THE NEW HISTORICAL BULLETIN2 3 РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ...

THE NEW HISTORICAL BULLETIN

№ 1(43)2015

Москва 2015

2 3

РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙГУМАНИТАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ИСТОРИКО-АРХИВНЫЙ ИНСТИТУТ

Журнал основан в 2000 г.

ОСНОВАТЕЛИ И ГЛАВНЫЕ РЕДАКТОРЫ

Сергей Сергеевич ИпполитовСергей Владимирович Карпенко

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ

А.Б. Безбородов, В.П. Булдаков, О.Г. Буховец, В. Голдман, Л.Е. Горизонтов, В.И. Дурновцев, Е.Н. Евсеева, Н.Т. Ерегина,

В.П. Зиновьев, Г.З. Иоффе, А.А. Киличенков, Т.Ю. Красовицкая, А.В. Костров, А.В. Крушельницкий, Н.Г. Кулинич, В.В. Минаев,

А.М. Пашков, В.Н. Пискун, В.А. Поляков, А.С. Сенин, А.А. Симонов,В.Л. Успенский, О.В. Хлевнюк, Т.И. Хорхордина,

В.Ж. Цветков, П.П. Шкаренков

Ответственный секретарь М.Ю. Черниченко

Переводчик О.Н. СудаковаОбложка А. Надточенко

Выходит 4 раза в год

Адрес редакции: 125267, Москва, Миусская пл., 6Эл. почта: [email protected]

Сайт: www.nivestnik.ru

Подписной индекс по каталогу «Урал-Пресс»: ВН002537

© Новый исторический вѣстникъ, 2015 © Российский государственный гуманитарный университет, 2015

RUSSIAN STATE UNIVERSITYFOR THE HUMANITIES

INSTITUTE FOR HISTORY AND ARCHIVES

The Journal is founded in 2000

FOUNDERS AND EDITORS-IN-CHIEF

Sergey S. IppolitovSergey V. Karpenko

EDITORIAL BOARD

A. Bezborodov, O. Bukhovets, V. Buldakov, V. Durnovtsev, N. Eregina, E. Evseeva, W. Goldman, L. Gorizontov, G. Ioffe, O. Khlevnyuk, T. Khorkhordina, A. Kilichenkov, A. Kostrov, Т. Krasovitskaya, A. Krushelnitsky, N. Kulinich, V. Minaev, A. Pashkov, V. Piskun, V. Polyakov, A. Senin, P. Shkarenkov,

A. Simonov, V. Tsvetkov, V. Uspensky, V. Zinovev

Executive Secretary M. ChernichenkoTranslator O. Sudakova

Cover Designer А. Nadtochenko

Quarterly journal

Address: 6, Miusskaya sq., Moscow, Russia, 125267

E-mail: [email protected]: www.nivestnik.ru

«Ural-Press» Catalogue Subscription Index: ВН002537

© by Novyy Istoricheskiy Vestnik, 2015 © by Russian State University for the Humanities, 2015

4 5

С О Д Е Р Ж А Н И Е

Вечная слава, вечная память......................................................................6

Российская государственность

Зимин И.В. Библиотеки Зимнего дворца: Книги, библиотекари, императорские семьи (1762 – 1917 годы).......................................10

Лиджиева И.В. Организация выборов в органы местного самоуправления

Калмыцкой степи в XIX веке...........................................................24

Позняк Т.З. Отношение горожан к выборам в органы городскогосамоуправления (Три случая из истории выборов в Благовещенске во второй половине XIX – начале XX веков)..................................35

Костров А.В. Образы внешнего и внутреннего врагов Советскогогосударства в предвоенном фильме Александра Довженко «Аэроград».........................................................................................60

Попова А.Д. «Когда же она кончится, эта руководящая власть КПСС?»: Образ власти в сознании советских людей во времена перестройки.......................................................................................68

Антибольшевистская Россия

Ипполитов С.С. «Нарезал я верблюжьего мяса…»: Голодная повседневность и гастрономические предпочтения российских эмигрантов (1920 – 1930-е годы)......................................................82

События и судьбы

Лаврёнова А.М. Служба А.П. Мартынова в Саратовском охранном отделении (о кризисе идентичности в жандармской среде) ........99

Воробьев Е.П. «Не так плоха русская жизнь, чтобы не давала хорошим людям работы»: Судьба депутата Государственной думы Н.П. Окулова.....................................................................................117

У книжной полки

Хорос В.Г. Понимание как основа историзма: О книге «Сталинизм и крестьянство»..................................................................................135

C O N T E N T S

Eternal Glory and Eternal Memory...............................................................6

Russian Statehood

Zimin I. The Winter Palace Libraries: Books, Librarians, Imperial Families (1762 – 1917 ).....................................................................................10

Lidzhieva I. The Organization of Elections to the Local Self-Governmentof the Kalmyk Steppe in the XIX century...........................................24

Poznyak T. The Attitude of Townspeople to the Municipal Election(Three Cases from the History of Elections in Blagoveshchensk in the second half of XIX – early XX centuries)...........................................35

Kostrov A. The Images of External and Internal Enemies of the Soviet State in the Pre-War Film “Aerograd” by Alexander Dovzhenko....................60

Popova A. “When on Earth will It End, this Leadership of the Communist Party?”: The Image of Power in the Minds of the Soviet People During the Time of Perestroika...........................................................68

Anti-Bolshevik Russia

Ippolitov S. “I Cut Some Camel Meat...”: Hungry Daily Life and Gastronomic Preferences of Russian Emigrants (1920 – 1930s)..............................82

Landmarks in Human History

Lavryonova A. A.P. Martynov’s Service in Saratov Security Department(About the Crisis of Identity in the Gendarme Milieu).......................99

Vorobyov E. “Russian Life is not so Bad as not to Offer Good People Work”: The Destiny of N.P. Okulov, Deputy of the State Duma...................117

Book Reviews

Khoros V. Comprehension as the Basis of Historicism: About the Book “Stalinism and the Peasantry”...........................................................135

6 7

Ефрейтор Карпенко Алексей Васильевич, 1924 г.р. Сапер 410-го отдельного саперного батальона 242-й горно-стрелковой Таманской краснознаменной дивизии.18 апреля 1945 г., г. Лиско, Австрия.

Курсант Карпенко Владимир Васильевич, 1926 г.р. 42-й запасный

стрелковый полк. 10 августа 1943 г.,

г. Сталинград.

Сержант Большаков Виктор. 1865-й зенитный артиллерийский полк. 18 января 1944 г., г. Энгельс, Саратовская обл.

Ефрейтор Косенко Николай Яковлевич. 1865-й

зенитный артиллерийский полк. Ноябрь 1943 г.,

г. Энгельс, Саратовская обл.

ВЕЧНАЯ СЛАВА ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ

8 9

Красноармеец Лыфарь Кирилл Григорьевич. 1865-й зенитный артиллерийский полк. 31 мая 1944 г., г. Энгельс, Саратовская обл.

Красноармеец Нетреба Николай.

1865-й зенитный артиллерийский полк.

27 января 1944 г., г. Энгельс,

Саратовская обл.

Гвардии старший лейтенант Шитиков Александр

Дмитриевич, 1919 г.р. Капельмейстер 356-го Гвардейского орденов

Суворова и Кутузова стрелкового полка.

21 июня 1945 г., Чехословакия.

Младший лейтенант Кварацхелия Георгий Тарасович. 1924 г.р. 1943 г.

10 11

РОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННОСТЬRussian Statehood

И.В. Зимин

БИБЛИОТЕКИ ЗИМНЕГО ДВОРЦА:КНИГИ, БИБЛИОТЕКАРИ, ИМПЕРАТОРСКИЕ СЕМЬИ

(1762 – 1917 годы)

I. Zimin

The Winter Palace Libraries: Books, Librarians, Imperial Families

(1762 – 1917 )

История бытования императорских и великокняжеских библиотек в Зимнем дворце включает множество граней: это история формирования императорских половин, обязательно включавших в свою структуру библиотеки; это архитектурно-интерьерные решения библиотек; это история формирования и судеб книжных собраний; это история императорских семей «в интерьере» их «собственных» библиотек.

Последней работой великого Ф. Растрелли, который задумал и выстроил Зимний дворец при императрице Елизавете Петровне, стало составление проекта отделки библиотеки Петра III. По свидетельству Я. Штелина, император поручил ему «устроить библиотеку в мезонине его нового Зимнего дворца в Петербурге, для чего были назначены четыре большие комнаты и две для самого библиотекаря»1. Растрелли составил проекты основных библиотечных залов, которые частично были осуществлены. Петр III прожил в Зимнем дворце менее двух месяцев: с апреля по май 1762 г., но первой настоящей хозяйкой Зимнего дворца стала Екатерина II.

Когда осенью 1763 г. в юго-западном ризалите, на месте покоев Петра III, начали обустраивать половину Екатерины II в ее состав вошли следующие помещения: аудиенц-камера, столовая, светлый кабинетец, уборная, две повседневные спальни, будуар, кабинет и библиотека2. 15 октября 1763 г. императрица торжественно въехала на свою половину, «представив» окружению личные комнаты, включая свою библиотеку. Отметим, что в библиотеке в одном из книжных шкафов имелась потайная лесенка, вход в которую был

оформлен в виде створки двери шкафа. Тогда, вначале правления Екатерины II, это не было игрой. Потайная лесенка вполне могла послужить хозяйке в случае возможного дворцового переворота.

Со временем библиотека Екатерины II разрослась, став, по сути, частью Императорского Эрмитажа. Постепенно в библиотеке императрицы сформировалась коллекция книг, эстампов и манускриптов (около 40 000 наименований), собранных за многие годы. Важной особенностью библиотеки Екатерины II было то, что ее состав вошли сложившиеся книжные собрания, купленные императрицей у берлинских книгопродавцев Николаи и Циммермана, состоявшее из 13 000 томов, а также библиотеки, принадлежавшие Дидро (около 3 000 томов), д’Аламберу, маркизу Галиани3 (около 1 000 томов), географу Бюшингу и Вольтеру (6 800 томов). В 1791 г. императрица купила историческую библиотеку князя Щербатова, заключавшую в себе 5 000 томов русских и иностранных книг, в том числе несколько ценных рукописей. В 1792 г. по распоряжению Екатерины II к Эрмитажной библиотеке присоединили библиотеку, находившуюся в Ораниенбаумском дворце, ранее принадлежавшую императору Петру III4.

Занимались библиотекой императрицы придворные библиотекари. В адрес-календаре за 1765 г. указан на должности «при комнатной библиотеке» в Зимнем дворце «унтер-библиотекарь» надворный советник А.К. Алексеев, в 1768 г. его сменил В.П. Петров5, а затем до конца жизни Екатерины II должность библиотекаря занимал А.И. Лужков6, который с 1770-х гг. составлял каталог библиотеки7.

Подобные каталоги составлялись и последующими придворными библиотекарями. Именно по этим каталогам, хранящимся в научной библиотеке Государственного Эрмитажа, мы можем представить все богатство императорских «собственных» библиотек, ныне утраченных или рассеянных по разным книгохранилищам. Следует иметь в виду и то, что в декабре 1837 г. значительная часть библиотечных собраний Зимнего дворца погибла в огне пожара, уничтожившего главную императорскую резиденцию.

Уже в 1770-х гг. в Зимнем дворце сложилась традиция, что библиотекой императрицы могли пользоваться придворные архитекторы и художники8. Спустя десятилетия эта традиция была продолжена в стенах библиотеки Императорского Эрмитажа, в которой работал А.С. Пушкин.

Одновременно с библиотекой Екатерины II начала формироваться библиотека ее сына, будущего императора Павла I. Эта библиотека погибла во время пожара 1837 г., но остались ее каталоги, перечисляющее 1 150 наименований книг в 1 697 томах. Исследователи утверждают, что библиотека «работала», поскольку наследник-цесаревич любил читать. Основой для таких выводов стали записки учителя арифметики наследника С.А. Порошина9, охватывающие несколько лет середины 1760-х гг.

12 13

Судя по запискам Порошина, это было ознакомительное чтение, поскольку большинство книг упоминается один – больше два раза. Однако список книг, с которыми знакомился 10–11-летний великий князь, впечатляет: Монтескье, Руссо, Д’Аламбер, Гельвеций, труды римских классиков, исторические сочинения западноевропейских авторов, произведения Сервантеса, Буало, Лафонтена10.

Вряд ли юного наследника подобное чтение увлекало, поскольку книги были явно не по возрасту. Однако чтение подобных книг также являлось частью образовательного процесса, приучая наследника к мысли о том, что к нему вполне обоснованно предъявляются более жесткие требования, чем к его ровесникам.

Более предметно великого князя знакомили с произведениями Вольтера. Конечно, в этом факте отчетливо просматривается влияние Екатерины II, которая высоко ценила писателя и философа. Так, в записках Порошина упоминается о чтении «вольтеровой Истории Петра Великого», семь раз о вольтеровой Генриаде, шесть раз о чтении Задига, неоднократно упоминаются также драматические произведения Вольтера. Но наряду со «взрослыми», серьезными книгами, мальчишка читал не менее серьезные «детские книги» из тех, что «на все времена». Например, любимые бесчисленными поколениями «Приключения Робинзона» Д. Дефо, упомянуты в записках шесть раз11.

Как всякий мальчишка его возраста, великий князь любил разглядывать разные книжные «картинки» и эстампы. В записи от 23 октября 1764 г. упоминается: «После стола изволил Его Высочество в опочивальне своей, сидя на канапе, смотреть со мною эстампы, принадлежащие энциклопедическому лексикону». Под «лексиконом» имеется в виду знаменитая энциклопедия Дидро и Д’Аламбера, имевшаяся в библиотеке Павла Петровича в Зимнем дворце.

В библиотеке наследника имелись и картографические материалы. По воспоминаниям Порошина (1 ноября 1764 г.) наследник, «рассматривая генеральную карту Российской империи, сказать изволил: “Эдакая землища, что сидючи на стуле всего на карте и видеть нельзя, надобно вставать, чтоб оба концы высмотреть”».

* * *

Когда императрица Екатерина II умерла, то в ее покои, после их кардинальной перестройки, въехал Павел I. По уже сложившемуся порядку рядом с Большим кабинетом императора (ныне зал № 275), располагалась его библиотека (залы № 273–274). Все помещения выходили окнами на Миллионную улицу и Дворцовую площадь. В последующие годы, при Николае I, когда на втором этаже юго-восточного ризалита оформилась Вторая Запасная половина, там по-прежнему сохранялась эта библиотека.

В XIX в. главной жилой частью Зимнего дворца стал западный фасад, выходящий окнами на Адмиралтейство. Там же располагались и библиотеки императоров, правивших в XIX – начале XX вв. Например, библиотека Александра I (северная часть зала № 170) находилась рядом с его спальней (зал № 171)12. Библиотека-кабинет императрицы Елизаветы Алексеевны (супруга Александра I), выходила окнами на Неву (зал № 186). Там же, позднее, хранилось книжное собрание императрицы Александры Федоровны (супруги Николая I).

У сыновей Николая I небольшие библиотеки учебного характера располагались в шкафах в их классных комнатах. Например, Учебная комната, совмещенная с библиотекой, великого князя Константина Николаевича находилась на втором этаже западного фасада, выходя окнами на Большой двор Зимнего дворца (зал № 163). На первом этаже северо-западного ризалита, где жили дочери Николая I, библиотека (зал № 13) располагалась рядом с кабинетами великих княжон Ольги (зал № 14) и Александры (зал № 16).

К началу XIX в. сложился некий стандарт «собственной библиотеки». В ней хранились, во-первых, книги, охватывающие различные сферы человеческой деятельности. Во-вторых, поднесенные в дар издания, с автографами авторов, известных ученых, писателей, общественных деятелей. В-третьих, личные книжные собрания. Важно отметить, что в книжные магазины монархи и члены их семей могли заходить только за границей, а в России книги подбирались библиотекарем, который, безусловно, учитывал пристрастия монархов; кроме этого, монархи могли лично заказывать книги по каталогам книжных магазинов. В-четвертых, в библиотеках откладывались архивные документы, преимущественного семейного характера (часто эти документы были связаны с различными «скелетами в шкафах», которых немало имелось в семье Романовых). В-пятых, различные парадные издания, такие как Коронационные альбомы. Впрочем, этот список не исчерпывает всего многообразия императорских библиотек.

Например, «Собственная» библиотека императора Александра II состояла из следующих разделов: 1. Собрание изданий военной литературы, на русском и иностранных языках, карты, планы, чертежи, модели и прочее; 2. Собрание альбомов с портретами членов императорской фамилии, а также иностранных коронованных особ и частных лиц, а также альбомы с видами императорских дворцов и разных городов, альбомы военные, железнодорожные, юбилейные и прочие; 3. Секретный архив, содержавший преимущественно акты и документы императорской фамилии; 4. Материалы к жизнеописанию императора Николая I; 5. Отчеты министерств и главных управлений с картами, планами и рисунками, а также поднесения к 25-летнему юбилею царствования Александра II; 6. Вещи, письма, книги и другие предметы воспоминаний членов императорской фамилии; 7.

14 15

Архив бывшей Военно-походной Канцелярии Александра II.Библиотека Александра II, запечатленная на акварелях

художников, превращенная в мемориальное книжное собрание, насчитывающее 10 387 томов и 5 646 названий, сохранялась вплоть до начала 1920-х гг. При Николае II это книжное собрание именовалось «Старой библиотекой». Акварели художника Э.П. Гау сохранили облик ее части – так называемой Военной библиотеки Александра II.

Часть книг для «собственных» библиотек, приобреталась за счет «собственных сумм», по специальной статье, так и именовавшейся – «на библиотеку» (в «собственной сумме» императрицы Марии Александровны имелось 14 расходных статей). Так, в отчете по собственной сумме императрицы Марии Александровны за 1856 г. указывается, что «на библиотеку» за год потратили 750 руб., что «более на 521 руб. по сравнению с 1855 г. (229 руб.)»13.

Безусловно, в книжных собраниях российских императоров отражались их личные вкусы. Пожалуй, самым заметным «вкусовым» следом стала «секретная библиотека» Николая I. Эта библиотека представляла собой богатейшую коллекцию эротической графики, картин, эстампов и мелкой декоративной пластики. Так, в Павловске хранится картина «Вакханалия», предположительно принадлежащая кисти К. Брюллова. Она закрыта сверху литографией с изображением томной молодой красавицы, возлежащей в прозрачных одеждах. В золоченой раме есть замок. Нужно повернуть маленький ключик и картина откроется как книга. Молодая дама уступит место вакханалии с изображением Вакха, нетрезвых купидонов, пьяного тигра и вакханок, предающихся любви с ослом и сатирами (хотя картина Брюлловым не была подписана, его авторство не оспаривается). Эта эротическая коллекция регулярно пополнялась, когда в Зимний дворец приходили из Европы запечатанные пакеты, с грифом «XXV», в которых доставлялась соответствующая книжная и графическая продукция. При Николае I секретная часть библиотеки хранилась в Александровском дворце Царского Села.

В 1855 г., во исполнение духовного завещания Николая I, его так называемая «секретная библиотека» с коллекцией эротической графики, находившаяся в Царском Селе, перешла к наследнику – императору Александру II, который и перевез ее в Зимний дворец14. Александр II был последним, кто активно пополнял «секретную библиотеку». Например, придворный художник императора М. Зичи, значительную часть своего творческого наследия оставил именно в этом, тогда «закрытом» жанре. Творчество М. Зичи высоко ценил русский живописец И.Е. Репин, называя его одним из лучших иллюстраторов времени и говоря о нем так: «Ему бы иллюстрировать да иллюстрировать, а он всякими глупостями занимается» (Репин имел в виду его картинки фривольного содержания, изобилующие откровенными сценами).

В свою очередь, когда Александр II составил в Ливадии (8 сентября 1876 г.) свое первое завещание, то в нем отдельной строкой упоминалось, что «собственная моя библиотека в Зимнем дворце» передается «сыну моему Владимиру … кроме военного отдела, со всеми военными альбомами и секретной части»15. Александр III и Николай II были знакомы с коллекцией секретной библиотеки, но она у них не вызвала интереса и, соответственно, не пополнялась.

Через библиотеки выписывались и доставлялись в императорские резиденции периодические издания. У Николая I этим занимался придворный библиотекарь Ф.А. Жиль16. Так, в апреле 1842 г. «Библиотекарю Жилю за несение им расходов по Арсеналу и библиотеке» было выдано 412 руб. 19 коп.» из так называемой «гардеробной суммы» императора17. Подборка этих периодических изданий определялась лично императорами, что дает нам некоторое представление о круге их интересов как подписчиков. Подписку на очередной год оформляли через разносчиков прессы, которых допускали в Зимний дворец. Как записано в книге по гардеробной сумме Николая I, в январе 1834 г. из личной суммы императора «выдано разносчикам газет и афиш к новому году: за “Академические ведомости” (12 руб. 50 коп.); за “Инвалид” (12 руб. 50 коп.); за “Северную пчелу” (20 руб.); за афиши (15 руб.); за “Коммерческую газету”; за “Сенатские ведомости” и французский журнала по 10 руб.»18. В последующие годы император заказывал те же газеты и журналы. В январе 1836 г. было «выдано камердинеру Сафонову 2-му для раздачи приносящим разные газеты и журналы к новому году – 90 руб.»; в феврале 1848 г.: «За покупку годового издания “Современника” и “Отечественных записок” – 33 руб.»; в январе 1849 г. «за билет на получение» журнала «Отечественные записки» Николай I заплатил 16 руб. 50 коп.19

В 1866 г. в список «разным повременным изданиям Цесаревича Великого Князя Александра Александровича» входило 16 российских изданий, в числе которых 4 газеты, 12 журналов: “Journal de Petersburg”, «Отечественные записки», «Русский вестник», «Труды Киевской духовной академии», «Военный сборник», «Артиллерийский журнал», «Современник», «Православное обозрение», «Чтение Общества истории и древностей российских» (при Московском университете), «Творения св. Отцов» (издание Троице Сергиевой лавры), «Вестник западной России», «Морской сборник», «Московские ведомости», «Санкт-Петербургские ведомости», «Русский инвалид» с воскресными прибавлениями», «Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции»20. В список входили также 12 иностранных газет и журналов. Всего на годовую подписку в 1866 г. наследник потратил 236 руб. Для цесаревны Марии Федоровны в библиотеку выписывались «датские повременные издания», за которые в 1867 г. уплатили 49 руб.21

Среди сохранившихся финансовых документов императоров

16 17

имеется множество «книжных счетов», которые документально отражают литературные симпатии первых лиц. Например, в очень тяжелом для Александра III 1881 г. в книжном магазине М.О. Вольфа были куплены следующие книги: в мае 1881 г.: «Водовозова. Жизнь европейских народов 2 т.; Сочинения Жуковского в 6 т.; Сочинения Гоголя в 5 т.; Сочинения Пушкина в 6 т.; Всего на 48 руб. 25 коп.»22; в июне 1881 г. в книжном магазине Карла Риккера «по поручению доктора Бертенсона: Шпигельберг. Акушерство в роскошном переплете. 30 руб.».23

В 1881 г. Александр III на личные средства оформил подписку на «Русский вестник», «Вестник Европы», «Отечественные записки», «Русскую старину», «Русский архив», «Всемирную иллюстрацию», «Живописное обозрение», «Нива», «Стрекозу», «Будильник» и девять иностранных журналов24. В 1883 г. в подписке императора появились газеты: «Биржевые ведомости», «Новое время» и «Голос».

Книги были обязательной частью подарков детям на день рождение. Так, 6 мая 1881 г. будущему Николаю II, тогда 13-летнему мальчику, подарили: «Французско-русский словарь; Русско-французский словарь; Штоль. Герои Греции; Олимп; Гомер. Одиссея в переводе Жуковского; Авенариус. Книга Былин. Всего 27 руб.»25.

В библиотеках первых лиц хранилось много подносных экземпляров с автографами авторов. Большая часть из них учитывала вкусы и пристрастия первых лиц. Например, в 1866 г. в Зимний дворец, через управляющего императорской охотой графа П.К. Ферзена, для страстного охотника Александра II доставили брошюру преподавателя русской словесности московского Строгановского училища С. Любецкого «Взгляд на охоту и на важное значение ея для людей» с экслибрисом Управления Московского общества охоты (брошюра была посвящена автором Московскому обществу охоты)26.

* * *

На сегодняшний день единственной библиотекой Зимнего дворца, полностью сохранившей интерьер и часть книжного собрания, является библиотека Николая II, которая традиционно находилась поблизости от рабочего кабинета императора, на втором этаже северо-западного ризалита Зимнего дворца. Квартира, или, как тогда называли, «половина», императорской семьи была отделана в 1895 г. В череду комнат императорской половины вошла Готическая библиотека (зал № 178; при Александре I в этом помещении находился Большой кабинет императора). Проект интерьерного решения библиотеки разработал придворный архитектор А.Ф. Красовский. Воплотил проектное решение в дерево и кожу (стены библиотеки Николая II затянуты тисненой испанской кожей) мебельный фабрикант Н.Ф. Свирский, на фабрике которого

выполнили все работы по резьбе орехового дерева, из которого изготовлена вся мебель и потолок библиотеки.

Название «Готическая» обусловлено особенностями интерьерного решения библиотеки, в которой доминируют мотивы средневекового зодчества. Встроенные шкафы и обходная галерея второго яруса украшены характерными для готики стрельчатыми арками, прорезными трилистниками, четырехлопастными розетками. Для просмотра книг возле шкафов поставили три больших стола со стульями, выполненными в готическом стиле. Впрочем, в библиотеке имелись и уютные кресла. Простенки между книжными шкафами и хорами закрыты тисненными «кожаными обоями». Сочетание испанской тисненой кожи и отполированного воском резного ореха усиливало впечатление «настоящего средневековья». Фриз огромного камина украшали чередующиеся изображения романовских грифонов и гессенских львов. Когда в 1920-х гг. через Готическую библиотеку проводили экскурсии, то перед экскурсоводами прямо ставилась задача высмеивать «мещанство, господствующее в убранстве покоев бывшего императора». Именно эта идеологическая задача вплоть до конца 1920-х гг. спасала покои семьи Николая II от уничтожения. Сегодня искусствоведы оценивают интерьеры Готической библиотеки Николая II, как «лучшие помещения подобного типа, созданные в конце XIX в.»27.

Кроме функциональной мебели, в Готической библиотеке находилась и мебель совершенно «императорского стандарта», например курительный стол. В архивной описи перечисляются все детали этого курительного золотого столика, буквально усыпанного бриллиантами: «Библиотека Его Величества. Курительный стол, у которого крышка круглая, полированная, сделанная из золота; по фризу стола награвирован орнамент; между орнаментом награвированы военные атрибуты, украшенные сиянием. На крышке стола укреплены на железных винтах четыре стопки, сделанные из золота, из коих: одна для сигар, одна для папирос, одна для спичек и одна пепельница. Пепельница имеет вкладку круглой формы с ручкою посередине, вкладка сделана также из золота… На туловище стопки для сигар, на верхней кромке, кругом сделан узор из бриллиантов, в которых 12 крупных бриллиантов, между ними сделаны листья из мелких бриллиантов. На стопке для папирос такое же украшение, состоящее из 10 крупных бриллиантов между ними листья из мелких бриллиантов. На пепельнице такое же украшение, состоящее из 10-ти крупных бриллиантов; между ними листья из мелких бриллиантов. На спичечнице такое же украшение, состоящее из 6 крупных бриллиантов, между ними листья из мелких бриллиантов. На крышке стола прикреплена на винтах подставочка для зажигания спичек, сделанная также из золота, бока подставочки украшены золотым ажурным узором»28.

Сегодня в шкафах Готической библиотеки мы можем видеть

18 19

собрание законов Российской империи, но это только верхушка айсберга книжного собрания Николая II, насчитывавшего в Зимнем дворце 15 720 томов. В его книжной хранились как инкунабулы XIV в. (в 1889 г. фрагмент рукописного Евангелия XIV в. был поднесен «государю наследнику цесаревичу ученым секретарем Императорского Московского археологического общества действительным статским советником Барсовым», так и книги его современников. Книжное собрание комплектовалось экземплярами, доставляемыми научными обществами, государственными учреждениями, издателями и авторами. По личному указанию императора книги также приобретались заведующим библиотеками, который представлял императору список необходимых для приобретения изданий.

Кроме книг в Готической библиотеке императора хранились и различные семейные документы, письма выдающихся деятелей, российских и иностранных, и другие материалы исторического характера. Например, в 1906 г. императрице Александре Федоровне библиотекарь В.В. Щеглов представил 18 листов акварельных рисунков драгоценностей супруги Николая I – тоже Александры Федоровны. По распоряжению императрицы было предпринято целое расследование: «Ея Величеству благоугодно было мне лично повелеть рисунки эти, снабженные пояснительными отметками, передать в Камеральные отдел Кабинета Е.В., для дальнейшего хранения»29.

В 1908 г. библиотекарь В.В. Щеглов, с разрешения Николая II и по просьбе великого князя Алексея Александровича, разыскивал портфель с записными книжками Александра II. Это было скандальное семейное дело, поскольку находящаяся за границей княгиня Е.М. Юрьевская (морганатическая супруга Александра II) настаивала на том, что император буквально перед смертью завещал ей 3 млн руб., о чем должна быть собственноручная запись императора в его записной книжке. Эти записные книжки долго искал библиотекарь Щеглов. В документе упомянуто: «Портфель № 2. Две памятные книжки за 1880 и 1881 гг., по вскрытии портфеля этих книжек не оказалось. Продолжить поиски среди не разобранных бумаг Гатчинского дворца»30. Наконец, записные книжки Александра II были найдены, и Щеглов, ознакомившись с ними, направил их начальнику канцелярии Министерства императорского двора А. Мосолову с припиской: «Прочитав памятную книжку 1881 г., так же как и в книжке 1880 г. ничего существенного, в известном смысле не нашел». Когда Николай II узнал о том, что семейная информация вышла за стены библиотеки, он с возмущением написал на полях документа: «Зачем Щеглов послал оба дневника моего Деда – Мосолову? Немедленно вернуть их в мою библиотеку Зимнего Дворца. 12 августа 1909»31. Впрочем, с 1910 г., по особому разрешению министра императорского двора, исследователи

получили возможность работать в главной библиотеке Зимнего дворца (с 11 до 15 часов).

Поскольку Готическая библиотека была частью личного пространства семьи Николая II, то она использовалась многофункционально. Судя по дневникам, Николай II сразу же стал использовать свою Готическую библиотеку для работы. Периодически в Готической библиотеке он принимал министров «с обычными докладами». Очень часто император проводил в Готической библиотеке совещания, так как его рабочий кабинет был небольшим, и там просто не было места для многолюдных собраний. Когда «рабочий день» заканчивался, император в Готической библиотеке часто читал жене вслух русскую классику. В Готической библиотеке, время от времени, накрывались столы. В дневнике Николая II 27 марта 1904 г. сделана запись: «Обедали вдвоем в библиотеке».

Наряду с Готической библиотекой Николая II, в Зимнем дворце в 1896 г. начала формироваться и библиотека императрицы Александры Федоровны, которой с 18 апреля 1896 г. заведовал статский советник В.В. Щеглов. Его должность поначалу определялась, как «заведующий собственными Ея Императорского Величества книгами»32. Для библиотеки императрицы в Зимнем дворце отвели помещение «над Собственным Их Величеств апартаментами», то есть на третьем этаже северо-западного ризалита. Возможно, шкафы с книгами императрицы разместили в библиотеке императора Александра III. Именно там стояли книги, заказанные императрицей Александрой Федоровной буквально накануне рождения второй дочери в книжном магазине К.Л. Риккера в 1897 г.: «Тернер. Первая помощь; Книга здоровья; Трояновский. Первая помощь; Сабинин. Физиология; Анатомия» – всего на 15 руб. 95 коп.»33.

Книги в этой библиотеке были разные – парадные и в мягких обложках, на русском и иностранных языках. Те, что были в мягкой обложке, по распоряжению Александры Федоровны переплетали в сафьян. Книги, поступавшие в библиотеку Николая II, получали так называемый кожаный «владельческий переплет» определенных цветов: русских книг – коричневый, французских – синий, английских – красный, немецких – зеленый. По распоряжению императрицы в мае 1899 г. переплели книгу Шумигорского «Императрица Мария Федоровна»; Станюковича «Новые морские рассказы»; Сенкевича «Камо грядеши?»; Alfred Rambaud “Histoire de la Russe”34. Переплетала в кожу императрица и свои потрепанные книги, привезенные из Германии.

Уже в 1899 г. в книжном собрании императрицы встречаются книги с экслибрисами ее старшей дочери 4-летней великой княжны Ольги Николаевны. К примеру, «Иллюстрированный классификатор луговых трав» Лошкарева. Таким образом, в библиотеке императрицы начали постепенно формироваться книжные собрания

20 21

царских дочерей.Среди парадных изданий в документах упоминаются

«Коронационный сборник» 1896 г., «давно уже лежащий на столе в гостиной Ея Императорского Величества»; «Известия Общества Ревнителей русской истории просвещения в память императора Александра III»; Толстой «Русские древности»; «Альбом XXV-летия товарищества передвижных художественных выставок».

Однако в марте 1900 г. состоялось решение об освобождении В.В. Щеглова с должности заведующего библиотекой императрицы «в виду сравнительно не весьма значительного числа книг и изданий, ежегодно поступающих в эту библиотеку». Библиотекарю объявили благодарность за четырехлетнюю работу и подарили золотую булавку, украшенную сапфиром и бриллиантом (500 руб.). С этого времени за библиотекой следили чины Канцелярии императрицы Александры Федоровны. Все накопившиеся вторые экземпляры книг были переданы в библиотеку Николая II.

Судьба Готической библиотеки Николая II в Зимнем дворце оказалась счастливой, поскольку ее облик, без особенных утрат, сохраняется более чем 100 лет. Это одно из очень немногих помещений Зимнего дворца, по облику которого мы можем представить себе «жизнь» Готической библиотеки в контексте личного пространства императорской семьи.

Примечания

1 Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 706. Оп. 1. Д. 5. С. 8 («Собственные библиотеки и Арсенал. Корректурный экземпляр В.В. Щеглова. Пг., 1916»).

2 Зимин И.В. Зимний дворец: Люди и стены: История императорской резиденции, 1762 – 1917. М., 2012. С. 23.

3 Фердинандо Галиани (1728 – 1787) – итальянский экономист и писатель эпохи просвещения. Сегодня большая часть книг из библиотеки Екатерины II хранится в РНБ и Научной библиотеке Государственного Эрмитажа.

4 Щеглов В.В. Собственные Его Императорского Величества библиотеки и арсеналы: Краткий исторический очерк: 1715 – 1915гг. Пг., 1917. С. 17–18.

5 Петров Василий Петрович (1736 – 1799) – при дворе Екатерины II с 1768 г. по 1780 г. Чтец, библиотекарь, поэт и переводчик.

6 Лужков Александр Иванович (1754 – 1803) – с 1762 г. вахмистр лейб-гвардии Кирасирского полка. С 1763 обучался в академической гимназии. В 1771 г. зачислен в придворный штат на должность унтер-библиотекаря личной библиотеки Екатерины II при библиотекаре В.П. Петрове. В дальнейшем – библиотекарь и хранитель антиков, резных камней и драгоценностей Эрмитажа. С 1789 г. – почетный член Академии наук. По вступлении на престол Павла I вышел в отставку в 1796 г.

7 В последующем должность заведующего императорскими

библиотеками занимали Р.А. Гримм (1884 – 1903 гг.), В.В. Щеглов (1903 – 1917 гг.) и В.В. Гельмерсен (1917 – конец 1918 гг.).

8 Зимин И.В. Романовы и живописцы: Из истории взаимоотношений // История в подробностях. 2013. № 3. С. 42–55.

9 Порошин С.А. Записки служащие к истории Его Императорского Высочества Благоверного Государя Цесаревича и Великого Князя Павла Петровича. СПб., 1844.

10 Зимин И.В. Люди Зимнего дворца: Монаршие особы, их фавориты и слуги. М., 2014. С. 38.

11 Порошин С.А. Записки служащие к истории Его Императорского Высочества Благоверного Государя Цесаревича и Великого Князя Павла Петровича. С. 18.

12 Зимин И.В. Зимний дворец: Люди и стены: История императорской резиденции, 1762 – 1917. М., 2012. С. 82.

13 РГИА. Ф. 540.Оп. 1(42/1558). Д. 26. Л. 1.14 Николай I: Личность и эпоха: Новые материалы. СПб., 2007. С. 473. 15 РГИА. Ф. 468. Оп. 46. Д. 38. Л. 2.16 Жиль Флориан Антонович (1801 – 1864) – заведующий I Отделением

Императорского Эрмитажа. Преподавал наследнику, будущему императору Александру II, французский язык, затем стал придворным библиотекарем и заведующим Царскосельским Арсеналом.

17 Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ). Ф. 650. Д. 1071. Л. 18.

18 ОР РНБ. Ф. 650. Д. 1069. Л. 24.19 ОР РНБ. Ф. 650. Д. 1073. Л. 34.20 РГИА. Ф. 540. Оп. 1(17/1369). Д. 210. Л. 26.21 РГИА. Ф. 544. Оп. 1. Д. 15. Л. 12.22 РГИА. Ф. 544. Оп. 1. Д. 996. Л. 179.23 Там же. Л. 192.24 РГИА. Ф. 472. Оп. 16(381/1901). Д. 78. Л. 4.25 Там же. Л. 200.26 РГИА. Ф. 478. Оп. 3. Д. 1952. Л. 7.27 Эрмитаж: История строительства и архитектура зданий. Л., 1989. С.

307.28 РГИА. Ф. 468. Оп. 44. Д. 1410 («О принятии из бывших учреждений

Министерства Двора на хранение в Камеральную часть разных ценных вещей, составляющих собственность бывшего Императора и Императрицы. 1917 г.»).

29 РГИА. Ф. 468. Оп. 46. Д. 37. Л. 1 («Выписка из завещания императрицы Александры Федоровны, а также выписка из полюбовного раздела драгоценных вещей, распределенных между Августейшими наследниками Ея Величества. Составлено Заведующим Собственными Е.В. Библиотеками, камергером Щегловым. 7 января 1906 г.»).

30 РГИА. Ф. 472. Оп. 40(194/2682). Д. 58. Л. 14.31 Там же. Л. 37.32 РГИА. Ф. 525. Оп. 1(197/2685). Д. 208. Л. 1.33 РГИА. Ф. 525. Оп. 3. Д. 85. Л. 358.34 РГИА. Ф. 525. Оп. 1(197/2685). Д. 208. Л. 12.

22 23

Автор, аннотация, ключевые слова

Зимин Игорь Викторович – докт. ист. наук, профессор Первого Санкт-Петербургского государственного медицинского университета им. академика И.П. Павлова

[email protected]

Статья посвящена истории формирования библиотечных собраний Зимнего дворца. В статье рассматриваются архитектурно-интерьерные решения императорских библиотек, история формирования и судеб книжных собраний и история бытования императорских семей «в интерьере» их «собственных» библиотек. В статье использованы ранее неизвестные документы Российского государственного исторического архива (РГИА) и Отдела рукописей Российской национальной библиотеки. В статье уточняются «координаты» библиотек в Государственном Эрмитаже, структура императорских и великокняжеских библиотек, впервые приводятся данные финансирования из «собственных сумм» на приобретение книг в «собственные» библиотеки, перечисляются периодические издания, на которые подписывались члены императорской семьи, рассказывается о судьбе «секретной» библиотеки Николая I. В статье рассказывается о формировании интерьеров и книжного собрания Готической библиотеки Николая II – единственной дошедшей до нашего времени императорской библиотеки в стенах Зимнего дворца. Также впервые приводятся данные об использовании ее архивного собрания в жизни императорской семьи. Делается вывод, что Готическая библиотека Николая II является одним из немногих материальных свидетельств «жизни» императорской библиотеки в контексте личного пространства семьи Романовых.

Российская империя, Дом Романовых, Александр I, Николай I, Александр II, Александр III, Николай II, Императорский двор, Зимний дворец, библиотека, библиотекарь, библиотечный каталог

References

(Articles from Scientific Journals)

1. Zimin I.V. Romanovy i zhivopistsy: Iz istorii vzaimootnosheniy. Istoriya v podrobnostyakh, 2013, no. 3, pp. 42–55.

(Monographs)

2. Zimin I.V. Lyudi Zimnego dvortsa: Monarshie osoby, ikh favority i slugi [The People from the Winter Palace: Monarchs, their Favorites and Servants]. Moscow, 2014, p. 38.

3. Zimin I.V. Zimniy dvorets: Lyudi i steny: Istoriya imperatorskoy rezidentsii, 1762 – 1917 [The Winter Palace: People and Walls: The History of Imperial Residence, 1762 – 1917]. Moscow, 2012, p. 23.

4. Zimin I.V. Zimniy dvorets: Lyudi i steny: Istoriya imperatorskoy rezidentsii, 1762 – 1917 [The Winter Palace: People and Walls: The History of Imperial Residence, 1762 – 1917]. Moscow, 2012, p. 82.

Author, Abstract, Key words

Igor V. Zimin – Doctor of History, Professor, Pavlov First Saint-Petersburg State Medical University (St. Petersburg, Russia)

[email protected]

The article covers the history of forming the library collections of the Winter Palace. The author studies the architectural and interior design of Imperial libraries, the history of forming and the fate of the book collections as well as the history of the Royal families living inside the “interior” of their “own” libraries. The article uses the previously unknown documents from the Russian State Historical Archive and the Manuscripts Department of the Russian National Library. The author specifies the “whereabouts” of the libraries in the State Hermitage and the layout of the Imperial and Grand Dukes’ libraries. The author makes the first ever reference to the figures of financing from “personal sums” the purchase of books for “personal” libraries, enumerates periodical editions subscribed by the members of the royal family and relates the fate of Nicholas I’s “secret” library. The article describes the creation of interiors and book collection of Nicholas II’s Gothic library, the only imperial library in the Winter Palace left intact until now. Another “first” is the mentioning of the facts of using its archival collection by the imperial family. It is concluded that the Gothic library of Nicholas II is one of the rare material “witness” of “the imperial library’s life” in the context of the Romanovs’ personal space.

Russian Empire, House of the Romanovs, Alexander I, Nicholas I, Alexander II, Alexander III, Nicholas II, Imperial court, Winter Palace, library, librarian, library catalogue

24 25

И.В. Лиджиева

ОРГАНИЗАЦИЯ ВЫБОРОВ В ОРГАНЫ МЕСТНОГО САМОУПРАВЛЕНИЯ

КАЛМЫЦКОЙ СТЕПИ В XIX ВЕКЕ

I. Lidzhieva

The Organization of Elections to the Local Self-Governmentof the Kalmyk Steppe in the XIX century

Внутренняя политика Российской империи в XIX в. на ее окраинах характеризовалась стремлением к административно-финансовой унификации их управления, а также правовой централизации. При этом, однако, принималась во внимание этническая и конфессиональная специфика.

В первой половине XIX в. правительством был принят ряд законодательных актов, вводивших Калмыцкую степь в общероссийскую систему управления. Их анализ позволяет сделать вывод о том, что законодатель в некоторой степени стремился учитывать национальные традиции и особенности самоуправления калмыцкого народа. Так, указ Николая I, утвердивший 23 апреля 1847 г. «Положение об управлении калмыцким народом»1, впервые законодательно оформил институт местного самоуправления, регулируемый ранее нормами обычного права калмыков. По мнению современного исследователя К.Н. Максимова, «в целом Положение 1847 г. было направлено на осуществление “попечительства” об усовершенствовании жизни и быта калмыков, правового положения социальных групп населения, чтобы ускорить их вхождение в социальную структуру российского общества»2.

Целью данной статьи является рассмотрение процедуры выборов в органы местного самоуправления в Калмыцкой степи в XIX в.

* * *

В соответствии с § 40, 41, 45 «Положения об управлении калмыцким народом» к выборным лицам органов местного самоуправления Калмыцкой степи Астраханской губернии относились аймачные старшины, хотонные старосты и по два кандидата к ним, а также выборные аймачного схода по одному от пяти кибиток или семейств, для улусного схода – одного от четырех участвующих в аймачных сходах, что составляло одного выборного от 20 кибиток или семейств. Законом устанавливался высокий возрастной и имущественный ценз: к участию в выборах допускались мужчины, достигшие 25-ти лет, «имеющие собственное хозяйство»3.

Правительственный надзор над Калмыцкой степью, установленный еще в период губернаторства А.П. Волынского (1719 – 1725 гг.), в начале XIX в. осуществлялся в форме приставства. «Правилами для управления Калмыцкого народа», введенными в 1825 г.4, эта форма была юридически закреплена. Изданными в 1834 г.5 и позже, в 1847 г., «Положениями об управлении Калмыцким народом» эта система надзора была заменена попечительской опекой. Принятый в 1847 г. закон об управлении калмыцким народом заменил Совет калмыцкого управления организованным при Астраханской губернской палате государственных имуществ Отделением ордынских народов. Далее, в связи с реорганизацией Палаты государственных имуществ в 1867 г., Ордынское отделение было преобразовано в Управление калмыцким народом, просуществовавшее в Астрахани до начала XX в.6

Все чиновники во главе с Главным попечителем калмыцкого народа назначались и подлежали утверждению Министерством государственных имуществ. Главный попечитель обязывался быть в курсе всех события, происходивших в Калмыцкой степи, а также строго следить и охранять земельные интересы калмыков, склонять их к оседлости и содействовать успешному заселению дорог, проходивших через степь. Порядок делопроизводства Управления калмыцким народом был установлен в соответствии с делопроизводством Астраханской губернской палаты (позже Управления) государственных имуществ, а именно: «1-й и 2-й делопроизводственные столы, Бухгалтерский стол, Стол чиновника особых поручений, Оброчный стол, Врачебный стол, Стол гражданского инженера по устройству домов»7.

Несмотря на четкие требования правительства к проведению выборов, ситуация на деле была иная.

Главный попечитель калмыцкого народа Осипов Николай Осипович в феврале 1885 г. циркуляром оповестил попечителей и заведующих отдельными частями улусов о том, что «по сведениям, имеющимся в Управлении Калмыцким народом, калмыки не редко выбирают на общественные должности лиц, не имеющих никаких средств к существованию и вынужденных для прокормления себя искать заработков на стороне, которые со своей стороны предполагают длительные отлучки из мест постоянного жительства. Находя такой порядок ненормальным и вредным для службы по выборам, Управление калмыцким народом просит Вас, при всяком избрании лиц на общественные должности, внушать сходам, чтобы лица не располагающие средствами к жизни и вынужденные вследствие того отлучаться на продолжительное время для заработков вовсе не были избираемы на общественные должности»8.

Данное положение носило скорее рекомендательный характер, так как оно не было отражено в Положении 1847 г.

Кроме того, не могли участвовать в выборах лица, осужденные

26 27

по приговору суда, находящие под следствием, а также те, которые «оглашены в дурном поведении».

Объявление о проведении улусного схода издавалось Министерством государственных имуществ за месяц до даты его проведения, текст которого составлялся на русском и калмыцком языках. Так, объявление от 21 июня 1879 г. за № 1022 гласило: «Улусное управление сим объявляет Вам всем, что Управлением на 15 числа будущего июля месяца назначен улусный сход на местной ставке урочища “Аршан”, для выбора некоторых должностных лиц и обсуждения некоторых вопросов, касающихся до общества калмыков, посему Улусное управление приглашает Вас всех прибыть к указанному числу на урочище “Аршан”. В слышании же сего обязывайтесь расписаться на сем же»9.

Другой текст объявления, уже попечителя улуса, был требовательнее и суровее: «Всем аймачным старшинам по предписанию Управления Калмыцким народом в ставке улусов на 15 июня назначен улусный сход для выбора 4 демчеев и 18 кандидатов к ним, а также для обсуждения некоторых вопросов по предложению Главного Попечителя. В виду этого приказываю Вам прибыть на сход вместе с хотонными старостами и выборными вверенного Вам аймака непременно к 15 июня 1896 г. При этом предупреждаю, что не появившиеся на сходе будут оштрафованы»10.

Видимо, подобные суровые предупреждения были вызваны случаями, произошедшими, например, в июле 1879 г.: на том же урочище «Аршан» улусный сход не состоялся, так как из 568-ми выборных на сход прибыли только 46 человек, что не составило даже двух третей голосов. Потому и было принято решение о переносе срока проведения улусного схода, а не явившихся выборных лиц на основании ст. 51 «Положения об управлении Калмыцким народом» оштрафовать каждого по 1 руб. с переводом суммы штрафа на счет Общественного калмыцкого капитала11.

Все же попечительская власть, исходя из различных причин (обширность территорий и другие) шла на уступки, отходя от нормативных требований. Например, циркуляр от 12 января 1899 г. за подписью Астраханского губернатора М.А. Газенкампфа гласит: «Если же окажется затруднительным собрать калмыков в одно место за отдаленностью кочевых хотонов, то от последних должно быть предоставлено подлежащее число выборных с удостоверением хотонных старост, что лица эти назначены по единодушному согласию и выбору калмыков того хотона из которого выбраны представители на аймачный сход»12. Или, исходя из хозяйственных соображений, Главный попечитель калмыцкого народа А. Кандиба 3 мая 1876 г. писал Малодербетовскому улусному управлению: «Так как мною был разрешен улусный сход в срок от 25 мая или 2 июня как признано будет им удобным, и так как в это время неожиданно пришла пора уборки трав, почему калмыки не смогли собраться

на улусный сход, ныне же выборные с Маныча начали являться на сход, поэтому разрешаю открыть улусный сход в срок не позже 20-го июня»13.

Попечительская власть, осознавая, что улусный сход не может состояться в назначенные сроки по объективным причинам, обычно заранее обращалась в Управление Калмыцким народом с просьбой о переносе даты проведения схода. Так, попечитель Яндыко-Мочажного улуса Назаров в своем письме от 27 февраля 1893 г. в Управление Калмыцким народом доложил, что предписанием от 16 февраля за № 1089 в улусе предполагалось проведение схода. Между тем 1 марта промысловые рабочие калмыки должны отправляться на работы, где пробудут до 9 мая. На предстоящую весеннюю путину Улусным управлением выдано 6 тыс. рабочих билетов (документ, предоставляющий право на выезд за пределы улуса на заработки). Большую часть этих рабочих составляли выборные, которые никак не могли бросить работы и явиться на сход в самое горячее время лова воблы и селедки. По возвращению с промысла (после первой декады мая), как это бывало ежегодно, калмыки приступали к истреблению саранчи. Поэтому самым удобным временем для назначения улусного схода попечитель улуса счел две недели после этих работ: между 15 и 30 июня14.

* * *

Выборы должностных лиц на аймачных и улусных сходах производились посредством баллотировки, порядок их проведения разъяснялся улусными попечителями и их помощниками. Этот порядок был таков: «Каждый член схода, подходя к ящику, получает один шар и опускает его: если избирает, то в правую сторону ящика, где желтый флаг, если не избирает, то в левую, – где черный флаг. После того, как шары будут выложены всеми членами схода, председатель, на виду у всех, выдвигает правый ящик, считает шары, объявляет о числе шаров избирательных, – точно также он поступает и с левым ящиком. Результаты баллотировки вносятся в список. Затем баллотируется следующий кандидат и так далее. Избранным считается тот, кто получит избирательных шаров более прочих. В случае если двое или несколько кандидатов получат наибольшее и вместе с тем одинаковое количество избирательных шаров, то избранным считается тот, у которого неизбирательных шаров будет менее; если же число тех и других шаров будет одинаково, то назначается перебаллотировка между этими кандидатами»15.

Для примера приведем баллотировочный лист по выборам, состоявшимся 14 июня 1875 г. на аймачном сходе Талтанкинова рода Малодербетовского улуса16.

28 29

Неизбирательных Избирательных Имена и прозвания избранных лиц

Опекун:– 28 Гаха Лиджиев

Кандидаты его3 25 Санджи Умкеев2 26 Дорте Бакаев

Хотонные старосты:1 21 Канджин Докиев

Кандидаты:2 26 Самар Урубджуров3 25 Боде Убушиев– 28 Сумьян Тундутов

В обязанность улусного управления, во время проведения выборов, входил контроль за тем, чтобы:

1) личные данные каждого кандидата в выборные участники схода были записаны в семейные списки с указанием № по списку (так называемая домашняя перепись 1876 г.17);

2) одно и то же лицо не было избрано на несколько должностей;3) вновь избранные лица не участвовали в работе действующего

в настоящее время схода.Выборы могут быть классифицированы на основные (очередные),

досрочные и дополнительные.Основные (очередные) выборы проводились по окончанию

установленного «Положением об управлении Калмыцким народом» срока полномочий выборных должностных лиц. Так, текст объявления содержит сведения о проведении улусного схода в Южной части Малодербетовского улуса 16 ноября 1893 г. для выбора должностных лиц на трехлетие с 1894 по 1897 гг.18

Досрочные выборы проводились в случаях прекращения полномочий ранее установленного срока работы выборного должностного лица местного самоуправления. В частности, основаниями досрочного прекращения полномочий выборного должностного лица могли быть его отзыв, а также акт Главного попечителя калмыцкого народа об отрешении от должности. Или в случае смерти выборного лица: «В виду донесений Ваших о смерти хотоннаго старосты в Икитуктуновом роде аймака Шараманджиева Очира Емгунова и кандидатов к хотонному старосте в том же аймаке Мучки Санджинова и Цугете Овшинова, предлагаю Вам вместо Емгунова хотонным старостою назначить перваго кандидата на эту должность Бельтрика Хевинова, для избрания же кандидатов к хотонному старосте Хохлушеву вместо Санджинова и Овшинова предлагаю разрешить старшине Икитуктунова рода собрать в 1-й половине декабря месяца аймачный сход и постановленный сходом

приговор предоставить на утверждение Главному Приставу»19. Дополнительные выборы проводились в случае, если избранный

обществом кандидат не был утвержден Главным попечителем калмыцкого народа. Например, 2 мая 1876 г. Главный попечитель писал Малодербетовскому улусному управлению: «Согласно представления Управления о необходимости созвать улусный сход для выбора на некоторые должности, остающиеся вакантными по случаю не утверждения Главным Управлением Калмыцкого народа избранных, в те должности на сходе бывшем в 1875 г., разрешаю созвать улусный сход на 25 мая или 1 июня 1876 г., как Улусное управление найдет более удобным»20.

После завершения работы улусного схода в Управление Калмыцким народом необходимо было предоставить следующие документы: приговор об избрания выборных для участия в аймачных и улусных сходах от хотонов; баллотировочные списки лиц, принявших участие в выборах; именные списки избранных выборных для участия в улусных и аймачных сходах от хотонов по форме, в которой требовалось указать их имя и отчество, возраст и номера по семейным спискам (номер кибитки согласно переписи 1876 г.).

В постановляющей части приговора значилось, что все эти лица – «поведения хорошего», под судом и следствием не состоят и занимаются собственным хозяйством, вообще на утверждение их выборными нет ни одного из препятствий, перечисленные в § 47 «Положения об управлении Калмыцким народом»21.

Списки выборных должны были пройти утверждение в Управлении калмыцким народом. Так, приказом по управлению от 5 июля 1895 г. за № 83 были «согласно приговора Северной части Малодербетовского улуса утверждены следующие должностные лица… Давая знать об этом, Управление Калмыцким народом предлагает Вам, Милостивый государь [Попечителю Малодербетовского улуса. – И.Л.], означенные лица привести к присяге на верность службы и присяжный лист представить в Управление»22.

Процедура выборов завершалась приведением к присяге, текст которой содержал обращение ко всем божествам и Его Императорскому Величеству с клятвенным обещанием в верной службе «по совести своей исполнять и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против должности своей не поступать»23. Текст присяги оформлялся на двух языках – русском и калмыцком. В конце указывалась дата и фамилия аймачного старшины, принимавшего присягу.

* * *

В дальнейшем Управление Калмыцким народом контролировало

30 31

деятельность выборных органов местного самоуправления. Так, Главный попечитель в своем письме улусным управлениям и заведующим отдельными частями улусов от 23 августа 1883 г. отмечал, что «встречает надобность иметь точные сведения о всех ниже поименованных должностных лицах, в том числе аймачных старшин и хотонных старост»24.

Зайсанг, правитель аймака Малодербетовского улуса Дандуков в декабре 1883 г. представил формулярный список хотонных старост Ики- и Бага-Чоносова родов, в котором значатся личные данные шести представителей Ики-Чоносова рода, и 3 – Бага-Чоносова. В примечании указано, что староста Бага-Чоносова рода Худук Добронов умер в июне того же года, и должность его исправляет кандидат – Сокту Гобун Зодбаев.

Судя по сведеним, содержащимся в формулярном списке, абсолютное большинство хотонных старост составляли простолюдины, ламайского вероисповедания, их средний возраст был 40 с половиной лет и только 10 % из их числа были грамотными25. Как правило, образование имели представители привилегированных сословий, но, как отмечал попечитель Малодербетовского улуса А. Муликовский, «трудность исполнения для старшин и хотонных старост возложенных на них обязанностей заставляет всех наиболее развитых и влиятельных, а потому желательных калмыков уклоняться от занятия означенных должностей»26.

Между тем были и примеры, когда за общеполезную деятельность удостаивались награждения выборные лица, в том числе и зайсанги. Так, заведующий Александровским улусом в рапорте Управлению калмыцким народом от 29 декабря 1897 г. указывает, что старшина Бага Хошут Улюмджиева рода зайсанг Надмед Улюмджиев с 1887 г. состоит в выборных должностях. «Он с особенным старанием и усердием исполняет возлагаемые на него по службе поручения, отличается безукоризненным поведением и примерной честностью, чем подает хороший пример своим сородичам, распорядительностью и умением в отношении раскрытия преступлений, в отношении беднейших калмыков гуманностью и добротой. Его общественная деятельность уже была отмечена: 27 мая 1895 г. он был награжден Малой серебряной медалью на Станиславской ленте для ношения на груди с надписью “За усердие”, в 1897 г. – темно-бронзовой медалью на ленте государственных цветов за труды по всеобщей переписи народонаселения, в 1899 г. был представлен к золотой медали для ношения на шее»27.

Выборному лицу органов местного самоуправления на срок его полномочий присваивался должностной знак, подтверждающий его статус. Появление этого знака связано с именем Главного попечителя калмыцкого народа Вениамина Александровича Башкирова, прослужившего в этой должности с 1892 по 1896 гг. В своем отчете за 1893 г. он докладывал Астраханскому губернатору

о необходимости установления особого должностного знака для аймачных старшин. И уже 24 февраля 1894 г. за № 96 Департамент общих дел Министерства государственных имуществ сообщил Башкирову, что «Государь Император 7 февраля 1894 г. Высочайше повелеть соизволил: установить у калмыков, кочующих в Астраханской и Ставропольской губерниях должностной знак из светлой бронзы, для ношения на шее на светло-бронзовой цепи»28.

21–23 сентября 1894 г. Главный попечитель калмыцкого народа В.А. Башкиров возложил должностные знаки на аймачных старшин Харахусовского, Икицохуровского и Южной части Малодербетовского улусов, которые также были ознакомлены со своими обязанностями и для дальнейшего руководства снабжены письменными инструкциями. Для четкой регламентации деятельности аймачных старшин и хотонных старост была разработана «Инструкция аймачным старшинам и хотонным старостам», утвержденная Главным попечителем калмыцкого народа 15 сентября 1894 г. Согласно данному документу в ведении управляющего аймаком состояли все хотоны, а также лица, временно проживающие на территории аймака с разрешения улусного попечителя. В соответствии с инструкцией, аймачные старшины наделялись административными (например, принятие мер по обеспечению благоприятной санитарно-эпидемиологической обстановки), фискальными (исполнение денежных и натуральных повинностей) и надзорными (контроль за общественной безопасностью и правопорядком) полномочиями29.

Деятельность Башкирова как Главного попечителя калмыцкого народа была отмечена директором Департамента общих дел Министерства государственных имуществ в письме от 27 марта 1893 г.: «Не могу не выразить моей искренней благодарности Его Высокородию Статскому Советнику Башкирову за все сделанные им распоряжения и принятые с полным тактом благоразумием меры к водворению порядка в Управлении Калмыцким Народом»30.

Вениамин Александрович окончил Московский кадетский корпус, до 1860 г. служил в артиллерии. С 1892 г. жизнь и деятельность Башкирова была связана с Астраханской губернией и Калмыцкой степью. Дальнейшая его служба проходила на Кавказских минеральных водах, где с весны 1896 г. он занимал должность Правительственного комиссара Кавказских Минеральных Вод. Им был утвержден общий план ванного здания в Ессентуках, так называемые Николаевские ванны, водопровода и электрического освещения курорта. 19 февраля 1900 г. В.А. Башкиров умер и был похоронен на пятигорском кладбище.

* * *

Таким образом, процедура выборов в органы местного

32 33

самоуправления Калмыцкой степи XIX в. характеризовалась стремлением имперских властей подчинить своему контролю выборный процесс на всех его этапах. При этом допускалось незначительное сохранение национальных особенностей и традиций самоуправления. Общественному самоуправлению Калмыцкой степи удалось внести значительный вклад в развитие хозяйства, здравоохранения и народного просвещения. Результаты деятельности выборных лиц местного самоуправления показывают, что их служба соответствовала тексту присяги: «противно должности и присяги не поступать».


1 Полное собрание законов Российской империи: Собрание 2-е (ПСЗРИ-2). Т. XXII. № 21144.

2 Максимов К.Н. История национальной государственности Калмыкии. М., 2000. С. 72.

3 Лиджиева И.В. Институт местного самоуправления в обычном праве калмыков // Государственная власть и местное самоуправление. 2014. № 10. С. 19–23.

4 Полное собрание законов Российской империи: Собрание 1-е (ПСЗРИ-1). Т. XI. № 30290.

5 ПСЗРИ-2. Т. X. № 7560а. 6 Бурчинова Л.С. Из истории управления калмыцким народом (XIX

век) // Труды молодых ученых Калмыкии. Вып. III. Элиста, 1973. С. 62.7 Национальный архив Республики Калмыкия (НА РК). Ф. И-9. Оп. 4.

Д. 166. Л. 102об.8 НА РК. Ф. И-15. Оп. 2. Д. 1525. Л. 6.9 НА РК. Ф. И-15. Оп. 2. Д. 982. Л. 2.10 НА РК. Ф. И-15. Оп. 4. Д. 1031. Л. 25.11 НА РК. Ф. И-15. Оп. 2. Д. 928. Л. 7.12 НА РК. Ф. И-15. Оп. 4. Д. 1405. Л. 55.13 НА РК. Ф. И-15. Оп. 2. Д. 671. Л. 6.14 НА РК. Ф. И-9. Оп. 4. Д. 802. Л. 4–5.15 НА РК. Ф. И-22. Оп. 1. Д. 152. Л. 52.16 НА РК. Ф. И-15. Оп. 2. Д. 591. Л. 5.17 Оконова Л.В. Государственно-управленческие материалы России

XVIII – XIX вв. как источник по демографической истории калмыков // Калмыкия – субъект Российской Федерации: история и современность. Элиста, 2005. С. 243–244.

18 НА РК. Ф. И-9. Оп. 2. Д. 49. 19 НА РК. Ф. И-21. Оп. 1. Д. 130. Л. 26.20 НА РК. Ф. И-15. 15. Оп. 2. Д. 671. Л. 2.21 Лиджиева И.В. Социально-правовой статус выборных должностных

лиц Калмыцкой степи в XIX – начале XX вв. // Вестник Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН. 2014. № 2. С. 30–35.

22 НА РК. Ф. И-15. Оп. 4. Д. 1145. Л. 22.23 НА РК. Ф. И-9. Оп. 5 Д. 2154. Л. 155.24 НА РК. Ф. И-15. Оп. 3. Д. 18. Л. 1.25 НА РК. Ф. И-15. Оп. 3. Д. 18. Л. 3–15.26 НА РК. Ф. И-9. Оп. 1. Д. 135. Л. 17–18.27 НА РК. Ф. И-22. Оп. 1. Д. 15. Л. 2–3.28 НА РК. Ф. И-9. Оп. 2. Д. 55. Л. 51.29 НА РК. Ф. И-9. Оп. 5. Д. 135. Л. 1.30 НА РК. Ф. И-9. Оп. 11. Д. 119. Л. 6.


Лиджиева Ирина Владимировна – канд. ист. наук, старший научный сотрудник Отдела истории и археологии Калмыцкого института гуманитарных исследований Российской Академии Наук (Элиста)

[email protected]

В статье на основе документов Национального архива Республики Калмыкия впервые в российской историографии рассматривается процедура выборов в органы местного национального самоуправления Калмыцкой степи XIX в. Особое внимание уделяется бюрократическому механизму выборов, делопроизводственному оформлению их проведения и итогов. Также обстоятельно рассматривается роль губернской власти и центрального аппарата калмыцкого национального управления в организации выборов. Делается вывод о том, что все этапы выборного процесса проходили под руководством и контролем центрального аппарата калмыцкого национального управления. Этот аппарат, подчиненный губернаторской власти, в соответствии с законами Российской империи стремился к унификации выборного процесса, сохраняя при этом некоторые национальные особенности самоуправления калмыцкого народа.

Российская империя, Калмыцкая степь, Астраханская губерния, Ставропольская губерния, калмыки, губернаторская власть, местное самоуправление, национальное самоуправление, выборы

References


1. Lidzhieva I.V. Institut mestnogo samoupravleniya v obychnom prave kalmykov. Gosudarstvennaya vlast i mestnoe samoupravlenie, 2014, no. 10, pp. 19–23.

2. Lidzhieva I.V. Sotsialno-pravovoy status vybornykh dolzhnostnykh lits Kalmytskoy stepi v XIX – nachale XX vv. Vestnik Kalmytskogo instituta gumanitarnykh issledovaniy RAN, 2014, no. 2, pp. 30–35.

34 35

(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)

3. Burchinova L.S. Iz istorii upravleniya kalmytskim narodom (XIX vek). Trudy molodykh uchenykh Kalmykii [Proceedings of Young Scientists of Kalmykia]. Elista, 1973, vol. III, p. 62.

4. Okonova L.V. Gosudarstvenno-upravlencheskie materialy Rossii XVIII – XIX vv. kak istochnik po demograficheskoy istorii kalmykov. Kalmykiya – subekt Rossiyskoy Federatsii: istoriya i sovremennost [Kalmykia As a Subject of the Russian Federation: Past and Present]. Elista, 2005, pp. 243–244.

(Monographs)

5. Maksimov K.N. Istoriya natsionalnoy gosudarstvennosti Kalmykii [The History of the National Statehood of Kalmykia]. Moscow, 2000, p. 72.


Irina V. Lidzhieva – Candidate of History, Senior Researcher, Kalmyk Institute for Humanities of the Russian Academy of Sciences (Elista, Russia)

Based on documents from the National Archives of the Republic of Kalmykia the article is the first study undertaken in the Russian historiography which examines the mechanism of elections to the local self-government of the Kalmyk steppe in the XIX century. The author pays special attention to the bureaucratic mechanism of election, the documentation of election procedures and results. Also the role of the Governor’s authority and central body of Kalmyk national government in organizing the elections is being profoundly considered in the article. It is concluded that all stages of the election process were carried out under the guidance and control of the central body of Kalmyk national government. This authority, which reported to the Governor, in compliance with the laws of the Russian Empire sought for the unification of the election procedure and at the same time worked for maintaining certain national features of self-government of the Kalmyk people.

Russian Empire, Kalmyk steppe, Astrakhan province, Stavropol province, Kalmyks, Governor’s authority, local self-government, national self-government, elections

Т.З. Позняк

ОТНОШЕНИЕ ГОРОЖАН К ВЫБОРАМ В ОРГАНЫ ГОРОДСКОГО САМОУПРАВЛЕНИЯ (Три случая из истории выборов в Благовещенске

во второй половине XIX – начале XX веков)

T. Poznyak

The Attitude of Townspeople to the Municipal Election(Three Cases from the History of Elections in Blagoveshchensk

in the second half of XIX – early XX centuries)

Реформы в сфере местного самоуправления и либерализация системы региональных выборов в перестроечное время в нашей стране привели к активизации интереса исследователей к истории местного самоуправления в Российской империи. Не обошли стороной эти процессы и исследователей проблем самоуправления в городах российского Дальнего Востока, и за 1990-е – 2000-е гг. ими достигнуты определенные успехи1. Одним из важных выводов этих исследований стало положение об абсентеизме избирателей на выборах в органы самоуправления дальневосточных городов в пореформенное время2.

Однако открытие новых документов из фондов Благовещенской городской думы и управы, хранящихся в Российском государственном историческом архиве Дальнего Востока, позволили рассмотреть «под микроскопом» историю городских выборов и изменить представление об общественной активности горожан.

Обращение к методам микроисторических исследований дает возможность «благодаря максимально многостороннему и точному освещению исторических особенностей и частностей, характерных для общности индивидов исследуемого района»3 показать реальное функционирование тех или иных аспектов жизни обществ4.

В данной статье в качестве казуса (или «кейса») – пространственно ограниченного феномена, наблюдаемого в определенный момент времени или на протяжении определенного периода или глубинное исследование единичной ситуации с целью понимания более широкого класса схожих случаев или явления в целом5, – выступает общество Благовещенска второй половины XIX – начала XX в., а точнее – в 1868–1875 гг., в 1894 г. и 1905 –1910 гг.

Благовещенск – город в Амурской области. Основанный в 1856 г. как Усть-Зейская станица, согласно именному указу, объявленному Сенату 5 июля 1858 г., он был переименован в город Благовещенск. И в тот же год, согласно Положению об управлении только что образованной Амурской областью, город стал местом пребывания ее военного губернатора6.

36 37

Рассмотрение «под микроскопом» выборов в Благовещенске позволяет детально описать особенности социальной практики выборов в одном дальневосточном городе, попытаться выяснить мотивацию участников, их отношение к выборам, рассмотреть несколько сюжетных линий и целый пласт практик из повседневной жизни города на окраине Российской империи.

* * *

Первый случай относится к истории выборов на общественные должности в городском самоуправлении Благовещенска на основе дореформенных законов. Правовые основания, порядок выборов, состав общественных должностей описан автором ранее7, в данной же статье фокус внимания сосредоточен на отношении горожан к исполнению выборных должностей.

Первые выборы на городские должности в городе состоялись в конце 1868 г., до этого момента городским хозяйством заведовал полицмейстер8. До введения в конце 1875 г. в Благовещенске Городового положения 1870 г. выборы проводились на основе дореформенных законов. На собрании выборщиков от сословий избирались городской староста, заседатель общественного управления и кандидаты к ним, замещавшие их в случае длительных отлучек из города. Выборы проводились ежегодно, хотя по закону полагалось это делать раз в три года; вероятно, одной из причин было нежелание горожан обременять себя городской службой столь длительное время.

История уклонения купца 1-й гильдии Павла Васильевича Ланина от исполнения общественных должностей служит показательным примером низкой общественной активности горожан при выборах в органы самоуправления. Первый раз Ланин был избран заседателем общественного управления в октябре 1872 г., кандидатом на эту должность был избран купец 2-й гильдии И.И. Галецкий9. Однако из-за отказа избранных лиц в декабре общество было вынуждено провести новые выборы на эти должности. На первую был избран надворный советник И.И. Головков10, на вторую – временный купец 2-й гильдии, иностранный подданный Э. Стефан.

Дворянин И.И. Головков также отказался от должности, написав в письме военному губернатору Амурской области: «Последние обязанности я по званию своему нахожу для себя низкою, к тому расстроенное мое здоровье требует в мае сего года выехать на воды»11 (в тексте сохранена орфография и пунктуация источника, как и в последующих цитатах из архивных документов). Он был прав: по дореформенным законам от исполнения должностей, не соответствующих статусу избранного лица, можно было отказаться. Например, купцам 1-й гильдии и потомственным почетным гражданам предназначались выборные должности городских

старост и голов, а должности заседателей считались «низкими». Потомственные дворяне и вовсе могли занимать должности только по собственному желанию12.

Второй раз П.В. Ланина избрали 29 октября 1873 г. – теперь на должность кандидата к городовому старосте на 1874 г.; старостой был избран И.И.Головков13. Однако Ланин находился в Чите и вновь не приступил к исполнению обязанностей. Он был избран оба раза заочно и без запроса его предварительного согласия. Выборы без личного присутствия кандидатов на должности были обычной практикой: у них не спрашивали согласия исполнять общественные обязанности, выбирали из одной кандидатуры, поэтому неудивительно, что в дальнейшем возникали недоразумения и отказы от должностей. В источниках пока не найдено упоминаний о существования очередности исполнения общественных должностей в городе, хотя такая практика была распространенной в то время в провинции.

Когда в начале июля 1874 г. И.И. Головков из-за болезни попросил губернатора освободить его от должности14, городское общество вынуждено было в начале августе избрать на должность старосты купца 1-й гильдии И.М. Мелкумова, при этом приняв решение, что, в случае возвращения в город Ланина, тот должен будет приступить к исполнению должности старосты. Но тот, вернувшись в Благовещенск в августе, несмотря на просьбу общественного управления, не явился на заседание, а на повестке, присланной ему на дом, написал: «Читал явиться по болезни не могу, прошу бумагу Городского Правления объявить мне на дому, квартира моя в доме Финкентая». Городское управление в ответ потребовало его медицинского освидетельствования15. По свидетельству доктора Шперка, Головков перенес бронхит, воспаление почек, но «представляет свои болезненные припадки в более сильной степени», чем на самом деле, и в настоящее время может исполнять обязанности городского старосты16. Тем не менее, Ланин к общественной службе не приступил, и Мелкумову пришлось вступить в должность, которую он и исполнял с 1 сентября 1874 г. по 1 января 1875 г.17

19 октября 1874 г. на собрании выборных от сословий на должность городского старосты и председателя словесного суда на 1875 г. был избран временно благовещенский 2-й гильдии купец Иван Флегонтович Голдобин, которые вел в городе торговлю через доверенных, но сам никогда в Благовещенске не бывал, так как основные его предприятия находились в Забайкалье18. На должность кандидата к старосте снова выбрали ранее уклонявшегося от общественных обязанностей купца П.В. Ланина, заседателем общественного управления – временного благовещенского 2-й гильдии купца В.В. Хлыновского, кандидатом к нему – купца 2-й гильдии П.Г. Хмелева19.

38 39

Поскольку Голдобин отсутствовал, общество потребовало от Ланина, также отсутствовавшего, приступить к исполнению обязанностей старосты. В ответ Ланин прислал телеграмму из станицы Екатерино-Никольской, что болен и в условиях распутицы не в состоянии проделать путь до города верхом на лошади20. В середине ноября была получена телеграмма и от И.Ф. Голдобина, которой выразил благодарность обществу за избрание старостой, но написал: «Имея дело в Иркутской губернии, Якутской и Забайкальской областях, не нахожу возможным жить в Благовещенске и относить какую-либо обязанность»21.

2 ноября 1874 г. военный губернатор Амурской области барон А.А. Оффенберг получил докладную записку Ланина, посланную из станицы Екатерино-Никольской 30 октября 1874 г., с изложением обстоятельств дела об отказе им от исполнения общественных должностей в 1873 и 1874 гг. и самовольной отлучке22. Губернатор передал этот документ общественному управлению для определения его вины и меры наказания.

Докладная купца представляет собой удивительный образец изложения жизненных невзгод амурского предпринимателя в период начального освоения края, которые, по его мнению, должны были служить законным основанием для освобождения от общественной службы, и отражает практику обращения в вышестоящие инстанции «за правдой и защитой». Ланин писал: «…С 1 декабря 1872 года и по 1 апреля 1873 года я был тяжело болен и лежал в Благовещенском лазарете, приехавши в Читу, где находилось мое семейство, еще совершенно не поправившись сам, нашел жену свою больною, которая после трех месяцев страдания умерла, без сомнения подобная потеря, не могла не отразиться на мне еще больном, поручив четырех своих малюток попечению чужих людей, я больной отправился на Амур, для получения долгов, чтобы тем спасти себя от несостоятельности, потому что дела мои расстроились…»23. По приезду в Благовещенск в декабре 1873 г. он получил сообщение, что избран в кандидаты. Однако, «ссылаясь на свое, вследствие неблагоприятных обстоятельств, физическое и моральное страдание, а также и на существующий закон, коим предоставлено буквально право не принимать по выборам низших обязанностей за исключением городского головы и словесного, в которые и назначаются купцы 1 гильдии, просил общество, на время меня освободить»24.

Общество, по его словам, не вняло этим просьбам, но он уехал из Благовещенска без разрешения губернатора и общества, при этом его извиняло то, что в Чите в мае 1874 г. при свидетелях он договорился с городским старостой Горовковым (в письме фамилия названа, видимо, ошибочно: Головковым), что тот отслужит за него четыре месяца, именно с 1 июня по 1 октября за 400 рублей, деньги эти для выдачи ежемесячно он передал «иностранцу Финкентай».

Сам же он не мог приехать в Благовещенск, так как «во-первых нужно было устроить детей, с которыми я не виделся семь месяцев а во-вторых, пожар гостиного ряда в Чите, где хранились мои товары, похитил все мое состояние, а потом поспешная продажа соболей для оправдания в срок состоящего на мне кредита в убыток, приблизила меня к несостоятельности, все эти лишения, так быстро следующие, одно за другим, уложили меня в Чите в постель…»25. В это время он получил уведомление из Благовещенска, что Головков служить за него отказался и вынужден был подать прошение военному губернатору с приложением двух медицинских свидетельств о «расстроенном здоровье», препятствовавшем исполнению общественных обязанностей. Ланин настаивал, что он имел право на освобождение от службы по причине болезни и «как имеющего право, на основании закона, отказаться от низших назначений обществом»26. Однако реакции общественного управления и военного губернатора не последовало, а по прибытии в Благовещенск в августе 1874 г. он был подвергнут медицинскому освидетельствованию врачом Шперком. Ланин писал, что доктор нашел его «действительно больным». Однако в упомянутом выше свидетельстве Шперка написано, что Ланин мог исполнять обязанности городского старосты27.

Несмотря на это, купец вновь отправился по своим делам. Из текста его письма следует, что он либо действительно не признавал себя виновным ни в уклонении от общественных обязанностей, ни в самовольной отлучке, либо пытался сделать «хорошую мину при плохой игре»: «… Я не сознаю за собой не ослушания, не самовольной отлучки, во-первых, потому что на отбытие службы, руководствуясь 393 ст. Уст. о службе по выборам, я не изъявлял согласия, о чем подано мной прошение, и резолюции мне не объявлено по настоящее время, поэтому как неприведенный к присяге, я не считаю себя лицом состоящим на службе, а во-вторых мне не было предварительно объявлено о немедленном вступлении в обязанность Городского старосты, поэтому я мог считать свое присутствие уже ненужным да и я рассчитывал чрез 15 дней вернуться, если бы не застала меня опять болезнь»28.

Прошение Ланина демонстрирует его знание законов об общественной службе и правил обращения по инстанциям, и, несмотря на имеющиеся в тексте пунктуационные ошибки, написано довольно грамотно. Оно отражает характерную для имперской России практику обращения к начальству в поисках правды, справедливости и защиты, восприятие губернаторов как представителей императора и арбитров в решении всех спорных дел, а также традиционную практику взывания к милости и состраданию с изложением бед и невзгод, обрушившихся на просителя.

2 декабря 1874 г. выборные от сословий составили приговор о невозможности дать заключение, виновен Ланин или нет в самовольной отлучке, однако в виду изложенных им личных

40 41

обстоятельств они «полагали бы быть к нему снисходительными»29. В ноябре 1874 г. состоялись новые выборы на 1875 г., которые также не обошлись без осложнений, но это была уже другая история.

Случай купца Ланина является типичным для небольших провинциальных городов в дореформенное время: он отражает отношение горожан к общественным должностям как обременительной обязанности, имеющей вдобавок низкий статус и слабую популярность30.

В протоколах заседаний по выборам на городские должности фигурируют подписи выборных от сословий, а также полицмейстера и окружного стряпчего, наблюдавших за ходом выборов, но не принимавших участия в голосовании. В списках выборных от сословий за 1868–1875 гг. встречаются одни и те же фамилии, и из имеющихся источников невозможно понять, связано ли это было с низкой общественной активностью городских обывателей или, напротив, «узурпацией» доступа к принятию решений и исполнению должностей узким кругом лиц. Последнее, впрочем, маловероятно, учитывая частые отказы от должностей. В разные годы на собраниях выборных присутствовало от 10 до 15 человек. Круг лиц, избиравшихся на городские должности, также был ограниченным. За шесть лет выборов на основании дореформенных законов 20 человек избирались на должности по одному разу, пять – по два раза, один – три раза (П.В. Ланин, так ни разу в должность и не вступивший), один – четыре раза (П.К. Скорняков)31.

Частный случай Ланина и сохранившиеся документы о ходе выборов – прошения, докладные, заявления с отказами от должностей – свидетельствуют: мало кто стремился исполнять обязанности по городскому самоуправлению, избранные лица находили эти обязанности обременительными и старались от них уклониться под любым законным предлогом. По нашим подсчетам, за все время выборов в городе на основе дореформенных законов случилось 16 отказов от должностей и шесть раз происходили временные замены должностных лиц по причине отлучек по торговым или иным делам32. Лишь немногие соглашались исполнять общественные обязанности в течение длительного времени. Руководствовались ли они чувством гражданского долга, либо выгодой, особенно когда заменяли избранное лицо за плату, судить по имеющимся источникам сложно. Обременительность должностей по выбору и невозможность совмещать их с трудовой деятельностью для горожанина того времени объяснялась бедностью, необходимостью иметь постоянный заработок и спецификой коммерческой деятельности в регионе. Ведение торговли на дальневосточной окраине на начальном этапе освоения требовало частых переездов с места на место, отлучек для закупки товаров, получения или возврата кредитов, сбора долгов и прочего. Товары в Приамурье поступали либо из Забайкалья, либо через Николаевск-на-Амуре

морем из-за границы; купцам для совершения сделок или возврата кредитов необходимо было выезжать в Забайкалье, Иркутск или вовсе в европейскую часть России на длительное время. Торговля часто носила разъездной характер: купцы ездили по области, скупая пушнину в «инородческих» селениях и кочевьях, поставляя товары в крестьянские селения и казачьи станицы, приисковые районы.

* * *

Второй случай – из истории выборов в гласные Благовещенской городской думы в 1894 г., первых выборов на основе введенного в городе Городового положения 1892 г.

В выборах 4 марта 1894 г. участвовали 143 избирателя с 156 голосами. К сожалению, невозможно выяснить степень активности избирателей, так как пока не выявлено общее число избирателей в городе в этом году. При этом явившиеся на выборы проявили завидную активность: больше половины их (94 человека – 60,3 %) решили баллотироваться в гласные.

В думу было избрано 32 гласных и 7 кандидатов к ним, в том числе 20 купцов, 2 купеческих сына, 1 потомственный почетный гражданин, 1 дворянин и 3 чиновника, 2 военных (полковники), 10 мещан33. По сведениям, представленным Приамурскому генерал-губернатору для Отдела городского хозяйства Хозяйственного департамента МВД, в думе было 30 гласных: 24 купца (80 %), три чиновника, два военных, один мещанин34. Но несмотря на различие численных данных, мы видим явное преобладание купцов в составе Благовещенской думы.

Узнать детали этих выборов мы можем благодаря трем жалобам, поданным на имя военного губернатора Амурской области Д.Г. Арсентьева мещанином Кельсием Андреевичем Антуфьевым и одной – купцом 2-й гильдии Иосифом Николаевичем Очерединым.

К.А. Антуфьев, баллотировавшийся в думу, но набравший 33 голоса «за» и 122 «против» и не прошедший в ее состав, сообщал губернатору о нарушениях в ходе голосования: подкуп избирателей, наличие группировки в управе и думе, члены которой заранее договорились о своих кандидатах и оказывали различными способами давление на избирателей для их прохождения в состав думы.

В одной его жалобе весьма красноречиво описан ход выборов и нарушения: «На состоявшемся 4-го сего Марта Собрании в здании Благовещенской Городской Управы, для избрания 39 гласных, находился и я, и избрание не признаю действительным, как стачку посредством угощения и при других обстоятельствах незаконных… В смежной комнате с залою Собрания производилось угощение, были поставлены на столы: горячий самовар, стаканы, булки, тарелки, ножи, вилки, рыба, пиво, а, может быть, была и водка.

42 43

Водка, полагаю потому, что закусывали некоторые субъекты соленою рыбой, а водка же могла находиться в другой по смежности комнате, где архив, куда была дверь притворенною. Вся собравшаяся публика, за исключением немногих, до и даже во время баллотирования забавлялась чайком и рыбой. Публика прибыла с 12 часов дня и неужели не подкрепилась дома… Угощение происходило по всей вероятности не на счет же Управы и зачем? А на счет Членов и Головы, так как распорядители угощения все время находились в харчевой комнате, а именно: Член Попов и Бухгалтер Голубев»35.

Благодаря подробному описанию порядка голосования мы можем представить не нормативную, а реальную практику выборов: «В конце огромной комнаты стояли сомкнутые несколько столов в виде “покоя”; на столах по наружному борту стояло 10 ящиков, каждый занавешанный черным сукном; на верху каждого ящика прибито было получинков, в которые влагались билеты с обозначением фамилии, имя и отчества баллотирующегося; у каждого ящика стояли по одному ассистенту, которые часто отлучались, толкались в толпе, в середине покоя сидел или стоял Секретарь и два ассистента Ельцов и Бусыгин, а может быть сначала поместились не в качестве ассистентов, а как было свободное место… Напротив Секретаря, у наружного борта “покоя” стоял Голова; кругом, напершись на столы, стояла и толкалась публика и чрез что более половины зала оставалась пустою… Секретарь вызвал по списку… без перерыва до конца, и вызываемые, протискиваясь по толпе, тянулись гусем вокруг столов, суя шары по ящикам. Покончив по списку вызывающих, сождав конца, Голова переходил к первому ящику, а затем волновалась вся толпа: считали шары, но как считали трудно было в сутолоке понять. Так объявляли, избирательных столько, неизбирательных столько, или говорилось наоборот, толпа по несколько раз переспрашивала, так как каждый интеллигент и каждый молоканин напрягал слух только для того, что каждый записывал у себя карандашом число шаров каждого баллотирующего. Оказалось, что закон всеми был вытвержен, все знали свое дело»36.

Несмотря на субъективность и личную заинтересованность автора жалобы в результатах выборов, интересна его интерпретация мотивов участия в выборах в гласные различных слоев городского населения: «Все, находя в “покое” добро, прильнули к “покою”: молокане по списку все, согнанные полагаю агентами, чуть не все баллотировались… вся интеллигенция в погоне за славой, меньшинство из-за насущного, а я с голоду»37.

Антуфьев приводит факты давления на избирателей со стороны городского головы: «…При последней баллотировке, я слышал, что Голова говорил: “Выбирайте скорее, кладите направо, надо кончать” и при предпоследнем ящике – Юшкевича говорил: “Ну, кладите ему, его следует, кончайте”»38. «Когда баллотировался Павлов, член Управы, то он получил наибольшее число шаров, но,

оказалось, что кто-то поусердствовал ему, положив два шара вместо одного, т.к. по счету избирателей нашелся один шар лишний. Стали перебаллотировать, Павлов не возражал. Баллотированный ящик Павлова стоял последним, на уголке, в тени… Вплоть около ящика стоял Павлов, кто-то его отвлекал разговором, а он подглядывал, как ему кладут шары. Я, не любя Павлова, встал в середину между ассистентом и Павловым, и избиратели стали ему класть налево. Теперь у Павлова не достало 5 шаров до половины. Полагаю, что когда его баллотировали впервые, то он также стоял, и тут же и может говорил: “Пожалуйста, кладите на право”. После чего, Павлов предстал пред Головою, стал говорить: “Я не просил, чтобы меня перебаллотировали, я не просил, а к чему и зачем меня стали перебаллотировать, когда я не просил; я оставался довольным”. Голова отвечал: – У Вас был лишний шар и я не могу ничего переделать или сделать. Еще бы он стал переделывать, когда в это время у всех были напряжены слух и зрение. Теперь о Голове. Голова, стоя у ящика по смежности своего баллотирующего ящика, весь извернувшись параграфом в сторону своего баллотирующего ящика и не сводя с него глаз, крепко наблюдал и получил наибольшее число шаров»39.

Из этого описания мы видим явную заинтересованность избирателей в результатах выборов, знание правил и порядка выборов, некоторую неразбериху и ряд нарушений. Возможно, главным чувством, которое двигало Антуфьевым при написании жалобы, была обида и недовольство результатами голосования. Тем не менее, абсолютно не доверять его видению ситуации на выборах мы не должны, и можем рассматривать подобное развитие событий как вполне вероятное.

Интересно упоминание Антуфьевым мотивации молокан, активно участвовавших в выборах: дескать, они были «согнаны агентами». Данная ситуация требует пояснения, тем более что жалоба Очередина посвящена именно опасности преобладания молокан в Благовещенской думе, лоббирующих свои интересы за счет клановой солидарности и тем самым дискриминирующих православное большинство.

В Благовещенске, единственном из дальневосточных городов, проживало большое число молокан. В отчетах военных губернаторов Амурской области регулярно отмечались многочисленность, сплоченность, материальная обеспеченность молокан, проживавших в области40. По данным на 1 января 1892 г., в Благовещенске из общей численности населения 21 096 человек было, по нашим подсчетам, 3 103 раскольника и сектанта (14,7 %) и в их числе – 2 807 молокан (13,3 %)41.

Участие в органах общественного самоуправления давало молоканам возможность влиять на городские дела, повышать свой социальный статус, а благодаря клановой сплоченности и

44 45

солидарности они могли обеспечить себе фактически монопольное положение в думе. Молокане были ограничены в правах на избрание своего представителя на должность городского головы: как сектанты они не имели на это право ни в соответствии с дореформенным законодательством, ни по Городовым положениям 1870 и 1892 гг. Но они активно продвигали свои кандидатуры на другие городские должности.

В городе в конце XIX – начале XX вв. наблюдалось своеобразное противостояние демократически настроенной интеллигенции, отчасти поддерживаемой православными мещанами и разночинцами, и консервативно настроенных молокан, и каждая из группировок стремилась провести в думу наибольшее число своих сторонников.

Фигура благовещенского 2-й гильдии купца Иосифа Николаевича Очередина нуждается в характеристике. Иркутский цеховой Очередин, приехав в Благовещенск в 1861 г., являлся старожилом, с 1864 г. был временным купцом 2-й гильдии (то есть выбирал торговое свидетельство по 2-й гильдии, но имел приписку по старому месту жительства в Иркутске), с начала 1887 г. уже приписался к городу в качестве купца 2-й гильдии. Он активно участвовал в выборах и на основе дореформенных и пореформенных законов: состоял выборным от сословия с 1869 по 1873 гг. и в 1875 г., избирался гласным Благовещенской думы с первых выборов в 1875 г. и в течение пяти последующих сроков, не был избран только в 1894 г., и снова входил в состав думы 1898–1902 гг.

Очередин жаловался губернатору на слишком большое число избранных в гласные думы молокан и других сектантов, якобы в нарушение ст. 44 Городового положения 1892 г. По его словам, в избирательном собрании 1894 г. «всех, участвовавших в оном, избирателей из молокан, духоборов и других сект г. Председатель собрания приравнял к христианам и допустил из их, вопреки… 44 ст. городов. полож. изд. 1892 г.… к избранию в гласные думы и кандидаты к ним, на предстоящее 4-х летие, в неограниченном числе»42. Он также указал, что в ходе пяти предыдущих городских выборов «избиратели из молокан, духоборов и других сект за христиан не признавались и потому в гласные думы и кандидаты к ним, из них избирали» только третью часть общего числа гласных, точно исполняя ст. 35 Городового положения 16 июня 1870 г.

Здесь необходимо дать пояснение. Данная практика действительно существовала в Благовещенске в течение долгого времени, но фактически в нарушение закона. Она была введена с подачи и.д. военного губернатора Амурской области барона А.А. Оффенберга во время введения в действие в городе Городового положения 1870 г. Губернатор, разъясняя городскому общественному управлению, кто обладал избирательными правами согласно новому закону, неверно его истолковал, причислив сектантов (молокан, баптистов) к нехристианам. Закон же ограничивал участие в думах нехристиан,

в частности евреев и мусульман43.По мнению Очередина, молокане не могли считаться христианами,

как «сектанты, не признающие таинств, не исключая и таинства Св. Крещения». В жалобе были приведены показатели высокой активности молокан в выборах. Достаточно вспомнить упоминание Антуфьева: «Молокане по списку все, согнанные полагаю агентами, чуть ли не все баллотировались». Большое количество молокан в избирательном собрании привело к естественному результату – выбору большого числа сектантов в гласные. Из 156 голосов избирателей 92 принадлежали православным и 64 представителям молокан, духоборов и других сектантов, баллотировались 54 православных и 40 сектантов, в гласные были избраны 19 и 13 человека, в кандидаты 2 и 5 человека соответственно44.

И.Н. Очередин высказал опасение, что при таком составе думы в ней будут регулярно ущемляться интересы православного населения города: «При оставлении думы в вышеуказанном составе может быть, что в заседаниях ея, в большинстве случаев, преобладающее и подавляющее большинство голосов всегда будет на стороне молокан, решения коих в делах касающихся интересов христианского населения города, можно с уверенностию полагать, будут не удовлетворительны»45.

Почему он высказывает такое опасение? Дело в том, что молокане, как правило, действовали сплоченно и всегда могли договориться о голосовании по тому или иному вопросу, среди православного же населения чаще объединяющим признаком были не вероисповедание, а иные идентичности. Границы групповой идентичности у русских на дальневосточной окраине чаще лежали в плоскости: богатый – бедный, торговец – интеллигент, чиновник – военный, ведомственной или профессиональной принадлежности.

Для православного русского населения города было характерно отсутствие единства, деление на группы и кружки. Автор одной из статей в газете «Дальний Восток» весьма красноречиво описывал общество Хабаровска: «Дело в том, что в нашем городе… существует несколько отдельных обществ, корпораций… Звена связующего между ними нет... Кроме разделения на высших и низших – разделения, существующего во всяком обществе, – у нас существуют кружки профессиональные; кружок военных, кружок исключительных, имеющий массу своих подразделений… кружок чиновников, чиновников высшего полета; кружок коммерсантов высшего полета, плюс сливки из железнодорожников; кружок чиновников средней руки и, наконец, наш брат – мелкая сошка…»46. Подобную характеристику, видимо, можно было применить к обществу любого из дальневосточных городов.

И поведение лиц, написавших жалобы, и описанное ими поведение избирателей в ходе выборов доказывает высокую степень заинтересованности в результатах выборов, активное участие в них,

46 47

знание законов, готовность следить за соблюдением законности и жаловаться на нарушения вплоть до обращения в Сенат.

Амурское областное по городским делам присутствие 12 марта 1894 г. рассмотрело жалобы Очередина и Антуфьева. Члены присутствия решили, что согласно «ст. 61-99 т. 10. ч.1. изд. 1887 г. сектанты не могут быть признаны не христианами, а потому ссылка Очередина на 44 ст. Городового Положения представляется неправильною», кроме того «из представленного Городским Головою… выборного производства не усматривается тех нарушений, кои указаны в 39-48 ст. Городового Положения и кои могли бы служить основанием к отмене выборов». Поэтому присутствие постановило жалобы «оставить без последствий»: «первую как не основательную за силою 61-99 ст. Т.10. Ч.1. и вторую – за не обнаружением нарушений законного порядка при выборах»47.

Очередин, не согласившись с решением присутствия, отправил жалобу в Правительствующий Сенат, но последний признал законность решения присутствия и оставил жалобу купца «без последствия»48. Опасения купца были одним из проявлений мобилизации и постепенно выкристаллизовывающейся солидарности православного населения города в условиях конкуренции со стороны молокан в различных сферах хозяйственной деятельности.

К.А. Антуфьев в Сенат не жаловался, и мы не можем знать, как бы разрешилось это дело. Хотя надо сказать, подобные же нарушения позднее послужили основанием Сенату для отмены результатов выборов во Владивостокскую городскую думу 2 и 9 мая 1910 г. по жалобе отставного капитана флотских штурманов, редактора газеты «Дальний Восток» В.А. Панова. Приморское областное по городским делам присутствие также постановило 29 мая/1 июня 1910 г., признать жалобу В.А. Панова не заслуживающей уважения, и утвердило результаты выборов. А Правительствующий Сенат, рассматривая это дело 2 декабря 1910 г., нашел, что, «как видно из копии обжалованного постановления Областного Присутствия, а равно обращенных в Присутствие жалоб избирателей, на происходивших выборах гласных во Владивостокскую Городскую Думу лица, непосредственно заинтересованныя в исходе выборов, становились у баллотировочных ящиков своих или своих противников и открыто вели агитацию, подсказывая куда кому класть шары, в каковой агитации участвовали и отдельные группы избирателей, из которых некоторые демонстративно отворачивали сукно и в открытую клали своим противникам черные шары, а во время подсчета голосов аплодировали неизбранию противников». При этом Сенат даже не стал «входить в обсуждение прочих доводов просителей» и выборы отменил49.

Как видим, местные власти, в отличие от Сената, и в том, и в другом случае предпочитали игнорировать нарушения. К сожалению,

в документах дела отсутствуют свидетельства, которые могли бы пролить свет на причины подобных решений членов Присутствия. В качестве возможных мотивов можно предположить нелюбовь представителей региональной администрации к жалобщикам, учет их заинтересованности в результатах и потому необъективность в восприятии избирательного процесса, нежелание осложнять и удлинять избирательный процесс, большая вера лицам, также заинтересованным в результатах, но облеченным должностями, – городскому голове и членам управы, – чем недовольным рядовым избирателям.

Таким образом, ход выборов Благовещенской думы 1894 г. и жалобы можно рассматривать как иллюстрацию возросшего интереса к выборам, борьбы групп и используемых незаконных практик для увеличения шансов прохода в думу своих кандидатов. Неизменным остаются патерналистские настроения, знание законов и практики обращения по инстанциям, традиционные обороты письменных обращений, достаточно развитая правовая культура горожан.

* * *

Третий случай касается выборов гласных думы Благовещенска в годы Первой русской революции.

В эти годы на волне всеобщего революционного брожения прежнее превосходство в составе думы Благовещенска мелких и средних предпринимателей и молокан было нарушено усилением «фракции интеллигенции», подозреваемой «охранкой» в социал-демократических настроениях. Увеличение в составе дум представителей интеллигенции и лиц свободных профессий – учителей, врачей, редакторов газет и журналов, присяжных поверенных – было характерно не только для Благовещенска, но и Владивостока. Увеличение представительства в думах, избиравшихся по Городовому положению 1892 г., образованных и политически активных представителей дворянства и интеллигенции вместо лояльных правительству гласных из среды мелких собственников исследователями отмечается как общероссийская тенденция50, и указанные региональные городские думы вполне в нее укладывались.

На материалах выборов Благовещенской думы 1906 г. можно проследить усиление активности избирателей в плане выдвижения кандидатов в гласные и появление на авансцене людей, подозреваемых либо в прямых связях с социал-демократами, либо в антимонархических или либеральных настроениях.

На выборах в мае–июле 1906 г. шла ожесточенная борьба за места гласных и должности в органах городского самоуправления. Численность избирателей в Благовещенске в 1906 г. составляла

48 49

790 человека51. В думу необходимо было избрать 59 гласных и 12 кандидатов. Выборы проходили несколько дней – в конце мая, начале июня и в конце июля 1906 г.

Первые жалобы появились еще до начала выборов, на этапе составления списков избирателей. Не внесенные в списки иркутский гражданин Василий Григорьевич Бондаренко и наш старый знакомец – купец 2-й гильдии Иосиф Николаевич Очередин – подали заявления в управу о неправильном исключении их из списка избирателей. Управа 30 марта 1906 г. представила на рассмотрение губернатору Амурской области документы об отклонении управой 22 марта их заявлений52.

Оба заявления позволяют проследить, как и на каких основаниях происходило исключение из списков избирателей.

Очередин – активный избиратель и постоянный гласный думы, оказавшись в 1906 г. исключенным из состава избирателей, вероятно, испытал глубокий шок. Управа исключила его из списков, так как он состоял «товарищем-распорядителем Амурского торгово-промышленного товарищества, производящего раздробительную торговлю крепкими напитками, а Правительствующий Сенат указом от 18 марта 1904 года за № 2662 разъяснил… что лица, распоряжающиеся делами товариществ, содержащих ведерные лавки и питейные дома, не могут принимать участие в городских выборах…»53. Таким образом, до этого времени Очередин был избирателем и избирался в думу в нарушение порядка, установленного Городовым положением 1892 г. и разъясненного приведенным указом Сената.

Заявление Бондаренко отражало одну из адаптивных практик горожан, которые, с одной стороны, стремились уменьшить стоимость налогооблагаемой базы (недвижимости) и размеры уплачиваемых налогов, с другой стороны – когда это их стремление входило в противоречие с их желанием обладать избирательными правами, начинали протестовать против неправильной оценки их имущества.

Бондаренко заявил о неправильной оценке его имущества в 800 р., так как оно в городском банке было заложено по трети его стоимости – в 700 руб., и, следовательно, полная стоимость составляла не менее 1 000 руб. Управа отклонила заявление Бондаренко: ведь он, получив окладной лист на 1905 г. с указанной оценкой имущества, «не нашел нужным подать к установленному Думой сроку – 10 августа 1905 года возражение о неправильности оценки… а заявил об этом только теперь по поводу невнесения его в избирательный список, из чего явствует, что Бондаренко признавал оценку комиссии его имущества, утвержденную Думой, правильною»54.

Другой аргумент, приводимый Бондаренко в защиту своих избирательных прав, демонстрирует восприятие частью городских обывателей Манифеста 17 октября 1905 г. как ключевого закона,

изменившего всю систему власти в стране и давшего всем избирательные права безотносительно характера избираемых органов. Он писал: «…Как же может Благовещенская Городская Управа на спорном основании этого потерявшего свою силу в отношении выборов старого Гор. Полож. произвести местные городские выборы гласных с помощью монопольного контингента своих избирателей вопреки несомненно безспорному, если признать по добровольному и человеколюбивому побуждению Государя Императора, данному манифесту 17 октября, являющемуся основным законодательным актом к порядку производства выборов на новых, и ясно выраженных им началах»55. Управа пояснила Бондаренко, что манифест не отменяет действие Городового положения.

Однако перейдем к самим выборам. В первое избирательное собрание 23 мая 1906 г. прибыл

181 человек со 188 голосами – 22,9 % и 23,8 % от общего числа избирателей. Как видим, показатели явки были не слишком высокими. Но при этом на первом собрании в гласные было выдвинуто 190 человек, отказалось от баллотировки 34, 156 баллотировалось (86,2 % от числа явившихся на выборы, 83 % от числа их голосов), что свидетельствовало о едва ли не всеобщем желании стать гласным думы.

Мотивация столь высокой активности остается за кадром, и мы о ней можем только строить предположения. Жалованье гласные не получали; следовательно, не понятно указание в жалобе Антуфьева 1894 г. на то, что меньшинство баллотировалось в гласные «из-за насущного», а он «с голоду»56. Возможно, вхождение в думу, кроме высокого в рамках города социального статуса, давало какие-то преференции при избрании на должности в управе, или возможности получения взяток при лоббировании земельных или иных вопросов. Однако пока среди материалов местных дум и управ документов, подтверждающих получение незаконных доходов гласными дальневосточных городов, не найдено.

В первом избирательном собрании 23 мая 1906 г. было избрано 45 гласных. В журнале собрания было зафиксировано нарушение: «При произведении баллотировки за Ефима Захаровича Платонова [Купец 2-й гильдии, молоканин. – Т.П.] было подано 100 избирательных и 98 неизбирательных, то есть на 10 голосов более чем было в собрании избирателей. В виду того, что при подсчете голосов вкралась ошибка, по предложению председателя была произведена перебаллотировка Е.З. Платонова, при чем было подано за его избрание 99 избирательных и 86 неизбирательных голосов»57.

29 мая 1906 г. уполномоченный благовещенского общественного собрания Адольф Львович Якуцевич обратился с жалобой к военному губернатору Амурской области на «существенные нарушения» в ходе выборов: «не были приглашены точно определенныя лица для собирания и подсчета избирательных голосов, а садились при

50 51

избирательных ящиках и отбирали голоса лица сами пожелавшие занять то или другое место и менялись тоже по собственному желанию в течение выборов то есть лица могущие так или иначе влиять на исход голосования»; во время баллотировки или не хватало шаров для голосования, или было разное количество в разных местах; «у г. Платонова оказалось на десять шаров больше против общего количества шаров, допускаемого на ящик, что указывает на полную небрежность выборов»; не была подробно объяснена процедура выборов; из подсчета голосов избирательных и неизбирательных следовало, что избираемые участвовали в своем собственном избрании. Он просил губернатора отменить результаты выборов58.

Как видим, нарушения 1906 и 1894 гг. фактически идентичны, что может свидетельствовать об их типичности для Благовещенска.

Областное по городским делам присутствие, рассмотрев 12 июня 1906 г. жалобу, «нашло, что нарушение порядка выборов в той степени в какой указано в жалобе не имело место и не могло оказать существенного влияния на ход выборов». Однако присутствие учло, что четыре человека незаконно приняли участие в выборах и «что это число лиц могло отразиться на выборах И.А. Бурзинского, Е.И. Ефимова, А.А. Сахарова, С.Я. Никитина, в отношении которых число избирательных и неизбирательных голосов колебалось в этих пределах; вместе с тем находя избрание Клитчоглу не согласным со ст. 33 Гор. Полож. как находящегося под следствием», присутствие постановило: выборы в гласные вышеуказанных лиц отменить, как и результаты в отношении лиц забаллотированных на выборах 23 мая 1906 года В.Е. Буянова, И.Ф. Семерова, Г.И. Скрибановича, И.Е. Молоденкова, В.Ф. Крюкова, П.В. Мордина. Взамен исключенных присутствие назначило новые выборы59.

Второе избирательное собрание состоялось 1 июня 1906 г., прибыло 95 избирателей, из коих шесть с двумя голосами. Предстояло выбрать 14 гласных и 12 кандидатов60, баллотировались 73 человека (76,8 % избирателей, явившихся на выборы, 72,3 % голосов), избрано в гласные 11 человек. В результате в двух избирательных собраниях избрали 56 гласных, то есть более двух третей (от 59 и 12)61.

В третьем избирательном добавочном собрании 24 июля 1906 г. присутствовало 82 человека, из коих 5 с двумя голосами, выдвинуто 24 человека, отказались 5, баллотировалось 18 (22 % и 20,7 %). В итоге было избрано 8 гласных и 4 кандидата62.

Однако у военного губернатора Амурской области Д.В. Путяты возникли сомнения «в отношении некоторых лиц… о праве их участия в выборах гласных», и он приостановил утверждение думы до получения «надлежащих справок»63. Он запросил сведения о И.Е. Молоденкове и И.О. Мокине у прокурора Благовещенского окружного суда, который ответил 2 августа 1906 г., что оба «под судом и следствием в настоящее время не состоят»64.

Военный губернатор этим не удовлетворился и написал Приамурскому генерал-губернатору генерал-лейтенанту П.Ф. Унтербергеру 12 августа 1906 г. о своих сомнениях по поводу включения в думу Ивана Осиповича Мокина: «Поведение гласного… И.О. Мокина в заседаниях Думы еще в прошлом 1905 году обратило мое внимание по своей грубости и противоправительственному направлению. Проявленное однако в общих формах и совпадая с временем уклонения неразвитой части общества от порядка в силу неправильного усвоения благ, дарованных Манифестом, оно, казалось, не требовало никаких сдерживающих распоряжений администрации специально в отношении этого лица. Ныне И.О. Мокин вновь, как владелец типографии, позволил себе грубый отзыв [В заявлении, напечатанном в благовещенской газете «Амурский край», в № 122 за 1905 г. – Т.П.] на требование администрации по выдаче подписки о непечатании воззвания бывших членов Государственной Думы. Имея в виду, что И.О. Мокин выбран гласным и на новое трехлетие… я имею честь изложенное препроводить на благоусмотрение Вашего Высокопревосходительства…»65.

Указания на то, какие обвинения губернатор выдвигал в адрес Молоденкова, в деле отсутствуют; возможно, губернатор вспомнил о его «старых грехах». Иван Егорович Молоденков, прибывший в Амурскую область в 1883 г. в качестве межевого чиновника, в феврале 1884 г. вступил в письменные пререкания с военным губернатором Амурской области П.С. Лазаревым и правителем его канцелярии Штраумбергом о выплате ему дополнительных прогонов. В своих прошениях он высказал ряд «поносительных и укорительных выражений относительно должностных лиц»66, за что не был отдан под суд, а получил семь суток ареста на гауптвахте. Судя по текстам жалоб и того, что в своих требованиях он прошел все инстанции вплоть до Правительствующего Сената, Молоденков был склонен к правдоискательству67. Возможно, в дальнейшем это его свойство и несдержанность характера вызывали и у других военных губернаторов сомнения в его политических настроениях.

В конечном итоге дума губернатором была утверждена, и Мокин вошел в ее состав в качестве гласного, Молоденков – кандидата.

И.О. Мокин баллотировался и на следующих выборах в думу, но был исключен из избирательных списков за «неблагонадежность»: «по постановлению Приамурского генерал-губернатора от 14 октября 1909 г. № 15 на основании п. 16 ст. 19 Правил о местностях, объявленных состоящими на военном положении» ему было «воспрещено жительство в пределах Приамурского края на все время действия в нем военного положения за полное общение его с местной организацией РСДРП»68.

Интересно, что гласные, избранные в первом избирательном собрании, проходили в думу, набрав в лучшем случае 156 голосов «за» и 31 «против», а в худшем – 92 «за» и 83 «против», во втором

52 53

собрании лучший результат был 66 и 34, а худший – 50 и 48, в третьем же собрании – 64 и 22 и 45 и 42 соответственно.

Столь несправедливое прохождение в думу с различными результатами в ходе одних выборов, но в разных собраниях отметил в своем выступлении в городской думе 7 января 1905 г. Г.И. Клитчоглу – гласный, редактор-издатель газеты «Амурский край», один из представителей в думе «партии интеллигенции». Фактически за год до рассматриваемых выборов он выступил с инициативой проведения предварительных собраний избирателей, где выдвигались бы кандидаты в гласные, чтобы избежать вышеуказанной «порочной» практики69.

Для нас выступление Клитчоглу в думе интересно описанием вышеозначенной практики выборов как типичной для Благовещенска: «…Обыкновенно каждая группа избирателей составляет свой список кандидатов и за подписью известного числа (не менее пяти) лиц представляет в избирательное собрание. Но в каждом городе бывает две, три и более групп. Бывает так, что иные кандидаты с одной группы оказываются нежелательными другим группам. Таких кандидатов на избирательном собрании забаллотировывают. В Благовещенске из двухсот и более кандидатов, выставленных по первому общему списку, избранными оказываются не более одной пятой или шестой части. В день первого избирательного собрания прежде всего выполняются известные формальности. Затем из всех представленных до известного часа списков составляют один общий список и после того приступают к выборам. В общем списке кандидатов бывает… не менее двухсот. Обыкновенно перебаллотировать в первый же день всех кандидатов не удается и избирательное собрание продолжается на следующий день. На второй день избирателей обыкновенно бывает меньше, чем в первый день, так как первый интерес прошел. В виду борьбы партий обыкновенно из числа первых кандидатов избираются не все гласные. Тогда возможны два случая: или назначается новое избирательное собрание, или, если время позволяет, назначаются в этом же собрании новые кандидаты (последнее избирателями предпочитается). В число этих кандидатов не могут быть включены забаллотированные по первому списку. Следовательно, кандидатами на этот раз могут быть выставлены такие лица, которых при составлении первых списков никто и не вспомнил, как о пригодных для участия в управлении общественными делами. Но так как большинство гласных уже избраны, то избиратели торопятся окончить собрание и кладут избирательные шары без должной осторожности, и случайные люди оказываются избранными. А так как на второй и последующие дни число избирателей бывает обыкновенно меньше, чем в первый день, то получается такое ненормальное явление: лица, выставленныя кандидатами в первый список и получившие более сотни избирательных голосов, в гласные не попадают; лица же, о

которых вспомнили только тогда, когда желательных людей более не оказалось, выходят в гласные полсотней голосов. Такое явление считать полезным для интересов города и городского населения нельзя…»70.

Предложение Клитчоглу об организации предварительных избирательных собраний вызвало дискуссию в думе, но его инициатива была поддержана большинством гласных, и постановление думы с проектом инструкции было направлено на утверждение губернатора области и приамурского генерал-губернатора71. Они, в свою очередь, не возражали против устройства таких собраний. Тем не менее, несмотря на отсутствие в законе запрета на образование предварительных собраний избирателей, генерал-губернатор Р.А. Хрещатицкий 5 апреля 1905 г. попросил у министра внутренних дел указаний72. Из министерства 9 апреля 1905 г. ответили: «Согласно указу Сената 30 сентября 1897 г. городским избирателям предоставлено законом право предварительных совещаний посему ходатайство Благовещенской думы не требует распоряжений министерства»73. 12 апреля 1905 г. Р.А. Хрещатицкий утвердил инструкцию предварительных совещаний и сообщил губернатору об отсутствии препятствий к их созыву74.

Сам Г.И. Клитчоглу в состав думы 1906–1910 г. не вошел, хотя был избран гласным в первом избирательном собрании, но затем исключен из списков областным по городским делам присутствием «как находившийся под следствием». Вскоре после выборов, решением Особого присутствия Иркутской судебной палаты, принятым 27 августа 1906 г., его признали виновным в дерзостном неуважении «к Верховной Власти», выразившемся в публикации в его газете в ноябре–декабре 1905 г. статьи под заглавием «Еще не кончена борьба», статьи, начинающейся словами «проездом врач Бредихин сообщает», и перепечатки из столичных газет под заглавием: «Манифест социал-демократов и социалистов-революционеров», «возбуждающую к учинению бунтовщического деяния и неповиновению закону». Он был приговорен к году заключения в тюрьме, но ему было зачтено содержание под стражей до суда75.

Таким образом, третий случай отражает консолидацию и активизацию в Благовещенске «партии» демократически настроенной интеллигенции, попытки выработать групповую идентичность на противопоставлении себя группе «некультурных мелких торгашей». «Партия демократической интеллигенции» стремилась объединить вокруг себя определенные слои городского населения и, используя новые возможности в виде предварительных совещаний, выступать с программными заявлениями и вербовать себе сторонников. Налицо был рост гражданского самосознания, усиление выборной активности, появление на общественной арене новых сил и группировок, отражавших изменившееся состояние

54 55

местного общества и политические настроения горожан.

* * *

В конечном итоге три выборных случая отражают процесс постепенного формирования в городе местного общества и его трансформацию на протяжении рассматриваемого периода, и главное изменение степени избирательной активности горожан. Если на дореформенных выборах в органы городского самоуправления Благовещенска отказы от участия в собраниях, исполнения должностей были скорее обычной практикой, чем исключением, то после городской реформы, несмотря на невысокие показатели явки (от 20 до 60 %), являющиеся на выборы избиратели демонстрировали отчетливое стремление быть избранными.

Эти случаи позволяют также проследить постепенное формирование в городе групп с разными политическими взглядами, общественными интересами и ценностными ориентациями, усиливающуюся их мобилизацию и конфронтацию, которая пока реализовывалась в пространстве городских выборов. Эти «партии» старались провести на выборах как можно больше своих кандидатов, используя законные и незаконные способы избирательной борьбы и выборные практики.


1 Позняк Т.З. Городская реформа и состав гласных Владивостокской думы // Эволюция и революция: опыт и уроки мировой и российской истории. Хабаровск, 1997. C. 17–19; Сергеев О.И., Лазарева С.И., Тригуб Г.Я. Местное самоуправление на Дальнем Востоке России во второй половине XIX – начале XX в.: Очерки истории. Владивосток, 2002.

2 Скрабневская Е.С. Выборы в городские думы на российском Дальнем Востоке во второй половине XIX – начале XX вв. // Записки Гродековского музея. Вып. 5. Хабаровск, 2003. С. 64–74; Тригуб Г.Я. Местное самоуправление на Дальнем Востоке России в конце XIX – начале XX в. // Вестник Дальневосточного отделения РАН. 2006. № 5. С. 150–155; Тригуб Г.Я. Местное самоуправление на Дальнем Востоке России в условиях Гражданской войны (1918 – 1920) // Россия и АТР. 2013. № 1. С. 18–35.

3 Медик Х. Микроистория // Thesis. Вып. 4. М., 1994. С. 197.4 Гинзбург К. Микроистория: две-три вещи, которые я о ней знаю //

Современные методы преподавания новейшей истории. М., 1996. С. 207–234; Леви Дж. К вопросу о микроистории // Современные методы преподавания новейшей истории. М., 1996. С. 167–190; Грэнди Э. Еще раз о микроистории // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. 1996. М., 1997. С. 291–302; Побережников И.В. Микроистория: действия и структуры в историческом контексте // Уральский исторический вестник. 2010. № 4(29). С. 8–13.

5 Gerring J. Case Study Research: Principles and Practices. N.Y., 2007. P. 19; Фливберг Б. О недоразумениях, связанных с кейс-стади // СОЦИС. 2005. № 4. С. 110–120.

6 Дальний Восток России в материалах законодательства: 1856 – 1861 гг. Владивосток, 2002. С. 48, 54–63.

7 Позняк Т.З. Городское общественное управление Благовещенска: должности и выборные практики (вторая половина XIX – начало XX в.) // Дальневосточный город в контексте освоения Тихоокеанской России. Владивосток, 2014. С. 232–249.

8 Дальний Восток России в материалах законодательства: 1856 – 1861 гг. С. 60.

9 Российский государственный исторический архив Дальнего Востока (РГИА ДВ). Ф. 704. Оп. 5. Д. 7. Л. 43–44.

10 Там же. Л. 50–50об.11 Там же. Л. 48.12 Свод уставов о службе гражданской. Кн. 2: Устав о службе по

выборам. СПб., 1857. С.79; Позняк Т.З. Городское общественное управление Благовещенска: должности и выборные практики (вторая половина XIX – начало XX в.) // Дальневосточный город в контексте освоения Тихоокеанской России. Владивосток, 2014. С. 234.

13 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 7. Л. 63–63об.14 Там же. Л. 72.15 Там же. Л. 94–94об.16 Там же. Л. 99–100об.17 РГИА ДВ. Ф. 755. Оп. 2. Д. 13. Л. 16об.–17; Д. 56.18 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 11. Л. 1–1об.19 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 11. Л. 2.20 Там же. Л. 4–5.21 Там же. Л. 6.22 Там же. Л. 23–24об.23 Там же. Л. 23.24 Там же. 25 Там же. Л. 23об.26 Там же. 27 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 7. Л. 99–100об.28 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 11. Л. 24.29 Там же. Л. 22.30 Куприянов А.И. Городская культура русской провинции: Конец

XVIII – первая половина XIX века. М., 2007. С. 261–283; Гаврилова Н.И. Реализация реформ городского самоуправления последней трети XIX в. в малых городах Иркутской губернии: интерпретация законодательных инициатив в повседневных практиках горожан // Известия Иркутского государственного университета. 2013. № 2(5). С. 39–46.

31 Позняк Т.З. Городское общественное управление Благовещенска: должности и выборные практики (вторая половина XIX – начало XX в.) // Дальневосточный город в контексте освоения Тихоокеанской России.

56 57

Владивосток, 2014. С. 233–248.32 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 7. Л. 1–163; Д. 11. Л. 1–63.33 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 4. Д. 103. Л. 15.34 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 3. Д. 102. Л. 17–24.35 Там же. Л. 1–1об. 36 Там же. Л. 2–4.37 Там же. Л. 2об.–3.38 Там же. Л. 4об.39 Там же. Л. 5–6.40 Обзор Амурской области за 1898 год. Благовещенск, 1899. С. 39.41 Обзор Амурской области за 1891 год. Благовещенск, 1892.

Приложение.42 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 102. Л. 9.43 РГИА ДВ. Ф. 755. Оп. 2. Д. 97. Л. 5–7.44 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 102. Л. 9–9об.45 Там же.46 Дальний Восток (Владивосток). 1895. 1 янв.47 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 102. Л. 11–12об.48 Там же. Л. 32об.–33.49 Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1288.

Оп. 5. 1910. Д. 81. Л. 29об.–30.50 Нардова В.А. Самодержавие и городские думы в России в конце

XIX – начале XX века. СПб., 1994. С. 136–153; Миронов Б.И. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX вв.). Т. 1. СПб., 1999. С. 502.

51 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 169. Л. 16–18об.52 Там же. Л. 6.53 Там же. Л. 10об.54 Там же. Л. 10.55 Там же. Л. 12–12об.56 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 102. Л. 2об.–3.57 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 169. Л. 26.58 Там же. Л. 36–36об.59 Там же. Л. 47–47об.60 Там же. Л. 40–42.61 Там же. Л. 43–45об.62 Там же. Л. 48, 53, 54.63 Там же. Л. 56.64 Там же Л. 49, 51.65 Там же. Л. 50.66 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 4. Д. 33. Л. 14.67 Там же. Л. 14–23об., 33–33об.68 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 187. Л. 37.69 РГИА ДВ. Ф. 702. Оп. 3. Д. 102. Л. 212.70 Там же. Л. 213–214.71 Там же. Л. 214.

72 Там же. Л. 218.73 Там же. Л. 219.74 Там же. Л. 221.75 РГИА ДВ. Ф. 704. Оп. 5. Д. 187. Л. 72–72об.


Позняк Татьяна Зиновьевна – канд. ист. наук, старший научный сотрудник Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока Дальневосточного отделения Российской Академии Наук (Владивосток)

[email protected]

В статье исследуется отношение горожан к выборам в органы городского самоуправления на Российском Дальнем Востоке во второй половине XIX – начале XX в. Для анализа автором были выбраны три ярких и в то же время типичных случая из истории выборов в Благовещенске, сведения о которых сохранились в документах Российского государственного исторического архива Дальнего Востока. Микроисторическое исследование позволило детально описать законные и незаконные способы избирательной борьбы и выборные практики, показать изменение общественной активности горожан и их восприятие выборов в органы городского самоуправления. Показано также формирование в городе групп с разными политическими взглядами и общественными интересами, усиление их мобилизации и конфронтации между ними в период выборов. Одним из результатов этих процессов стало использование незаконных методов избирательной борьбы.

Российский Дальний Восток, Благовещенск, губернаторская власть, городское самоуправление, чиновничество, предприниматели, интеллигенция, выборы, общественная активность, общественные настроения, микроистория

References


1. Gavrilova N.I. Realizatsiya reform gorodskogo samoupravleniya posledney treti XIX v. v malykh gorodakh Irkutskoy gubernii: interpretatsiya zakonodatelnykh initsiativ v povsednevnykh praktikakh gorozhan. Izvestiya Irkutskogo gosudarstvennogo universiteta, 2013, no. 2(5), pp. 39–46.

2. Poberezhnikov I.V. Mikroistoriya: deystviya i struktury v istoricheskom kontekste. Uralskiy istoricheskiy vestnik, 2010, no. 4(29), pp. 8–13.

3. Trigub G.Ya. Mestnoe samoupravlenie na Dalnem Vostoke Rossii v kontse XIX – nachale XX v. Vestnik Dalnevostochnogo otdeleniya RAN, 2006, no. 5, pp. 150–155.

58 59

4. Trigub G.Ya. Mestnoe samoupravlenie na Dalnem Vostoke Rossii v usloviyakh Grazhdanskoy voyny (1918 – 1920). Rossiya i ATR, 2013, no. 1, pp. 18–35.

5. Flivberg B. O nedorazumeniyakh, svyazannykh s keys-stadi. SOTsIS, 2005, no. 4, pp. 110–120.


6. Ginzburg K. Mikroistoriya: dve-tri veshchi, kotorye ya o ney znayu. Sovremennye metody prepodavaniya noveyshey istorii [Micro-History: Two or Three Things I Know About It]. Moscow, 1996, pp. 207–234.

7. Grendi E. Eshche raz o mikroistorii. Kazus: Individualnoe i unikalnoe v istorii. 1996 [Incident: the Individual and Unique in History. 1996]. Moscow, 1997, pp. 291–302.

8. Levi Dzh. K voprosu o mikroistorii. Sovremennye metody prepodavaniya noveyshey istorii [Modern Methods of Teaching Modern History]. Moscow, 1996, pp. 167–190.

9. Medik Kh. Mikroistoriya. Thesis. Moscow, 1994, vol. 4, p. 197.10. Poznyak T.Z. Gorodskaya reforma i sostav glasnykh Vladivostokskoy

dumy. Evolyutsiya i revolyutsiya: opyt i uroki mirovoy i rossiyskoy istorii [Evolution and Revolution: The Experience and Lessons of World and Russian History]. Khabarovsk, 1997, pp. 17–19.

11. Poznyak T.Z. Gorodskoe obshchestvennoe upravlenie Blagoveshchenska: dolzhnosti i vybornye praktiki (vtoraya polovina XIX – nachalo XX v.). Dalnevostochnyy gorod v kontekste osvoeniya Tikhookeanskoy Rossii [The Far Eastern City in the Context of the Development of the Pacific Russia]. Vladivostok, 2014, pp. 232–249.

12. Poznyak T.Z. Gorodskoe obshchestvennoe upravlenie Blagoveshchenska: dolzhnosti i vybornye praktiki (vtoraya polovina XIX – nachalo XX v.). Dalnevostochnyy gorod v kontekste osvoeniya Tikhookeanskoy Rossii [The Far Eastern City in the Context of the Development of the Pacific Russia]. Vladivostok, 2014, p. 234.

13. Poznyak T.Z. Gorodskoe obshchestvennoe upravlenie Blagoveshchenska: dolzhnosti i vybornye praktiki (vtoraya polovina XIX – nachalo XX v.). Dalnevostochnyy gorod v kontekste osvoeniya Tikhookeanskoy Rossii [The Far Eastern City in the Context of the Development of the Pacific Russia]. Vladivostok, 2014, pp. 233–248.

14. Skrabnevskaya E.S. Vybory v gorodskie dumy na rossiyskom Dalnem Vostoke vo vtoroy polovine XIX – nachale XX vv. Zapiski Grodekovskogo muzeya [Memoirs of Grodekovskiy Museum]. Khabarovsk, 2003, vol. 5, pp. 64–74.

(Monographs)

15. Mironov B.I. Sotsialnaya istoriya Rossii perioda imperii (XVIII – nachalo XX vv.) [Social History of the Russian Imperial Period (XVIII –

beginning of XX centuries)]. St. Petersburg, 1999, vol. 1, p. 502.16. Kupriyanov A.I. Gorodskaya kultura russkoy provintsii: Konets XVIII –

pervaya polovina XIX veka [Urban Culture of the Russian Provinces: The End of XVIII – first half XIX century]. Moscow, 2007, pp. 261–283.

17. Nardova V.A. Samoderzhavie i gorodskie dumy v Rossii v kontse XIX – nachale XX veka [Autocracy and Municipal Councils in Russia in the late XIX – early XX century]. St. Petersburg, 1994, pp. 136–153.

18. Sergeev O.I., Lazareva S.I., Trigub G.Ya. Mestnoe samoupravlenie na Dalnem Vostoke Rossii vo vtoroy polovine XIX – nachale XX v.: Ocherki istorii [Local Self-Government in the Far East of Russia in the second half of XIX – early XX century: Essays on History]. Vladivostok, 2002, 296 p.

19. Gerring J. Case Study Research: Principles and Practices. N.Y., 2007, p. 19.


Tatyana Z. Poznyak – Candidate of History, Senior Researcher, Institute of History, Archaeology, and Ethnology of the Nations of the Far East, Far-Eastern Branch of the Russian Academy of Sciences (Vladivostok, Russia)

[email protected]

The article studies the attitude of town residents to municipal self-government elections in Russia’s Far East in the latter half of XIX – early XX centuries. The author has selected three vivid and typical cases from electoral history in Blagoveshchensk whose records are kept in the Russian State Historical Archive of the Far East. This micro-historical study describes in detail legal and illegal methods of election campaign and election practices, demonstrates a change in the citizens’ social activity and their attitude to the election to self-government organs. The author shows the formation of groups with different political views and public interests and their increasing mobilization and confrontation during the elections. These processes are finally seen as resorting to illegitimate methods of electoral battle.

Russian Far East, Blagoveshchensk, Governor’s authority, municipality, bureaucracy, businessmen, intellectuals, elections, social activity, public moods, micro-history, case study

60 61

А.В. Костров

ОБРАЗЫ ВНЕШНЕГО И ВНУТРЕННЕГО ВРАГОВСОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА

В ПРЕДВОЕННОМ ФИЛЬМЕ АЛЕКСАНДРА ДОВЖЕНКО «АЭРОГРАД»

A. Kostrov

The Images of External and Internal Enemies of the Soviet Statein the Pre-War Film “Aerograd” by Alexander Dovzhenko

Модернизация России начала XX в., начавшаяся как революци-онно-демократическая, со временем неизбежно перешла в модерни-зацию этатистскую. Это было обусловлено как внутренними, так и внешними причинами, которые детерминировали характер и темпы развития новой системы. Новое государство, большевистское, пред-ложившее себя в качестве «рулевого» этой модернизации, стреми-лось к монополизации не только политики и экономики, но и куль-турно-информационного пространства советского общества. Это закономерно вело к борьбе со всяким инакомыслием.

Поэтому в СССР стал производиться культурный продукт, кото-рый, кроме продвижения советской модернизационной идеологии и новых культурных героев, эти идеи воплощающих, должен был помогать бороться с внешними врагами и внутренней оппозицией. Демонизация антисоветских «героев» стала важной составляющей советской культуры, которая таким образом в большей мере стала выполнять прикладные идеологические, воспитательные задачи.

Созданное в подобных условиях кино нередко несет на себе яр-кий отпечаток этих процессов.

Художественный фильм «Аэроград» был совместно снят ки-ностудиями Мосфильм и Украинфильм в 1935 г. (черно-белый; 77 мин.). Режиссером выступил Александр Довженко, он же написал сценарий в соавторстве с Н. Симоновым.

Лейтмотив фильма, размещенный на заставке, которая несколько раз появляется на экране в течении фильма, и который произносится главными героями в его ключевые моменты, сформулирован следу-ющим образом: «Да здравствует город Аэроград, который нам, боль-шевикам, надлежит построить на берегу великого океана!». Этим самым подчеркивается модернизационная миссия советского одно-партийного государства, которое пришло на Дальний Восток для строительства жизни местного населения на научных и технологич-ных основах. Необходимость пропаганды этой миссии и выявления того, что мешает ее реализации, привели к необходимости создания подобного кинопроизведения.

Стоит отметить относительно хороший уровень технического

обеспечения художественного фильма. Для его съемок были при-влечены силы двух киностудий. Он снимался как звуковой, несмо-тря на то, что еще не все фильмы в то время получали звук. На-пример, снятый в том же году «Космический рейс» (режиссер В. Журавлев; Мосфильм; черно-белый; 70 мин.), ставший классикой отечественного кинематографа, был снят как немой, потому что, начиная с первого советского звукового фильма «Путевка в жизнь» (режиссер Н. Экк; Межрабпомфильм; черно-белый, звуковой; 1931 г.; 106 мин.) и вплоть до середины 1930-х гг., звук получали фильмы, которые считались наиболее важными.

Привлечение опытных операторов (М. Гиндин, Э. Тиссе, Н. Смирнов) дополнилось использованием аэросъемки, визуальных спецэффектов (например, наложение кадров, для создания карти-ны множества летящих самолетов), а также кинохроники (массовое десантирование красноармейцев с парашютом). Интересна работа звукооператора Н. Тимарцева: голос каждого персонажа выверен не только драматически, но и по уровню звука. Очень четко и громко звучит голос главного героя С. Глушака. Но когда в кадре говорит его сын летчик Владимир, который является вестником новой жиз-ни и во многом выступает от лица советского государства, то его голос всегда звучит очень чисто (убираются даже фоновые шумы) и на несколько тонов громче, чем голоса всех остальных персонажей фильма.

Основная песня «Вставай партизаны – пропела тайга» (текст В. Гусев, композитор Д. Кабалевский), которая несколько раз звучит в фильме (полный текст в начале и конце), отражает смысл произве-дения и усиливает зрительское восприятие транслируемых идей. В частности, в конце этой песни есть слова «Над нашим, над красным, над Дальним Востоком, знаменам чужим не бывать!». Это можно понять как утверждение того, что над советским Дальним Востоком не будет ни иностранных флагов, ни других «не красных», как это было в годы иностранной интервенции и Гражданской войны.

В фильме очень сильна поэтика строительства нового через от-рицание старого. Разными выразительными средствами (визуаль-ными, речевыми, музыкальными, текстовыми) формируется поло-жительный образ советской модернизации и негативный образ того, что мешает ей, стоит в оппозиции к ней.

За видимой локальностью местности, в которой разворачива-ются действия фильма, вырисовывается широкая география. Борь-ба между старым и новым, происходящая на одном участке глухой дальневосточной тайги, имеет отношение к Москве (откуда приле-тает летчик Владимир), с Камчаткой (куда он собирается лететь) и Чукоткой (куда он летит, чтобы спасти «обломавшегося» американ-ского летчика, чтобы после этого доставить его в Америку). Так-же связь с северо-восточными территориями подчеркивает «юный чукча», который вслед за самолетом торопится успеть на стройку

62 63

Аэрограда. Другой стороной географии является Маньчжоу-Го, с территории которого угрожают самурайские и белогвардейские («офицерские») силы и откуда на советскую территорию проникают диверсанты.

Отдельный интерес представляют титры фильма, которые с самого начала задают общий тон произведения. В разделе «Дей-ствующие лица» на первое место поставлены «Дальневосточные партизаны-колхозники, таежные охотники», а также «летчики и краснофлотцы». То есть первое место в титрах отводится «трудово-му народу», который представлен не просто партизанами, которые периодически вспоминают Гражданскую войну, а партизанами, уже объединившимися в колхозы, уже коллективизированными. Вместе с тем, еще имеется отдельная от колхозников группа — «таежные охотники». И если они представляют в фильме основу советского общества, то «летчики и краснофлотцы» представляют в нем мощ-ное прогрессивное советское государство.

Главное действующее лицо фильма – «Старый тигрятник-парти-зан “Тигриная смерть” Степан Глушак» (С. Шагайда). Он представ-лен как политически сознательный человек эпически-богатырско-го вида. Олицетворяя старшее поколение, еще заставшее «старую жизнь» и Гражданскую войну, жившее в тайге, Степан Глушак, как и его товарищи, носит бороду и довольно традиционную одежду. В то же время, другой персонаж первого плана – его сын летчик Вла-димир (С. Столяров) – всегда чисто выбрит и одет в новую формен-ную одежду (образ «нового человека»). Причем летчик Владимир в самом начале фильма прилетает из Москвы как вестник того, что на берегах Тихого океана будет построен новый город. Он вместе с отцом и другими таежными охотниками должен очистить Приморье от врагов внешних («самурайско-белогвардейских диверсантов») и внутренних («предателей» и «староверов»).

Среди положительных персонажей второго плана, наряду с кол-хозниками и охотниками, выделяется партизан китайской (судя по имени) национальности Ван-Лин (Г. Цой), который помогает быв-шим партизанам победить врага.

Также интересен образ «юного чукчи» (Н. Табунасов), который очень радуется всему новому (например, воодушевленно восприни-мает полет самолета) и сам приходит помогать строить новый город. Это должно было символизировать вовлечение коренных народов Севера и Дальнего Востока в советскую модернизацию и ее благие последствия.

Антигерои, проще – враги, также четко маркируются уже в ти-трах фильма.

К ним, в частности, относится «Друг Глушака и изменник РОДИ-НЫ зверовод Василь Худяков» (С. Шкурат). По сюжету фильма, этот старый товарищ главного героя связывается с врагами, за что Сте-пан Глушак его собственноручно расстреливает. Другим антигероем

выступает «диверсант-бандит Аникий Шабанов» (Б. Добронравов), который пытается поднять антисоветское восстание среди старооб-рядцев. Также в титрах обозначены такие действующие лица, как «староверы-диверсанты из Маньчжоу-Го с ними два самурая». При этом самураев играют советские актеры корейской национальности (Л. Кан и И. Ким). Массовый внутренний враг, противостоящий пар-тизанам-колхозникам обозначен в титрах как «староверы, сектанты, кулаки, бежавшие от нас в таежные дебри».

Любопытны дихотомные аллегории, создаваемые авторами фильма. Новое и прогрессивное показывается на фоне старого и консервативного. Так, образу нового светлого города Аэрограда, который предстоит построить большевикам, противопоставляется старообрядческий скит, который в данной дихотомной конструкции представляется «ретроградом». Таким образом подчеркивается иде-ологическое целеуказание: от чего надо уходить и куда надо идти (от религиозной традиционалистской таежной деревни к научному и технологичному городу). Усиливает это противопоставление и по-ложение конкурирующих объектов. В то время как скит находится в глухой непроходимой тайге на большом удалении от других на-селенных пунктов, возводимый город находится «на берегу велико-го океана», что делает его коммуникационным центром (на что в кадрах фильма указывается массами не только летчиков, но и моря-ков).

Другая выраженная дихотомия – старый тигрятник-партизан Степан Глушак, «Тигриная смерть», и «самурайско-белогвардей-ские силы», которые в фильме ассоциируются с диким агрессивным тигром. Не случайно, собираясь идти ловить самурайско-белогвар-дейских диверсантов, Степан Глушак произносит: «Ходит междуна-родный зверь по тайге».

Интересно представлена идея преодоления этноцентризма и по-пуляризация интернационализма. Известно, что старообрядчество во многом явило собой национальное православие великороссов. Отсюда – относительный этноцентризм и, как следствие, диаспо-ральность старообрядцев. Кроме прочего, это проявлялось в стрем-лении к заключению браков только с представителями своей кон-фессии и национальности (которые воспринимались неразрывно). И хотя в ряде регионов были исключения, и старообрядцы иногда заключали смешанные браки (с условием перехода в старообрядче-ство), все же, можно сказать, что это были исключения, подтверж-дающие правило1.

В противовес этой этнической и культурной замкнутости в филь-ме популяризируется другой стереотип поведения. Жена сына Сте-пана Глушака, летчика Владимира, – кореянка. Когда она рожает сына, то корейско-русское окружение благожелательно обсуждает, какое ему дать имя. Корейские родственники предлагают традици-онные корейские имена, но Степан Глушак безапелляционно пред-

64 65

лагает дать ему имя Павел, потому что это имя «партизанское». То есть подчеркивается не только уход от традиционализма националь-ных меньшинств, но и от традиционализма русских, которые хоть и дают свои имена, но мотивируют это по-революционному и ин-тернационально. И если Владимир – первый летчик, прилетевший из Москвы в начале фильма, то сотни и тысячи подобных летчиков, летящих в конце фильма, должны были показать, что многие про-цессы (в том числе интернационализация), начатые первым, неиз-бежно получат свое развитие в действиях последующих.

Характерно, что, наряду с самураями-диверсантами, основными антигероями фильма являются скитские староверы Дальнего Вос-тока и староверы-диверсанты, приходящие из Маньчжоу-Го. Это не случайно. Кроме того, что старообрядчество традиционно вы-ступало оппозицией форсированной этатистской модернизации и стало символом традиционализма, у этого были и другие причины. Дальневосточное старообрядчество имело свою специфику. Дело в том, что, в отличие, например, от старообрядцев Забайкалья, кото-рых привели в регион под конвоем и которые традиционно были более подконтрольны администрации (что, в частности, привело к тому, что у забайкальских старообрядцев не было скитов), старооб-рядческие общины Дальнего Востока формировались в основном из вольно пришедших в регион староверов. Вольно пришедшие старо-веры были более свободными и нередко более радикальными. По-этому в то время как в селах забайкальских старообрядцев в ответ на разворачивающуюся коллективизацию прокатилась волна проте-стов, дальневосточные старообрядцы в 1932 г. подняли известное Улунгинское восстание, которое длилось четыре месяца2. Их воору-женная борьба была обречена на поражение. Но после подавления восстания часть староверов ушла на территорию Маньчжоу-Го, где компактно поселилась в нескольких поселках3.

Какое то время они не теряли связи со своими родственниками и единоверцами, оставшимися на советской территории. Также нельзя исключать возможности того, что староверы-эмигранты, как и пред-ставители других эмигрантских сообществ, могли попасть в сферу внимания японской разведки, которая в то время активно вербова-ла людей в различные антисоветские подразделения. Однако авто-ры фильма изначально увязывают возможность старообрядческого бунта с действиями японской разведки, что, конечно же не отвечает действительности.

Так или иначе, но прецедент организованного выступления даль-невосточных старообрядцев против Советской власти с последую-щей миграцией части из них на территорию, контролируемую по-тенциальным противником, привел к тому, что именно староверы стали считаться властями края опасным контрреволюционным эле-ментом4. Поэтому именно старообрядцы, наряду с японскими ди-версантами, выступили главными антигероями советского фильма.

Во многом кульминационным моментом фильма является схват-ка летчика Владимира Глушака с японским самураем-диверсантом, символизирующая борьбу советского государства с японским мили-таризмом. Когда самурай замахивается японским мечом на Влади-мира, тот, спокойно наводя на него пистолет, говорит: «Стоп! По-жалуйста без провокаций!». Японец делает вид, что хочет делать харакири, но кидается на летчика, который берет его в плен. На просьбу японца убить его, Владимир спокойно отвечает: «Не буду: боюсь скандала». И добавляет: «А жаль, что этого не сделали ра-бочие твоей страны». Так авторами фильма очень четко обозначен характер отношений, сложившийся к тому времени между СССР и Японией на Дальнем Востоке.

В итоге предсказуемо победивший Степан Глушак, с одной сто-роны, маркирует восставших староверов как «кучку троглодитов», обреченных на исчезновение, а с другой, под эпический марш лет-чиков и моряков, полет самолетов и ход кораблей, радуется закладке нового города. В конце фильма под основную песню наряду с хро-никой учений появляются титры «Да здравствует город Аэроград, который мы, большевики, сегодня закладываем на берегу Великого океана!».

Представляет интерес хроника полетов советской авиации и мас-сированного воздушного десантирования, завершающая фильм. Ре-альные кадры десантирования с парашютом большой массы людей в середине 1930-х гг. впечатляют своими масштабами. Не исключено, что подобная хроника, вставленная в конце такого фильма, долж-на была впечатлить и вероятного противника. Как и другие фильмы того времени, посвященные возможному советско-японскому стол-кновению (например, фильм «На границе» режиссера А. Иванова (Мосфильм; 1938 г.; 104 мин.). Ведь в кино не говорится, на чью территорию могут высадиться эти массы подготовленных солдат – на свою в рамках учений, или на маньчжурскую в рамках войсковой операции, или на японскую...

Таким образом, в кинематографическом произведении нашли свое отражение сложные отношения между Советской властью, раз-ными группами дальневосточного населения, белой эмиграцией и Японией. Наряду с официальной интерпретацией этих отношений, в фильме очень ярко проявилась идеология государства, модернизи-рующегося в сложных условиях, а также мера и характер влияния этой идеологии на процесс создания и транслирования культурного продукта. Последний стал важным историческим источником, очень рельефно отразившим многие ключевые тенденции, присущие эпохе его создания. Кроме того, подобными произведениями была поднята на качественно новый уровень технология формирования картины исторического процесса и картины мира посредством художествен-ных произведений. А наряду с технологией формирования образа героя была отработана репрессивная технология формирования об-

66 67

раза врага, которая по сей день используется разными субъектами информационно-культурного пространства (в том числе ведущими странами мира).


1 Костров А.В. Старообрядчество Байкальской Сибири в «переход-ный» период отечественной истории (1905 – 1930-е гг.). Иркутск, 2010. С. 161–168.

2 Караман В.Н. Улунгинское восстание старообрядцев // Старообряд-чество Сибири и Дальнего Востока: История и современность: Местные традиции, русские и зарубежные связи. Владивосток, 2000. С. 70–75.

3 Аргудяева Ю.В. Русские старообрядцы в Манчжурии. Владивосток, 2008. С. 26–39.

4 Костров А.В. Фотоматериалы как источник по истории «семейских» старообрядцев в первой трети XX века // Вестник Тамбовского универси-тета. Серия: Гуманитарные науки. 2010. № 3(83). С. 327–333.


Костров Александр Валерьевич – докт. ист. наук, профессор Кафедры теории и истории государства и права Юридического института Иркутско-го государственного университета

[email protected]

В статье анализируется содержание советского фильма Александра До-вженко «Аэроград», снятого в 1935 г. Особое внимание уделяется образам внешних и внутренних врагов Советского государства, кинематографиче-ским средствам их создания. Рассматривается также отражение в фильме социальной и военно-политической ситуации, сложившейся на советском Дальнем Востоке в 1930-е гг. Делается вывод, что старообрядческая оп-позиция сталинской модернизации преподносилась официальным искус-ством как верная союзница внешнего врага в лице антибольшевистской эмиграции и японского милитаризма.

Cталинский режим, кинематограф, фильм «Аэроград», А.П. Довжен-ко, кинематографический образ, образ врага, Российский Дальний Восток, старообрядчество, антибольшевистская эмиграция

References


1. Kostrov A.V. Fotomaterialy kak istochnik po istorii “semeyskikh” staroobryadtsev v pervoy treti XX veka. Vestnik Tambovskogo universiteta. Seriya: Gumanitarnye nauki, 2010, no. 3(83), pp. 327–333.


2. Karaman V.N. Ulunginskoe vosstanie staroobryadtsev. Staroobryadchestvo Sibiri i Dalnego Vostoka: Istoriya i sovremennost: Mestnye traditsii, russkie i zarubezhnye svyazi [The Old Believers of Siberia and the Far East: History and Modernity: Local Traditions, Russian and Foreign Connections]. Vladivostok, 2000, pp. 70–75.

(Monographs)

3. Argudyaeva Yu.V. Russkie staroobryadtsy v Manchzhurii [Russian Old Believers in Manchuria]. Vladivostok, 2008, pp. 26–39.

4. Kostrov A.V. Staroobryadchestvo Baykalskoy Sibiri v “perekhodnyy” period otechestvennoy istorii (1905 – 1930-e gg.) [The Old Belief of Baikal Siberia During the “Transition” Period of Russian History (1905 – 1930s)]. Irkutsk, 2010, pp. 161–168.


Alexander V. Kostrov – Doctor of History, Professor, Institute of Law, Irkutsk State University (Irkutsk, Russia)

[email protected]

The article analyses the content of “Aerograd”, a soviet film by Alexander Dovzhenko made in 1935. It focuses on the images of internal and external enemies of the Soviet state and cinematic means employed to create them. The author also investigates how the film reflects the social, political and military situation in the Far East in the 1930s. It is concluded that the Old Believers who were opposed to Stalin’s modernization were treated by the official art as a loyal ally of the external enemy embodied by the anti-Bolshevik emigration and Japanese militarism.

Stalin’s regime, film, movie “Aerograd”, A.P. Dovzhenko, cinematic image,

image of enemy, Russian Far East, Old Belief, anti-Bolshevik emigration

68 69

А.Д. Попова

«КОГДА ЖЕ ОНА КОНЧИТСЯ,ЭТА РУКОВОДЯЩАЯ ВЛАСТЬ КПСС?»:

ОБРАЗ ВЛАСТИ В СОЗНАНИИ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ ВО ВРЕМЕНА ПЕРЕСТРОЙКИ

A. Popova

“When on Earth will It End, this Leadership of the Communist Party?”:

The Image of Power in the Minds of the Soviet People During the Time of Perestroika

Трансформация общественных и политических систем в той или иной степени связана с изменением ментальных традиций и установок. Процесс демократизации политической системы в современной России идет уже долго, тем не менее ментальные представления о власти, сложившиеся в более ранний период, продолжают оказывать на этот процесс немалое влияние. Поэтому важно выяснить, какой образ власти сформировался в сознании советских людей, когда процесс демократизации только начался, какая организация государственной власти представлялась наиболее желанной, какие аксиологические установки влияли на формирование этого образа.

Источниковой базой данного исследования послужили письма советских людей, хранящиеся в Государственном архиве Российской Федерации в фонде писем первого президента России Б.Н. Ельцина (Ф. А-664).

«Письма во власть» как и другие нарративные источники неслучайно сейчас вызывают повышенный интерес у исследователей. Обращение к проблеме изучения общественного сознания не просто ввело в историческую науку ряд новых понятий типа «ментальность», «образ», но и потребовало привлечения новых объектов изучения в качестве источников информации, которые ранее активно не использовались. Скажем, в качестве исторического источника стали рассматриваться произведения художественной литературы1. Среди новых источников «письма во власть» занимают особую роль: если фильмы и литературу мы можем рассматривать как механизм формирования образов в общественном сознании, то изучение писем позволяет выявить результат этого процесса, то есть сами образы.

Использованные нами письма относятся к 1989–1991 гг., то есть к периоду, когда Ельцин еще не был главой государства, а являлся депутатом Верховного Совета. Однако он обладал колоссальной политической популярностью: для многих советских людей в

тот период фигура Ельцина стала своеобразным символом эпохи обновления. В фонде также содержатся письма, отправленные не только Ельцину, но и другим лицам, например, М.С. Горбачеву, а также в газеты. Все они имеют единую форму – обращение к власти с просьбой, мнением, предложением.

К сожалению, не представляется возможным показать полный социологический портрет авторов писем, то есть провести анализ в процентном соотношении социального, профессионального, возрастного состава авторов писем, уровня их образования. Обращаясь во власть посредством письма, люди часто забывали указать подробные данные о себе. Только по отдельным фразам можно получить сведения о личности автора, например, о возрасте («всю жизнь честно работал/ла и теперь на пенсии»), о должности, которую он занимает («работаю трактористом в колхозе/слесарем на заводе»). Даже точно проследить географию всех писем крайне трудно, так как при формировании данного фонда сохранялись только сами письма, а не конверты с обратными адресами, в самом тексте корреспонденты не всегда указывали регион, где живут. Авторы часто ограничивались общим указанием: «нам, сельским жителям…». Однако такие фразы позволяют утверждать, что в географическом плане представлены как город, так и село, центр и провинция страны.

Многие письма написаны не от лица отдельного гражданина, а от коллектива, например, один автор подчеркивает: «Пишу не от себя лично, а от всех офицеров курсов “Выстрел”»2. Встречаются письма, написанные от имени всех рабочих завода, партийной организации. Также можно утверждать, что авторы явно представляют разнообразные социальные слои.

В письмах четко прослеживается различный уровень образования авторов. Многие послания выдают невысокий образовательный уровень человека, взявшегося за перо: об этом можно судить по стилистике письма, по грамматическим и орфографическим ошибкам, по образу подачи мысли. В других письмах явно прослеживается наличие у автора образования: он стремится к обобщению фактов, использует в качестве аргумента статистические данные и цитирует классиков марксизма-ленинизма.

Подборка писем для анализа проводилась по нескольким критериям. Во-первых, подбирались письма, отражающие наиболее типичные явления. Многие авторы затрагивают одни и те же проблемы, высказывают схожие мысли разными словами. Во-вторых, письма, наиболее интересно и ярко, даже эмоционально отражающие типичную ситуацию. В-третьих, предпочтение отдавалось письмам, авторы которых ссылались на личный опыт, высказывали свое личное отношение к ситуации.

70 71

* * *

Анализируя «письма во власть» времен перестройки, можно выделить одну их специфическую черту. В целом для российской ментальности сама мысль обращения к властному лицу (чаще всего к первому человеку в государстве) является достаточно привычной. В этом проявляется такая характерная черта отечественного общественного сознания как харизматический характер власти. Даже в периоды самых суровых репрессий 1930–1940-х гг. во власть писали с надеждой, обращаясь к первым лицам государства – И.В. Сталину, М.И. Калинину, искренне веря в положительный исход такого обращения, на практике воплощая мысль известных стихотворных строк Ю. Алешковского: «Мы верили Вам так, товарищ Сталин,/ Как, может быть, не верили себе». Однако назвать такое общение равноправным нельзя. «Это не был диалог равных партнеров, а скорее общение униженного просителя и могущественного патрона», – полагает А.Я. Лившин3.

В письмах перестроечной эпохи сам стиль диалога общества и власти несколько меняется. Харизматичный характер власти по-прежнему сказывается. Это прослеживается в огромном числе писем, обращенных к Ельцину (если писать, то самому известному человеку в стране), и в той тональности, в которой обращаются люди к этому политическому деятелю: «Вам, Борис Николаевич, я очень верю как никому, в нашей стране»4.

Однако общий стиль такого заочного разговора трансформировался: теперь власть не только просят – от нее требуют, ей указывают, ждут реального диалога с адресатом. В обращениях можно встретить фразы типа «Если Вам мои мысли интересны, я могу их продолжить в следующем письме» и даже предложения пригласить автора на личную встречу. Например, К.А. Кабдулов в письме от 25 мая 1989 г. очень эмоционально высказывает возмущение фактом присутствия среди депутатов Верховного Совета представителей духовенства. Требуя привлечь за это к ответственности Горбачева, автор не просто считает, что этот вопрос уместно обсудить на Съезде народных депутатов СССР. Он убежден, что должен и может стать непосредственным участником этого обсуждения: «Было бы еще лучше, если бы Вы прислали приглашение (хотя бы телеграммой) мне для дальнейшего уточнения отдельных фраз и размышления [Видимо, автор предполагал, что он будет уточнять, какие фразы должен говорить Ельцин. – А.Д.]. Хотелось бы лично. Очная беседа, полемика породили бы еще кое-что по перестройке, по аренде, кооперативам, хозрасчетной политике»5.

Вопрос о власти встречается в письмах граждан часто, хотя по популярности он отстает от вопросов социально-экономического развития – жалоб на нехватку продуктов, рост цен, что понятно:

уровень жизни в 1990-е гг. резко понизился. Однако вопрос о власти обсуждается пусть реже, зато более обстоятельно. От граждан порой приходили весьма развернутые послания, написанные с использованием социологических данных, трудов классиков марксизма-ленинизма. В то же время общественные представления о власти находят отражения в небольших фразах среди жалоб или соображений по другим вопросам: социальным проблемам, развитию культуры и образования, товарному дефициту.

На формирование образа власти как существующей, так и желаемой сильно влияли сложившиеся в советском обществе аксилогические установки. Анализ писем показывает, что в целом в сознании людей сохранялось представление о преимуществе социалистического строя, именно социализм рассматривался в качестве образа идеальной организации жизни. Капитализм же, наоборот, вызывал страх и ужас. В этом плане очень показательной является письмо-листовка: на обычном листке бумаги от руки нарисован бегемот, который на карте съедает страны социалистического лагеря. Образ бегемота у автора возник в результате использования первых букв фамилий политической элиты мира 1990-х гг.: «Б» – Буш, «Г» – Горбачев, «М» – Миттеран, «Т» – Тетчэр. При этом анонимный корреспондент убежден, что «Бегемот» поставил задачу уничтожить социализм во всем мире, ликвидировать компартии и внедрить капитализм в социалистический лагерь6. Сам факт возможной ликвидации социалистического лагеря трактуется им как величайшее бедствие.

Одним из наиболее распространенных в письмах 1990-х гг. было требование отстранить КПСС от власти. Причем это требование сквозит в письмах, присланных представителями самых различных социальных слоев: и от интеллигенции, и от простых работяг. Знаковый момент эпохи – бюрократизация государственного аппарата – у многих авторов связывается с деятельностью КПСС. В частности, учитель истории пенсионер Корнющенко Дмитрий Ильич в письме депутатам Съезда народных депутатов делает заключение: «КПСС – главная сила, препятствующая перестройке. История знает достаточно примеров того, когда партии начав революционное обновление, в дальнейшем оказывалась ниже поставленной ими же задач и сходили со сцены»7.

Пенсионерка Зубковская с возмущением рассказывает в своем обращении, что в одной передаче увидела выступление заведующего аграрным отдела Тамбовского обкома КПСС. «Я была уверена, что аграрные отделы КПСС – дело далекого безобразного прошлого, когда ехали на село “уполномоченные” учить крестьян, когда сеять, что и где сажать и т.п. Неужели этому нет конца? Когда же она кончится, эта руководящая власть КПСС? Когда же труженик сам будет решать, что ему делать на своей земле без безграмотных и корыстолюбивых бездельников-указчиков?» – восклицает она8.

Анализ писем показывает, что, выступая против засилья власти

72 73

КПСС, общество оставалось приверженцем Советской власти. Фактически возрождался лозунг Кронштадтского мятежа и многих других антибольшевистских выступлений времен Гражданской войны: «За Советы без коммунистов!». Простой рабочий, беспартийный гражданин Журавлев из Ростовской области тоже отмечает: «Сейчас уже совершенно ясно любому здравомыслящему и небезразличному к общественным делам человеку, что власть принадлежала и принадлежит еще (несмотря ни на что) партийной бюрократии от низшего до высшего звена. И как следствие – власть никогда не принадлежала и не принадлежит Советам, а значит народу»9.

Когда формировался анализируемый комплекс источников, в государственном механизме уже начались изменения: с 1989 г. избирались и работали Съезды народных депутатов СССР, в марте 1990 г. был учрежден пост президента СССР. Однако не все эти нововведения оказались понятны советскому народу. В письмах граждане выражали недоумение, зачем вводится пост президента СССР. В частности, одна пенсионерка (имя и город не указаны) написала: «Лично мне это президентство ничего не дает»10. Более того в письме коммуниста Сметанина введение поста президента СССР рассматривается как прямая угроза демократии и народовластия. Коммунист считает, что данный вопрос на фоне социальных и экономических проблем является даже не второстепенным, а третьестепенным, и в повестке сессии Верховного Совета он появился только, чтобы укрепить личную власть Горбачева11. Также в письмах встречается аналогичная оценка классического буржуазного парламента.

Советское общество ратовало за возрождение Советской власти, связывая свои надежды с работой обновляющихся Советов. Фактически во всех письмах содержится единый рецепт преобразований: отстранить от власти партийную номенклатуру и передать власть Советам на всех уровнях. С возрождением «истинной» Советской власти народ связывал надежды на решение всех проблем общества. В письмах очень ярко звучат обращения к депутатам Съезда народных депутатов, в которых граждане выражают искреннею надежду и уверенность, что народные посланники решат все проблемы народа. Очень показательно в этом плане письмо ветерана труда А. Семенова: «Будьте достойны доверия всего народа нашего многостродального Отечества. Забудьте на время о доме и семье, работе, чинах и званиях… Помните о главном – вам надлежит заложить основы революционных преобразований во всех сферах деятельности. Ключевым впросом на съезде будет вопрос о власти. Пора уже передать всю полноту власти Советам народных депутатов на всех уровнях»12.

В одном из писем депутатам вообще предлагалось прекратить обсуждать законы и поехать на места «практически выполнять свои

обязанности среди народа»13. Видимо автор искренне полагал, что с приездом депутата жизнь моментально улучшится: появятся в продаже продукты, мыло, остановится рост преступности.

На формирование образа желаемой власти повлияло традиционное для сознания советских людей представление о справедливости как о высшей ценности. Важным критерием этой справедливости выступало равенство, причем равенство не возможностей, а равенство в доступности различных социальных благ. В советском обществе власть позиционировалась как власть народная. Соответственно носители власти должны жить так, как живет весь народ, испытывая с ним те же лишения и трудности. Поэтому, рассуждая о власти, авторы писем наиболее часто подчеркивают, что прежде всего надо ликвидировать привилегированное положение носителей этой народной власти. Уничтожить все привилегии, заставить чиновников стоять в очереди вместе с народом – один из наиболее распространенных призывов, который встречается в обращениях к власти в 1990-е гг.

Алла Павловна Полякова из Херсона в поэме «Как это все было, как есть и как может быть» доказывает, что ликвидация привилегий для чиновников – это самое главное, что надо сделать для перестройки:

От привилегей отказатьсяИ как народу, верхам питаться.Кушать ту же колбасуИ, как народ, иметь досуг.

Зарплату ту же получать,За границу жен не брать.Покупать одежду в Гуме,А не в Париже иль Стамбуле.

Искать лекарства целый день,Потуже затянув ремень.По очереди лечь в больницу.А ездить отдыхать не в Ниццу,А на Каму иль Оку,Где отходы льют в реку.

Сдать в дом быта агрегатИ получить его назадА при расчете за услугуС кассиром оскорбить друг друга.

Попытаться тару сдатьВ библиотеке «Анжелику» взять.

74 75

Поменять в квартире трубы.Год лечить больные зубы.

Неделю лишь сходить в народЗнать, чем дышит, чем живет.Без эскорта, без предупрежденья,Испытать все унижения14.

Ненависть к верхушке, которая только провозглашает себя народной властью, а на самом деле далека от проблем простых людей и живет за их счет, сквозит во многих письмах. Так, одна пенсионерка, которая сочла за лучшее остаться неизвестной, выразилась категорично и образно: «Мы ловим рыбу, а они ее едят… Нахапали себе высоких окладов. За что? За безделье? Что они делали и что делают? Что хапают деньги украдкой от того народа, который эти деньги зарабатывает?»15.

Авторы писем хорошо осознают и выделяют в качестве главного недостатка советского управленческого аппарата его бюрократизацию, превращение в механизм, не способный работать оперативно. Именно проблемам командно-административной системы посвящены развернутые послания, похожие скорее не на письма, а на научные статьи. Особое внимание обращают на себя две развернутые работы. Одна была прислана из Ташкента, ее автор упоминает, что у него два высших образования – по философии и по экономике. Вторая написана с активным использованием трудов классиков марксизма-ленинизма.

По мнению первого автора, именно засилье командно-административного метода управления привело страну к целому ряду проблем: «КАС [Командно-административная система. – А.П.] не только сосредоточила власть в своих руках, но и блокировала контроль за использованием этой власти и ее злоупотреблениями – сделала функционеров интеллектуальными богачами». В результате «служебные злоупотребления, использование естественного и создание искусственного дефицита, клановость, национализм, нетрудовые доходы. Возникает “теневая экономика”. Организуются приписки, рапортомания несуществующих успехов. КАСе становится невыгодно, невозможно вести борьбу с экономической преступностью на ее полное уничтожение»16.

Аналогичные мысли высказывает и второй автор: «Бюрократическая структура нашей системы госуправления лишила производителей (рабочих и крестьян) и всех трудящихся, не исключая интеллигенцию, политических, экономических и социальных прав, незаконно упразднив еще в 1930-е гг. механизм осуществления и защиты этих прав и интересов всех трудящихся советского народа – Диктатуру пролетариата и Рабкрин…»17.

Оба автора делает вывод, что бюрократия незаконно присвоила

право контролировать все производство, распределение продукции, нарушая этим права советских людей, превратив власть советскую во власть бюрократическую.

Писавшие о бюрократизме аппарата управления требовали сократить его на 70–80 %18.

В ряде писем поднят вопрос, кто должен быть носителем Советской власти, кого лучше избирать в народные депутаты. Тут также можно отметить проявление традиционных для советского общества взглядов. Рабочие одного из заводов Риги с тревогой писали: «Рабочий класс почти не выбирается в Советы, а толкаем дилетантов ученых и профессоров, которым наш рабочий класс создал все условия учиться и быть действительно учеными рабочего класса, а таких единицы, они в основном борются за теплое кресло, а до рабочих им дела нет»19. Большевистская идеологическая установка, что именно рабочий класс является авангардом всего общества, была еще жива.

Проявлялись и другие стереотипы советского мышления. Уже упоминалось письмо гражданина Кабдулова от 25 мая 1989 г., где высказывалось резкое недовольство фактом допущения в народные депутаты служителей культа. Выражения им были выбраны самые категоричные: «Спрашивается, на каком основании М.С. Горбачев после 72-х лет СССР разрешил верующим присоединиться к Советскому государству и двигать совместно советскую, и что больнее всего – вершить государственные дела через депутатов духовенства?»20. Верующие воспринимаются автором как враждебные советскому строю люди, не имеющие права быть частью советского государства, а значит и народа.

Оценивая Советы, как воплощение мечты об истинной демократии, общество в то же время сохраняло сложившиеся ранее представления о методах управления. Как отмечает А.Я. Лившин, для советского общественного сознания было характерно рассматривать в качестве главного инструмента управления принуждение. В 1920–1940-е гг., обращаясь к власти, граждане сами часто требовали, чтобы других людей что-то заставили сделать или кого-то наказали21. Это было логично для тоталитарного государства.

В период перестройки демократизация становится одной из ключевых идей. Однако в письмах перестроечной эпохи идея принуждения как способ разрешения социальных проблем звучит так же достаточно часто. Неоднократно можно встретить требование типа «заставить всех работать», «наладить дисциплину, без дисциплины перестройка невозможна». Конечно, в первую очередь, это касается бюрократического аппарата, который, как уже отмечалось, по мнению людей, должен быть сокращен. Однако такие требования некоторые авторы распространяют на ученых (в первую очередь досталось ученым-историкам) и деятелей культуры – эстрадным певцам. Освободившиеся рабочие руки должны быть

76 77

направлены не куда-нибудь, а на самые тяжелые работы – стройки, лесозаготовки и прочее22.

Традиционное отношение к насилию как к ведущему методу управления сказалось на оценке работы правоохранительных учреждений. В конце 1980-х гг. в СССР уже ощутимо проявлялся рост преступности, страна вступала в эпоху криминального перераспределения собственности и криминальных войн с уличными перестрелками, рэкетом, похищениями людей. Поэтому неслучайно проблема охраны правопорядка часто поднимается в письмах, часто милиция как государственный институт получает яркие и эмоциональные оценки. При этом если в отношении КПСС и Советов присутствовало относительное единодушие, то в отношении милиции мнение людей оказалось более мозаичным. В различных письмах даются противоречивые отзывы и мнения. Часто встречаются предложения усилить МВД, дать дополнительные ресурсы – средства, людей, повысить полномочия.

В частности, военнослужащий К.Д. Мачавариане (Москва) предлагает развернутую программу усиления милиции. Среди мер упоминается увеличение штатной численности, причем сделать это предлагается путем перевода в милицию военных, существенное повышение окладов, приобретение спецсредств, предоставление милиционерам чрезвычайных полномочий – проводить систематические проверки всех мужчин старше 16 лет, прибывающих в города Москва и Ленинград, в Москве проверить на предмет их фиктивности браки москвичек с лицами Закавказья и Средней Азии23.

За повышение окладов и расширение полномочий высказывается и другой автор, тоже военный, – Корсаков из Солнечногорска. Впрочем за радикальные меры против преступности высказываются не только военные. Граждане предлагали создавать резервации для рецидивистов, применять публичные казни, расстреливать всех, кто, имея три судимости, совершил новое преступление («таких людей уже нельзя исправить»), ужесточить уголовную и административную ответственность.

При этом часто (хотя и чуть реже, чем требования о чрезвычайных мерах) встречается буквально противоположная позиция по отношению к правоохранителям. Традиционная идеологическая установка, выраженная в известных фразах «органы не ошибаются» и «моя милиция меня бережет», уже не вызывала однозначной поддержки в обществе. Нередко милиция в сознании граждан ассоциируется со всем бюрократическим аппаратом, не защищающим права и свободы граждан, а прикрывающим бюрократов и чиновников. Один автор даже обвиняет в росте преступности само МВД, служба в котором дает человеку звание, высокую зарплату: «Если преступности не будет, за чей счет он будет жить?»24. Далее в этом письме высказывается твердое убеждение,

что само МВД плодит преступников, поэтому для борьбы с преступностью надо убрать все исправительные учреждения из системы МВД, переведя колонии на самоуправление. В письме гражданки Степановой из Смоленской области высказываются аналогичные мысли. Повышение зарплат в милиции и армии она называет высшей глупостью: «Миллионы живут в нищете, а этим людям все лучше и лучше»25. Для укрепления законности, улучшения работы органов внутренних дел граждане порой выдвигали совсем неординарные предложения. Так, гражданин Маевский предложил всех прокуроров, следователей и вообще всех сотрудников милиции от рядового до начальника УВД периодически сажать за решетку в тюрьму «для нравственной профилактики и предотвращения ошибок правоохранительных органов»26.

Редко обсуждается в письмах деятельность органов судебной власти. Тенденция к выделению трех ветвей власти и реформированию суда оказалась практически не замеченной в обществе. В фонде имеется отдельная подборка (не очень многочисленная) писем, где рассматривается работа судов. Однако в этих письмах поднимаются не общие проблемы деятельности судебных органов, а высказываются жалобы по конкретным решениям судов.

Непосредственно о деятельности судов авторы писем высказывались не часто. Один из автор выражал недовольство законом о статусе судей, который был принят в 1989 г. и ввел единоличное рассмотрение дел одним судьей без народных заседателей: он убежден, что «этот закон будет помогать ворам-миллионерам и бандитам избегать ответственности – ведь им стоит только купить судью или взять их в долю»27. В этом недовольстве видно традиционное понимание Советской власти как наиболее демократичной: народные заседатели в судах воспринимались как гарант справедливости, хотя на тот момент в юридической литературе и общественно-политической периодике уже неоднократно отмечалась их бесполезность.

Развернутый анализ работы судебной системы и правоохранительных органов дается только в письме юрисконсульта (в прошлом – прокурора) Б.А. Лёвина. Опираясь на свой профессиональный опыт, он четко выделяет недостатки отечественной судебной системы: советский суд в первую очередь является бюрократическим органом, на который давят партийные органы; народные заседатели давно превратились в ширму народного правосудия, а реально судья решает дела единолично. Изменить суд, по его мнению, можно только решительными мерами, из которых наиболее важными являются введение суда присяжных и закрепление независимости прокурора28.

Сам факт малочисленности писем, затрагивающих работу судебной системы, свидетельствует о многом. Граждане не привыкли рассматривать суды в качестве инструмента защиты прав и свобод.

78 79

Для большинства советских людей суд представлялся карательным органом, с которым честному человеку лучше дело не иметь.

Анализируя «письма во власть» перестроечной эпохи можно заметить еще одно интересное обстоятельство: в ментальных установках общества сложилось иждивенческое, потребительское отношение к власти. В письмах нередко выдвигается требование, обращенное к власти, решить все проблемы. Депутаты, по мнению авторов, должны выехать на места и обеспечить всех продуктами, занять молодежь и прочее. Можно встретить сожаление, что народом (или как частный случай – молодежью) никто не занимается – ни партия, ни правительство: «Органы таковые не работают, никто не интересуется, чем занят народ»29.

Наиболее образно это выражено в стихах одного ветерана партии и труда, когда после трагического перечисления всех бед страны (дефицит товаров, национальные конфликты), автор вопрошает:

Встает вопрос, что с нами будет?Куда нас партия ведет?Кто толком скажет, все рассудит,Как дальше будет жить народ?30

Очень редко звучат идеи, связанные с самостоятельным решением экономических и социальных проблем: дать свободу предпринимательской деятельности или разрешить самостоятельно вести фермерское хозяйство. Для писем перестроечной поры, которая вроде как была направлена на формирование условий для проявления инициативы, самоорганизации, не характерно высказывание подобных желаний. Более того, подобное обогащение за счет личной инициативы, предпринимательских способностей вообще в письмах граждан выступает как «рвачество» и «спекуляция», которые надо пресекать и за которые следует наказывать.

* * *

Таким образом, советские люди в конце 1980-х – начале 1990-х гг. имели достаточно мозаичный образ желаемой власти. Однако, с другой стороны, четко проявляются некоторые традиционные, сложившиеся за годы Cоветской власти ментальные черты: харизматичность образа власти, свои чаяния люди связывали если не с главой государства, то хотя бы с самым популярным политиком текущего периода, в то же время насилие трактуется как лучший способ управления. Люди желали получить власть народную, причем народная власть виделась им традиционно как власть Советов, в этом плане логично было непонимание и отрицание атрибутов парламентской и президентской республики. При этом лучший носитель этой Советской власти понимается также традиционно –

рабочий человек в прямом смысле этого слова, то есть представитель рабочего класса.

Вместе с тем происходила трансформация образа власти, падал ее авторитет. Прежде всего, это связано с потерей своего авторитета КПСС, которую стали олицетворять с бюрократизмом и социальным неравенством. В период перестройки авторитет партии настолько пошатнулся, что для народа стало естественным требовать отстранения ее от власти и передачи всех полномочий Советам. Также кризис власти отразился в падении авторитета милиции, которая традиционно позиционировались властью как защитница народа.

Введенные в ходе реформ 1990-х гг. атрибуты парламентского государства – многопартийность, конкуренция между политическими партиями, разделение властей – остались не до конца понятыми в обществе.


1 Шмидт С.О. Памятники художественной литературы как источник исторических знаний // Отечественная история. 2002. № 1. С. 40–49; Томилов В.Г. Современная сибирская художественная литература как исторический источник // Вестник Томского государственного университета: История. 2009. № 1. С. 103–109.

2 Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 664. Оп. 1. Д. 143. Л. 41.

3 Лившин А.Я. Настроения и политические эмоции в Советской России: 1917 – 1932 гг. М., 2010. С. 29.

4 ГА РФ. Ф. А-644. Оп. 1. Д. 143. Л. 3об.5 ГА РФ. Ф. А-644. Оп. 1. Д. 417. Л. 85.6 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1. Д. 450. Л. 54.7 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1. Д. 73. Л. 16.8 ГА РФ Ф. А-664. Оп. 1. Д. 54. Л. 70.9 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1. Д. 73. Л. 19.10 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1. Д. 51. Л. 22.11 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1. Д. 73. Л. 34об.12 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1. Д. 73. Л. 8.13 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1. Д. 73. Л. 26об.14 ГА РФ. Ф. А-644. Оп. 1. Д. 450. Л. 5.15 ГА РФ. Ф. А-644. Оп. 1. Д. 51. Л. 3.16 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1. Д. 143. Л. 36.17 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1. Д. 73. Л. 5.18 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1. Д. 73. Л. 52.19 ГА РФ Ф. А-664. Оп. 1. Д. 54. Л. 57.20 ГА РФ Ф. А-664. Оп. 1. Д. 417. Л. 84об.21 Лившин А.Я. Настроения и политические эмоции в Советской России:

1917 – 1932 гг. М., 2010. С. 173.

80 81

22 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1 Д. 73. Л. 52.23 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1. Д. 143. Л. 11.24 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1. Д. 143. Л. 2.25 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1 Д. 54. Л. 98об.26 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1 Д. 410. Л. 58об.27 ГА РФ. Ф. А-644. Оп. 1. Д. 143. Л. 18об.28 ГА РФ. Ф. А-644. Оп. 1. Д. 157. Л. 7.29 ГА РФ. Ф. А-664. Оп. 1 Д. 54. Л. 62.30 ГА РФ. Ф. А-644. Оп. 1. Д. 451. Л. 20.


Попова Анна Дмитриевна – докт. ист. наук, профессор Рязанского государственного университета имени С.А. Есенина

[email protected]

Статья исследует особенности восприятия образа власти в сознании советских людей в период перестройки. Основана на анализе ранее неиспользованных источников – писем и обращений граждан, посланных должностным лицам и в органы власти во второй половине 1980-х гг. В статье впервые показано влияние советских ментальных установок на оценку процесса трансформации властных структур. Рассмотрены также конструирование авторами писем желаемых преобразований и желаемого образа власти в СССР. Делается вывод, что в период перестройки общество продолжало воспринимать органы Советской власти как идеал государственности, но критиковало бюрократизм в работе управленческого аппарата и выступало за отстранение от власти Коммунистической партии. В то же время традиционные ментальные установки населения мешали принять элементы парламентской и президентской республики, многопартийность и политическую конкуренцию между партиями.

Советская власть, Коммунистическая партия Советского Союза, бюрократизм, перестройка, общественное сознание, образ власти, ментальность, М.С. Горбачев, Б.Н. Ельцин

References


1. Shmidt S.O. Pamyatniki khudozhestvennoy literatury kak istochnik istoricheskikh znaniy. Otechestvennaya istoriya, 2002, no. 1, p. 40–49.

2. Tomilov V.G. Sovremennaya sibirskaya khudozhestvennaya literatura kak istoricheskiy istochnik. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta: Istoriya, 2009, no. 1, pp. 103–109.

(Monographs)

3. Livshin A.Ya. Nastroeniya i politicheskie emotsii v Sovetskoy Rossii: 1917 – 1932 gg. [Sentiment and Political Emotions in Soviet Russia, 1917 –

1932]. Moscow, 2010, p. 29.4. Livshin A.Ya. Nastroeniya i politicheskie emotsii v Sovetskoy Rossii:

1917 – 1932 gg. [Sentiment and Political Emotions in Soviet Russia, 1917 – 1932]. Moscow, 2010, p. 173.


Anna D. Popova – Doctor of History, Professor, Esenin Ryazan State University (Ryazan, Russia)

[email protected]

The article investigates the particularities of the image of power in the mentality of the Soviet people during the Perestroika period. It analyses the previously non-cited sources, such as citizens’ letters and appeals sent to state officials and authority bodies in late 1980s. The author for the first time demonstrates how the process of Soviet mental attitudes affects the assessment of the transformation of power structures. The aspired transformations and images of power in the USSR as constructed by the authors of these letters are also studied. It is concluded that during perestroika the society went on treating the organs of the Soviet power as state models, but criticized the red-tape of the bureaucracy and wanted the Communist Party to be removed from power. At the same time, the traditional mental attitudes of the population did not allow them to accept the elements of parliamentary and presidential republic, multi-party system and political competition among parties.

Soviet power, Communist Party of the Soviet Union, bureaucracy, perestroika (restructuring), public awareness, image of power, mentality, Mikhail S. Gorbachev, Boris N. Yeltsin

82 83

АНТИБОЛЬШЕВИСТСКАЯ РОССИЯAnti-Bolshevik Russia

С.С. Ипполитов

«НАРЕЗАЛ Я ВЕРБЛЮЖЬЕГО МЯСА...»:ГОЛОДНАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ И ГАСТРОНОМИЧЕСКИЕ

ПРЕДПОЧТЕНИЯ РОССИЙСКИХ ЭМИГРАНТОВ (1920 – 1930-е годы)

S. Ippolitov

“I Cut Some Camel Meat...”:Hungry Daily Life and Gastronomic Preferences of Russian

Emigrants(1920 – 1930s)

Фантастическая пестрота эмигрантского быта, стремительное социальное, имущественное расслоение эмиграции нигде не проявлялись так явно, как в кастрюле, походном котелке или в зеркальном блеске полированного мрамора европейских ресторанов. Для многих тысяч людей, убежденных в незыблемости трехразового питания, поиск хлеба насущного на долгие годы превратился в обыденное занятие. Голод настигал и не щадил никого: ни русского интеллигента, ни калмыцкого пастуха, ни самарского помещика, ни георгиевского кавалера.

Начался голод еще на родной земле, охваченной разгоревшимся огнем Гражданской войны: в условиях стремительного роста дороговизны и разгула спекуляции1 одним из самых острых экономических и социальных вопросов, терзавших городских обывателей на антибольшевистских территориях, стал продовольственный. Попытки властей наладить продуктовое снабжение городов, даже на богатом юге страны, не дали желаемого результата: полуголодная жизнь становилась обыденным делом2. С осени 1919 г., с началом поражений на фронте, голод стал спутником подавляющего большинства беженцев, бросивших свои дома с имуществом и двинувшихся к портовым городам юга России вместе с отступающими белыми войсками3. Если у тебя не было золотого кольца на пальце, спрятанных в пеленки младенца фамильных подвесок или «крепкой» валюты глубоко в кармане, голод хватал тебя за горло уже на корабле, державшем курс на Константинополь…

Анастасия Ширинская, в возрасте восьми лет эвакуированная из Крыма в Бизерту, вспоминала свой переход на эсминце «Жаркий», которым командовал ее отец, А.С. Манштейн, в ноябре 1920 г.,: «Обычно кормили нас рисом с обжаренным в луке корнбифом, синие цилиндрические коробки которого виднелись везде. Не знаю, откуда пошли слухи, что на самом деле все это обезьянье мясо, что очень волновало деликатные воображения… Вместо хлеба утром пекли лепешки к чаю, очень вкусные, как мне казалось…»4

Однако такой рацион являлся, скорее, исключением. Корабельных припасов хватало ненадолго. Огромная масса беженцев остро нуждалась в еде, воде, медикаментах. Все это закончилось буквально в первый же день выхода русских кораблей с беженцами на борту из крымских портов. Корабельные опреснительные установки не справлялись: воды для питья не хватало. Поэтому когда корабли встали на рейде Константинополя на обязательный карантин, голод и жажда среди беженцев стали невыносимыми.

Русские корабли с беженцами мгновенно привлекли внимание турецких торговцев, как стервятники слетевшихся на голодающих и жаждущих людей. Хлеб, кувшины с пресной водой обменивались по немыслимому курсу на украшения, валюту, оружие, одежду. Турецкие лодки окружали российские военные и гражданские суда; с их бортов раздавались гортанные голоса; с кораблей опускались веревки, к которым были привязаны ценные вещи на обмен. Обратно на борт поднимались вода и продовольствие.

Окончание карантина и выход на турецкий берег принесли облегчение лишь небольшой части беженцев, располагавших достаточными средствами для безбедной жизни и скорейшего отъезда дальше, в Европу и Америку. Подавляющая масса эмигрантов таких возможностей не имела.

Продовольственного пайка, который выдавался союзниками, совершенно не хватало для питания жившим в военных лагерях здоровым молодым мужчинам. Поэтому русские эмигранты начали совершать регулярные вылазки в окрестные деревни и откровенно грабить местных жителей. «Казаки расползались по окрестностям, как тараканы. Неугомонная казачья натура не могла мириться с бездеятельной жизнью в хлевах. Кто боялся окончательно порвать связь с армией, где пока еще давали паек, те бродили по соседним турецким и греческим деревушкам в поисках работы, или нищенствовали, или пытались “партизанить”. Впрочем, добродушные турки к этим последним развлечениям рыцарей белого стана относились с гораздо меньшей снисходительностью, чем русские крестьяне. Три офицера, попавшие среди эвакуационной неразберихи вместо Галлиполи в Санджак-Тепэ, поплатились жизнью за свои старые добровольческие замашки»5.

Впрочем, не всегда «партизанщина» казаков в турецких деревнях заканчивалась столь плачевно. Был случай, когда несколько из них

84 85

устроили охоту на овечье стадо в окрестностях лагеря Чаталджа. Сразив из засады несколькими точными выстрелами двух баранов, «охотники», под покровом ночи, притащили добычу в лагерь, где и съели ее в течение часа. Однако обиженные турецкие крестьяне подали жалобу командованию лагеря. Было устроено расследование, в ходе которого собирались свидетельские показания: из каких палаток исходил запах жареной баранины; кто именно был замечен с большим ножом в руке и где в ночь преступления звучали песни пирующих. Следствие установило виновных, но дело было «спущено на тормозах», и серьезного наказания никто не понес6.

* * *

Не менее драматично складывалась судьба российских эмигрантов, переехавших и перевезенных в страны Африки. Непривычный, тяжелый для славян климат усугублялся специфическим рационом питания. Российский эмигрант А.А. Яблоновский так вспоминал период своего пребывания в Египте:

«Как кормятся русские беженцы в лагере, и каков вообще рацион для “гостей английского короля”?

На этот вопрос весьма трудно ответить с точностью, потому что англичанам очень и очень свойственна бестолковость (никак не меньше, чем нам, русским) и потому что организация и порядок – это совсем не британские качества. В одном лагере дают так много хлеба, что его выбрасывают вон или отдают арабам. В другом – каждый кусок хлеба на счету и его совершенно не хватает. В одном лагере люди целый месяц сидят впотьмах: ни фонаря, ни свечки. В другом – целые груды свечей валяются по палаткам без употребления. Но общим образом можно сказать, что в отношении к русским англичане стараются проводить систему крайней бережливости.

Настоящей еды мы получаем только тарелку супу в день. Утром и вечером – чай, вареный в котлах, днем – тарелка супа. Это и все. Выдается, правда, еще австралийское копченое сало. Но при жаре свыше 65 градусов, когда свечи тают в тени и текут, его никто не ест, и оно целыми пудами идет в добычу арабам. Сало соленое, твердое, в сыром виде несъедобное, а старики от него болеют животами.

Выдаются и еще всякие продукты, но больше случайного характера. До такой степени случайного, что мы сначала только рты раскрывали. Еще на пароходе, например, где у нас не было ни посуды, ни очага и где мы чайными ложками суп ели, нам выдали… сырой горох.

– Почему горох? С какой стати горох? – ничего не известно. Но так как горох вам “полагается”, то потрудитесь получать. Эти пищевые внезапности сохранились и в лагерях. Выдадут суп (плохой бараний суп), а затем возглас:

– Потрудитесь получать изюм!

А через неделю опять бараний суп и опять возглас:– Потрудитесь получать пикули!Горох, пикули, изюм (кстати сказать, совершенно черствый и

негодный к употреблению) всегда доставляют беженцам много веселых минут, а беженцы с Кавказа не раз вспоминали даже того анекдотичного армянина-лавочника, который говорил своим покупателям: “Мыла нет – бери орехи!”»7.

«Во всем экономия соблюдается весьма строго. Например, больным, старым и истощенным людям некоторое время выдавали так называемое «усиленное питание», т.е. в дополнение к бараньему супу отпускались три столовые ложки молока (счетом) и одно яйцо на человека. Но впоследствии английская комендатура подвергла всех «слабых» медицинскому переосвидетельствованию, дабы определить с точностью, действительно ли данный субъект имеет необходимость в трех ложках молока и яйце или он может без них обойтись? Свидетельствовали строго, и в результате яйцо было отнято у большинства, а затем как-то сошли на нет, и прекратились и молочные дозы.

Я видел людей, которые дрожали от негодования, когда вспоминали об этом медицинском осмотре:

– Иди, стой в очереди, показывай свое тощее, старое тело, и все это только для того, чтобы наука определила: не напрасно ли, не мошенническим ли образом этот русский нищий выпил три ложки британского молока?»8.

* * *

Переселение российских беженцев в европейские страны в начале 1920-х гг. благоприятно отразилось на их уровне жизни. Большой рынок труда, желание и умение эмигрантов много и напряженно трудиться, развитой рынок жилья, в отличие от Турции более гуманное законодательство позволили россиянам более или менее обустроить свой повседневный быт. Угроза голода на время отступила, начало 1920-х гг. в Европе не было отмечено такими шокирующими проявлениями эмигрантской нищеты, как открытое попрошайничество, являвшееся неотъемлемой приметой константинопольских улиц. Значительное число российских беженцев смогли найти приют в сельских областях Франции, Германии, Чехословакии, Болгарии, Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев.

Российский бизнес, развернувший свою деятельность на продовольственном рынке Европы, в своем развитии не ограничивался национальным рынком той страны, где он находил себе убежище. Интегрируясь в экономику страны пребывания, он активно налаживал внешнеэкономические контакты9. Так, многочисленные косвенные факты говорят о тесных связях

86 87

предпринимателей-эмигрантов в Германии с Советской Россией. В рекламных объявлениях русских ресторанов в Берлине очень часто появлялись объявления, в которых посетителям предлагались «…белые грибы, сушеные и маринованные, клюква, икра паюсная и зернистая, осетрина и белорыбица, печенка из налима, семга, лососина, варенье из кизила»10 и прочие типично российские деликатесы, поставлявшиеся на германский рынок русскими эмигрантами. О регулярности и отлаженности подобного рода поставок красноречиво говорит приписка в одном из рекламных объявлений такого ресторана, приглашавшего клиентов на деликатесы из России: «По четвергам и пятницам – свежий судак»11.

Процветало в Берлине середины 1920-х гг. и русское водочное производство фабрики Смирнова. Алкогольная продукция из Риги, Одессы, Сибири продавалась в Русском оптово-розничном магазине. Этим же предприятием осуществлялась рассылка российских деликатесов и алкоголя по всей Германии12. Существовало также и множество русских кондитерских, кафе, закусочных. Одна из них, рекламируя себя, писала: «Где можно получить самые лучшие и настоящие русские пирожные, пироги, пирожки, кулебяки, мороженое, русскую водку, ликеры и вина? Только у Романа Дмитриевича Шелье». В Берлине продавался русский чай «Глобус», а товарищество «Л. Горбачева и К.» выпускало «Русскую очищенную водку», «Померанцевую водку» и киевскую «Вишневку»13.

В Берлине вели свою деятельность русские рестораны самого разного пошиба: и фешенебельные, и поскромнее, вспоминал Р. Гуль. «Были “Стрельня” (цыганский хор князя Б.А. Голицына), кавказский ресторан “Алла Верды”, ночной кабак “Тихий омут”, “Медведь” (“борщ с гречневой кашей во всякое время”, цыганские романсы), “Русско-немецкий ресторан”, но это все были дорогие. И в условленный день я повез москвича обедать в скромный русский ресторан “Тары-бары”…

Вошли в “Тары-бары”. Зал небольшой, но приятный, играет оркестр что-то очень русское – “Ухарь-купец”, что ли. Музыканты – человек восемь – русская молодежь, даже не белые офицеры, а, скорее, белые юнкера по виду. Все в красных сафьяновых сапогах, синих шароварах, белых широких русских рубахах, талии обмотаны красными кушаками. Инструменты – балалайки, гитары, домры, а один ударяет в бубен.

К нашему столику подошла молодая интересная русская женщина:

– Здравствуйте. Хорошо, что зашли к нам. Что прикажете? Из закусок, напитков? У нас сегодня борщ хороший и барашек с кашей.

Заказали все, что полагается: и водку, и закуски, и борщ, и барашка с кашей, конечно. А женщина, записав заказ в блокнотик, отошла к какому-то окошку, профессионально крикнув в него: “Борщ два! Барашек с кашей два!”14

Другой «страной обетованной» для покинувших родину россиян стала Франция. При назначении пособия по безработице французские и иностранные рабочие пользовались равными правами. Для безработного мужчины оно составляло в 1926 г. 2 фр. 75 сант. в день; его жена, в случае отсутствия работы и у нее, получала 1,75 фр.; на каждого из детей правительством выделялось 1,25 фр.15 Такая сумма пособия не могла обеспечить не только прожиточный минимум, но даже полуголодное существование с питанием один раз в сутки. В декабре 1926 г. российский Земгор обратился с призывом присылать на его адрес одежду, продукты или другую посильную помощь для русских безработных Парижа, чтобы хоть как-то облегчить бедственное положение соотечественников16.

Материальное положение беженцев, работавших на промышленных предприятиях во французских провинциальных городах и ставших безработными в конце 1920-х гг., было более тяжелым, чем в столице. Так, безработные из казачьего хутора имени атамана Ермака, располагавшегося в городе Омон, получали небольшую помощь от городского благотворительного общества, состоявшую из полутора килограммов хлеба и пяти килограммов картофеля на три дня. При этом состав семьи безработного не учитывался. Местные безработные-французы получали за счет правительственных ассигнований денежное пособие по безработице, однако на русских эта льгота не распространялась. На запрос казаков по этому вопросу, мэр города Омон ответил, что он не имеет в отношении выплаты русским пособия никаких указаний17.

Впрочем, быт, материальное положение и питание русских рабочих в Париже, несмотря на более высокие, по сравнению с провинцией, заработки и возможность хотя бы не задумываться о хлебе насущном, были скудными и тяжелыми. Вот как описывал свой обычный рабочий день на одном из французских автомобильных заводов русский полковник А. Гнутов: «…В пять часов утра по всем клеткам отеля звонят будильники… Съедаю кусок хлеба с американскими консервами – и марш… Широкие двери фабричного двора раскрыты настежь… Работаем сдельно и выжимаем из себя все соки, ради лишней пары франков. В 12 часов перерыв для завтрака… Улицы уже запружены тысячами старых, молодых, европейцев, китайцев, арабов, негров, женщин и почти детей. Потом все это рассыпается по ресторанам. Глотают наскоро и жадно вино, мясо, хлеб. Через полтора часа снова на завод. Идут вялые, ленивые, с проклятиями в душе… Кончаем в семь. Вагоны метро мчат под землею измученное человеческое стадо. Душно, тесно. Стадо молчит. Мелькают станции. На каждой выбрасывают своих грязных пассажиров… По дороге купил помидоров, американский беф и копченую селедку… Втаскиваю свое отяжелевшее тело на шестой этаж в каморку. Падаю на стул, отдыхаю несколько минут. Умываюсь. Ужинаю. Ем – стоя, – спешу, чтобы не терять времени.

88 89

Ем, почти не замечая что. Сбрасываю одежду и валюсь на постель, чтобы завтра встать в пять часов… И снова мчаться на вой и скрежет машин… И так каждый день, иногда и в воскресенье…»18.

При крупных предприятиях для питания рабочих открывались так называемые кантины. Большое количество эмигрантов, работавших на французских заводах, повлекло за собой появление русских дешевых ресторанов и кантин, расположенных вблизи предприятий и предлагавших «национальные русские блюда»: борщ, «котлеты по-царски» и т.п. Как правило, владельцами таких заведений также являлись бывшие российские подданные из состоятельных слоев эмиграции. Обслуживанием посетителей в обеденный перерыв занимались русские рабочие того же предприятия: за бесплатный обед они выполняли работу гарсонов. В таких местах очень часто складывалась особая духовная атмосфера. Кантины становились на короткое время обеда своего рода клубом общения: рабочие могли, не стесняясь в выражениях, раскритиковать русского повара за приготовленный обед и потребовать свое любимое «домашнее» блюдо, другими словами, ненадолго забыть о тяжелой реальности своего существования и быта. Цены в кантинах были невысокими, но оплата наличными практиковалась редко: стоимость съеденного обеда заносилась в долговую книгу и расчеты производились в день получения заработной платы. Такой порядок часто использовался русскими рабочими в своих целях: при увольнении они иногда «забывали» расплатиться по долгам в кантине, не испытывая при этом особых угрызений совести.

Больше «повезло» тем россиянам, которые выбрали для себя не индустриальный труд в крупных городах, а работу на земле в сельскохозяйственных провинциях Европы. Среди беженцев доля крестьянского сословия была весьма велика. Поэтому эмигранты с удовольствием брались за привычный труд на фермах, нанимаясь сезонными работниками, арендаторами или испольщиками. Однако далеко не только русские крестьяне тяготели к такой форме заработка и «стилю жизни» в эмиграции. Совершенно неожиданно даже для них самих к земле потянулись люди «интеллигентского» труда, писатели, бизнесмены и даже бывшие помещики. Разлука с родиной, тяжелое материальное положение, переходящее зачастую в элементарный голод, очень быстро «излечивали» все предубеждения о «престижности» или «непрестижности» тех или иных занятий. И в середине 1920-х гг. в Европе уже никого не удивлял бывший русский помещик, идущий по полю с плугом, босиком и в соломенной шляпе.

Огромный интерес в этой связи представляют воспоминания Р.Б. Гуля – русского писателя, журналиста и общественного деятеля. Вот как он описывал свой обычный обед в кругу семьи на ферме, где работал испольщиком: «Часов в шесть вечера мы садимся за стол, обед весь свой: овощи с огорода, хлеб своего зерна, молоко своей коровы, вино своего виноградника, яйца своих кур, все, что

дали труд, земля, животные. По земляному полу ходят цыплята, утята…»19.

Но еще более «вкусное» описание кулинарных традиций французской провинции приводит Гуль в своих воспоминаниях о крестьянском празднике окончания молотьбы: «Молотьба… Дубовые столы уж приготовлены, накрыты скатертями, на них встали пузатые пятилитровые бутыли с красным и белым вином. Гасконцы идолопоклонники хорошей кухни. Окончив молотьбу и перетаскав к амбару мешки, соседи в очередь моют руки и с веселым говором садятся за столы. Церемония началась как надо. Закуской подаются сардинки; за ними национальный наполеоновский суп с вермишелью, доев который каждый обязательно наливает в тарелку вина и, вкусно сполоснув, спивает. А хозяйки несут уже жирный кусок вареной говядины, ее каждый вдосталь запивает красным вином, уже из стакана; за мясом салат, за салатом разварные куры, за разварными – жареные, золотистые; и как только жареные куры приносятся на стол, происходит всегдашний отказ гостей от чести их разнимать. Это – дело и честь старейшего. Золотая курица плывет вокруг дубовых столов от отказывающего к отказывающемуся, пока, наконец, не дойдет до Гарабоса. Старик, смеясь и всегда с одними и теми же прибаутками крепкого полового свойства, не спеша берет свой сработанный, но острейший нож и ловко начинает разнимать тело птицы. На его искусство глядят молодые, отпуская такие же остроты, сопровождаемые дружным хохотом здоровых, уже наедающихся тел. Солнце юга, его блеск, вино, мясо, чеснок, кофе – все тут землянее, кровянее, чувственней, чем у нас, северян. За дубовыми столами от простоты плотского веселья, от крепкоядения стоит все усиливающийся гомон голосов. Эти пиршества молотьбы мне всегда напоминают старые полотна Босха и Брейгеля. По локоть засученные мозолистые руки, крепкие челюсти, проголодавшиеся желудки, ничем не сдерживаемый хохот, грубость острот, звуки еды, крики, икота. Даже пришедшие с хозяевами собаки, подхватывающие оброненные со столов куски, и те вкусно пахнут “Деревенским праздником” знаменитого фламандца. Подвыпившие и наевшиеся кидаются друг в друга хлебными шариками, сливовыми косточками, ударяют разговаривающих соседей головой об голову…

Наконец подается кофе, арманьяк, печенье, фрукты, сыр и на блюдах табак с папиросной бумагой для заверток. Этим должен заканчиваться каждый праздничный обед на молотьбе. Это все обязательно. И после этого наполнение желудков окончено»20.

И как трудно представить себе, что еще совсем недавно тот же самый человек, Роман Гуль, так смачно описавший этот захватывающий крестьянский «праздник живота» во Франции, записывал воспоминания о другом своем обеде, в немецком концлагере Ораниенбаум:

«Перед обедом зазвенели кастрюльки, котелки. Арестованные

90 91

строились в затылок к кухне.Весь обед – это небольшая тарелка супа без хлеба. Иногда суп

заправлен перловой крупой, иногда – гороховый, один раз вместо супа дали кислой капусты с ломтиком кровяной колбасы, но всегда без хлеба, а обед главная еда. Кроме обеда арестованные получают в семь утра кружку ячменного кофе без сахара с куском хлеба и на ужин в семь вечера еще одну такую же кружку с куском хлеба. Для тяжело работающих заключенных эта пища – пытка недоеданием и ослаблением сил: полное отсутствие жиров сказывается большим числом арестованных, покрытых фурункулами»21.

Впрочем, французы тоже отнюдь не всегда отличались хлебосольством, особенно когда это касалось русских людей, попавших в тяжкие испытания эмиграции. Вот как описывался рацион российских беженцев во французском лагере Бернадот в 1922 г., где находилось в тот момент времени 1 850 человек: «Пресной воды в лагере нет, ежедневно привозится на 1 000 человек 1 бочка (25 ведер). Довольствие: 1 раз в день горячая пища, суп из фасоли с куском мяса не свыше спичечной коробки, и 50 граммов хлеба в день, но весов, как и во всех лагерях, нет, и французский каптенармус, выдавая продукты на глаз, прибавляет с улыбкой: “…и 2 чайных ложки сахара”. Кипятку не дают совершенно. Старики свыше 60 лет, дети до 14 и женщины, прошедшие через медицинскую комиссию, получают от Американского Красного Креста молоко и какао»22.

Не менее «экономичным» образом вело себя французское правительство и в отношении собственного Иностранного легиона, в рядах которого несли службу российские эмигранты, неосмотрительно подписавшие контракт на пять лет и оказавшиеся в итоге в безводных песках Марокко и Сирии.

Николай Матин, русский офицер, служивший во французском Иностранном легионе в середине 1920-х гг., вспоминал особенности своего рациона: «Несколько слов хочу сказать о французских военных призонах: сажают в одиночную камеру размером сто двадцать на двести шестьдесят сантиметров. В камере стоит бетонная кровать без всего. Это вся обстановка. На ночь выдается половина простого солдатского одеяла. Утром получают кафу (одну седьмую часть литра) темной жидкости «кофе» с сахаром. После кофе выстраивают всех арестованных и гонят на работы. Правда, работы попадаются иногда легкие, но при семидесятиградусной температуре вынести очень трудно. Работы продолжаются до обеда. Обед, если его можно так назвать, состоит из бульона, куска мяса и какого-нибудь легюма (разные виды овощей или макарон). Все это мешается вместе, и прибавляется на три четверти литра всего содержимого три-четыре столовых ложки соли. Таким образом, вся эта бурда становится несъедобной; приходится выливать весь бульон, затем промывать холодной водой, которая дается раз в день, и есть остаток23.

В одиннадцать часов с кухни выдавали обед, который дневальные

приносили в баках в бараки. Обед состоял из жиденького супа, приблизительно по пол-литра на человека, и миниатюрного кусочка мяса. Сытым после такого обеда едва ли мог бы быть и ребенок лет двенадцати. В четыре часа раздавали вино и хлеб. Вина давали вместо положенных пол-литра только четверть, и только хлеб выдавался без всяких сокращений. В шесть часов вечера был ужин, совершенно такой же, как обед»24.

Впрочем, питание «свободного» легионера, не отбывавшего какое-либо наказание в «призоне», не сильно отличалось от питания заключенного: «Столовая представляла собой обыкновенную конюшню, только с вывороченными яслями и поставленными большими деревянными столами, вечно невероятно грязными. Даже скамеек было очень небольшое количество, и их не хватало для половины обедающих, так что большая часть обедала стоя. Из-за захвата этих скамеек происходили вечные ссоры и недоразумения. Обед приносили в металлических баках очень неаппетитного вида, да и сам он был такого содержания, что мало кто прикасался к нему, предпочитая проедать свои последние гроши. Большей частью нам давали чечевицу, которая сменялась фасолью или рисом. Изредка давали картофель. Большей частью вместо мяса нам выдавали конину, приготовленную при этом в таком виде, что даже и очень голодный человек вряд ли отважился бы съесть ее. Поварами были арабы-сирийцы, необыкновенно ленивый и неопрятный народ. Несколько раз мы поднимали вопрос о назначении на кухню русских, но начальство каждый раз отклоняло нашу просьбу, без всякой видимой причины. Перед обедом дневальные в бараках получали вино и хлеб. Хлеба выдавали вполне достаточное количество, вино же бывало всегда сильно разбавленным»25.

С особой симпатией Н. Матин вспоминает чеченцев, служивших с ним в одном подразделении. Они свято соблюдали свои обычаи, не пили вина, не ели свинины, мусульманские праздники справляли очень торжественно. По праздникам чеченцы устраивали в своем бараке обед из традиционной баранины. На обед приглашалось начальство и некоторые русские, которых они уважали как старых кадровых офицеров. Приглашенных они угощали шампанским26.

На другом полюсе эмигрантской жизни во Франции находились гастрономические заведения, рассчитанные на куда более состоятельную публику, но сохранявшие в своих названиях, стилистике и меню «русскость» в адаптированном для заграницы понимании этого слова. Тщательно подчеркивалась преемственность того или иного заведения аналогичному в «старой Москве» или «старой России»; меню носило подчеркнуто «русский вкус», а реклама эксплуатировала исключительно «русские» ассоциации.

Сфера общественного питания в середине 1920-х гг. являлась профилирующей областью русского бизнеса во Франции, с одновременной активизацией всех прочих его отраслей. В апреле

92 93

1924 г. рекламный раздел парижских «Последних новостей» содержал уже 154 объявления, 18 из которых были посвящены скупке драгоценностей; 32 – частной медицинской практике; 7 – юридическим услугам; 8 – издательскому делу; 6 – концертной деятельности; 14 – рекламе учреждений общественного питания (ресторанам, столовым и прочему)27. В названиях российских коммерческих структур преобладание русской национальной символики и колорита стало окончательным, вытеснив французские и английские, на которые делался акцент в 1921 – 1922 гг. В Париже 1924 г. были популярны рестораны «Русь», «Волга», «Хлеб-соль», «Москва», «Русский уголок», «Тройка»,28 «Ванька-Танька», «Золотая рыбка» и другие. Русский ресторан «Primrose», чтобы не отстать от тенденции и привлечь посетителей, вынужден был в рекламном объявлении делать приписку: «Как в старой Москве»29.

К середине 1920-х гг. в Париже насчитывалось более 120-ти русских ресторанов самых разных ценовых категорий: от очень дорогих ночных кабаре на Монмартре, рассчитанных на богатую иностранную клиентуру, до дешевых столовых, ориентированных на французский пролетариат и русскую эмиграцию. Русское ресторанное дело давало средства к существованию, в общей сложности, более 6-ти тыс. российских беженцев, работавших в сфере обслуживания, занимавшихся продовольственными поставками, артистической деятельностью и т.п.30

Приведет лишь несколько типичных объявлений из газеты «Последние новости» за 1926 год.

«В Русской Общедоступной Столовой по четвергам блины. По воскресеньям пельмени целый день. Всегда лучшие водки, наливки и закуски. Сытные домашние обеды и ужины».

«Дансинг и бар Тюрингия. Иностранные и национальные напитки. Всегда имеются: картофельный салат с сосисками или вареными яйцами. Каждый вечер музыка и танцы. У пианино маэстро Николай Абрамов».

«Русская колбасная фабрика “Александр”. На фабрике имеются все сорта колбас, баклажаны, фаршированный перец, огурцы, сельди. Высылка за границу и в провинцию наложенным платежом»31.

Ресторан «Волга». Русский гастрономический магазин «Фондари».32

Такое «заигрывание» с национальными традициями, вкусами и ностальгией приносило вполне ощутимые дивиденды: русские рестораны и торговые дома во Франции пользовались неизменным успехом на протяжении целого ряда лет не только в эмигрантской среде, но и у коренных французов, увлекавшихся охватившей Париж «русской модой».

Домашние застолья состоятельных эмигрантов часто бывали весьма изысканными. Вот как описывал дружеское застолье в Париже Дон-Аминадо (А.П. Шполянский) русский поэт-сатирик,

мемуарист: «Ужин решили делать холодный и, как говорила мадам Блин никова, интимный, а именно: роль-мопсы на зубочистках; ку-рица, начиненная самой собой; и на десерт – мандарины как та ковые. Зато в смысле распивочном программа-максимум: очищенный спирт на лимонном настое, красный ординер типа бордо, белый ор-динер типа бургонь, плюс бургонь и бордо типа ординер.

Прибавьте к этому настоящее подшампанское, которое с пяти ча-сов вечера беспрерывно булькалось в холодной цинковой ванне, да дюжину липких ликерных эшатийонов – и вы получите некоторое отдаленное, конечно, представление о том, как надо жить и пить в эмиграции»33.

Любопытные зарисовки о нравах и привычках болгарского населения, среди которого жили и работали казаки, оставил И.М. Калинин: «Страна у них маленькая, реки мелкие и характеры мелкие! – Оценивали болгар рассудительные казаки. – Нет того, как у нас душа нараспашку. Гость к нему придет, – он ему поднесет ложечку варенья и стакан воды. Сам в кабак зайдет, – потребует «малко шишенце» [Маленькая бутылочка. Так называлась наименьшая мера емкости спиртных напитков, равная 50 граммам. – С.И.] ракии и тянет его, тянет два часа. Братва за это время полкила вылокает. А если выпьет два шишенца да стакан вина, – я, – говорит, – сегодня большой гуляй правлю. А еда ихняя – чеснок, пипер, ломтик сыру, две маслинки – весь его обед. Нашему брату язык помазать, а он сыт на целый день»34.

* * *

Ситуация с питанием российских беженцев в Европе хотя и была трудной для наименее обеспеченных, все же не достигала того драматизма, которым сопровождались скитания эмигрантов на Востоке. Многие из них в попытке перебраться в Китай или Индию, вынуждены были проходить через нищие страны Средней Азии не только бедные продуктами питания, но еще и зачастую враждебные к этническим русским. Именно там лишения российских беженцев часто достигали критической черты, заканчиваясь, порой, смертью от жажды или голода.

Одним из самых драматичных описаний такого тяжкого пути стали записки крестьянина Банникова, опубликованные А.А. Парчевским:

«Шли от кишлака до кишлака. Где встречают палкой, где камнями: мол, пошел вон, урус проклятый. Пришли как-то к киргизской кибитке, смотрю, лежит на земле дохлый верблюд, а рядом мертвый русский, с голоду, наверное, помер. Посмотрел я на него и думаю: и нам то же будет, та же точка подходит!..

Ну что делать, нарезал я верблюжьего мяса, а оно зеленое совсем. Пришлось есть. Поели и пошли дальше. Поднялись на перевал, не

94 95

меньше шести километров будет, и идем по снегу и воде, раздетые и босые. Думали, что уж и не выйдем, здесь и конец будет. Доходим снова до кишлака. Киргизы выскочили из кибиток и гонят нас палкой, не только поесть, переночевать не пускают. Приходилось перед ними даже на коленки становиться, проситься переночевать: жена совсем была больная, отощала, едва на ногах держалась, да и девочка ослабла вовсе. Делать нечего, потащились дальше. Доходим до Индийской щели, и здесь нас какой-то мусульманин уж так хорошо встретил. На руках перенес мою жену через реку, потом девочку, хотел и меня самого перенести, да я ему сказал, что сам уж как-нибудь перейду. Он же нас и покормил, и переночевать к себе пустил, а потом, увидев, что жена совсем больная, и говорит: вот я буду больную лошадь резать, а ты жене лошадиной крови дай выпить, ей лучше будет. Взял я собачью чашку, нацедил полную крови и дал жене пить. А ей и вправду, как будто легче стало…»35

«Идем опять день, два, ночуем, где под камнем, смотрим: юрты. Подходим, просим поесть, а хозяева киргизы понатащили нам рогов да бараньих ног и кричат: на, мол, урус, кушай! Даже ночевать не пустили. Что поделаешь, легли снова под камнем, а поесть нечего. Утром притащила собака одного киргиза сурка, киргиз отобрал у пса да нам отдал. Я ободрал его, поджарил на огне, и стали есть, а потом дальше пошли… Под самым Ташкурганом встретили нас аскеры и говорят: урус, кушать хотите, так идите к нам в кибитку, дадим “ноны”. Пошли мы, нам, действительно, дали чаю с хлебом, поели, попили и собираемся уже идти дальше, а они мне говорят, чтобы отдал им жену и девочку, иначе, дескать, сейчас застрелим. Пошел я из кибитки, жена и девочка за мною. Аскеры выходят тоже, вынесли винтовки, тут же зарядили и гонят меня от жены с дочкой. Затащили их в кибитку, но тут какой-то спор у них произошел, а мы, тем временем, снова собрались вместе, да и скорее ходу…»36

* * *

Конец 1920-х – середина 1930-х гг. в Европе и на Американском континенте были отмечены тяжелым экономическим кризисом, затронувшим все сферы жизни и слои населения. Положение российских беженцев в странах Европы и Америки оказалось особенно драматичным. Лица без гражданства, они не могли пользоваться теми мерами поддержки, которые национальные правительства вводили в своих странах для смягчения социальной напряженности. Эмигранты первыми лишались работы и жилья, они не могли рассчитывать на поддержку страны пребывания, и поэтому их жизненный уровень падал в условиях мирового кризиса стремительно.

В этих обстоятельствах в эмигрантской среде стала набирать популярность идея о переселении из Европы в США или в страны

Латинской Америки. Эти настроения активно подогревались и средствами массовой информации, публиковавшими заманчивые рассказы о прелестях жизни в Парагвае и Уругвае, о четырех урожаях в год и о собственных наделах земли, которую могли получить переселенцы. Все это было правдой, но все это являлось и ложью. Правительства ряда стран Южной Америки в этот период развернули агрессивную пропагандистскую кампанию по привлечению на неосвоенные земли в своих странах трудоспособного населения из Европы. Стоит ли говорить, что обещание собственной земли действовало на русских крестьян магическим образом, и они готовы были променять уже насиженный европейский быт на заманчивые посулы.

Судьба переселенцев сложилась трагически. Действительно, русским переселенцам из Европы в Южную Америку предоставлялись кредиты на переезд и «обзаведение», дорога по океану навевала самые радужные надежды. Вот как описывал К.К. Парчевский в своих «Очерках Южной Америки» такое путешествие из Франции в Аргентину: «Пароход “Флорида” гудит простуженным басом и медленно отчаливает от марсельской пристани… Третьеклассные пассажиры размещены по национальностям и группам в отдельных дортуарах или по небольшим кабинкам. Каждому полагается чистая койка с бельем и одеялом. При дортуарах умывальники и души, библиотека с коллекцией книг на всех языках, включая и русский, прачечная, парикмахер, кантина. В трюме же помещается громадная столовая, куда по звонку в две смены ходят питаться эмигранты. Кормят сытно и стараются приспособиться по вкусам разнообразных пассажиров. Итальянцам на обед, в числе прочих блюд, дают непременно макароны, полякам и евреям супы. Здесь же, как и в высших классах, еда 4 раза в день. По утрам большая чашка кофе с молоком, хлебом, маслом и вареньем; на завтрак суп, жаркое и фрукты. Аппетиты здесь большие, и желающим предлагают дополнительные порции. Красного вина полагается по пол-литра в день на человека, но поляки и евреи его не пьют, и на вино налегают русские крестьяне. В четыре часа полагается чай с хлебом и вечером обед из трех блюд»37.

Увы, путешествие по океану на пароходе заканчивалось очень быстро. А на берегу переселенцев ожидала уже другая реальность. Надежды на сытую достойную жизнь разбивались очень быстро как в Южной, так и в Северной Америке. Чикагская газета «Голос труженика» писала: «Когда в городах красуются вывески, иллюстрирующие без всяких комментариев распад общества, какой глупец может думать о мире между рабочим и капиталистом. Вот некоторые из этих вывесок: “Бесплатный завтрак для безработных от 1 часа до 2-х”; “Бесплатный хлеб и суп в 4 часа. Для детей и женщин исключительно”; “Бог – любовь. Сегодня бесплатного завтрака выдаваться не будет”... В забитых людьми квартирах крупных

96 97

городов, где запасы пищи по обыкновению очень малы и где одежда плоха и недостаточна; в заполненных людьми вонючих ночлежках и постоялых дворах, где забитые нуждой рабочие влачат свое жалкое существование, скрывая свое почти нагое тело от сильных холодов; в домах рабочих, где затяжная безработица принесла страдания; в лесах, где трясутся от холода ветераны “войны за демократию”, – ежедневно происходят неописуемые драмы на почве холода и голода. Мир? Какой же может быть мир. Мир при таких условиях был миром мертвого духа, мертвого в своих стремлениях, мертвого и немого ко всему сознанию справедливости...»38

Российская эмиграция выжила и создала свой уникальный, неповторимый духовный мир, который исследователи продолжают изучать и по сей день, и который получил грустное название «Россия в изгнании». И те физические страдания, и скромные удовольствия, которые оказались связаны с питанием изгнанников на чужбине, стали частью этой канувшей в лету повседневности, этого культурного наследия…


1 Черниченко М.Ю. Инфляция, инфляционная паника и спекуляция в условиях «свободы торговли» времен Гражданской войны (по материалам газет антибольшевистского юга России) // Экономический журнал. 2015. № 1(37). С. 71–107.

2 Карпенко С.В. Кризис товарно-денежного обращения и продовольственное снабжение армии и городского населения на белом юге России (1919 г.) // Экономический журнал. 2015. № 2(38). С. 101–121.

3 Карпенко С.В. Белые генералы и красная смута. М., 2009. С. 391–392.4 Ширинская А.А. Бизерта: Последняя стоянка. М., 1999. С. 110.5 Калинин И. Под знаменем Врангеля // Белое дело. Кн. 12: Казачий

исход. М., 2003. С. 190.6 ГА РФ. Ф. 5807. Оп. 1. Д. 16.7 Яблоновский А.А. Письма эмигранта // Африка глазами эмигрантов:

Россияне на континенте в первой половине ХХ века. М., 2002. С. 11.8 Яблоновский А.А. Письма эмигранта. С. 12.9 Грибенчикова О.А., Карпенко С.В., Ипполитов С.С. Российское

предпринимательство в эмиграции: 1918 – 1925 гг. // Гуманитарное образование в России: новые горизонты. М., 1995. С. 31–33.

10 Русская справочная коммерческая книга на 1928 г. Париж, 1928. С. 144.

11 Русская справочная коммерческая книга на 1928 г. С. 145.12 Русская справочная коммерческая книга на 1928 г. С. 146.13 Васильев А.А. Красота в изгнании: Творчество русских эмигрантов

первой волны: Искусство и мода. М., 1998. С. 106.14 Гуль Р.Б. Я унес Россию: Апология эмиграции. Т. 1.: Россия в

Германии. М., 2001. С. 372.15 Возрождение (Париж). 1926. № 570.

16 Возрождение. 1926. № 576.17 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 6461.

Оп. 1. Д. 112. Л. 2.18 Гнутов А. Трудовой день в Париже: Из записок старого полковника.

// Возрождение. 1926. № 307.19 Гуль Р.Б. Я унес Россию: Апология эмиграции. Т. 2: Россия во

Франции. М., 2001. С. 365.20 Гуль Р.Б. Я унес Россию: Апология эмиграции. Т. 2. С. 374.21 Гуль Р.Б. Я унес Россию: Апология эмиграции. Т. 1.: Россия в

Германии. М., 2001. С. 388.22 ГА РФ. Ф. 6006. Оп. 1. Д. 8. Л. 59–59об.23 ГА РФ. Ф. 6461. Оп. 1. Д. 164. Л. 3.24 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 386. Л. 4.25 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 386. Л. 5.26 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 386. Л. 7.27 Последние новости (Париж). 1924. № 1226. С. 5–6.28 Последние новости. 1924. № 1227. С. 6.29 Там же. С. 5.30 Возрождение. 1926. № 555.31 Последние новости. 1926. № 1747. С. 5.32 Последние новости. 1926. № 1747. С. 6.33 Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь. М., 1994. С. 454.34 Калинин И.М. В стране братушек. Краснодар, 2012. С. 74.35 Парчевский К.К. В Парагвай и Аргентину: Очерки Южной Америки.

Париж. 1936. С. 32.36 Парчевский К.К. В Парагвай и Аргентину… С. 34.37 Парчевский К.К. В Парагвай и Аргентину… Париж. 1936. С. 7.38 Голос труженика (Чикаго). 1925. № 5. С. 19–20.


Ипполитов Сергей Сергеевич – канд. ист. наук, директор Издательского центра Российского государственного гуманитарного университета

[email protected]

На основе анализа опубликованных и архивных источников в статье описывается и анализируется питание российских эмигрантов в 1920 – 1930-х гг. Основное внимание уделяется повседневным возможностям и предпочтениям беженцев в сфере питания. Также рассматриваются ограниченные финансовые и продовольственные ресурсы, которые были доступны российским эмигрантам на различных этапах эмиграции. Наконец, раскрываются особенности питания эмигрантов в различных странах и континентах. Оценивается роль, которую сыграли гастрономические вкусы и традиции русских людей в сохранении их национальной самобытности и идентичности.

98 99

Российская эмиграция, материальное положение, повседневность, питание, традиции питания, общественное питание, благотворительность

References


1. Chernichenko M.Yu. Inflyatsiya, inflyatsionnaya panika i spekulyatsiya v usloviyakh “svobody torgovli’ vremen Grazhdanskoy voyny (po materialam gazet antibolshevistskogo yuga Rossii). Ekonomicheskiy zhurnal, 2015, no. 1(37), pp. 71–107.

2. Karpenko S.V. Krizis tovarno-denezhnogo obrashcheniya i prodovolstvennoe snabzhenie armii i gorodskogo naseleniya na belom yuge Rossii (1919 g.). Ekonomicheskiy zhurnal, 2015, no. 2(38), pp. 101–121.


3. Gribenchikova O.A., Karpenko S.V., Ippolitov S.S. Rossiyskoe predprinimatelstvo v emigratsii: 1918 – 1925 gg. Gumanitarnoe obrazovanie v Rossii: novye gorizonty [Humanities Education in Russia: New Horizons]. Moscow, 1995, pp. 31–33.

(Monographs)

4. Karpenko S.V. Belye generaly i krasnaya smuta [White Generals and Red Turmoil]. Moscow, 2009, pp. 391–392.

5. Vasilev A.A. Krasota v izgnanii: Tvorchestvo russkikh emigrantov pervoy volny: Iskusstvo i moda [Beauty in Exile: Creative Work of Russian First Wave Emigrants: Art and Fashion]. Moscow, 1998, p. 106.


Sergey S. Ippolitov – Candidate of History, Director of the Publishing Center, Russian State University for the Humanities (Moscow, Russia)

[email protected]

With reference to published and archival sources the author describes and analyses the food and meals of Russian emigrants in the 1920– 1930s. The focus is made on their everyday options and preferences in terms of food. The author also points to the limited financial and food resources which were available to the emigrants at different stages of immigration. Finally, the author contrasts the gastronomic peculiarities of emigrants in different countries and continents. The gastronomic tastes and traditions of Russian people are considered as to their role in keeping up their national identity and originality.

Russian emigration, financial situation, everyday life, food, food tradition, public catering, charity

СОБЫТИЯ И СУДЬБЫLandmarks in Human History

А.М. Лаврёнова

СЛУЖБА А.П. МАРТЫНОВАВ САРАТОВСКОМ ОХРАННОМ ОТДЕЛЕНИИ(о кризисе идентичности в жандармской среде)

A. Lavryonova

A.P. Martynov’s Service in Saratov Security Department(About the Crisis of Identity in the Gendarme Milieu)

1906–1907 гг. стали тем временем, когда под руководством директора Департамента полиции МВД М.И. Трусевича и с одобрения министра внутренних дел П.А. Столыпина работа по преобразованию системы политического сыска вышла на новый уровень. В это время происходит значительное расширение сети розыскных учреждений: создаются новые охранные отделения, розыскные части, охранные пункты. Параллельно в целях координации действий всех органов политического сыска, находящихся в одном районе (пределах нескольких губерний), создаются районные охранные отделения, своеобразные «филиалы»

Департамента полиции1. Начальниками новых органов становились молодые

инициативные жандармские офицеры, чье служебное положение порой вопиюще не соответствовало роли, предписанной им Табелью о рангах, зато в некоторых случаях соответствовало принципам и заветам А.Х. Бенкендорфа принимать на службу в тайную полицию людей «сколько возможно испытанной нравственности, уверенных искренно в пользе своего назначения»2. Функции вверенных им учреждений тесно переплетались с областью ответственности

А.П. Мартынов

100 101

губернских жандармских управлений (ГЖУ), порождая нездоровое соперничество. По свидетельству П.Г. Курлова, жандармские офицеры, обращавшие на себя внимание директора Департамента полиции, «получали награды и повышались в чинах, обходя своих наиболее скромных товарищей, вне всяких установленных военными законами норм»3. Благодаря этому между розыскными офицерами и рядовыми чинами корпуса, несмотря на все призывы руководства к взаимной поддержке и сотрудничеству, расцвела неприязнь, доходящая порой до открытой вражды.

Прекрасным примером разногласий жандармов из «охранки» и офицеров губернских жандармских управлений служит противостояние знаменитого Александра Павловича Мартынова в бытность его начальником Саратовского охранного отделения и его «коллег», начальников Саратовского губернского жандармского управления (ГЖУ), полковников Д.С. Померанцева и князя А.П. Микеладзе. Череда данных конфликтов была живописно представлена Мартыновым в его воспоминаниях, однако он был, во-первых, неточен, а во-вторых, разумеется, не был в курсе той внутриведомственной борьбы, которую порождали подаваемые на него доносы.

* * * Александр Павлович Мартынов, один из самых молодых

и успешных руководителей политического сыска Российской империи, начальник Московского охранного отделения, родился 14 августа 1875 г. в Москве, в дворянской семье.

Его отец, человек «американской складки», был заведующим городской типографией. Завсегдатаями в доме Мартыновых были издатели, журналисты, театральные постановщики и прочая интеллигентная публика4. Образование Мартынов получил в 3-м Московском кадетском корпусе, по 1-му разряду закончил 3-е Александровское военное училище. Военную службу он начал во 2-м Софийском пехотном полку, затем в 7-м гренадерском Самогитском полку, однако вскоре, в мае 1899 г., вслед за старшим братом сменил пехотный мундир на жандармский. Все три брата Мартыновы – Николай, Александр и Петр – избрали жандармскую карьеру. Но только лишь среднему из братьев она удалась столь блестяще.

Начав свою службу младшим офицером в Московском жандармском дивизионе, Мартынов вскоре после сдачи экзамена при разборе вакансий выразил желание служить по политическому розыску, в Московском охранном отделении. Но под давлением старшего адъютанта штаба Отдельного корпуса жандармов по строевой части полковника В.Д. Чернявского вынужден был согласиться на должность адъютанта Петербургского ГЖУ.

В начале 1903 г. Чернявский, не забыв своеволия Мартынова,

задумал перевести его в приграничное местечко Модржеево для осмотра паспортов, но благодаря умелому вмешательству начальника Петербургского ГЖУ генерала П.В. Секеринского и содействию товарища прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты М.И. Трусевича Мартынов был оставлен при ГЖУ на должности офицера резерва5.

В июле 1906 г. Мартынову доверили ответственный пост начальника Саратовского охранного отделения.

* * *Итак, в соответствии с приведенной в мемуарах Мартынова

версии, первый его крупный конфликт с Дмитрием Семеновичем Померанцевым разгорелся в августе–сентябре 1906 г. из-за дела о ликвидации подпольной типографии, когда начальник Саратовского ГЖУ постарался очернить коллегу перед начальством, обвинив его в том, что типография-де организована самим охранным отделением6. По имеющимся сведениям, градус симпатии в отношениях Мартынова и Померанцева уже в самом начале августа был ниже нуля, и поводом к тому послужила никакая не типография, а некое дело об ограблении артельщика Кузьмина, получившее освещение в местной печати7.

4 августа близ Саратова было совершено вооруженное нападение на артельщика сталелитейного завода, у которого было похищено 3 419 руб. У Мартынова имелся секретный сотрудник, доставшийся ему в наследство от прошлого начальника, ротмистра Н.Д. Федорова. Этот сотрудник сообщил, что грабеж был организован саратовскими революционерами. Мартынов явился в ГЖУ к Померанцеву с просьбой возбудить дознание в порядке 1035-й ст. Устава уголовного судопроизводства. Однако, несмотря на заявления Мартынова о том, что у него к этому делу близко стоит «агентурка» и ограбление это носит политический характер, Померанцев заупрямился и категорически объявил, что наличие данных свидетельствует только об общеуголовном преступлении, и порекомендовал обратиться в полицию.

Однако под давлением Охранного отделения арест участников грабежа, Андреева и Васильева, все же состоялся, причем у них были конфискованы 900 руб. похищенных денег. Протоколы были доставлены в ГЖУ, но Померанцев принять их отказался, указав, что они должны быть направлены полицмейстеру. Мартынову, который пытался уладить дело лично, Померанцев заявил, что дальнейшие попытки Мартынова убедить его возбудить дознание напрасны8.

Следующий случай сыграл не на руку Мартынову: через некоторое время к судебному следователю явилась квартирная хозяйка и заявила, что ее жилец, некто Г.С. Замеховский, при заселении заявил ей, что работает на Охранное отделение, а накануне грабежа она видела, как он с приятелем мастерил фальшивые усы. Один из

102 103

обвиняемых сообщил, что Замеховский также участвовал в дележе награбленного. Охранное отделение не подтвердило факт своего сотрудничества с Замеховским, и ввиду того, что произведенный у него обыск результатов не принес, он был отпущен. В связи с этим начальник ГЖУ не без удовольствия, надо думать, заподозрил провокацию и пригрозил Мартынову, что «на основании означенных данных следователь имеет право произвести у него обыск и даже арестовать его». В ответ на это ротмистр Мартынов саркастически парировал, что следователь ничего не может с ним сделать и что если он и вызовет его к допросу, то не даст объяснений, так как это представляет его, Мартынова, профессиональную тайну9.

Естественно, Померанцев с воодушевлением принялся делиться своими «догадками» с коллегами, в том числе с прокурором Саратовской судебной палаты А.А. Миндером, и высоким начальством в лице Департамента полиции и Штаба Отдельного корпуса жандармов. Для начальника ГЖУ это было значимо еще и потому, что сам он совсем недавно, осенью 1905 г., удостоился отнюдь не лестной характеристики от бывшего на тот момент вице-директором департамента П.И. Рачковского, обвинившего местные жандармские органы в бездеятельности. «Это заявление находит себе подтверждение и в том обстоятельстве, – писал Рачковский. – что, несмотря на крайне тревожное состояние губернии, от начальника Саратовского ГЖУ не поступает никаких обстоятельных сведений, из которых можно было бы усмотреть, что со стороны вверенного полковнику Померанцеву управления принимаются решительные, энергичные меры к выяснению проживающих в губернии преступных агитаторов и к немедленному прекращению их вредной деятельности»10.

20 сентября 1906 г. последовал донос директору Департамента полиции, еще довольно аккуратный по форме, в котором автор счел долгом «доложить… о том неприглядном положении, в которое приходится стать, благодаря ли неопытности или просто сложившимся неблагоприятно условиям… ротмистру Мартынову»11.

Донесения же Померанцева в Штаб корпуса были весьма симптоматичны, в своем роде, и носили куда более откровенный характер. Померанцев жаловался на все, что «накипело»: «Каждый из начальников отделения, прибывая к месту служения, мнит о себе как о должностном лице, поставленном в служебном отношении если не выше, то никоим образом не ниже начальника жандармского управления, основывая таковое свое воззрение на “Временном положении об охранных отделениях”; они являются с задатками учить и давать указания, относясь к советам и заявлениям начальника управления с полной индифферентностью и выслушивая таковые с нескрываемой снисходительностью». Далее начальник ГЖУ, излагая обиды непосредственно на Мартынова, упоминает, будто тот объявил офицерам, что прибыл в Саратов «с особыми полномочиями», при

первом же знакомстве «проявил полную фамильярность»: приехав в управление, он послал Померанцеву с дежурным унтер-офицером свою визитную карточку. А расставаясь, высказался так: «Вы, полковник, не беспокойтесь сейчас приезжать ко мне, я поместился в одном номере, а вот когда я устроюсь на квартире, тогда прошу покорно – когда угодно и в какой угодно форме»12.

Надо отдать должное полковнику Померанцеву: в конечном итоге, его эмоциональность уступила место конструктивным размышлениям. В письме к А.Т. Васильеву, чиновнику особых поручений при Департаменте полиции (в недалеком будущем – его последнему директору) он высказал соображения по поводу проектируемых изменений в деле политического розыска, реорганизация которого является «очевидной, настоятельной и притом неотложной необходимостью».

Описывая свою служебную действительность, Померанцев не жалеет мрачных красок, а особенно в том, что касается охранных отделений. Так, по его словам, рознь, существовавшая прежде между чинами полиции и корпуса жандармов, «со времени введения в некоторых губернских городах охранных отделений появилась и между чинами корпуса жандармов». Померанцев описывает взаимоотношения жандармских управлений и охранных отделений так: начальник отделения, по присущей каждому слабости, «более или менее всегда мнящий о своем я и о своем назначении несравненно более, чем это есть на самом деле», – только из боязни не выполнить требований инструкции, – настолько поверхностно и притом «словесно» знакомит начальника управления с положением дела розыска, что этот последний не имеет никакой возможности сопоставить данные наблюдения и розыска по городу с поступающими к нему сведениями из уездов. Померанцев отмечает тот весьма плачевный и значимый факт, что массовые обыски, производимые без достаточных оснований, вызывали многочисленные нарекания и жалобы, ложащиеся на начальника управления. Немаловажен и другой вывод начальника Саратовского ГЖУ: созданное для начальника Охранного отделения привилегированное как в материальном, так и в наградном отношениях, положение парализовало интенсивность той части служебных обязанностей остальных жандармских офицеров, которую они должны проявлять в деле политического розыска. Все это, само собой, вело к смешению личных и служебных отношений. Однако тут же Померанцев с сожалением констатировал, что «большая часть жандармских офицеров не осведомлены с делом агентурного и наружного наблюдения», оправдывая их якобы тем, что, к ним до сего времени этих требований и не предъявлялось13.

Учитывая тот факт, что записка датирована 1906 г., трудно не оценить наивность такого оправдания. ГЖУ обязаны были приобретать секретных сотрудников. С самого начала века благодаря

104 105

усилиям Департамента полиции и, в частности, С.В. Зубатова, П.И. Рачковского, Г.М. Труткова, тема агентурной работы звучала все чаще и требовательней. В годы революции приобретение агентуры и вовсе сделалось насущной необходимостью. Поэтому Померанцев лукавит, когда говорит об отсутствии прямых директив: 18 и 25 июля 1906 г. циркулярно всем начальникам ГЖУ была разослана телеграмма, касающаяся срочного приобретения агентуры. В сентябре ввиду неудовлетворительного исполнения это требование было повторено14.

По отношению к районным охранным отделениям, детищам директора Департамента полиции М.И. Трусевича, Померанцев также высказывается скептически, опасаясь, что они «по отношению к входящим в район их губерниям станут в то же положение, в каком ныне стоят по отношению к губернским жандармским управлениям охранные отделения, со всеми приведенными… дефектами последних»15.

Относительно приведенных Померанцевым «дефектов» «охранки» следует, впрочем, сказать, что, по мнению исследователей, лучшие охранные отделения, к каковым можно смело отнести и Саратовское, обладали высокой розыскной квалификацией. Губернские жандармские управления же, напротив, будучи ориентированы на дознание, а не на розыск, стремились сразу «хватать» подозреваемого, руководствуясь принципом «арестовать впредь до выяснения причин ареста», а в случае отсутствия улик подвергнуть административному наказанию16.

В некоторой степени следует реабилитировать и провокацию как оперативно-тактический прием. Именно в таком качестве рассматривает ее Ю.Ф. Овченко. Так, по его мнению, «в условиях перехода правительства к политической реакции полиция применяли провокацию, благодаря которой получала возможность ускоренными темпами выявить своих врагов и осуществить над ними расправу»17. Также к провокации прибегали и как к «средству создания недостающих улик»18.

Между тем, предложенный полковником Померанцевым проект19

реорганизации системы политического сыска, предполагавший полное слияние охранных отделений с жандармскими управлениями под главенством начальников управлений, вполне соответствовал проведенной в 1913 г. В.Ф. Джунковским реформе. Впоследствии сам Джунковский, человек с весьма специфическими, «офицерскими», представлениями о пользе дела, также нелестно отозвался о Мартынове в своих мемуарах. Подполковник Мартынов в должности начальника Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве (или, попросту, Московской «охранки») не угодил Джунковскому своей молодостью: «Начальниками же управлений были уже не молодые полковники, генерал-майоры… все это были люди, может быть, и не всегда безупречные, но с известным

стажем… Самолюбие их было задето…». Охранные отделения же, по мнению Джунковского, «были только рассадниками провокации; та небольшая польза, которую они, может быть, смогли бы принести, совершенно затушевывалась тем колоссальным вредом, который они сеяли в течение этих нескольких лет»20.

Ему вторил и представитель «старой школы» генерал В.Д. Новицкий, долгие годы возглавлявший Киевское ГЖУ: «Ненависть и злоба не только не только начальников жандармских управлений, но и вообще офицеров корпуса жандармов, дошла до ужасающих пределов и ненависти к своему шефу и Департаменту полиции, образовавшему филиальные жандармские управления в губерниях в лице ненавистных охранных отделений»21.

Так что претензии Померанцева к Мартынову, как и к «охранке» в целом, не были новинкой ни по форме, ни по содержанию.

Директор Департамента полиции и безусловный сторонник молодых розыскных дарований, впоследствии осыпанный хвалебными характеристиками Мартыновым в его мемуарах, Максимилиан Иванович Трусевич не замедлил заступиться за своего протеже. В числе прочего он сделал Померанцеву внушение: дескать, поскольку ротмистр Мартынов вступил в службу по розыскной части недавно, «все силы соприкасающихся с его деятельностью должностных лиц должны были бы быть направлены если не к опровержению слишком наглой клеветы, взведенной на него крайней левой прессой, то к поддержке названного офицера, честная служба коего, несомненно, не дает повода к подозрениям в сфере его служебной деятельности»22.

Если произошедший эпизод с Замеховским Трусевич склонен был рассматривать скорее как недоразумение, произошедшее из-за неслаженности действий двух чинов Отдельного жандармского корпуса, то передачу Померанцевым изобличающего Мартынова материала прокурорскому надзору в лице д.с.с. Миндера он счел однозначно недопустимой. Тот же, естественно, усмотрел в действиях ротмистра Мартынова указания на то, что или ограбление было организовано Замиховским с ведома Мартынова, желавшего последующим раскрытием этого преступления показать себя в новой должности, или же, если ограбление совершено без его ведома, он, убедившись в проделках своего агента Замиховского, заведомо дал ему возможность скрыться и продолжает ныне укрывать его23.

Если Департамент полиции склонен был винить начальника ГЖУ в отсутствии поддержки и «добрых советов», то Штаб корпуса в лице генерала С.С. Саввича традиционно придерживался противоположной точки зрения, результатом чего стало объявление ротмистру Мартынову выговора за «антидисциплинарные проступки» в отношении начальника ГЖУ24. Однако не только Мартынову «указали его место»: в дополнении Штаб корпуса поставил Померанцеву на вид то, что он по получении протоколов

106 107

обысков и арестов, отнесся к столь важному делу с формальной стороны25.

Впрочем, Департамент полиции также не оставил это дело без внимания. В мемуарах полковника Мартынова упоминается, что Трусевич конфиденциально запросил его дать объяснения по делу о «злосчастной типографии», возбудившему «нежелательные толкования» в местном обществе26.

Принимая во внимание хронологическое совпадение двух эпизодов и отсутствие упоминаний какого-либо дела о типографии (каковые были бы, несомненно, приведены хотя бы Померанцевым в качестве иллюстрации приверженности своего недруга к провокаторским методам), вероятно, этот эпизод и впрямь являлся первым конфликтом Мартынова и Померанцева. А учитывая то, сколько шума наделали дело об ограблении Кузьмина и последующие препирательства между жандармскими чинами, маловероятно, чтобы такой случай изгладился из памяти жандармского полковника.

Причина, по которой Мартынов приводит в мемуарах иную версию, очевидна: агент охранного отделения оказался явно не на высоте конспирации, а его руководитель и возглавляемое им учреждение сделались мишенью для критики коллег. На момент прибытия в Саратов молодой Мартынов был почти новичком в деле политического розыска, да и наследство от своего предшественника по должности, ротмистра Н.Д.Федорова, он получил не в лучшем виде. В дальнейшем он совершенно оправдал свою репутацию корифея политического сыска, однако начало его пути не было столь удачным, как ему бы того хотелось. Отношения со Штабом корпуса были испорчены: Мартынов попал на «черную доску», и о дальнейших внеочередных повышениях ему пришлось забыть.

* * *

Вскоре, на счастье Мартынова, приказом по Отдельному корпусу жандармов № 94 от 3 мая 1907 г. начальник Саратовского ГЖУ полковник Померанцев был переведен в Одессу начальником жандармского управления вместо умершего генерал-майора Н.М. Кузубова27. Впрочем, сложным отношениям двух жандармских офицеров суждено было возобновиться через несколько лет уже в Москве, когда один оказался в должности начальника Московского охранного отделения, а другой возглавил Московское ГЖУ.

На смену Померанцеву в Саратов был назначен полковник, князь Александр Платонович Микеладзе. Как утверждает Мартынов в своих воспоминаниях, подобное назначение состоялось в рамках кадровой политики командира Отдельного корпуса жандармов генерала барона Ф.Ф. Таубе, предполагавшей бескомпромиссную борьбу с Департаментом полиции и его протеже посредством замещения вакансий лояльными Штабу корпуса офицерами28. По

словам Мартынова, Микеладзе был «стопроцентный неуч в деле политического розыска» и имел едва ли не самую скандальную репутацию в корпусе. Однако у Микеладзе был один неоспоримый козырь: он состоял в родстве с бароном Таубе29.

Неприятности Микеладзе начались еще в период пребывания его в должности начальника Каспийского отделения Владикавказского жандармско-полицейского управления железных дорог, однако серьезных последствий они не имели. Также Микеладзе успел испортить отношения с начальником Бакинского ГЖУ полковником Н.В. Васильевым30. Начальство на донесение Васильева о поведении князя прореагировало спокойно. Затем на Микеладзе подал жалобу штурман дальнего плаванья С. Гарфильд, сославшись на оскорбительное с ним обращение. Предпринятое расследование удалось замять, поскольку штурман ушел в плаванье, а жандармы отчитались тем, что «несмотря на все меры, принятые по розыску жалобщика… местожительство его не обнаружено»31. Следующий конфликт вышел у Микеладзе, помощника начальника Бакинского ГЖУ, с исполняющим должность Бакинского полицмейстера капитаном Полонским, однако в данном случае виноватым сочли последнего32.

Менее чем через год на рауте у бакинского губернатора в честь встречи 1904 г., у ротмистра Микеладзе вышел скандал с городским головой А.И. Новиковым: якобы тот, в ответ на поздравление с Новым годом, громко и театрально ответил «Я с Вами незнаком!». После чего, уже на выходе, в ожидании своих экипажей, Новиков, по словам Микеладзе, стал вызывающе смотреть на князя, а в ответ на замечание «Не сметь так смотреть!» еще ближе придвинулся к нему и стал смотреть ему прямо в глаза, почему Микеладзе «принужден был силой за бороду отвернуть его голову». Данный эпизод, приукрашенный различными малоприятными для жандармского ведомства деталями, припомнила газета «Баку» спустя целых десять лет, в марте 1913 г.33

Начальство ограничилось переводом Микеладзе на должность начальника Порт-Артурской крепостной жандармской команды, где он выдержал девятимесячную осаду, причем был контужен, что, несомненно, должно было крайне дурно повлиять на его нервную систему, поскольку следующий его конфликт повлек за собой убийство.

19 июня 1906 г. в Либаве начальник портовой жандармской команды полковник Микеладзе, будучи «оскорблен словами и действием» членом портового таможенного контроля А.Н. Тихановым, произвел в него шесть выстрелов из револьвера, отчего последний скончался на следующий день. В довольно противоречивом заключении военного прокурора Виленского военного окружного суда утверждалось, что Микеладзе стрелял из соображений самообороны, так как Тиханов первым направил на

108 109

него оружие, но его револьвер дал осечку. Между тем впоследствии этот револьвер был найден у Тиханова в застегнутом кармане брюк. В результате изнурительного судебного разбирательства было наконец решено, что полковник стрелял в целях самозащиты, и 24 декабря 1906 г. был оправдан 34. А через некоторое время он получил назначение в Саратов.

По свидетельству Мартынова, Микеладзе «совершенно искренне полагал, что своей шашкой... он сможет усмирить всю революцию в Саратовской губернии»35. И хотя первое время их отношения были вполне безоблачными, гроза была неотвратима. Дело в том, что Микеладзе быстро остыл к служебным обязанностям и, проводя вечера в местном «шато-кабаке», в ответ на экстренные просьбы Охранного отделения выдать ордер на арест или обыск просил его не беспокоить. Кроме того, грузинский князь был чересчур мягок в отношении арестованных барышень и, бывало, отпускал их под «честное слово». На сей раз настал черед Мартынова писать донесения начальству.

Столкнувшись с недовольством Департамента полиции, Микеладзе также, в свою очередь, засел за письменный стол. В результате обоюдных обвинений в Саратов для разрешения разногласий был послан подполковник А.М. Еремин, прикомандированный к Киевскому ГЖУ, чей рапорт живописует подлинные масштабы «недоразумений».

Из общения с саратовским губернатором графом С.С. Татищевым и прокурором судебной палаты А.А. Миндером Еремин вынес твердое убеждение, что «с переводом... князя Микеладзе дело политического розыска примет надлежащий вид и будет вестись с тем же успехом, что и до назначения князя Микеладзе, который был единственной помехой делу». Причину этого граф Татищев видел прежде всего в некоторых, как выразился Еремин, «индивидуальных и интеллектуальных свойствах князя и в полнейшем незнакомстве кн. Микеладзе с делом, на которое он был призван». По мнению губернатора, Микеладзе часто сознательно вредил как делу розыска, о котором имел совершенно искаженное представление, так и делу преследования уже разысканных преступников, относясь к последним с «какой-то непонятной для жандармского офицера либеральностью», что внушил и чинам своего управления. Микеладзе не находил состава преступления или политической неблагонадежности там, где для губернатора в этом не оставалось сомнений. Однако самым серьезным вредом, который князь Микеладзе принес делу, губернатор счел результаты обострившихся отношений князя с ротмистром Мартыновым, которые «дошли до грандиозных размеров». Ввиду серьезности взаимных обвинений, шедших главным образом со стороны князя, Татищев потребовал детального расследования.

Сам граф Татищев прибыл в Саратов немногим раньше

Мартынова: он был назначен исправляющим делами Саратовского губернатора весной 1906 г., а утвержден в этой должности лишь в конце 1908 г. Определяющим моментом при назначении Татищева было, по всей видимости, мнение его знаменитого предшественника – П.А. Столыпина. Граф С.С. Татищев, выходец из старинного дворянского рода, вступил в столь высокую должность, не достигнув и 34-х лет. Когда Мартынов, которому на тот момент было всего 30, занял пост начальника Саратовского охранного отделения, он поначалу чувствовал в обращении Татищева «нотку сдержанного недоверия». Этим он был обязан Померанцеву, который явился к губернатору и изобразил назначение Мартынова «в самых мрачных красках». Впрочем, вскоре между губернатором и новым начальником Охранного отделения установились самые уважительные и доверительные отношения, которые «нельзя было разрушить никакими происками или наветами». Мартынов охарактеризовал Татищева как «прекрасного человека редкой душевной чистоты и порядочности», чрезвычайно простого в своих привычках и примерного семьянина36.

В результате опроса свидетелей выяснилось, что начальник ГЖУ не стеснялся ни временем, ни местом, чтобы не только дискредитировать деятельность своего формального подчиненного, но всего учреждения политического розыска, «охранки», «в глазах своих подчиненных, сослуживцев и в глазах административной и судебной власти, а через них и всего общества». Еремин сетовал также на то, что самый род деятельности охранного отделения таков, что его легко обвинять «в тех или других неблаговидных поступках, а особенно в провокации, так как оправдания в возводимых обвинениях не могут быть предъявлены тому широкому кругу лиц, в котором распространилось обвинение». Между тем, по его словам, не только лица, чуждые розыскной службы, но даже имеющие некоторое понятие о ней, очень часто затруднялись ясно отделить провокацию от секретного сотрудничества и некоторых других приемов розыскной службы. В силу этого обстоятельства слухи, исходящие от фигуры начальника жандармского управления, получали полную авторитетность и признавались многими за истину, попутно смешивая с грязью репутацию Охранного отделения37.

Микеладзе обвинял Мартынова в содействии побегу заключенного, бывшего, якобы, его секретным сотрудником, через склонение к сотрудничеству унтер-офицера ГЖУ Емельянова , недисциплинарные отношения, фабрикацию и подлог улик38.

Однако расследованием Еремина указанные обвинения подтверждены не были, а объяснения Мартынова, который вновь вынужден был оправдываться перед начальством, выяснили и полнейшую их абсурдность.

Так, летом 1907 г. Саратовским ГЖУ на квартире некоей Ястребцовой, подозревавшейся в революционной деятельности, был

110 111

произведен обыск, в результате которого было обнаружено большое количество запрещенной литературы. Вместе с Ястребцовой был арестован и ее сожитель некто Панкрашов. Поскольку его причастность к антиправительственного деятельности установить было невозможно, а показаний он не дал, его пришлось бы вскоре отпустить. Мартынов увидел в нем потенциально ценного сотрудника и попросил Микеладзе дать ему возможность побеседовать с задержанным. Но когда Панкрашова доставили в управление, Мартынова, чья квартира, как и помещение Охранного отделения, находились по соседству, дома не оказалось. Унтер- офицер Емельянов, карауливший Панкрашова, несколько раз отлучался узнать, не вернулся ли Мартынов. Одной из таких отлучек и воспользовался Панкрашов, ускользнув через черный ход39.

Стал бы начальник охранки устраивать побег своему секретному сотруднику накануне официального освобождения? Мог ли вообще руководитель секретного сотрудника допустить внезапный и столь результативный обыск у своего подопечного? Весьма маловероятно. Но случившийся вскоре новый побег еще одного заключенного, некоего Кузнецова, из-под носа у того же Емельянова, а равно как и ставшая известной просьба последнего ссудить его деньгами, адресованная начальнику «охранки», дали Микеладзе обширную почву для домыслов. «Конечно, очень легко свалить на охранное отделение распущенность и нерадение унтер-офицеров», – жалуется по этому поводу Мартынов40.

Основанием для обвинения в фабрикации записки послужила ситуация вокруг ареста 9 сентября конференции «Технических боевых организаций» Всероссийского железнодорожного союза, проходившей в квартире помощника присяжного поверенного Перельмана. Все вещественные доказательства по этому делу были отправлены полицией в Охранное отделение, откуда, без предварительного просмотра, были переданы в ГЖУ. Вскоре после осмотра в ГЖУ они были изучены одним из служащих отделения Щербаковым. В результате в конверте бумаг, изъятых у Перельмана, была обнаружена новая улика – записка, содержавшая незаконченное постановление арестованной конференции. Причем почерк, которым была сделана запись, не был идентичен почерку Перельмана. Принимая во внимание также и тот факт, что Перельман только лишь предоставил для конференции свою квартиру и не являлся ее активным участником, Мартынов подверг сомнению его авторство и решил, что данная записка оказалась в конверте с документами Перельмана из-за ошибки лица, производившего обыск.

Когда же Щербаков обратил внимание Микеладзе на значение этой записки, тот лишь отмахнулся: «Теперь не время фабриковать записки, это можно было делать раньше», – заявил он 41. Микеладзе не пожелал включать записку в протокол осмотра, поскольку был всецело убежден в беспринципности охранных отделений и не желал

отказываться от подобных своих убеждений в угоду рассудочным доводам42. Спустя почти год, в ноябре 1907 г. почерк записки был идентифицирован: подлинным автором записки и впрямь оказался не Перельман, а состоящий под надзором Василий Телегин43.

Также в своих обвинениях Микеладзе припомнил случай, произошедший еще во время службы своего предшественника, Померанцева. Так, Мартынов агентурным путем получил письмо к некоему Е.В. Виноградову, которое полностью доказывало его революционную деятельность. Для привлечения Виноградова к дознанию по политическому делу, как того хотел Департамент полиции, требовалось только отправить это письмо по адресу, в Вольск, предварительно выяснив у почтальона время получения, с тем, чтобы вовремя произвести обыск. Но помощник начальника Саратовского ГЖУ подполковник Козлов, отвечавший за проведение этой операции в Вольске, по всей видимости, счел это за провокационный прием. Несвоевременный обыск, который, тем не менее, был проведен, значимых результатов, естественно, не дал44. А сама история в изложении Микеладзе послужила поводом к очередному обвинению.

В отличие от разногласий со злокозненным, но сдержанным полковником Померанцевым, конфронтация Мартынова с его преемником приобрела оттенок вульгарной ссоры двух военных и не возбудила никаких рассуждений о реформе полицейского аппарата. На сей раз память Мартынова не подвела, и описание в мемуарах точь-в-точь соответствует таковому в документах. А произошло следующее: 1 сентября 1907 г. в кабинете начальника ГЖУ между Мартыновым и Микеладзе произошла напряженная беседа, посреди которой последний громогласно обрушился на коллегу со словами: «Потрудитесь, господин ротмистр, когда разговариваете со мной, стоять смирно!»45

В интересах конспирации Мартынов, равно как и другие офицеры Отдельного корпуса жандармов, занимающиеся политическим розыском, мундир носили чрезвычайно редко, а иногда и вовсе его не имели и большую часть времени были «не во фронте». Так, начальнику Петербургского охранного отделения А.В. Герасимову перед аудиенцией у императора пришлось спешно заказывать себе мундир46. Кроме того, фактически начальник Охранного отделения был прикомандирован к местному ГЖУ почти с одной только целью получения жалованья по сметам Военного министерства. Поэтому формальные требования воинской дисциплины были малоприменимы в отношении жандармов из «охранки».

Однако это соображение нисколько не устроило князя, и он заявил Мартынову, что не желает с ним больше разговаривать, велел тому больше не появляться в управлении и пригрозил подать рапорт командиру корпуса. Мартынов в ответ холодно заметил, что не заслужил подобного обращения и прежде никто себе с ним такого не

112 113

позволял. Напоследок Микеладзе выкрикнул: «Нахал!» Крик князя Микеладзе, несомненно, был слышен по всему управлению. Сочтя дальнейшие препирательства с князем бесполезными, Мартынов спокойно повернулся и вышел, и уже вслед услышал, как князь Микеладзе крикнул: «Убирайтесь вон!»47

Подобное обращение с Мартыновым, любимцем Трусевича да еще за год снискавшим полное доверие губернатора Татищева, не прошло для Микеладзе даром. Дурные манеры князя едва не стоили ему карьеры. Разгневанный Трусевич написал Таубе: «Я нахожу, что такое отношение Микеладзе к охранным отделениям, выражающее общую точку зрения этого офицера на розыскные учреждения, делает пребывание его в ведомстве, мною управляемом в части политического розыска, нетерпимым». А потому директор Департамента полиции просил «убрать его сейчас же с должности начальника саратовского управления, так как очевидно, что каждый час пребывания его в этой должности дискредитирует все ведомство в городе»48.

Микеладзе, в свою очередь, уже хлопотал о переводе на железную дорогу (каковой состоялся уже до конца сентября 1907 г. – начальником жандармско-полицейского управления Средне-Азиатской железной дороги), а заодно спешил поведать о случившемся всем желающим узнать все из первых уст. В письме, довольно доверительном и неофициальном по содержанию, адресованном И.П.Залесскому, вр.и.д. начальника штаба Отдельного корпуса жандармов, князь высказывается весьма образно: «Могу вас уверить, что не только горячусь по этому делу, но надо было иметь терпенье толстокожего гиппопотама, чтобы вынести все то, что проделывает этот господин, надо же наконец прекратить бесконтрольное царство этих (подобных ему) охранников, ведь они марают целое учреждение, если бы Вы могли знать хоть 1/10 той гадости, грязи и зла отечеству, которые сопутники этих деятелей, то не удивитесь, что у нас в России революция не утихает. Господа, подобные Мартынову, рассадники революции… Нахальство, невоспитанность и совершенное непонимание ни дисциплины, ни чести мундира, ни добра отечеству, и одно лишь желание добиться отличий по службе, при этом никакими гадкими средствами не пренебрегают… Департамент тоже хорош, и оправдывается поговорка: “рыба портится с головы”»49.

* * *

Сколь ни удивительно обнаруживать подобные отношения в рядах тех, кого принято считать опорой трона, конфликты в жандармской среде, надо признать, отнюдь не были случайностью. Помимо очевидной громоздкости полицейского аппарата империи (попытки реформирования которого неоднократно предпринимались, но были

прерваны Первой мировой войной), среди причин этих и многих других проблем жандармского ведомства следует назвать принципы, заложенные в самой его основе.

Поскольку в сознании представителей власти, «все “доброе”, “патриотические” и “надежное” объединялось с “военными”»50, Отдельный корпус жандармов получил военную организацию. Рудименты «нерассуждающей» воинской дисциплины мешали той живой и инициативной работе, которая требовалась от политической полиции. Дворянские предрассудки, в числе которых было представление о святости порядков, предписанных Табелью о рангах, значительно сужали для руководства простор в произведении своевременных кадровых перестановок. Понятие офицерской чести и излишняя нравственная щепетильность внушали многим отвращение к пользованию услугами платной агентуры и перлюстрации, этим «альфа и омега» политического розыска. Между тем обстоятельства текущего момента обусловили замену ожидания лояльности требованием действенности. Результатом стало продвижение «наверх», вопреки сложившимся служебным порядкам, розыскных офицеров, чей профессиональный инструментарий был разнообразнее, чем у их коллег из жандармских управлений.

Так, до определенной степени искусственно, жандармская корпоративная среда оказалась расколотой и, во многом, неспособной к консолидации даже во имя защиты государственных интересов.


1 Перегудова З.И. Политический сыск России (1880 – 1917). М., 2013. С. 135–140.

2 Лаврёнова А.М. Чины Отдельного корпуса жандармов в восприятии российских революционеров // Вестник РГГУ. 2014. № 19. С. 22.

3 Курлов П.Г. Гибель императорской России. М., 1991. С. 86.4 Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов //

«Охранка»: Воспоминания руководителей политического сыска. Т. 1. М., 2004. С. 298–299.

5 Там же. С. 71. 6 Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С.

171–174.7 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 110 Оп.

6 Д. 1508. Л. 1.8 Там же. Л. 6об.–7.9 Там же. Л. 7–8об.10 ГА РФ. Ф. 110 Оп. 6. Д. 1318. Л. 1–2.11 ГА РФ. Ф. 110 Оп. 6. Д. 1508. Л. 17–18об.12 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1508. Л. 5–9об.13 Там же. Л. 10–12.

114 115

14 Перегудова З.И. Политический сыск России (1880 – 1917). М., 2013. С. 214–216.

15 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1508, Л. 10–16об. 16 Овченко Ю.Ф. Московская охранка на рубеже веков: 1880 – 1904 гг.

М., 2010. С. 67.17 Овченко Ю.Ф. Московская охранка на рубеже веков: 1880 – 1904 гг.

М., 2010. С. 92.18 Овченко Ю.Ф. Московская охранка на рубеже веков: 1880 – 1904 гг.

М., 2010. С. 52.19 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1508. Л. 12об.–16об.20 Джунковский В.Ф. Воспоминания. Т. 1. М., 1997. С. 217–218.21 Новицкий В.Д. Из воспоминаний жандарма. М., 1991. С. 172.22 ГА РФ. Ф. 110 Оп. 6. Д. 1508. Л. 2–3об.23 Там же.24 Там же. Л. 19.25 Там же. Л. 20.26 Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 177.27 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1508. Л. 21.28 Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 206.29 Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С.

207–208.30 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 14. Д. 143. Л. 1–6.31 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 886. Л. 1, 6.32 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 966. 33 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 2909.34 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1439. Л. 5, 20–21об., 31, 45.35 Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 207.36 Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 145.37 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1666. Л. 1–5.38 Там же. Л. 3.39 Там же. Л. 6.40 Там же. Л. 6–9.41 Там же. Л. 10. 42 Там же. Л. 9–10об.43 Там же. Л. 16.44 Там же. Л. 11–13.45 Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 211.46 Герасимов А.В. На лезвии с террористами // «Охранка»: Воспоминания

руководителей политического сыска. Т. 2. М., 2004. С. 241–242.47 ГА РФ. Ф. 110. Оп. 6. Д. 1666. Л. 9. 48 Там же. Л. 22–23об.49 Там же. Л. 20–21.50 Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 34.


Лаврёнова Анна Михайловна – аспирантка Российского государственного гуманитарного университета

[email protected]

Статья посвящена служебным взаимоотношениям чинов губернских жандармских управлений и охранных отделений после революционных событий 1905 г. В 1906–1907 гг. Министерство внутренних дел, исходя из опыта работы в условиях революционного кризиса, пыталось усовершенствовать систему учреждений политического розыска, повысить действенность ее работы. На основе архивных документов, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации, анализируются эпизоды из службы А.П. Мартынова в Саратовском охранном отделении. Особое внимание уделяется корпоративной культуре и взаимоотношениям жандармских офицеров между собой, а также с руководящими учреждениями – Департаментом полиции и Штабом Отдельного корпуса жандармов. Делается вывод, что традиционный бюрократизм и дворянские предрассудки привели к обострению соперничества и конфликтности в среде жандармского офицерства, что помешало повысить действенность работы тайной политической полиции Российской империи.

Российская империя начала XX в., политическая полиция, Министерство внутренних дел, Департамент полиции МВД, Отдельный корпус жандармов, губернское жандармское управление, охранное отделение, Саратов, А.П. Мартынов, М.И. Трусевич, Д.С. Померанцев

References


1. Lavrenova A.M. Chiny Otdelnogo korpusa zhandarmov v vospriyatii rossiyskikh revolyutsionerov. Vestnik RGGU, 2014, no. 19, p. 22.

(Monographs)

2. Ovchenko Yu.F. Moskovskaya okhranka na rubezhe vekov: 1880 – 1904 gg. [The Moscow Okhranka at the Turn of the Centuries: 1880 – 1904]. Moscow, 2010, p. 67.



5. Peregudova Z.I. Politicheskiy sysk Rossii (1880 – 1917) [The Political Investigation of Russia (1880 – 1917)]. Moscow, 2013, pp. 135–140.

6. Peregudova Z.I. Politicheskiy sysk Rossii (1880 – 1917) [The Political

116 117

Investigation of Russia (1880 – 1917)]. Moscow, 2013, pp. 214–216.


Anna M. Lavryonova – Postgraduate Student, Russian State University for the Humanities (Moscow, Russia)

[email protected]

The article deals with the official relations among officers of Province Gendarme Departments and Security Departments after the revolutionary events of 1905. In 1906–1907 the Ministry of Internal Affairs taking into account the work experience in the conditions of the revolutionary crisis tried to improve the structure of political investigation bodies and raise their efficiency. Referring to archival documents from the State Archives of the Russian Federation the author analyses episodes from A.P. Martynov’s work in the Saratov Security Department. A special attention is paid to the corporate culture and relations among gendarme officers, as well as with the above departments – the Police Department and the Headquarters of Separate Gendarme Corps. The author arrives at the conclusion that it was traditional bureaucracy and aristocracy’s prejudices that sharpened the competition and conflicts among gendarme officers, which derailed the efforts to make the work of secret political police of the Russian Empire more efficient.

Russian Empire of the early 20th century, political police, Ministry of Internal Affairs, Police Department (of the Ministry of Internal Affairs), Separate Gendarme Corps, Province Gendarme Department, Security Department (Okhranka), Saratov, A.P. Martynov, M.I. Trusevich, D.S. Pomerantsev

Е.П. Воробьёв

«НЕ ТАК ПЛОХА РУССКАЯ ЖИЗНЬ,ЧТОБЫ НЕ ДАВАЛА ХОРОШИМ ЛЮДЯМ РАБОТЫ»:

СУДЬБА ДЕПУТАТА ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ Н.П. ОКУЛОВА

E. Vorobyov

“Russian Life is not so Bad as not to Offer Good People Work”:The Destiny of N.P. Okulov, Deputy of the State Duma

Николай Павлович Окулов пережил две русских революции, Первую мировую и Гражданскую войны, НЭП и годы сталинских репрессий. Дважды в своей жизни он был осужден: сначала при царской власти, затем при Советской.

Каким был этот почти забытый сегодня общественно-политический деятель Российской империи начала XX в.? Как он стал первым депутатом Государственной думы, представляющим Царицын, уездный город Саратовской губернии? Какова была его судьба после Гражданской войны?

Ответы на эти вопросы удалось получить с помощью материалов Государственного архива РФ. Следственные дела из фонда Департамента полиции МВД Российской империи и из фонда Управления КГБ СССР по г. Москве и Московской области позволили установить основные этапы биографии Н.П. Окулова. Были выявлены и впервые использованы донесения начальника Саратовского губернского жандармского управления, письма Н.П. Окулова, протоколы судебных заседаний и допросов обвиняемого, показания свидетелей, уникальные личные документы, изъятые при обыске в 1937 г.

* * *

Николай Павлович Окулов родился 12 декабря 1875 г. в селе Филипповском Уржумского уезда Вятской губернии. На следующий день он был крещен в Николаевском соборе соседнего уездного города Нолинска. Его родители – Павел Моисеевич и Прасковья Васильевна жили небогато, имели земельный надел, на котором вели крестьянское хозяйство. У Николая были старшая сестра и три младших брата1.

Чтобы улучшить материальное положение, Окуловы переехали в Нолинск, где занялись валяльно-войлочным промыслом. Город являлся центром торговли и ремесленного производства. В Нолинск также часто ссылали политических заключенных. Возможно, контакты с ними, атмосфера вольномыслия и старообрядчества

118 119

сказались позднее на формировании революционных взглядов Окулова.

Родители возлагали на старшего сына большие надежды, рассчитывая, что, получив образование, он сможет улучшить материальное положение семьи. Николай хорошо учился в городском училище, демонстрируя неплохие математические способности.

В 1892 г. Николай Окулов поступил в Казанский учительский институт. В это учебное заведение, открытое в 1876 г., принимали «благонадежных» лиц мужского пола всех званий и сословий. Срок обучения составлял три года, и окончившие полный курс обучения получали аттестаты на звание учителя. Значительное место в учебном плане отводилось педагогике, математике, русскому языку, истории, географии, физике и естествознанию.

В 1890-е гг. в Казани также действовали кружки самообразования, в которых активно участвовали студенты и учащиеся. Николай Окулов был вовлечен в деятельность одного из таких объединений, где помимо всего прочего изучалась и нелегальная литература. Позже, 13 февраля 1896 г., на допросе в качестве обвиняемого по делу о противоправительственном кружке в г. Казани, он признался в чтении произведений Ф. Лассаля, К. Каутского, К. Маркса2.

Николай Окулов вступил в кружок после знакомства с девушкой. Летом 1894 г., возвращаясь с летних каникул из Вятки в Казань, молодой студент оказался случайным попутчиком ученицы Казанской фельдшерской школы Таисии Трутневой. Весь следующий год он два-три раза в неделю посещал ее квартиру, где и стал общаться с группой учеников Казанского земледельческого училища во главе с В.В. Солдатовым и А.П. Чистосердовым. Члены этого кружка обменивались различной литературой и обсуждали общественные проблемы. На собраниях читались произведения К.А. Тимирязева, А.И. Чупрова, Н.В. Шелгунова, А.М. Скабичевского, а также запрещенные властями сочинения Ф. Лассаля и К. Каутского. Иногда обсуждалась идея создания «интеллигентской колонии», ведущей на земле образцовое хозяйство. Кружок был слабо законспирирован и не имел четкой революционной направленности, но его члены рассуждали об установлении 8-часового рабочего дня, о равенстве предпринимателей и рабочих, о повышении уровня грамотности среди трудящихся, о необходимости их объединения в профессиональные союзы для защиты своих интересов3.

Общественно-политическая обстановка в Казани была сложной. Представители народнических организаций, оставшиеся на свободе после арестов в начале 1890-х гг., либо переходили на легальные позиции, либо вели активную пропаганду революционных идей, особенно среди студенческой молодежи.

Участие в кружковой деятельности являлось своего рода веянием времени, и сам Николай Окулов, видимо, поначалу мало осознавал противоправительственный и опасный для себя характер занятий

своих новых друзей. Впоследствии на допросах в Саратовском жандармском управлении он рассказал о собраниях в Казани, назвал их участников.

Так, на допросе 15 февраля 1896 г. он пояснил: «Из разговоров и бесед с Солдатовым, Чистосердовым и учениками Земледельческого училища Дмитриенко, Чистяковым, Севитовым, Николевым, Бабиным я мог только заключить, что они интересуются постановкой рабочего вопроса в направлении борьбы рабочих с капиталистами, которые для личной пользы эксплуатируют их труд»4.

Формирование революционных взглядов Николая Окулова проходило на фоне обострения материальных проблем. Не имея богатых родителей, он был вынужден ограничивать свои расходы и подрабатывать частными уроками, которые он давал работницам мастерской дамских нарядов, принадлежавшей А.П. Степницкой.

* * *

Николай Окулов являлся одним из лучших студентов учительского института. После окончания курса обучения ему поручили преподавание в образцовом училище при институте. В 1895 г. он был направлен учителем в Царицынское городское двухклассное училище5.

Эту вакансию стремились занять многие царицынские учителя, но Николай Окулов был назначен по личному распоряжению попечителя Казанского учебного округа.

От военной службы молодой учитель был освобожден как лицо, преподающее в учебном заведении обязательные предметы. Он вел занятия не только по математике и геометрии, но и по славянскому языку, истории и другим учебным дисциплинам. Помощник начальника Саратовского жандармского управления в Царицынском и Камышинском уездах ротмистр Кох, расследовавший позднее дело о революционной пропаганде, отмечал в своем донесении: «Окулов чрезвычайно талантливый преподаватель, относится с большой любовью к своей деятельности и к детям…»6. За короткий период времени ему удалось немало сделать для развития образования в городе. Он заведовал народными чтениями Духовно-просветительского союза, где следил за порядком, развешивал нужные плакаты, таблицы и схемы, проводил кружечный сбор средств для организации собраний. Выступая перед публикой, новый заведующий строго следовал утвержденной программе. Он читал слушателям одобренные властями произведения: научно-популярную брошюру «О тепле и воздухе» Н.П. Животовского, новеллу «Сигнал» В.М. Гаршина, роман «Морское дитя» М. фон Эбнер-Эшенбах. Вместе с другими царицынскими учителями Н.П. Окулов ставил вопрос о скорейшем открытии в городе народной библиотеки7.

120 121

Без разрешения директора городского училища Николай Окулов собирал вечерами у себя на квартире по шесть–восемь учеников и занимался с ними дополнительно, изучая произведения А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, Д.В. Григоровича. Просветительские занятия посещали около 20-ти человек. С двумя учениками он стал заниматься переплетным делом, но был вынужден прекратить это занятие из-за недостатка инструментов.

12 декабря 1895 г. Николай Окулов пишет письмо В.В. Солдатову, который завершал обучение в Казанском земледельческом училище и искал место для реализации своих планов. Он откровенно описывает царицынскую действительность и излагает свои взгляды:

«…Школа у меня хорошая, поставил себя я там недурно, постоянно окружен учениками, которые, видно, меня полюбили. Я каждый вечер читаю с ними: после уроков обучаю переплетному мастерству; обращаются они со мной, как с товарищем и, конечно, ничуть не боятся. Вообще в школе дело обстоит хорошо. Общество здесь никуда не годится, хороших людей найдется, разве, человека 3–4 среди учителей. Все больше купцы, капитализм здесь развернулся с полной силой, страсть к наживе увлекает всех и еще более делает недоступным культурному влиянию здешнее общество. Зато здесь много рабочих на заводах, пристани, железных дорогах; здесь почва благоприятная, работают здесь артельно, больше через подрядчиков; я покуда вошел в артель железнодорожников. Борьба капитала с пролетариатом здесь в полной силе, стачки, как говорят, совершаются каждое лето. Кроме того я читаю и заведую чтениями Духовно-нравственного союза в ночлежном для рабочих доме. Эти чтения, как вещь официальная, большого (прямого) значения не имеют. Вообще, Василий Васильевич, дела здесь много, конечно на той почве, на которую не станет официальный деятель с буржуйскими наклонностями и здесь, к сожалению, только такой тип деятелей и процветает. Мало здесь народу, мало! Я на первых же порах убедился в справедливости того положения относительно общественной деятельности, которое мы, однажды, с Вами признали единственно полезной. В этом смысле еще раз в письме к Вам свидетельствую Казани и тем, кто не ждет от будущего ничего: не так плоха русская жизнь, чтобы не давала хорошим людям работы, а полна и деятельна эта жизнь, полна самыми животрепещущими вопросами, о которых и литература не знает в деталях; зовет она к себе всех, кто только не брезгует черной работой, кто не дорожит собой для общего дела…»8.

Николай Окулов получал от казанских революционеров нелегальную литературу и с ее помощью пытался вести пропаганду в Царицыне. Молодой учитель наладил связи с железнодорожниками, с учениками мужской гимназии, с рабочими мастерских Дома трудолюбия и завода Товарищества нефтяного производства братьев Нобель.

Однако уже в начале 1896 г. антиправительственный кружок в Казани был раскрыт. При перлюстрации было обнаружено письмо Окулова фельдшерице Т.Д. Трутневой, в котором он рассказывал о своих успехах и планах проникновения в рабочую среду9. Начальник Казанского губернского жандармского управления указал на необходимость проверки деятельности учителя Царицынского городского училища.

При расследовании дела ротмистр Кох совершил грубую ошибку. Он обратился за сведениями об Окулове к инспектору народных училищ, тот поделился этим с директором городского училища, который незамедлительно предупредил учителя о негласном надзоре за ним10. Жандармам пришлось отказаться от слежки и немедленно произвести обыск в надежде найти улики. К тому же, узнав о внимании к своей деятельности, Николай Окулов в письмах к А.П. Чистосердову и к своему товарищу по учительскому институту П.А. Шоссу пытался предупредить казанских товарищей об опасности и о необходимости прекратить переписку. Однако отправить эти письма не удалось11.

В ночь с 20 на 21 января 1896 г. при обыске у Окулова были изъяты книги «Социализм и политическая борьба» Г.В. Плеханова, «Задачи рабочей интеллигенции в России» П.Б. Аксельрода, «Очерки истории Международного товарищества рабочих», рукописи «Политические процессы» и «Программа революционной деятельности лиц, судившихся в 1876 году».

В Казани Окулова также снабдили тремя «рекомендательными» письмами к саратовским революционерам, в которых просили познакомить его «с публикой», «с возможно большим количеством лучших из них». Среди адресатов выделялся В.В. Евреинов – будущий разработчик программы «Союза социалистов-революционеров», депутат II Государственной Думы от Астраханской губернии. Однако установить связи с ним Николай Окулов не успел. Найденные у него письма дали возможность жандармам провести обыски, найти нелегальную литературу, самодельное устройство для печати и задержать группу саратовских революционеров12.

Столь большой успех органов политического сыска вызвал повышенный интерес к Окулову. 13–15 февраля и 9 марта 1896 г. арестованного четыре раза лично допрашивал начальник Саратовского губернского жандармского управления полковник А.И. Иванов в присутствии прокурора Саратовского окружного суда Н.И. Волчанского13.

На допросах Николай Окулов не признал антиправительственный характер своей пропаганды и представлял свою активность в общественной жизни Царицына как просветительскую. Принадлежность к революционному или тайному сообществу он отрицал, а интерес к нелегальной литературе оправдывал желанием всесторонне изучить рабочий вопрос. Более полугода длилось

122 123

предварительное следствие.По высочайшему повелению 22 октября 1896 г. Н.П. Окулов

был подвергнут тюремному заключению на три месяца. Еще два года после отбытия наказания за ним сохранялся гласный надзор полиции с запретом проживать в столицах, столичных губерниях и университетских городах14. В общей сложности Николай Окулов провел в тюрьме девять месяцев.

После окончания гласного надзора за Окуловым был установлен негласный надзор полиции, его местожительство в столицах и в С.-Петербургской губернии было запрещено до особого распоряжения.

* * *

Родители Николая Окулова после его ареста попали в крайне сложное материальное положение. Отец рассчитывал на помощь старшего сына, но тот отработал учителем слишком короткий срок. Надежды на хорошее жалованье и служебную карьеру Николая рухнули, и его отец с двумя младшими сыновьями – Андреем и Петром – был вынужден уехать в Сибирь, где они стали работать по найму15. Андрей Павлович и Петр Павлович Окуловы упоминаются в материалах фонда Царицынского уездного управления за 1919 г.16, что позволяет предположить их переезд к старшему брату в Царицын до начала или во время мировой войны.

Не имея возможности служить в государственных учреждениях, Николай Окулов стал искать возможность заработать деньги. По данным полиции, сначала он существовал на средства, полученные от неизвестных лиц, затем давал частные уроки. В июне 1898 г. он выехал в немецкую колонию Сарепта, где занялся ведением делопроизводства на разных предприятиях. Все поездки Окулова производились с разрешения царицынского полицмейстера или саратовского губернатора.

В начале 1899 г. Николай Окулов вернулся в Царицын, где стал конторщиком Царицынско-Ростовского отделения крупного лесопильного завода, принадлежавшего князю С.М. Голицыну. За весь период наблюдения полиции не удалось обнаружить сведений о политической неблагонадежности поднадзорного лица. Летом 1897 г. жандармский ротмистр Кох отмечал, что «в поведении Окулова ничего особенного заслуживающего внимания в политическом отношении не замечено, но за его политическую благонадежность поручиться нельзя»17. Тем не менее в 1898 – 1901 гг. документы полиции о надзоре за Окуловым содержали стандартную формулировку: «Ни в чем предосудительном не замечен»18.

29 июня 1898 г. Николай Окулов женился на Надежде Феофилактовне Федониной, они обвенчались в Преображенской церкви г. Царицына. 28 июня 1899 г. у них родилась дочь Вера, в 1901 г. – сын (имя не установлено). В связи с болезнью жены он

просил Департамент полиции разрешить ему переезд в Москву, где также было отделение предприятия князя С.М. Голицына. Разрешение на выезд из Царицына было получено, так как ничего «предосудительного» в поведении Окулова полиция не выявила19.

Семейное положение вынуждало Окулова браться за дополнительную работу. Он сотрудничал с царицынскими газетами и редакцией «Торгово-промышленной газеты» в С.-Петербурге20. В столице он окончил краткие курсы бухгалтеров и стал успешно работать по данной специальности. Его важным работодателем являлся миллионер из Ростова-на-Дону Е.Т. Парамонов, имевший в Царицыне свое агентство. «Мукомольный король» казачьего происхождения владел мельницами, пароходами, баржами, шахтами, зерновыми складами. Кстати, Младший сын Е.Т. Парамонова – Николай – также начинал самостоятельную жизнь с революционной деятельности, а в дальнейшем финансировал оппозиционные организации и печатал прокламации в своем издательстве «Донская Речь»21.

* * *

В революционный 1905 г. Окулов вернулся в Царицын. На улицах города шли многочисленные митинги. Окулов

активно занялся легальной политической деятельностью, искал общественную поддержку для участия в выборах в Государственную Думу.

Он стал учредителем и председателем профсоюза торговых служащих и бухгалтеров, который ставил своей целью защиту интересов этой многочисленной и влиятельной в Царицыне социальной группы. Положение приказчиков в торговых предприятиях являлось крайне тяжелым, в некоторых фирмах рабочий день длился 15 часов.

28 января 1907 г. избиратели Царицынского городского съезда по выборам во II Государственную думу, голосуя за выборщиков в Саратовское губернское избирательное собрание, подали за Николая Павловича Окулова 3 480 записок. Он занял 5-е место из 16-ти и вошел в число 8-ми выборщиков от Царицына в губернском избирательном собрании22.

Важной причиной его успеха на выборах стала поддержка со стороны торгово-промышленных кругов Царицына, в которых была популярна идея ограничения самодержавной власти народным представительством. Положение о выборах 1906 г. основывалось на идее представительства собственников и предпринимателей, с которыми по роду своей бухгалтерской деятельности Окулов имел тесные связи.

Оппозиционные настроения в городской курии избирателей добавили популярности бухгалтеру, имевшему в прошлом конфликт

124 125

с правительством. Кроме того, авторитет Николая Павловича среди образованных слоев царицынского общества подкреплялся его незаурядными личными способностями, просветительской работой в период учительства, а также деятельностью в качестве председателя профсоюза торговых служащих и бухгалтеров.

В Саратове Окулов вошел в партию народных социалистов, программа которых предполагала отказ от террора и переход к социализму на общинных началах, минуя капитализм.

Позиции энесов были сильны в Нижнем Поволжье. Летом 1907 г. существовало 29 местных организаций партии, из них шесть – в Саратовской губернии, в том числе в Царицыне23. Хотя отделения партии в среднем не превышали несколько десятков человек, вступление в ее ряды обеспечивало кандидатам организованную поддержку на выборах. Саратовское губернское собрание избрало Н.П. Окулова депутатом Государственной думы. Он стал первым представителем в Думе от города Царицына.

* * *

II Государственная дума просуществовала чуть более трех месяцев. Для проверки законности избрания членов Думы и предварительной подготовки дел, подлежащих рассмотрению, депутаты образовали 11 отделов, в 9-й из них вошел Н.П. Окулов. Среди 45-ти депутатов отдела были такие известные общественные деятели как религиозный философ С.Н. Булгаков (председатель отдела), историк и юрист А.И. Парчевский (депутат Государственной думы всех четырех созывов от Польши), видный меньшевик И.Г. Церетели (один из лучших думских ораторов), известный большевик А.П. Вагжанов (рабочий Тверской губернии).

Депутаты получали высокое жалованье: 10 руб. за каждый день сессии; вдобавок им компенсировали путевые издержки и проживание в гостиницах24. Однако доход значительной части избранников народа, в том числе и Окулова, был выше, чем назначенное правительством содержание – депутатская работа не являлась для них выгодной в материальном плане.

Окулов состоял во фракции партии народных социалистов. Фракция из 16-ти депутатов в основном включала людей зрелого возраста, преимущественно представителей интеллигенции. Энесы стремились выражать интересы крестьян, но их среди депутатов было немного. Поэтому Николай Павлович как выходец из обычной крестьянской семьи был во фракции заметной фигурой. В Думе народные социалисты не желали растрачивать свои малочисленные силы на техническую работу, и даже не хотели выделять представителя в президиум25.

Депутат Окулов не выступал на общих заседаниях Думы. Однако его избрали в важную комиссию по исполнению государственной

росписи доходов и расходов. Именно в финансовой сфере российскому парламенту были предоставлены наибольшие полномочия. Один из лидеров конституционно-демократической партии В.А. Маклаков указывал на нехватку в составе II Государственной думы депутатов, хорошо разбирающихся в бюджетных вопросах26. Поэтому Окулов, имевший практический опыт финансовой деятельности и сотрудничавший с редакцией «Торгово-промышленной газеты», мог помочь наладить работу комиссии.

22 мая 1907 г. Окулов также вошел в состав временной комиссии об установлении нормального отдыха служащих торговых и ремесленных заведений27.

За 102 дня работы Думы второго созыва из 287-ми правительственных законопроектов депутаты одобрили 20, 6 отклонили и только 3 были приняты и подписаны Николаем II. Общие заседания депутатов свелись главным образом к ожесточенным спорам по процедурным и политическим вопросам.

После разгона II Думы Окулов вышел из состава партии народных социалистов. За короткое время думской работы его взгляды кардинально не изменились, он вернулся к прежней жизни.

* * *

В 1907–1917 гг. бывший депутат работал бухгалтером по найму. В конторе князя С.М. Голицына он получал приличное жалованье в размере 400 руб. в месяц. В 1910 г. ездил лечиться от туберкулеза легких в Швейцарию, побывал и во Франции28.

В 1912 г. Окулов построил в Новороссийске большой одноэтажный каменный дом, который оценивался в 4 тыс. руб. При доме имелась усадьба в 400 кв. саженей. Выбранное место идеально подходило для укрепления здоровья Окулова и проживания его семьи, в которой подрастали трое детей (в 1906 г. родилась дочь Ольга). В 1915 г., когда Николай Павлович подарил дом жене, его стоимость составляла уже 7 тыс. руб.29.

Вообще он отличался расчетливостью, хорошо умел зарабатывать и стремился с выгодой вкладывать деньги. В 1916 г. он купил за 21 тыс. руб. более 50 дес. земли в с. Алексеевка Керенского уезда Пензенской губернии. Кроме земли, в имение входил жилой дом, хозяйственные постройки, сад, лес, пруд, инвентарь, домашний скот. Окуловы в имении не жили, хорошо организованное хозяйство вела постоянная работница. Однако получить значительную прибыль от приобретенного имущества не удалось.

Купленное на заработанные упорным трудом деньги имение было отобрано крестьянами после революции 1917 г. Чтобы переждать смутные времена, Окулов переехал в Новороссийск, где уже проживала его семья. Дом в этом городе также был конфискован Советской властью, но позже возвращен по постановлению

126 127

Совнаркома от 8 августа 1921 г. «О предоставлении собственникам демуниципализированных строений права возмездного отчуждения недвижимого имущества».

Во время Гражданской войны в течение двух лет в Новороссийске существовала власть командования Добровольческой армии и Вооруженных сил на юге России. Об этом периоде жизни Окулова известно мало, в основном из его показаний, данных в 1938 г., в которых он, несомненно, постарался о многом умолчать. Николай Павлович утверждал, что не участвовал в политической борьбе, работая в городе помощником нотариуса30. Очевидно, что в государственных учреждениях белых он не служил.

Но у него была возможность не только не обеднеть в условиях обострения экономического кризиса и роста дороговизны – напротив, очень хорошо заработать. И он наверняка ею воспользовался. Дело в том, что Новороссийск стал главным торговым портом «Деникии» и оставался таковым до марта 1920 г.: через него с юга России за границу вывозилось огромное количество сырья (прежде всего зерна) и ввозились иностранные промышленные товары. Правительство генерала А.И. Деникина ввело сложную систему бюрократического регулирования экспорта и импорта, которая, с одной стороны, требовала оформления множества нотариально заверенных документов31, с другой – породила невиданные мздоимство чиновников и щедрость предпринимателей на взятки32.

* * *

В 1925 г., в разгар НЭПа, Окуловы сдали дом в Новороссийске в распоряжение местного Совета и переехали в Москву, чтобы дать детям качественное образование. Семья поселилась в самом центре столицы, в доме № 4 по улице Белинского (сейчас Никитский переулок), что свидетельствует о хорошем материальном достатке.

В Москве Николай Павлович вел замкнутый образ жизни, направляя все свои усилия на материальное обеспечение жены и детей.

В 1930-е гг. он работал бухгалтером и заместителем председателя правления рабочего жилищно-строительного кооперативного товарищества «Сокол». Его жена Надежда Феофилактовна занималась домашним хозяйством. Сын выучился на инженера и уехал по распределению на нефтяные промыслы в Казахстан. Сведения о семье известны из показаний на допросах самого Окулова в 1938 г., на которых он пытался замолчать точные сведения о местах жительства и работы родных и близких, полагая, что они могут попасть под преследование органов госбезопасности.

Младшая дочь Окулова заведовала читальным залом в Государственной библиотеке иностранной литературы. Ольгу Николаевну с большой теплотой вспоминала основатель и

многолетний директор «Иностранки» М.И. Рудомино: «Вероятно, и сейчас старые читатели вспоминают ее внимательность, тактичность, скромность и неизменное желание помочь. В начале 1930-х годов она первой из сотрудников Библиотеки стала выезжать в наши филиалы в парках культуры и отдыха с граммофоном и пластинками, активно помогая читателям, особенно рабочим и ИТР, изучать самостоятельно иностранные языки»33.

* * *

5 сентября 1937 г. Окулов был снят с работы в кооперативном товариществе «Сокол» с формулировкой «за антиобщественное поведение, порочащее звание советского работника»34. На производственном совещании рабочих и служащих предприятия выяснилось, что Николай Павлович еще 8 августа 1937 г. неосторожно высказался в адрес работника Управления НКВД СССР по Москве и Московской области, который просматривал домовые книги в конторе35. Выражение «гнать этого шпика надо, мешает только работать» было расценено как «антисоветская выходка». Работник НКВД услышал «вражеские» слова в свой адрес и опросил сотрудников кооператива. Так был запущен механизм общественного осуждения поступка Окулова, а затем неизбежно последовали репрессивные меры.

Сам Николай Павлович заявил, что «не помнит такого случая», но коллеги подтвердили его вину. Руководство Финансово-планового отдела Мосгоржилстройсоюза утвердило увольнение Н.П. Окулова и сочло необходимым о его поведении довести до сведения органов госбезопасности36.

Однако расследование дела об антисоветской агитации среди сотрудников конторы «Сокол» началось только в марте 1938 г. К этому времени еще больше осложнилась общественно-политическая ситуация в стране. В начале 1938 г. вышли директивы НКВД СССР об «исчерпывающей ликвидации эсеровского подполья» и об усилении работы по меньшевикам и анархистам. Повышенное внимание НКВД привлекали лица, состоявшие до революции и в других партиях. К тому же 2–13 марта 1938 г. состоялся открытый политический процесс в Москве по делу об «Антисоветском право-троцкистском блоке», по итогам которого 17-ти обвиняемым (Н.И. Бухарину, А.И. Рыкову, Н.Н. Крестинскому, Г.Х. Раковскому и другим) был вынесен смертный приговор.

В ночь с 16 на 17 марта 1938 г. Николай Павлович был арестован. В его квартире был произведен обыск, в ходе которого были изъяты паспорт, две книги на иностранном языке, две фотографии Государственной думы.

В следственном деле сохранились показания свидетелей, протоколы двух очных ставок, протоколы трех допросов Окулова,

128 129

которые проводили уполномоченный специальной группы Управления рабоче-крестьянской милиции Ленинградского района г. Москвы Гусев и его помощник Сбитнев.

Главным свидетелем обвинения выступила В.Н. Казаринова, сослуживица Окулова, которая еще 26 сентября 1937 г. характеризовала его «резко враждебно настроенным человеком по отношению проводимых мероприятий правительством и партией, который систематически открыто выражал свое недовольство»37. По ее словам, он отказался подписываться на государственный займ, сказав: «Я работаю только для себя, а не для государства и никакого дела мне до этого нет…»38.

В вину Окулову также ставилось то, что на момент ареста он не состоял членом профсоюза. Ему приписывали умышленный отказ от вступления в эту организацию и слова по этому поводу: «Я не дурак, чтобы выбрасывать деньги на ветер»39.

Показания еще шести свидетелей, допрошенных в конце февраля – начале марта 1938 г., незадолго да ареста Окулова, также обличали бухгалтера-пенсионера и мало отличались друг от друга40.

Почему Н.П. Окулов был столь неосторожен в высказываниях? С одной стороны в этом могло проявляться недовольство

утраченным благополучием. С другой – не исключено искреннее переживание за судьбу родной страны, профессиональное понимание ошибок и перегибов сталинской политики в области промышленности политики большевиков. Тогда – это позиция образованного экономиста, типичного представителя русской интеллигенции, который не мог не защищать своих взглядов. Так, на допросе 3 апреля Окулов отметил: «К Советской власти я отношусь лояльно. Принадлежа ранее к партии народных социалистов, у меня сложилось мнение, что в дни индустриализации и коллективизации нужно было идти эволюционным путем и не брать таких темпов…»41.

В свидетельском показании В.И. Прохаско – соседа Окулова – упоминается о связях последнего с Л.С. Шпехто, неоднократно привлекавшимся к ответственности за спекуляцию42. Это будто бы давало основание подозревать в бухгалтере товарищества «Сокол» подпольного дельца, который был недоволен тем, что не может распорядиться нажитыми капиталами. Однако обыск не показал благосостояния семьи Окуловых. К тому же сам Николай Павлович объяснял отказ вступить в профсоюз и подписаться на государственный заем материальными трудностями. Относительный достаток (наличие квартиры в центре столицы, обучение детей в вузах) можно объяснить сохранением части средств, заработанных до 1917 г. и в Новороссийске, хорошей оплатой за высококвалифицированный труд в советских учреждениях в 1920-х – 1930-х гг.

На очных ставках и допросах Окулов не признал себя виновным в контрреволюционной деятельности, хотя и не отрицал оскорбления

сотрудника НКВД, отказа от вступления в профсоюз и от подписки на государственный заем, а также собственных высказываний, характеризующих жизнь в царской России лучше, чем в советское время. Он подчеркнул: «…Я мог при разговоре сравнивая жизнь старую и настоящую сказать, что раньше было жить лучше в том отношении, что продукты и все необходимое были лучшего качества и дешевле, а также заработная плата по сравнению с теперешней в некоторых случаях была выше»43.

Следователи собрали воедино все факты, свидетельствующие против Окулова, и представили его «классово-враждебным элементом». 5 мая 1838 г. уполномоченным Гусевым было составлено обвинительное заключение. В нем говорилось:

«ОКУЛОВ Николай Павлович имея в гор. Новороссийске имение, оцененное в 7 000 руб., в 1916 году купил второе имение за 21 000 рублей, эксплуатировал наемную силу. После революции имение Окулова было национализировано. В 1907 году был членом 2-й Государственной думы и состоял в партии народных социалистов. Окулов Н.П., являясь классово-враждебным элементом, выражал антисоветское настроение против политики партии и правительства, проводя систематически контрреволюционную агитацию среди работников Правления РЖСКТ, где он работал бухгалтером.

ОКУЛОВ распространял клеветнические измышления о жизни трудящихся СССР.

В Августе м-це 1937 года, ОКУЛОВ во время проводимой подписки на заем вел антисоветскую агитацию с целью срыва проводимой компании.

ОКУЛОВ проводил антисоветскую агитацию против профсоюза среди вновь поступающих в профсоюз.

Враждебное настроение ОКУЛОВА к Советской власти видно на ярком примере, на который указывают свидетели: КАЗАРИНОВА, АБЫЗОВА, ВОСКРЕСЕНСКАЯ, а именно: при появлении в конторе сотрудника НКВД по служебным делам, ОКУЛОВ оскорбительно отозвался о нем.

Из показаний свидетелей АБЫЗОВОЙ и ГАЛКИНОЙ видно, что ОКУЛОВ задерживал умышленно зарплату рабочим при наличии денег в кассе и когда сотрудники спрашивали его почему он не выдает деньги, то ОКУЛОВ оскорбительно отзывался о рабочих.

Допрошенный по делу свидетель, не припоминая более конкретных фактов в проводимой ОКУЛОВЫМ контрреволюционной агитации, характеризует его, как резко враждебно-настроенного антисоветского человека»44.

Судебное заседание по делу Окулова дважды переносилось из-за неявки свидетелей. Решение принимала специальная коллегия Московского городского суда.

На суде Николай Павлович проявил стойкость и упорно, до последней возможности защищая свою невиновность. На итоговом

130 131

судебном заседании 15 августа 1838 г. он прямо заявил: «В предъявленном обвинении нет четких указаний где и когда что было сказано»45.

Специальная коллегия Мосгорсуда приговорила Н.П. Окулова по статье 58-10 ч. 1 УК РСФСР (за агитацию, содержащую призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти) к 7 годам лишения свободы в ИТЛ и к лишению избирательных прав на три года46.

4 октября 1938 г. уголовная коллегия Верховного Суда РСФСР оставила приговор в силе, отклонив кассационную жалобу Н.П. Окулова.

* * *

Дальнейшую судьбу Николая Павловича Окулова выяснить пока не удалось.

В материалах Главного управления МВД РФ по г. Москве и Центра реабилитации жертв политических репрессий и архивной информации МВД РФ сведений об отбывании Окуловым наказания либо о его смерти не обнаружено. Это дает основания предположить, что он не добрался до места заключения: преклонный возраст и слабое здоровье вряд ли позволили Николаю Павловичу выдержать все трудности этапирования, издевательства уголовников и жестокое обращение конвоя.

22 сентября 1995 г. Н.П. Окулов был реабилитирован Прокуратурой г. Москвы на основании закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 г.47

Судьба Никлая Павловича Окулова отразила крупнейшие исторические события в стране начала XX столетия. Она показывает, как крушение императорской России разрушило налаженную жизнь и благополучие как отдельных людей, так и социальных групп.

Общественно-политический потенциал Н.П. Окулова, как и большинства других депутатов Государственной думы, не был реализован в полной мере из-за слабости только формировавшегося российского парламентаризма. После 1917 г. развитие политического процесса с целью гармонизации интересов различных социальных групп было прервано. Ход событий стали определять не публичные политики, выбранные демократическим путем, а лидеры революционных сил, захватившие власть и ради ее упрочения раскалывающие общество на «своих» и «чужих».

Если проводить исторические параллели между монархическим и советским периодом в жизни Н.П. Окулова, то прослеживается схожесть методов работы органов политического сыска и следствия. Однако значительное отличие в наказании подчеркивает всю жестокость тоталитарной системы. За революционную пропаганду в царской России Николай Павлович отсидел девять месяцев тюрьмы,

а за неосторожные высказывания в 1930-х гг. был приговорен к семи годам лишения свободы.

В период становления Советского государства социальное поведение Н.П. Окулова можно охарактеризовать как выжидание в совокупности с борьбой за выживание, которое сменилось адаптацией к утвердившейся общественно-политической системе. Однако его неосторожность и стремление тоталитарного режима к искоренению потенциально опасных людей привели к тому, что Николай Павлович стал одной из жертв политических репрессий в СССР 1930-х гг.


1 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 102. 3 д-во. 1900 г. Д. 350. Л. 19–20.

2 ГА РФ. Ф. 102. 7 д-во. 1895 г. Д. 354. Л. 78об.3 Там же. Л. 76–79. 4 Там же. Л. 87. 5 Государственный архив Саратовской области (ГАСО). Ф. 13. Оп. 1.

Д. 4554. 6 Государственный архив Волгоградской области (ГАВО). Ф. И-6. Оп.

1. Д. 28. Л. 8об. 7 ГА РФ. Ф. 102. 7 д-во. 1895 г. Д. 354. Л. 82–83. 8 Там же. Л. 88–89. 9 ГАВО. Ф. И-6. Оп. 1. Д. 28. Л. 1–1об. 10 ГА РФ. Ф. 102. 7 д-во. 1895 г. Д. 354. Л. 59–60об. 11 ГА РФ. Ф. 102. 3 д-во. 1900 г. Д. 350. Л. 2об.–4. 12 ГА РФ. Ф. 102. 7 д-во. 1895 г. Д. 354. Л. 59–60. 13 Там же. Л. 76–79, 80–83об., 84–87об. 14 ГА РФ. Ф. 102. 3 д-во. 1900 г. Д. 350. Л. 3об. 15 ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-19487. Л. 7. 16 Воробьев Е.П. Фонд Царицынского уездного управления в

государственном архиве Волгоградской области: Обзор документов периода Гражданской войны в России // Вестник архивиста. 2013. № 4 (124). С. 248–254.

17 ГАВО. Ф. И-6. Оп. 1. Д. 32. Л. 63об. 18 ГАВО. Ф. И-6. Оп. 1. Д. 32. Л. 19, 107; Д. 45. Л. 96об., 104; Д. 51. Л.

31, 34; Д. 60. Л. 68, 85; Д. 67. Л. 139, 151. 19 ГА РФ. Ф. 102. 3 д-во. 1900 г. Д. 350. Л. 35, 37–38. 20 Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 564.

Оп. 1. Д. 384. 21 Окопная О.П. Рабочий вопрос во взглядах и деятельности

Н.Е. Парамонова // Известия вузов: Общественные науки. 2006. № 1. С. 20–22.

22 ГАВО. Ф. И-156. Оп. 1. Д. 6. Л. 54–55. 23 Сыпченко А.В. Народно-социалистическая партия в 1907 – 1917 гг.

132 133

М., 1999. С. 37, 239.24 Государственная Дума России: Энциклопедия. Т. 1. М., 2006. С. 607. 25 Ерофеев Н.Д. Народные социалисты в первой русской революции.

М., 1979. С. 164, 183–184.26 Маклаков В.А. Вторая Государственная Дума: Воспоминания

современника: 20 февраля – 2 июня 1907 г. М., 2006. С. 174.27 Государственная Дума: Указатель к стенографическим отчетам.

Второй созыв. Заседания 1–53 (20 февраля – 2 июня 1907 г.). СПб., 1907. С. 36.

28 ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-19487. Л. 56об.29 Там же. Л. 77. 30 Там же. Л. 64об. 31 Карпенко С.В. Белые генералы и красная смута. М., 2009. С. 276–278,

284–287. 32 Карпенко С.В. Экономический кризис и коррупция: из истории тыла

белых армию юга России (1918 – 1920 гг.) // Экономический журнал. 2015. № 1(37). С. 119–120.

33 Рудомино М.И. Книги моей судьбы: Воспоминания ровесницы XX века. М., 2005. С. 153.

34 ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-19487. Л. 31.35 Там же. Л. 34. 36 Там же. Л. 33. 37 Там же. Л. 10–10об. 38 Там же. Л. 10об. 39 Там же. 40 Там же. Л. 12–24об.41 Там же. Л. 28об. 42 Там же. Л. 24об. 43 Там же. Л. 8об. 44 Там же. Л. 39–40. 45 Там же. Л. 66об. 46 Там же. Л. 69–70. 47 Там же. Л. 78.


Воробьев Евгений Петрович – канд. ист. наук, доцент Кафедры экономической теории, истории и права Волгоградского государственного архитектурно-строительного университета

[email protected]

В биографическом очерке рассматриваются основные вехи жизненного пути русского интеллигента Николая Павловича Окулова, депутата II Государственной думы Российской империи от города Царицына. Очерк написан на основе ранее неизвестных документов политической полиции Российской империи и советских органов государственной безопасности.

Главное внимание уделяется процессу превращения Н.П. Окулова из провинциального учителя, который увлекся революционной пропагандой в среде неимущего городского населения, в политика демократических взглядов и общероссийского масштаба. Как показано в очерке, успехи и неудачи общественной деятельности Н.П. Окулова были предопределены социальной и политической ситуацией в России в начале XX в. Впервые раскрываются обстоятельства возникновения «дела» по обвинению Н.П. Окулова в «антисоветской агитации», описываются ход следствия и суда в 1938 г.

Российская империя, студенчество, революционный кружок, революционное движение, революционная пропаганда, интеллигенция, политическая полиция, революция 1905 г., Государственная дума, Царицын (Волгоград), Советская власть, Гражданская война, сталинские репрессии

References


1. Karpenko S.V. Ekonomicheskiy krizis i korruptsiya: iz istorii tyla belykh armiyu yuga Rossii (1918 – 1920 gg.). Ekonomicheskiy zhurnal, 2015, no. 1(37), pp. 119–120.

2. Okopnaya O.P. Rabochiy vopros vo vzglyadakh i deyatelnosti N.E. Paramonova. Izvestiya vuzov: Obshchestvennye nauki, 2006, no. 1, pp. 20–22.

3. Vorobyov E.P. Fond Tsaritsynskogo uezdnogo upravleniya v gosudarstvennom arkhive Volgogradskoy oblasti: Obzor dokumentov perioda Grazhdanskoy voyny v Rossii. Vestnik arkhivista, 2013, no. 4(124), pp. 248–254.

(Monographs)

4. Erofeev N.D. Narodnye sotsialisty v pervoy russkoy revolyutsii [The Popular Socialists during the First Russian Revolution]. Moscow, 1979, pp. 164, 183–184.

5. Karpenko S.V. Belye generaly i krasnaya smuta [White Generals and Red Turmoil]. Moscow, 2009, pp. 276–278, 284–287.

6. Sypchenko A.V. Narodno-sotsialisticheskaya partiya v 1907 – 1917 gg. [The Popular Socialist Party in 1907 – 1917]. Moscow, 1999, pp. 37, 239.


Evgeniy P. Vorobyov – Candidate of History, Senior Lecturer, Volgograd State University of Architecture and Civil Engineering (Volgograd, Russia)

[email protected]

This biographical study traces the key stages in the life of Nikolai Pavlovich

134 135

Okulov who belonged to the Russian intelligentsia and was deputy of the Second State Duma for the town of Tsarizyn. In writing this profile the author resorted to previously unknown documents from the political police of the Russian Empire and the archives of the former Soviet state security. The emphasis is made on N.P. Okulov’s transformation from a provincial teacher who would propagate revolutionary ideas among the city’s poorest population into a politician of national scale with broad democratic views. The author underlines that both his success and failures in his public career were predetermined by the social and political situation in Russia at the beginning of the XX century. The circumstances of filing a case against N.P. Okulov on the charge of “anti-Soviet propaganda” and the course of investigation and trial in 1938 are being disclosed and presented for the first time.

Russian Empire, students, revolutionary circle, revolutionary movement, revolutionary propaganda, intelligentsia, political police, Russian revolution of 1905, State Duma, Tsaritsyn (Volgograd), Soviet power, Russian Civil War, Stalin’s terror

У КНИЖНОЙ ПОЛКИ Book Reviews

В.Г. Хорос

ПОНИМАНИЕ КАК ОСНОВА ИСТОРИЗМА:О КНИГЕ «СТАЛИНИЗМ И КРЕСТЬЯНСТВО»

V. Khoros

Comprehension as the Basis of Historicism:About the Book “Stalinism and the Peasantry”

Долго я колебался, соглашаться ли на предложение написать соображения или размышления по поводу книги «Сталинизм и крестьянство», выпущенной в свет «Издательством Ипполитова» в 2014 г. Все-таки я не аграрник, не специалист по советским двадцатым-тридцатым, не крестьяновед. В эти области я иногда залезал «постольку поскольку»: например, в тематику крестьянства, когда занимался русским народничеством или мировым популизмом.

С другой стороны, эта книга составляет лишь часть более широкого контекста – отношения к советской эпохе в целом, что для меня, человека, большую часть своей сознательной жизни прожившего в это время, не может не быть важным. Ибо последнюю четверть века я с возрастающим изумлением наблюдал за тем, в какой негатив погружали и продолжают погружать историю своей страны многие представители, так сказать, экспертного и публицистического сообщества. Соответственно росло и желание самому высказаться как историку (а я все же считаю себя историком): о научных принципах отношения к прошлому, тем более собственной страны, о праве на суждение и осуждение, о соотношении моральных и научных критериев и тому подобных вещах. В этом плане предложенная книга дает хороший повод.

Откуда возник этот негатив? Отчасти, еще в годы перестройки, – от разочарованности в дряхлеющем партийном руководстве, усталости от пустых прилавков и, соответственно, тяги к «прекрасному далеку» Запада, где так много свободы, прав человека, колбасы и других приятных вещей; от желания приобщиться к этому завлекательному миру под сенью «общечеловеческих ценностей», провозглашенных говорливым Горбачевым. Отчасти, уже с начала девяностых, – от ошеломления, от отчаяния, порожденных шоковыми терапиями и приватизациями, шоком от того, как в одночасье перекрасившиеся

136 137

партийные чиновники и комсомольские нувориши быстренько, деловито и жадно начали делить достояние страны: ну что же, стало быть, виновато «проклятое прошлое», которое привело к такому настоящему. Короче говоря, у изрядного числа людей (среди которых было немало бывших «шестидесятников») негатив во многом питался эмоциями, которые затем стали уступать место более трезвому взгляду.

Но среди этого хора были слышны и постепенно крепли другие голоса. Для них расплевание со всем советским стало формой самоутверждения, а кроме того – иногда неосознанно, а зачастую вполне осознанно – способом пристроиться к новым хозяевам жизни, подпереть их идейно, заслужив в ответ милость и соответствующее окормление. Изображалось дело так, что «коммуняцким» режимом страна оказалась доведена до полной ручки, и у создателей наконец-то демократической и наконец-то цивилизованной России, увы, просто не было иного выхода, как развалить СССР, допустить ценовый беспредел, разрушить половину национальной экономики (дабы гарантировать невозврат к прошлому), расстрелять национальный парламент и т.д. Как тогда выражались, иного не дано. И уверяли, что если какая-то часть «дорогих россиян» не принимает этого, то она просто «одурела». Зато другая Россия, «щедрая душа», с готовностью открывала объятия креативным реформаторам.

С экранов телевизоров, со страниц газет, журналов и научных книг нам стали внушать, что замечательная «Россия, которую мы потеряли» была угроблена большевиками, предавшими страну и союзников в мировой войне и организовавшими путч за немецкие деньги. Что они погрузили общество в хаос Гражданской войны, а затем кровавой диктатуры, репрессий, голодоморов и тому подобного. Что победа в войне с фашизмом была достигнута за счет того, что завалили противника трупами и гнали заградотрядами солдат вперед. Что вообще фашизм и социализм – одного поля ягоды. И прочее, и прочее. Конечно, в трудах академических ученых этот разоблачительный раж был не так крут, как в масс-медиа, но по сути мало чем отличался. Например, один историк-академик объявил советский период «антропологической катастрофой». А на канале «Культура» Октябрьскую революцию до сих пор упорно называют переворотом.

Примером того, как далеко может зайти чувство неприязни (или даже ненависти) к собственной стране, может служить вышедшая в разгар девяностых книга Е.Н. Старикова «Общество-казарма от фараонов до наших дней». Говорю о ней еще и потому, что автор ее, несомненно, человек талантливый. Известность ему принесли статьи о маргиналах в России в конце 1980-х гг. А потом, после публикации вышеупомянутой книги он куда-то исчез, и сведений о нем никаких нет.

Так вот, в книге Е.Н. Старикова подвергается анафеме феномен

«КК» (казарменного коммунизма), прошагавший по истории человечества от Египта, Шумера, Китая до России, от египетских пирамид до сталинских металлургических комбинатов, от восточной государственной ирригации до советского Минводхоза. Это – азиатская пирамида «поголовного рабства», «искусственно сконструированное общество – машина, не способная к самостоятельному органическому развитию», «бессубъектное общество, в котором у индивидов в принципе нет автономного поведения», подчиненных «деспоту – единственному субъекту в этом обществе рабов». В отличие от свободного Запада, порожденного товарно-денежными отношениями, это – «энтропийное общество», хотя и существовавшее (а вернее, гнившее) тысячи лет.

Особенно досталось России, история которой отмечена перманентным рабством. В Киевской Руси продавали рабов. Потом русские стали рабами татаро-монголов. Потом – крепостное право, потом – царство ГУЛАГа. История собственного народа автору настолько отвратительна, что, например, деятельность Александра Невского объявляется им «элементарным предательством своей страны ради шкурных интересов своего сословия», звучат издевки над «якобы победой» в Ледовом побоище, в котором участвовало лишь два-три десятка рыцарей и «все рыцарское войско могло бы уместиться на площади хорошей обкомовской квартиры». Так и существовала Россия – «от татарщины до брежневщины – через опричнину, бироновщину, аракчеевщину, сталинщину, ежовщину – и каждый очередной раз хребет нравственности, человеческого достоинства в народе ломался»1.

Е.Н. Старикову, пожалуй, принадлежит пальма первенства по части нагнетания национально-исторического негатива в постсоветские годы. Но сходные мотивы характерны и для некоторых других (и также, кстати сказать, талантливых) авторов. Например, А.С. Ахиезера, у которого история России предстает как сплошная цепь катастроф2, или И.Г. Яковенко, для которого русская цивилизация безнадежно застряла в архаике, варварстве и потому является «цивилизацией поневоле». Правда, И.Г. Яковенко в конце оговаривается, что его труд по познанию России носит «предварительный характер»3. У других представителей академической науки и особенно публицистики последних десятилетий подобные идеи были выражены менее искусно, более грубо и прямолинейно, но общая направленность одна: подчеркивание ущербности отечественной истории, доходящее до стыда за нее.

Из этого, разумеется, не следует, что прошлое неприкасаемо. В истории России (как и любой другой страны) есть много чего – и заблуждений, и утопий, и трагических событий, и преступлений. Но, во-первых, есть не только это. Во-вторых, серьезное суждение и осуждение предполагают понимание, то есть проникновение

138 139

в то, почему, как и с какими критериями действовали или могли действовать наши предки в «предлагаемых обстоятельствах» – в отличие от потомков, располагавших уже иными «предлагаемыми обстоятельствами» и критериями. Принцип историзма – не пустой звук, иначе исторические штудии превратятся в перечень упреков и приговоров предшествующим поколениям. В-третьих, моральный и научный подход не вполне совпадают, хотя и не противоположны друг другу.

* * *

Прошу прощения у читателя за это несколько затянувшееся вступление, которое мне все же представляется не лишним для восприятия дальнейшего, и перейти непосредственно к предмету рассмотрения.

«Сталинизм и крестьянство» – это четвертая книга весьма объемного проекта «Народ и власть: история России и ее фальсификации», инициаторами которого явились два молодых историка – П.П. Марченя и С.Ю. Разин. Им удалось привлечь значительное число специалистов из различных научных центров, в том числе зарубежных – как крестьяноведов и аграрников, так и исследователей более широкого профиля, – которые в статьях, на семинарах и круглых столах с разных сторон освещали выбранную тему4. В результате получилась картина, которая в определенной степени дает представление о состоянии и тенденциях в нашей исторической науке.

Картина эта в целом выглядит ободряюще. У большинства участников проекта ощущается серьезное отношение к обсуждаемой проблематике, стремление к объективному анализу, готовность применять различные подходы. Уничтожающие характеристики прошлого – например, о «нищей голодной стране, в которую превратил Россию Ленин» (с. 129) – встречаются относительно редко. В этом смысле можно констатировать постепенный процесс преодоления крайностей постсоветской историографии. Вместе с тем, есть то, что по отношению к общему тону книги звучит диссонансом и порой вызывает досаду.

Во-первых, встречаются суждения и оценки, продиктованные больше изначальной заданностью, нежели конкретной аргументацией, – причем в сюжетах, давно и достаточно основательно освоенных как дореволюционной российской, так и советской историографией. Так, на семинаре по теме «Община и революция» возник спор о результатах крестьянской реформы 1861 г. Одни (А.Н. Медушевский, Н.Л. Рогалина) утверждали, что крестьяне получили «не так мало земли» – 12 десятин, и даже если учитывать отрезки от их наделов, то они составляли «только 1/5». Утверждалось это для обоснования тезиса, что «никакого малоземелья не было», что крестьянам

было предоставлено «вполне достаточное количество земли» для ведения продуктивного хозяйства, а не смогли они вести его просто потому, что «не использовали достижения агрономической науки», отсутствовали «навыки эффективного земледелия».

В ответ на это В.В. Зверев, опираясь на вполне репрезентативные подсчеты П.Г. Зайончовского, Б.Г. Литвака, Н.М. Дружинина, С. Хока, привел конкретные данные: на самом деле крестьяне в среднем получили всего 3,8 десятин, соотношение между доходностью их надельной земли (у помещичьих крестьян) и выплатами по выкупной операции, подушной податью, другими налогами было отрицательным чуть ли не вдвое, а у государственных крестьян доходы полностью перекрывались расходами (с. 460–463). Какие тут были возможности для рыночного хозяйства для большинства крестьянских семей? Нетрудно видеть, что первая точка зрения исходила из априорно заданного посыла: реальной крестьянской проблемы в пореформенной России не было, а если она возникла, то главным образом по причине крестьянской, так сказать, «профнепригодности».

Споры и противоречия возникли также вокруг оценки столыпинской реформы. А.В. Михайлюк считает, что «капиталистическая модернизация, предложенная П.А. Столыпиным, была разрушительной и вела к пауперизации, раскрестьяниванию большинства крестьянства, являлась насилием над крестьянством и вызывала его сопротивление» (с. 148). А.В. Гордон, напротив, уверен, что реформа Столыпина «отвечала потребностям аграрной (и общенациональной) модернизации» (с. 289). У Д.И. Люкшина сочетаются две в общем-то противоречащие друг другу характеристики столыпинской реформы: это – «эффективный, радикальный, едва ли не единственно верный ответ на заданный либералами аграрный вопрос»; и это же – «попытка второй раз ограбить уже ограбленное крестьянство и уверить его в том, что это снова делается для его же блага» (с. 445, 447).

Аграрная реформа П.А. Столыпина достаточно подробно изучалась в отечественной историографии, и трудно отрицать тот факт, что она была отвергнута по меньшей мере двумя третями крестьянства, а ликвидированные в результате столыпинских преобразований крестьянские общины были восстановлены в ходе революционных событий 1917 г. В постсоветский период реформа Столыпина была поднята на щит как достойный путь модернизации деревни (и всей России) на основе соблюдения правовых норм и принципа частной собственности. Столыпин действительно защищал неотчуждаемость помещичьих земель из-за опасения нарушения принципа частной собственности. Но такой подход был не принят большинством крестьянства, и не только из-за желания заполучить землю помещиков, тем более в контексте нараставших оппозиционных настроений и революционной ситуации.

140 141

Частная земельная собственность помещиков, как убедительно показал в свое время В.О. Ключевский, перестала быть легитимной в глазах крестьян еще со времен Указа о вольности дворянства 1762 г., освободившего дворян от военной службы, которая была каким-то оправданием их права на владение крепостными. Перестав быть служилым классом, дворяне, проживая в основном в городах, не стали по большей части и классом сельских хозяев, а лишь «душевладельцами и полицейскими управителями», а само крепостное право при этом ужесточалось5.

Антипомещичью настроенность крестьянства, накапливавшуюся еще с тех времен, учитывали даже либеральные деятели, которым отнюдь не было свойственно неуважение к принципу частной собственности. Вот как оценивал столыпинскую реформу один из лидеров кадетской партии и видный историк А.А. Кизеветтер: «К основной идее Столыпина, – писал он, – можно относиться как угодно, но и те, кто видели в ней для будущего ключ к разрешению социального вопроса, должны были бы понять, что для данного момента необходимость прирезки земли к крестьянским владениям оставалась в полной силе, и проведение этой меры в широких размерах законодательным путем могло бы сыграть решающую роль в предотвращении катастрофы, жертвою которой через несколько лет стала Россия»6. Задуманные как средство ослабления крестьянского недовольства, столыпинские аграрные преобразования на деле усугубили его.

Среди участников проекта «Народ и власть» изначальная заданность и одностороннее вúдение фактов больше свойственны, на мой взгляд, представителям либеральной (может быть, точнее было бы сказать: неолиберальной) интерпретации российской истории. Отсюда их, если так можно выразиться, «нотации» прошлому, недовольство, что те или иные деятели или даже целые социальные слои вели себя «не так, как надо», поступали «неправильно», не понимали каких-то вещей и т.п. Скажем, для А.М. Медушевского очевидно, что в 1917 г. среди проектов аграрного переустройства «начинают доминировать мифы Французской революции и коммунизма, которые являются совершенно абсурдными с точки зрения здравого смысла, но выступают “справедливыми” с точки зрения крестьянского сознания и чрезвычайно эффективными с точки зрения большевиков» (с. 440). У некоторых авторов (А.В. Чертищев) изучение крестьянства приводит их к чему-то вроде крестьянофобства: «Парохиальное сознание…, себялюбие, онтологическое безразличие ко всему, что не касается лично каждого конкретного человека и среды его обитания, патологическая нетерпимость к инновациям и прогрессу в целом, нетерпимость к инакомыслию, двойственность сознания, неготовность к более сложным формам социального устройства и их неприятие, феноменальное невежество и многое другое – все это

вряд ли дает основание считать крестьянство цивилизационным фундаментом России» (с. 387). Аналогичным образом Н.Л. Рогалина видит в русских общинах лишь «манихейство» – ибо, имея «2/3 удобных для земледения земель», вместо того, чтобы «переносить культуры с барских полей», они лишь «хотели делить землю» (с. 458). Это позиция человека, смотрящего на прошлое с колокольни современного неолиберализма, дающего, так сказать, советы задним числом, а не стремящегося понять, почему люди думали или поступали именно так.

Поучительным примером таких суждений, а точнее суда над прошлым могут служить размышления Д.И. Люкшина о целях и «смыслах» коллективизации. Этот незаурядный пассаж стоит того, чтобы привести его целиком. «…Экспроприации деревни, жирующей на вольных НЭПовских хлебах, предстояло сыграть в партийном эпосе роль космогонического мифа, и, что тоже существенно, сделаться источником ресурсов для грядущей модернизации. Да, автор, безусловно, отдает себе отчет в том, что в паттерне материалистической каузальности, реализуемом отечественным обществоведением, первенство следовало бы отдать практической задаче изъятия продовольствия. Но идеократический характер режима, в котором сакрализация политической воли опосредовалась монополизацией пространства символического, обусловливал утверждение логоцентрической модели познания общества, сулившей невиданные перспективы в деле освоения и оптимизации прошлого. Весело – как солнце в капле – отзеркаливающий сиюминутными смыслами в точке мимолетного рандеву, означающего и означаемого дискурс лукавой Клио, можно было приручить, лишь обеспечив соответствие параметров означаемого заданным характеристикам означающего» (с. 125).

Трудно сказать, чего здесь больше: нарциссического любования собственной способностью купаться в терминах, извлеченных в постмодернистской манере из различных областей обществоведения (что автору, по-видимому, представляется верхом научности) – или снисходительно-иронического взгляда свысока современного всепроникающего аналитика, разъясняющего «дела давно минувших дней» и тогдашних деятелей, которые, бедняги, не ведали, что творили.

* * *

Теперь по существу темы «Сталинизм и крестьянство», драматических событий и процессов 1920-х – 1930-х гг. и их освещения в рассматриваемой книге. Бесспорно, что крутые перемены в жизни крестьянства, да и всей советской страны в то время сопровождались насилием, депортациями значительных масс населения, репрессиями, что наложило суровый отпечаток на всю

142 143

эту эпоху. Поэтому, как представляется, здесь можно выделить две главных проблемы. Была ли альтернатива коллективизации? Каковы были ее результаты – для самого крестьянства и для страны в целом? Собственно, вокруг этих проблем и сосредоточены главным образом материалы книги.

Авторы справедливо фиксируют, что историческая развилка пришлась на конец 1920-х гг. До этого внутри власти существовали две различные программы. Одна (Н.И. Бухарин, И.В. Сталин, А.И. Рыков) допускала движение к социализму через сохранение НЭПа, союза города и деревни с опорой на середняка, добровольное кооперирование крестьянства. Другая группа лидеров (Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, Н.К. Крупская, Г.Я. Сокольников) делала акцент на обеспечение социалистической индустриализации через повышенное налогообложение кулачества и нэпманов, опору на бедные слои деревни и нейтрализацию середняка, а также сельскую кооперацию. Оба проекта объединяла идея сохранения НЭПа, а также надежда на деловые контакты с государствами Версальской системы: получение кредитов и средств от импорта сырья на нужды индустриализации.

Но к концу 1920-х гг. ситуация ухудшилась. Возникли трудности с хлебозаготовками, – и не только потому, что промышленность давала селу недостаточно товаров для обмена и крестьяне сократили поставки зерна. Как отмечают участники проекта (С.А. Есиков, М.М. Есикова, А.В. Гордон), восстановление деревни после Гражданской войны и введения продналога было лишь частичным, крестьянские хозяйства в подавляющем большинстве были низкодоходными, падала их товарность, преобладало «натуральное накопление». Обнаруживалась бесперспективность мелкого крестьянского хозяйства. НЭП, особенно в деревне, зашел в тупик (с. 75–77, 277, 488–489).

Требовалось решение, кардинально менявшее вектор развития. Каким оно могло быть в той ситуации?

Видный советский историк-аграрник В.П. Данилов полагал, что мелкое общинное крестьянство вполне могло эволюционировать через кооперацию к социализму. Еще раньше такой позиции придерживался классик крестьяноведения А.В. Чаянов. Эту точку зрения защищали и некоторые участники проекта – например, В.Т. Логинов, который считал вполне реальной реализацию ленинской стратегии добровольного кооперирования деревни, тем более, что в первой четверти XX в. крестьянские кооперативы получили немалое распространение в России (с. 329). И таким путем удалось бы избежать насильственных эксцессов конца 1920-х – 1930-х гг.

Конечно, было бы лучше, если преобразование деревни протекало бы мирно, постепенно, без драматических столкновений. Как говорится, лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Но были ли возможности, а – самое главное – время для этой

альтернативы? Да, кооперация осваивалась крестьянами, но главным образом в форме снабженческих или сбытовых кооперативов. Что же касается кооперации производственного типа, то на этот счет известный эксперт по проблемам крестьянской кооперации В.В. Кабанов приводил мнение выдающегося отечественного экономиста Н.Д. Кондратьева: «для кооперативной коллективизации должно было бы потребоваться лет 600» (с. 707).

Хорошо, будем считать цифру 600 фигурой речи. Но, безусловно, что рубеж 1920-х – 1930-х гг. – это момент своего рода исторического цейтнота, когда с особой силой выдвигается роль внешнего фактора, внешней угрозы. «Раскрыл я с тихим шорохом глаза страниц, и потянуло порохом со всех границ…». Во всех партийных решениях того времени черным по белому говорится об опасности грядущей войны, задолго до прихода Гитлера к власти. История подтвердила основательность этих предчувствий. Не было 20-ти лет на аграрную реформу, которые Сталину почему-то приписывает А.В. Гордон (с. 501). Отсюда известная фраза из письма генсека к А.М. Горькому, где говорится об отставании от передовых западных стран на сто лет и которое надо ликвидировать «за десять лет – иначе нас сомнут». Это значит, что надо было резко пришпорить индустриализацию, ввести пятилетки, создавать мощную тяжелую промышленность, оборонные отрасли и т.д. А коллективизация, как справедливо заметила Е.В. Михайлова, была тесно сопряжена с индустриализацией, поскольку требовалось снабжать города и стройки продовольствием и рабочей силой (с. 307).

В книге коллективизация сравнивается с аграрной реформой в постмаоистском Китае, проведенной полвека спустя. Причины большей эффективности и меньшей конфликтности второй заключаются не только в том, что, как верно замечает тот же А.В. Гордон, китайское крестьянство «было исторически более коммерциализировано и трудоинтенсивно» (с. 493), или в том, что китайское руководство удачно использовало в процессе преобразований форму семейной аренды, в течение тысячелетий привычную для сельского Китая. Важно то, что над реформами в Китае не висел дамоклов меч внешней угрозы, и они могли производиться спокойно, без оглядки на историческое время. В раннем СССР многое определяла срочность задач, что предполагало – как в городе, так и в деревне – те или иные формы мобилизационной экономики, которые вряд ли можно считать придумкой или прихотью тогдашнего партийного руководства.

Поэтому несколько странно звучит хлесткая фраза А.М. Никулина о том, что признавать безальтернативность мобилизационных методов означает «гэпэушный подход к собственной истории» (с. 530–531). Более взвешенным представляются суждения А.И. Колганова и некоторых других авторов, что переход к коллективизации явился «неизбежным», ибо для иных вариантов аграрных преобразований

144 145

«не были отпущены историей необходимые сроки» (с. 568). Притом, что было ясно, в том числе и тогдашнему руководству: форсированное насаждение новых форм хозяйств столь же неизбежно чревато сопротивлением, конфликтами и насилием.

Теперь о том, чем явилась коллективизация в качестве варианта аграрной реформы, почему и каким образом она состоялась, что она принесла деревне и стране. Здесь можно констатировать немало разногласий среди участников проекта. Споры идут вокруг того, означала ли коллективизация «раскрестьянивание» крестьянства, был ли колхоз продолжением общинных традиций, явилась ли коллективизация частью процесса модернизации в СССР, и ряда других проблем.

На эти вопросы нет однозначных ответов. С одной стороны, колхозник не адекватен крестьянину, поскольку его земельная собственность «обезличена», труд подневолен (А.В. Чертищев), он скорее сельскохозяйственный рабочий (А.В. Гордон). С другой стороны, он не совсем лишен земли (приусадебные участки); подневольным был и труд крепостного крестьянина в дореволюционной России, колхозник – не вполне рабочий совхоза. Поэтому остались признаки «крестьянской ментальности» (В.П. Булдаков), «общинно-крестьянский архетип» (М.М. Есикова). Более того, массовая миграция из деревни в города, а также родственные крестьянской психологии ценности патернализма, коллективизма и эгалитарности, которые проповедовались тогда Советской властью, дают основание говорить об «окрестьянивании всей страны» (с. 263, 646, 626 и др.). Точно также колхоз – это не община, но в каких-то элементах (например, общее собрание) его «можно рассматривать как видоизмененную форму общины» (А.В. Михайлюк, Н.В. Асонов, А.Н. Медушевский), а всю страну – как своего рода «мегаобщину» (с. 151, 581–582, 594).

Что касается соотнесения коллективизации и модернизации, то модернизация – это эволюция традиционного, аграрного общества к современному, индустриальному, и потому колхозы 1930-х гг. с машинной техникой – это уже не деревня XVIII или XIX вв. Но связь модернизации и коллективизации в данном случае более глубокая и парадоксальная. 1920-е – 1930-е гг., по словам М.М. Кудюкиной, дали «причудливый симбиоз – сплав патриархальности и “сверхмодернизаторских” установок» (с. 345). Здесь сработала особенность российского типа модернизации в целом: вспомним, как Петр I, насаждая мануфактуры, создавая передовые по европейским меркам армию и флот, учреждая Академию наук и прочее, одновременно ужесточал крепостное право и фактически распространял его на все слои населения. Тут не только парадокс, но и закономерность: всякая исторически запоздавшая модернизация предполагает синтез современных элементов с традиционными, поскольку заимствованные извне

технологические и организационные образцы должны быть укоренены в иной цивилизационно-национальной среде, что, кстати говоря, помогает «мобилизационным» модернизаторским рывкам. Поэтому вполне объяснимо, как отмечает А.В. Гордон, что «курс социалистической модернизации… как ни парадоксально, привел к ретрадиционализации деревни» (с. 489). Другое дело, что данный синтез может также иметь свои минусы и издержки, что сполна проявилось в советский период.

Минусы и издержки коллективизации были действительно велики. Прикрепление сельских тружеников к земле – похлеще, чем в царские времена. Не случайно в те годы аббревиатура ВКП(б) иронически расшифровывалась как «второе крепостное право». Так называемое раскулачивание, захватившее и немало середняков, превращавшееся порой в мародерство, приведшее, особенно на первых порах, к «колоссальному разрушению производительных сил» (с. 297). Массовая депортация репрессированных крестьян – в ссылку или на лагерные стройки. Точные цифры до сих пор устанавливаются, но в любом случае они значительны и воспринимаются с болью. Наконец, моральные издержки: потеря веры в законность, страх, ослабление мотивации к труду в атмосфере подневольности. Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить.

Убавлять не нужно, но и прибавлять, наверное, не стоит. Я имею в виду не только подсчет масштабов бедствий, но и оценку целей и политики большевистской власти. Можно, к примеру, согласиться с В.А. Ильиных, что Сталин, начиная коллективизацию, «заранее не планировал построение «агрогулага»» и исходил из того, что объединение мелких крестьянских хозяйств в колхозы на базе современной техники позволит повысить производительность сельского труда (с. 573–574). И наоборот, только сожаление вызывает заклеймение Д.И. Люкшиным коллективизации как «войны с собственным народом», в котором «голодоморы» начала 1930-х гг. «были спланированы большевиками» (с. 554–555); позднее подобного рода обвинения будут повторены или подхвачены националистической пропагандой и политическими лидерами в нынешней Украине. Более здраво и объективно высказывается относящийся в целом критически к коллективизации А.В. Гордон: голодовки были «побочным результатом насильственной экспроприации крестьянства» (с. 562) – хаоса, вызванного в деревне коллективизацией, и урона, нанесенного сельскому производству на начальном ее этапе.

Конечно, коллективизация встретила сопротивление, вызвавшее ответные жесткие меры власти. Только за апрель–июнь 1930 г. произошло более 4 тыс. крестьянских выступлений, и четверть из них была подавлена при содействии Красной армии (с. 283). Но при этом оппозиционная борьба в деревне все же не доходила до масштабов «антоновщины» 1921 г. Почему? Думается, не только

146 147

потому, что крестьянство устало под превосходящим натиском и смирилось с давлением на него.

Во-первых, не вся деревня была против коллективизации – ее поддерживали бедняцкие массы и часть средних слоев. Среди социальной опоры сталинизма японский историк Х. Окуда (да и не он один) особенно выделял молодежь, – а в те годы 60 % населения составляли люди моложе 30 лет. Коллективизация, да вся политика социалистической реконструкции предоставляла им большой шанс, открывая широкий «канал вертикальной мобильности» (с. 648, 278, 624, 633). Наконец, как уже об этом говорилось выше, социалистическая идеология большевиков частично соответствовала ценностям массового крестьянского сознания. Поэтому крестьянство, как выразился П.П. Марченя, стало не только жертвой коллективизации, но и ее опорой (с. 629).

Да, насилие, террор сопровождали коллективизацию, как и всю тогдашнюю жизнь в стране. Однако насилие шло не только сверху, но и снизу. Полагать, что репрессии были делом рук лишь большевиков и их карательных органов, ведущих «войну с собственным народом» ради сохранения своей власти и реализации «утопий, лишенных здравого смысла» – это и есть настоящий «гэпэушный» подход к собственной истории. Так называемый сталинский террор направлялся прежде всего против политико-административной верхушки, неугодных управленцев, действительных или мнимых оппозиционеров, но по-настоящему массовый террор, каким он был в тридцатые годы, только этим не объяснишь. Этот террор был своеобразным продолжением Гражданской войны, которая не закончилась в 1921 г. и продолжалась в различных формах: бедные против «богатых» или мало-мальски имущих, «пролетарии» против «буржуев», согласные против несогласных и т.п. В книге есть соображения на этот счет. Например, определение сталинизма как попытки модернизации «в условиях незакончившейся гражданской войны» (с. 625).

В этом контексте следует еще указать на феномен социокультурного люмпенства – сюжет, которым мне довелось заниматься четверть века назад, параллельно со статьями Е.Н. Старикова о маргиналах, хотя и независимо от них. Социокультурное люмпенство – это не просто деклассированные элементы, босяки, нищие, но результат культурного «обескоренения» – выпадения тех или иных социальных групп из структур и ценностей традиционного общества, но не сопровождавшегося адаптацией к новым, современного типа отношениям. Такие процессы особенно характерны для обществ запоздалой модернизации, когда могут возникать различного рода конфликты и социальные смуты7.

В России этот элемент накапливался в пореформенной деревне («сердитое нищенство» Г.И. Успенского), в городе («босяки» А.М. Горького); он многократно возрос в лихие годы трех революций,

Первой мировой и Гражданской войн, сея хаос и агрессию в обществе. Большевикам удалось оседлать люмпенскую войну, используя ее как таран в политической борьбе, – и в революции, и позднее, в ходе коллективизации. Но при этом большевистской власти пришлось и подавлять люмпенскую стихию, обуздывать ее, насаждая какой-то порядок и дисциплину. Все это вместе нагнетало атмосферу страха и насилия.

Так что же в итоге дала коллективизация? В какой мере реализовались двигавшие ее цели? На этот счет среди участников проекта, как это ни может показаться неожиданным, достигнут определенный консенсус. Даже те авторы, которые не рассматривают коллективизацию как позитивную альтернативу аграрных преобразований (например, А.В. Гордон) признают, что «колхозы оказались довольно эффективным механизмом», оценивают курс на ускоренную коллективизацию как «прагматическую Realpolitik», позволившую решить продовольственный вопрос и проблему обеспечения порядка (с. 543). Тем более свойственны сходные оценки тем, кто считает колхозную мобилизацию объективным требованием времени, отнюдь не закрывая глаза на негативные стороны этого процесса. Так, для А.И. Колганова колхозы представляли собой «очень плохо отлаженный и не очень эффективный механизм, но он работал… Что касается издержек этого механизма, включая и страшный голод 1932–1933 гг., и отсутствие экономических стимулов производства в общественном хозяйстве, то они были порождены не некими антикрестьянскими убеждениями большевиков, а общей бюрократической конструкцией власти, нащупывающей работающие решения затратным методом проб и ошибок» (с. 569).

Характеризуя колхозы как тип аграрного предприятия, В.В. Кондрашин считает, что это – «особая форма сельской экономики (крупное производство с высокой товарностью), удобная для извлечения ресурсов. Эта система показала свои мобилизационные возможности в годы войны». Он ссылается также на мнение В.П. Данилова, который в свое время полагал, что «колхозы сами по себе не являлись неэффективной формой организации производства. Их нужно было только освободить от чрезмерной дани» (с. 598). А чрезмерность дани, как сейчас можно понять, во многом объяснялась срочностью создания за короткий срок мощной индустриальной (в том числе военной) базы. В этом смысле чрезмерную дань несла не только деревня, но и город, а индустриализация страдала теми же издержками, что и коллективизация. Но если эти преобразования тридцатых, пусть с «чрезмерными» издержками, не были бы осуществлены, что могло быть со страной в сороковых?

Насчет «мобилизационных возможностей колхозов в годы войны» хочется сослаться еще на М.М. Пришвина. Писатель вел дневники в течение полувека, и в конце 1920-х – 1930-х гг. в них можно прочитать немало критических наблюдений по поводу

148 149

коллективизации. Но вот в конце Великой Отечественной войны он записывает: «Многие из нас чувство своей личной свободы каким-то образом вкладывали в идеалы дореволюционных мужиков и, становясь на их место, ненавидели колхозы. Между тем теперь после победы так ясно видно, что никто больше не сделал для победы, как эти колхозы»8.

Идет ли речь лишь о материальных аспектах, о колхозах как «эффективном» (или «относительно работающем») механизме производства ресурсов? Думается, что не только. Вспомним, что Красная армия на 80 % состояла из крестьян. Значит, они защищали «эту страну», а с ней так или иначе политический строй, государство, хотя оно причинило им немало обид, и коллективистские ценности социализма. Если, конечно, не считать, что победа в войне была достигнута благодаря заградотрядам и штрафбатам, что до сих пор нравится твердить некоторым историкам, публицистам и телеведущим, при этом очень гордящимся своим «интеллектуальным мужеством».

* * *

В книге уделяется внимание судьбам колхозной деревни и в послевоенные, послесталинские годы. Дань с колхозов была уменьшена (хотя и не слишком), материальное положение сельчан – по сравнению не только с довоенным, но и дореволюционным временем – улучшилось, появились колхозы-миллионеры. Вместе с тем минусы советской аграрной системы сохранялись: ценовые ножницы между промышленностью и сельским хозяйством, несоразмерное налоговое обложение приусадебных участков, слабость стимулов к труду и прочие. К примеру, в конце 1960-х гг. среднемесячная зарплата колхозника была почти втрое меньше, чем городского рабочего (с. 394). Под разными предлогами усиливался исход из деревни. Однако кризисные тенденции наблюдались не только здесь. После оправления от бедствий войны, «оттепелей», полетов в космос и т.п. вся страна постепенно начала впадать в стагнацию. Руководство потеряло ориентацию, занималось малопродуманными экспериментами, дряхлело, отставало от динамики века и научно-технической революции. Проблемы деревни были лишь частью общей картины.

Что же произошло на нашем селе после контрсоциалистической (или антисоветской) революции? Что предложили ему новые хозяева жизни? Специалист-аграрник А. Семин вспоминает свою встречу с Е.Т. Гайдаром в декабре 1991 г. Узнав, что его собеседник два десятилетия работал в Министерстве сельского хозяйства СССР, Гайдар объявил советское сельское хозяйство «черной дырой» и провозгласил, что сейчас «выгоднее покупать продукты за рубежом, чем производить у себя». На довод, что сельское хозяйство и у нас,

и в других странах поддерживается государством, резко ответил: «Рынок сам отрегулирует все!» («Литературная газета». 2010. 3–9 февр. С. 7).

Такой подход и стал с места в карьер воплощаться в жизнь. Шоковая терапия в сельском хозяйстве состояла в насильственном роспуске колхозов и совхозов, в огульном разрушении и разграблении производственных фондов аграрной сферы. Было объявлено, что главной фигурой на селе должен стать фермер. Но фермерские хозяйства немыслимы без соответствующей инфраструктуры (снабжение, сбыт, малогабаритная техника, дороги), что не только не делалось, но даже не планировалось. Зато возрастающими темпами стало закупаться продовольствие из-за рубежа. И возрастающими же темпами шла, по словам А.В. Михайлюка, «дезинтеграция сельского социума» (с. 153).

Результаты подобной «терапии» действительно могли шокировать. В конце «лихих девяностых» уровень сельскохозяйственного производства составлял 58 % по сравнению с 1990 г. По данным Ж.Т. Тощенко, из оборота выпали треть пашенных земель и 90 млн га лугов и пастбищ. Поголовье крупного рогатого скота упало вдвое по сравнению аж с 1913 г., когда население страны было гораздо меньше. Капиталовложения в агропромышленный комплекс сократились в 20 раз, объемы мелиоративных работ – в 30 раз. Парк сельскохозяйственной техники уменьшился более чем вполовину, производство удобрений упало втрое (с. 401). Одновременно – в том числе благодаря путаному и противоречивому земельному законодательству – вокруг земли и ее обитателей сгущалась атмосфера криминала9.

Вот тогда-то, как показывается в книге, по-настоящему и пошел процесс «раскрестьянивания». Хотя тема «неперспективных деревень» возникла еще во времена Н.С. Хрущева, но что это по сравнению с постсоветскими временами, когда исчезло 35 тыс. деревень, закрылись 3 400 сельских школ, велика доля школ, в которых учатся менее 10 человек (с. 340–341). Формально все бывшие члены колхозов и совхозов стали собственниками своих земельных паев, но судьба этих паев во много сходна с судьбой ваучеров: они были проданы за неадекватные деньги крупным частным хозяйствам или по причине невозможности их реализовать остались невостребованными. А.В. Третьяков констатировал: «Земля уходит от крестьян… Крестьянство как образ жизни уступает место безземельному батраку или просто наемному работнику» (с. 399).

Нынешним сельским жителям дорога либо в «крупхозы» – агрохолдинги, частные фирмы, многие из которых образовывались на базе бывших колхозов и совхозов (на них приходится сегодня 41 % сельскохозяйственной продукции), – либо встать на зыбкую стезю фермерства, которое сейчас скорее прозябает, нежели развивается (2 % сельхозпроизводства); либо копошиться на скромном

150 151

приусадебном участке – поистине непотопляемая форма хозяйства, которая будучи в общем-то архаической, натуральной, тем не менее до сих пор дает 57 % сельскохозяйственной продукции в стране (с. 400–401). Есть еще путь в города, где и так уже велик уровень безработицы.

Конечно, положение в деревне по разным регионам неодинаково. И в целом по сравнению с 1990-ми гг. в аграрной сфере есть изменения к лучшему. И тем не менее основные проблемы, заданные постсоветской «контрколлективизацией», остаются. Бьет в глаза диспаритет промышленных и сельскохозяйственных цен: несколько лет назад даже в Государственной думе удивились тому, что 1 литр солярки стоит столько же, сколько 5 литров молока («Литературная газета». 2009. 5–11 авг. С. 13). По-прежнему высок процент сельскохозяйственных кредитов со стороны банков, в принципе не желающих предоставлять в эту сферу долгосрочные кредиты, хотя многие отрасли сельского производства имеют достаточно длинный цикл. Снижается и государственная поддержка ряда важных сельскохозяйственных производств (мяса, молока и других). По-прежнему не преодолена зависимость от зарубежных технологий (вплоть до закупки сырной закваски в Европе)10. В целом же импорт продовольствия и сельскохозяйственной продукции в России за 2000 – 2013 гг., по данным Института комплексных стратегических исследований, вырос примерно в 6 раз – с 7 до 43 млрд долл. (http://slon.ru/economics/fakty_o_ede-1139585.xhtml).

Может быть, неожиданный форс-мажор, возникший в результате введения западных санкций, побудит российских политических и хозяйственных руководителей взяться наконец за аграрное импортозамещение и обеспечение экономической безопасности страны. Хотя дело не только в экономической стороне дела. Разлад в сельском производстве, как об этом свидетельствуют и материалы рассматриваемой книги, оборачивается социальными, культурными и моральными издержками, утратой трудовых ценностей, бытовым разложением, пьянством и т.п. – тем, чего, к сожалению, довольно в нынешней российской деревне и что создает угрозу сохранения национальной, цивилизационной идентичности.

* * *

Постсоветские аграрные преобразования лишний раз демонстрируют, что реформаторство, основанное на отбрасывании того, что было, отказе от того позитивного, что содержалось в предшествующем опыте, без учета сложившихся традиций и институтов – дурная затея. Точно также историк, занимающий по отношению к прошлому позицию отрицания, осуждения, обличения, а не стремящийся понять, объяснить и лишь исходя из этого оценить, выпадает из рамок науки. Об этом свидетельствует

и рассматриваемая книга. Хотя, повторюсь, вектор научности и объективности в ней все же преобладает.

Прошлое многомерно. Оно не поддается дихотомии «хорошо–плохо». Тренды, несущие прогресс, пересекаются с негативными, попятными тенденциями, смутами, жестокостью, насилием. Конечно, можно на все посмотреть sub specia auternitatis, через призму «слезинки ребенка». Но тогда надо отринуть всю человеческую историю, в которой всегда, на всех этапах, во всех эпохах натыкаешься на нашествия Чингисхана, Столетнюю войну, Варфоломеевскую ночь, огораживания, костры инквизиции, опричные казни, расстрел 9 января, концлагеря, тройки НКВД, бомбежки Югославии и т.д. и т.п. Будет ли продуктивным такой максималистский подход? Или, скажем, негативно-осуждающий взгляд на предшествующую российскую историю тех современных правдолюбцев, которые стоят на том, что лишь Борис Николаевич и Егор Тимурович вернули наконец Россию на цивилизованную колею?

Думается, что есть резоны принять выраженный в книге некоторыми авторами (П.П. Марченей, Н.В. Токаревым, В.А. Ильиных и другими) неоднозначный подход к сталинизму и его политики по отношению к крестьянству: «беспощадная власть» в беспощадную эпоху; «сталинизм был объективно закономерен, как это ни трудно признать»; «коллективизация – все равно трагедия! Хотя она объективна» (с. 600, 685, 686). И согласиться в определенной мере с В.П. Булдаковым: феномен коллективизации лишний раз подтверждает, что «дорога к прогрессу» вымощена костями людей, далеких от ясного осознания ее необходимости» (с. 411). Во всяком случае, такая позиция ближе к существу дела, нежели у представителей обличительной историографии.

Конечно, данная книга не исчерпывает поставленную проблему, ее изучение будет продолжаться. И, надо надеяться – в духе углубления ее понимания и трактовки согласно принципам историзма.


1 Стариков Е.Н. Общество-казарма от фараонов до наших дней. Новосибирск, 1996. С. 83, 85, 94, 96, 108, 111, 270, 276, 278–279.

2 Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта (Социокультурная динамика России). Т. 1: От прошлого к будущему. Новосибирск, 1997.

3 Яковенко И.Г. Познание России: Цивилизационный анализ. М., 2008. С. 521.

4 Марченя П.П., Разин С.Ю. Вместо введения: От организаторов научного проекта «Народ и власть: История России и ее фальсификации» и теоретического семинара «Крестьянский вопрос в отечественной и мировой истории» // Сталинизм и крестьянство: Сборник научных статей и материалов семинара «Крестьянский вопрос в отечественной и мировой истории». М., 2014. С. 15–26.

152 153

5 Ключевский В.О. Сочинения. Т. V. М., 1958. С. 128, 132, 135, 142, 149.6 Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий: Воспоминания, 1881 –

1914. М., 1997. С. 311.7 Хорос В.Г. Русская история в сравнительном освещении. М., 1996. С.

101–117.8 Пришвин М.М. Дневники: 1944 – 1945. М., 2013. С. 251.9 Кара-Мурза С.Г., Мусиенко С.Г. Куда идем? Беларусь, Россия,

Украина. М., 2009. С. 339, 369–370, 377, 381; Серова Е.В. Аграрная реформа в России переходного периода // История новой России: Очерки, интервью. Т. 3. СПб., 2011. С. 401, 410, 412, 423.

10 Матвеева А., Краснова В., Литвинова Н. Планы есть, будут ли деньги? // Эксперт. 2014. № 47. С. 19.


Хорос Владимир Георгиевич – докт. ист. наук, руководитель Центра проблем развития и модернизации Института мировой экономики и международных отношений Российской Академии Наук

[email protected]

В статье анализируется сборник «Сталинизм и крестьянство» (М., 2014). Сборник включает в себя научные статьи и материалы дискуссий, проведенных в рамках научного проекта «Народ и власть». Главными вопросами, которые обсуждались участниками дискуссий, стали следующие. Была ли альтернатива коллективизации сельского хозяйства в СССР, проведенной под руководством И.В. Сталина? Чем явилась коллективизация в качестве варианта аграрной реформы? Какие факторы влияли на проведение коллективизации? Что коллективизация принесла крестьянству и СССР в целом? В статье анализируются основные точки зрения участников дискуссий, констатируются серьезные разногласия между ними, раскрываются причины этих разногласий. В контексте современной историографической ситуации подводятся итоги состоявшихся дискуссий.

Сталинский режим, крестьянство, сельское хозяйство, коллективизация, модернизация, сталинский террор, И.В. Сталин, историография

References


1. Matveeva A., Krasnova V., Litvinova N. Plany est, budut li dengi? Ekspert, 2014, no. 47, p. 19.


2. Marchenya P.P., Razin S.Yu. Vmesto vvedeniya: Ot organizatorov nauchnogo proekta “Narod i vlast: Istoriya Rossii i ee falsifikatsii” i teoreticheskogo seminara “Krestyanskiy vopros v otechestvennoy i mirovoy istorii”. Stalinizm i krestyanstvo: Sbornik nauchnykh statey i materialov

seminara “Krest'yanskiy vopros v otechestvennoy i mirovoy istorii” [Stalinism and the Peasantry: Collection of Scientific Articles and Materials of the Seminar “The Peasant Question in the National and World History”]. Moscow, 2014, pp. 15–26.

3. Serova E.V. Agrarnaya reforma v Rossii perekhodnogo perioda. Istoriya novoy Rossii: Ocherki, intervyu [The History of the New Russia: Essays, Interviews]. St. Petersburg, 2011, vol. 3, pp. 401, 410, 412, 423.

(Monographs)

4. Akhiezer A.S. Rossiya: kritika istoricheskogo opyta (Sotsiokulturnaya dinamika Rossii). Vol. 1: Ot proshlogo k budushchemu [Russia: A Critique of Historical Experience (Social and Cultural Dynamics of Russia). Vol. 1: From Past to Future]. Novosibirsk, 1997, 804 p.

5. Kara-Murza S.G., Musienko S.G. Kuda idem? Belarus, Rossiya, Ukraina [Where Do We Go? Belarus, Russia, Ukraine]. Moscow, 2009, pp. 339, 369–370, 377, 381.

6. Khoros V.G. Russkaya istoriya v sravnitelnom osveshchenii [Russian History in a Comparative Light]. Moscow, 1996, pp. 101–117.

7. Starikov E.N. Obshchestvo-kazarma ot faraonov do nashikh dney [Barracks-Society From the Pharaohs to the Present Day]. Novosibirsk, 1996, pp. 83, 85, 94, 96, 108, 111, 270, 276, 278–279.

8. Yakovenko I.G. Poznanie Rossii: Tsivilizatsionnyy analiz [Apprehending Russia: A Civilizational Analysis]. Moscow, 2008, p. 521.


Vladimir G. Khoros – Doctor of History, Institute of World Economy and Internationale Relations, Russian Academy of Sciences (Moscow, Russia)

[email protected]

The article analyses the collection of research papers titled “Stalinism and the Peasantry” (Moscow, 2014). It features the proceedings of the panel discussion which was held in the framework of the research project “The People and Power”. The panel brought out the following questions for discussion: Was there any alternative to the collectivization of agriculture in the USSR under the guidance of I.V. Stalin? What was the collectivization as an option for the agrarian reform? What factors affected the implementation of collectivization? What did it bring to the peasants and the USSR at large? The article discusses the panel’s key viewpoints, states serious controversy among them and reveals the reasons for such controversy. The article concludes with the results of the discussion in the context of modern historiographical situation.

Stalin’s regime, peasantry, agriculture, collectivization, modernization, Stalin’s terror, I.V. Stalin, historiography

Научное издание

Новый исторический вестник

Компьютерная верстка А.В. Надточенко

Лицензия ИД № 00843 от 25.01.2000Свидетельство о регистрации СМИ № 77-7347

от 19 февраля 2001 г.Подписано в печать 27.03.15

Формат 60х90/16Гарнитура Times New Roman

Печать офсетная. Усл. печ. л. 11Тираж 1 500 экз.

Издательство Ипполитова117513, Москва, Ленинский пр-т, д. 135, корп. 2

Телефон (495) 970-72-63E-mail [email protected]

Сайт www.nivestnik.ru

ИНФОРМАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ

о проведении конкурса на замещение должностей научно-педагогических работников Федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Российский государ-ственный гуманитарный университет» (РГГУ)

Объявление о конкурсеКонкурс на замещение должностей

научно-педагогических работников РГГУ:ассистент, преподаватель, старший преподаватель, доцент, профессор, директор института научный сотрудник, младший научный сотрудник,

старший ведущий сотрудник, ведущий научный сотрудник, главный научный сотрудник

• будет проходить 26 мая 2015 г. с 15.00 в зале Ученого совета (Москва, ул. Чаянова, дом 15, корпус 6, 6 этаж);

• для филиалов РГГУ будет проходить 16 июня 2015 г. с 15.00 в зале Уче-ного совета (Москва, ул. Чаянова, дом 15, корпус 6, 6 этаж).

Вся подробная информация о проведении конкурса находится на офици-альном сайте РГГУ www.rsuh.ru.

Date post:	19-Jun-2020
Category:	Documents
Upload:	others
View:	4 times
Download:	0 times

THE NEW HISTORICAL BULLETIN2 3 РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ...

Documents