - число узлов, общих для сравниваемых графов, n1 - число узловпервого графа, n2 - число узлов второго графа.Группой Л. В. Милова и Л. И. Бородкина экспериментально уста-

новлено, что вычисленный по этой формуле коэффициент близостидвух графов произведений разных авторов колеблется от 0 до 0,25, а вслучае принадлежности сравниваемых текстов одному автору он, какправило, составляет от 0,5 до 1. Впрочем, при сравнении разножанро-вых произведений он может довольно резко понижаться. Так, коэффи-циент близости графов антиеретического трактата Зиновия Отенского“Истины показание” и его же риторического произведения “Слово наоткрытие мощей архиепископа Ионы” равен 0,20, а между тем же трак-татом и “Похвальным словом на открытие мощей епископа Никиты” –0,25.58

58 Л.И. Бородкин. ЭВМ ищет авторов средневековых текстов // Число и мысль.Вып. 9. С.124.

ρ 1,2

= n 1,2

n1+ n2-n1,2


121

Вычисление коэффициента близости графов “Послания на звездо-четцев” и “Слова об обидах церкви” дало значение 0,50. Если учесть,что сравниваемые произведения относятся к разным жанрам, то можносчитать, что полученный показатель весьма высок, и это вне всякихсомнений свидетельствует о принадлежности обоих произведений од-ному автору - старцу псковского Елизарова монастыря Филофею.

* * *

Итак, можно считать доказанным, что все три памятника, состав-ляющие цикл произведений о “Москве - Третьем Риме” вышли из-подпера одного человека - инока псковского Елизарова монастыря Фило-фея.Впервые Теория “Москва - Третий Рим” была сформулирована им в

послании, адресованном великокняжескому дьяку Михаилу Григорье-вичу Мисюрю-Мунехину и посвященном критике астрологии, а такжедогматики и обрядов католицизма. Поскольку непосредственным по-водом, заставившим Филофея взяться за перо, явилось получение им отМунехина “написаний” Николая Булева, в которых предсказывался ко-нец света в 1524 г., то появление данного послания, естественно, долж-но быть приурочено к одному из предшествующих годов. В более ем-ких и отточенных формулировках концепция “Москва - Третий Рим”была изложена Филофеем в “Послании о крестном знамении”, адресо-ванном московскому великому князю Василию Васильевичу. Написанооно было не раньше 1524 г. и не позже 1526 (“вдовство” новгородскойархиепископии, о котором говорится в послании, продолжалось до 4марта 1526 г.). Дальнейшее развитие теория получила на страницах“Слова об обидах церкви” – риторического произведения, долгое времясчитавшегося “Посланием царю Ивану Васильевичу”. По всей видимо-сти, это сочинение было написано Филофеем в 1542 г. в связи с избра-нием новгородского архиепископа Макария на московскую митропо-лию и предназначалось для устного оглашения в присутствии высшихиерархов церкви.

С написанием “Слова” теория “Москва - Третий Рим” окончатель-но сложилась не только в содержательном плане, но и в своем литера-турном оформлении. Сочетание жанровых форм ее изложения (тракта-та, “княжеского зерцала” и риторического произведения) оказалосьстоль оптимальным, что у последующих поколений древнерусскихкнижников не появилось ни желания, ни возможности дополнять“Филофеев цикл” новыми сочинениями, или вносить в три этих текста


122

какие-либо серьезные коррективы. Старец Елизарова монастыря про-сто не оставил своим последователям возможности для дальнейшегосовершенствования созданной им концепции. Поэтому мы имеем всеоснования говорить о Филофее как о единственном авторе теории“Москва - Третий Рим”. В свою очередь, полученные выводы позволя-ют сфокусировать внимание на ряде принципиально важных моментов,без учета которых вряд ли возможна корректная интерпретация даннойтеории.Во-первых, непричастность к созданию “Филофеева цикла” каких-

либо иных книжников кроме псковского старца отнюдь не означает от-сутствия существенных различий между всеми тремя произведениями.Будучи связаны единой идеей – идеей провиденциального значенияМосквы как Третьего и последнего Рима – они, тем не менее, написаныв разных жанрах, предназначены для разной аудитории, преследуютразные цели и затрагивают разные проблемы. Это позволяет рассмат-ривать “Филофеев цикл” как единую систему, в которой все три текставзаимно дополняют друг друга и каждый в отдельности служит клю-чом к пониманию остальных. Такой подход позволяет существеннорасширить возможности интерпретации и облегчить поиск герменев-тического кода, приложимого к “Филофееву циклу”. Последнее имеетособое значение, поскольку дискретность семантического поля средне-вековых текстов, обусловленная ментальностью и литературным эти-кетом эпохи, не позволяет просто “вычитывать” идеи автора из напи-санных им произведений. Мировоззрение средневекового идеолога,относившегося к литературному труду, как к составлению хитроумныхребусов, не лежит на поверхности написанных им текстов, оно можетбыть лишь воссоздано на основе того культурного и мыслительногофона, который был общим и для автора и для его читателей.Во-вторых, точное установление обстоятельств, времени и очеред-

ности написания произведений, составляющих “Филофеев цикл”, по-зволяет лучше понять мотивацию и логику автора теории “Москва –Третий Рим”, но в то же время заставляет осторожнее относиться к ак-центированию тезиса о ее “ответном” характере. Тот факт, что идея“Третьего Рима” была впервые сформулирована в ходе антилатинскойи антиастрологической полемики, не столько говорит о случайности еепоявления, сколько подтверждает старую истину, согласно которойслучай помогает подготовленному уму. Именно поэтому, найдя иобосновав с богословских позиций формулу “Москва – Третий Рим”,Филофей не забывает о ней, а в сравнительно короткий промежутоквремени использует ее в качестве лейтмотива двух других произведе-


123

ний. А тот факт, что уже в скором времени (и, быть может, при жизнисамого автора) “Послание на звездочетцев и латин” попадает в ВеликиеЧетьи-Минеи – грандиозную религиозно-литературную энциклопедиюXVI века – свидетельствует о готовности общества к восприятию идейпсковского старца. Таким образом, пропаганда Николая Булева можетбыть признана причиной возникновения теории “Третьего Рима” в тойже мере, в какой пресловутое яблоко способствовало открытию законавсемирного тяготения.В-третьих, установление того факта, что одно из произведений

“Филофеева цикла” – “Слово об обидах церкви” – было обращено квысшей церковной иерархии, позволяет сделать вывод, что доктрина“Москва – Третий Рим” представляет собой не только религиозно-философскую теорию, но и конкретную политическую программу, ад-ресованную как светским властям (“Послание о крестном знамении”),так и духовным (“Слово об обидах церкви”). А это позволяет болееуверенно судить о причинах подчеркнутого невнимания государства кданной теории в эпоху Ивана Грозного.И, наконец, последнее по счету, но не по значению. Решение про-

блемы атрибуции, датировки и обстоятельств написания произведенийо “Третьем Риме” открывает новые возможности для воссоздания био-графии Филофея, а это, в свою очередь, позволит существенно уточ-нить политический портрет одного из самых выдающихся древнерус-ских идеологов.

SUMMARY

Andrei Korenevskii's article follows up on the article by Marshall Poe“The Invention of ‘Moscow The Third Rome’ Theory”. While agreeing withPoe on the problem of the perception of the doctrine, Korenevskii takes upthe question of authorship of the so called “cycle of Filofei”. Arguing thatthe authorship problem is essential in establishing the contextual conditionsfor the emergence of the theory, Korenevskii proposes his own interpreta-tions of the problem of texts attribution. Having argued that authorship is


124

established (of Filofei), Korenevskii suggests that the misionary vision thatunites different ouevres of the “cycle of Filofei” tends to undermine the in-terpretation of the doctrine as a responce or a side effect of the polemicsagainst astrologers or latinists.Wide distribution of the references to thedoctrine itself signifies the degree of preparedness of the early Muscovitesociety to embrace it. The unity of the cycle helps to establish the audience(church public) and to explain the reluctance of the Ivan the Terrible's stateto embrace the doctrine since it stressed certain limits to the autocratic pow-ers. Finally, the unity of the cycle and the established authorship opens upthe field of research to elaborate on the portrait of one of the most distin-guished medieval ideologists of Russia.

Date post:	16-Jan-2023
Category:	Documents
Upload:	aaatec
View:	0 times
Download:	0 times

Кем и когда была «изобретена» теория «Москва – Третий...

Documents